Призрак из прошлого (гет)

23 января 2002 года

Надя вернулась домой поздно ночью. Мичман не спал. Он чутко прислушивался к любому звуку, исходящему от дверей. Любой мало-мальский шорох заставлял его вскакивать со своего места и мчаться к двери, звонко цокая когтями по паркету.

Когда Надя только-только пересекла порог квартиры, Мичман кинулся к ней с такой силой, движимый неподдельным восторгом и вмиг переполнившим его счастьем, что чуть не сбил девушку с ног.

— Ох, Мич, поаккуратнее, а то если ты меня уронишь, мы с тобой ещё долго не увидимся, потому что меня увезут в больницу.

Говорила Надя весело. Не злилась. Да и вообще было видно, что она скучала по нему так же сильно, как и он по ней. Надя наклонилась и потрепала пса по густой взъерошенной шерсти. Нежно поцеловала в нос. И громко рассмеялась, заваливаясь назад, когда Мичман горячо отозвался на её ласки, попытавшись облизать её лицо. Остаток вечера, или точнее сказать, ночи прошёл тихо и спокойно. Надя приняла ванну, а потом, забравшись с ногами на диван, включила телевизор. Мичман по традиции свернулся калачиком около дивана.

Шла очередная ночная передача, не представлявшая из себя ничего запоминающегося. Мичман такие не любил, поэтому он мирно дремал, время от времени встревоженно поднимая голову и посматривая на Надю. Не исчезла ли куда? Но она никуда не исчезала. Лишь рассеянно смотрела на мелькающий экран.

Только к утру Мичман успокоился и заснул уже более глубоким сном, не просыпаясь так часто.

Надя тоже задремала, неудобно скрючившись в позе эмбриона.

Утро выдалось ясное и на удивление солнечное. Надя проснулась оттого, что всё тело затекло и неприятно ныло.

Мичман сразу же встрепенулся и подскочил.

— Ну, ты чего такой нервный-то? — спросила Надя, спуская на пол затёкшие ноги. — Вот чёрт.

Подождав, пока к телу вернётся чувствительность, она пошла в ванную.

После они позавтракали. Мичман сделал это с особенным аппетитом, компенсируя себе полуголодные дни Надиного отсутствия. А потом они вдвоём отправились на прогулку. Улица встретила их лёгким поддразнивающим морозцем. Надя спустила Мичмана с поводка, и он радостно носился, вырисовывая круги на снегу, вокруг своей любимицы, но стараясь всегда держать Надю в поле зрения. На всякий случай.

Новоприобретённой свободе Мичман был очень рад.

Тот белобрысый тип, который выгуливал его последние два дня, никогда не отпускал Мичмана с поводка, наверное, боялся, что он сбежит. И правильно боялся. Мичман бы такое ему устроил — тот век бы этого не забыл. И никогда бы больше не появлялся на пороге их с Надей квартиры. Вот было бы здорово.

Но сбегать от своей любимой и обожаемой Наденьки Мичман, разумеется, не собирался и выписывал рядом с ней всё новые и новые кренделя: то по-щенячьи неуклюже кувыркался в снегу, то, звонко потявкивая, подпрыгивал в воздух.

Надя иногда смеялась, видя, что вытворяет её четверолапый друг, и, слыша её смех, Мичман резвился с ещё большим энтузиазмом.

Вернувшись с прогулки, Надя спустила Мичмана с поводка, и тот, весело помахивая хвостом, с блестящими в его тёмной шерсти снежинками, побежал проверить свои миски.

Надя вскоре ушла, оставив Мичмана в привычном дневном одиночестве. На работу пошла. Дьявол бы её побрал, эту работу. Не существовало бы её вовсе.

Больше всего на свете, после того белобрысого парня, которого он так отчаянно успел возненавидеть, чувствуя, что появился он не просто так, Мичман терпеть не мог Надину работу. Именно она отнимала львиную долю её времени. Отнимала у него Надю. И с этим ничего нельзя было поделать, лишь, терпеливо сцепив зубы, ждать, когда Надя снова появится дома.

Мичман вздохнул, свернулся клубком, прикрыл хвостом нос и принялся терпеливо ждать Надиного возвращения.

Вернулась она, когда за окном было совсем темно. Непривычно торопливо выгуляла Мичмана. Быстро переоделась.

Мичман заметно напрягся, следя за её суетливыми движениями.

Уже стоя в коридоре и накидывая на плечи пуховик, она сказала уже окончательно поникшему Мичману.

— Мич, не скули. Я недолго. Мне надо сходить по одному важному делу. Ты не представляешь, насколько это важно для меня. Самая важная вещь сейчас. Самая.

И, сев на корточки перед грустно виляющим хвостом псом, она крепко обняла Мичмана на прощание.

— Держи за меня кулачки, друг.

Поднявшись, Надя напоследок окинула себя в зеркало придирчивым взглядом, но, видимо, осталась довольна, потому что ничего не стала менять и, заговорщицки улыбнувшись собственному отражению, вышла за дверь.

Как только она ушла, как только край её пуховика исчез в дверном проёме, как только стук её каблучков перестал доноситься до чуткого слуха Мичмана — он перестал находить себе место. Грузное, тоскливое чувство гирей придавило его изнутри: терзало, грызло, мучило. Дышать было трудно. Сердце билось с бешеной скоростью мелкой дрожью. Мичману хотелось выть, грызть стены, дверь, выпрыгнуть в окно, чтобы догнать Надю и вернуть её обратно. Но он понимал — что бы он сейчас не сделал — всё будет тщетно. Ничего не поможет ему и ей. Ничего не спасёт.

Шатаясь, как пьяный забулдыга, заплетаясь о собственные, ставшие вдруг особенно огромными неуклюжие лапы, Мичман побрёл в гостиную. Несколько раз по пути он врезался в какую-то мебель, но даже не понимал, что именно это было.

Дойдя до коврика, на котором он обычно спал в Надино отсутствие, Мичман рухнул на него, как мёртвое, подстреленное на охоте животное — в одночасье, без шансов на спасение. Правда, у Мичмана такой шанс всё же был — маленький, как искорка, шанс бешеной надеждой распалялся в его собачьей душе.

Оставалось только одно — ждать...

В ту ночь Надя впервые, на памяти Мичмана, не пришла домой ночевать...