Drafts (джен)

У меня всегда была хорошая память. Память на лица: отца, матери, брата, соседей по казарме, командиров и товарищей по отряду. Память на даты: год возведения стен, год создания разведывательных войск, год начала учебы в кадетском корпусе Шиганшины и день выпуска, а сразу после него — день распределения. Память на факты: по моим конспектам к экзаменам не мог готовиться никто, кроме меня, ибо я записывала лишь самые трудные для понимания вещи, которые не так-то легко было уложить в голове, а все остальное легко вспоминала и так — достаточно было одной мелкой детали, чтобы до конца размотать цепочку. Память на события… Я усмехнулась себе под нос, ставя в импровизированную вазу-стакан букет сорванных по дороге полевых цветов и усаживаясь на жесткий стул лазарета. Мало кто остался в живых из тех, кто помнит, что свои первые несколько лет в разведке Эрвин регулярно попадал в переделки. Выпутывался так же мастерски, как и влипал, но продолжал повторять это снова и снова. Штрафные дежурства, к счастью, были совместными, что положение только усугубляло.

— Угораздило же опять, — вздохнула я, глядя на спящего на больничной кровати друга.

Я почему-то вспоминаю, как однажды тащила на своем горбу здорового как лось Мике, набравшегося по самые брови, когда на его глазах титаны уничтожили весь его отряд — а он ведь только-только стал сержантом… Эрвин тогда набрался с ним за компанию; идти сам мог, но толку от него не было никакого; Найл же успел напиться задолго до этого, и мы оставили его храпеть помятой рожей в грязную тарелку в богом забытом баре. Мике до казармы я доволокла, но потом силы резко кончились: так и заснули в обнимку на полу, не добравшись до кровати, — то-то сплетен о нас троих потом ходило! А сейчас…

— Лучше б ты напился.

Как в тот раз — и страдал теперь от утреннего похмелья, а не восстанавливался от ран, полученных во время последней вылазки. Командующего Шейдиса опять вызвало на ковер начальство, а послушал бы Эрвина раньше, не пришлось бы вновь оправдываться перед Заклаем…

Эрвин вдруг резко распахнул глаза и… чихнул. Оглушительно. На всю палату.

— С возвращением в реальный мир, — ехидно протянула я, едва сдерживая смех и бесконечное облегчение.

— Спасибо, Хан… а-а-апчхи!

— Эрвин?

Друг попытался сделать вдох, но был сражен наповал очередным громким чихом.

— Да что с тобой такое?!

Он, с трудом сев, покосился на слегка завядший травяной веник, пригляделся к нему и с привычным уже чиханием выдернул из стакана с водой пушистый колосок, после чего ткнул его мне под нос:

— Знаешь… пчхи… что это?

— Тимофеевка луговая, — пробормотала я, почесав в затылке, и тут меня осенило: — Ой…

Когда я, сжимая в ладони треклятую траву семейства злаковых, вылетела в коридор, мне в спину неслось возмущенное эхо вопля:

— У меня на нее аллергия, черт возьми!!!