Орфей (гет)

Драко сидел за столом в своем офисе, уставившись в темноту, созданную его же ладонями, которыми он закрыл лицо. Как он не старался, заниматься экономическими спекуляциями с прежним энтузиазмом — не получалось. Уже многие годы он успешно вел дела, потому что прошлое было прошлым. Ужасным и болезненным, но похороненным глубоко в памяти. Некоторым воспоминаниям было позволено оставаться на поверхности, чтобы погружаться в них время от времени. Остальные он постарался отбросить, чтобы продолжать жить.

Когда после пятнадцати лет молчания портрет его отца заговорил, ситуация изменилась настолько трагично, что это до сих пор никак не укладывалось в голове. Все воспоминания оказались вытащенными наружу. И было бесполезно напоминать себе, что портрет отца — это всего лишь портрет, который не может навредить или наказать. Только говорить. Легче легкого просто снять чертову картину с крюка, гвоздя или на чем там она висит, и унести на чердак. Или в подвал. Но он не мог так поступить. В конце концов, это его отец и он так долго мечтал услышать от него хотя бы слово. Невозможно просто похоронить его второй раз, отдать темноте и одиночеству. Невозможно. Несмотря на все те эмоции, которые пробудил в нем портрет. Драко чувствовал вину и раскаяние. Радость тоже, но сожаление было намного сильнее. Он заслужил это. Каждый миг этого мучительного, выворачивающего души и замутняющего рассудок чувства вины. И ту ужасную ревность, которую он испытывал каждый раз, когда проходя мимо библиотеки слышал два голоса. У него сжималось сердце от ревности к отцу (а может, и ее отцу?) который стал так близок Люси, и все потому, что Драко, желая защитить дочь, поступил неправильно.

Они подолгу разговаривали, но эти разговоры были тяжелыми, потому что он хотел — нет, не хотел, был вынужден — отвечать на все вопросы девочки… На некоторые он так и не смог ответить. Это было уже слишком для него, он не был готов до конца удовлетворить ее любопытство. Его вина. Снова его вина. И поэтому его дочь, которая по-прежнему любила его (в этом Драко был уверен), начала отдаляться. Сейчас он уже ясно чувствовал дистанцию, почти такую же, какая всегда была между Люцертолой и ее матерью.

А вот это, — подумал он, медленно поднимая голову, — еще одна большая проблема. Чоу. Его жена, которая наотрез отказывалась выходить из своих комнат. Она предпочитала оставаться там, наедине со своими воспоминаниями. Это продолжалось уже два месяца, и он ничего не предпринял, чтобы изменить положение дел.

Со вздохом, который легко можно было принять за стон, Драко поднялся из кресла и расправил плечи. Он должен попытаться поговорить с Чоу. Дело даже не в них самих — его давно не волновала собственная семейная жизнь — дело в Люси. Драко знал, что Чоу любила дочь. Может она просто не понимает, что происходит — иначе ему трудно объяснить, почему сдалась без борьбы. Он сделал то, что ему велел отец, он рассказал дочери о прошлом, потому что и сам понимал — эти знания необходимы. Но будь он проклят, если позволит дочери отдалиться от него, и Чоу такое тоже не понравится. Они должны объединиться и вместе взглянуть в лицо прошлому. Ради Люцертолы.

Он дал несколько указаний секретарю и аппарировал.

Задержавшись на несколько секунд, чтобы полюбоваться домом — в солнечные летние дни, под голубым небом с легкими белыми облачками, дом выглядел особенно красивым — он открыл дверь и вошел в тишину и прохладу прихожей. После шума парижских улиц, Оушент с его ровным шумом волн, блеянием пасущихся овец и пением птиц казался оазисом тишины. Но закрыв за собой дверь, Драко понял, что снаружи его окружало море звуков. Здесь, внутри дома, в каменных объятиях толстых старых стен — здесь было по-настоящему тихо. Абсолютная тишина, сколько не прислушивайся. Ни тиканья часов, ни звука шагов, ни шороха одежды. Даже портреты молчали.

Потом он услышал голоса, хотя и очень слабые. Обычное дурное предчувствие уже нахлынуло на Драко, когда он с опозданием понял, что Люцертола — а один из голосов принадлежал ей — не может сейчас разговаривать с дедом. Сейчас несколько минут четвертого, так что мужской голос — это голос месье Виллепина. Скоро у его дочери начнутся каникулы, у нее впереди шесть недель совершенно свободного времени — начиная с 15 июля. Через десять дней. А после каникул — Хогварц. Его дочь скоро покинет дом. Почему-то раньше он не понимал этого настолько отчетливо. Он останется наедине с Чоу и… Драко закрыл глаза и с трудом сглотнул. Он должен найти способ справиться с ситуацией. Но сначала нужно поговорить с женой.

Не глядя на дверь библиотеки, он поднялся по ступеням, перешагивая сразу через две, и быстро прошел по коридору. Около двери в комнаты Чоу он задержался, чтобы выровнять дыхание, собраться и убедиться, что его голос не будет дрожать. Потом постучал. — Чоу?

Ему не ответили, что не удивило. Возможно, она спит или задумалась. Или просто не хочет отвечать. Последнее даже наиболее вероятно.

— Чоу? — Он снова постучал, на этот раз для убедительности добавив пару ударов правой ногой. Когда эхо от стука затихло, он прислушался. Кажется, это все же был шорох крадущихся шагов. Он снова ударил ногой по дереву; легкая боль от удара принесла странное чувство удовлетворения. — Чоу? Мне нужно с тобой поговорить!

— Убирайся.

Он вздрогнул, пойманный врасплох близостью ее голоса. Похоже, жена стояла прямо под дверью. Голос был безразличным, абсолютно лишенным эмоций.

— Чоу, это важно. Открой дверь, мы должны поговорить!

Снова никакого ответа. Драко прижал ухо к дверной щели — может он услышит ее дыхание? Но дверь была слишком плотной и не пропускала звука, надежно храня секреты своей хозяйки.

— Это насчет Люси. Мы… — он понизил голос, поняв вдруг, что если продолжит так орать, его может услышать портрет Люциуса. А этого он никак не хотел. — Мы должны что-то предпринять, Чоу. И… я не справлюсь один. Мне нужна твоя помощь. — Он поморщился, произнося последние слова. Но это было правдой. Они должны объединить усилия.

Дверь распахнулась и Драко судорожно вдохнул. Он тут же пожалел о своей реакции, но было уже поздно.

— Что, я тебе не нравлюсь? — Глаза Чоу на похудевшем бледном лице ввалились, под ними залегли темные круги, губы были сухими и потрескавшимися.

Но не это заставило Драко в ужасе отпрянуть от двери. Она обрезала волосы, причем не стала пользоваться магией для того, чтобы… обезобразить, другого слова не подберешь, свою длинную, густую, блестящую гриву. Нет, она просто кое-как откромсала пряди тупыми ножницами, не глядя при этом в зеркало. Теперь волосы торчали в разные стороны, справа были длиннее, чем слева, и казались давно немытыми.

— Я… — Драко потер лоб. — Извини, я не должен был… Почему? — Спросил он, показывая на голову Чоу, выглядящую теперь необычно маленькой.

— Мне показалось… что это подходит к ситуации, — вряд ли бы она стала объяснять подробнее.

— Понятно. Послушай, Чоу, нам нужно поговорить.

— О Люси. Это я уже слышала. Ну, входи. Я не хочу… — в ее взгляде промелькнуло что-то странное — то ли страх, то ли гнев, — … выходить отсюда.

— Но тебе придется, раньше или позже. Если тебя… еще интересует твоя дочь. — Он огляделся, удивляясь, что комната не отражает состояния Чоу. Здесь было чисто, убрано, вещи лежали на своих местах.

— Конечно, интересует. Поэтому я и открыла тебе дверь. Только… — ее голос оборвался, она отошла к окну и повернулась спиной к мужу.

— Только что? — Спросил Драко, повторяя ее движение. Теперь он стоял у нее за спиной, и положил руки ей на плечи. Шелк пеньюара не мог скрыть того, насколько Чоу похудела.

— Он слишком силен.

— Это портрет, Чоу. Всего лишь портрет.

— Ох, да что ты. — Она хрипло рассмеялась и позволила голове упасть ему на плечо. — Тогда почему мы до сих пор не облили его серной кислотой? Ты понимаешь, — продолжила она, не услышав ответа, — ты сам понимаешь, что это не просто портрет. Это нечто большее, и мы оба это знаем. Ты имеешь представление о том, каким могущественным был твой отец?

— Ну, я…да, конечно. Мой отец был могущественным колдуном. Все это знали.

Она резко подняла голову. — Я не это имела в виду. Да, он был сильным колдуном. Но я говорю о харизме. О магнетизме. О… — она повернулась, чтобы смотреть ему в глаза. — О способности манипулировать людьми, Драко. Превращать их в марионетки, послушные его воле. Вот о чем я говорю.

— Отец никогда…

— Драко. Выслушай меня. Ты пришел поговорить, так выслушай меня. — Она взяла его за руку и повела к диванчику, обитому кремовым шелком с узором из васильков. Они сели. — Наша семейная жизнь… она всегда была такой странной. И для тебя тоже, как мне кажется. Мы никогда не разговаривали… — она прикрыла глаза и откинулась на спинку дивана. Цвет обивки только подчеркивал ее бледность. Драко отвернулся. — Мы никогда не говорили о том времени, которое я провела в поместье. Неужели ты никогда не спрашивал себя о том, что было между мной и твоим отцом? Ты не удивлялся, что я не пыталась сбежать? Это было бы не легко, но вполне возможно. Пока ты был в Хогварце, в доме оставалось всего трое — твои родители и я. Я могла бы убежать.

Драко медленно повернул к ней голову. — Так почему же ты этого не сделала?

— Потому что не хотела, — прошептала она. — Люциус был таким… — она слегка вздохнула. — У него были свои способы… Он умел… Нет, я не смогу об этом говорить. Не сейчас. Может, и вообще никогда. Но поверь, если он захотел заманить в свои сети Люси, он уже это сделал.

Теперь на ее глазах выступили слезы. Драко никогда не видел ее плачущей, и теперь почувствовал что-то вроде жалости и сочувствия. Он потянулся, чтобы стереть слезы, и не убрал руку, прижав ладонь к ее прохладной щеке. — Прости меня, Чоу.

Она слабо улыбнулась. — Не извиняйся, Драко. Ты — такая же жертва.

— Может, если мы объединимся, мы перестанем быть жертвами.

— А почему ты думаешь, что мы сможем объединиться сейчас, если мы не сделали этого раньше. Пятнадцать лет, Драко. Пятнадцать лет мы женаты, и сегодня впервые заговорили о прошлом. Ты действительно думаешь, что у нас остались силы на то, чтобы что-то сделать?

Он наклонился, поцеловав ее сухие губы. — Можно хотя бы попытаться, — Драко углубил поцелуй, чувствуя, как Жена понемногу расслабляется в его объятиях. Потом тонкие руки Чоу обхватили его плечи, притянув ближе движением, полным отчаяния. Они соскользнули вниз, поспешно сражаясь с пуговицами и застежками. Чоу так и не открыла глаз, и Драко тоже закрыл свои, пытаясь отвлечься от всего — от отца в библиотеке, от Люси, от прошлого и будущего. Он старался думать только об этой женщине, которая несмотря на откровенный разговор (или наоборот — благодаря ему) казалась теперь незнакомой. Он вошел в нее, резко и глубоко, а потом немного сменил позу, чтобы усилить контакт с клитором. Чоу застонала — звук получился сдавленным и почти сердитым — и тут же прижала ко рту запястье, как она всегда это делала.

— Не надо, — выдохнул он, заставляя жену убрать руку. — Не надо! — Он был уже близок к оргазму, и чувствовал, что она тоже, поэтому ускорил ритм. Ее запястье снова потянулось к губам, и Драко просто завел ей руку за голову и крепко прижал. Удар, еще удар. Ее мышцы начали сжиматься вокруг его члена, все крепче и крепче, и еще один удар, и еще.

Чоу открыла потрескавшиеся губы. Ее горло и щеки запылали. Еще один удар… и она закричала, — Люциус!

А потом они уставились друг на друга, будто лишившись дара речи.

* * *

Гермиона осторожно приоткрыла один глаз, чтобы поглядеть в окно. Увиденное заставило ее сесть так резко, что Плутон и Аид свалились с кровати. Северус, который на каникулах стал спать гораздо крепче, приподнялся на локте и удивленно посмотрел на нее.

— Я глазам своим не верю! — Простонала Гермиона, не обращая внимания на возмущенные вопли Лазилей. — Я поверить не могу в такую несправедливость.

— Ты о чем?

— Сегодня день моей свадьбы и идет дождь!

— Давай тогда плюнем на эту свадьбу, — предложил Северус, снова падая на подушки. — Давай останемся здесь и… — Он зевнул и закрыл глаза.

— Не знала, что ты способен так глубоко сочувствовать горю ближнего, — пробурчала Гермиона таким ядовитым тоном, что Снейп рассмеялся.

— Погода не имеет значения, Ежик. Абсолютно никакого. И если бы светило солнце, тебе было бы жарко в свадебном платье. Попробуй посмотреть на вещи с такой точки зрения.

Гермиона сердито фыркнула. — Я хотела, чтобы церемония прошла на открытом воздухе — так намного романтичнее.

— Потому что есть шанс, что твоя мать заблудится в Запретном Лесу?

— Хагриду бы это не понравилось. — Гермиона хихикнула и улеглась, прижавшись к Северусу. — Она бы перепугала всех его зверушек.

— Вполне вероятно, — согласился он. — Она попыталась бы почистить и причесать кентавров.

— Навести порядок в логове Арагога…

— Перекрасить Форд Англию в милый розовый цвет…

— В тон ее губной помаде.

Они засмеялись, потом вдруг замолчали, глядя друг на друга.

— Хотелось бы мне, чтобы это утро продолжалось вечно, — прошептала Гермиона, поглаживая немного колючий подбородок Северуса. — Это ощущение… ох, я не смогу объяснить его словами. От одной мысли о том, что сегодня мы поженимся, внутри становится тепло и приятно. Странно, можно даже подумать, что я тебя люблю.

— Что, конечно, неправдоподобно.

— Абсолютно. Как считаешь, можно нам пропустить завтрак?

— Хмм… — Северус прикусил ее мочку уха. — И бросить остальных на растерзание твоей матушке?

— Аластор вроде бы не возражает против ее общества, — ответила Гермиона, ухмыляясь и закрывая глаза.

— Ежик! Твои слова вызывают в моем воображении неподобающие картины

— А может, — улыбнулась Гермиона, — ты захочешь заменить эти картины на другие.

Так они и сделали.

* * *

— Брррр… — Гермиона бросила недовольный взгляд на свадебную мантию. — Я не одевалась так с тех пор… Ладно, лучше и не вспоминать.

МакГонагалл рассмеялась. — Сегодня, смею надеяться, все немного по-другому?

— Совершенно по-другому, — кивнула Гермиона.

— И не дергайся, Цирцеи ради! Я попытаюсь укротить твои волосы. Может… — МакГонагалл ухмыльнулась отражению Гермионы в большом зеркале, — … просто преобразовать их.

— Это смотря что у вас на уме.

— В Райскую птицу, к примеру. Или в белого павлина.

— Живого?

— Конечно. Посадить на голову чучело — это даже не смешно.

— Вот уж не знала, что свадьба должна быть смешной, — с кислым видом сообщила Гермиона, подумав о своей матери.

— Все будет хорошо, Гермиона. Просто замечательно. А если ты снова беспокоишься из-за своей матери… — МакГонагалл призвала горсть шпилек и гель для укладки, — …Аластор, как мне кажется, прекрасно с ней справляется. И она… мне показалось, что она им просто очарована. Сегодня утром оба мучались от похмелья. Не шевелись, я сказала!

— Извините, — Гермиона старалась сдержать смех. — Но я не могу себе представить…

— Аластор умеет быть любезным с дамами, если захочет. А твоя мать… Давно она овдовела?

Гермиона помрачнела. — Восемь лет назад. Довольно давно. Хотя я не думаю… — Но она не закончила мысль и начала играть со шпилькой, стараясь не смотреть на пожилую ведьму.

— О чем ты не думаешь? — МакГонагалл было не так-то легко сбить с толку.

— Ну, их семейную жизнь нельзя было назвать счастливой. Когда папа умер, — она с трудом сглотнула, борясь с нахлынувшими воспоминаниями, — она, как мне показалось, просто разозлилась, что он оставил ее одну. Никаких слез, понимаете? Никаких переживаний… по-крайней мере не то, чего я ожидала. Если бы со мной случилось такое… — тут уж Гермиона не смогла сдержать слез и начала тереть глаза.

— Успокойся, — МакГонагалл положила руку ей на плечо. — Ничего не случится. Еще очень долго ничего такого не случится. Северусу в этом году будет пятьдесят семь. А у Снейпов порода на удивление крепкая, так что у вас впереди лет сто, не меньше.

— Я знаю. Но временами кажется… что такое счастье не может быть долгим.

— Просто у тебя позади много несчастливых лет, Гермиона. И у Северуса тоже. Тебе не кажется, что вы заслужили немного счастья? Если посмотреть с этой точки зрения, твое счастье не будет казаться случайной улыбкой судьбы. А теперь… — она наколдовала платок и протянула его Гермионе, — … вытри нос. Что скажет твоя мама, если заметит, что ты плакала?

Стараясь не обращать внимания на так и не отпустившую боль в сердце, Гермиона высморкалась в платок. — Думаю, порадуется и еще больше убедится в своей правоте. Она никак ни смирится с тем, что ей в зятья подсунули Северуса вместо Гарри. — Ох! — Воскликнула она, глядя в зеркало. — Минерва, вы гений!

Всякий раз, когда она показывалась на публике в роли жены Министра, специально обученная молодая ведьма укладывала ее волосы в очень аккуратную строгую прическу, прибавлявшую ей как минимум лет десять. Минерва же сотворила множество кос и перевила их так, что кончики образовали что-то вроде короны. Прическа получилась изысканной и простой одновременно. И Гермиона не выглядела ни на день старше своих тридцати-четырех лет. А может даже моложе.

— Спасибо, — сказала МакГонагалл с довольной ухмылкой. — Теперь немного косметики, и ты будешь неотразима.

Ее по-матерински гордый взгляд не ускользнул от внимания Гермионы, которая, повинуясь импульсу, развернулась в кресле и обхватила руками талию пожилой ведьмы. — Спасибо, — пробормотала она в складки мантии Минервы. — Огромное спасибо за все, что вы для меня сделали! Вы же понимаете, как много это для меня значит, правда?

— Для меня — не меньше, — сказала МакГонагалл слегка хрипловатым голосом и наклонилась, чтобы поцеловать молодую женщину в макушку. — Я желаю счастья вам обоим, дитя мое. На много-много лет.

* * *

Сейчас здесь… Гермиона пыталась подсчитать, но перед глазами уже немного плыло. Она сбилась и начала сначала. Ну и ладно. Около тридцати человек. Двумя больше, двумя меньше — не так важно. Ее удивляло, как собравшиеся ухитрялись производить больше шума, чем несколько сотен студентов. Должно быть, во всем виноват алкоголь, подумала она, задумчиво поднося к губам бокал с вином. Алкоголь, и то, что все прекрасно проводили время, хотя она этого и не ожидала. Откинувшись на руку Северуса, обнимающую ее за плечи, Гермиона начала внимательно изучать гостей.

Сириус и Рем Люпин, который пришел с женой, сидели за одним столом со старым профессором Флитвиком, предшественником Сириуса и, судя по всему, увлеклись воспоминаниями о школьных днях. Взрывы смеха подтверждали Гермионину догадку. Дамблдор, который проводил церемонию, перекинул бороду через плечо и включился в увлеченную дискуссию с миссис Грейнджер и Шизоглазом. Гермиона хихикнула.

— Что такое, Ежик? — Промурлыкал на ухо голос ее мужа — да, ее мужа, и повторять это себе было чертовски приятно.

Прикрыв глаза, чтобы насладится приятной дрожью, которая всегда прибегала по ее спине от голоса Северуса, она ответила. — Мама. Я никогда не видела ее такой… Она ведет себя, как молоденькая девчонка. Посмотри, она хихикает!

— Ты тоже, дорогая. Непрерывно. Сколько ты выпила?

— Понятия не имею, — заявила она, положив голову на плечо мужу. — Не знаю, и знать не хочу. Я знаю только, что так счастлива, что вот-вот взорвусь.

— Я тоже. — Он поцеловал ее висок. — Может у нас получится…

Но Гермиона не узнала, что он хотел предложить, потому что Сириус, слегка покачиваясь, поднялся на ноги и несколько раз хлопнул в ладоши. — Танцы! — Провозгласил он, и это объявление было встречено одобрительными криками и аплодисментами.

— Убью ублюдка, — пробормотал Северус себе под нос. — Клянусь, придушу при первом удобном случае!

— Ох! — Гермиона пыталась удивиться или возмутиться, но вместо этого снова захихикала. — Я думала, ты знаешь, что Сириус запланировал на вечер.

Северус молча смотрел на то, как его молодая жена борется со смехом. Наконец она признала, что проиграла, и с хохотом уткнулась носом в его колени.

Снейп похлопал ее по спине со смесью упрека и смирения в голосе напомнил. — Несколько часов назад ты поклялась мне в верности. В верности, слышишь? Ты знаешь значение этого слова? Оно означает, что ты не должна умирать от смеха над горем мужа. И…— он наклонился и прошептал ей на ухо, — ты не должна так откровенно возбуждать меня прямо перед гостями. — Северус улыбнулся и тут же чуть не задохнулся, потому что вместо ответа Гермиона продолжила неподобающие действия.

Тем временем в Большой Зал вошли музыканты. Трое высоких крепких мужчин в цветах клана МакГонагалл — черный, белый и алый — с волынками в руках. Гермиона выпрямилась как раз вовремя, успев заметить взгляд, которым Северус пытался испепелить своего заместителя. Минерва только пожала плечами и пояснила, перекричав смех и грохот сдвигаемой мебели. — Мои племянники!

— Шли бы они к чертовой матери, — прорычал Северус, но все же поднялся, поставил на ноги беспомощно хихикающую жену и начал помогать остальным сдвигать столы и стулья к стенам Зала.

МакГонагалл подошла к нему. — Я решила, что Шотландские народные танцы понравятся тебе больше чем то, что мы обычно устраиваем на Хэллоуин.

— А ты не замечала, что я вообще не терплю танцев?

-Ох, Северус, прекрати. Это же твоя свадьба. На каждой свадьбе бывают танцы. Это традиция. Ты знаешь все о силе музыки, коллективного пения и танцев. Кроме того, — она с улыбкой конспиратора наклонилась ближе к уху Снейпа, — гости хоть немного протрезвеют.

Северус только оскалился. Делать было нечего, и они с Гермионой покорно последовали за МакГонагалл и позволили поставить себя в одну четверку с Дамблдором и мадам Помфри. Остальные гости тоже были расставлены по местам Сириусом и Минервой, которые тут же начали показывать основные движения. Смеха и беспорядка получилось очень много.

Все еще слегка нетвердо держась на ногах — причем счастье кружило голову не меньше вина — Гермиона смотрела в окружающие ее улыбающиеся лица, слушала народные мелодии с исполнении Трех Племянников, переходила по команде МакГонагалл к другому партнеру, брала его за руки, кружилась, дважды целовалась с каждым гостем… Они встречались и расходились, встречались и расходились, и оскал Северуса постепенно разгладился и превратился в улыбку, и глаза его загорались каждый раз, когда они встречались взглядами…

Минерва была права. Они заслужили счастье.

И, кажется, наконец получили его.