Любовь, смерть и карточки от шоколадных лягушек (гет)

Грейнджер говорит о своей любви так, словно это очевидно, словно ничего естественнее и быть не может, а в книгах пишут, что после таких слов небо падает на голову. На Драко небо уже упало, когда Гермиона сказала, что дала отцу Обет. Одного этого слишком много, новая информация — ни к чему. Драко заставляет себя абстрагироваться от нее.

— Ты всех любишь, Грейнджер, — говорит он. — Поттера, Уизли, домашних эльфов, теперь вот меня. Чем более жалким является объект твоей… привязанности, тем сильнее ты его любишь.

— Непонятно, как меня угораздило влюбиться в невыносимого, высокомерного придурка, подающего свои теории, будто истину в последней инстанции.

Его сигнал проигнорирован или не понят. Второй раз от этих слов не отстраниться.

— Как давно?

— Забыла отметить день в календаре, — Гермиона равнодушно пожимает плечами. Равнодушие наносное, Драко видит глубже. Хочется привлечь ее к себе, такую потерянную и хрупкую. Нельзя. Этого разговора не должно быть сейчас, но оборвать его не хватает духу. Малфой даже не хочет задумываться, нравится ли ему то, что он услышал. Он никогда не рассчитывал на взаимность, максимум на жалость. И, кстати, не уверен, что это не она. А Грейнджер тем временем продолжает исповедь: — Постепенно, знаешь… Твои идеи, когда ты еще только писал статьи… это было свежо, ново и… нагло для закосневшего колдомедицинского сообщества. Такую… влюбленность я часто испытывала к другим ученым, это приходило и проходило. Но потом вы с Тори обратились ко мне, когда ждали Скорпиуса, потом ты стал бороться за нее, потом я увидела тебя в ипостаси отца. Глупые женские гормоны. Говорят, мы подсознательно выбираем мужчин, которые станут хорошими отцами, а ты уже был хорошим. Похоже, эта чушь распространяется и на таких бракованных женщин, как я.

— Ты не бракованная, — Драко всякий раз больно об этом слышать.

Он начал работать над ликвидацией последствий Круциатуса ради матушки и из праздного любопытства еще до начала своей целительской карьеры. Если бы интерес возник несколько раньше, а не тогда, когда тремор рук Нарциссы привел к тому, что разбилась бесценная ваза Блэков, не поддающаяся Репаро, возможно, он смог бы помочь Гермионе и с этим. Но с другой стороны, если бы истерика матери не подтолкнула его оформить разрозненные мысли, то и сама Гермиона до сих пор страдала бы от внезапных приступов тремора, мигреней и апноэ⁽¹⁾, возможно, не привнесла бы в его концепцию несколько свежих идей пару лет назад. Как бы то ни было, история не имеет сослагательного наклонения.

— Ладно, — соглашается Грейнджер. Она знает, что тема в тройке его самых нелюбимых. — В общем, давно. Никакой связи с твоим теперешним состоянием, если вдруг для тебя это важно.

После ее слов правильно было бы так же подробно изложить историю возникновения собственных чувств, но еще не время. Сначала надо разобраться с устроенным Гермионой беспорядком, потом со всем остальным. Если это остальное случится. Драко не уверен.

Перейти из режима ожидания смерти в режим бурной деятельности непросто. В голове сумбур. Как выкрутиться, как воплотить в жизнь сумасшедший план и не подставить никого лишнего? С собой можно оставаться честным: не подставить Грейнджер, на других плевать.

Ему нужно место. Нужно побыть одному.

— Гермиона, могу я попросить о чем-то?

Он видит подозрительность в карих глазах. Затем выражение лица немного меняется: Грейнджер смотрит на него как на многокомпонентное зелье поэтапной варки. Драко всегда забавлял этот взгляд — словно она винит варево в том, что оно нарочно ей не поддается.

— Я знаю, что это хамство, но… слишком много информации. Мне нужно ее разложить. В одиночестве, — увидев, как болезненно скривилось ее лицо, он быстро добавляет: — Мне потребуется буквально два-три часа.

— Хорошо, пройдусь по пациентам, — убито отвечает Грейнджер, и Драко хочется тут же позвать ее обратно, но он сдерживается.

— Иди сюда, — нет, не сдерживается. Он бережно берет ее ладошки в свои и подносит их поочередно к губам, потом прижимает к своим щекам, наслаждаясь тем, как меняется ее лицо. Малфой считал это выражение обычным смущением, но теперь видит, что в нем нечто большее.

— Наклонись, — просит он, и Гермиона выполняет просьбу, словно под Империусом. Драко оставляет на ее щеке целомудренный поцелуй. Вот теперь всё правильно.

— Пожалуйста, возвращайся, — шепчет он, а затем добавляет необходимое, хоть это и противоречит недавно высказанному желанию побыть в одиночестве: — Хочу коротко переговорить с Тинк, можешь ее позвать?

— С Авророй? — лицо Грейнджер делается удивленным, а голос — растерянным. — Погоди… мне тоже нужно было… обсудить с ней… Что?

Вот как? Забавно.

— Потом вспомнишь, — улыбка получается почти искренней, Драко неприятно, что он невольно подыгрывает Тинк.

— Ты ведь не про Обет? Она не сможет его отменить! Магия Обета необратима, — Грейнджер упрямо поджимает губы и добавляет для весомости: — Я читала об этом и в «Пятидесяти обрядах, признанных темными», и в «Древней магии на каждый день».

Значит, скрепила его Аврора… Одним вопросом меньше. Драко собирался начать с проверки, действительно ли Обет имел место. Теперь не нужно связываться с отцом. Облегчение. Он не может решить, хорошо или плохо то, что Тинк замешана в этом. С одной стороны, участие в темномагическом ритуале — рычаг давления на Аврору, с другой — рычаг давления Авроры на Гермиону, даже если Тинк еще не поняла этого.

— Пусть зайдет, не хочу, чтоб она потом помешала нам.

Гермиона снова смущается и с коротким кивком выскакивает из палаты. Драко глубоко задумывается, и звук закрывающейся двери почти не трогает его.

За Аврору обидно. Она фантазерка и экспериментатор, но очень редко такой… научный авантюризм ходит об руку с хитростью и умом. Своими амбициями Тинк напоминает молодую Гермиону, вот только Гермиона жертвовала моральными принципами или своим жизненным кредо в интересах пациентов, а Аврора преследует иные цели. Беспринципностью она напоминает Панси. Но времени на сожаление об ошибках в базовых установках у отдельно взятых личностей нет. Иронично — у Драко не было недостатка во времени, пока он безропотно умирал и сквозь пальцы утекали последние дни-недели-месяцы, оставалось лишь ощущение, что в один прекрасный миг его время закончится, а теперь, когда впереди забрезжил призрак возможной жизни, он адски боится не успеть. Не успеть организовать все так, как надо. На философские размышления о концепции самого времени его тоже нет.

Дверь чмокает и шипит, шипит и чмокает. Сейчас она звучит как мягкая болотная топь, а Драко здесь — затаившийся хинкипанк⁽²⁾.

— Вы хотели меня видеть, мистер Малфой? — сама кротость, словно не она час назад устроила тут бенефис.

Драко пристально смотрит на оппонентку. Жизнь сталкивала его с гораздо более сильными противниками, но сейчас перед ним тонкая задача, он должен сработать ювелирно, не дать сорваться рыбке с крючка. Нет, рыбка и вовсе не должна понять, что она не рыбак.

— Обдумал ваше предложение, мисс Тинк.

— Вы согласны? — Аврора боится дышать. Ее огромные светлые глаза становятся еще больше. Она немного напоминает Малфою когтевранку курсом младше, полоумную Лавгуд. Подругу Гермионы. Одну из первых добровольцев, прошедших лечение против последствий Круциатуса. Возможно, Грейнджер питает слабость к ученице именно из-за этого сходства. И она не простит. Значит, так тому и быть.

Тинк нервничает под его задумчивым взглядом. Драко отвлекся, а зря. Совсем разучился работать с людьми.

— Я дам ответ после того, как поговорю с Ней.

Рот Авроры округляется от удивления, и ее сходство с Лавгуд становится просто карикатурным. Не могут же они быть сестрами? До чего бредовые мысли лезут в голову. Нужно сконцентрироваться.

— О чем?

А вот это не твоего ума дело, деточка, и не рассчитывай, что сможешь подслушать. Драко не отвечает на вопрос, просто вскидывает бровь, давая понять, что условие не подлежит обсуждению.

— Хорошо, — младшая целительница Тинк сдается без боя. Ему жаль девчонку. Но между ней и Гермионой он, не раздумывая, выбирает Гермиону.

— Мисс Тинк, зачем вам это? Шансов, что вы добьетесь успеха, чуть больше нуля, — и он преувеличивает.

Аврора упрямо встряхивает головой, что делает ее немного меньше похожей на Лавгуд и больше — на Гермиону. Или Панси.

— Может, я тоже хочу быть увековеченной на вкладыше от шоколадной лягушки, — она нервно передергивает плечами и неискренне улыбается.

До чего же еще ребенок! Драко отвечает ей кривенькой улыбкой и качает головой.

Что ж, он дал шанс отступить. Это не то чтоб очищает совесть, но делает ее уколы терпимыми.

Аврора убегает, обещая устроить встречу в кратчайшие сроки. Драко не очень верит, но кивает. К грядущему разговору ему нужно подготовиться. Он будет предельно честным. С Ней — никаких недомолвок.

Мысли возвращаются к Гермионе. Удивительно, но, кажется, он уже привык слышать пульсацию ее сердца в своих венах. Или взаимные признания сделали побочный эффект зелья терпимым? Если все пройдет так, как запланировано, ему не понадобится новая порция. Будет ли он скучать по этому ощущению?

Драко не разрешает себе думать о том, что будет после. Еще рано. Он все еще умирает от проклятия. Но не может позволить умереть Гермионе. Из-за того, что под угрозой ее жизнь, ему больше не дано испытать пьянящее чувство правильности происходящего. Он снова Малфой и готов на всё, чтобы спасти человека, который важен. Даже на подлость. Даже на подлость по отношению к самому этому человеку.

— Ты хотел меня видеть?

Драко жаждал этого визита, спланировал весь разговор в лучших традициях той, ради кого он происходит, но оказался категорически не готов к встрече лицом к лицу.

И еще ему не хотелось бы, чтоб Она столкнулась здесь с Гермионой. Какие бы чары ни наводила Тинк, Гермиона не дура и поймет, что к чему, в мгновение ока.

Мерлин милостив к Драко, Грейнджер где-то задерживается.

После разговора у него остается время на осмысление. И на печаль. И на письма.

В палату возвращается Аврора. Смотрит вопросительно.

— Согласен, мисс Тинк, но ответственность на вас, — говорит сухо, не отрываясь от записей.

Она сияет. Глупышка. Драко давит жалость в зародыше.

— Снимите отводящие чары с моего эпикриза и с себя, — продолжает он отдавать распоряжения, на этот раз глядя в упор. Испуг в светлых глазах навыкате отдается волнами удовлетворения в животе. — Зачем вы вообще?.. Не отвечайте. Вы боялись, что целитель Грейнджер найдет за эти дни другое решение.

Авроре хватает приличия покраснеть.

— Только вы не учли, что Гермиона не пользуется больничными картами, она всегда ведет свои записи.

— Я всего лишь сняла чары неразглашения и не хотела, чтобы мисс Грейнджер об этом узнала, — рыбка заглотила наживку, Тинк гордится своей смекалкой. — Я должна была рассказать пациентке про ваш случай, излагая свою теорию.

— И что, получилось? — подыгрывает Драко.

В его вопросе Авроре чудится похвала, и она расцветает.

— Да. Я проверила на мистере Уизли. А затем…

— Бывший муж Грейнджер знает о моем… состоянии?!

Его эмоциональный всплеск обескураживает собеседницу. Она стоит перед ним и непонимающе хлопает ресницами.

— Все равно рассказать могу только я, Рон не сможет передать эту информацию дальше.

А дальше и не нужно. Малфой скрипит зубами и дает себе слово, что никогда не возьмет стажера, если после всего ему удастся остаться целителем.

Всё потом. Главное, вытащить из-под удара Грейнджер. Нужно позаботиться еще об одном деле, пока Гермиона не вернулась. Она не одобрила бы то, что он собирается совершить. Драко запускает руку под подушку и взмахивает палочкой раньше, чем Аврора замечает, что он вооружен.

— Легилименс, — он бегло осматривается. Зависть и ревность, восхищение Гермионой, методичное изучение видов отводящих чар, эксперименты на нем, на Грейнджер, на Уизли, увлечение рыжим придурком, увлечение им самим, желание стать известной и — серьезно?! — мечта о карточке от шоколадной лягушки, но Драко нужно другое: он извлекает из памяти Тинк информацию о взаимных Обетах Гермионы и отца. Нельзя оставлять компромат на Грейнджер. — Обливиэйт.

Вот и всё. То, что происходит в вип-палатах больницы святого Мунго, остается в вип-палатах больницы Святого Мунго.

Девица рассеянно смотрит на него.

— Идите, мисс Тинк, вы добились желаемого, вам жить с последствиями, — Драко знает, что она будет жалеть.

— На моем счету будет спасение вашей жизни, — она выдавливает из себя улыбку.

Драко просто машет рукой. Он устал, и ему противно. Противно играть на слабостях молоденькой честолюбивой ведьмочки.

С трудом верится, что несколько часов назад он был в мире с собой.

Он должен написать еще одно письмо. Не очистить карму, но сделать небольшой шаг в этом направлении. Заодно взбесить отца так, как еще не бесил. Драко испытывает настоящий кураж, составляя послание поверенному. Он настолько увлечен процессом, что стирает отвыкший от письма палец. Бездумно он срывает волдырь и шипит от боли. Почему-то залечивать ранку не хочется, кажется, он это заслужил.

Грейнджер по-прежнему нет. Драко зовет больничного эльфа и просит отправить письмо.

Вот теперь всё.

Автоматически он нащупывает в карманах вкладыши от лягушек, в правом лежит его карточка с запиской от сына, в левом — грейнджеровская, с его признанием. Ему приходится напомнить себе, что Скорпиус и Гермиона стоят всего. Малфой прикрывает глаза и освобождает голову от мыслей. Просто несколько минут тишины.

В реальность его возвращает осторожное прикосновение к волосам. Не открывая глаз, сдвигается на кровати и почему-то шепотом просит:

— Приляг рядом.

Рука замирает. Это так предсказуемо.

— Ну же, Грейнджер!

Он чувствует, как кровать прогибается. Прогибается — сильно сказано. Гермиона старается не производить шума и весит как птичка. Кажется, она сбросила не менее семи фунтов после развода. Уизли! Ревность шевелится под ребрами. Слова вылетают против воли:

— Если ты… то как… ты ведь была с Уизли. Забудь, — глупо вышло, ведь он тоже гипотетически был с Асторией. До вчерашнего дня.

Драко перекидывает руку через нее и начинает выводить успокаивающие круги на спине. Получается так естественно, будто они вместе уже много лет. Как жаль, что не судьба, что у них только эта ночь.

Гермиона напрягается, а затем заставляет себя расслабиться.

— Одна из причин нашего развода. Не единственная, — судя по движению, она пожимает плечами.

Малфой резко открывает глаза.

— Он знает?

— Да. Но уверен, что такой, как ты, никогда не посмотрит… на меня.

Желание если не убить, то покалечить Уизли перманентно, оно возникло у Драко в день первой поездки в Хогвартс и никогда по-настоящему не отпускало.

— Он неправ. Я влюбился в тебя раньше, чем сам стал практикующим колдомедиком, радость моя. Со второго дородового осмотра Астории. Видишь, я могу сказать точно.

— Не ври мне.

— Я абсолютно честен, — и сейчас это правда.

Грейнджер лежит на боку лицом к нему, в приглушенном вечернем свете она изучает его черты.

— Но Астория…

Похоже, в палате больше одного ревнивца. Хорошо. Об Астории он готов говорить. Его вообще тянет поговорить. Нужно отвлечься от мыслей о том, что он задумал и начал проворачивать.

— Наверное, наша любовь закончилась, когда я узнал о проклятии. Ее вытеснило чувство вины, — слова даются на удивление легко. — Тори обратила на меня внимание, когда я купался в ненависти к себе. Я сразу ответил на ее привязанность. Когда… когда в мою жизнь снова вошла ты, стало ясно, что этот интерес… не то, чем я его считал. Нет. Я люблю ее. Она близкий мне человек. Один из самых близких. Но это даже не тень чувств, которые вызываешь ты.

Как облечь в слова неистовое восхищение на грани поклонения, желание отдать всего себя и желание обладать? Не телом. Нет, телом тоже, но тело неотделимо от ошеломляющего ума и невероятно сильного, хоть и несносного характера. Она слушает и, кажется, впервые верит.

— Ты спрашивала про близость, — решает он затронуть тему, и на него накатывает неловкость. Он и себе ни разу не признался в этом, говорить вслух сложно. — Мы не знаем, что именно запустило проклятие. Либо то, что Тори стала женщиной, либо то, что родила. В обоих случаях моя вина.

— Это совсем не мое дело, — сжимается в комочек Гермиона, и Драко ликует от ревнивых ноток в ее голосе.

— Твое, — а может, и нет, это семантика. Есть только ночь, и Драко хочет, чтобы между ними не осталось тайн. Кроме одной. — Однажды, когда Астория уже была больна, мы попробовали. Стоило мне подумать, что я причина ее состояния, как у меня… черт! В общем, с тех пор наши отношения были чисто платоническими. Так что… женщины у меня не было очень давно. Привык справляться сам. Я не жалуюсь на воображение, — шепчет он ей на ухо и получает ту реакцию, на которую рассчитывает. Шумные вдохи и выдохи — его новые любимые звуки в исполнении Гермионы, в них он слышит свое имя.

— Все десять лет своей практики я сох по тебе, а по факту больше одиннадцати. Не подумай, я не какой-то маньяк-преследователь. И о взаимности даже не думал.

— Но это взаимно. Я приблизительно высчитала. Семь-восемь лет, не считая раннего увлечения твоими работами, о котором я упоминала.

Нет смысла сожалеть о несбывшемся. Как нет смысла мечтать о возможном. Проклятие научило жить моментом. Драко придвигает ее к себе вплотную и вдыхает аромат волос. Что-то хвойное. Грейнджер часто меняет шампуни, но ему всегда нравится.

— Останься со мной, пожалуйста, — просит он, зная, что завтра все изменится. — Я не буду приставать, — обещает и улыбается разочарованию на ее лице.

Конечно, он обманывает. Уже пятнадцать минут спустя они занимаются любовью. Драко с упоением изучает ее тело, пробует на вкус то тут, то там и позволяет ей изучать себя. Он благодарен, что Гермиона больше не поднимает тему жизни и смерти, что откладывает этот разговор до… никогда.

Засыпают они на рассвете.

В восемь утра Малфой уже не спит. Он запоминает, как ее тело ощущается в руках, как щекочут кожу волосы, как выглядят глаза, когда она открывает их поутру. Драко гладит ее щеку нежными пальцами и коротко целует в губы, прежде чем выпалить прямо в лицо:

— Гермиона, прости, но с сегодняшнего дня ты не мой целитель. Меня в обмен на мое кураторство забирает Тинк.

1) апноэ — остановка дыхания. Одна из возможных причин спазм в носоглотке

Вернуться к тексту

2) хинкипанк или болотный фонарник — одноногий призрак, который появляется на болотах и, прыгая с кочки на кочку, заманивает путников в трясину.

Вернуться к тексту