Основатели (джен)

Стена, в которой защитной магии было едва ли не больше, чем камня, отделяла квартал волшебников от христианских улиц. Шесть ворот открывались на рассвете и накрепко запирались с заходом солнца. Одни ворота были достаточно широки, чтобы в них проехала повозка, — они вели на Косой рынок, самый старый и самый богатый рынок в Лондоне; о других — узких и неприметных, затененных колдовством, укрытых за выступами домов — знали лишь сами обитатели квартала да немногие посвященные (большей частью воры и разбойники, сбывавшие свою добычу купцам с Косого рынка). Великое множество людей — конных и пеших, богачей и бедняков, магов и немагов — входило в ворота и растекалось по Косому рынку, где лукавые торговцы-волшебники могли продать всё, что пожелаешь — и то, чего не желаешь в придачу. Путешественники, отправляющиеся в опасное плавание; знатные господа, захваченные бесконечными междоусобными распрями; рыцари, алчущие богатства и славы; мужья, подозревающие жен в неверности; горожане и селяне, лорды и смерды — все искали помощи волшебников Косого рынка. Поговаривали даже, что сам король и весь его двор были должниками ростовщиков из квартала волшебников.

К вечеру поток пришлых иссякал. Колдовские огни в лавочках гасли, прилавки убирались, закрывались ставни; Косой рынок погружался в тишину после долгого шумного дня. Именно в такое время, в вечерних сумерках, и появился человек в зеленом. Он вошел через большие ворота, кутаясь в темно-зеленый плащ, заколотый на правом плече серебряной пряжкой в виде свернувшейся змеи; на груди, на медной позолоченной цепи, поблескивало распятие. Он был одет как высокородный господин, но по нечистому этому месту человек двигался так, словно бывал здесь не раз. Быстрыми шагами миновав Косой рынок, диагональю рассекавший квартал волшебников, человек в зеленом свернул в темный переулок — Ночной рынок, где после наступления темноты богопротивные колдуны и ведьмы выставляли на продажу всё то, о чем доброму христианину и знать грешно. Но не отрубленные руки висельников и не зелья из плоти некрещеных младенцев влекли человека в зеленом. Равнодушно прошел он мимо лавок и лавчонок, лотков и подвальчиков, откуда доносились колдовское пение и зловоние самой Преисподней, и углубился в лабиринт узких улочек квартала волшебников — настоящего квартала волшебников, столь непохожего на ошеломляющий роскошью и великолепием товаров Косой рынок.

Старые, потемневшие от времени дома, покосившиеся, ветхие, сходились так тесно, словно желали задавить кривые, изломанные, запутанные улочки. Верхние этажи нависали над нижними, заслоняя небо, из-за чего здесь даже днем царил полумрак. Всевозможные пристройки, сарайчики, клети лепились к домам, как уродливые наросты; от крохотных двориков несло тухлятиной и нечистотами. Всё вокруг было до того грязным и смрадным, что человек в зеленом, не выдержав, прикрыл нос и рот рукой в перчатке из кожи тонкой выделки. Квартал волшебников, казалось, ничуть не изменился с того дня, когда человек покинул родной дом: те же убогие домишки, те же улочки, закрытые ставнями оконца, запертые двери и глухие заборы, та же бурая хлябь под ногами и удушающая вонь, проникающая повсюду. Даже большая лужа, после дождя расползающаяся от дома резника до самой иешивы, была такой же, какой человек ее помнил с детства — похожей на гиблый черный омут, с двумя шаткими досками посередине, по которым приходилось перебираться на другой «берег».

Человек в зеленом остановился у края лужи. Он посмотрел на доски, на дом резника, отражающийся в луже рогатым чудовищем с раззявленной пастью, на смутные очертания иешивы и призрачный голубой огонек у двери, освещающий мезузу — свиток пергамента с заклинанием, охраняющим дом от всякого зла. Тень улыбки тронула тонкие губы человека. Он словно вернулся в прошлое. Он вспомнил, как давным-давно, в тоскливые годы своего нищего детства, бегал вместе с другими мальчишками в иешиву, балансируя на гнилых досках, брошенных на середину лужи. Вспомнил своего учителя, почтенного Абигдора бен Равана, величайшего знатока книжной премудрости и простака во всем, что касалось земной жизни; вспомнил и его дочь, нескладную длинноносую девочку с мужским именем, любимицу отца, ни в чем не желавшую уступать мальчишкам. И невольно он вспомнил, как в их последнюю встречу, перед самым его отъездом, они прощались: учитель — с сожалением и растерянностью, его дочь — с осуждением, невысказанным, но ясно читающимся в ее темно-карих глазах.

Неожиданно дверь иешивы приоткрылась, будто там, внутри, ощутили присутствие человека и его сомнения. На пороге, в прямоугольнике мягкого света очага, появилась женская фигура. Взмахнув волшебной палочкой, женщина произнесла заклинание — и в тот же миг, прежде чем колдовское сияние осветило ее лицо, человек узнал ее голос. Он выступил на свет из темноты, шагнув прямо в лужу, и окликнул женщину по имени:

— Реувен!

Она замерла, близоруко вглядываясь в темноту, лишь на мгновение рассеянную светом волшебной палочки.

Человек на удивление ловко, в три прыжка, пересек лужу и оказался прямо перед женщиной — он даже схватился за ее руки, чтобы удержать равновесие.

— Реувен, — повторил он, откидывая на спину капюшон, — не могу поверить, что мы встретились — после стольких лет.

Теперь она его узнала — ахнула и отпрянула, будто увидела призрак. Впрочем, он и был призраком — призраком давно ушедших времен их юности.

— Зачем ты пришел? — спросила Реувен, когда справилась с собой. Она хотела казаться холодной, словно его появление ничего для нее не значило; человек это видел и втайне посмеивался над нею.

— Я пришел повидать учителя, — сказал он, вновь взяв ее руки в свои, — и тебя, — он чуть подался вперед, заставляя Реувен отступить, — и вот незваный гость уже перешагнул порог ее дома.

Реувен, раздосадованная тем, что, сама того не заметив, впустила его, ответила резко:

— Тебя сюда не звали. Зачем ты вернулся? Разве не говорил ты, что хочешь вырваться отсюда навсегда? Разве всё наше не было тебе ненавистно? — ее взгляд упал на большое позолоченное распятие у него на груди. — Ты отрекся от нас, Элазар, — предался незаконнорожденному висельнику ради собственной алчности, принял погибель — а теперь смеешь являться сюда с мерзостью на груди, — она указала на распятие, — и не стыдишься предстать перед моим отцом?

Элазар улыбнулся и нежно взял Реувен за плечи.

— Неужели ты до сих пор сердишься на меня? — произнес он так, будто говорил о какой-то давней и пустой детской обиде.

Реувен вспыхнула. Она чувствовала, что Элазар пытается обвести ее вокруг пальца, — обвивает, как змей, кольцами лжи — но не могла понять, какую цель он преследует. Это выводило Реувен из себя. Он и прежде был таким — зыбким, неверным, ускользающим как вода сквозь пальцы. Реувен никогда не удавалось проникнуть в его помыслы, сколько бы она ни пыталась, — а Реувен не любила людей, которых не могла прочесть. И сейчас она угадывала, что Элазар явился, чтобы обмануть ее — ее и отца, человека слишком доверчивого и доброго, чтобы видеть коварство в других, — и Реувен терзалась от мысли, что не сможет его защитить.

— Уходи, Эли, — сказала Реувен. — Ты накликаешь беду на этот дом.

— Ты всегда была ко мне несправедлива, прекрасная Гипатия, — отозвался тот, мастерски разыграв обиду и в то же время польстив дочери учителя. Он отвернулся от Реувен и прошел вглубь дома, будто бы глубоко опечаленный, — и не успела Реувен опомниться, как обнаружила его греющим руки у очага.

Некоторое время она стояла, ошеломленная своим поражением, а Элазар меж тем шепнул что-то огню, заставив его разгореться ярче. Отблески пламени заплясали на лице Элазара, отчего оно стало еще более дьяволоподобным — очень смуглое и хищное, с густыми сросшимися бровями и низкими надбровными дугами, глубоко посаженными черными глазами, крючковатым носом и острым подбородком. У любого, кто взглянул бы на него сейчас, могло возникнуть подозрение, что под зеленым плащом он скрывает хвост и копыта.

Наступила тишина. Элазар молчал, будто совершенно забыл о Реувен. Он чувствовал на себе ее взгляд и поджидал, когда она сама заговорит — знал, что терпения Реувен хватит ненадолго. Он рассеянно оглядывал стены, колдовские письмена на них, потускневшие от времени, сундуки, в которых — как он знал — хранились магические трактаты на латыни, греческом, арабском, иврите и арамейском. Элазар даже вспомнил их запах. Прежде, когда учитель бережно извлекал из сундука один из своих драгоценных свитков и разворачивал его перед учениками, этот запах пробуждал в Элазаре необычайное волнение — запах пыли веков, пергамента и папируса, каких-то едва ощутимых благовоний… Запах тайного знания.

— Хорошо, Элазар, — проговорила Реувен, как будто всё это время вела с ним безмолвный спор. — Что тебе нужно? — она опустилась на скамью напротив него, и Элазар наконец смог рассмотреть Реувен как следует.

Когда после долгой разлуки мужчина встречает ту, которую знал еще девочкой, принято говорить, что она расцвела, как прекрасный цветок, — но Реувен, пусть и повзрослела, осталась такой же некрасивой. Она была уже немолодой женщиной, слишком высокой и слишком худой, с жесткими завитками черных волос и болезненно-бледной кожей; на лице, скуластом, с широкими бровями и темным пушком над верхней губой, читалось упрямство. «Она так и не вышла замуж», — догадался Элазар и улыбнулся, не зная в точности, что он испытывает — радость или злорадство.

— Я пришел, чтобы поблагодарить твоего отца, — неторопливо начал он, с насмешливым любопытством разглядывая Реувен. — Если бы не он, не его мудрость и терпение, я не добился бы того, чего добился в своей жизни. Всем, чего я достиг, я обязан моему доброму учителю Абигдору.

Реувен поджала губы.

— Всем, чего ты достиг, — она опять бросила неприязненный взгляд на его распятие, — ты обязан тому, что выкрестился и втерся в доверие к старому лорду, обворожив его своими глупыми фокусами, способными произвести впечатление лишь на недалеких магглов.

Элазар изобразил добродушную улыбку.

— Узнаю мою колючку-Реувен, — ласково протянул он, чем окончательно ее разозлил. — Увы, кое в чем ты права, не спорю. Простецы ценят фокусы, а не истинную высокую магию. Что ж, если они хотят платить за разноцветные вспышки, чревовещание и иллюзии — пусть платят. А наши тайны останутся нашими.

Реувен нетерпеливо дернула плечом. Он опять увертывался, опять ускользал, как змейка, оставляющая за собой лишь исчезающий след на воде.

— Ты прекрасно знаешь, что мой отец считает иначе, — возразила Реувен. — Он верит, что благо магии принадлежит всем без различия — будь то чистокровный маг или магглорожденный. «Тайны порождают лишь страх, а страх — ненависть», — так он говорит.

В лице Элазара промелькнула брезгливость — лишь на краткое мгновение, но Реувен это заметила.

— Верно, так он говорил, — ответил он уклончиво. — Учитель Абигдор мечтал основать такой бейт-мидраш, в котором таинства магии стали бы доступны как чистокровным, так и магглорожденным… Именно поэтому я и пришел поведать ему о Хогвартсе.

Элазар опять хитрил, и Реувен видела это так ясно, как видела его самого.

— Хогвартс? Что это?

Элазар помолчал, будто бы в раздумье, а потом покачал головой.

— Нет, Реувен. Я хотел бы открыть тебе, но… Нет. Я расскажу о Хогвартсе учителю Абигдору — и никому больше. Лишь ему я могу доверять.

— Доверять? — Реувен слишком сильно опешила, чтобы возмутиться. — Ты имеешь в виду, что не можешь довериться мне?! Забавно услышать это от тебя!

Элазар глубоко вздохнул.

— Прости, если обидел тебя, Реувен. Я просто… боюсь, — он опустил голову. — Я сбежал от своего господина. Покинул замок и бросил службу без его разрешения. Если он отыщет меня, моя участь будет незавидной. Вот почему я хочу сохранить Хогвартс в тайне — иначе я бы подверг опасности и тебя.

Глаза Реувен, и без того большие, немного навыкате, расширились.

— Ты по собственной воле оставил место придворного мага?! Это совсем на тебя не похоже, — Реувен вдруг осеклась и уперла в Элазара проницательный взгляд. — Ты спасал свою шкуру, — догадалась она. — Старого лорда тебе удавалось дурачить — что ты пообещал ему, философский камень? — но новый лорд тебя не жалует. Ему надоело ждать, когда ты начнешь, наконец, превращать свинец в золото. Должно быть, он пригрозил тебе расправой, и ты решил сбежать, пока не поздно, — потому что ты, в отличие от глупцов-магглов, прекрасно знаешь, что нет такого средства, что было бы способно превратить несовершенный металл в золото.

— То, что ты, многомудрая Реувен, не смогла создать философский камень, еще не значит, что создать его невозможно, — парировал Элазар, раздраженный ее догадливостью. — Впрочем, боюсь, мой новый господин разделяет твое неверие, — признал он с неохотой.

Реувен ощутила горькое удовлетворение: хоть в чем-то она не ошиблась.

— Так, значит, в этом всё дело? Ты просто ищешь у нас убежище?

— Нет, моя Реувен, я не солгал тебе, — сказал Элазар. — Я пришел к вам, чтобы рассказать о Хогвартсе. Ты опять мне не веришь? — «Как я могу верить тебе, Эли?» — подумала Реувен, но промолчала. Элазар продолжал, взяв доверительный тон: — Хогвартс — это древний замок, стоящий на земле, называемой Аргайл. Это край волшебников, Реувен. Там маги живут среди немагов свободно. Там не преследуют колдунов и ведьм, им не нужны стены и охранные грамоты от епископов, чтобы защитить себя. Напротив, немаги их почитают, как мы почитаем наших цадиков. Макмилланы — лендлорды, многие поколения правящие Аргайлом, — чистокровные волшебники. Они пригласили нас к себе — меня и всех, кого я сочту достойными отправиться со мною. Мы могли бы поселиться в этом замке, Хогвартсе: я и ты, моя суровая Реувен, и, конечно же, твой отец, который сделает Хогвартс своим бейт-мидрашем.

Реувен слушала Элазара с недоверием.

— Если в этом твоем… Аргайле магам живется так привольно, как ты говоришь, зачем тамошним господам звать к себе чужаков? Зачем им понадобились еще маги?

Элазар отвел глаза — они у него немного косили, отчего Реувен всегда казалось, будто Элазар что-то скрывает.

— Их маги не столь искусны, как мы, — ответил он. — Насколько я понял из рассказов посланца Макмилланов, они практикуют низкую магию: врачуют скот, предсказывают погоду, вызывают дождь… Им неведомы ни тайны высокой магии, ни законы магии боевой; они не знают даже волшебных палочек и коротких заклинаний. Когда я услышал обо всем этом, то сразу же подумал об учителе Абигдоре — подумал, что там, в Аргайле, он нашел бы не только надежное убежище, но и благодарных учеников.

Реувен не покидало ощущение, что Элазар по своему обыкновению сплетает завесу слов, скрывая за ними правду.

— Но почему именно мы? Почему я и мой отец? — спросила она уже почти беспомощно.

— Учитель Абигдор — самый уважаемый маг в квартале волшебников. С его поддержкой я смогу убедить других последовать за мною — или, по меньшей мере, оказать нам посильную помощь. Кроме того, — Элазар сделал проникновенную паузу (ему всегда удавались необычайно проникновенные паузы), — я знаю, мой неожиданный уход опечалил учителя Абигдора, и я всё еще надеюсь загладить свою вину перед ним и тобой, моя маленькая Рива.

— Не называй меня так, — поморщившись, перебила его Реувен. — Посильную помощь, — задумчиво повторила она. — Даже я никогда не слышала об этом Аргайле — верно, путь до него неблизкий, и тебе нужны немалые деньги. Ты рассчитываешь, что авторитет моего отца поможет тебе взять ссуду у Гринготтов? Напрасно, — сказала Реувен прежде, чем Элазар попытался ей возразить. — Мой отец уже обращался к Гринготтам — и они отказали. Все в квартале волшебников почитают моего отца, даже гоблины, — но, похоже, их почтение не измеряется золотом.

Элазар искусно скрыл разочарование.

— Я верю, что вместе мы преодолеем все трудности, — проговорил он убежденно, положив горячую, влажную ладонь на руку Реувен. — Вот увидишь, Хогвартс станет величайшей школой чародейства и волшебства в истории магии.

— С трудом верится, — буркнула Реувен, убирая его руку со своей.

Они все пришли в бейт-кнесет, дом собрания, — почтенные маги квартала волшебников: длиннобородые, темноглазые, в просторных мантиях, в широкополых островерхих шляпах, с тяжелыми волшебными посохами в узловатых руках, одетые так, словно им претило какое-либо, пусть даже ничтожное, сходство с немагами. Эти люди без родины, чужаки и изгнанники в любой земле, казалось, не тяготились, а напротив лелеяли свою непохожесть на народы, их окружающие. Из поколения в поколение блюдя чистоту крови, ревностно охраняя тайны магического искусства, они извечно противопоставляли себя всему миру, истово веря, что колдовская сила, дарованная им, возвышает их над остальными. Маги говорили «мы» — и имели в виду не самих себя, не свои семьи и даже не свой квартал, а некое невидимое, объединенное общими тайнами и общей неприязнью к магглам целое, рассеянное по всему Востоку и Западу. Маги говорили «они» — и за простым этим словом вставал враждебный немагический мир, в котором маги жили из века в век, но не желали признавать себя его частью. Магглами пренебрежительно называли они не наделенный волшебной силой люд, погибелью называли крещение и висельником — Христа, будто даже произнесение имени Спасителя могло осквернить уста мага. И подобно тому, как немаги страшились и прозревали скрытую угрозу в магах, маги таили неприязнь к немагам.

Теперь, когда Элазар говорил перед ними, почтенные маги обратили эту неприязнь на него. Он родился в квартале волшебников, он вырос и стал мужчиной здесь, у них на глазах, — но сейчас Элазар стоял пред ними в одеяниях придворного мага, выкреста, предателя крови, и уже было неважно, что он скажет и какую выгоду им предложит: единожды исторгнутый из общины, для почтенных магов он навсегда превратился в чужака, изгоя.

— Ваша жизнь среди иноверцев нелегка, — сказал Элазар, завершив рассказ о Хогвартсе. — Мне ведомо, что не так давно многих из вас ограбили и насильно крестили. Оттого-то я и зову вас с собой. Там, в Аргайле, никто не посмеет обратить против вас меч или распятие. Ваши души останутся незапятнанны, а богатства — нетронуты, и вы сможете свободно колдовать и торговать в тех благодатных землях под защитой лордов-волшебников.

Почтенные маги несогласно загудели, затрясли бородами.

— Наше благосостояние зависит от Косого рынка, — проговорил Йерахмеэль Шафик, торговец зельями — востроглазый, востроносый, сухонький человечек с морщинистым как печеное яблоко лицом. — Что станется с нами, если мы покинем Лондон? Наши семьи испокон веков вели торговлю с ними. Неужто в твоем Аргайле магглы столь же богаты, как здесь?

— Что же до недавнего нападения, — продолжил Эшбаал бен Барзилай, прозванный Блэком за иссиня-черные, цвета воронова крыла, волосы — а возможно, и за склонность к той ветви магии, которую непосвященные по недомыслию называют черной, — то епископ уже пообещал нам свою защиту, чтобы ничего подобного впредь не повторилось. Он даровал нам новую привилегию, нерушимую и запечатленную на бумаге, а Большой Монах разрешил тем из нас, кого крестили насильно, вернуться в нашу веру.

Почтенные маги, согласные с Блэком, самым старшим из них, одобрительно закивали, напомнив раздосадованному Элазару облезлых стервятников.

— Сколько раз уже епископ и Папа обещали вам защиту! — воскликнул Элазар. — Все они — что знать, что бритые — держат свое слово лишь до тех пор, пока у них не закончатся ваши деньги.

— Ты дерзок и непочтителен, Элазар, — резко оборвал его Блэк. — Кто дал тебе право — тебе, юнцу, едва переступившему порог тридцатилетия — возвышать свой голос против почтенных мужей-магов, умудренных годами и убеленных сединами? Тем паче сейчас, когда ты, поправ доброе имя своего отца и своего рода, принял погибель. Как ты зовешься сейчас? Салазар Слизерин? Почтенные маги, неужели мы станем склонять слух к словам отступника, сменившего свое имя и имена своих праотцов на презренное имя маггла?

Элазар почувствовал, что ему никогда не преодолеть стену прочнее стены квартала волшебников, которой эти брюзгливые старики, похожие на кладбищенских воронов, отгородились от всего мира.

— Нет греха в том, чтобы лицемериться перед магглами ради спасения своей жизни и преуспеяния в делах, — попытался защититься он. — Так сказано в посланиях вавилонских гаонов: маг может надеть одежды немага или даже священника и свидетельствовать: «Я не маг».

— Ты извращаешь слова достославных вавилонских мудрецов ради собственной выгоды, — заявил Яаков Слагхорн, торговец магическими тварями, благообразный старик с большими, маслянистыми, ласковыми глазами. — Даже мы, почтенные маги, не смеем толковать послания гаонов на свой лад, — покривил он душой без зазрения совести, — куда уж тебе, Элазар. Насколько нам известно, ты покинул иешиву, даже не завершив обучения у досточтимого учителя Абигдора, — тут Слагхорн поклонился Абигдору бен Равану, отцу Реувен, — и ты остался непосвященным в сокровенные тайны нашего магического знания.

— Сказанное господином Яаковом истинно, — поддакнул Пдацур Пруэтт — в отличие от других почтенных мужей-магов, темноволосых и костистых, этот был огненно-рыжий, толстый, с телом, напоминающим сырое тесто. Он будто бы стыдился своего отличия и не упускал случая выказать согласие с остальными, точно считал необходимым доказать преданность общине.

— Вспомним, почтенные маги, — вновь заговорил Блэк, величаво посматривая на собратьев сверху вниз — что было нетрудно при его необычайном росте и столь же необычайном высокомерии, — этот юноша всегда был чужим для нас. Он не из нас, и его отец был не из нас, и его дед и прадед были не из нас. Его отец, пусть и муж великой учености — этого мы никогда не оспаривали, почтенные маги, — всё же прибыл к нам из Сфарада, а значит, жил среди нас как чужеземец до самой своей смерти. И этот юноша также чужеземец, а ныне еще и богомерзкий выкрест. Потому мы полагаем, что почтенным магам нашей общины негоже прислушиваться к его словам, какие бы выгоды они ни сулили.

У Элазара кровь бросилась в лицо. С младенчества он привык хитрить и увертываться, и немало опасностей избег благодаря своей поистине чудесной изворотливости. Но сейчас Элазар понимал, что стремительно терпит поражение — и не потому, что был недостаточно красноречив или его рассказ оказался недостаточно убедительным, а просто потому, что упрямому старичью из квартала волшебников вздумалось его унизить.

Реувен, стоявшая рядом, между Элазаром и своим отцом, увидела, как смуглое лицо Элазара покрылось темными пятнами румянца. Она почувствовала, что должна вступиться за него — не за тем, чтобы поддержать его рискованную затею с Хогвартсом, но чтобы восстановить справедливость.

— Да, отец Элазара был родом из Кордовы, — решительно сказала Реувен, — но сам Элазар прибыл в наш город во чреве матери, рожденной в Ашкеназе, и родился здесь, среди нас. Вы все знаете его с младенчества, достойные мужи. Вы знаете и почтенного учителя Абигдора, ставшего воспитателем и благодетелем Элазара после безвременной кончины его отца. Неужели вы питаете неприязнь ко всему, что он поведал, лишь оттого, что его отец, гонимый преследователями-магглами, когда-то приехал из Сфарада?

Воронья стая почтенных старцев-магов зашумела.

— Рабби Абигдор, — обратился к отцу Реувен Эшбаал Блэк так, будто в упор не видел саму Реувен, — мы питаем безмерное уважение к тебе и твоей магической мудрости, но одно то, что твоя дочь по какому-то нелепому недоразумению носит мужское имя, еще не делает ее мужчиной. К моему глубочайшему сожалению, многие из нас смирились, что ты, питая слабость к единственному отпрыску, дал своей дочери образование, подобающее сыну, — но мы всё же не потерпим ее дерзкого присутствия в священном бейт-кнесете.

Учитель Абигдор растерянно заморгал слезливыми, розоватыми, как у кролика, старческими глазами.

— Уверяю тебя, почтенный Эшбаал бен Барзилай, — продребезжал он, — моя дочь вовсе не желала оскорбить собрание мудрецов. Не ее вина, что я нарек ее мужским именем, ибо еще до ее рождения, отчаявшись дождаться наследника моих знаний, мы с женой дали обет: если Господь смилуется и дарует нам дитя, мы назовем его Реувеном в знак того, что Всемогущий увидел наши печали, как он увидел печали праматери Лии. И уж тем более нет вины моей дочери в том, что она острым и любознательным своим умом превосходит многих мужчин и видит несправедливость и отсутствие логики там, где мудрецы предпочитают прикинуться слепцами.

Всё это мудрый Абигдор произнес столь благодушным и примирительным тоном, что почтенные маги не сразу сообразили, что проиграли спор, — а когда сообразили, донельзя разгневались.

— Стыдись, Абигдор бен Раван! — загремел Эшбаал Блэк, наступая на Абигдора. — В своей непомерной гордыне ты дерзнул оспаривать волю нашего Бога! То, что Он не наградил тебя сыном, было наказанием тебе за чрезмерную увлеченность греческими и римскими науками, языческими по своей сути. Ты же, не убоявшись гнева Господня, не принял смиренно волю Его, а вознамерился сделать из дочери своей мудреца, и уже доверяешь ей учить наших юношей в иешиве без нашего на то дозволения. Неслыханно, чтобы женщина учила мудрости!

— Истинно, истинно, — закивали почтенные маги.

— Но ведь была бессмертная Гипатия, дочь Теона Александрийского, последнего управителя Александрийской библиотеки, учившая мужчин и юношей, которые стекались к ней ради ее мудрости со всей Ойкумены, — попытался было возразить учитель Абигдор, но Блэк перебил его:

— Тебе ли, знатоку античной истории, не знать, что эта Гипатия, подобно блуднице, бесстыдно являлась среди мужчин и смела вмешиваться в дела правителей, своею дерзкой самоуверенностью вызвав смуту. Как бы и твоя затея с новометодным бейт-мидрашем, попирающим все наши вековые обычаи, не навлекла на нас гнев нашего Бога!

— Грех, грех на тебе, учитель Абигдор! — вторили Эшбаалу Блэку почтенные маги. Обступив отца Реувен, они гневно потрясали посохами. — Не хотим твоей языческой школы! Не потерпим, чтобы магглорожденные учились вместе детьми чистокровных магов и познавали наше сокровенное знание!

— Опомнись, неразумный раб пристрастия к своей дочери-старой деве, — своим святотатством навлечешь ты на нас новые казни египетские! — грозно заключил Блэк.

Учитель Абигдор невольно отступил. Злонравные старцы надвигались на него — казалось, еще миг, и они учинят над ним жестокую расправу. Оскорбленный до глубины души, учитель Абигдор выкрикнул запальчиво:

— А ты, непогрешимый судия Эшбаал бен Барзилай, ответствуй мне, — Реувен пыталась удержать отца, но тщетно — тот продолжал: — Ответствуй, чем тебя наградил Господь за твою праведность? — сквибом в твоем роду!

Эшбаал бен Барзилай переменился в лице.

— Неразумно продолжать этот пустой разговор, почтенные маги, — сухо произнес Блэк, на этот раз сделав вид, что не замечает не только Реувен, но и ее отца. — Община и без того уже пожертвовала частью своих богатств, преподнеся дары епископу в обмен на его бенефиции. Нам нет нужды облегчать свои кошели ради возмутительного по своей дерзости и смехотворного по своим выгодам предприятия Салазара Слизерина. Пусть почтенный учитель Абигдор (если он и вправду готов, вопреки здравому смыслу, во всем поддерживать свою незамужнюю дочь и пасынка-выкреста) сам отыскивает средства на поездку в этот их Аргайл, — последнее слово желчный старик произнес со всем презрением, на какое только был способен.

Почтенные маги повернулись и двинулись прочь, стуча посохами и гортанно переговариваясь вполголоса. Ими всё еще владело возмущение. Им не понравилось, что самонадеянный «юнец» Элазар посмел явиться к ним безо всякого раскаяния — да еще и отвлек их от торговли, интриг и привычного течения жизни картинами далекой дикой земли, где маги и немаги живут в мире и добрососедстве, как в те первобытные времена, когда праотцы Блэка, Шафика, Слагхорна и Пруэтта пасли свои стада и постигали таинства магии в беседах с Господом и его ангелами.

Уязвленные, почтенные маги покинули бейт-кнесет — внутри остались лишь Элазар, Реувен и ее отец… и малорослый человек, до поры до времени стоявший в стороне от светильников, скрываясь в тени — да так искусно, что никто из магов не замечал его, пока он сам не пожелал выйти на свет. Были ли в том замешаны чары или одно только великолепно отточенное умение казаться незаметным — кто знает? Ничто нельзя сказать наверняка, если уж речь идет о гоблине — а незнакомец, которого поначалу можно было принять за малорослого человека, был именно гоблином. И не просто гоблином, а самим Леви Гринготтом, знаменитым Левиафаном Гринготтом из семейства самых богатых, самых оборотистых и самых беспринципных ростовщиков Лондона. Он был ненамного ниже невысокого Элазара и совсем не походил на тех кровожадных гоблинов, что еще обитают в дремучих чащобах и, сбившись в разбойничьи банды, нападают на путников. Нет, будь Леви Гринготт человеком-магглом, его сочли бы не красавцем, но и не уродом — а уж в сравнении с чистокровными магами он вообще представал далеко не самым худшим обитателем квартала волшебников. Глаза Леви Гринготта были маленькими, желтыми и колючими, нос — прямо-таки огромным, зубы — острыми, а странно удлиненные кисти рук и длинные ловкие пальцы казались созданными исключительно для того, чтобы пересчитывать монеты. Эти пальцы, длинные и когтистые, беспрерывно шевелились, будто бы Левиафан Гринготт даже сейчас, в бейт-кнесете, продолжал мысленно перебирать свое золото.

— Господин Элазар, — произнес Гринготт скрипучим, как у всех гоблинов, голосом. — Наша семья заинтересована в вашем предприятии.

Элазар, Реувен и ее отец воззрились на Леви Гринготта, не веря собственным ушам.

— Наша семья предоставит ссуду в размере шести галлеонов, двенадцати сиклей и двадцати четырех кнатов под залог вашего имущества, — как ни в чем не бывало продолжал Гринготт. Он говорил с едва заметным акцентом — отголоском скрежещущего гоблинского языка, гоббледука, уже почти позабытого лондонскими гоблинами, — и каждую фразу произносил с вопросительной интонацией.

Учитель Абигдор изумленно развел руками.

— Это весьма неожиданно, мастер Гринготт, — сказал он (гоблинов было принято по-прежнему величать «мастерами», хотя большинство гоблинских семей уже давно не занималось ни кузнечным, ни ювелирным делом), — если учесть, что еще не так давно вы отказывали мне даже в самой крохотной ссуде.

Гринготт наклонил несоразмерно большую для его тела голову.

— Всё верно, учитель Абигдор, — ответил он. — Наша семья отказала вам, когда вы испросили ссуду на устроительство нового бейт-мидраша. Мы сочли ваше предприятие неинтересным для нас. Как вы знаете, мы обучаем наших отпрысков в семье, дабы сохранить секреты нашей магии, и не можем поддержать того, кто стремится сорвать с них покров тайны. Как и многие другие, мы осуждаем ваше желание обучать нашей магии магглорожденных. Кроме того, всё, что вы предложили нам в качестве залога, не представляет для нас ценности, — заключил Гринготт деловым тоном.

— Что же вы хотите получить в залог, если не имущество моего отца? — хмуро спросила Реувен. Она пообещала себе быть настороже, ведь от гоблина, а особенно от Левиафана Гринготта, добра ждать не приходится.

Гринготт пошевелил своими паучьими пальцами.

— Мы хотим вот это, — и он указал на золотой медальон, висевший на шее у Элазара.

Этот медальон, с выгравированным на крышке змеем, заглатывающим свой хвост, — алхимическим символом — Элазар унаследовал от своего отца. Змей Уроборос как будто свидетельствовал о том, что в медальоне скрыт ключ к созданию философского камня; но ни отец Элазара, ни он сам так и не смогли открыть медальон. Элазар надел его, заменив им распятие, чтобы напомнить собравшимся в бейт-кнесете о своем отце, выдающемся алхимике; до того, как Гринготт заговорил о медальоне, Элазар и не подозревал, что тот обладает какой-то ценностью, кроме ценности самого золота.

— Этот медальон бесценен, — быстро сориентировался Элазар. — Он достался мне от моего отца, великого алхимика, а ему — от его отца. Я не стану закладывать реликвию нашего рода ради суммы меньшей, чем двенадцать галлеонов.

Гринготт прищурил глаза, словно довольный кот: начинался торг, а гоблины любили торговаться.

— От лица нашей семьи могу заверить вас в том, что мы обеспечим сохранность вашего имущества до тех пор, пока вы не пожелаете его выкупить… или не просрочите выплату долга, — проскрипел он. — Вы отдаете ваш медальон не насовсем, а лишь… если можно так выразиться… на хранение. Шесть галлеонов и восемнадцать сиклей, господин Элазар.

У Элазара заколотилось сердце. Он не знал, для чего Гринготту понадобился его медальон, но теперь, когда Элазар подозревал, что отцовский медальон со змеем не просто дорогое украшение, он боялся продешевить.

— Восемь галлеонов, — сказал он. — Эта вещь дорога моему сердцу как память о безвременно ушедшем отце.

Глаза Гринготта уже напоминали узкие желтые щелки.

— Семь галлеонов, господин Элазар, и ни кнатом больше, — почти проворковал он. — Это мое последнее слово. Разумеется, если вас не удовлетворяет наша цена, вы можете попытать счастья у Бецалела Боргина с Ночного рынка, скупщика краденого… Но, полагаю, вы понимаете, что он едва ли предложит вам больше трех сиклей.

Гринготт был прав — и Реувен, наконец, решилась.

— Хорошо, мастер Гринготт, — сказала она, выступая вперед. — Мы согласны.

Реувен и Элазар были в подземном хранилище иешивы, когда это случилось.

Ровное пламя свечей из хорошего воска, которые отец Реувен использовал, когда работал со своими свитками, освещало каменные стены и низкий сводчатый потолок подземелья. Подземные галереи, соединенные одна с другой арками, уводили от дома учителя Абигдора, сообщаясь с домами других волшебников. Развитая и весьма сложная система — а вернее, хаос — тайных ходов пронизывала весь квартал волшебников и тянулась далеко за его пределы. Здесь богатые магические семьи прятали свои богатства, а Абигдор бен Раван хранил самое ценное, чем обладал, — сокровенные знания. И сейчас, склонившись над разверстыми пастями сундуков — библиотекой колдовской мудрости, сравнимой, быть может, лишь со знаменитой Александрийской библиотекой, — Реувен и Элазар полушепотом спорили, какие манускрипты должно взять с собой.

— Я не разделяю твоего пренебрежительного отношения ко всем искусствам, кроме алхимии и медицины, Элазар, — Реувен потеряла терпение. — Четыре математические науки — нумерология, трансфигурация, геометрия и астрология — входят в квадривиум, и ты не вправе ломать существующий порядок обучения лишь по собственному капризу.

Элазар, не отрываясь от своего занятия — он торопливо укладывал в сумы книги и свитки, — возразил:

— Пойми, Реувен, я не меньше твоего желаю взять с собою всё, что собрал здесь и сохранил твой отец и его предшественники. Но унести всю библиотеку попросту невозможно. Мы должны тщательно всё обдумать и решить, какие магические тексты наиболее важны для нас.

Реувен взглянула на свиток, в который Элазар как раз вцепился.

— Список «Изумрудной скрижали Гермеса»? — узнала она. — В нем не содержится ничего, кроме туманных указаний по созданию философского камня — и тем не менее ты полагаешь его необходимым для бейт-мидраша? Эли, твоя одержимость красной тинктурой сейчас неуместна. Мы пришли сюда, чтобы собраться в дорогу, а не помочь тебе ограбить библиотеку моего отца.

Элазар обратил к Реувен взгляд, полный страдания (что не помешало ему все-таки сунуть «Изумрудную скрижаль» в суму).

— Отчего ты всегда так сурова со мною, Реувен? — горько спросил он. — Неужели я стал настолько тебе ненавистен?

Реувен в досаде всплеснула руками.

— Это в конце концов несправедливо, Эли! Почему ты сводишь все наши споры к… — Реувен не договорила: в хранилище, оступаясь на выщербленных ступеньках, вбежал худенький черноволосый отрок, весь в пыли, с разбитой коленкой.

Реувен узнала его — это был Бенцион, мальчик-сирота, внучатый племянник Эшбаала Блэка, которого тот взял к себе в дом «из милости». Обычно он прислуживал деду или работал у него в лавке; Эшбаал бен Барзилай хвастал, что сам, из всё той же «милости», обучает сиротку — но на деле прижимистый старик просто скупился на оплату обучения в иешиве.

— Бени! Что с тобой? — воскликнула Реувен, бросившись к мальчику.

Тот, тяжело дыша, прислонился к каменной стене подземелья.

— Они схватили дедушку, — выдохнул он, размазывая слезы по запачканному лицу. — Они привязали его к лошади и поволокли по Косому рынку…

«И поделом ему, старому дурню», — подумал Элазар, но, разумеется, вслух говорить не стал. Вместо этого он тоже подошел к мальчику, изобразив сострадание.

— Кто «они», отрок? О ком ты говоришь?

Бени поднял на него огромные, блестящие, как маслины, глаза. Густые ресницы слиплись от слез.

— Бритые, — сказал он, всхлипывая и давясь рыданиями. — Они вошли в квартал… как будто для проповеди… и с ними были еще горожане, магглы… И только они вошли на Косой рынок, как принялись крушить прилавки… и избивать людей, — похоже, Бени, как и большинство обитателей квартала, считал людьми только магов.

Реувен и Элазар переглянулись.

— Как такое возможно? Они открыто напали на нас на Косом рынке, и никто из магов не смог дать отпор кучке фанатиков и городского отребья? — недоуменно проговорила Реувен.

— Они и сами были маги, эти монахи, — Бени, наконец, перестал всхлипывать, только дрожал, мелко-мелко. — Дедушка вышел к ним, чтобы предъявить привилегию, дарованную епископом; он сказал, что теперь мы под защитой их церкви. Но тот монах — тот, что вел их, — и слушать его не стал; вытащил палочку и сказал какое-то заклинание, я никогда такого не слышал, и неведомая сила вдруг подняла дедушку в воздух, а потом обрушила на землю. Монах опять сказал заклинание, и опять незнакомое, — и дедушку, дядю Биньямина и дядю Шабтая, и еще нескольких магов, вышедших вместе с дедушкой к бритым, опутали невидимые веревки. Тогда тот монах, главный, взмахнул палочкой, и лошади потащили дедушку по улице…

Реувен в смятении посмотрела на Элазара.

— Какое дело до нас монахам-волшебникам? Прежде они никогда не шли против нас — да у них и недостало бы силы выступить против кого-то вроде Эшбаала Блэка! Почему твой дедушка и остальные не защитили себя? — обратилась она к Бени.

Бенцион помотал головой.

— Я… Я не знаю, — всхлипнул он. — Тот бритый сказал что-то, и все как будто онемели. И еще он отобрал у них посохи. То есть, он проговорил заклинание, и волшебные посохи вылетели у всех из рук… точно живые.

Лицо Элазара потемнело. Он взял Реувен за руку и приблизил губы к ее уху.

— Кажется, я знаю, кто это был, — проговорил он. — Не думал, что он явится сюда так скоро.

— Кто? — прошептал Бени, напуганный не столько словами Элазара, сколько тоном, каким он их произнес.

— Ноэл из Лонгботтома, — сказал Элазар.

И он не ошибся: это был действительно брат Ноэл из маленькой деревушки под названием Лонгботтом, бродячий проповедник и великий магоборец, коим он сам себя и провозгласил. Некогда был он простым сервом и трудился в поте лица своего на поле лендлорда, но больше склочничал с односельчанами, ссорился с соседом за межу, ругал господ и спорил со священником, потому что тот, как казалось Ноэлу, неверно толковал Писание. Когда Ноэлу минуло двадцать восемь зим — к тому времени он уже успел прижить двенадцать детей, пятеро из которых померли, — он вдруг слег с жестокой лихорадкой; а когда встал, то возвестил жене и священнику, пришедшему отпустить ему грехи, что его, серва Ноэла, коснулся перст Божий. Жена Ноэла, привычная к чудачествам своего хозяина, нисколько не удивилась — но тут Ноэл воздел руку, и большая крыса, шнырявшая по дому в тщетных поисках чего-нибудь съестного, тотчас встала на задние лапы и пустилась в пляс, а потом с треском вспыхнула ярким пламенем. Тут уж и жена, и священник уверовали в божественную благодать, снизошедшую на Ноэла. Тот же, не теряя времени, взял палку, коей прежде частенько поколачивал соседа, жену и своих ребятишек, распрощался с семейством и двинулся в путь, следуя зову Господа — а быть может, собственному сумасбродству.

И пока он странствовал, Господь открыл Ноэлу, что царством людей правят две магии — магия хорошая и магия плохая; те маги, чья сила дарует им богатство и услаждения плоти, служат Дьяволу и погрязли во грехе, а те, что обращают свою силу против таких плохих магов, изобличая их и карая, — служат Богу и свершают угодное Ему дело. И назвал Ноэл хорошую магию Светлой, а плохую — Темной, и проповедовал о том во всех городах и селениях, где бывал, и многие монахи-маги — а по большей части бедняки, разбойники и беглые смерды — последовали за ним. Праведников, которым нравилось расправляться с Темными магами, становилось всё больше — и однажды Ноэл вышел к ним и сказал, что отныне все они будут зваться Орденом Феникса, ибо служат Спасителю рода человеческого, принявшему смерть и воскресшему как феникс из пепла. Так, непризнанный Церковью, но облеченный сиянием чудес, творимых Ноэлом повсюду, новый орден не то святых, не то еретиков странствовал по свету, и молва бежала пред ним, в сто крат умножая славу его великих и страшных деяний.

В каждом городе, куда бы ни явился Ноэл со своими фениксианцами, находились те, кто был не прочь вместе с ними побить зажиточных магов; так случилось и в Лондоне, куда Ноэл из Лонгботтома — босоногий, в рясе монаха-бенедиктинца, хотя бенедиктинцем никогда не был, — явился на исходе того злосчастного дня. Орден Феникса двигался к кварталу волшебников, и чем ближе он подходил, тем больше росла толпа, пока, казалось, весь город не снялся с места и не последовал за братом Ноэлом.

— Куда это вы все идете, добрые люди? — спросил их рыцарь на гнедом жеребце, поравнявшись с хвостом стихийного шествия. Рыцарь был рослый детина, с волосами цвета соломы, со светло-зелеными веселыми глазами на открытом простоватом лице, обветренном и иссеченном шрамами; на плаще, заляпанном грязью, красовался герб: золотой лев на алом поле.

Какой-то простак ответил ему из толпы:

— Идем грабить магов, мой господин.

А другой — похоже, более смышленый — пояснил:

— Не грабить, а карать. Проповедник сказал, это богоугодное дело.

— Ну, тогда и я с вами, — решил рыцарь. И то верно: почему бы не пограбить? — говорят, эти христопродавцы наколдовывают себе золото прямо из воздуха, так что с них всё одно не убудет; а тут, получается, еще и богоугодное дело совершаешь.

Так Годрик Гриффиндор — а это был именно он — вместе с городской чернью впервые попал в лондонский квартал волшебников. Они вошли на Косой рынок, и ни каменная стена, ни защитная магия в ней их не остановили — ибо что проку от стен и заклинаний, коли ворота распахнуты? Волна нападавших хлынула по улице, растеклась, завихрилась; боевой конь Годрика, заслышав крики магоборцев и приняв их за воинственные кличи, заржал и бросился в битву, прокладывая себе путь прямо через толпу. Может, кого и затоптал, кто там разберет. Годрик свесился с седла и, подхватив с прилавка кусок золотой парчи, на скаку сунул его в седельную сумку. Так же он поступил и с драгоценным сосудом, и с коробочкой каких-то восточных специй, и с причудливой формы зеркалом, в котором ничего не отражалось, а вместо этого плыли какие-то звезды и кометы. Годрик толком не разбирал, что брать, а что — нет; он просто старался нахватать побольше, пока не подоспели другие. Вокруг кричали, бранились, гоготали, от воплей можно было оглохнуть. Все перемешались: маги и немаги. Те, что окружали Годрика, были, верно, не из Ордена Феникса, потому как не спешили карать Темных магов, а лишь набивали свои мешки; Годрик даже пожалел, что не узнал о набеге на квартал волшебников заранее — тогда бы и он прихватил с собой мешок, а то и парочку. Маги Лондона были богаты; от роскоши, окружавшей Годрика, слепило глаза, подобное великолепие он видел только на Востоке, когда сопровождал паломников, идущих к Гробу Господню. Он набивал сумки, видел, как набивают свои сумки другие, а богатства Косого рынка словно бы и не убывали. Годрику пришло в голову снять плащ, связать его концы и использовать вместо мешка, но тут оглушительный грохот заставил его вздрогнуть и обернуться.

Тогда он и увидел Ноэла из Лонгботтома — тот взобрался на крышу лавки суконщика и взмахивал волшебной палочкой, и после каждого взмаха в квартале волшебников обрушивался дом. Грохот, который услышал Годрик, возвещал о разрушении иешивы. Годрик замер; он ни за что не признал бы это, но при виде того, как камень и дерево рассыпаются в прах по воле одного-единственного (да к тому же, по мнению Годрика, еще и невзрачного) человека, Годрика охватил священный трепет. Перестав набивать свои сумки, он смотрел, как босой оборванец, смахивающий на деревенского дурачка, уничтожает целый квартал, — и не мог поверить собственным глазам. Его потянуло сотворить крестное знамение, и многие вокруг него, еще мгновение назад захваченные одним лишь грабежом, сложили руки в молитве и пали на колени. Возможно ли сомневаться, что человек, наделенный столь могущественным даром, не избранник Господа?

Годрик тоже подумал было преклонить колена, но не хотел слезать с коня, нагруженного столькими богатствами, — того и глядишь, уведут; и пока он колебался, к лавке, на крыше которой стоял Ноэл из Лонгботтома, подвели кучерявого мальчонку-колдунчика, совсем еще несмышленыша. Ноэл прокричал что-то, взмахнул палочкой… и мальчонка вспыхнул, как факел.

Он побежал, полыхая и визжа, не видя дороги, и люди шарахались от него; врезался в стену лавки ювелира и упал наземь, барахтаясь в пламени. Толпа затаила дыхание, и в этой страшной тишине разносились ужасные, уже нечеловеческие вопли — они звучали у Годрика в ушах даже тогда, когда несчастный ведьмёнок, наконец, затих.

— Да что ж ты творишь?! Что ж ты творишь, ирод?! — вырвалось у Годрика. Мгновенно позабыв, что еще недавно хотел упасть перед этим человеком на колени, как перед святым, Годрик выхватил меч и пришпорил коня. Но не успел он приблизиться к лавке суконщика, как удар необыкновенной силы сбросил его на землю, а оглянувшись, Годрик к ужасу своему и горю обнаружил, что конь его убит. Ноэл из Лонгботтома подбежал к краю крыши — один миг Годрик видел его глаза, очень светлые и пустые, показавшиеся Годрику почти белыми, — а потом Ноэл поднял волшебную палочку, и Годрик едва успел отразить заклинание, которого даже не знал.

Белые глаза Ноэла из Лонгботтома впились в волшебную палочку в руке Годрика. Доблестный рыцарь редко ее использовал — да и, по правде сказать, не особенно умел — но Ноэл прозрел в Годрике некую опасность, грозящую ему, Ноэлу из Лонгботтома, и всем ему подобным.

— Хватайте его, братья! — крикнул он с крыши своим фениксианцам. — Этот рыцарь вступился за Темных магов — значит, он и сам из них!

«Ну уж нет, приятель, — подумал Годрик. — Я наделал слишком много грехов, чтобы предстать перед престолом Всевышнего прямо сейчас».

— Импедимента! — выкрикнул Годрик одно из немногих заклинаний, которые знал, — и бросился бежать со всех ног.

Дернул же его Нечистый ввязаться в это дрянное дело! Чтоб им подавиться, этим богомерзким магам, своими богатствами, из-за которых Годрик попал в такую переделку. Мало того, что пришлось бросить сумки с награбленным добром — так еще и коня лишился, отличного боевого жеребца, верного товарища во многих нелегких походах. Эх, вот беда так беда!

Такие печальные мысли проносились в голове Годрика, пока он сам несся по запутанным улочкам квартала волшебников. Он понятия не имел о том, как отсюда выбраться, и, кажется, не только не приблизился к воротам, а наоборот — углубился в поганый этот ведьмовской квартал. Годрик бежал и бежал, петлял и сворачивал, протискивался в узкие переходы между улочками и натыкался на тупики — и за одним из поворотов неожиданно налетел на Элазара, Реувен и Бени.

— Скорее прячьте своего ведьмёныша, господа чародеи, — не то этот треклятый святоша поджарит его, как поросенка! — с трудом переводя дыхание предупредил их Годрик, добрая душа.

Вместо ответа Реувен сунула ему в руки небольшой сундук, который они с трудом тащили с собой.

— Держи крепче, — коротко приказала она и добавила, отворачиваясь: — Мы знаем, как незаметно выйти отсюда.

Они шли в молчании, следуя за Элазаром по маггловским улицам: Реувен и Бени — потрясенные тем, что произошло в квартале волшебников, Годрик Гриффиндор, тащивший на плече сундук, — весь в предвкушении дележки награбленного. Отважный рыцарь, повидавший на своем веку немало людских бедствий и несчастий, обладал бесценной способностью быстро оправляться от пережитого. Бойня, учиненная Ноэлом из Лонгботтома и толпой его последователей, еще недавно уязвившая сердце Годрика своей бессмысленной и несправедливой жестокостью, теперь поблекла, скрылась в омуте воспоминаний, смешавшись с другими картинами его полной кровопролития жизни. Теперь Годрика занимала лишь мысль о сокровищах, скрытых в сундуке. Чем дольше он шел, тем тяжелее казался ему сундук, и вскоре Годрик уже рисовал себе в мечтах немыслимое богатство — недаром же колдуны, рискуя собственными жизнями, вынесли сундук из квартала! И не успел Годрик подумать об этом, как у него возникло нехорошее подозрение: если сундук колдунам так дорог, станут ли они делиться его содержимым с ним, Годриком? Что, если они использовали его силу только для того, чтобы невредимыми выбраться из квартала, а теперь, когда рыцарь им уже не нужен, они заведут его в какое-нибудь тайное ведьмачье место и прикончат с помощью своей ворожбы? С них станется! Годрик был наслышан о злодействах чистокровных магов, ворующих христианских детей и приносящих Дьяволу человеческие жертвы. Самого Христа распяли — что уж там говорить о бедном воине, которого никто не хватится!

— Послушай-ка, любезный господин чародей, — осторожно обратился Годрик к Элазару. — Куда это мы идем? Ты гляди, знаю я эти ваши ведьмовские штучки. Вы, конечно, в колдовстве известные умельцы, но я тоже не лыком шит: моя волшебная палочка при мне, да и верный меч никогда еще меня не подводил. Помнится, в сарацинских землях кровь колдунов вроде вас не раз обагряла мой клинок.

Бени испуганно спрятался за Реувен.

— Твои опасения напрасны, господин мой рыцарь, — сказал Элазар через плечо. — Мы идем всего лишь на постоялый двор. Там у меня припрятаны повозка и лошадь; там и заночуем, а с рассветом двинемся в путь.

Реувен ненадолго очнулась от горестных дум.

— Разве не лучше выйти из Лондона прямо сейчас? Я ни мгновения более не хочу оставаться в этом злосчастном городе.

— Ну и глупость же ты сморозила, ведьмочка, — хохотнул Годрик. — Где ж это видано, чтобы из города ночью выходили? Ворота-то уже закрыты. Теперь уж, хочешь не хочешь, до утра придется тут куковать.

Элазар завидел огни постоялого двора и замедлил шаг, опасливо оглядываясь по сторонам.

— Наш приятель рыцарь прав: до рассвета город нам не покинуть, — подтвердил он. — Но у сарая, что я снял на постоялом дворе, хорошая крепкая дверь и железный засов, и, если хочешь, мы попробуем наложить поверх защитные чары. Даст Бог, переночуем в безопасности; поедим и наберемся сил перед дальней дорогой. Тебе не о чем тревожиться, Реувен.

— Ровена? — не разобрав, переспросил Годрик (имена чистокровных магов были для него в новинку). — Знавал я одну леди Ровену, хорошая была женщина, жена лорда, добродетельная и благочестивая. Бросила мне свой рукав, когда я выступал на турнире в замке ее супруга…

Элазар быстро сказал, чтобы не дать Реувен возразить:

— Да-да, Ровена — так зовут мою спутницу, и, могу тебя уверить, сэр рыцарь, она не менее добродетельна и благочестива, чем та знатная госпожа, которую ты знал.

— Вот как, — сказал Годрик, посмотрев на Реувен уже с большим интересом — правда, ничего толком не рассмотрел, потому что она низко опустила на лицо край своего покрывала. — Ну, а я, стало быть, Годрик Гриффиндор, младший сын доблестного сэра Вульфрика Гриффиндора, дружинника батюшки нашего доброго короля. А не знаю ли я тебя случаем, господин чародей? Что-то лицо твое больно знакомое… Хотя, может, я и спутал тебя с кем-нибудь: я ж, пока ходил с паломниками в Святую землю, таких как ты, чернявых, ух как навидался.

Элазар благоразумно промолчал. Они уже приблизились к тому самому сараю на постоялом дворе, о котором он говорил. Хозяина, к облегчению Элазара, было не видать — верно, прислуживал гостям в трактире, расположенном тут же, на постоялом дворе — и Элазар, достав палочку, легонько прикоснулся ею к тяжелому висячему замку на двери. Замок открылся и упал на землю, а дверь сарая отворилась.

— Вот так да-а-а, — не сдержал своего восхищения простодушный Годрик. — Видать, силен ты, господин чародей! Мне бы так любые двери отворять!

Бени тихонько хихикнул: ему показалось забавным то, что рыцаря настолько поразило простенькое заклинание, которым купцы с Косого рынка запирали и отпирали свои лавки каждый день.

Засветив крохотный огонек на конце волшебной палочки («Ну, это и я умею», — похвастался Годрик, донельзя довольный, что кое в чем не уступает чистокровным магам), Элазар вошел в сарай, и за ним вошли остальные. Сарай оказался небольшим, но сухим и теплым, убранным; пол был земляной, чисто выметенный, на полу лежали соломенные тюфяки; душно пахло скотом, соломой и навозом, но не смрадно, а, наоборот, даже как-то уютно. Похоже, постоялый двор и впрямь был хорош. У стены, противоположной той, у которой лежали тюфяки, дремали, опустив головы к яслям, крепенькая лошадь Элазара и чей-то мохноногий, густогривый одер. Дальше, за кругом света, темнела крытая промасленным холстом, стянутым веревками, повозка.

— Вот и славно, — крякнул Годрик, плюхаясь на один из тюфяков, — славный рыцарь даже и не заметил, что никто из колдунов вовсе не предлагал ему заночевать вместе с ними. — Хороший сарай, стены не сырые и с крыши не каплет. Доводилось мне ночевать в местах куда поплоше этого, — он развалился на тюфяке и принялся возиться с сундуком, пытаясь его открыть: Годрику не терпелось узнать, что же там внутри.

Элазар, стоило ему только войти, кинулся к своей повозке — проверять, все ли его книги и магические инструменты, заблаговременно вывезенные им из лаборатории в замке лорда, в целости. Бени, озябший в своей куцей курточке во время их бегства по ночному Лондону, подсел к огню, который Годрик развел в очаге заклинанием, а Реувен, прикрыв за собой дверь, села чуть поодаль. Ей не хотелось ни видеть кого-либо, ни говорить; перед глазами всё еще стояли клубы пыли, полетевшие им в лицо, когда они с Элазаром попытались подняться обратно в иешиву, и потом, когда они выбрались на поверхность другим ходом, — развалины того, что было ее домом, обломки стен и кровли, погребшие под собой отца Реувен и всех, кто был тогда вместе с ним в иешиве. Тоскливый ужас и мучительное, жгучее горе сжимали ее горло. Реувен думала о том, как это случилось, как вообще могло случиться нечто подобное с ними, богоизбранными магами, наделенными чудесной силой; почему они, все эти почтенные купцы, ростовщики, ученые книжники, вдруг оказались беспомощными перед кучкой фанатичных монашков и толпой городской черни.

И еще один вопрос не давал ей покоя: что за заклинания, которые не узнал Бени и никто из них, были ведомы Ноэлу из Лонгботтома? Что за тайное знание, неизвестное им, чистокровным магам, открылось этому деревенщине-самоучке? И почему ни Эшбаал Блэк, ни другие маги не смогли себя защитить?

— Скажи, рыцарь, ты видел, как Ноэл из Лонгботтома творил заклинания? — спросила Реувен, нарушив долгое молчание.

Годрик и так и этак вертел сундук, тщетно пытаясь его открыть.

— Видел ли я? Хо-хо! Еще как видел! Еле ноги унес, — ответил он со смехом. — Этот треклятый юродивый убил подо мной боевого коня и едва не убил меня, чтоб его черт унес в самую Преисподнюю. Насилу я отбил его заклинание.

Реувен насторожилась.

— Чем отбил?

— Известно чем — чем всегда отбивают в бою, пратегой, — сказал Годрик. — Тоже мне, чистокровная ведьма, а таких простых вещей не знаешь.

— Какой еще пратегой, — нахмурилась Реувен. — Ты, верно, имеешь в виду «Протего»? Защитное заклинание?

— Ну да, я и говорю. Как же этот сундук открывается? Проклятье… — пропыхтел Годрик.

— В таком случае, почему Эшбаал Блэк и остальные не отразили магическую атаку этим же заклинанием? — задумчиво пробормотала Реувен себе под нос.

— Я же рассказывал: они будто потеряли дар речи, дедушка Эшбаал и остальные, — подал голос Бени. — Этот монах сказал что-то — и у всех будто языки отнялись. И у меня тоже. Я даже думать почти не мог, вот как.

Реувен прижала пальцы к вискам.

— Я не понимаю, — простонала она. — Я просто не могу постичь, каким образом Ноэл из Лонгботтома узнал то, чего не знаем даже мы. Неужели в соборных и монастырских школах учат чему-то, что нам неведомо?

— Не думаю, — хмыкнул Годрик. — Этот длиннорясый, Невилл или как там его, когда махал палочкой, кажись, орал всё, что взбредет ему в голову: и на латыни, и по-нашему, всё вперемешку. Я слышал, как он вопил: «Остолбеней!» Остолбеней, представляешь? Ну и заклинаньице, курам на смех. Я, понятное дело, в ваших книжных премудростях не шибко разбираюсь, да и ни к чему они мне, но и то соображаю, что не может быть таких дурацких заклинаний. И если вопить что ни попадя и размахивать палочкой во все стороны, то ничего не выйдет. Надо особые слова знать, латинские, — только в них есть сила. Недаром же и Священное Писание на латыни придумано.

Реувен фыркнула, поразившись такому наивному невежеству.

— Священное Писание всего лишь переведено на латынь, — начала было она, но тут дверь сарая распахнулась, и на пороге появился грузный багроволицый мужчина, в котором Элазар узнал хозяина постоялого двора.

— Эвон, сколько вас, — проговорил он, хмуро оглядывая постояльцев. — Набились, как тараканы. Ты, черномордый, — он ткнул толстым пальцем в сторону Элазара, — я брал с тебя плату за одного, а ты притащил еще троих! Да вдобавок и сумки какие-то, и сундук, — он воззрился на сундук, с которым сражался Годрик. — Что это у вас там? Уж не скупщики ли вы краденого? — хозяин прошествовал в сарай, сверля Элазара недобрым взглядом из-под клочьев бровей. — Я сразу заподозрил неладное, как твою нехристеву рожу увидел, — сообщил он. — Знаю я вас, христопродавцев, — с вами держи ухо востро.

— Я добрый христианин, — подчеркнуто-учтиво возразил Элазар. — Мы с моими почтенными спутниками отправляемся в дорогу, вот почему и взяли с собой столько…

Хозяин перебил Элазара:

— Добрый христианин! — расхохотался он. — С такой-то рожей! Да у тебя, приятель, на лбу написано, что ты из этих, из магов, тьфу, пакость, — хозяин сплюнул. — Ну-ка, покажи, что там у тебя в сумках. Сдается мне, давеча я продешевил — вон у тебя сколько добра. Делись давай — не то кликну ночную стражу, вдруг вы разбойники какие, притащили сюда добычу, награбленную у честных людей.

Элазар забегал глазами. Он понял, что хозяин почуял поживу, и теперь так просто от него не отвяжешься. Элазар раздумывал, каким бы заклинанием его обезвредить, — но пока он медлил, Годрик приподнялся, быстро достал волшебную палочку и запустил в хозяина Петрификус Тоталусом.

— Ну, теперь он уж точно не побежит за ночной стражей, — ухмыльнулся Годрик. Он взялся за ноги обездвиженного хозяина, оттащил его в угол и закидал соломой. — Пускай полежит тут, — удовлетворенно сказал Годрик. — Утром расколдуем. А если не бросит свои козни, так я его вон — поленом пристукну, — Годрик кивнул на поленницу, стоявшую неподалеку, — после такого он еще долго не очухается. Эй, парень! — крикнул Годрик в дверь проходящему мимо слуге. — Принеси-ка нам вина и еды! Да гляди, неси всё самое лучшее: твой хозяин так распорядился.

Элазар убрал свою палочку обратно и окинул Годрика заинтересованным взглядом.

— Сэр рыцарь, — произнес он вкрадчиво, — верно ли то, что ты владеешь магическим искусством?

— Не, в искусстве мне надобности нет, — ответил Годрик. — А вот пару-другую полезных для моего ремесла заклинаний знаю; и если что — могу и мечом себе подсобить. Он у меня тоже волшебный, из чистого серебра самим королем гоблинов откованный. Может, кто и скажет, что я его у гоблинов украл — так вы не верьте, мало ли что брешут.

Элазар пропустил разглагольствования простоватого рыцаря мимо ушей. Подождав, пока слуга — он оказался на удивление расторопным — оставит им еду и питье и скроется за дверью, Элазар подступил к Годрику:

— Как ты уже, верно, слышал, доблестный сэр Годрик, мы отправляемся в дальнюю дорогу, — сказал Элазар. — И в нашем долгом, многотрудном и опасном пути нам весьма пригодился бы такой человек, как ты — сильный и отважный рыцарь, да еще и владеющий магией. Лорд, который взял нас на службу, — к нему-то мы и идем — щедро одарит тебя в конце пути, а я со своей стороны могу обещать хороший стол и ночлег в дороге.

Годрик свел к переносице светлые брови, раздумывая над предложением Элазара.

— Послужить можно, — ответил он. — Я не раз охранял паломников в пути на Восток к святым местам, да и с купцами из ваших имел дело, так что мне не впервой продавать свой меч и волшебную палочку — лишь бы в цене сойтись. Только вот что… Из квартала волшебников мы сбежали вместе, вместе нам и награбленное делить, — Годрик поднял с пола сундук и протянул его Элазару. — Открывай. Поделим по справедливости: половину — мне, половину — тебе; баба и малец не в счет. Я честный человек, не чета тому прощелыге, — Гриффиндор презрительно пнул хозяина постоялого двора, укрытого соломой, — я обирать тебя не стану.

На тонких темных губах Элазара зазмеилась улыбка.

— О, сэр рыцарь, боюсь, ты сам откажешься от своей доли, когда увидишь, что в этом сундуке, — заверил он и, достав палочку, проговорил: — Аллохомора!

Крышка сундука откинулась, и глазам Годрика открылся ворох испещренных неведомыми знаками, прямо-таки рассыпающихся от старости свитков. Горькое разочарование отразилось на простодушном лице Годрика.

— Ну и ну, господин чародей! — воскликнул он. — Ваш квартал так и нашпигован золотом, дорогими тканями и пряностями, а вы ухитрились вытащить оттуда только этот ни на что не годный сор? Ты гляди, гляди, они ж даже не новые!

Элазар отобрал у него сундук.

— Эти магические тексты, сэр рыцарь, стоят больше, чем всё золото и драгоценности Косого рынка, — заявил он.

Годрик посмотрел на Элазара взглядом, каким смотрят на блаженных — с презрением, смешанным с жалостью.

— Может, оно и правда, — наконец согласился он. — Когда я учился в соборной школе святой Авроры (куда меня папаша, чудак старый, определил), то видал в библиотеке ветхие такие книжищи, над которыми братья-аврориты тряслись, будто они из чистого золота. А по мне так глупости всё это, баловство. Что проку от этих книг да свитков? Ты не подумай, господин чародей, я не то что иные невежды — я грамоте обучен: имя свое начертать умею и «Отче наш» наизусть прочесть могу без запинки. Но всё ж-таки не спорь: книгами ни голод не утолишь, ни от врагов не отобьешься. Хотя… — тут Годрик задумался, — иными такими книжищами если кого шандарахнешь — точно прибьешь, — он от души рассмеялся. — Так что, господин чародей, забирай свои свитки себе, а мне за службу платить будешь звонкой монетой да добрым элем.

— По рукам, — легко согласился Элазар, большой мастер давать пустые обещания.

— Разве ж это конь? Это не конь, а какой-то боров, — ворчал Годрик, ведя за собой в поводу одра — расчетливый Элазар прихватил его с собой, когда с первыми лучами солнца они покидали постоялый двор. — Не таков был наш уговор, господин Слизерин, — попенял ему Годрик. — Ты обещал раздобыть мне доброго жеребца, а этот коняга, кажись, даже под седлом ходить не умеет.

Элазар скосил глаза. Пока они шли, он старался держаться поближе к Гриффиндору, без устали льстя легковерному рыцарю и терпеливо выслушивая его однообразные воинские байки.

— Я непременно приложу все усилия, чтобы достать для тебя настоящего боевого коня, достойного такого славного воина, как ты, сэр Годрик, — пообещал Элазар. — А одер нам пригодится: будем подменять им мою кобылу, чтобы та не уставала и чтобы нам не приходилось часто останавливаться; а если будет нужда — сможем выручить за одра хорошую цену.

— Так-то оно так, — со вздохом согласился Годрик. — Ты, господин чародей, как я погляжу, человек сметливый и оборотистый. Но всё же тоскливо мне топать на своих двоих. Сам посуди, что я за рыцарь без скакуна? Эх, чтоб его черт удавил своим хвостом, этого Ноэла из Лонгботтома, его и всю его шайку! Мало того, что жеребца моего погубил, так еще и без седла меня оставил, и без сбруи. Напомни-ка, господин Слизерин, рассказывал ли я тебе, как я отбил это седло у сарацина в честном поединке? — и, не дожидаясь ответа, он начал: — Ну так слушай. Дело было так…

Элазар изобразил на своем лице живейший интерес. Реувен осуждающе покачала головой: она видела, что Элазар бессовестно хитрит, очаровывая простодушного рыцаря так же, как еще недавно очаровывал ее саму, и это ее коробило. Разумеется, Реувен понимала, что намного безопаснее путешествовать под защитой опытного воина, да еще и боевого мага, и Элазар прав, делая все возможное, чтобы удержать Годрика Гриффиндора рядом с ними. Но вместе с тем Реувен ничего не могла поделать со своей совестью: ей претила сама эта способность Элазара находить подход к кому угодно, будь то ученый книжник, как ее отец, или невежественный магглорожденный рыцарь. В глазах Реувен в необычайном и поистине полезном таланте Элазара всё-таки проскальзывало что-то бесчестное. Она убеждала себя, что учитель Абигдор, ее отец, желал бы, чтобы Элазар принял участие в создании их бейт-мидраша; на первых порах — это признавала даже Реувен — они не обошлись бы без человека, умеющего учтивым обхождением и красноречием склонять нужных людей на свою сторону, способного раздобыть любые средства и оставаться на плаву даже в самые трудные моменты, когда у самой Реувен или у ее отца уже опустились бы руки. Но, несмотря на все ее старания, Реувен не удавалось восстановить мир в своей душе. Ее не покидало ощущение, что и она сама — так же, как сейчас этот рыцарь, — была соблазнена и обманута Элазаром, задумавшим использовать ее для каких-то своих, одному ему известных целей. Куда Элазар ведет их? Где он, этот неведомый Хогвартс, этот Аргайл, о котором не слышал никто, кроме Элазара? Не слишком ли хороша далекая земля, где маги живут в довольстве и благоденствии, чтобы быть правдой? Пускай Реувен и не желала признаваться в этом самой себе, но ее обижало равнодушие, с каким Элазар, заручившись ее поддержкой, теперь обходился с нею — и в душе Реувен невольно поселялись сомнения.

— …а к старости папаша совсем переменился, — болтал Годрик, по-видимому, во время своих странствий привыкший коротать время в беседах. — Вдруг праведником заделался — да таким, каких еще поискать: мессы не пропускал, исправно исповедовался, постился аж три дня в неделю и в эти дни не ел даже рыбы. Видать, порядочно нагрешил в прежние-то годы, когда батюшке нашего короля служил, раз так усердно принялся грехи свои отмаливать. Ну и задумал, значит, отдать меня в монахи. Оно, конечно, и верно: куда ж меня было девать, младшего сына, — а нас у батюшки всего было пятеро сыновей — да еще и магическая сила во мне обнаружилась, с которой в ту пору совсем сладу не стало — всё выплескивалась из меня, как помои из лохани. Мне-то, понятное дело, ох как не хотелось в монахи идти, но что тут поделаешь — против отцовской воли не попрешь, пришлось покориться. Определили меня в школу при соборе святой Авроры, покровительницы чудотворцев, а только как ни бились братья-аврориты, как ни сек меня мой блаженной памяти наставник, наука мне не давалась. В школе-то что — всё сидишь да сидишь в четырех стенах в книгу уткнувшись, латинские слова в голову пихаешь, а они не лезут, окаянные; а снаружи — весна, солнце, птички поют, девки ходят нарядные… Словом, и года я там не проучился — сбежал. Взял меня к себе в оруженосцы проезжий рыцарь; я хоть и маловат был годами, но росл и крепок — помнится, в батюшкином доме я и старшим братьям спуску никогда не давал. Много я изъездил дорог с тех пор, как покинул авроритскую обитель, много крови пролил — и своей, и вражьей… Много было и хозяев. А сколько раз, нанявшись к паломникам в охранители, я к Гробу Господню ходил, в святой град Иерусалим — и не счесть; бьюсь об заклад, я уже не только прошлые грехи искупил, но и в счет будущих по святым местам отходился, — Годрик расхохотался собственной шутке. — Нечасто доводилось мне волшебную палочку вынимать — всё больше мечом орудовал; а по мне, так оно и лучше: если одной только палочкой махать — откуда силы возьмутся? Вон какой ты, не в обиду тебе будет сказано, хилый: всего день пешком прошел — а уже обессилел. И женщина у тебя — смотреть не на что, святые мощи да и только, бледная да тощая — хворая, поди; а о мальчонке я и не говорю — кожа да кости, в чем только душа держится. Это всё оттого, что вы по норам своим ведьмовским набьетесь, как крысы, и сидите, корпите над книгами, света белого не видите — одни только свечи жжете почем зря.

Реувен не хотелось вслушиваться в пустую болтовню рыцаря, но его голос, глубокий и звучный, удивительно подходивший всему его статному облику, словно бы заполнял всё вокруг — и слух Реувен невольно выхватывал отдельные фразы. Когда Годрик заговорил о немощах чистокровных магов, Реувен взглянула на Элазара и изумилась: здесь, на большой дороге, в чистом дневном свете, а не в неверных отблесках очага, он и вправду казался нездоровым. Смуглая кожа приобрела сероватый оттенок, круги под глазами стали темнее обычного, а пальцы на правой руке (Реувен не видела левой) изредка подрагивали.

— …но кое-что я и палочкой сотворить умею, — продолжал говорить Годрик. — Заклинания, которые могут мне пригодиться, я хорошо усвоил. Волшебную палочку изготовил для меня еще в бытность мою учеником у братьев-авроритов мастер Джеффри Кидделл. Вот, погляди, — Годрик достал палочку и показал ее Элазару. — Коротковата, правда, но и то — отлично мне служит. А если б сделать ее подлиннее, так, думается мне, вообще цены бы ей не было.

Реувен не удержалась, чтобы не возразить.

— Сила палочки не зависит от ее длины, — вмешалась она, — а лишь от материала корпуса и сердца.

— Вот оно как, — подивился Годрик. — А я-то думал, чем длиннее — тем могущественней. Значит, напрасно я держал обиду на мастера Кидделла.

Бени, шедший рядом с кобылой, тащившей повозку, оглянулся, заинтересованный разговором.

— А у дедушки Эшбаала не палочка, а целый волшебный посох, длиннющий. Я пробовал им помахать, пока дедушка не видел, — не получилось, больно тяжел. Может, длина волшебного инструмента тоже важна? Недаром же дедушка Эшбаал и другие почтенные маги таскают с собой такую несусветную тяжесть.

— У одного брата-аврорита из моей школы вместо палочки был волшебный крест, — встрял Годрик. — Огромный такой крестище. И как он с ним управлялся?

— Подобный подход антинаучен, — заявила Реувен, на миг позабыв, что разговаривает всего лишь с простаком-рыцарем и мальчишкой, а не ведет спор со старейшинами квартала волшебников. — Если почтенные старцы-маги предпочитают пользоваться громоздкими посохами вместо удобных палочек лишь оттого, что им претит сама мысль уподобиться авроритам и прочим магглорожденным магам — это их право. Но бессмысленно отстаивать мнение, что размеры палочки обладают каким-либо влиянием на ее свойства.

Бени, привыкший управляться со своим брюзгой дедом, предпочел не спорить.

— Боюсь, пока я не могу с достаточным основанием судить об этом, — проговорил он с почтительностью.

«Ах, маленький хитрец!» — посмеялся про себя Элазар, а вслух спросил:

— Разве у тебя нет своей волшебной палочки, Бенцион? Я думал, тебе уже сравнялось одиннадцать зим.

— Мне тринадцать, я уже вступил в совершеннолетие, — сказал Бени. Был он щуплым и малорослым, отчего и вправду казался младше. — Но дедушка Эшбаал говорил, что волшебная палочка мне ни к чему. Он говорил, что волшебные палочки лишь питают в юношах леность и что прежде чем получить свою палочку, я должен научиться выполнять всю работу не прибегая к помощи колдовства.

«Старый скряга», — подумал Элазар.

— Это поистине странно, — заметила Реувен. — К чему магу, рожденному от магов и живущему среди магов, учиться выполнять работу без магии? И иешиву ты не посещал… — Реувен задумалась. — Бени, а не сквиб ли ты?

— Сквиб? А это еще что за зверь? — удивился Годрик.

— Отпрыск магов, от рождения обделенный волшебной силой, — ответил Элазар. — Это большое несчастье и позор для чистокровной магической семьи.

Годрик хохотнул.

— Экие у вас, у колдунов, чудные порядки! Всё шиворот-навыворот. У нас так наоборот — радости мало, когда у добрых христиан колдунчик родится. Мой батюшка, бывало, говаривал, что я ему послан в наказание за его грехи.

Вопрос Реувен отчего-то сильно смутил Бенциона.

— Вовсе нет! Я маг! — воскликнул он с горькой обидой в голосе. — Мой отец был сквиб, но я — нет. Я могу колдовать, я пробовал. Когда дедушка Эшбаал велел мне перетрясти сукна, чтобы в них не завелась моль, я использовал заклинание, которое я подслушал… то есть, услышал от тетушки Йедиды.

— И как, малец, — вышло? — заинтересовался Годрик.

Бени потупился.

— По правде сказать, не очень, — признался он. — Моли стало еще больше, и не только в тех сукнах, что велел мне перетрясти дедушка Эшбаал. Но я сумел всё исправить: наслал на лавку сонмища тараканов.

— Ничего себе исправил! — рассмеялся Годрик. — Вот уж, сдается мне, досталось тебе от деда!

— Тараканы уничтожают личинок моли — любой суконщик это знает, — объяснил Элазар.

— Хитро придумано, — одобрил Годрик.

Элазар тем временем обратился к Бени:

— И всё это ты сделал не применяя волшебную палочку?

Бени кивнул.

— Как бы я ее применил, дядюшка Элазар, если у меня ее нет?

— Весьма неплохо, — похвалил Элазар. Он прибавил шагу и поравнялся с Бенционом, шагавшим рядом с кобылой. — Я вижу впереди город, — сообщил Элазар своим спутникам.

Как на грех, в тот день начальнику стражи взбрело в голову обойти с приглядом все городские ворота. Был базарный день; через западные ворота, к которым подошли Элазар, Реувен, Годрик и Бени, двигались крестьяне со своими телегами, везущие на городской рынок нехитрый товар. Вокруг стоял невообразимый гам: квохтали куры, гоготали гуси, визгливыми голосами бранились бабы, монотонно тянул свою мольбу слепой нищий, стоявший у ворот с протянутой рукой. Скрипели колеса телег. Элазар, беспокоясь за свои деньги, крепко держал кошель, висящий на поясе под плащом. Реувен прикрыла лицо покрывалом, а Годрик на всякий случай положил руку на усаженную рубинами рукоять меча. Бени, ведя в поводу кобылу, пристроился за телегой, груженной глиняными горшками всевозможных форм и размеров, переложенными соломой. Элазар, Реувен и Годрик держались позади своей повозки. Медленно продвигались они вперед вслед за горшечником и уже почти миновали ворота, когда их остановил начальник стражи.

— Мир вам, почтенные господа, — проговорил он вполне учтиво, скользнув наметанным глазом по богатым одеждам Элазара, его позолоченному распятию и по дорогому мечу Годрика. — Кто вы и зачем прибыли в наш город?

Элазар посторонился, пропуская дородную женщину, тащившую на веревке тощую козу.

— И тебе здравствовать, добрый человек, — сказал он. — Мы смиренные паломники, возвращаемся в родные края из земель палестинских. Это наша благородная госпожа, леди Ровена, — Элазар указал на Реувен, к счастью натянувшую покрывало так, что из-под него виднелись лишь рот и подбородок. — Я ее духовник; а это паж госпожи, Боб Блэк. Сего же славного рыцаря, сэра Годрика Гриффиндора, сына достославного Вульфрика, леди наняла себе в охранители.

Начальник стражи перевел взгляд с не внушающего доверия смуглого, уже заросшего жесткой черной щетиной, лица Элазара на честное, открытое лицо Годрика — и прямой взгляд доблестного рыцаря, по-видимому, его подкупил.

— Достойное дело, господа паломники, — проговорил начальник стражи. — А что это у вас в повозке? Видать, тяжела она, раз вы ведете с собою еще и одра на смену.

Элазар, к своему неудовольствию, понял, что без подкупа не обойтись.

— В повозке всего лишь наш скудный скарб, почтеннейший, — ответил он, нехотя вкладывая в руку начальника стражи монету. — Всего лишь скарб и дары из Святой земли, которые наша госпожа желает пожаловать собору святой Авроры.

Начальник стражи, весьма довольный, растянул губы в благодарной улыбке.

— Ступайте с миром, добрые люди, — разрешил он, кланяясь. — Благочестивой госпоже мое почтение.

Настроение Элазара, и без того не радужное, было безнадежно испорчено. После нескольких дней пути он неважно себя чувствовал: испытывал слабость и ломоту во всем теле, боль в ногах. Лицо его покрывала испарина, дыхание сбивалось и вернулась дрожь в пальцах, которая весьма его беспокоила: Элазар тревожился, что эта внезапно возникавшая и столь же внезапно стихавшая дрожь повредит его алхимическим опытам, лишив его былой ловкости и точности в движениях. А тут еще начальник стражи, будь он неладен, вздумал расспрашивать его о повозке! Элазару нисколько не хотелось открывать взгляду немага свои магические приборы и бесценные ингредиенты для зелий, не говоря уже о книгах из библиотеки отца Реувен, чьи колдовские символы и непостижимые для умов непосвященных рисунки несомненно могли вызвать подозрение даже у самого недалекого из магглов. Но и лишаться денег Элазару тоже не хотелось — теперь он втайне скорбел о навеки утраченной монете.

— Дядюшка Элазар, отчего вы солгали? — полез к нему неугомонный Бени. — Ведь меня зовут вовсе не Боб, а Бенцион, и я из рода Барзилаева; а Блэк — всего лишь прозвище дедушки Эшбаала.

— Солгать магглу не грех, а богоугодное дело, — отозвался Элазар рассеянно, размышляя о своем: сбегая из замка, он прихватил с собою несколько неиспользованных алхимических эссенций, рассчитывая сбыть их подороже в квартале волшебников — но, увы, Ноэл из Лонгботтома со своим Орденом Феникса помешал Элазару сговориться с магами Косого рынка о сделке. Сейчас закупоренные наспех эссенции медленно, но неотвратимо выдыхались в повозке. Элазар понимал, что нужно избавиться от них как можно скорее, пока эссенции не испортились окончательно — или, еще того хуже, пока склянки не разбились от тряски по плохим дорогам, — и потому раздумывал, кому бы их продать в этом городе. Однажды Элазар уже бывал здесь; он помнил, что где-то близ рыночной площади, в местном квартале волшебников, пряталась маленькая лавка торговца палочками из знаменитого и многочисленного рода Олливандеров. К нему-то Элазар и направился в надежде выручить за свои зелья достойную цену.

Местный Олливандер обретался в неприметной лавчонке, прилепившейся к жилищу кожевника-немага. В воздухе стояло невыносимое, тошнотворное зловоние кож. Окно лавки, выходившее на христианскую улицу, было заделано; заходить следовало сбоку, из переулка, спустившись по кривым ступенькам к низкой двери. Над дверью висела потрескавшаяся вывеска; надпись, некогда позолоченная, а теперь потемневшая от дождей и времени, гордо возвещала: «Семейство Олливандер. Изготавливаем волшебные палочки с 382 года до Рождества Христова».

Оставив Бени снаружи стеречь повозку и одра, Элазар и Реувен вошли в лавку. Годрик из любопытства последовал за ними. Едва дверь отворилась, как в глубине лавки тихонько тренькнул колокольчик. Элазар, Реувен и Годрик еще стояли, привыкая к полутьме после дневного света, — Годрик так вообще оробел, оказавшись в пахнущей деревом, пылью и волшебством тишине — когда из темноты в дальнем конце лавки появился хозяин. Шаркая ногами в мягких туфлях, сшитых на восточный манер, он вышел к прилавку и оглядел посетителей большими серебристо-серыми глазами, до того странными, что Годрик поначалу принял старика за слепого. Такие глаза бывают у божьих тварей, обитающих в кромешном мраке.

— Доброго вам дня, почтенные, — проговорил старик тихим голосом, таким же приглушенным и будто бы даже серебристо-серым, как и весь его облик. От глаз старика исходило удивительное лунное свечение.

— Приветствую тебя, мастер Олливандер, — поклонился ему Элазар. — Не желаешь ли взглянуть на редкостные алхимические эссенции, приготовленные мною? — с помощью Годрика он водрузил на покрытый толстым слоем пыли прилавок ящичек из кедра с причудливой формы склянками, в которых поблескивали разноцветные жидкости.

Олливандер, заинтересованный, склонил к ящичку свой длинный нос.

— Так-так, — протянул он. — Что мы здесь имеем? Так… Прекрасно, прекрасно, — он засветил огонек на конце своей палочки и, выуживая из ящичка склянки, рассматривал их на свет. — Этого у меня еще достаточно… Это может пригодиться… О, а вот это мне давно не попадалось. Какая замечательная чистота… Прекрасно, — вдоволь налюбовавшись (и даже нанюхавшись), Олливандер сложил склянки обратно, опустил крышку ящичка и, нежно ее поглаживая, поинтересовался: — И сколько же молодой человек желает получить за свой товар?

Элазар привычно изобразил покорность.

— Сколько почтенный мастер Олливандер сочтет нужным, господин мой, — ответил он, снова кланяясь. — Взгляни, товар подобного качества ты больше не встретишь.

Олливандер мигнул своими лунными глазами.

— Что же вам ответить, молодой человек, — ласково проблеял он. — Времена нынче тяжелые… Увы, нынешние маги уже не ценят наше ремесло так, как в былые дни. Профаны, изготавливающие бездушные дешевые палочки, сбивают нам цену… С прискорбием я замечаю, что даже у вашего спутника волшебная палочка сработана этим магглорожденным выскочкой, Джеффри Кидделлом, недостойным звания мастера, — Олливандер обратил печальный взгляд к палочке Годрика.

Годрик обиделся за свою палочку.

— Я вам, конечно, не указ, господин палочник, — пробурчал он, — я в вашем ремесле не знаток; но на палочку мою напраслину не возводите. Может, она и покороче ваших будет, но служила мне верой и правдой с тех пор, как мастер Джеффри Кидделл ее для меня изготовил. А что до Кидделлова умения — тут я судить не могу, а всё же человек он хороший и праведный христианин, не чета некоторым.

Но ни Элазар, ни Олливандер его уже не слушали: их полностью захватил торг.

— Ваш родственник в Лондоне, мастер Джерейнт Олливандер, — убеждал Элазар, — всякий раз предлагал мне не меньше двенадцати кнатов за склянку.

— Оно и понятно, в Лондоне — не то что у нас, — прибеднялся Олливандер, — в Лондоне цены иные… А мы люди скромные, провинциальные, и оборот у нас совсем другой, и клиенты не те. Бывает, и за месяц не продашь ни одной палочки… А тут еще они притесняют: душат своими налогами, не дают вести торговлю открыто. Велели вот всем нашим замазать окна, выходящие на их улицы. Того и гляди, погонят нас из города… Шесть кнатов за склянку, молодой человек, — Олливандер прижал руки к груди. — Клянусь, хотел бы дать больше — но, увы, не могу при всем моем желании.

Элазар сделал вид, что собирается уходить.

— Своей ценой, — сказал он, берясь за ящик, — ты наносишь оскорбление моей многолетней кропотливой работе, многоуважаемый мастер Олливандер.

Олливандер вцепился костлявыми пальцами в ящик, не желая с ним расставаться.

— Зачем же так огорчаться, молодой человек? Какие нынче нетерпеливые пошли юноши, слова им не скажи… Семь, семь кнатов за склянку — и закончим на этом, — и Олливандер поторопился спрятать ящичек под прилавок.

— Досточтимый мастер Олливандер, я соглашусь лишь из моего искреннего почтения к твоим сединам, — ответствовал Элазар и сразу же жестко добавил: — Так уж и быть, восемь кнатов за склянку — если прибавишь к ним волшебную палочку для моего ученика. Бенцион! — крикнул он в дверь. — Поди сюда, отрок. А ты, сэр рыцарь, пригляди за повозкой вместо Бени.

Реувен метнула на Элазара возмущенный взгляд. «Моего ученика»! Он, недоучка, бросивший иешиву ради пустой маггловской славы, не посвященный в последние, самые сокровенные, тайны и не державший экзамен перед старейшинами, еще смеет брать себе учеников!

Олливандер поцокал языком.

— Ах, молодой человек, молодой челове-е-ек, — заохал он. — Что вы со мною творите? Разоряете бедного старого мастера Олливандера, обираете до последнего гроша, ох, Господь милосердный. Пожалуйте, юноша, — сказал он Бенциону с глубочайшей печалью в голосе. — Для вас — мой лучший товар, — Олливандер порылся под прилавком и выставил перед Бени продолговатый ящичек с волшебными палочками самого что ни на есть низкого сорта.

Бени удивленно посмотрел сначала на палочки, потом — на мастера Олливандера.

— Разве вы не сделаете все необходимые замеры, чтобы подобрать для меня подходящую палочку?

Олливандер не ответил — он отсчитывал монеты под зорким присмотром Элазара.

Бени поднялся на цыпочки и прошептал на ухо своему новоприобретенному учителю:

— Рабби Элазар, я не хочу дешевую палочку.

Элазар взглянул на него с одобрением.

— Верно, Бенцион. Давай-ка, попробуй вот эту, — Элазар по-хозяйски огляделся и, выдвинув один из ящичков, расставленных по всем стенам, вытащил оттуда волшебную палочку.

Олливандер заломил руки.

— Дуб, девять дюймов, перо феникса, — мгновенно определил он. — Постойте, молодой человек! Мы так не уговаривались!

Бени помахал палочкой — ничего не произошло. Олливандер было вздохнул с облегчением, но Элазар, порывшись в ящичках, выудил оттуда еще одну.

— Молодой человек, но позвольте!.. Девять дюймов, бук, растолченная кость висельника… Не лучше ли юноше выбрать палочку попроще? Чересчур сильные палочки дурно влияют на магическую силу еще неокрепших магов…

— На магическую силу дурно влияют палочки дешевые, — отрезал Элазар и сунул Бенциону в руки следующую палочку. — Попробуй эту.

Мастер Олливандер схватился за голову.

— Сосна, сердечная жила утопленницы, семь с половиной дюймов… Вы же меня без ножа режете, молодой человек! — с ужасом он наблюдал за тем, как Элазар бесцеремонно опустошает его ящички и всучивает мальчишке волшебные палочки одну за другой. — Двенадцать дюймов, яблоня, хвост саламандры… О, пощадите! Падуб, зуб обезглавленной монашки, восемь дюймов… Клен, шерсть оборотня, шесть с половиной дюймов…

Наконец, Бени взмахнул очередной палочкой — и из нее вылетел сноп зеленых и серебряных искр. Зеленые отсветы заплясали на лице Элазара и в блестящих черных глазах Бени.

— Отлично. Мы берем эту, — сообщил Элазар обескураженному Олливандеру. От пережитых потрясений тот, казалось, готов был потерять сознание.

— О нет, только не эту! — вскрикнул он. — Этой палочке цены нет! Тис, пятнадцать дюймов, волос нерожденного младенца. Вы хоть представляете, молодой человек, какая это редкость? Такой палочки не было и, наверное, не будет еще множество лет!

Элазар усмехнулся — только мысленно. Не отвечая Олливандеру, он скомандовал Бени:

— Ну же, Бенцион, опробуй ее. Попытайся сделать что-нибудь из того, что у тебя хорошо получается.

Воодушевленный, Бени начертил в воздухе причудливый знак. Раздался треск, палочка выплюнула облачко дыма, запахло серой — и по полу лавки побежали проворные тараканы.

Мастер Олливандер не знал, за что и хвататься — за сердце или за свою волшебную палочку.

— Что ты наделал, неразумный юнец! — выдохнул он, в конце концов схватившись за палочку и посылая в тараканов смертельные заклятия. — Ты и представить себе не можешь, какой непоправимый ущерб могут нанести насекомые моему товару!

Заслышав шум, поднявшийся в лавке, Годрик вбежал туда с обнаженным мечом.

— Во имя всего святого, что у вас стряслось?!

— Бени опять наслал тараканов, — посмеиваясь ответил Элазар.

Годрик фыркнул.

— Ну так что за беда? Странный вы народ, господа колдуны. Чуть что — давай палочками махать, когда можно просто вот так — оп! — и всё, нет паразита. Я в сарацинских землях этаким образом и скорпионов давил, — и Годрик принялся давить тараканов ногами, оглушительно топая.

Это стало для мастера Олливандера последней каплей. Обессилевший, он опустился в деревянное кресло позади прилавка и простонал, замахав на посетителей руками:

— Забирайте! Забирайте палочку, деньги, всё что угодно — только убирайтесь отсюда! Чтобы ноги вашей больше здесь не было!..

Элазара не пришлось просить дважды. Проворно собрав с прилавка монеты, он подтолкнул к двери довольного «обновкой» Бени и вышел вместе с Реувен и Годриком.

— Ого, а у мальца-то палочка куда длиннее моей, — завистливо произнес Годрик, разглядывая волшебную палочку Бенциона. — Эх, значит, надул-таки меня этот пройдоха мастер Кидделл!

В трактире им подали кувшин эля, хлеб и густую похлебку с бараниной. Элазар, Реувен, Годрик и Бени расположились вокруг стола в дальнем от двери углу, почти неосвещенном — и оттого на них никто не обращал внимания, а они видели всех. Реувен, оцепеневшая от усталости и от обилия магглов вокруг, бездумно наблюдала за посетителями, от которых не было отбою в базарный день. Их лица — хмурые, веселые, хитрые, добродушные, тупые — проплывали перед ней, словно маски в уличном представлении. Хриплые голоса, стук кружек, топот ног, грохот отодвигаемых столов сливались в один непрекращающийся гул. Реувен, доселе лишь изредка покидавшей квартал волшебников и уж тем более не бывавшей за пределами Лондона, было здесь не по себе. Ее одолевали мрачные думы. Ей хотелось вернуться домой, в родной квартал, пусть даже и разрушенный; его обитатели, верно, уже начали оправляться после учиненного магглами погрома, и Косой рынок снова шумит, а почтенные маги — те из них, кто пережил постигшую лондонских волшебников беду, — вновь уповают на защиту очередной епископской привилегии, купленной за их золото. С тоской Реувен вспоминала иешиву, в стенах которой познавала весь мир, и отца, ее мудрого наставника и проводника на тернистых дорогах знаний, единственного близкого ей человека. Реувен чувствовала себя одинокой и потерянной, совсем чужой в этом враждебном царстве немагов; ей казалось, что стоит ей допустить хоть одно неверное движение — и все они, подобно диким зверям, набросятся на нее. Даже Элазар не был на ее стороне — не маггл, но уже и не истинный маг из квартала волшебников, а нечто посередине, зыбкое и изменчивое. Душа Реувен отчаянно рвалась домой: то, что ее окружало, пугало ее, а далекий Хогвартс казался фантомом, иллюзией, просто еще одной выдумкой Элазара. Но Реувен понимала, что дороги назад нет: теперь, после погрома, община, и без того осуждавшая Реувен и ее отца, обратится против нее. Реувен хорошо помнила безобразную сцену в бейт-кнесете, когда старейшины, казалось, были готовы разорвать ее и ее отца на куски, как несчастную Гипатию, с которой отец любил сравнивать свою Реувен. Теперь, когда погиб учитель Абигдор, чей авторитет до поры до времени сдерживал закостеневших в мракобесии старцев, ничто не помешает им перейти последнюю черту. Истинные виновники несчастья, Ноэл из Лонгботтома и его фениксианцы, недоступны почтенным магам; старейшины будут искать, на ком выместить свою бессильную злобу — и кто-нибудь непременно вспомнит «пророческие» слова почтенного Эшбаала бен Барзилая, принявшего мученическую смерть: «Опомнись, неразумный раб пристрастия к своей дочери, — своим святотатством навлечешь ты на нас новые казни египетские!» Каркающий голос Блэка, гремевший в бейт-кнесете, вновь зазвучал в ушах Реувен. Оттого она и согласилась тогда, после спора со старейшинами, на предложение Элазара, оттого решилась покинуть Лондон ради неведомого Хогвартса — убедившись, что в родном квартале ее не ждет ничего, кроме неприязни и противодействия, что бы она ни сделала. Даже если бы ей вдруг удалось создать философский камень и превратить свинец и олово в золото, почтенные маги осудили бы Реувен за то, что своим изобретением она посмела отнять хлеб у семьи Гринготтов. Реувен горько усмехнулась. Она внезапно осознала, что со своим умом, со своим стремлением к логике, а значит — к справедливости, она всегда и везде была чужой — здесь, среди магглов, ничуть не больше, чем в родном квартале волшебников.

Изумленный возглас Годрика заставил Реувен очнуться. Вздрогнув от неожиданности, она посмотрела на рыцаря, который только было потянулся за куском баранины, когда обнаружил, что кто-то тянет котелок в противоположную сторону. Годрик отдернул руку и схватился за меч.

— Что за чертовщина?!

Не успел он и глазом моргнуть, как котелок оказался на другом краю стола, а вслед за этим из полумрака откуда ни возьмись появилось странное существо. Оно чем-то смахивало на гоблина, но всё же гоблином не было — во всяком случае, не таким, какие встречались Годрику: этот был гораздо крупнее и не настолько уродливым, если не считать правой руки, высохшей и скрюченной. Зубы, хоть и острые, не слишком торчали изо рта, цвет кожи, пусть и несколько нездоровый, всё же не был зеленовато-серым, большие уши с заостренными кончиками почти полностью скрывались под сальными волнистыми волосами, прилизанными и расчесанными на пробор. Существо было одето не по-гоблински, в необработанные шкуры, а очень даже по-человечьи и даже с некоторым щегольством.

— Ты еще кто такой? — нахмурился Годрик.

Существо церемонно поклонилось.

— Морхозий Гринготт, к вашим услугам, — произнес он скрипучим голосом. — Меня прислал мастер Левиафан.

— Мастер Леви Гринготт? Неужели ему удалось избегнуть страшной участи наших родичей? Хвала небесам! — воскликнул Элазар с притворной радостью и даже воздел руки в молитвенном жесте.

Морхозий присел на лавку рядом с Реувен, напротив Годрика, и принялся проворно обгладывать баранью кость.

— Разумеется, — отозвался он, премерзко чавкая. — Нашу семью никогда не затрагивают несчастья, постигающие магов-людей. Мы всегда предвидим опасность и заблаговременно вывозим свои капиталы в безопасное место. А вы как думали? Иначе Гринготты не были бы Гринготтами, величайшими ростовщиками магического мира!

— Капиталы капиталами, а как я погляжу, твои богатые родственнички даже харчей тебе в дорогу не дали, — хмыкнул Годрик, наблюдая за тем, как гоблин жадно обгладывает одну кость за другой.

Морхозий хлебнул эля прямо из кувшина.

— Дорожные расходы всегда берет на себя клиент, — заявил он. — Таковы наши правила.

— Хороши правила! — рассмеялся Годрик. Он крепко вцепился в последнее баранье ребрышко в котелке и после непродолжительной борьбы вырвал ее из загребущих гоблинских пальцев. Морхозий, однако, не растерялся и, придвинув котелок обратно к себе, быстро вычерпал оставшуюся на дне похлебку.

Элазар следил за Гринготтом взглядом, полным ненависти: прежде он втайне надеялся, что все Гринготты ограблены и перебиты, и ему не придется возвращать им долг.

— С какой же целью ты, многоуважаемый мастер Гринготт, прибыл в этот город? — поинтересовался Элазар, морщась так, будто проглотил горькое снадобье.

Гоблин покончил с похлебкой и принялся за хлеб.

— Дядюшка Леви отправил меня проследить за возвращением долга, — объяснил он, ловко отламывая куски хлеба левой, здоровой, рукой и придерживая краюху скрюченной правой. — У нашей семьи нет представителей в этом Арг… Аргх… Ар-р-ргхайле, — у Морхозия невольно вышло раскатистое гоблинское «р». — Посему дядюшка Леви распорядился, чтобы я поехал с вами и от имени Гринготтов в назначенные сроки получал от вас положенные выплаты по процентам.

Годрик с сожалением посмотрел на горку обглоданных гоблином костей.

— Господин Слизерин, надеюсь, ты не станешь брать с собой этого проглота? Он же нас объест, как пить дать объест! Сдается мне, неспроста его родственнички-скряги задумали нам его сплавить — самим такого кормить накладно, хотят, значит, чтобы он теперь за наш счет столовался.

Морхозий и бровью не повел.

— Наша семья заключила сделку не с вами, господин рыцарь, — заметил он. — Если не ошибаюсь, вы и сами столуетесь за счет досточтимого господина Элазара.

— Ну так что ж, что столуюсь? От меня хотя бы прок есть! — вспылил Годрик — его всё еще огорчала утрата баранины. — Бьюсь об заклад, мой меч еще послужит господину чародею добрую службу, — с этими словами Годрик со стуком положил на стол перед гоблином свой волшебный меч. — А ты? Какая польза от тебя, недомерка, да еще и увечного? Верно, не шибко-то ценят тебя твои родичи, раз не побоялись отправить черт знает куда, за тридевять земель!

Морхозий, похоже, пропустил слова разгневанного рыцаря мимо своих больших ушей — вместо этого он уставился на Годриков меч.

— О-о-о, меч гоблинской работы, — протянул Морхозий, пробежав по сияющему клинку пальцами здоровой руки. — Сэр рыцарь, должно быть, сказочно богат, раз смог позволить себе заказать меч у гоблинского оружейника.

Годрик попытался не подать виду, что польщен, но притворщик из него, в отличие от Элазара, был никудышный.

— И не просто у оружейника, а у самого гоблинского короля Рагнука Первого! — похвастался он.

Морхозий сверкнул на Годрика колкими желтыми глазами.

— Так вот, значит, что это за меч, — проговорил он. — Теперь я понимаю, каким образом изделие гоблинов оказалось в руках безземельного рыцаря-наемника. Годрик Гриффиндор, я полагаю?

Годрик почуял неладное.

— Если ты о том, что я его украл, так это совершенная неправда, — сказал он, мгновенно помрачнев. — Ишь ты, как у вашей нечестивой братии слухи разлетаются — один гоблин соврал, другой тут же подхватил. Знал бы, зарубил бы проклятого нехристя Рагнука его же мечом, едва он его сковал — тем паче, говорят, меч, закаленный в крови нелюдя, обладает чудесной силой.

Морхозий обнажил острые зубы в примирительной улыбке — но все-таки улыбка эта была гоблинская, а значит, хищная.

— Претензии гоблинов-оружейников нашей семье неинтересны, — произнес он. — Мы не вмешиваемся в конфликты между людьми и нелюдями. Гринготты предпочитают жить с людьми в мире. Наша стихия — финансы, а не раздоры.

— Оно и видно, — проворчал Годрик, все еще обиженный. — Вон как глазенки-то у тебя забегали, стоило только рубины на моем мече увидеть.

Элазар вмешался: его беспокоило другое.

— Так что же? Значит, ты, мастер Гринготт, проделаешь с нами весь путь до Аргайла и останешься в Хогвартсе до тех пор, пока мы не рассчитаемся с вашей семьей? — спросил он. Элазару стоило большого труда скрывать раздражение.

— Именно так, — с важностью наклонил голову Морхозий.

— Боюсь, ты не совсем представляешь себе все опасности и трудности, которые ожидают нас в нашем путешествии, — сделал Элазар еще одну попытку.

Гринготт подался вперед, нацелив на Элазара свой огромный нос.

— О нет, господин Элазар, — возразил он, — напротив, это вы не совсем представляете себе все опасности и трудности, которые ожидают тех, кто надеется обмануть семью Гринготт, — Элазар не нашелся, что ответить. Морхозий продолжал: — Я отправляюсь с вами, господин Элазар. Это одно из обязательных условий Гринготтов, и вы уже дали на него письменное согласие, когда поставили свою подпись под договором.

Последняя фраза отчего-то показалась Годрику до невозможности забавной.

— Скажи-ка, господин чародей, — он хлопнул Элазара по колену, — а не кровью ли ты этот договор подписывал?

Элазар наградил его испепеляющим взглядом.

Они завидели эту деревню издалека. Солнце клонилось к западу, но на небе не было ни облачка, и свет был еще ярок. Словно гнилые зубы, чернели на горизонте очертания жалких лачуг, а вокруг простирались поля, тихо шумевшие под изредка налетавшим ветром.

— Слава Создателю, наконец-то мы проведем ночь под крышей, а не под открытым небом, — пробормотал Годрик. Они шли уже много дней, останавливаясь лишь на краткий сон, и часто постелью им служили их собственные плащи. Их деньги иссякали. Правда, золотые галлеоны, зашитые дальновидным Элазаром в пояс, остались нетронутыми, потому что когда-то он поскупился их разменять на маггловские деньги. Теперь же разменивать их было негде, и Элазар решил экономить: не платить за ночлег в придорожных харчевнях и постоялых дворах, встречавшихся им по пути, а ночевать где придется — в селениях, если пустят, или вообще на голой земле — до тех пор, пока им не встретится город, а в городе — лавка менялы. Погода стояла ясная, но долгая дорога измотала путников, и теперь все они воспрянули, надеясь найти в деревне приют и пополнить запасы провизии.

Они шли мимо полей: Бени, одер, везущий повозку, и кобыла, к этой повозке привязанная, — впереди, Элазар, Реувен, Годрик и Морхозий — следом. Стояла необычайная тишина. Ветер стих, и ни один колос не качался. Всё будто замерло. Реувен брела из последних сил, да и Элазар с Бени, похоже, думали только об отдыхе — пусть даже и на соломе в сарае, смердящем скотом. Вечно голодный Морхозий то и дело поводил носом, точно надеялся унюхать что-нибудь съестное. Даже Годрик, привыкший к долгим путешествиям, но не привыкший совершать их пешком, понурился и исподлобья оглядывал расстилающиеся вокруг пашни.

— Что-то тут неладно, — наконец-то проговорил он. Сойдя с дороги, он подошел к краю поля, потер колос между ладоней и показал спутникам упавшие с колоска пшеничные зерна. — Гляньте-ка, зерно-то уже поспело, — сказал Годрик. — Колосья осыпаются, а поля стоят неубранные, и ни одной жницы не видать.

— Должно, жнецы разошлись по домам, — предположил Элазар. — Дело к вечеру.

— Да нет, господин чародей. Как я погляжу, тут ни одна полоса еще не сжата, — возразил Годрик. — Не нравится мне это. Дурное у меня предчувствие… Лучше бы нам обойти эту деревню стороной.

Элазар, весь в испарине — не то от усталости, не то от неведомой немочи, донимавшей его вот уже полгода, — с неудовольствием покосился на Годрика.

— Лошадям нужен отдых, — сказал он. — Да и нам отдохнуть не помешает. К тому же, было бы неплохо пополнить в деревне наши запасы еды и воды.

— Как знаешь, господин чародей, — вздохнул Годрик и замолчал. Больше он ничего не сказал, но его туманное предостережение словно бы повисло над путниками предвестником грядущей беды. Им передалась тревога Годрика — и всем стало не по себе, пусть даже они и сами не смогли бы объяснить, отчего. Они шли по безмолвной земле с тихо осыпавшимися в безветрии колосьями по обе стороны дороги и обеспокоенно поглядывали по сторонам.

В молчании они вошли в деревню. Первый дом, встретившийся им, выглядел покинутым: запертая дверь, закрытые ставни, изнутри не доносилось ни звука. В этом не было ничего пугающего, но после слов Годрика запертая лачуга увиделась путникам недобрым знаком. Стыдясь показать друг другу свой страх, они двинулись дальше, но и следующий дом, и хлев за ним, и все другие постройки, мимо которых проходили Элазар и его спутники, оказались запертыми, а дворы — безлюдными, словно все жители деревни в одночасье бросили свои дома и ушли… или исчезли, унесенные неведомой силой.

— Может, они все пошли на ярмарку? — предположил Бени, хотя и сам в это не верил.

— Что, даже малые дети и дряхлые старики? И всю скотину с собою на ярмарку прихватили? Нет, — Годрик сжал рукоять меча, словно это придавало ему храбрости, — тут что-то другое. Слышите, как тихо кругом? Ни мычания, ни блеяния — а ведь в такое время скотину уже загоняют в хлева. И куры не квохчут. Что, если крестьянам грозила беда? Они могли прослышать о нападении и, собрав свое добро, отправиться в замок своего лорда, под защиту его стен, — Годрику и самому хотелось, чтобы его опасения оказались напрасными.

Элазар засомневался.

— Я не слышал ни о каких междоусобицах в здешних краях, — сказал он. — Действительно, какая странная тишина…

Все невольно прислушались — и тишина, которую они почувствовали в эти мгновения почти физически, неприятно их поразила. Мерно поскрипывали колеса повозки — этот звук разносился далеко вокруг. Солнце садилось, закат окрасил небо, от домов протянулись длинные тени. Слепо глядели закрытые ставнями окна. Притихшие дома казались притаившимися в засаде чудовищами, и за каждым углом, чудилось, скрывалось зло. Бени с боязнью поглядывал на запертые двери: его не покидало ощущение, что кто-то стоит за дверьми и наблюдает за ними через щели — кто-то ужасный. Бени крепче сжал палочку вспотевшей рукой.

Какой-то неясный запах, который путники ощутили еще при входе в деревню, теперь усилился. Морхозий втянул носом воздух.

— Вы тоже это чуете? Этот запах, — произнес он громким шепотом — в устах гоблина он прозвучал весьма зловеще.

Остальные принюхались.

— Да, — сказала Реувен. — И правда чем-то пахнет. Как будто…

— …тухлятиной, — закончил за нее Элазар.

Воцарилось мрачное молчание.

— Точно, тухлятиной, — подтвердил Морхозий, шмыгая большим носом. — Это оттуда несет, из домов. Ставни и двери закрыты, поэтому не сильно смердит. Там что-то разлагается.

— Ради всего святого, заткнись, — простонал Годрик.

Заставляя себя не прислушиваться к омерзительному запаху — и не задумываться о том, что этот запах источает, — они вышли на открытое пространство, окруженный угрюмыми домами пятачок утоптанной земли с общей печью и колодцем. В самом центре чернел деревянный столб — и нечто к нему привязанное.

— Что это? — прошептал испуганный Бени, юркнув за спину Элазара.

Они медленно подошли ближе. Среди домов уже сгущались сумерки, но здесь еще оставался бледнеющий солнечный свет — и в этом свете они разглядели почерневший, обуглившийся труп женщины с заведенными за столб руками, лицом, чьи черты стерло пламя, и разинутым в безмолвном крике ртом. У ног трупа лежал пес; облезлый, страшно исхудавший, с паршивой шерстью и выпирающими ребрами, он приподнял голову, почуяв чужаков, и предостерегающе зарычал. Потом тяжело поднялся на ноги, ткнулся носом в ступни покойницы, издал какой-то жалобный звук, будто охнул, и опять лег, уронив голову на лапы.

— Бедняга, — сказал сердобольный Годрик. — Наверно, это была его хозяйка.

Услышав его голос, пес опять приподнял голову и вопросительно взглянул на Годрика, силясь его понять; оглянулся на мертвую хозяйку, обежал вокруг столба и отошел на несколько шагов в сторону, словно звал ее с собой. Постоял так, повиливая опущенным хвостом и весь дрожа, — под плешивой шкурой заходили ребра, — но вскоре, видя, что хозяйка не желает уходить, послушно вернулся на свое место у ее ног.

Бени порылся в повозке и бросил псу сухарь.

— Не приманивай его, — сказала Реувен.

Пес заметил сухарь и жадно на него уставился, но не подошел — трусил.

— У нас самих скоро не останется еды, а ты раздаешь ее собакам, — фыркнул Элазар.

Потрясенные, они стояли перед потемневшим от копоти столбом и рассматривали обгоревшие останки безымянной женщины. Сама по себе смерть ни для кого из них не была в новинку — но здесь их глазам открылось нечто иное, нечто необъяснимое в своей жестокости и оттого пугающее.

— Они казнили человека, — задумчиво проговорила Реувен. — Сожгли заживо. Но почему? Разве смердам дозволено устраивать казни?

— Не дозволено, — сказал Элазар. — И если они ее сожгли, то где поленья или вязанки хвороста? Должны были остаться хотя бы головешки.

— Она была ведьмой, — раздался позади них слабый голос.

Это был голос словно из потустороннего мира — во всяком случае, так показалось Элазару и его спутникам. Элазар и Реувен обернулись, молниеносно выхватив палочки; Годрик обнажил меч. Они замерли, вглядываясь в сумрак, и поначалу никого не увидели; но через несколько мгновений в густой тени одного из домов различили человека. Он сидел на земле, прислонившись к стене — так, словно уже не мог подняться.

— Она была ведьмой, — повторил он, с трудом приподнимая руку и указывая на сожженную. — Это она прокляла нас, обрекла на мучительную смерть — так сказал тот проповедник, что был здесь недавно. Он узнал это по тому, что она единственная из всей деревни не заразилась. Ноэл из Лонгботтома — так звали того монаха. Он сжег ведьму и ушел. Мы — те, кто еще остался жив, — надеялись, что с ее смертью исчезнет и наша хворь, но мы ошибались. Люди запирались в домах, уповая, что болезнь их минует, но проклятие не остановить замками и засовами… В конце концов Костлявая забрала всю мою паству. Я ходил из дома в дом, утешая страждущих и отпуская им грехи, пока мог держаться на ногах…

Элазар произнес заклинание, и умирающий свет солнца захлестнуло колдовское сияние. Теперь они смогли разглядеть, что человек одет как священник и что на шее у него темнеют вздутия, сочащиеся какой-то вязкой жидкостью.

— Чума, — выдохнул Элазар и прикрыл лицо рукавом.

— Дьявол, — Годрик тоже закрыл рукой нос и рот. — Видал я такое в сарацинских землях — даже нехристям не пожелаешь; вот уж не думал, что Черная Смерть и сюда доберется. Этого еще недоставало. Чуяло мое сердце, что не следовало нам заходить в эту треклятую деревню!

— Вот что за запах мы почувствовали — зловоние гниющих тел, — поняла Реувен. — Жители деревни заперлись в своих домах, чтобы пережить эпидемию; но они уже были больны и больше не вышли. Они умерли там, а их тела начали разлагаться… Скорее уйдем отсюда, пока гибельные миазмы чумных тел не сгубили и нас.

Не оглядываясь на испускающего дух священника, они бросились вон из деревни. Элазар жестоко погонял одра, Бени почти бежал, а Годрик изо всех сил старался не дышать. Закат уже залил небо багрянцем, и беглецам, чьи глаза были затуманены страхом, деревня виделась затопленной кровью. Не чуя ног под собой они вырвались, наконец, из гнездилища Смерти и не сбавляя шагу двинулись по дороге, желая уйти от зачумленной деревни как можно дальше. Вдруг Бени воскликнул:

— Послушайте! А где мастер Гринготт?

Путники растерянно поглядели друг на друга.

— Должно быть, он отстал от нас, когда мы покидали деревню, — сказала Реувен.

— Я ни за какие сокровища не вернусь в это чумное место — тем более, ради гоблина, — поспешно проговорил Годрик.

— Я тоже, — кивнул Элазар. — Мы и без того дышали миазмами чумы опасно долго. Если представитель Гринготтов отстал от нас — тем лучше, — и едва Элазар произнес это, как Морхозий появился у него за спиной словно по волшебству.

Годрик развел руками.

— Вот те на! Ты где пропадал, ушастый нечестивец? Поглядите, — он со смехом ткнул в Морхозия пальцем, — у всего гоблинского племени горб растет сзади, а у этого спереди вырос!

И правда, у Морхозия за пазухой проступали очертания чего-то округлого. Это оказалась голова сыра — гоблин вытащил ее и впился в сыр своими острыми зубами.

— Уж не в чумной ли деревне ты разжился этим сыром, окаянный?! — ужаснулся Годрик. — Ты что, хочешь закончить как тот бедолага-священник?!

Морхозий как ни в чем не бывало продолжал уписывать сыр.

— Гоблинов чума не берет, — сообщил он с важностью.

— Верно… Они ее только разносят, — пробормотал Элазар себе под нос. Какое-то время, пока Гринготта не было, Элазар позволил себе лелеять надежду, что тот больше не вернется; и, когда гоблин вновь объявился среди них, Элазар испытал разочарование.

— Как вы думаете, — произнесла Реувен, ни к кому, по сути, не обращаясь, — чуму и в самом деле наслала та ведьма? Если она настолько могущественна, то почему позволила монаху схватить ее и казнить? О, всемилостивый Боже! — вдруг ахнула Реувен. — Ноэл из Лонгботтома побывал в той деревне! Как он там оказался?! В том же месте, почти в то же время, что и мы с вами!

— А может, Ноэл из Лонгботтома побывал здесь еще до того, как пришел в наш квартал? Может, он сжег ведьму по дороге в Лондон? — робко спросил Бени.

Годрик мотнул головой.

— Такого никак не может быть, — возразил он. — Повидал я чумных на Востоке — если уж на теле повылазила чума, то самое время петь самому себе отходную: дольше шести дней ты ни за что не протянешь. А священник сказал, что, когда этот бесноватый монах к ним явился, в деревне все уже крепко занедужили — кроме той ведьмы — и сам священник тогда уже был хворый. Однако же мы с вами застали его еще живым, хоть и на последнем издыхании.

— Логично предположить, что с того дня, когда Ноэл из Лонгботтома устроил расправу над ведьмой в деревне, прошло не более шести дней, — заключила Реувен. — Даже если бы Ноэл со своими приспешниками проделал путь от деревни до Лондона за шесть дней, к этим дням нужно еще прибавить те дни, которые мы сами потратили на дорогу сюда (ведь мы вышли в путь уже после того, как Ноэл пришел в Лондон). Следовательно, мы не застали бы священника в живых, если бы Ноэл побывал здесь до погрома в нашем квартале.

— Вот-вот, об этом я и толкую, — сказал Годрик. — Уж на пальцах-то рук я умею сосчитать; а если что, у меня и на ногах пальцы имеются! — попытался он пошутить, чтобы не подать виду, что тоже встревожен.

Элазар остановился, ошеломленный внезапным подозрением. Прежде все его мысли занимала страшная картина чумного запустения, увиденного ими в деревне, и он почти не обратил внимания на бормотание священника о Ноэле из Лонгботтома. Теперь же его словно громом поразило:

— То есть, вы хотите сказать, что Ноэл… возможно… выслеживает нас?

Реувен почувствовала, как страх сжимает ей горло. Перед глазами всё еще стояла черная фигура сожженной заживо ведьмы, и Реувен мгновенно пришло в голову: на месте несчастной женщины мог оказаться любой из них — даже она сама. Реувен похолодела.

— Если это так и он ищет нас, — произнесла она еле слышно, — наша участь предрешена.

— Погоди, Реувен, — сказал Элазар. — Ту ведьму Ноэл сжег, верно? Она была невежественной деревенской колдуньей и наверняка не знала, как защититься от огня. Но мы-то с тобой знаем. К тому же, вполне вероятно, что сожженная ведьма в действительности ведьмой не являлась, а лишь обманывала себя — или других. Ты же знаешь, есть такие магглы — особенно женщины — которые выдают себя за колдунов и верят, что по ночам они летают по воздуху верхом на козлах и кочергах, в то время как всё это не более чем плод их больного воображения. А есть и такие, кто притворяется колдуном ради наживы, чтобы запугать и обобрать односельчан. Возможно, та женщина, которую сжег Ноэл, и вовсе не обладала никакими магическими способностями. Вот почему Ноэл из Лонгботтома смог ее одолеть.

Реувен покачала головой.

— Но Эшбаал Блэк и другие торговцы с Косого рынка были настоящими магами, — возразила она, — и тем не менее не смогли себя спасти.

Наступило тягостное молчание. Они шли, бездумно глядя вперед, на тускло белеющую в сумерках дорогу, и каждого одолевали тревожные мысли. Деревня, опустошенная чумой, являлась им теперь призраком чего-то еще более ужасного, которое ждало их впереди; словно все их кошмары и опасения стянулись и слились воедино в скопище запертых лачуг, смердящих мертвечиной. Мрачный призрак Ноэла из Лонгботтома вставал над ними — и Годрик видел перед собой его горящие безумной решимостью белые глаза и слышал предсмертные крики несчастного колдунчика, сожженного заживо.

— Смотрите, смотрите! Он идет за нами! — послышался голос Бени.

Годрик содрогнулся: на какое-то мгновение он подумал, что Бени говорит о Ноэле. С колотящимся сердцем он повернулся и посмотрел туда, куда указывал Бени — и увидел облезлого пса из чумной деревни. Тот трусил за ними, прихрамывая, держась на почтительном расстоянии; боязливо пригибал голову к земле и время от времени останавливался, тревожно оглядываясь на деревню.

— Видишь, что ты натворил, недоумок, — со злостью сказал Элазар Бенциону. — Из-за тебя эта паршивая псина увязалась за нами.

Пока на фоне багрового неба темнели очертания деревни, пес следовал за путниками, неуверенно помахивая хвостом — но стоило деревне скрыться из виду, как он остановился. Похоже, псу хотелось отправиться с ними, но он никак не мог на это отважиться — переступал с ноги на ногу, смотрел то назад, на деревню, то на удаляющуюся повозку, тяжело дышал, вывалив язык из пасти. Потом, как будто решившись, пробежал немного вперед, но всё замедлял и замедлял шаг и, наконец, сел на дорогу, с тоской глядя вслед уходящим путникам.

Когда Бени оглянулся, пес всё еще сидел на пустынной дороге — черное пятно в пустоте. Он не двигался, не лаял — просто смотрел им вслед. И вдруг, подняв голову к совсем уже потемневшему небу, завыл — долго, отчаянно, будто плакал; и в этом вое для Бени навсегда воплотилось всё страдание, которое неспособно вместить в себя сердце человеческое.

Дорога вела через лес. Бени, никогда прежде не бывавшему в настоящем лесу, было страшновато и в то же время любопытно. Он с интересом оглядывал деревья, такие высокие, что, если поднять голову и долго смотреть на их кроны, захватывало дух; на толстые стволы, темные, узловатые, обвитые плющом; на дупла, из которых, как казалось фантазеру Бени, на путников настороженно зыркали чьи-то глазки. Они давно миновали опушку, и солнце, еще вовсю светившее за пределами леса, постепенно начало меркнуть, скрываясь за густыми древесными кронами. В лесу было зябко и сыро, пахло землей и прелыми прошлогодними листьями. Часто слух Бени улавливал какие-то шорохи, возню и бормотание где-то неподалеку, но ни один зверь не подходил к дороге, хотя иногда Бени казалось, что он различает неясные силуэты в зеленой полутьме леса. Было очень тихо, только ухала сова (или не сова — городской мальчик не знал голосов птиц), скрипели колеса повозки, фыркали, втягивая ноздрями незнакомые лесные запахи, кобыла и одер, Элазар разговаривал с Реувен. Они на несколько шагов отстали от остальных и вполголоса препирались друг с другом.

— Это просто уму непостижимо, Эли! — говорила Реувен, как всегда волнуясь из-за спора куда больше, чем сдержанный Элазар. — Как ты, выкрест, порвавший с общиной чистокровных волшебников ради служения маггловскому лорду, можешь быть столь нетерпимым к магглорожденным?!

— Моя маленькая Рива, со всем своим острым умом и книжной мудростью ты всё-таки поразительно наивна, — сказал Элазар снисходительным тоном, который очень не понравился Реувен. — Сама посуди: разве в нашем квартале я мог бы подняться выше учителя Абигдора? Почтенные мужи-маги не позволили бы мне руководить даже иешивой, пока я не стал бы таким же дряхлым стариком, как они. И тогда мне еще припоминали бы мое сефардское происхождение. Когда же я принял крещение, мне открылись все пути. Для нашей общины я был всего лишь одним из учеников Абигдора бен Равана, нищим сиротой, которого держат в доме «из милости» — а для магглов я великий волшебник, способный превращать олово в золото и дарить бессмертие.

— То есть обманщик, — заключила Реувен — ей было обидно сознавать, что Элазар покинул дом ее отца (да что греха таить — и ее саму) не ради какой-то благородной и самоотверженной миссии, а всего лишь ради богатства и мирской славы. — Ты можешь возражать мне сколько угодно, — сказала она упрямо, — можешь уподобляться старейшинам, не видящим ничего, кроме отживших свой век обычаев, но я не предам мечту моего отца о бейт-мидраше, в котором магглорожденные смогут учиться бок о бок с чистокровными магами. Дети с магическими способностями рождаются не только в семьях чистокровных волшебников — это данность, которую мы не можем не принять; неразумно закрывать глаза на их существование лишь потому, что тебе и почтенным магам хочется, чтобы колдовской силой обладали только чистокровные. Мой отец верил, что мы должны поделиться своими знаниями с магглорожденными — они имеют на это право не меньшее, чем чистокровные маги; и тогда и мы, мы сами, перестанем быть для магглов чем-то неведомым и пугающим, не вызывающим ничего, кроме страха и враждебности. Закрываясь в своих кварталах, отгораживаясь от немагов, скрывая от них наши знания, мы лишь усугубляем неприязнь, которую они к нам питают — так же, как и ко всему, что они не могут понять. Мы не принимаем магглорожденных, оберегая наши тайные знания — и у магглорожденных остается лишь один путь: постричься в монахи, потому что только монастыри принимают таких, как они. И воспитанные в монастырях маги, которые могли бы поддерживать нас — ибо мы, по сути, их собратья — напротив, становятся нашими гонителями, как Ноэл из Лонгботтома и его Орден Феникса.

Элазар слушал прочувствованную речь Реувен со скептической улыбкой.

— Не думаю, что Ноэл из Лонгботтома получил хоть какое-то магическое образование — пусть и в монастырской школе, — заметил он и, помолчав, добавил: — Это даже забавно, Реувен. Твой отец погиб по вине магглорожденного, ты сама считаешь меня предателем из-за того, что я принял христианство и стал жить среди магглов — но в то же время столь рьяно отстаиваешь право магглорожденных на тайные знания чистокровных волшебников. Неужели ты не замечаешь, о премудрая Реувен, ставящая логику превыше всего, что сама себе противоречишь?

Реувен смутилась. Ей не хотелось признавать его правоту, но в глубине души она понимала, что Элазар, которого Реувен никогда не удавалось прочесть, с легкостью читает ее саму как раскрытую книгу. Она любила своего отца и из любви к нему убеждала себя, что тоже верит в его идею новометодного бейт-мидраша. Реувен видела, насколько отец захвачен своей мечтой, и не смела огорчать его своим неверием; а теперь, когда отца не стало, она должна была во что бы то ни стало воплотить его мечту в реальность: отступничество было бы предательством его памяти. Но всё же даже сейчас, убеждая Элазара в правоте учителя Абигдора, Реувен сама до конца не верила своим словам. Выросшая в квартале волшебников, всю свою жизнь пребывавшая среди чистокровных магов, она словно бы впитала в себя их извечную скрытую ненависть к магглам, их неприятие всего христианского, их отгораживание нас от них. И, отстаивая перед Элазаром идеи своего отца, Реувен едва ли могла себе представить презренных магглорожденных рядом с чистокровными магами.

— Я назвала тебя предателем потому, что ради маггловских денег и пустой славы ты бросил своего учителя, моего отца, — произнесла Реувен наконец — и тихо закончила, будто бы через силу: — и меня.

Элазар рассмеялся:

— Глупышка Реувен, ты до сих пор на меня дуешься?

Реувен сразу же пожалела, что сказала это.

— Элазар! — воскликнула она слишком громко — Годрик, Бени и Морхозий удивленно оглянулись. Реувен понизила голос: — Элазар, ты просто невыносим! Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду. Я говорила вовсе не о… Берегись! — Реувен оттолкнула Элазара и отпрянула сама — за один миг до того, как на них свалилось бы исполинское дерево.

Не успела Реувен опомниться, как лес точно ожил: деревья закачались, послышались крики, топот, из-за стволов на Реувен накатила волна магии. Какие-то люди, диковатые и оборванные, выбежали на дорогу, вооруженные длинными палками. Один из них бросился на Реувен — не раздумывая, почти неосознанно, она выкрикнула магглоотталкивающее заклятье. Оно не подействовало. Реувен пришлось бы несладко, если бы не вовремя подоспевший Годрик — размахнувшись, он одним ударом срубил нападавшему голову и откинул второго, крикнув: «Депульсо!»

— Что они такое?! — выдохнула Реувен. — Они не магглы! — она послала в одного из разбойников Аваду Кедавру — и едва успела защититься от чьего-то магического удара.

— Куда катится этот мир, — пропыхтел Годрик, орудуя мечом и волшебной палочкой одновременно. — Видал я купцов-колдунов, видал и чародеев-монахов — но чтобы, черт возьми, разбойники-маги!.. Это мне совсем не по нутру.

Отбившись от разбойников, преграждавших ей дорогу, Реувен кинулась к Элазару — но их разделило рухнувшее дерево, настолько большое, что Реувен даже не смогла разглядеть Элазара за густыми ветвями. Оглянувшись, она увидела, что еще несколько разбойников облепили повозку. Одра, по-видимому, уже свели. Крепко вцепившись в запряженную кобылу, Бени отчаянно защищался: оглушил одного и наслал целую тучу оводов на другого. Реувен проследила взглядом, как тот, преследуемый оводами, истошно вопя, пробежал мимо. Но повозку осаждали еще трое разбойников, а Бени, не привыкший к палочковой магии, не успевал колдовать и в то же время защищаться. Реувен и Годрик поспешили на помощь.

Между тем Элазар выбрался из-за дерева — вернее, заклинанием взметнул его в воздух и послал в разбойников. Те бросились врассыпную. Не теряя времени, Элазар подбежал к повозке и крикнул спутникам, вскидывая палочку:

— Их слишком много! Все в повозку, живо!

— Но лошадь не сможет… — взволнованно попытался возразить Бени.

— Сможет, — перебил его Элазар. Вскочив на повозку, он прикоснулся кончиком палочки к шее кобылы — и та, пронзительно заржав, поскакала вперед, ослепленная болью. Повозка на немыслимой скорости покатилась через лес, грохоча колесами, подскакивая на ухабах и скрипя так, что казалось, она вот-вот развалится на части. Элазара и его спутников мотало из стороны в сторону, трясло, подбрасывало; они крепко вцепились в края повозки и молили Бога о том, чтобы удержаться. Нахлестываемая заклинаниями Элазара лошадь, вся в мыле, наконец вылетела из леса. Повозка прокатилась по дороге еще немного и остановилась, дернувшись так, что Бени, потеряв равновесие, слетел в густую траву.

Измученная лошадь едва держалась на ногах. Взмыленные бока ходили ходуном; она дрожала и косила на Бени обезумевшим от боли глазом.

— Бедная животина, — пожалел ее Годрик, тяжело спрыгивая с повозки. — Эхе-хе, — прокряхтел он, разминая спину. — Всю задницу себе отбил о ваши треклятые пожитки. И что вы там наложили в повозку, хотел бы я знать? Камни, что ли?

Бени подошел к кобыле и погладил ее по шее.

— Ей же больно, учитель Элазар, — сказал он со слезами в голосе.

Элазар бросил на Бени презрительный взгляд.

— И что? По-другому она бы не вывезла нас всех. Благодаря мне мы спасли нашу повозку и кобылу; а если бы я, подобно тебе, предавался никчемным сантиментам, мы лишились бы в лесу всего, что имеем — да еще и наших жизней в придачу.

— Подумать только, — проговорила Реувен, обращаясь скорее к самой себе, чем к другим. — Разбойники-маги!..

Элазар зло усмехнулся.

— Ну что, Реувен? Всё еще считаешь, что моя нетерпимость к магглорожденным беспочвенна и алогична? Если бы те молодчики, что напали на нас в лесу, владели всеми заклинаниями, которыми владеем мы, наша судьба была бы весьма незавидна.

Реувен чувствовала себя слишком измотанной, чтобы спорить, но все-таки нашла в себе силы ответить:

— Если бы те магглорожденные были разумными, образованными магами (а именно такими воспитал бы их мой отец в своем бейт-мидраше), они, я верю, и вовсе не стали бы разбойниками, ибо злоба всегда проистекает из невежества.

Элазар посмотрел на Реувен как на умалишенную. Он вознамерился сказать ей что-то гадкое — Реувен уже приготовилась дать ему решительный отпор — но вдруг застыл, изменившись в лице. Ехидные слова застряли у Элазара в горле. Он с ужасом поднял глаза на спутников — и тихо, пугающе тихо, сообщил:

— Они срезали с меня кошель вместе с поясом.

— Великий Бог! — ахнула Реувен. — Как же это… А… А галлеоны, золотые галлеоны? Ты же хранил их отдельно. Где они?

У Элазара опять начали дрожать руки.

— Я зашил их в пояс, — сказал он бесцветным голосом.

— Ну и дела, — мрачно протянул Годрик. — Что же, господин чародей? Значит, по твоей милости мы остались без гроша?

— На меня напало с полдюжины этих негодяев! — вскинулся Элазар. — Как, по-твоему, я должен был приглядывать за поясом?! Я и без того едва успевал отбивать их чары!

Тут Бени, всё это время пытавшийся успокоить бедную лошадь, подскочил как ужаленный и отшатнулся от повозки.

— Ай! Там что-то шевелится!

— Час от часу не легче, — пробормотал Годрик.

Держа волшебные палочки наготове, они медленно, с опаской, приблизились к повозке. С помощью магии Элазар осторожно приподнял холст — и из-под него показалась вихрастая голова какого-то тощего длиннолицего паренька. Он настороженно уставился на Элазара и его спутников и громко шмыгнул носом.

— Это один из разбойников! — узнал Бени. — Я оглушил его «Остолбенеем», и он, наверно, свалился в повозку.

— Чем-чем оглушил? — удивилась Реувен.

Бени замялся.

— Ну… «Остолбенеем», — промямлил он, виновато косясь на Реувен и Элазара. — Я слышал, как Ноэл из Лонгботтома использовал это чудное заклятье и… словом… когда на нас напали, я подумал, что тоже могу его использовать. Я ведь знаю не так-то много заклинаний… Только те, что мне удавалось подслушать у дедушки Эшбаала и у других родственников… Но все в роду Барзилаевом — суконщики, и боевых заклятий я от них никогда не слышал. Наверное, мне не следовало применять заклинание магглорожденного…

Элазар не дал ему закончить:

— Ты поступил правильно, Бенцион, — похвалил он. — Отчего бы не использовать их заклинания против них самих?

— О ком это вы говорите? — встрял вихрастый парень. Ему, казалось, и вправду было очень любопытно.

Элазар глянул на него с прищуром.

— О тебе, — сказал он, — и о твоей шайке. Слезай с повозки, ублюдок. Я не хочу, чтобы твои мозги забрызгали мои алхимические инструменты.

Парень прикрылся руками.

— Постой-постой, добрый господин! Остынь, — он опять пошмыгал носом. — Прошу, не убивай меня. Если ты меня убьешь, то не узнаешь, какую выгоду я могу вам принести.

Годрик хлопнул себя по бокам.

— Выгоду! Скажешь тоже! Ты ж нас ограбил, братец!

— Не я, не я, благородный сэр рыцарь, — парень проворно соскочил с повозки и поклонился Годрику — должно быть, принял его за вожака. — Не успел — сознаюсь честно. Как говорится, хвастал кот, что мышей изведет — за мышью погнался, злому псу попался. Но раз уж я тут, в вашей славной… компании, то смогу сослужить вам службу. Видите ли, достопочтенные господа и добродетельная дама, грабитель из меня неважный — зато вор я просто отменный, — парень сделал едва уловимое движение рукой — и вытащил из своего рукава Годрикову ладанку, которую тот привез когда-то из Святой земли.

Годрик, изумившись, пошарил у себя за воротом рубахи.

— Экий ты ловкач! — против собственной воли восхитился он.

— Слова сэра рыцаря — сама истина, — заявил вихрастый, отдавая Годрику его ладанку. — Как вы могли убедиться, милостивые господа и достойная дама, я и в самом деле вам пригожусь. Отгадайте-ка загадку! Что это: сам тяжел, да нести легко? Ну, догадались? Это кошель, полный денег. Путешествовать без деньжат трудно и малоприятно — а я помогу вновь наполнить ваши кошели звонкой монетой. Ну, а за свою честную службу я прошу всего ничего: крышу над головой да миску похлебки перед носом.

Годрик расхохотался:

— Вы только послушайте этого честного вора! Мы еще не решили, оставить ли ему жизнь, а он уже плату себе выторговывает!

— Не гневись, доблестный сэр рыцарь, — паренек опять церемонно поклонился, — но что вам проку от меня мертвого? Денежки ваши пропали: мои лесные друзья давно уже скрылись, теперь ищи их свищи; а я здесь — и как только мы попадем в селение или город (или, на худой конец, встретим кого-нибудь по пути), ваш покорный слуга сразу же достанет вам монету-другую.

Годрик беззлобно пихнул вихрастого рукоятью меча.

— И откуда же ты взялся, этакий проныра?

Парнишка комически приосанился.

— Звать меня Томми, а откуда я родом, я и сам не ведаю, — сказал он. — Я умею подкрадываться, как лисица, и припадать к земле так, что и самый зоркий глаз меня не приметит — и потому друзья кличут меня Краучем.

— Глаз крысы, струна арфы, — бубнил Крауч, приложив губы к горлышку фляги, — пусть вода превратится в эль!

Годрик потерял терпение.

— Что за чепуху ты несешь, братец вор?! Уже в ушах гудит от твоего бормотания.

— Прости своего ничтожного слугу, сэр рыцарь, — сказал Крауч. — Я всего лишь хочу превратить воду в эль. Глаз крысы, струна арфы…

— Как я погляжу, твое заклинание не действует, — хмыкнул Годрик.

— Я бы удивилась, если бы оно подействовало, — вмешалась Реувен. — Любому образованному магу известно, что магия способна изменять некоторые свойства объекта, — цвет, размер, форму, — но изменить саму сущность невозможно, ибо это противоречит законам мироздания.

Годрик почесал в затылке.

— Однако же святые отцы говорят, что Иисус наш Спаситель в Кане Галилейской превратил воду в вино, — возразил он. — Почему бы тогда нашему приятелю не превратить воду в эль? Хотя, сдается мне, твоя правда, госпожа ведьма: если бы волшебники умели превращать воду во что-нибудь покрепче, никто не стал бы платить трактирщикам.

— А может, именно это трактирщики и делают — превращают воду в вино, пока никто не видит, — заметил Крауч, не оставляя попыток наполнить флягу элем вместо воды. — Только эти пройдохи держат свои заклинания в секрете, чтобы самим денежки загребать. Как говорится, рот на замке — монеты в мешке; а коли рот раскрыт, то вовек не будешь сыт.

Годрик нахмурился, всерьез обдумывая предположение Крауча. Надолго замолчали — только Крауч, не отчаиваясь, всё бубнил свое нелепое заклинание.

Элазар шел за повозкой, всё чаще оступаясь и пошатываясь: на него опять накатила болезненная слабость. С тех пор, как они вышли из леса, миновало восемь дней, а вчера утром они прикончили последние остатки еды — поэтому Элазар предпочел списать свое недомогание на обычный голод. В пустом животе и правда неприятно тянуло и урчало. Здешние края оказались безлюдными: в пути им не повстречалось ни деревни, ни монастыря, ни даже путника. По сторонам дороги тянулись бесконечные пустоши. Голод не лучший попутчик, и на душе у Элазара было пасмурно. Впервые за всё время он засомневался, стоило ли ему вообще предпринимать это трудное путешествие в неведомые дали; и теперь, когда они оказались в незнакомых землях без гроша в кошелях и без крошки еды в котомках, Элазар почти разуверился в том, что они когда-нибудь доберутся до Хогвартса. Мучимый безрадостными мыслями и своим недомоганием, Элазар напустился на Крауча:

— Может быть, ты прекратишь валять дурака и займешься, наконец, делом? Мы взяли тебя для того, чтобы облегчить наш путь, — а вместо этого получили нахлебника, от которого до сих пор так и не дождались никакой пользы.

Крауч попробовал «заколдованную» воду, почмокал, проглотил и со вздохом посмотрел на флягу: заклинание не подействовало, и вода осталась всего лишь водой.

— На безвинного сердиться — всё одно, что на козла садиться: и толку нет, и самому во вред, — скороговоркой ответил он Элазару. — Клянусь сердцем моей бедной матушки, которую я никогда не знал, я б и рад взяться за свое ремесло — да только негде. Или ты, почтенный господин Слизерин, видишь где-нибудь богатый город? — Крауч шутовски повертел головой, делая вид, что внимательно осматривается. — Где же он? Или бедный Томми Крауч ослеп? Хвост святой ослицы, какое несчастье!

— Довольно, довольно, — поморщился Элазар. — Незачем паясничать.

Крауч отвесил ему поклон, как будто тот поблагодарил его за представление.

— Конечно, покамест проку от меня было немного, — заявил он, — но вы, добрые люди, до того пришлись мне по душе, что, так уж и быть, я отведу вас туда, где вы сможете вдоволь поесть и сладко поспать.

— В харчевню, что ли? У нас нет денег, братец, — твои же дружки нас обчистили. Забыл? — сказал Годрик.

— Не в харчевню, — ответил Крауч. — Лучше: в замок благородного дома Селвинов! — и Крауч, легко и проворно взбежав на крутой холм, поросший редкими деревцами, торжественно простер руку, указывая на что-то впереди.

Оставив повозку, Элазар и его спутники поднялись за ним следом. За деревьями им открылся пологий склон, спускавшийся вниз, к реке, добротные крестьянские дома за рекой и дальше, на возвышенности — очертания замка с зубчатыми башнями и большим донжоном с узкими язычками флагов, развевающимися по ветру. Восходящее солнце заливало суровые каменные стены ласковым золотисто-розовым сиянием.

— Значит, замок, — задумчиво проговорил Элазар. — И ты утверждаешь, что мы нашли его благодаря тебе? Мы бы всё равно достигли его, двигаясь по дороге — с тобой или без тебя. Кроме того, отчего ты так уверен, что в этом замке нас встретят с распростертыми объятиями — нас, магов?

— Оттого, что тамошний лорд, благородный Этельберт Селвин, любит магов, — победно сообщил Крауч. — Его собственная супруга была ведьма из земель неверных — все в округе это знают; и когда она умерла родами, лорд Селвин едва не потерял рассудок от горя. Говорят, эта восточная колдунья своими нечистыми чарами привязала его к себе — вот почему лорд более не женился, почитая ее память. А единственный сын лорда Селвина от этой ведьмы тоже колдун. Когда он родился, то был необыкновенно большим, как годовалый младенец; на голове у него росли густые черные волосы, а во рту было полно зубов. Ходят слухи, что у ведьминого отпрыска даже хвост имеется. Любой добрый христианин тотчас бы избавился от дьявольского отродья, но лорд Селвин души в мальчишке не чает. А еще сказывают, что…

— Так, говоришь, этот твой лорд Селвин расположен к магам? И его единственный сын — маг… — произнес Элазар, размышляя над чем-то. — Отлично, — наконец сказал он — по его лицу Реувен поняла, что Элазар что-то задумал. — Полагаю, нам стоит повидаться с этим благородным лордом.

* * *

Когда стражники в цветах дома Селвинов провели «господ магов» к своему господину, тот трапезничал в большой, пустой, неуютной зале, всё убранство которой составляли длинный стол и высокое деревянное кресло, в котором сидел сам лорд Этельберт — немолодой мужчина с грубым надменным лицом и холодными глазами. Волосы у него были светлые, редкие, неопределенного цвета; Селвин уже начал лысеть, и его лоб, изборожденный морщинами, казался неестественно высоким. Перед лордом стоял бронзовый кубок, кое-где с вмятинами, и большое блюдо с горой сочного, жирного мяса — при виде такого изобилия у голодных путников потекли слюнки. Они с завистью наблюдали за тем, как лорд Селвин выуживает мясо из блюда, отрывает зубами крупные куски, быстро проглатывает, почти не прожевывая (должно быть, из-за того, что у старого лорда недоставало коренных зубов), а потом делает из кубка хороший глоток вина. С такой же жадностью следили за каждым движением лорда Селвина два огромных косматых волкодава, сидевшие у его ног.

Усилием воли оторвав взгляд от блюда с мясом, Элазар огляделся. Скудность обстановки несколько его обескуражила: голые каменные стены, чадящие факелы, на полу — солома, уже не слишком свежая, смердящая собачьей мочой; в распахнутом зеве большого, в человеческий рост, очага гудел огонь — даже в эти теплые дни здесь царил пробирающий до костей холод. Элазар, служивший придворным магом в замке куда более роскошном, был разочарован — но, разумеется, ничем не выдал своего разочарования. Выступив вперед, он склонился перед Селвином в изысканном придворном поклоне и начал:

— Милорд, мы пришли с миром…

Селвин бесцеремонно его перебил:

— Знаю, что с миром — иначе бы вы сюда не вошли. Моя покойная жена, да хранит Господь ее душу, что-то сделала с замком и деревней. Она обещала мне, что теперь ни один лиходей не сможет пройти через ее незримую стену. Благослови Бог эту святую женщину! С тех пор, как она окружила мой замок своими чарами, я горя не знаю.

Элазар ухватился за его слова.

— Да, благородный господин, — сказал он с почтительностью, — даже мы, лондонские маги, наслышаны о мудрости и могуществе твоей добродетельной супруги. Слыхали мы также, что твоя прекраснодушная госпожа подарила тебе сына, наделенного волшебной силой. Когда весть об этом дошла до нас, великих магов Лондона, мы держали совет и порешили отправиться в нелегкий путь, чтобы взглянуть на юного Селвина и определить, достоин ли он обучаться в моей новой школе чародейства и волшебства.

Лорд Этельберт впился в Элазара своими холодными светло-голубыми глазами.

— Что за школа? Монастырская? Ты, верно, безумец, если предлагаешь мне отдать моего единственного сына и наследника в монахи.

Духовник лорда, неприметный человек с неопрятно обросшей тонзурой, подал голос:

— Прислушайся к совету этого почтенного мудреца, лорд Селвин, если уж не желаешь слушать советы мои. Отдай юного Этельстана на попечение братьям-монахам. Лишь служа Всевышнему он сможет искупить грехи, совершенные его матерью-колдуньей, и обратить унаследованную от нее нечестивую силу во благо.

Селвин с громким стуком поставил свой кубок, заставив духовника замолчать.

— Прикуси язык, святой отец, пока ты его не лишился, — резко сказал лорд Этельберт. — Я уже не раз повторял тебе, что я пока еще не выжил из ума, чтобы обрекать моего наследника и продолжателя рода Селвинов на постриг.

— Так что за беда? — отозвался духовник, с опаской косясь на своего гневливого лорда. — Женись, мой лорд, — и твоя избранница подарит тебе других, более достойных сыновей, которые продолжат твой род.

Селвин метнул на духовника разъяренный взгляд — тот опустил голову и даже съежился, будто бы хотел и вовсе исчезнуть.

— Не донимай меня своими негодными советами, святой отец! Ты прекрасно знаешь, что мой брак с первой женой был бесплодным, и ни одна женщина из тех, что я познал во множестве, не зачала от меня. Я отправился в паломничество в Святую землю, надеясь, что Господь смилуется надо мной и дарует мне наследника моих земель и имени. И Господь ответил на мои молитвы. Я привез с собой мою волшебницу, и она подарила мне дитя; и раз она умерла, дав жизнь Этельстану, то, верно, больше не будет у меня ни сыновей, ни дочерей — так судил Всевышний.

Элазар забеспокоился, что из-за спора у Селвина испортится настроение и ему, Элазару, не удастся выторговать себе ни денег, ни даже ночлега и пропитания. Поэтому Элазар поспешил учтиво напомнить лорду о себе:

— Ты столь же мудр, сколь и благороден, мой господин, — произнес он. — Ни один знатный лорд и любящий отец не сделает своего единственного сына монахом. Ты заботишься о славе и процветании своего дома и тревожишься, что род твой угаснет, если твой сын, подобно другим магам, рожденным от немагов, отправится в соборную или монастырскую школу. Но школа, о которой я говорил, вовсе не монашеская. У меня твой сын научится управлять своей волшебной силой, познает все тонкости чародейского искусства, в полной мере постигнет различные магические науки и в совершенные лета вернется к тебе могущественным магом, способным постоять за честь благородного дома Селвинов не только мечом, но и колдовством.

Селвин казался заинтересованным.

— Ты говоришь, чародей, в твоей школе готовят не смиренных служителей Господа, а непобедимых воинов и правителей?

— Именно так, милорд, — глазом не моргнув соврал Элазар. — Моя школа зовется Хогвартс; она располагается в древней крепости, стоящей на земле, которой правят лорды-маги.

Духовник лорда в суеверном страхе перекрестился.

— Лорды-маги! — поразился Селвин. — Отчего ж я никогда о них не слышал?

— Это далекие края, — уклончиво ответил Элазар. — Там мои ученики свободны постигать тайны волшебства, не страшась вмешательства или осуждения Церкви.

Лорд Селвин вернулся к трапезе.

— Умно, — одобрил он, выбирая кусок пожирнее. — И чему именно вы станете обучать моего сына? Вот ты, чародей, — Селвин ткнул грязным пальцем в направлении Элазара. — Что ты умеешь?

Элазар вновь поклонился.

— Я в совершенстве овладел всеми магическими науками, — произнес он с достоинством. — Но наибольших высот я достиг в благородной алхимии и искусстве врачевания, — Элазар намеревался сразить лорда Селвина своим красноречием и уже открыл рот, чтобы начать следующую фразу, когда тот прервал его самым грубым образом:

— Это моему сыну ни к чему. Этельстан — будущий лорд, а не какой-нибудь жалкий лекарь. А снадобья да припарки и мой духовник умеет готовить.

Элазара будто ледяной водой окатили. На мгновение он растерялся — и Реувен, которая всё это время еле сдерживалась, чтобы не выплеснуть вскипавшее в ней возмущение (мало того, что Элазар приписывает себе знания, которыми не обладает, — так еще и называет бейт-мидраш ее отца своим!), поспешила заговорить, пока Элазар не опомнился:

— Салазар Слизерин — лишь один из наших учителей; ты, господин, волен выбирать, кому отдашь в обучение своего сына. Если он станет моим учеником…

Селвин не дал ей договорить.

— Твоим учеником? — переспросил он. — С чего бы моему сыну идти к тебе в ученики — он, чай, не девка! Чему ты его научишь — прясть да ткать? — Селвин разразился хриплым смехом, похожим на кашель. — А этот вот мальчонка — ваш ученик, верно? — спросил он, указав на Бени. — Ну-ка, малец, покажи, чему они там тебя обучили.

Бени оробел. С тех пор, как Элазар назвался его наставником, он, по сути, ничему Бенциона так и не научил — Бени приходилось, как и прежде, в дедушкином доме, довольствоваться подслушанным и подсмотренным у старших волшебников. Сейчас, когда лорд Селвин уставился на него своими холодными глазами, Бени не знал, что и делать, чтобы не ударить в грязь лицом и не подвести остальных. Он достал волшебную палочку, взмахнул ею и сотворил то, что ему всегда хорошо удавалось — насекомых. Целый рой толстых мохнатых мух вылетел из палочки Бени и устремился к лорду Селвину — точнее, к мясу на его блюде. Лорд Селвин замахал руками, пытаясь их отогнать, но тщетно — мухи упрямо вились над мясом.

— Ах ты, паршивец! — вскричал он. — Да я тебя на конюшне запорю!

— Не серчай на мальчонку, господин, я сейчас мигом уберу этих тварей, — пришел на помощь Бенциону Годрик. Нацелив свою палочку на жужжащую тучу, он проговорил: «Лакарнум Инфламаре!» — и мухи с подпаленными крыльями попадали на стол, на мясо и в кубок лорда Селвина, в смертных конвульсиях дергая лапками. — Вот незадача, — виновато пробормотал Годрик. — Прости великодушно, благородный господин, — я ж не со зла…

Но Селвин, похоже, и не думал гневаться — напротив, волшебство Годрика вызвало в нем глубокое восхищение.

— Так ты тоже волшебник, рыцарь? — изумился он. — Скажи-ка, эти твои чары… ими можно подпалить не только мух, верно?

— Истинно так, господин, — подтвердил Годрик. — Врага тоже можно подпалить, да еще как, — если послать заклятие прямо ему в лицо. Огонь получается не шибко большой, но противника ослепляет и внушает ему страх — а пока он мешкает, тут ему мечом и голову с плеч. В поединках такое заклинание — самое то; частенько оно мне пригождалось.

Селвин подался вперед.

— Если я отдам моего сына тебе в ученики, ты сможешь обучить его этим огненным чарам?

— Смогу, отчего же не смочь, — ответил Годрик, немного смутившись — у странствующего рыцаря еще никогда не было оруженосца, и ему льстило, что такой высокородный лорд пожелал отдать ему в обучение своего единственного сына. — Дело-то немудреное, если у парнишки есть голова на плечах. Я и другие полезные в бою заклинания знаю. Да что там чары — так, баловство; я твоего сына могу обучить кое-чему получше: владению копьем, мечом и щитом, верховой езде, плаванию, охоте… Эта наука, скажу я тебе, куда труднее, чем махание палочкой.

Лорд Селвин, удовлетворенный ответом Годрика, откинулся на спинку кресла.

— Значит, решено, — произнес он властно. — Сэр рыцарь, поручаю тебе заботу о моем единственном сыне. Как только будут сделаны все приготовления, он отправится в этот Хогвартс вместе с вами. О плате за учение мы еще столкуемся. Да, вот еще что: долго ли ему пребывать в вашей школе?

Элазар хотел было ответить: «Три года», — но посмотрел на блюдо с мясом, от одного вида которого у него засосало под ложечкой, бросил взгляд на кубок с вином, подумал об обещанной плате за учение… и быстро сказал:

— Семь лет, мой господин.

Реувен и ее спутники вслед за лордом Селвином поднялись на крепостную стену над воротами замка. Уже полностью рассвело. Стоял ясный погожий день; здесь, наверху, было еще по-утреннему свежо, гулял ветер — Реувен даже пришлось придерживать летящее с головы покрывало. Солнце слепило глаза. Приблизившись к зубцам стены и посмотрев вниз, Реувен увидела у ворот кучку людей, одетых как монахи, — они кричали что-то и потрясали кулаками, обращаясь к замковой страже.

— Ваши знакомцы? — спросил лорд Селвин, разглядывая незваных гостей.

— Боюсь, что так, — ответил Элазар. — Эти безумцы, должно быть, преследовали нас от самого Лондона. Ноэл из Лонгботтома — их предводитель.

Селвин презрительно хмыкнул: он не жаловал святош.

— Об этом Ноэле я наслышан, — сказал он. — Серв, вообразивший себя избранником Господа. Что ему здесь нужно? — лорд Этельберт оперся о стену и прокричал Ноэлу: — Эй, проповедник! Что тебе нужно в моем замке?

Ноэл задрал голову, прищурив свои белые глаза и пытаясь разглядеть людей на стене: ярко светило солнце, и Ноэл видел только темные силуэты на фоне голубого неба.

— Они! — он указал на Элазара и Реувен. Те против собственной воли отпрянули, ошеломленные тем, как быстро и безошибочно Ноэл из Лонгботтома узнал их — даже по силуэтам. Ноэл повторил: — Мне нужны они! Темные маги, нечестивцы, согрешившие против Всевышнего! Выдай их мне, лорд, дабы я осудил и казнил их как подобает.

Взгляд лорда Селвина, прежде насмешливый, сделался жестким.

— Только я, Этельберт Селвин из благородного дома Селвинов, лорд здешних мест, обладаю правом творить суд на этой земле! — ответил он. — Никто — и уж тем более не ты, низкорожденный оборванец, — не смеет мне указывать.

Реувен перевела дух. Едва она увидела Ноэла из Лонгботтома у замковых стен, как ее охватил ужас: ей казалось, что лорд Селвин, пусть даже и благосклонный к магам, но всё-таки маггл, выдаст их Ноэлу на расправу — до того могущественным и неотвратимым, словно Божий гнев, запомнился ей Ноэл из Лонгботтома. Прежде она не знала его в лицо, но его образ, сотканный из рассказов испуганного Бени и изумленного Годрика, из страшных и горестных картин разрушения квартала волшебников, всё еще являвшихся Реувен в кошмарных снах, из воспоминаний о зачумленном городе и сожженной ведьме, — неизменно преследовал ее, с каждым днем обрастая всё новыми и новыми чертами. И вот теперь Реувен смотрела со стены на того самого Ноэла из Лонгботтома, чудовище, способное одним взмахом палочки разоружить чистокровных магов и превратить в руины целый квартал, и не могла поверить, что этот ничем не примечательный человек в рясе бенедиктинца — тот, чей мрачный призрак нависал над ними все эти дни.

— Опомнись, лорд Селвин! — выкрикнул Ноэл. — Укрывая в своем доме посланников Дьявола, ты восстаешь против Бога! И Его кара не заставит себя ждать. Гнев Господень падет на тебя и на твою землю!

— Не тебе, проповедник, грозить мне Божьим гневом, — отозвался лорд Селвин. — Я на своей земле, а ты — на моей! Я в своем праве! И один только я — не ты — могу решать, кого мне судить и миловать.

Ноэл из Лонгботтома выхватил палочку. Воздев ее в руке, как истинный крест, он направил ее на лорда Этельберта:

— Остерегайся, Селвин! Идти против меня — значит идти против Господа! Ибо я — избранник Его, Его глас и Его карающая десница!

С этими словами Ноэл взмахнул палочкой — и Реувен инстинктивно схватилась за стену, ожидая, что в следующий же миг произойдет нечто ужасное: такой решимостью и безумием сверкали бесцветные глаза Ноэла… Но ничего не случилось. Чары, едва вылетев из кончика волшебной палочки, натолкнулись на невидимый барьер и рассеялись в воздухе.

Лорд Селвин издал хриплый смешок.

— Так ты еще не понял, юродивый? Тебе не одолеть меня, как ты одолел прочих. Защитные чары моей жены, уже отправившейся на небеса, сильнее тебя живого!

Ноэл покачнулся — Реувен подумалось, что от накатившей ярости.

— Я вижу, Сатана крепко стоит за своих верных слуг, — проговорил он, побледнев пуще прежнего. — Но со мною Бог! Он не попустит, чтобы колдовство твоей сарацинской ведьмы преградило путь Его правосудию. Я еще пробью этот дьявольский щит — и сделаю это очень скоро! А пока сиди, лорд-богоотступник, в осажденном замке — ты еще не знаешь, что твой замок станет твоею могилой!

Селвин не удостоил его ответом. Повернув голову к Элазару и остальным, он успокоил их:

— Не тревожьтесь, чародеи. Этому смерду вовек не превозмочь невидимую стену моей жены.

Элазар покосился на Ноэла и его фениксианцев — те уже принялись обстреливать заклинаниями магический купол над замком и селением в надежде его разрушить.

— Искусство твоей достойной супруги, лорд Селвин, воистину не знает себе равных, — учтиво сказал Элазар — и на этот раз не покривил душой. — А твое великодушие пробуждает в наших сердцах глубокую признательность. О лорд Селвин, мы благодарны тебе за твою защиту.

Из-за широкого плеча Годрика показалась вихрастая голова.

— Так-то оно так, да не так, — сказал Крауч со своей обычной шутовской ужимкой. — Лорду — кланяемся до земли, — Крауч и в самом деле поклонился, коснувшись рукой своих драных башмаков, — его супружнице — слава в небесных высях; но проповедник, проповедник-то — разве он отступится? Спорю на свой колпак, этот смердящий козел со своими козлятами будет сидеть под стенами твоего замка до скончания века, — (здесь следует заметить, что колпака у Крауча не было и в помине).

— Нет, — вдруг произнесла Реувен. — Нет, не будет.

Всё это время она с удивлением и с каким-то странным любопытством естествоиспытателя рассматривала Ноэла. Тот был совсем не похож на служителей Церкви: ширококостный, крепко сбитый, с большими огрубевшими руками и одутловатым низколобым лицом, на котором застыло не то угрюмое, не то упрямое выражение, Ноэл из Лонгботтома казался бы обыкновенным крестьянином, если бы не нацепил на себя монашескую рясу. И оттого Реувен еще больше удивляло, отчего такого крепкого, сильного человека шатает как былинку — Ноэл, похоже, едва держался на ногах. Пытаясь сохранить равновесие, он опирался на плечо одного из своих фениксианцев, который тоже выглядел не слишком здоровым. Недоумевая, Реувен напрягла зрение, всматриваясь в лицо Ноэла — и, когда он, угрожая Селвину, задрал голову, Реувен увидела у него на лбу, под волосами, и у самого уха скопища уродливых багровых вздутий. Реувен ахнула.

— Ноэл и его последователи скоро снимут осаду, — сказала она лорду Селвину и своим спутникам, — потому что все они скоро будут мертвы. У них чума.

Тут и Элазар, вглядевшись внимательнее, увидел отметины Черной Смерти на Ноэле и его людях.

— Так и есть, — подтвердил он, с трудом скрывая охватившую его радость. — Они все больны. Несомненно, они подхватили болезнь в той зачумленной деревне, где Ноэл сжег ведьму…

— Или это ведьма прокляла своих палачей! — торжествующе воскликнул Бени.

— Возможно, — согласился Элазар. — Как бы то ни было, жить нашим преследователям осталось недолго.

— Так за чем же дело стало? Отпразднуем это, братцы! — выразил общее настроение Годрик. — Я буду не я, если не выпью за госпожу Чуму, избавившую нас от этого пособника Дьявола, возомнившего себя воином Господа!

А Реувен по-прежнему не могла в это поверить. Возможно ли, что Ноэла — всесильного Ноэла из Лонгботтома, непобедимого магоборца и жестокосердого судию, решавшего, кому из магов жить, а кому умереть, — сразило не какое-то исключительное, никому доселе не известное заклятие, а хворь, косящая всех без разбору: богачей и бедняков, праведников и грешников, магов и немагов?.. Должно быть, Ноэл и те, кто шел за ним, не страшились чумы, свято веря, что Господь хранит своих возлюбленных детей, творящих злодейства во славу Его имени; они не береглись — и оттого заразились, как заразился бы простой смертный. Это было настолько нелепо и просто, что Реувен, собственными глазами видевшая признаки чумы на Ноэле из Лонгботтома, всё еще не могла убедить себя в том, что это правда. У нее даже не было сил радоваться; чувство, охватившее ее, больше походило на растерянность и смятение, чем на торжество. Глядя на Ноэла, умом Реувен понимала, что он, их гонитель, убийца ее отца и родичей, уже почти мертв — и стремилась ощутить полностью, испить до дна всё ликование отмщения.

Но в душе Реувен царило лишь удивление: неужели так просто?

Со дня их отбытия из замка благородного дома Селвинов прошло уже дней десять, а Реувен по-прежнему не давали покоя возмущение и горькая обида. Разумеется, ее спутникам не в чем было упрекнуть лорда Селвина — напротив, Элазар, почуяв наживу, прямо-таки расстилался перед ним, а Годрика подкупила его щедрость — добродетель, как известно, присущая лишь истинной знати. Почти неделю они пользовались гостеприимством лорда Этельберта: ели, пили и отсыпались на славу. Годрик с простодушным рвением новообращенного поспешил попробовать себя в роли наставника: не дожидаясь приезда в Хогвартс, он занялся обучением своего подопечного, юного Этельстана, крепкого одиннадцатилетнего мальчишки. Необычно крупный для своего возраста, Этельстан из-за этого казался глуповатым. Крауч всё свое время проводил в соседнем селении, практикуясь, как он говорил, в своем ремесле. Элазар же каждый день поднимался на замковую стену, чтобы с мрачным удовлетворением отмечать, что фениксианцев становится всё меньше — пока однажды, вернувшись, не возвестил своим спутникам, что все их преследователи мертвы. Слава Всевышнему, великому и справедливому!

Едва опасность миновала, вновь объявился Морхозий. Никто даже не заметил, как тот пришел — просто однажды Реувен повернула голову и обнаружила, что гоблин сидит рядом с ней за столом и с аппетитом поглощает копченый окорок.

— Поглядите-ка на этого пройдоху! — воскликнул Годрик со смехом. — Стоило ему только почуять угощение нашего доброго хозяина, как он уже тут как тут! Где тебя носило, мой большеносый приятель?

— Я был вынужден отлучиться по некоторым неотложным делам нашей семьи, — ответил Гринготт, запихивая в рот огромные куски окорока.

— По неотложным делам! Знаю я твои неотложные дела, хитрюга! — расхохотался Годрик. — Когда на нас напали разбойники, тебя уже не было с нами. Ну же, нечестивец, сознайся: ты заранее почуял опасность и решил вовремя улизнуть, чтобы не попасть в заварушку вместе с нами? А потом не возвращался, потому что у нас закончилась провизия?

Годрик был недалек от правды, и потому Морхозий предпочел сделать вид, что не услышал.

На исходе недели Элазар и его спутники засобирались в дорогу. Селвин уговаривал их погостить у него подольше, но Элазар опасался, как бы осень (а вместе с нею — непогода) не застала их в пути. Великодушный лорд Этельберт дал им с собою денег — правда, немного; но зато он пожаловал им двух прекрасных коней — для Годрика и Элазара — и две запряженные волами подводы, груженные бочками солонины, копчеными утками и гусями, свиными колбасами, зерном, мукой, медом, бочонками вина и превосходным овсом для лошадей. Увидев всё это, Элазар рассыпался в самых витиеватых благодарностях; Годрик тоже от души поблагодарил Селвина, уже в который раз убедившись, что их лорд — самый благородный лорд из всех, что ему встречались; а Бени и Крауч донельзя обрадовались, что теперь им не придется идти за повозкой пешком.

— Ученого человека красит мудрость, а знатного господина — щедрость, — протараторил Крауч, кланяясь Селвину на разные лады. — Кто на дары не скупится, тому сладко спится.

— Вот ей-богу, никогда не слыхал таких присловий, — хмыкнул Годрик. — Скажи, братец, а уж не сам ли ты их выдумываешь, часом?

В день их отъезда, провожая гостей, Селвин — кажется, впервые за всё время — обратился к Реувен. Отозвав ее в сторону, он произнес со снисходительной улыбкой:

— Жена моя, да пребудет она в Божьей милости среди Его ангелов, была из вашего племени; вот и видом ты на нее походишь. Приятно это моему глазу. Конечно, Господь не был так щедр к тебе и не одарил тебя ее красотою, да и летами ты куда старше, но… если желаешь, можешь остаться в моем замке — будешь мне прислуживать.

Лорд Селвин, похоже, искренне полагал, что оказывает ей великую честь. Реувен, оскорбленная до глубины души, задохнулась от возмущения и едва удержалась от резких слов. Титаническим усилием она выдавила из себя учтивый отказ. Селвин посмотрел на Реувен так, словно та отказалась от мешка, набитого золотом, но с легкостью отпустил — верно, он и в самом деле невысоко ее ценил. Реувен подозревала, что лорд Этельберт забыл об их разговоре, как только она вместе с остальными покинула замок — но сама Реувен никак не могла забыть обиду, которую Селвин, сам того не ведая, ей нанес. Стояла ясная погода, они ехали через мирные зеленые земли по хорошим дорогам, с припасами, которых хватит на весь остаток пути, а то и дольше — но Реувен всё это было не в радость. Снова и снова в памяти всплывали слова лорда Селвина. Реувен покинула квартал волшебников, окончательно убедившись, что там, среди почтенных магов, живущих по старинным обычаям, ее никогда не станут воспринимать всерьез; она надеялась, что в другом, более открытом и более свободном внешнем мире ее талантами и ее мудростью не станут пренебрегать. И что в итоге она получила? Лишь презрение и непонимание. Мало того, что лорд Селвин отказался увидеть в ней наставника (уж точно в тысячу раз лучшего, чем невежественный рыцарь, не умеющий даже читать!) — так еще и решил, что Реувен будет польщена предложением стать его служанкой. И так — с горечью понимала Реувен — будет всегда: с любым лордом, с любым магом, с любым мужчиной…

Громкий вскрик отвлек Реувен от ее безрадостных размышлений — то Бени свалился с подводы, на которой ехал вместе с Этельстаном. Дело было так: Бени, забравшись на подводу поближе к новому члену их разношерстной компании, всю дорогу с любопытством его разглядывал. Завести разговор у Бени никак не получалось: Этельстан был малый немногословный и по большей части молчал, сосредоточенно управляя волом. Наконец, не выдержав, Бени спросил Этельстана шепотом:

— А у тебя правда есть хвост?

У Бени и в мыслях не было ничего дурного, но Этельстан (которому, должно быть, не в первый раз задавали этот вопрос) ужасно разобиделся.

— Нет у меня никакого хвоста! — выкрикнул он срывающимся голосом — и не успел Бени и глазом моргнуть, как слетел с подводы.

— И поделом тебе, — беззлобно хохотнул Годрик. — Нечего моего ученика дразнить.

Бени встал, потирая ушибленную руку — он свалился набок, на мягкую траву, и ему было не столько больно, сколько обидно. Нащупывая в рукаве куртки волшебную палочку, Бени мстительно прикидывал, кого бы напустить на Этельстана — оводов, ос или и тех, и других; но тут Элазар, проезжавший мимо, дернул Бенциона за ухо:

— Не вздумай!

— Но рабби Элазар! Он первый спихнул меня с подводы! — попытался было возразить Бени.

— Это подвода его отца, — сказал Элазар раздраженным шепотом. — И волы его отца, и припасы его отца; мы теперь путешествуем на деньги его отца, и надеюсь, его отец и впредь будет помогать нам, когда мы станем обустраиваться в Хогвартсе. И потому мне совсем не нужно, чтобы этот высокородный сопляк передумал ехать с нами из-за того, что его закусали твои оводы — или кого ты там задумал на него наслать.

Бени хотелось плакать от обиды, но он глотал слезы, чтобы другие не заметили.

— Что же мне тогда делать, учитель Элазар?

Элазар наклонился к Бени с седла.

— Придумай, как отплатить ему, — посоветовал он, — но так, чтобы никто не понял, что это твоих рук дело.

Вечером, когда они остановились отдохнуть и перекусить, Этельстан обнаружил у себя в питье комок мух. Всё бы ничего, да только он уже успел выпить половину.

— А ты не глазей по сторонам, — сказал ученику Годрик, — а гляди, что пьешь и что ешь. Так и дохлую крысу съесть недолго. Помню я одну историю, которая приключилась с моим приятелем Хьюбертом Крысоловом, когда мы с ним на пару охраняли купцов, идущих в Палестину. Из-за того случая его Крысоловом и прозвали… — и разомлевший от сытной еды и доброго питья Годрик пустился в воспоминания.

* * *

Однажды, едва они, хорошенько выспавшись и поев, тронулись в путь, Годрик отчего-то забеспокоился.

— Послушайте, — он поднял руку, призывая спутников прислушаться. — Что это за звук? Сдается мне, у нашей повозки с колесом неладно. Эй, братец вор, — обратился он к Краучу, — будь любезен, погляди, что там стряслось. А то не хватало еще оказаться без колеса в чистом поле.

— Безмерно счастлив услужить благородному сэру рыцарю, — поклонился Крауч, тряхнув вихрастой головой. Нелепо вскидывая ноги, он подбежал к остановившейся повозке, присел на корточки, внимательно осматривая колесо; потом легко, как кошка, скользнул под повозку и сказал оттуда своим спутникам:

— Благодарение Господу и всем его святым, колесо в полном порядке!

— Ну, слава Богу, — вздохнул Годрик. — А что это ты делаешь под повозкой?

— Жена весела, да муж угрюм, — ответил Крауч. — Колесо цело, да ось треснула — вот-вот переломится.

Годрик нахмурился.

— Как же нам быть, братцы? — он оглянулся на Элазара. — Со сломанной осью мы далеко не уедем.

Крауч проворно вылез из-под телеги, отряхнулся и подскочил к Годрику — словно вырос из-под земли.

— Если вашему слуге Краучу не изменяет память, тут неподалеку есть селеньице. Вон там, за мостом, — он махнул рукой. Элазар и остальные не смогли ничего разглядеть из-за небольшой рощицы молодых дубков — но, проехав еще немного, и правда завидели мост, ведущий через реку, и домишки по ту сторону реки. По эту же сторону скучал человек, по-видимому, взимавший с путников плату за пользование мостом.

— Послушай, добрый человек, — обратился к нему Элазар, протягивая монету, — у нашей повозки треснула ось. Нет ли в твоей деревне человека, который мог бы ее поправить?

Хранитель моста попробовал монету на зуб и, удовлетворенно крякнув, спрятал ее в кошель.

— Человек-то имеется, — ответил он. — Аарон Уизли, кузнец. Да только захотят ли почтенные господа к нему идти?

— Отчего же не захотеть? — удивился Годрик.

Хранитель приставил ладонь ко рту и, подавшись вперед, сообщил таинственным шепотом:

— Он у нас того… колдун. Вон его дом, сразу приметите, — и он указал Годрику и его спутникам на чудное строение, возвышающееся над прочими домами. Покосившееся, неуклюжее, оно походило на свинарник, к которому кому-то взбрело в голову прилепить другие постройки; кое-где сложенное из камней, кое-где — из глины, а кое-где и из дерева, оно заканчивалось кособокой крышей с непонятной блестящей штуковиной, вертевшейся туда-сюда.

— Оно ничего, что колдун, — добродушно сказал Годрик. — Известное дело, кузнецы все колдуны.

Они проехали по мосту — и чем ближе они подъезжали к дому кузнеца, тем более странным он казался. Окошки все были разные: большие и маленькие, то круглые, то квадратные, то вообще многоугольные; пристройки второго этажа, чудилось, в любое мгновение могли рухнуть — до того беспорядочно они были налеплены; стены выглядели, как одежа бедняка — одни прорехи да заплаты; а из дыр в крыше непрерывно валил дым. Перед домом, раскачиваясь на каком-то необыкновенном стуле с изогнутыми полозьями вместо ножек, сидел сам хозяин дома, рыжий, жилистый и худой как жердь. Всё его лицо, шея и даже руки были покрыты веснушками.

— Это ты кузнец Аарон Уизли? — спросил его Годрик. — Правду говорят, что ты колдун?

Кузнец с достоинством наклонил голову.

— А то как же, колдун, — ответил он. — И отец мой был колдуном, и дед. А вот, поглядите, коли не верите: я на улице прохлаждаюсь, на стуле качаюсь, а между тем в кузнице меха сами раздуваются и молот сам по наковальне бьет, — и верно: заглянув в кузницу, Годрик и его спутники увидели, как меха и молот, соединенные со стулом кузнеца некими мудреными рычагами, размеренно двигаются.

— И в самом деле, колдовство! — восхитился Годрик. — Видал я магов, но такого могущественного никогда прежде не встречал.

Аарон Уизли был явно польщен, а Реувен засомневалась.

— Разве это магия? Больше напоминает механику, — сказала она Элазару вполголоса.

— Какая нам разница, Реувен? Меня скорее заботит, сможет ли этот доморощенный колдун починить нашу повозку, — отозвался он и спросил кузнеца: — Посмотришь ли ты нашу повозку, мастер Аарон? У нас испортилась ось.

— Аарон Уизли к вашим услугам, сударь, — проговорил тот, поднимаясь со стула. Работа в кузнице тотчас замерла.

Уизли залез под повозку, полежал там, что-то бормоча и цокая языком, а потом, встав, констатировал:

— Ось вашу уже не поправить, любезные господа. Придется новую ставить. Да и кобылу неплохо бы подковать, не то она у вас вскорости захромает.

— Уж не думаешь ли ты нас провести, мастер Уизли? — насторожился прижимистый Элазар. — Хочешь получить побольше работы, чтобы взять с нас побольше денег?

Кузнец укоризненно взглянул на Элазара через странное приспособление, сидящее у него на носу — две стекляшки, соединенные металлической скобой.

— Ты чужестранец, господин, раз так говоришь, — сказал он. — Будь ты из наших мест, то знал бы, что если кому и можно верить на этом грешном свете, так это Аарону Уизли. Оставьте свою повозку вон там, под навесом, достопочтенные господа. Переночуете ночь-другую в моем доме — а там и повозка ваша будет готова.

— Как это ночь-другую? — опешил Элазар. — Ты не сменишь нам ось прямо сейчас?

— Так сегодня ж суббота, — напомнил Уизли наставительным тоном. — Я думал, уж кому-кому, а тебе, господин, про то ведомо.

Элазар поморщился.

— Разве ты не христианин, мастер Уизли?

— Истинно так, господин мой: христианин, добрый христианин, — ответил кузнец. — Еще батюшка мой, Натан Визель, выкрестился, когда задумал в этих местах обосноваться и выкупить здешнюю кузню. Но кто скажет, что христианину негоже блюсти субботу? Старые обычаи новым не мешают, — и Аарон лукаво подмигнул.

— А это? — Элазар кивнул на кузницу. — Когда мы пришли, меха в твоей кузнице раздувались и молот бил по наковальне. Если ты не работаешь в субботу, то как тогда…

Уизли замахал на него руками.

— Милостивый господин, да какая же это работа? Это развлечение! Я ведь ни к мехам, ни к молоту не прикасаюсь, а только на стуле в свое удовольствие качаюсь.

— Значит, ты сможешь починить нашу повозку завтра? — вмешался Годрик: он быстрее, чем расчетливый Элазар, терял терпение.

— Завтра воскресенье. Грех работать в воскресенье, сэр рыцарь, — нисколько не смущаясь возразил Аарон.

Годрик фыркнул от смеха.

— Экий ты хитрец, мастер Уизли! Тебе уже впору, подобно неверным, и пятницу блюсти!

Кузнец навострил уши.

— А что, есть такие, что и пятницу блюдут? — на миг он задумался, но потом вспомнил о гостеприимстве и благодушно сказал Элазару и остальным: — Да что же я, болван, стою, в дом вас не приглашаю? О пятнице после подумаем. Пожалуйте, пожалуйте, господа. Моя Мэгги, верно, уже обед стряпает, — и, поманив Элазара и остальных за собой, Аарон Уизли нырнул в одну из дверей, едва не споткнувшись о бродившую по двору пеструю курицу (Аарон сильно прихрамывал).

Пройдя через низкий дверной проем, Элазар и его спутники оказались в полутемной комнате, тесной из-за множества причудливых предметов. Через комнату и по стенам тянулись толстые веревки, с потолка спускались неизвестного назначения трубки, на полу в беспорядке валялись детали каких-то механизмов. У очага, над висящим над огнем котелком, суетилась маленькая кругленькая женщина на сносях — такая же рыжая, она всё же была полной противоположностью своему супругу. Беспрерывно ворча себе под нос, она то крошила что-то в котелок, то ворошила горящий хворост, то бегала к люльке, качая хнычущего младенца. Услышав чужие шаги, она повернулась и, уперев руки в бока и выпятив живот, разъяренно уставилась на Аарона.

— Это еще что такое, Рони?! — напустилась она на мужа. — И без того хлопот полон рот, а ты еще гостей привел! Куда мне их сажать? Чем мне их кормить? На самих еды не напасешься, а тут такая орава… Не принимайте на свой счет, почтенные господа, — мгновенно переменив тон, радушно улыбнулась она Элазару и его спутникам. — Уж вас-то я ни в чем не упрекаю. Не ваша вина, что мой муж, чтоб ему пусто было — слышишь, Рони?! — пригласил вас в дом, когда у нас на всех — корка хлеба да пустая похлебка. А всё из-за этого бездельника, — снова начала распаляться Мэгги, — всё из-за этого христопродавца, чтоб его черт взял совсем! Каждый Божий день возится со своими железками, выдумывает что-то, делает-переделывает, — вместо того чтоб работать! Вон, полюбуйтесь, — Мэгги презрительно кивнула на некое приспособление, стоящее в углу. — Муженька моего работа. Опять взялся делать пыточную машину для лорда. Сколько раз тебе говорила, Рони, не берись! Не берись, дурень! Сам же в нее попадешь, в дьявольскую свою машину, — мало тебя, что ли, на дознания к лорду тягали?

Аарон, который, не успев войти, сразу же кинулся к своей пыточной машине — что-то подправлять да подкручивать — примирительно улыбнулся.

— Полно, полно тебе, женушка, совсем расходилась, — мягко сказал он. — Тягали, ну так что ж? Потом же всегда отпускали. Да и мне польза: я прямо там, на месте, свои изобретения на себе и проверял — хорошо ли работают, не надо ли что переделать…

— Скажешь тоже! Польза! — никак не могла угомониться Мэгги. — Да ты же тогда еле до дому добрел! А потом еще с месяц с лежанки не поднимался! И до сих пор хромаешь. Вы бы его видели, любезные господа, — повернулась она к Элазару и остальным. — Смотреть и то страшно! Весь истерзанный, израненный… А всё из-за твоих глупостей, Рони, из-за придумок твоих вот этих, — опять накинулась она на мужа. — Я тут с ног сбиваюсь, глаз не смыкаю, с раннего утречка до поздней ночи по дому хлопочу — а он знай только железки свои собирает! У, глаза бы мои на них не глядели!

Аарон продолжал возиться со своей машиной для пыток.

— Да разве мои механизмы кому мешают? — возразил он по-прежнему мягко. — Я вон и тебе в помощь разные приспособления придумал, только ты ими пользоваться не желаешь — ума не приложу, отчего. Поглядите, почтенные господа, разве не удобно? — Аарон Уизли поднялся с пола, вывел на середину комнаты нечто вроде метлы на колесах и, усевшись на нее, принялся крутить педали. Метла поехала вперед, а ее «хвост» замотался из стороны в сторону, не столько подметая, сколько поднимая тучи пыли. — А вот еще, — кузнец подошел к стене и покрутил ручку — в следующее мгновение в полу распахнулась дверца погреба, и оттуда начали вываливаться овощи. — Здорово, разве нет?

Реувен с сомнением посмотрела на механизм.

— Твоя изобретательность, разумеется, весьма похвальна, мастер Аарон, — сдержанно ответила она, — но, к твоему сведению, это вовсе не магия, а простейший винт Архимеда.

— Как же не магия? — искренне удивился Уизли. — Гляди: я кручу ручку — и овощи сами снизу поднимаются. Если уж это не волшебство, то что тогда магия?

Аарон Уизли суетливо пересек комнату, влез в некое подобие колеса в человеческий рост и зашагал, приводя колесо в действие. Вокруг застучало и заскрипело; в кадушке, словно по волшебству, щетка сама начала отмывать горшки, люлька закачалась, деревянная ложка закрутилась в котелке, помешивая похлебку, а металлический ковш, появившись из стены, начал загребать овощи и метать их в котел.

— Даже не приходится ничего делать, — весело сказал Уизли, не скрывая гордости за свои изобретения, — механизмы сами за тебя и горшки отмоют, и младенца покачают, и похлебку сварят!

— Я к твоему проклятому колесу, Рони, и на шаг не подойду, — буркнула Мэгги. — Что я, по-твоему, по дому да по двору не набегалась, чтобы еще в колесе бегать?!

Аарон хотел ей что-то ответить, но тут механизм заработал в полную силу и ковш, запустив в котелок репу, промахнулся и попал ею Этельстану по лбу. Бени злорадно захихикал, но почти сразу же перестал, потому что ему в глаз врезалась луковица. Мимо ошарашенных Элазара, Годрика и Реувен пролетел кочан капусты — и вместо того, чтобы плюхнуться в кипящую воду в котелке, ударился об этот котелок и опрокинул его. Вода хлынула на хворост и погасила огонь. Мэгги кинулась было к очагу, но тут люлька, чересчур раскачавшись, перевернулась, и ребенок в ворохе тряпья свалился в опустевшую корзину из-под овощей. Младенец разразился плачем. Мэгги подхватила его на руки и, нервно укачивая орущего рыжего ребенка, крикнула мужу:

— Чтоб тебя черти задрали, Аарон Уизли! Чтоб ты лопнул вместе со своими железяками!

— Зачем же так огорчаться, Мэгги? — ласково упрекнул жену Аарон. — Сейчас я кое-что подправлю — и всё заработает лучше прежнего.

Утром понедельника мастер Уизли починил повозку — работы оказалось всего ничего — и к полудню Элазар и его спутники были уже далеко от селения. Они ехали весь день, от нечего делать глазея на зеленые луга вокруг, осиянные ласковым солнцем, на пасущиеся вдалеке стада, на быстрые речушки и шелестящие рощицы. Сгустились сумерки. Постепенно дорога, прежде широкая, начала сужаться. Теперь путников обступали заросли вьющегося орляка, колючих кустов и дикого шиповника; наверху ветви сплетались, отчего казалось, что дорога идет под низкими темными сводами. Настороженная тишина стояла здесь, и Годрик, Крауч и Бени, прежде болтавшие друг с другом без умолку, сначала понизили голоса, а потом и вовсе замолчали. Никому не хотелось разговаривать в этом мрачном месте.

Вдруг они услышали странный звук, несшийся откуда-то издали, с того отрезка пути, который они уже прошли, — звук, напоминающий отдаленные раскаты грома. Звук приближался — и вскоре уже вся округа гремела, грохотала и клокотала, как адские котлы, в которых черти истязают грешников. Вместе с грохотом нарастал и рев, какой может исторгать только ужаснейшее из чудовищ. Кобыла, тянувшая повозку, забеспокоилась. Она остановилась и прядала ушами, а кони под Годриком и Элазаром, перестав слушаться всадников, закружились на месте. Вдруг где-то вдалеке сверкнуло пламя, а вслед за тем на земле и кустах заплясали багровые сполохи. Из-за кущей орляка показалось нечто огромное, черное, плюющееся искрами и изрыгающее клубы дыма — с устрашающим рычанием оно приближалось к путникам.

— Господь милосердный, пощади нас, — выдохнул Годрик, выхватывая меч. — На нас напал дракон!

— Дракон?! — ужаснулась Реувен. — В Британии еще остались драконы?! — она спрыгнула с подводы, вытащила палочку и встала рядом с конем Элазара, приготовившись защищаться. Реувен лихорадочно перебирала в памяти всё, что она когда-либо читала о драконах, но, по правде сказать, магическая зоология никогда не входила в круг ее интересов. Элазар тоже пребывал в смятении, совершенно не представляя, как ему защититься от дракона. Бени, Крауч и юный Этельстан проворно залезли под подводу, надеясь, что дракон, занятый расправой над старшими магами, их не заметит; а Морхозий, по своему гоблинскому обыкновению, куда-то исчез. Один только Годрик не потерял присутствия духа: разумеется, он предпочел бы и вовсе не встречаться с этим чудищем, изрыгающим пламя, искры и дым, но вместе с тем Годрик помнил, сколь славно и почетно для рыцаря сразиться с настоящим драконом. Он благоговейно поцеловал крестовину меча, произнес заклинание, дарующее (как верил Годрик) победу в битве, и прокричал врагу:

— Страшись, Люциферово отродье! Я — сэр Годрик Гриффиндор, сын Вульфрика Гриффиндора, а это — мой верный меч! Подходи, если осмелишься, — и я срублю твою поганую уродливую голову!

Дракон, будто бы вняв дерзким словам Годрика, и в самом деле приблизился. Годрик размахнулся, чтобы со всей силы нанести чудовищу первый удар, как вдруг Бени, высунув голову из-под подводы, воскликнул:

— Постойте! Да это же никакой не монстр!

И верно: перед Элазаром и его спутниками в клубах дыма и отблесках яркого пламени предстала необыкновенная конструкция на больших, обитых железными ободами, колесах, приводимых в движение сложной системой рычагов и клапанов. На спине у мнимого дракона располагалась печь, в которой полыхал жаркий огонь, а их старый знакомец Аарон Уизли время от времени подкидывал в печь уголь. Выплюнув из трубы еще одну порцию дыма и искр, машина с громким шипением остановилась, и с нее слезли закопченный Аарон и его жена с младенцем на руках.

— Если уж моя Мэгги вобьет себе что-нибудь в голову, то ее ничем не проймешь, даже и пытаться не стоит, — туманно объяснил свое неожиданное появление Аарон Уизли. — Как давеча вы нам рассказали про вашу далекую землю, которой правят лорды-волшебники и где маги живут в мире с немагами, так женушка моя и загорелась: покоя себе не находила — и мне покою не давала. «Поедем, — говорит, — Рони, с этими господами! Нам с тобой в родном селении совсем житья от лорда не стало — авось на новом месте будет поспокойнее».

— Мы знать не знаем, где этот ваш Аргайл и что он такое, — подхватила Мэгги, — но тут муженька моего совсем извели, мочи никакой нет. Везде лорды как лорды, а наш — магоборец, чтоб его черти съели совсем. Вот я и решила: отправимся и мы с вами, пожалуй. Нам куда бы ни ехать, лишь бы подальше от этого изверга.

— А мы в дороге обузой вам не станем, — продолжил Аарон — супруги Уизли вообще говорили так, словно поочередно распевали куплеты песни: каждый вступал, едва замолкал другой. — У нас, как видите, телега своя имеется, самоходная. Собственными руками сотворил — хитрое колдовство, а? На угле работает.

Годрик, немного разочарованный тем, что ему не удалось стяжать себе великую славу в бою с драконом, вложил меч в ножны и обошел телегу, с удивлением ее разглядывая.

— Неужто твоя телега сама по себе катится? — удивился он. — Она-то потяжелее обычной будет… И лошадей не требуется? Чудеса да и только! А скажи-ка, мастер Уизли, что ты станешь делать, когда у тебя закончится уголь?

Аарон Уизли лукаво улыбнулся — по-видимому, он только и ждал случая, чтобы продемонстрировать удивительные возможности своего изобретения.

— А вот, взгляни! — он трусцой подбежал к повозке и захлопал в ладоши, восклицая бодро: — Ну-ка, ну-ка, ребятки, подымайтесь, сони! Покажем любезным господам, на что способно мое творение! — и из телеги, из-под соломы, как по волшебству появились рыжие растрепанные головы — множество рыжих голов, сразу и не счесть. — Мои отпрыски, — с гордостью представил их Аарон Уизли.

Рыжие мальчишки, старшему из которых было лет пятнадцать, а самому младшему — годка этак три, нехотя выбрались из соломы, где до этого прикорнули. Годрик и остальные с изумлением наблюдали, как в телеге появляются всё новые и новые Уизли — казалось, им не будет конца.

— А ты, мастер Уизли, как я погляжу, не только свои диковинные штуки мастак клепать! — хохотнул Годрик.

Аарон заулыбался.

— Это да, это уж у меня не отнимешь, — признал он, весьма довольный собой. — Моя Мэгги в год по дитю приносит, а то и двойню, если повезет.

— Нашел чему радоваться, дурень, — наигранно рассердилась Мэгги, любовно поддав Аарону локтем в бок. — Пора бы уже и угомониться с ребятишками-то: такую ораву сам черт не прокормит! Да вот беда: всё мальчишки получаются, как на грех, а мне бы дочку надо, чтоб по хозяйству была мне подмога.

Аароновы ребятишки тем временем, позевывая и потягиваясь, расселись попарно и принялись крутить педали. Аарон задавал им ритм, хлопая в ладоши. Телега тяжело сдвинулась с места и медленно-медленно поехала вперед, скрежеща колесами.

— Вот так диво! — воскликнул Годрик. — Телега без лошади едет!

— Это еще что, — похвастался Уизли. — Сейчас она медленно едет: под вечер ребятишки-то все сонные. А вот днем увидишь: если накормить их досыта, да еще пообещать им сладкой тыквы, ты мою самоходную телегу и на коне не обгонишь! — он зашагал рядом с неторопливо катящейся телегой, хлопая в ладоши, чтобы мальчишки крутили педали в лад. — Из-за моих ребятишек я и отважился отправиться вместе с вами неведомо куда, — доверительно сказал он Годрику и остальным. — Если б не они, я бы свою кузню вовек не бросил. А тут как жена завела разговор про вашу школу, я и сообразил: школа волшебства? Вот удача так удача! Старших-то моих давно пора отдавать в учение — не всё же им собак гонять да соседские огороды разорять.

Элазар и Реувен недовольно переглянулись: их обоих ничуть не прельщала перспектива тащить с собою самозваного колдуна и его многочисленный выводок, да еще и кормить их всю дорогу до Аргайла — насколько Элазар и Реувен могли видеть, ничего съестного в самоходной телеге мастера Уизли припасено не было.

— Видите ли, любезный мастер Аарон, — произнесла Реувен с холодностью, — наша школа принимает не всех детей без исключения, а лишь одаренных магическими способностями.

— Так вам, стало быть, повезло! — весело ответил Уизли. — Таких смышленых сорванцов, как мои, вы во всей Британии не сыщете! Одаренные они, еще как одаренные, не сомневайтесь, в этом я хоть на Евангелии, хоть на Пятикнижии могу поклясться! А если не верите, только взгляните на их шкодливые мордашки, — и Уизли, растроганный собственными словами, ласково потрепал рыжую макушку своего младшенького. — Я, конечно, и сам мог бы их своему колдовству обучить, как отец меня учил, — заявил Аарон, — да только, признаюсь, учитель из меня никудышный, хоть и дело свое знаю хорошо: не могу я с ребятишками управляться, больно сердце у меня мягкое. А в ученье строгость нужна, как же без этого. Помнится, отец мой покойный всю крапиву на пустыре за кузней извел, пока мне чародейство свое передал. Вот и плоды учения: любую хитрую штуку, какую измыслю, могу сотворить. А я вам за ребят моих отплачу: какая мудреная вещь ни понадобится, всё сделаю.

Элазар, прежде слушавший болтовню Аарона безо всякого интереса и даже с заметным раздражением, вдруг встрепенулся.

— Мастер Уизли, — обратился он к Аарону. — А мог бы ты, к примеру, сконструировать баллисту — из тех, что сосуды с греческим огнем метают?

Уизли развел руками в растерянности.

— С греческим огнем? А где ж ты его достанешь, почтенный господин Слизерин?

— Не твоя забота, — отрезал Элазар, но в следующий же миг спохватился и вернулся к прежнему благосклонному тону: — Ну, если не огнем, так чтобы камнями со стен крепости стреляла.

Уизли удивленно поднял рыжие брови.

— Ты же видел штуку навроде этой самой баллисты у меня в доме, уважаемый господин Слизерин, — напомнил он. — Когда господину нашему не понравилось мое творение (да и за работу он мне не заплатил, как всегда), я решил эту штуку в хозяйстве приспособить, чтобы овощи в котел швыряла. Тем паче, хозяйка моя всегда на сносях, несподручно ей корзины с овощами поднимать.

Элазар задумался, что-то прикидывая в уме. Реувен посмотрела на него с подозрительностью: зачем, во имя всего святого, ему понадобилась баллиста?

Не дождавшись ответа, Аарон попытал счастья сам:

— Ну что, почтенные, берете нас с собой? — спросил он.

— Конечно, добрый мастер Уизли, поезжай с нами! — великодушно разрешил Годрик прежде, чем Элазар и Реувен успели вымолвить хоть слово. — В дороге хороший кузнец всегда пригодится, — и, ухмыльнувшись, повернулся к Краучу: — Нет ли у тебя присловья и на этот случай, братец вор?

Крауч спрыгнул с подводы и опять на нее забрался, причем не просто так, а сначала встав на руки, а потом перекувыркнувшись через голову.

— А как же, а как же, славный сэр рыцарь, присловье у меня завсегда имеется, — ответил он, кривляясь. — Вот, пожалуйста: дороге без кузнеца не будет и конца; без кузнеца в путь отправишься — с повозкой вовек не управишься.

Годрик в полнейшем восторге расхохотался.

— Да тебе, приятель, не вором, а комедиантом надо быть!

— Я бы на твоем месте так не веселился, сэр рыцарь, — прошипел ему Элазар. — Зачем ты позволил Уизли ехать с нами? У меня нет никакого желания делиться с ними нашими припасами — а рыжие пройдохи, сдается мне, именно на это и рассчитывают.

— Неправ ты, господин Слизерин, — укорил его Годрик. — Достойным мужам пристало быть великодушней. Разве тебе не ведомо, что чем больше щедрости проявляет высокородный господин, тем громче его слава?

Элазар презрительно скривил тонкие губы.

— Возможно, — сквозь зубы процедил он. — Только я, к твоему сведению, не высокородный господин — и раздавать милостыню не намерен. Хочешь прослыть великодушным — что ж, я не вправе тебе запрещать; однако кормить мы их будем из твоей доли.

Такого поворота событий Годрик не ожидал. Прежде, когда всё его владение составляли меч, доспех да конь, благородный рыцарь мог свободно рассуждать о щедрости, добродетели знатных господ, — но теперь ему отчего-то расхотелось делиться своей едой с кузнецом, которого едва знал, и с его прожорливым семейством.

— Кто я, по-вашему? Святой постник? — проворчал Годрик себе под нос, обиженный на Элазара за то, что тот поставил его в такое неудобное положение. — Я вам не кающийся грешник, чтобы всё свое добро беднякам раздавать…

— Петух хвалился-хвалился, а как в котелке очутился — так сразу и сварился, — писклявым голосом пропел ему Крауч.

Как бы ни надеялись Элазар и его спутники прибыть в Хогвартс до наступления осени, в один злосчастный день они всё-таки попали под первый осенний дождь. Подул сильный ветер. Небо заволокло тучами; дневной свет померк, будто какой-то злокозненный дух взял да и заслонил солнце рукою, — и стало так холодно, что не спасали даже плащи. Чем дальше путники ехали, тем хуже становились дороги, а теперь колеса их повозок и подавно увязали в грязи. Места пошли все дикие, безлюдные, неведомые ни Годрику, ни безымянному создателю карты, с которой Элазар сверялся. Вокруг не виднелось ни хуторка, ни хижины, а о том, чтобы, как прежде, заночевать под стогом сена или на гумне, нечего было и думать. Промокшие, продрогшие, ехали они через незнакомые земли и молились лишь о том, чтобы поскорей распогодилось и вновь выглянуло солнце.

Но когда дождь, наконец, перестал, опустился такой густой туман, что хоть все глаза прогляди — ничего не увидишь. У путников уже зуб на зуб не попадал от холода. Лошади и волы, такие же дрожащие, поникшие и удрученные, как и их хозяева, медленно тащили вперед повозки — сами не видя куда. Должно быть, они оказались на какой-то равнине, но где ее конец и что находится за нею — никто не мог разглядеть: всё застилал проклятый туман. В конце концов, Элазар решил остановиться, чтобы отдохнуть, поспать немного, завернувшись в собственные плащи, и дождаться, когда туман рассеется. Идти вслепую было бесполезно, да и небезопасно: кто знает, в какую трясину или чащобу забредешь.

Они попытались развести небольшой костер, но даже колдовской огонь не желал заниматься в такой сырости.

— Мы могли бы согреться вином, — предложил Годрик. — Выпьем и закусим хорошенько — сразу станет теплее.

Элазар колебался: ему не хотелось открывать бочонок вина и уж тем более делиться им с семейством Уизли. Но делать нечего, Элазара и самого бил озноб. Вместе с Годриком они открыли бочонок, налили вина в большую флягу Годрика и пустили ее по кругу. После Элазар раздал каждому по его доле сыра, хлеба и солонины, тщательно следя за тем, чтобы никто не получил больше назначенного; а когда они покончили со своим нехитрым ужином, то улеглись спать прямо в повозках, потому как земля после дождя была холодная и сырая.

Реувен не спалось. Во-первых, ей досталось неудобное место на одной из подвод, и в бок ей упирался бочонок меда, а в ногах ворочался неугомонный Бени; а во-вторых, ей не давали уснуть сомнения, уже давно множившиеся в ее душе. Когда Реувен то так то этак поворачивала голову, пытаясь устроиться поудобнее, ее взгляд натолкнулся на Элазара. Тот сидел в соседней подводе, сгорбившись и глубоко надвинув капюшон, и Реувен скорее почувствовала, чем увидела в действительности, что Элазар не спит. Стараясь никого не разбудить, Реувен подобралась к краю своей подводы и позвала шепотом:

— Эли!..

Элазар обернулся к ней.

— Что, Реувен? Почему не спишь? — тоже шепотом спросил он.

— Эли, мне не дает покоя одна мысль… — прошептала Реувен. — Для чего, все-таки, тебе понадобились баллисты?

— Глупышка Реувен, для чего нужны баллисты? Для защиты, естественно. Мы едва избежали опасности — я имею в виду Ноэла из Лонгботтома — и мне хотелось бы обеспечить защиту в нашем новом доме, чтобы, если придет беда, мы не оказались безоружными подобно почтенным магам из нашего квартала. Но сейчас тебе не следует об этом беспокоиться, — сказал Элазар вполголоса. — Поспи, Реувен. Как только туман рассеется, мы двинемся в путь.

Реувен опустила глаза. Всё же, несмотря на всю его подлость, ненадежность и изворотливость, Реувен не могла сердиться на Элазара, когда он говорил с нею так ласково.

— Опять в дорогу… — прошептала она. — Эли, как долго нам еще идти? Иногда мне кажется, что наш путь бесконечен, как движение небесных сфер.

— Не отчаивайся, Реувен, — ответил Элазар. — Я уверен, что конец нашего путешествия уже не за горами.

И то ли усталость взяла над Реувен верх, то ли разговор с Элазаром и вправду усыпил терзавшие ее тревоги, но вскоре она и правда крепко уснула. Это был сон без сновидений. Реувен погрузилась в него, словно в черные ласкающие воды — и тем более неожиданным стало для нее пробуждение. Кто-то ее тормошил.

— А ну просыпайтесь! Просыпайтесь, живо! — покрикивал на нее незнакомый голос, выговаривающий каждое слово так странно, что не сразу и поймешь. — Ишь, чего удумали — улечься спать посреди топи! Худшего места вы и во всем белом свете не сыскали бы!

Реувен резко села, почти неосознанно выхватив волшебную палочку. Голова у Реувен гудела, как растревоженный улей, а тело ломило так, будто она всю ночь проспала на острых камнях. Протерев глаза и оглядевшись, она увидела, что туман рассеялся, но тьма стала еще гуще; а вокруг, куда ни бросишь взгляд, болото — одно только болото, болото и болото.

— Как же так? — пробормотала Реувен, еще не полностью проснувшись. — Как мы могли очутиться на болоте? Мне казалось, мы едем по равнине…

— Это вас Пэк сюда заманил, не иначе, — раздался всё тот же сварливый голос со странным выговором. — Он вас и усыпил, чтоб вы, значит, проспали тут до скончания века — пока камень, на котором вы остановились, не ушел бы прямиком в топь.

Реувен опять потерла глаза тыльной стороной руки — и опять ничего не увидела. Голос продолжал:

— Вот же носит вас черт по трясинам! Что ни день, так какой-нибудь олух забредет, а мне что делать? всякий раз выручать? Эх, так и быть, — рядом с Реувен послышались шаги. — Выведу я вас из гиблого этого места — чего уж там, не пропадать же христианским душам.

И тут прямо перед Реувен откуда ни возьмись возникла дородная бабенка с широким грубоватым лицом, румянцем во всю щеку и копной светло-рыжих волос, неприбранных, как у деревенских колдуний. В больших сильных руках эта статная женщина держала корзины, полные каких-то трав, комочков грязи и еще чего-то скользкого и мерзкого, напоминающего лягушек.

— Собирала болотных фэйри, — сказала женщина, сунув одну из своих корзин Реувен под нос, — вот и набрела на вас. А если б жена пекаря не сговорилась со мной о сглазе для соседки и я не пошла бы безлунной ночью на болото — что бы вы делали? Я вам скажу, что бы вы делали — так и лежали бы тут, одуревшие от болотного туману, как феи от церковного звону, и, в конце концов, потонули бы в трясине.

— Благодарим тебя за помощь, добрая женщина, — заговорил Элазар. Реувен вздрогнула: она всё еще пребывала во власти сна. Посмотрев по сторонам, она увидела, что все ее спутники тоже проснулись и с изумлением взирают на свою нечаянную спасительницу. Элазар продолжал, спустившись с подводы: — Если бы не твое сострадательное сердце, мы бы погибли здесь, сами того не ведая. Но каким образом ты выведешь нас отсюда? Наши повозки тяжелы, они увязнут в болоте.

Деревенская колдунья оглядела Элазара с головы до ног, хмыкнула, фыркнула и заявила:

— Знамо дело, как! Так же, как я добралась сюда! Ну и дурни, сил моих нет… — последнее колдунья проворчала вполголоса. — На-ка, подержи! — велела она Реувен, протягивая ей свои корзины. — Держи-держи! Ничего, авось руки не отвалятся, — всучив корзины опешившей Реувен, колдунья подобрала юбку — взгляду путников открылись ее крепкие ноги в грубых башмаках — покружилась на месте, согнувшись в три погибели, топнула, смачно плюнула в болотную жижу и прокричала: — Хафф, хафф, хаффлпафф! Расступись, трясина! Появись, тропа!

И не успела Реувен, усмехнувшись про себя нелепому заклинанию, подумать о поразительном невежестве деревенских колдуний, как от каменной площадки, на которой они остановились, протянулась дорога, устланная мягким зеленым мхом.

— Ну, чего встали? Вам бы лучше поспешить: как я погляжу, ваш камень уже погружается в болото! — прикрикнула на них колдунья. Вырвав из рук Реувен свои корзины, она с необыкновенной для своего роста и стати ловкостью спустилась с каменной площадки на волшебную тропу и вперевалочку пошагала прочь. Путники, испугавшись упустить колдунью из виду, припустили за нею.

Бархатный мох подавался под их ногами, и Реувен опасалась, что еще шаг-другой — и они вместе со своими лошадьми и повозками провалятся в трясину. Но мшистая дорога, несмотря на свою мягкость, оказалась удивительно надежной. Следуя за колдуньей, путники шаг за шагом двигались через гибельное болото, зловонное, булькающее, будто бы наблюдающее за незваными гостями. Реувен не могла избавиться от ощущения, что за ними неотступно следят чьи-то глаза, а некие враждебные создания, неразличимые во мраке, перебегают с места на место, перешептываясь и посмеиваясь. Лошади фыркали и прядали ушами, учуяв болотную нечисть.

— Не глядите на них, не то сверзитесь с тропы прямиком в топь — а они только того и ждут, — посоветовала колдунья самым что ни на есть будничным тоном. — Утащат на дно — и пропали ваши головушки. Это они сейчас еще смирные, — я-то парочку этих тварей изловила и шеи им свернула — а бывает, заберутся прямо в дом, подкрадутся, пока спишь, и присасываются к живому телу, чтобы крови напиться. Ух, вот я вам, паскудники! Будете знать, как воевать с Хельгой Хаффлпафф! — и колдунья, повесив обе корзины на левую руку, погрозила кулаком в темноту.

— Хельга Хаффлпафф? — переспросил Годрик. — Экое у тебя, женщина, чудное имечко.

— Чем это тебе не угодило мое имя?! — мгновенно вскинулась колдунья. — Поглядите-ка, взяли себе обыкновение потешаться над моим именем! А как корова не доится или дитё захворает — так сразу ко мне бежите, и ничего, моим именем не гнушаетесь! Коли желаете знать, Хаффлпафф — это всего-то мое прозванье; а Хельгой нарек меня мой батюшка, он у меня был из лохланнахов, или, как еще говорят, викингов. Матушка-то моя родом из благословенной земли Эйре; она была знахаркой, умела ворожить и предсказывать судьбу, а заодно и врачевала, — принялась рассказывать Хельга (похоже, колдунья была гневлива, но отходчива). — Случилось так, что на здешние места повадились нападать Белые Чужеземцы на парусных ладьях: грабили дома и церкви, крушили всё что ни попадя, забирали награбленное на свои корабли и уплывали прочь. И вот в один из таких набегов потерпели они поражение от наших воинов, и пришлось им бежать к своим ладьям, бросив на берегу убитых и раненых; а моя мамаша, дернул же ее черт, возьми да и подбери одного из раненых лохланнахов. Долго она его выхаживала, заговаривала его раны, поила целебными отварами; а как окреп он и встал на ноги, так уплыл обратно в земли своих сродичей — и поминай как звали. Матушка моя в ту пору уже была мною брюхата; понятно, она не желала, чтобы папаша мой уходил, и потому наложила заклятье на его латы и меч — такое, что не мог он ни поднять их, ни унести. Да только всё без проку: в конце концов, он прямо так, бросив латы и меч, убег. Я на него не в обиде: видать, такой он был человек, перекати-поле, не сиделось ему на одном месте… Да и у матушки моей норов был, я вам скажу… от нее не то что без меча — без портков убежишь куда глаза глядят, — Хельга рассмеялась. — А батюшка мой, прежде чем утек, завещал матушке назвать дитя, коли парень родится, Хельги, а коли девка — Хельга; и матушка, пусть и шибко на него осерчала за его побег, всё же волю его исполнила. Потому-то я и зовусь Хельгой, а Хаффлпафф меня уже после прозвали. А вот и мой дом, — возвестила она. — Значит, полпути пройдено. Отсюда до другого берега болота — рукой подать.

Реувен, после предостережения колдуньи старательно смотревшая только себе под ноги, подняла голову и увидела маленькую, сложенную из камня хижину с тростниковой крышей. Хижина стояла на островке посреди болота — побольше того, на каком они остановились этой ночью. Рядом, в сарайчике, возились и хрюкали свиньи, а в крохотном огородике перед домом колдовские травы росли вперемежку с брюквой и репой. На огороде возилось странное существо — гном не гном, гоблин не гоблин, — лопоухое, остроносое, тощее, одетое в мешок, в котором проделали дырки для головы и рук. Завидев людей, существо бросило свою работу и юркнуло в свинарник.

— Это Фанки, мой домовой эльф, — объяснила Хельга. — Парнишка он неплохой, работящий, да больно стеснительный: увидит чужих — сразу прячется. Робкий он очень, всего боится. А вот его женка Нойзи совсем из другого теста. Эту ничем не проймешь! Чуть что не по ней — так она давай куролесить: то всю соль в варево высыплет, то огонь в очаге золой забросает, то горшки перебьет; пока угомонится, весь дом перевернет вверх дном. Но вы не подумайте худого, так-то Нойзи вовсе незлоблива, а когда она в хорошем настроении, так вообще цены ей нет: и поесть приготовит, и пол чисто выметет, и очаг почистит, и котелки выскоблит так, что всё сверкает — любо-дорого поглядеть. Она, видать, уже стряпать принялась — вон дымок вьется.

И верно: чем ближе путники подходили к хижине, тем явственнее они ощущали аппетитный запах мяса, овощей и душистых трав, плывущий над болотом. И пусть у них самих еще остались кое-какие припасы, Реувен и ее спутники с тоской вспомнили, как давно они не ели настоящей — а не походной — еды, да еще и с пылу с жару.

— Послушай, добрая госпожа, — обратился к Хельге Крауч, — дозволь спросить, а большая ли у тебя семья? Может, ты приютишь на одну ночь бедных путников, усталых и замерзших? Негоже нарушать добрый обычай гостеприимства. Недаром говорят: кто странника приютит, тому Бог семь грехов простит.

— Семь грехов! — хмыкнула Хельга. — Да у меня столько, кажись, и не наберется! — она расхохоталась глубоким грудным смехом. — Пустить-то не жалко, места всем хватит, домишко у меня только снаружи маленький, хе-хе. Да только накладно мне угощать такую ораву. Как говорится, будете хлебать малой ложкой. Эй, Нойзи! — крикнула Хельга перед хижиной. — Нойзи! Дверь отворяй, хозяйку впускай!

Дверь тотчас же распахнулась. Существо, как две капли воды похожее на то, что возилось на огороде, поклонилось колдунье и отбежало в глубину хижины, где принялось хлопотать над котелком. Внутри оказалось тепло, даже жарко — Элазар и его спутники, продрогшие в болотной сырости, поторопились войти, растирая замерзшие руки. В очаге посредине хижины весело горел торф, над огнем висел котелок, а в котелке булькало что-то вкусное. По стенам висели связки трав, незнакомых Реувен, коренья и ягоды, шкурки каких-то мелких животных; пол устилали овчины и домотканые коврики, а одну стену сверху донизу занимали горшочки, поставленные друг на друга — казалось чудом то, что они не падают на пол. Хижина и снаружи, и внутри выглядела совсем маленькой — Реувен недоумевала, как же они все здесь уместятся; но вслед за нею вошел Элазар, за ним — Годрик и Этельстан, Крауч и Бени, а потом и Аарон Уизли со всем своим многочисленным семейством — а в хижине по-прежнему оставалось достаточно свободного места.

Хельга уже собралась закрыть дверь, когда в дверном проеме показался замешкавшийся Морхозий — он опять пропадал куда-то и нагнал спутников только сейчас.

— Батюшки! — взвизгнула Хельга. Не растерявшись, она схватила большую деревянную лопату, какими сажают в печь хлебы, и со всей мочи огрела ею ничего не подозревавшего Морхозия.

Тот взвыл от боли — колдунья разбила ему нос — и бросился к Элазару, надеясь на его защиту; но Хельга с поразительным проворством настигла его на полпути и ударила лопатой пониже спины.

— Так ты еще не унимаешься, нечистое отродье?! — орала она, гоняя бедного Гринготта по всей хижине. Реувен и остальные пытались ее остановить, но Хельга, по-своему истолковав их волнение, успокоила гостей: — Не бойтесь, странники, эта тварь у меня сейчас живо отправится обратно в свое поганое логово! Видите, как тяжко нам приходится в здешних краях. Проклятые нелюди, совсем совесть потеряли! Уже и в дом лезут, и святой крест на дверях им нипочем! Каждый день им угощение ставлю — мало вам, что ли?! Вот я тебя проучу, обжора окаянный! — и она размахнулась, чтобы пристукнуть гоблина уже наверняка.

— Хватит, хватит! — взмолился Морхозий, беспомощно закрываясь здоровой левой рукой и прижав к груди скрюченную правую. — Умоляю, пощадите!..

Хельга выронила лопату.

— Господи! Да эта тварь по-нашему лопочет! — ахнула она.

— Разумеется, — сказал Элазар, недовольный, что колдунья не избавила его от представителя семьи Гринготт. — Это наш… скажем так, знакомый, Морхозий Гринготт. Похоже, мастер гоблин впервые в жизни выбрал для своего возвращения неподходящий момент, — Элазар издал ехидный смешок.

— О мой Бог, — стонал Морхозий, держась за свой злосчастный нос. — Что с этой женщиной?! Что женщина имеет против гоблинов, чтобы вот так, ни с того ни с сего, разбивать им носы?..

Хельга между тем закрыла дверь и заложила ее поленом. Всё еще сомневаясь, не следовало ли ей добить мерзкого гоблина, она подошла к своим горшочкам, сунула нос в один, откупорила второй, взболтала третий и, наконец, вытащив из четвертого кусочек чего-то липкого, холодного и невообразимо смердящего, шлепнула его Морхозию на разбитый нос.

— На, уродец, приложи, — сказала она нехотя. — Кровь уймется и болеть перестанет. Ты уж зла на меня не держи — откуда мне было знать, что в ваших краях с гоблинами дружбу водят? Наши-то всё по лесам сидят, по ночам выходят, скотину воруют — а случается, и ребятишек утаскивают, коли матери зазеваются; по-нашему они не говорят, да и с виду еще страхолюдней, чем ты — я теперь примечаю: ты и порослее них будешь, и зубы у тебя помельче, и одежу носишь людскую. Расскажешь кому — не поверят!

Морхозий всё еще обижался.

— То дикие гоблины, — буркнул он (гоблинов вроде Гринготтов весьма задевало, когда их подозревали в каком-либо сходстве с их нецивилизованными сородичами). — А я — лондонский гоблин из почтенного семейства Гринготт, и подобные подозрения — в том, что мы воруем овец или, упаси Боже, едим младенцев, — меня оскорбляют!

— Лондонский! — всплеснула руками Хельга. — Вы что же, странники, аж из самого Лондона в наши края заявились?!

— Именно так, — подтвердил Элазар. — Многие из нас пришли сюда из Лондона. Только куда «сюда», хотелось бы мне знать? Мы направляемся в Аргайл, но, сдается мне, сбились с пути.

Его слова отчего-то рассмешили Хельгу.

— Да ты, видать, шутник! — захохотала она, игриво пихнув Элазара в плечо. — Поглядела бы я, каково это — сбиться в пути, когда ты уже пришел!

— Уже… пришел?.. — повторила Реувен, затаив дыхание — больше всего на свете она страшилась сейчас разувериться в только-только забрезжившей надежде. — Не имеете ли вы в виду, что мы… уже… в Аргайле?!.. — спросила она еле слышно.

Нойзи подала хозяйке глиняный кувшин. Та вытащила комок тряпицы, затыкавший небольшое отверстие в стене — и из отверстия в кувшин полилось молоко.

— Точно, в Аргайле, — ответила Хельга — и, наполнив кувшин доверху, протянула его Реувен. — Где ж вам еще быть? Известное дело: шли в Аргайл — и пришли в Аргайл. А что, в ваших краях иной обычай? Пошел в церковь — а попал в хлев, так, что ли? — и она опять расхохоталась.

Реувен и ее спутники, не слушая прибауток Хельги, ошеломленно смотрели друг на друга. Они в Аргайле! Это зловонное болото, едва их не сгубившее, каменная хижина под тростниковой крышей и растрепанная рыжая колдунья, добывающая молоко прямо из стены, — и есть Аргайл! Добрались, слава Всевышнему!

Это не укладывалось у них в головах. С тех пор, как они покинули Лондон, казалось, прошла целая жизнь. Всё, что наполняло их теперешнее существование — бесконечная дорога: удачи и неудачи, шумные харчевни и грязные постоялые дворы, леса, полные разбойников, бескрайние поля и луга, неприветливые пустоши, редкие города и бесчисленные деревеньки; маги и магглы — бесконечная череда лиц, добрых и недобрых; вечные заботы о пропитании, ночлеге и плате за них, неотступные тревоги и предчувствие опасности, идущей по пятам… И вдруг, в одночасье, всё это исчезло: конец пути. Их дорога была долгой, но она, наконец, завершилась. В единый миг на путников навалилась страшная усталость, которой прежде они не позволяли овладеть ими; а Реувен и Элазар ощутили необъяснимое чувство горечи, какое бывает, когда понимаешь: ты приложил слишком много стараний, добиваясь чего-то, и уже не в силах радоваться плодам своих трудов.

Наутро Хельга повела гостей посмотреть на Хогвартс. Она разбудила их на рассвете: путь предстоял неблизкий, а Хельга отчего-то настаивала на том, чтобы они успели добраться до Хогвартса и покинуть его задолго до наступления темноты. С нею отправились лишь Элазар, Реувен и Годрик, которым не терпелось взглянуть на свое новое обиталище; прочие же предпочли остаться в хижине колдуньи и как следует выспаться, вместо того, чтобы бродить спозаранку по холмам да по горным кручам.

Подобрав юбку, Хельга деловито шагала впереди, да так быстро, что Элазар, Реувен и Годрик едва за нею поспевали. По подсчетам Реувен, они шли почти полдня, а вокруг по-прежнему не было ничего, кроме изумрудных холмов, сплошь покрытых пастбищами, да низкого серого неба, нависающего над ними. Солнце пряталось за облаками. Царил тот удивительный приглушенный свет, какой бывает после дождя — и в этом свете зелень, окружавшая Реувен и ее спутников, становилась еще ярче. Судя по их ощущениям, петляя меж холмов, они поднимались всё выше и выше; и вскоре, как-то незаметно для себя, Реувен обнаружила, что они взбираются по извилистой горной тропе. Теперь им больше не встречались ни пастухи, пасущие отары овец, ни земледельцы, возделывающие крохотные поля на склонах холмов; похоже, в прекрасном и диком этом краю не было ни одной живой души.

Стало холоднее. Реувен плотнее закуталась в свой плащ и опустила ниже край покрывала, но и тогда ветер дул ей в лицо. Под ногами хрустели и осыпались камешки. Откуда-то несся непрекращающийся шум воды — то грохотали вдалеке водопады. Реувен не знала, что это, и незнакомый звук ее настораживал. В ней опять пробудилась тревога — сейчас, когда их цель была так близка, Реувен вновь забеспокоилась. Они были одни на чужой земле, вдали от дома и всего, что им знакомо, — и сердце Реувен пронзила необъяснимая тоска. Ей вдруг подумалось: Хогвартс был мечтой ее отца и Элазара, это ради них Реувен бросила всё и отправилась в далекий и опасный путь; а она, чего хотела она сама на самом деле? Сможет ли она разделить радость Элазара, когда они впервые увидят свой Хогвартс — не зыбкий образ, который Реувен рисовала себе в фантазиях, а настоящие, осязаемые стены, башни, ворота? Сможет ли остаться здесь, жить среди этих зеленых холмов под низким небом, совсем одна в краю чужаков, где даже речь настолько отличается от ее речи, что Реувен едва ее понимает? Прежде, пока они шли и цель их путешествия была еще так далеко, Реувен мечтала только о том, как они прибудут, наконец, в Аргайл, и не задумывалась, что будет после — и теперь, вопреки рассудку, ее охватило смятение.

— Вот и пришли, — через какое-то время пропыхтела Хельга. Она остановилась, широко расставив ноги, и, отдуваясь, утерла ладонью пот с лица. — Вон Хогвартс, а вон Черное озеро и Запретный лес. Теперь, видать, всё это ваше.

У Реувен взволнованно забилось сердце. Она сделала еще несколько шагов и выглянула из-за широкого плеча Хельги, уже заранее представив себе величественную и грозную древнюю крепость, гордо возвышающуюся над озером и густым темным лесом, словно одинокий страж. И уже через мгновение, взглянув вперед, Реувен и в самом деле увидела черную, как гагат, гладь озера и дремучий лес, мрачная стена которого подступала к самому Хогвартсу — казалось, под темные эти кроны никогда не проникают лучи солнца… Не было лишь величественной и грозной крепости, которую Реувен уже успела вообразить до мельчайших деталей, — вместо нее перед Элазаром, Реувен и Годриком возвышалась бесформенная груда развалин.

Казалось, какой-то великан в сердцах бросил на землю пригоршню каменных построек и оставил лежать их так, как они попадали: тут часть башни, изглоданной ветрами и временем, там — сарай из неотесанного камня, дальше — остатки чего-то, напоминающего пастушью хижину, в каких останавливаются пастухи, когда выгоняют овец на летнее пастбище; и всё это окружала стена — точнее, то, что когда-то было ею, а теперь стало просто нагромождениями каменных глыб.

Годрик первым обрел дар речи.

— И это в ваших краях зовется крепостью? — разочарованно протянул он. — У нас это назвали бы ни на что не годными развалинами.

— Так вот какую крепость пожаловали нам Макмилланы, — проговорил Элазар с горечью. — Не крепость, а руины!..

— А ты чего хотел? — фыркнула Хельга. — Дворец королевы фей? Макмилланы и сами-то сидят в крепости не лучше этой, разве что чуть-чуть поновее — что ни день, то крышу, то стены починяют, а ветер им в щели сор задувает. Да ты не тужи! — Хельга ободряюще хлопнула сникшего Элазара по спине — тот покачнулся и зашелся в мучительном приступе кашля. — Чего горевать? Натаскаем с озера тростника да справим вам крышу, а где ветер пробил дыры в стенах, туда вставим камни покрепче, вон их тут сколько. Как говорится, у кого стены — у того и дом, верно я говорю? Главное, не забывайте на опушке леса угощение оставлять, да после захода солнца не выходите; и уж тем более не берите воду и, не приведи Господь, не купайтесь в Черном озере.

Реувен и остальные медленно, в настороженной тишине, двинулись вперед.

— А что не так с водой Черного озера? — спросила Реувен тихо — ей не хотелось говорить здесь в полный голос. — И кому предназначено угощение, которое нужно оставлять на опушке Запретного леса? — она подняла голову и посмотрела на два каменных возвышения, меж которых прежде, должно быть, находились ворота. На камне еще остались следы прихотливой резьбы — Реувен никогда не встречала такого узора.

— Напьетесь воды из Черного озера — вовек не проснетесь, — объяснила Хельга так, точно говорила о сущей безделице. — А вот зато грязь со дна озера, черная грязь, обладает целительной силой; ее на дне озера полным-полно — за то его и прозвали Черным. Озеро принадлежит Водяному народцу: русалкам, значит, и гриндилоу — их еще зеленозубыми Дженни величают; а кое-кто поговаривает, что там обитает водяная лошадь, — последнее, по мнению Реувен, звучало совсем не страшно, но Хельга с суеверным страхом покосилась на озеро и торопливо сотворила крестное знаменье. — А угощение — для гоблинов Запретного леса, — закончила Хельга беспечным тоном. — Я вот с собой свиных кишок прихватила, гоблинов задобрить. Уходя, оставим на опушке, чтобы гоблины не серчали на нас. А то ведь прежде безлунными ночами любили они пировать в здешних развалинах — нередко пастухи, возвращаясь домой, рассказывали, как видели огни за стенами древнего Хогвартса и слышали отзвуки жуткой нелюдьской музыки.

Реувен всё не могла оторваться от необыкновенной резьбы — ее прихотливый рисунок словно бы завораживал.

— Значит, это гоблинская крепость? — спросила она.

— Кто знает, — пожала плечами Хельга. — Может и гоблинская, а может, они уже после ее облюбовали. В наших краях даже древние старцы не ведают, кто ее построил. Рассказывают, Хогвартс стоял тут еще до того, как предки нынешних людей явились в эти земли, и даже тогда он уже был стар.

Реувен, прижав руки к бурно вздымающейся груди, прошла через «ворота» и остановилась, с затаенным страхом и одновременно восхищением глядя на древние стены, окружавшие ее. То, что прежде виделось мертвыми развалинами, теперь, изнутри, явилось Реувен осколком древних времен, когда иная, неведомая нынешним волшебникам магия пронизывала всю природу. Здесь, внутри этих стен, она сохранила свою первобытную мощь, и каждый камень, к которому Реувен прикасалась, каждая пядь земли были напитаны могучей колдовской силой.

— Эли, — прошептала Реувен, — ты тоже это чувствуешь?

Элазар посмотрел на нее расширившимися от волнения глазами.

— Да, Реувен, — ответил он тоже шепотом. — Я чувствую, в этих стенах заключена великая защитная магия. Нам следует лишь отыскать способ высвободить ее…

Хельга наблюдала за ними словно за занятными зверушками.

— Вот уж не думала, что кому-нибудь могут понадобиться наши старые развалины! А вы как вошли, так сразу рты разинули, — сказала она с добродушным смехом. — Хотя я-то всегда знала, что наш Хогвартс не так прост, как кажется. Если он и вправду заговоренный — что ж, тем лучше для вас! Глядишь, и вовсе не придется с лохланнахами биться, когда те к вам пожалуют.

Годрик, которого, в отличие от Элазара и Реувен, ничуть не влекли стены древнего Хогвартса (для славного рыцаря, повидавшего множество крепостей, эта по-прежнему оставалась грудой развалин), резко повернулся к Хельге.

— О каких это лохланнахах ты говоришь, женщина? В ваших краях так называют морских разбойников с Севера?

— Точно, о них-то я и толкую, — кивнула Хельга. — К нам эти незваные гости нечасто жаловали — знать, надолго запомнили крепость наших кулаков и силу нашей ворожбы; давненько они к нам носу не казали. А прошлым летом вдруг явились одни, по виду вроде ничем не лучше прежних — но как вышли против них наши мужи, так вмиг поняли, что не с обыкновенными лохланнахами имеют дело, а с ихними лохланнскими ведунами. Даже сами Макмилланы не устояли против богомерзкого колдовства, обратились в бегство и заперлись у себя в замке. А только и стены их не спасли — ограбили проклятые ведуны и наших господ, и нашу церковь, и простой люд. Едва Макмилланы очухались после такого-то посрамления, стали они держать совет и порешили кликнуть на подмогу самых сильных колдунов, какие только есть в иноземье. Хотели, значит, чтобы колдуны эти остановили лохланнских ведунов, коли будущим летом им опять вздумается напасть на нас. А отчего это ты меня расспрашиваешь, воин? — запоздало удивилась Хельга. — Я думала, вам уже всё про то известно, раз вы к нам явились. Или я грешным делом обозналась? — Хельга нахмурилась. — Вы что, странники, не те самые иноземные колдуны, которых мы дожидались? А я-то, дура, пошла ни свет ни заря им Хогвартс показывать!

Тут уж и Реувен отвлеклась от своих древних волшебных камней.

— Нет, мы именно те маги, которых призвали в Аргайл ваши господа Макмилланы, — сказала она. — Но ни о нападениях норманнов, ни о том, что Макмилланы рассчитывают на нашу защиту, нам до сегодняшнего дня ничего не… — Реувен осеклась: в одно ослепительное мгновение она вдруг поняла, чьих рук это дело. — Вот на каких условиях Макмилланы даровали нам Хогвартс! — Реувен обернулась к притихшему Элазару. — Не для того, чтобы мы наставляли невежественных аргайлских колдунов, не для того, чтобы мы основали здесь новометодный бейт-мидраш моего отца — они позвали нас, чтобы мы послужили для них щитом при набеге норманнов!

— В наших краях говорят: не радуйся легким дарам, — встряла Хельга.

Реувен, не слушая ее, продолжала, наступая на Элазара:

— И ты знал об этом! Знал всё это время — и молчал! Ты намеренно солгал нам, мне и моему отцу, а потом и всем остальным — заставил нас поверить в далекую прекрасную землю, где маги живут в мире и благоденствии, где нет Ноэлов из Лонгботтома, нет фениксианцев, где магглы почитают волшебников и где лорды — такие же маги, как и мы сами! Зачем ты это сделал, Эли?! Я не понимаю… Ведь и ты, ты тоже оказался здесь вместе с нами, в этих открытых всем ветрам руинах, один против норманнских отрядов! — Реувен задохнулась от возмущения и слез — и выбежала из Хогвартса, чьи стены, которыми она еще недавно восхищалась, теперь казались ей чужими и враждебными.

Элазар бросился за нею.

— Леди Ровена права, — хмуро сказал ему вслед Годрик. — Подвел ты нас, господин Слизерин, ох как подвел. Я на такую службу своего согласия не давал. Конечно, рыцарь стяжает славу в жестоких сражениях, но только дурак выйдет в одиночку против норманнов. Слыхал я, они все вояки хоть куда, а у нас кто имеется? Женщины, ребятишки, кузнец да книжник? Не-е-ет, не о том мы с тобой сговаривались, господин Слизерин.

Но Элазар уже его не слышал. Хогвартс остался позади, когда Элазар, наконец, нагнал Реувен. Она стояла на берегу Черного озера, отражаясь в его темной, глянцевой, как зеркало, поверхности. Элазар схватил Реувен за руку, будто боялся, что она опять от него убежит.

— Рива, прошу, выслушай меня, — выдохнул он, с трудом переводя дыхание (Элазар запыхался от бега). — Я знаю, это не совсем то, на что мы рассчитывали…

— Не совсем то?! Не совсем, Элазар?! Я одного не могу понять: для чего тебе, тебе, всегда трясущемуся за собственную шкуру, это понадобилось?! Или ты задумал привести нас сюда и бросить?! Но в таком случае я не вижу причины… Да что это с тобой? — Реувен выдернула свою руку из подрагивающих пальцев Элазара. — Что с твоими руками?! Я уже давно заметила… У тебя и веки подергиваются, и губы…

Элазар прижал руку к пылающему лбу. Ему действительно было нехорошо: болела голова, сердце колотилось так, будто вот-вот остановится, всё вокруг кружилось; он жадно глотал воздух и всё равно задыхался.

— Я не знаю… Не знаю, — прошептал он, опускаясь на землю. — Я думаю, это из-за моих алхимических опытов, хотя не уверен… Помнишь ртутно-серную теорию Джабира ибн Хайяна? Трансмутация возможна, если…

— …если ртуть и серу взять в наиболее благоприятных соотношениях, я помню, — нетерпеливо закончила за него Реувен. — Так создается золото. Ты думаешь, твой недуг породили пары ртути? — Реувен ахнула, ошеломленная внезапной догадкой. — Теперь я, кажется, понимаю… Ты поэтому хотел сбежать как можно дальше от своего лорда, я права? Он добивался создания философского камня, заставлял тебя продолжать экспериментировать со ртутью? — несмотря на всё, что Элазар натворил, Реувен стало жаль его.

Элазар почувствовал, как слабость, накатившая на него, постепенно отступает.

— Нет, конечно же нет, — криво улыбнулся он. — Ты всегда любила приписывать мне благородные цели и благородные страдания, бедная моя наивная Реувен… Не знаю, что за недуг точит мои силы, но я отправился в Хогвартс вовсе не из-за этого. Я… послушай, — остановил он Реувен, которая попыталась что-то возразить. — Ты же слышала о внезапной кончине старого лорда, моего покровителя? Это я убил его… отравил, сговорившись с молодым лордом, его сыном. Мне пришлось пойти на это: старик разуверился в моей магии. Он решил, что я не столько ищу философский камень, сколько вожу его за нос — и боюсь, старый пень был недалек от истины, — Элазар невесело рассмеялся. — И когда молодой лорд сделал мне… скажем так, деловое предложение, я подумал, что это совсем неплохая работенка, ведь от старого лорда мне все равно необходимо избавиться. Но я не учел того, что в мире есть люди и похитрее меня. Когда старик лорд отдал Богу душу, молодой лорд задумал подчистить следы, чтобы никто, кроме него, больше не знал, как умер его отец. И мне стало известно, что новый лорд желает мне смерти, что он нанял убийцу — мага, разумеется, — чей удар заставит меня замолчать уже наверняка. Я не знал, что мне делать, Реувен. Повсюду мне чудились убийцы. И тут я вспомнил о посланнике из Аргайла, говорившем со мною о каком-то Хогвартсе, о далекой дикой земле, — и подумал: вот он, мой шанс! Если я скроюсь там, в этом никому не ведомом Аргайле, то ни лорд, ни его наемник не смогут меня отыскать… Что было дальше, ты знаешь.

Реувен, обессилевшая от потрясений, опустилась на землю рядом с Элазаром.

— А норманны? Неужели их ты страшился меньше, чем наемного убийцу?

— Норманны, — вздохнул Элазар. — Норманны далеко и, возможно, больше не вернутся. Может быть, Макмилланы взволновались напрасно… А если бы я остался в Британии, мой убийца всегда был бы рядом — пусть даже только в моих собственных страхах.

Над его головой Годрик громко прочистил горло. Элазар и Реувен, погруженные в раздумья, так и подскочили от неожиданности.

— Ну, раз уж все мы сегодня исповедуемся… — нерешительно начал Годрик.

Реувен с ужасом посмотрела на него снизу вверх.

— Святые небеса, Гриффиндор! — воскликнула она. — Неужто даже у тебя, славного рыцаря, честнейшего из нас, были от меня тайны?!

— Вроде того, — ответил Годрик, смущенный. — Теперь-то уже нет смысла таиться, так что… в общем, чего ради скрывать: я и есть тот самый наемник, которого молодой лорд отправил убить тебя, господин Слизерин.

Элазар не знал, гневаться ему или смеяться.

— Ты?! Ты, сэр рыцарь?! — проговорил он в полнейшем изумлении. — Ни за что не поверю. Да я сам знаю больше смертельных заклятий, чем ты! И защищаться умею куда лучше тебя.

Годрика его слова немного задели, но он всё же признал:

— Так-то оно так, господин Слизерин, да только, сдается мне, молодой лорд, что меня нанял, ничего не смыслил в магии — вот и принял меня за могущественного колдуна и расплатился вперед звонкой монетой. А я, как встретил тебя и признал, подумал: отчего бы не заработать и во второй раз? А убить я тебя всегда успею.

Годрик, Элазар и Реувен посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. И не столько хороша была шутка, сколько им самим хотелось забыть пережитые треволнения; они смеялись и смеялись, пока на глазах у них не выступили слезы и животы не заболели от смеха.

— Что за чудеса творятся на свете! — простонала Хельга, утирая слезы, — Годрик, Реувен и Элазар даже не заметили, в какой момент она появилась рядом. — Значит, ты, спасаясь от убийцы, прихватил этого убийцу с собой для защиты и побежал вместе с ним за тридевять земель, чтобы скрыться от убийцы? Нелепицы смешней я еще не слыхала!

— Да, нелепица, — повторила Реувен, задумчиво глядя на развалины Хогвартса. — Кто из нас мог предположить, что наше приключение начнется с нелепицы? Один дурак солгал, второй — поверил, третий за ними пошел…

Годрик тоже перестал смеяться.

— С нелепицы начинаются все приключения, — заметил он.

— И все великие дела начинаются с малого, — назидательно добавил Элазар.

— И случается, что дурак предчувствует то, чего не знают мудрецы, — закончила Хельга — и вдруг, словно очнувшись от забытья, прикрикнула: — Ну, вставайте, чего расселись?! Или хотите попасться в лапы гоблинам? Вот уже с гор спустился туман, скоро темнеть начнет. Пора нам в обратный путь. Успеете еще наглядеться на свой Хогвартс, никуда он не денется. Он тут и до вас стоял, и после вас простоит — до скончания века, пока трава растет, пока воды текут!

Они поднялись на ноги. Рядом блестели покойные воды загадочного Черного озера, невдалеке темнел зловещий Запретный лес, позади вздымались горы, а прямо перед ними стоял Хогвартс — величественный, таинственный, могучий Хогвартс, превращавший тишину этого места в безмолвный колдовской напев.

— Возможно, это не Макмилланы пригласили нас сюда, — тихо произнесла Реувен, не отрывая взгляда от древних камней, — а сам Хогвартс призвал нас. Не знаю отчего, но я чувствую, что отныне наши судьбы и наши имена навеки связаны с ним.