Основатели (джен)

Дорога вела через лес. Бени, никогда прежде не бывавшему в настоящем лесу, было страшновато и в то же время любопытно. Он с интересом оглядывал деревья, такие высокие, что, если поднять голову и долго смотреть на их кроны, захватывало дух; на толстые стволы, темные, узловатые, обвитые плющом; на дупла, из которых, как казалось фантазеру Бени, на путников настороженно зыркали чьи-то глазки. Они давно миновали опушку, и солнце, еще вовсю светившее за пределами леса, постепенно начало меркнуть, скрываясь за густыми древесными кронами. В лесу было зябко и сыро, пахло землей и прелыми прошлогодними листьями. Часто слух Бени улавливал какие-то шорохи, возню и бормотание где-то неподалеку, но ни один зверь не подходил к дороге, хотя иногда Бени казалось, что он различает неясные силуэты в зеленой полутьме леса. Было очень тихо, только ухала сова (или не сова — городской мальчик не знал голосов птиц), скрипели колеса повозки, фыркали, втягивая ноздрями незнакомые лесные запахи, кобыла и одер, Элазар разговаривал с Реувен. Они на несколько шагов отстали от остальных и вполголоса препирались друг с другом.

— Это просто уму непостижимо, Эли! — говорила Реувен, как всегда волнуясь из-за спора куда больше, чем сдержанный Элазар. — Как ты, выкрест, порвавший с общиной чистокровных волшебников ради служения маггловскому лорду, можешь быть столь нетерпимым к магглорожденным?!

— Моя маленькая Рива, со всем своим острым умом и книжной мудростью ты всё-таки поразительно наивна, — сказал Элазар снисходительным тоном, который очень не понравился Реувен. — Сама посуди: разве в нашем квартале я мог бы подняться выше учителя Абигдора? Почтенные мужи-маги не позволили бы мне руководить даже иешивой, пока я не стал бы таким же дряхлым стариком, как они. И тогда мне еще припоминали бы мое сефардское происхождение. Когда же я принял крещение, мне открылись все пути. Для нашей общины я был всего лишь одним из учеников Абигдора бен Равана, нищим сиротой, которого держат в доме «из милости» — а для магглов я великий волшебник, способный превращать олово в золото и дарить бессмертие.

— То есть обманщик, — заключила Реувен — ей было обидно сознавать, что Элазар покинул дом ее отца (да что греха таить — и ее саму) не ради какой-то благородной и самоотверженной миссии, а всего лишь ради богатства и мирской славы. — Ты можешь возражать мне сколько угодно, — сказала она упрямо, — можешь уподобляться старейшинам, не видящим ничего, кроме отживших свой век обычаев, но я не предам мечту моего отца о бейт-мидраше, в котором магглорожденные смогут учиться бок о бок с чистокровными магами. Дети с магическими способностями рождаются не только в семьях чистокровных волшебников — это данность, которую мы не можем не принять; неразумно закрывать глаза на их существование лишь потому, что тебе и почтенным магам хочется, чтобы колдовской силой обладали только чистокровные. Мой отец верил, что мы должны поделиться своими знаниями с магглорожденными — они имеют на это право не меньшее, чем чистокровные маги; и тогда и мы, мы сами, перестанем быть для магглов чем-то неведомым и пугающим, не вызывающим ничего, кроме страха и враждебности. Закрываясь в своих кварталах, отгораживаясь от немагов, скрывая от них наши знания, мы лишь усугубляем неприязнь, которую они к нам питают — так же, как и ко всему, что они не могут понять. Мы не принимаем магглорожденных, оберегая наши тайные знания — и у магглорожденных остается лишь один путь: постричься в монахи, потому что только монастыри принимают таких, как они. И воспитанные в монастырях маги, которые могли бы поддерживать нас — ибо мы, по сути, их собратья — напротив, становятся нашими гонителями, как Ноэл из Лонгботтома и его Орден Феникса.

Элазар слушал прочувствованную речь Реувен со скептической улыбкой.

— Не думаю, что Ноэл из Лонгботтома получил хоть какое-то магическое образование — пусть и в монастырской школе, — заметил он и, помолчав, добавил: — Это даже забавно, Реувен. Твой отец погиб по вине магглорожденного, ты сама считаешь меня предателем из-за того, что я принял христианство и стал жить среди магглов — но в то же время столь рьяно отстаиваешь право магглорожденных на тайные знания чистокровных волшебников. Неужели ты не замечаешь, о премудрая Реувен, ставящая логику превыше всего, что сама себе противоречишь?

Реувен смутилась. Ей не хотелось признавать его правоту, но в глубине души она понимала, что Элазар, которого Реувен никогда не удавалось прочесть, с легкостью читает ее саму как раскрытую книгу. Она любила своего отца и из любви к нему убеждала себя, что тоже верит в его идею новометодного бейт-мидраша. Реувен видела, насколько отец захвачен своей мечтой, и не смела огорчать его своим неверием; а теперь, когда отца не стало, она должна была во что бы то ни стало воплотить его мечту в реальность: отступничество было бы предательством его памяти. Но всё же даже сейчас, убеждая Элазара в правоте учителя Абигдора, Реувен сама до конца не верила своим словам. Выросшая в квартале волшебников, всю свою жизнь пребывавшая среди чистокровных магов, она словно бы впитала в себя их извечную скрытую ненависть к магглам, их неприятие всего христианского, их отгораживание нас от них. И, отстаивая перед Элазаром идеи своего отца, Реувен едва ли могла себе представить презренных магглорожденных рядом с чистокровными магами.

— Я назвала тебя предателем потому, что ради маггловских денег и пустой славы ты бросил своего учителя, моего отца, — произнесла Реувен наконец — и тихо закончила, будто бы через силу: — и меня.

Элазар рассмеялся:

— Глупышка Реувен, ты до сих пор на меня дуешься?

Реувен сразу же пожалела, что сказала это.

— Элазар! — воскликнула она слишком громко — Годрик, Бени и Морхозий удивленно оглянулись. Реувен понизила голос: — Элазар, ты просто невыносим! Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду. Я говорила вовсе не о… Берегись! — Реувен оттолкнула Элазара и отпрянула сама — за один миг до того, как на них свалилось бы исполинское дерево.

Не успела Реувен опомниться, как лес точно ожил: деревья закачались, послышались крики, топот, из-за стволов на Реувен накатила волна магии. Какие-то люди, диковатые и оборванные, выбежали на дорогу, вооруженные длинными палками. Один из них бросился на Реувен — не раздумывая, почти неосознанно, она выкрикнула магглоотталкивающее заклятье. Оно не подействовало. Реувен пришлось бы несладко, если бы не вовремя подоспевший Годрик — размахнувшись, он одним ударом срубил нападавшему голову и откинул второго, крикнув: «Депульсо!»

— Что они такое?! — выдохнула Реувен. — Они не магглы! — она послала в одного из разбойников Аваду Кедавру — и едва успела защититься от чьего-то магического удара.

— Куда катится этот мир, — пропыхтел Годрик, орудуя мечом и волшебной палочкой одновременно. — Видал я купцов-колдунов, видал и чародеев-монахов — но чтобы, черт возьми, разбойники-маги!.. Это мне совсем не по нутру.

Отбившись от разбойников, преграждавших ей дорогу, Реувен кинулась к Элазару — но их разделило рухнувшее дерево, настолько большое, что Реувен даже не смогла разглядеть Элазара за густыми ветвями. Оглянувшись, она увидела, что еще несколько разбойников облепили повозку. Одра, по-видимому, уже свели. Крепко вцепившись в запряженную кобылу, Бени отчаянно защищался: оглушил одного и наслал целую тучу оводов на другого. Реувен проследила взглядом, как тот, преследуемый оводами, истошно вопя, пробежал мимо. Но повозку осаждали еще трое разбойников, а Бени, не привыкший к палочковой магии, не успевал колдовать и в то же время защищаться. Реувен и Годрик поспешили на помощь.

Между тем Элазар выбрался из-за дерева — вернее, заклинанием взметнул его в воздух и послал в разбойников. Те бросились врассыпную. Не теряя времени, Элазар подбежал к повозке и крикнул спутникам, вскидывая палочку:

— Их слишком много! Все в повозку, живо!

— Но лошадь не сможет… — взволнованно попытался возразить Бени.

— Сможет, — перебил его Элазар. Вскочив на повозку, он прикоснулся кончиком палочки к шее кобылы — и та, пронзительно заржав, поскакала вперед, ослепленная болью. Повозка на немыслимой скорости покатилась через лес, грохоча колесами, подскакивая на ухабах и скрипя так, что казалось, она вот-вот развалится на части. Элазара и его спутников мотало из стороны в сторону, трясло, подбрасывало; они крепко вцепились в края повозки и молили Бога о том, чтобы удержаться. Нахлестываемая заклинаниями Элазара лошадь, вся в мыле, наконец вылетела из леса. Повозка прокатилась по дороге еще немного и остановилась, дернувшись так, что Бени, потеряв равновесие, слетел в густую траву.

Измученная лошадь едва держалась на ногах. Взмыленные бока ходили ходуном; она дрожала и косила на Бени обезумевшим от боли глазом.

— Бедная животина, — пожалел ее Годрик, тяжело спрыгивая с повозки. — Эхе-хе, — прокряхтел он, разминая спину. — Всю задницу себе отбил о ваши треклятые пожитки. И что вы там наложили в повозку, хотел бы я знать? Камни, что ли?

Бени подошел к кобыле и погладил ее по шее.

— Ей же больно, учитель Элазар, — сказал он со слезами в голосе.

Элазар бросил на Бени презрительный взгляд.

— И что? По-другому она бы не вывезла нас всех. Благодаря мне мы спасли нашу повозку и кобылу; а если бы я, подобно тебе, предавался никчемным сантиментам, мы лишились бы в лесу всего, что имеем — да еще и наших жизней в придачу.

— Подумать только, — проговорила Реувен, обращаясь скорее к самой себе, чем к другим. — Разбойники-маги!..

Элазар зло усмехнулся.

— Ну что, Реувен? Всё еще считаешь, что моя нетерпимость к магглорожденным беспочвенна и алогична? Если бы те молодчики, что напали на нас в лесу, владели всеми заклинаниями, которыми владеем мы, наша судьба была бы весьма незавидна.

Реувен чувствовала себя слишком измотанной, чтобы спорить, но все-таки нашла в себе силы ответить:

— Если бы те магглорожденные были разумными, образованными магами (а именно такими воспитал бы их мой отец в своем бейт-мидраше), они, я верю, и вовсе не стали бы разбойниками, ибо злоба всегда проистекает из невежества.

Элазар посмотрел на Реувен как на умалишенную. Он вознамерился сказать ей что-то гадкое — Реувен уже приготовилась дать ему решительный отпор — но вдруг застыл, изменившись в лице. Ехидные слова застряли у Элазара в горле. Он с ужасом поднял глаза на спутников — и тихо, пугающе тихо, сообщил:

— Они срезали с меня кошель вместе с поясом.

— Великий Бог! — ахнула Реувен. — Как же это… А… А галлеоны, золотые галлеоны? Ты же хранил их отдельно. Где они?

У Элазара опять начали дрожать руки.

— Я зашил их в пояс, — сказал он бесцветным голосом.

— Ну и дела, — мрачно протянул Годрик. — Что же, господин чародей? Значит, по твоей милости мы остались без гроша?

— На меня напало с полдюжины этих негодяев! — вскинулся Элазар. — Как, по-твоему, я должен был приглядывать за поясом?! Я и без того едва успевал отбивать их чары!

Тут Бени, всё это время пытавшийся успокоить бедную лошадь, подскочил как ужаленный и отшатнулся от повозки.

— Ай! Там что-то шевелится!

— Час от часу не легче, — пробормотал Годрик.

Держа волшебные палочки наготове, они медленно, с опаской, приблизились к повозке. С помощью магии Элазар осторожно приподнял холст — и из-под него показалась вихрастая голова какого-то тощего длиннолицего паренька. Он настороженно уставился на Элазара и его спутников и громко шмыгнул носом.

— Это один из разбойников! — узнал Бени. — Я оглушил его «Остолбенеем», и он, наверно, свалился в повозку.

— Чем-чем оглушил? — удивилась Реувен.

Бени замялся.

— Ну… «Остолбенеем», — промямлил он, виновато косясь на Реувен и Элазара. — Я слышал, как Ноэл из Лонгботтома использовал это чудное заклятье и… словом… когда на нас напали, я подумал, что тоже могу его использовать. Я ведь знаю не так-то много заклинаний… Только те, что мне удавалось подслушать у дедушки Эшбаала и у других родственников… Но все в роду Барзилаевом — суконщики, и боевых заклятий я от них никогда не слышал. Наверное, мне не следовало применять заклинание магглорожденного…

Элазар не дал ему закончить:

— Ты поступил правильно, Бенцион, — похвалил он. — Отчего бы не использовать их заклинания против них самих?

— О ком это вы говорите? — встрял вихрастый парень. Ему, казалось, и вправду было очень любопытно.

Элазар глянул на него с прищуром.

— О тебе, — сказал он, — и о твоей шайке. Слезай с повозки, ублюдок. Я не хочу, чтобы твои мозги забрызгали мои алхимические инструменты.

Парень прикрылся руками.

— Постой-постой, добрый господин! Остынь, — он опять пошмыгал носом. — Прошу, не убивай меня. Если ты меня убьешь, то не узнаешь, какую выгоду я могу вам принести.

Годрик хлопнул себя по бокам.

— Выгоду! Скажешь тоже! Ты ж нас ограбил, братец!

— Не я, не я, благородный сэр рыцарь, — парень проворно соскочил с повозки и поклонился Годрику — должно быть, принял его за вожака. — Не успел — сознаюсь честно. Как говорится, хвастал кот, что мышей изведет — за мышью погнался, злому псу попался. Но раз уж я тут, в вашей славной… компании, то смогу сослужить вам службу. Видите ли, достопочтенные господа и добродетельная дама, грабитель из меня неважный — зато вор я просто отменный, — парень сделал едва уловимое движение рукой — и вытащил из своего рукава Годрикову ладанку, которую тот привез когда-то из Святой земли.

Годрик, изумившись, пошарил у себя за воротом рубахи.

— Экий ты ловкач! — против собственной воли восхитился он.

— Слова сэра рыцаря — сама истина, — заявил вихрастый, отдавая Годрику его ладанку. — Как вы могли убедиться, милостивые господа и достойная дама, я и в самом деле вам пригожусь. Отгадайте-ка загадку! Что это: сам тяжел, да нести легко? Ну, догадались? Это кошель, полный денег. Путешествовать без деньжат трудно и малоприятно — а я помогу вновь наполнить ваши кошели звонкой монетой. Ну, а за свою честную службу я прошу всего ничего: крышу над головой да миску похлебки перед носом.

Годрик расхохотался:

— Вы только послушайте этого честного вора! Мы еще не решили, оставить ли ему жизнь, а он уже плату себе выторговывает!

— Не гневись, доблестный сэр рыцарь, — паренек опять церемонно поклонился, — но что вам проку от меня мертвого? Денежки ваши пропали: мои лесные друзья давно уже скрылись, теперь ищи их свищи; а я здесь — и как только мы попадем в селение или город (или, на худой конец, встретим кого-нибудь по пути), ваш покорный слуга сразу же достанет вам монету-другую.

Годрик беззлобно пихнул вихрастого рукоятью меча.

— И откуда же ты взялся, этакий проныра?

Парнишка комически приосанился.

— Звать меня Томми, а откуда я родом, я и сам не ведаю, — сказал он. — Я умею подкрадываться, как лисица, и припадать к земле так, что и самый зоркий глаз меня не приметит — и потому друзья кличут меня Краучем.