Джонни Уокер (джен)

Чуя не ревнует Дазая. Вовсе нет, потому что ревность — это глупо, не к месту и совсем не про них. Просто ему кажется, что Ода видит Осаму таким, каким самому Накахаре видеть его не позволено. А это не справедливо, ведь тогда, еле попадая скользкими от крови пальцами по кнопкам телефона, возле Дазая сидел именно он. Он прикрывал ему спину, он вылавливал его с речного дна, он всегда был рядом, и всего этого слишком много, чтобы осталось место ещё и для тайн.

Так что ревность здесь ни при чём, Чуя всего лишь не привык ничего не знать. И, вероятно, ему не слишком нравится чувствовать себя ненужным. Поэтому он злится, демонстративно дуется и яростно сверкает глазами.

А потом Одасаку умирает. Дазай словно сереет на несколько тонов, но единственное, о чём может думать Накахара, это тайна, которую Сакуноске унёс с собой в могилу.

То, что знал о Дазае Ода, не знает больше никто.

* * *

Или почти никто.

Когда Накахара смотрит на Куникиду, то не может удержаться от тяжёлой, горчащей на языке радости. Потом он вспоминает Сакуноске, и вся радость сходит на нет.

* * *

— Дело не в тебе, — однажды роняет он, и тут же проклинает Мори за безусловно дурацкую идею сотрудничества с эсперами агентства.

Они на чёртовом перроне, в совершенно чёртову рань. Прячутся за контейнером, не слишком умные ублюдки в костюмах клоунов палят из всех стволов по металлической преграде, у Накахары страшно болит голова, и, вероятно, поэтому не держится за зубами язык. Доппо же как назло выглядит раздражающе выспавшимся, отдохнувшим и до зубовного скрежета невозмутимым.

И слегка озадаченным, потому что невольно вырвавшаяся у Накахары глупость — первая его фраза после «Ну заебись» в ответ на приказ отправляться на перрон вместе.

— Прости? — вежливо интересуется Куникида и перезаряжает пистолет.

Чуя морщится и вдруг решает, что его окончательно и бесповоротно задолбал весь этот мир, Дазай и звон отскакивающих от контейнера пуль. С миром он ничего поделать не может, делать одолжение Осаму не собирается, а вот избавиться от пуль — это можно.

Свинцовый град зависает в воздухе, клоуны недоумённо переглядываются и в следующее мгновение падают замертво.

— Забудь, — цедит он и отряхивает руки. — Мы здесь закончили, можно…

В глазах Доппо холодная ярость. Он выглядывает из-за контейнера, смотрит на растекающуюся по асфальту кровавую лужу, хмурится недобро, и несколько мучительно страшных секунд Накахаре кажется, что тот его сейчас убьёт. Быстро и без лишнего шума, сотрёт с полотна, как нечаянно упавшую на холст чёрную кляксу, и даже ухом не поведёт.

А потом наваждение проходит. Ярость меняется местами с брезгливостью, Куникида окидывает его взглядом, будто неприятное насекомое, и подходит к одному из трупов.

— Что ты, что этот ваш Акутагава, — негромко, но твёрдо произносит он. — Можете лишь убивать.

Слова бьют горечью как хлыстом. Доппо садится возле преступника на корточки и закрывает ему глаза.

Чуя плохо знал Сакуноске. Но, вероятно, когда-то так мог сказать и он.

* * *

— Он пытается всё исправить, — говорит Накахара в следующий раз, и теперь это вдвойне не к месту: Дазай всего в нескольких шагах от них цепляется к мальчишке-тигру.

Светится при этом как вольфрамовая лампочка и, нелепо раскинув руки в стороны, крутится на офисном стуле. Доппо угрюмо пялится на монитор ноутбука, мелкий парень в соломенной шляпе аппетитно хрустит крекерами, жуткого вида девушка размахивает стальным тесаком, а Ацуши медленно закипает.

Чуя понятия не имеет, что он делает в Агентстве, и искреннее надеется, что в очередной раз смороженная глупость потонет в гулком рычании взбешенного тигра.

Но нет.

— Дазай-сан!

Раздражение выходит у Ацуши совсем не натуральным. В глазах мальчишки неправильное, странное, пугающее восхищение. Щекотное, тёплое и смешно очевидное. Дазай не выглядит ни обескураженным, ни смущённым, но здесь главное правильно посмотреть. И Куникида смотрит. Быстро, краем глаза. Коротко улыбается и, так же плохо изображая злость, отвечает:

— Да этот рапорт невозможно исправить!

Наверное, Одасаку тоже не умел злиться на Дазая. Чуя не уверен: он плохо его знал.

* * *

— Его звали Ода Сакуноске, — выговаривает наконец Накахара. — Они были лучшими друзьями. Дазай не успел. А ты… Ты просто похож.

Пуля пролетает тотчас над его плечом, и Чуя ненавидит себя за кольнувшее грудь сомнение — свинец резко тормозит и стремглав мчится прямо в лоб снайперу. Грохот от упавшего в мусорный бак тела разносится по всему переулку.

— Так что дело не в тебе. — Ты ему не интересен. — Дазай просто пытается всё исправить. — Не думай, что вы друзья.

Выстрел звучит как гром среди ясного неба. Накахара, всё это время старавшийся не смотреть на Куникиду, испуганно подпрыгивает и оборачивается.

— Какого!..

На лице вошедшего в переулок Дазая почти вежливое изумление, будто бы он ничуть не удивлён, но изобразить удивление обязывают приличия. Позади него труп. В руках Доппо пистолет. Осаму оглядывается и широко распахивает глаза.

— Святая корова!

Куникида негромко фыркает и поправляет жилетку.

— Ты знал, что он там.

— Я знал, что ты успеешь.

— Ты идиот.

— Я предусмотрительный.

Накахара плохо знал Оду, они и виделись-то лишь однажды. Чуя тогда ревниво скрежетал зубами и дулся весь вечер, а Сакуноске смотрел на него с очевидным недоумением, но без особого интереса.

Куникида даже смотрит так же. К Дазаю снова возвращаются краски, но единственное, о чём может думать Накахара, это тайна, которую Сакуноске унёс с собой в могилу.

Она известна и Куникиде тоже.

* * *

Чуть позже Накахаре приходит в голову, что он смотрит на Доппо так же, как Акутагава — на Ацуши.

И что это всё же ревность. Глупо, не к месту и совсем не про них.