Тот новый квартал за углом (гет)

Ничто так не привязывает человека к человеку, как чувство беспомощности.

Л. Новак

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Здравствуй, Кристина.

У меня всё в порядке, не пишу только потому, что добровольно завалил себя всеми возможными делами на свете — взял дополнительную нагрузку в виде семинаров по предмету, совершенно необязательных, но забивающих полное раздумий послеобеденное время. Смеркается, знаешь ли, рано, а вместе с темнотой наступает черёд подобных мыслей. В одном чёрном-чёрном городе, жила чёрная заблудшая душа… ну, а если серьёзно я, наконец, собрался с духом и посетил Тайру Майер в больнице.

Странно, я не испытал чувства жалости, когда увидел бледное её лицо на фоне больничного белья, не почувствовал удовлетворения или радости, когда протянул букет и соврал:

— Привет, это тебе от всей группы с пожеланием выздоровления.

(Цветы я купил в маленьком магазинчике возле самой больницы, и уж конечно, ни один человек из её группы не был в курсе, что он желает Тайре скорейшего выздоровления). Не могу понять почему, Кристина, но мне совершенно не хотелось дарить ей цветы. Просто так принято, я не стал отступать от традиций.

— Открытку мы не успели подписать, потому что я купил её по дороге к тебе, — воровато улыбнулся я, зачем-то взглянув на часы, висевшие в изголовье кровати, символично отмерявшие то ли время выздоровления, то ли…

— Здравствуйте, мистер Фэлл. Я так рада вас видеть!

— Извини, что один. Я предлагал посетить тебя одногруппникам, но вечерами, сама понимаешь, у них множество других дел.

— Понимаю-понимаю, — зачастила Тайра, кивая головой. — Только дело в том, что мне не хочется никого видеть. Большинство одногруппников — люди гадкие, особенно Леа Фэлл. Я рада, что вы пришли ко мне. Именно вы. Один вы.

Она пошевелилась, насколько позволяло положение, её пальцы вздрогнули, хватая что-то в воздухе. Рефлекторно отсаживаясь чуть дальше, я поинтересовался праздно:

— Шейка бедра — неприятная травма. Лежать долго?

— Как будет срастаться. Иногда и по полгода лежат. Врачи предлагают заменить сустав, но сами же и боятся. Видите ли, мистер Фэлл, у меня врождённый порок сердца.

— Надо же, — удивился я, но прозвучало это снова как-то суховато, неискренне.

— А мне иногда кажется, это от того, что оно слишком чувствительное.

— Что? — не понял я.

— Моё сердце, — подчёркнуто терпеливо пояснила Тайра, снова дёргаясь. И тут я понял… её рука… она тянулась к моей.

И как-то сразу сложился в голове моей паззл. Тайра находилась в больнице около двух недель, и… в это же время мне перестали приходить эти жуткие откровенные записки. Я посмотрел на неё, понимая, наконец, что так на уровне рефлексов отталкивало меня от Тайры. Я не хотел проявлений её чувств к себе. Крис, не надеясь побороть в себе отвращение, порождённое неожиданным открытием, я малодушно быстро распрощался. Вслед Тайра говорила много и скоро, но ничего кроме того, что она будет рада меня видеть снова, я не запомнил, не услышал. Да и ни к чему.

В сизых сумерках, едва рассеиваемых светом уличных фонарей, прячась от мороси в воротнике уютного пальто я думал о том, что скорее всего Леа Фэлл тоже знать меня не желает, как я Тайру Майер. Что я вызываю те же чувства, что и надоедливая муха, кружащаяся над тобой в летний зной, когда ты пытаешься задремать.

Леа Фэлл. Несколько дней она не появлялась на занятиях, на звонки не отвечала. Только на эс-эм-эс: «Мне придётся прийти к тебе домой, чтобы проверить всё ли в порядке» последовало короткое: «Только попробуй».

Кристина, знаешь, ты права. Лучше, наверное, мне оставить эту идею с Леа и предоставить ей право на выбор, которого у неё нет. И вообще… искать оправдания бездействия на идеально гладком льду, на котором и зацепиться не за что, очень легко. Поэтому я и не буду так поступать.

С любовью, Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Довольно забавно, оказывается, ощущаются остатки совести. Они давят на барабанные перепонки слишком громким стуком, отражающимся от стен. Я слышала грохот собственных каблуков, трусливо убегая поутру, но, почему-то, гораздо громче стучало моё сердце.

Честное слово, никогда раньше я не была так близка к тому, чтобы признаться маме во всём, чтобы лечь на детокс и попытаться со всем этим справиться. Не скажу, что мне надоел эффект, скорее, просто нет больше сил держаться физически.

Нет, всё же к совести это не имеет никакого отношения. Ведь если бы оно было так, я бы, наверное, внимала хоть каким-то словам, но… первым делом, как ушла от Джонни, я отправилась на панель и сделала двух клиентов.

Позже я сидела в кафе на Лоуэр-авеню и пила сок, потом блевала. То ли от себя, то ли от жизни, становящейся более чем однообразной. Кажется, что после смерти отца я жду какой-то столь же сильной эмоциональной встряски, которая бы вернула мой сошедший поезд обратно на рельсы. Хотя, и это всё отговорки, я просто ищу оправдания любым своим поступкам. Правда лишь в том, что я малодушна, эгоистична и слаба. Да, но и никаких хоть сколько-нибудь значимых событий не происходит, чтобы мало-мальски растрястись. Разве что Джесси появился в сети и на моё предложение встретиться ответил: «Старуха, ты что? Я же просто не выдержу». И вроде бы простая фраза, но задуматься она заставляет. Действительно, если бы Джесси не был настроен серьёзно, он бы уже примчался на точку, но теперь он сознательно избегает встреч со мной, со старыми приятелями. Кажется, я осталась с эйчем один на один.

Джонни пишет мне каждый день и это такие длинные трогательные эс-эм-эс сообщения. Почти письма. Я читаю-перечитываю, но не могу ответить, зная, чем всё это кончится, и под любым предлогом я напрошусь к нему, из жалости получу дозу.

Нет, всё же остатки совести у меня есть. Я не могу пользоваться Джонни. Я не могу повестись на лёгкий шантажик с его стороны: «Мне придётся прийти к тебе домой, чтобы проверить всё ли в порядке». «Только попробуй», — ответила я, раздумывая, стоит ли приписать, чтобы он шёл на хрен».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Я действительно чаще стала задумываться о размытии границ, о том, что кажущееся в начале неприемлемым, позже становится делом рутинным, не вызывающим никаких эмоций кроме раздражения.

Так было с эйчем, ведь если подумать, никто особенно и не предлагал мне дозу, просто в компании Джесси употребляли все. Казалось, ничего страшного, если я разок-другой нюхну, что расслабляться по выходным — да так никогда не присядешь, что со мной этого уж точно никогда не случится! Лишь немногим позже я стала позволять себе ещё и по средам, потом через день.

Нюхачить стало просто невыгодно. Подумать только, впервые я вмазалась из собственного жмотства. Просто в один совершенно не прекрасный момент я поняла, что пускать порошок по ноздре нерационально. Да, и в принципе на тот момент особой разницы нюхаю я или колюсь уже не было.

Я стояла, думая об этом, на Янг-стрит и провожала взглядом автомобили. Я понимала, что, должно быть, паршиво выгляжу, ведь раньше стоило мне только появиться, от клиентов отбоя не было. Да и что тут говорить, кого обманывать — каждое утро (день, ночь) я видела в зеркале собственное отражение: два синяка — четыре косточки. На подобный суповой набор вряд ли кто-то позарится. Впрочем, и обычные люди всё чаще стали оборачиваться, смотреть с сочувствием. Так что воровство уже не прокатывало, стрелять деньги — очень уж долго и холодно. Короче, я теперь целиком и полностью окопалась на панели.

В промозглые почти зимние вечера с клиентами стало совсем не густо. Я садилась в машины и часами торговалась за то, что делать буду, а что — ни при каких обстоятельствах. Порой, усталая и злая я думала, что ответить утвердительно на: «Давай в мотель», — это что-то вовсе не запредельное. Останавливало, пожалуй, только одно — до сего момента я была девственницей. Вот такое вот дерьмище. По карьерной лестнице матёрых путан я продвигалась, перескакивая через ступеньку, но, по сути, никогда не испытывала человеческих чувств.

В тот вечер погода была особенно гадкой, а клиент максимально мерзким. Я думала о том, что быстрее было бы перепихнуться с каким-нибудь не самым отвратным мужиком, чем ублажать этого пахнущего мочой и потом толстяка. Не знаю, в какой момент слёзы потекли из моих глаз, и как этот ублюдок их заметил. Он выкинул меня из машины за шиворот, не забыв обматерить напоследок. Сумочка с мелочью, документами и мобильным осталась у него на заднем сидении. Хорошо, что он выбросил её в окно. Иначе, не знаю как бы потащилась домой.

Впрочем, когда она оказалась в руках, я начисто передумала идти к маме. Разогнувшись, я нос к носу столкнулась с Тиной, девицей, севшей на систему практически одновременно со мной.

— Тебя круто долбит, — улыбнулась Тина, обнажая кривоватые крупные зубы.— Неудачный день на панели?

— Сегодня почти голяк, — поёжилась я, стараясь максимально использовать объёмы куцей крутки, чтобы согреться. Только меня незамедлительно бросило в жар, а во рту образовался, наверное, литр слюны.

— Да, выглядишь ты дерьмово, — посочувствовала Тина и тут же предложила.— Слушай. Тут дело такое. Я делаю небольшую работу, по времени на час-два в день. За это я имею и порошок, и даже кое-что остаётся.

Я напряглась, думая, что эта работа, конечно, ничего общего с законом не имеет, но:

— Тина, я всё выслушаю, вот только… у тебя есть что-нибудь для меня?

Она обещала поделиться четвертью, пустив вскользь по ушам клятву вернуть.

— Мне вообще-то не жалко. И работкой могу поделиться.

— Валяй, — без особого энтузиазма пробубнила я, чувствуя — Тину распирает. Скорее всего она долбанула коктейль и теперь её тянет на поболтать, похвастаться.

— Да дел совсем немного. То же, что ты делаешь на панели, только с обычными чистыми мужиками, ну, с нормальными, понимаешь?

— И чем же это отличается от панели?

— Нужно всё сделать на камеру. Фото там, видео. Но снимают хорошо. На готовом продукте лица даже мать родная не узнает. Красят ярко, здорово. В общем — нормально и безопасно. Руководит там парень по имени Расс — улётный мужик. Если будешь у него на хорошем счету, ну, безо всяких замечаний работать станешь, то можно получить спецзадание. Опять же ничего особенного. Просто ты идёшь в ресторан с каким-нибудь толстым папиком, жрёшь за его счёт и пытаешься соблазнить. Всё это тоже снимают на камеру, только вы этого не видите.

Я дослушала Тину, наблюдая, как небо снова стало плеваться мокрым снегом, тут же подтаивающем в сизых лужах.

— Спасибо, Тилз, мне не хочется.

Тина коротко хохотнула и сказала, чуть склонившись ко мне:

— Да ты не зарекайся. Впрочем, если передумаешь — знаешь, где меня найти».