Сумасшествие без всех (часть II) (гет)

Когда ты вернёшься,

Всё будет иначе, и нам бы узнать друг друга,

Когда ты вернёшься,

А я не жена и даже не подруга.

Когда ты вернёшься,

Вернёшься в наш город обетованный,

Когда ты вернёшься -

Такой невозможный и такой желанный?

З.Н. Ященко

Когда я спускаюсь на кухню, выясняется, что ужин давно закончился, и Дурсли испарились. Я застаю за столом лишь Люциуса Малфоя, который, должно быть, переживает худшие дни своей жизни под одной крышей с магглами и грязнокровкой. Он и правда нуждается в контроле — бутылка виски пустеет, как по волшебству. Несчастная Нарцисса! Лебединая верность не сулит ей ничего хорошего. Но меня волнует только одно — в состоянии её супруг воспринимать слова или уже нет.

— Люциус! — окликаю я его, но Малфой соизволяет меня заметить, лишь когда я наставляю на него волшебную палочку с пером феникса.

И, кажется, на глазах трезвеет. Мне-то ничего не будет за применение магии! Люциус бросает молниеносный взгляд на собственную палочку, оставленную рядом с бутылкой, но пока не решается рисковать. Изображает ледяное спокойствие и неторопливо отпивает из бокала.

— Я позволю тебе уйти, — объявляю я, завладев его вниманием. — И не наведу на твой след авроров. Потому что я доверяю Северусу. Но…

На этом месте он отставляет бокал и откидывается на спинку стула, обращая ко мне окутанные тенями глаза равнодушного убийцы.

— Я обещала Министру магии, что буду предупреждать каждого из вас. Так вот, я предупреждаю: тронешь моего сына — умрёшь.

На лице Люциуса отображается удивление — он, видимо, ожидал чего-то другого.

— Авада Кедавра, — роняет он, указывая на меня бокалом.

— Что?

Слизеринский юмор всегда вызывал у меня недоумение.

— Глаза, — видимо, он про цвет. — Я запомню. Но я не собирался… заниматься твоим сыном. Я своим-то не могу заняться.

— Драко не последует за тобой и Нарциссой? — уточняю я с тревогой, припоминая, мягко говоря, неуравновешенное поведение Малфоя-младшего.

— Нет, — сумрачно отвечает его отец, делая очередной глоток. — Он не хочет. Говорит, что кто-то должен кормить павлинов.

Я с неприязнью вспоминаю рассыпающийся под стать Люциусу Малфой-мэнор. Драко останется в поместье один? И что он там будет делать?

— Понятия не имею, что их тут держит, — соглашается со мной Малфой, изящно подливая себе из бутылки. — Драко, видимо, берёт пример с Северуса. Никак не выйдет из детства. А Северус и в детстве был порядочным… — вместо окончания фразы он предпочитает пригубить виски, но почему-то у меня остаётся ощущение, что речь шла не о порядочности.

— И всё же, я в долгу перед ним, — задумчиво продолжает Люциус. — А тебя, я знаю, Северус услышит. Так вот, передай ему, что если пора уносить ноги, значит пора уносить ноги. В чём — в чём, а в этом я понимаю. Не будь я Малфой, — его бледное лицо в обрамлении длинных светлых волос становится ледяным и зловещим. — В этот раз я помог ему сбежать из Азкабана. Но если его поймают снова, получит в добавку к Круцио Поцелуй Дементора. Не думаю, что у меня найдётся возможность помочь.

Что-то такое я подозревала. Но с Северусом бессмысленно говорить на определённые темы. Однако я обещала ему присмотреть за этим мерзавцем. Я забираю со стола бутылку и волшебную палочку, и Люциус безразлично наблюдает, как я запираю всё в шкаф. Ключ оставляю у себя — до утра он бесполезен как волшебник.

— Круцио — не преувеличение? — спрашиваю я негромко.

— Скорее, преуменьшение, — с любезной улыбкой сообщает Малфой. — Мы как будто живём в разных мирах, Лили Поттер!

— Так и есть, — соглашаюсь я. — Свой-то мир вы разнесли в пыль!

— Похоже на то. Теперь во всём этом не будет даже изящества, — он со вздохом рассматривает обтрепавшиеся рукава своей мантии и поднимается с места. — Смотрите, не захлебнитесь… пылью. Пойду спать.

Он почти не качается, хотя пьян мертвецки. Но почему-то его опустошённый взгляд и величавый уход надолго врезаются мне в память.

Если Люциус Малфой — далеко не худшее, то этот мир обречён. Вот, о чём я думаю.

* * *

Я сказала, что должна подумать, но мысли не слушаются. Люциус прав — есть два разных мира. И Северус прав — есть две разные правды. Истина, видимо, посередине. Сегодня я вряд ли пойму, в чём она состоит, но сейчас важно не это. Важно, что Северус не лжёт.

Если Северус лжёт, то для меня один выход — Обливиэйт, так как большего мой разум не выдержит. Обычную в таких случаях оговорку о том, что он — мастер окклюменции и прочих магических ухищрений, можно отбросить. Северус предусмотрительно отдал мне волшебную палочку и вообще не решился бы колдовать. Но не сомневаюсь, он умеет обманывать и без магии. Хотелось бы сказать, что мне он всегда старался не лгать. Но излишняя самоуверенность не доведёт до добра. Как и моя привычка полагаться на чувства вместо разума. Но если я не буду ему доверять, то кто будет? Дамблдор, и тот не доверял — Северус до сих пор обижается.

Впрочем, даже если он верит в то, что говорит, это не обязательно отражает истинное положение вещей. Вопрос тут простой — мне-то что делать? Бросить друга в самой ужасной ситуации, чего я сама себе не прощу? Или рискнуть собственной жизнью и свободой непонятно, за что?

Похоже, мне придётся доверять Северусу, что называется, беззаветно. Просто потому что он — это он. Иначе я не выдержу его опасных заигрываний с Тьмой, отталкивающих знакомств и сомнительных методов.

Всё было просто, когда он надеялся удержаться в моём мире. Смогу ли я вынести его мир? Слишком рано всё это. Но иначе будет поздно, я знаю. Связь между нами так тонка, что в любой момент оборвётся. И решать надо прямо сейчас — завтра он исчезнет в неизвестном направлении и… всё. Я не смогу помочь ни ему, ни делу, которое он затеял. Мы затеяли. Вместе.

И, главное, как убедить его самого принять помощь?

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. В дверях стоит Петунья — в халате поверх ночной рубашки и с чашкой в руке. Видимо, хотела налить себе воды и теперь раздумывает, можно ли пройти мимо меня. До чего мы дожили?!

— Ростбиф закончился, — заявляет она, поджав губы. Эта привычка у неё от мамы. — Я отдала твою тарелку Дадлику.

— Я не голодная, — отвечаю, — Просто разговаривала с Малфоем.

Хотя с тех пор прошло, наверное, часа два. Или три… Но у Туньи почему-то ещё сильнее портится настроение.

— Нечего сказать — подходящая компания! — выговаривает мне сестра, и вдруг её прорывает: — Всё эта ваша магия! Мы-то за что страдаем?! Это из-за тебя в наш дом вламываются, кто попало! А что я могла сделать, что?! Когда они велели написать письмо… У меня ребёнок!

— Тунья, я ничего тебе не…

— Нас всех могли убить — непонятно?! А ты… ты волшебница! И, кстати, моя сестра! Ты должна была мне помочь! Что бы ты сама делала на моём месте?!

— Ничего, Тунья, — признаю я тихо. — Я ничего не смогла сделать.

Хотя и волшебница. Кстати, она впервые назвала меня так. А не как-нибудь иначе. Я поднимаюсь со стула, чтобы уйти, но Тунья упирается руками в косяки.

— Когда они уберутся? — вопрошает она требовательно. — И так уже весь дом провонял, а из-под дверей лезут пауки. На днях всё кровью залили — я замучилась оттирать! Вернон не может пойти на работу, Дадли не учится. А эти…

— Волшебники.

-…Рыскают по дому, как хищные звери. Я боюсь их, Лили! Очень боюсь, — говорит она жалобно и прибавляет испуганным шёпотом: — Мне кажется, они сбежали из тюрьмы!

— Завтра их здесь не будет, Тунья. Они ничего вам не сделают. Обещаю.

— А тебе? — допытывается она.

— А мне тем более.

На лице сестры мелькает облегчение, но через секунду Петунья приходит в себя.

— Вот и прекрасно. Ничего больше не желаю знать, — заявляет она, направляясь к холодильнику. — Не успеешь сделать ремонт, как… Из-за тебя весь этот дом был напичкан колдовской дрянью! А стоило переехать, как то же самое стал устраивать Гарри!

— Да сколько уже можно, Петунья! — укоров в адрес Гарри я просто не могу выдержать. — Тебе не надоело самой? Или ты правда такая дура?! Пожиратели Смерти убивали магглов… обычных людей налево и направо. Не выясняя, кто в родстве с магами, а кто нет! И не смей говорить, что я тебя не защищала! Я только это и делала три года подряд! — мне не хватает слов. Лишь бы не достать палочку! — Я дралась с ними. В том числе, за тебя. Дралась — понимаешь?! Вот это страшно, а не… ободранный подоконник. Ты орёшь на Люциуса Малфоя, а он таких, как ты, пытал десятками! Может, сотнями — не знаю. А тебя — тебя! — все эти годы охранял Гарри! Он был твоей защитой. А я — его. В этом смысл, Петунья! Только в этом. Я никогда тебя не бросала, потому что ты моя сестра, и…

И я, кажется, поняла, что делать.

— Ты будешь клубнику? — спрашивает меня Тунья, задумчиво глядя в холодильник.

Таким тоном со мной иногда говорит Гарри. А ещё Северус. Из живых больше никто. Этот тон означает, что со мной не всё в порядке. И дальше может стать хуже. Я молча киваю и возвращаюсь за стол. Не бежать же наверх прямо сейчас! В детстве, если дома появлялась клубника, мы с Туньей обязательно пробирались ночью к холодильнику. Правда, это было ещё до того, как я оказалась уродкой, которой место в дурдоме под названием Хогвартс.

— А я всегда знала, что этот Снейп плохо кончит, — с гордостью заявляет сестра. — Ничего удивительного, что он стал Пожирателем Смерти!

Нет, это как раз удивительно. И очень горько.

— Северус — не Пожиратель, — объясняю я, устало подперев голову. — Он… школьный учитель. Гарри ходил на его уроки с первого курса. Ты бы знала об этом, если б…

— Ну-ну! — поджимает губы Петунья, доставая с полки прозрачную коробочку с ягодами. — Если у вас там такие учителя!

В нашем дурдоме, да. Теперь вот дурдом закрыли, и все разбежались. У меня нет сил спорить, и я стараюсь думать на отвлечённые темы. Как интересно теперь пакуют клубнику! И чайники стали электрическими. Скоро магглы превзойдут своей изобретательностью магию.

— Вернон — замечательный муж, — неожиданно сообщает Тунья, пересыпая ягоды в специальную вазочку. — Даже когда происходили разные колдовские безобразия, Вернон меня не оставлял. И всегда только облегчал мне жизнь. Никогда от него не было никаких проблем, — прибавляет она с вызовом, хотя я и не думала оспаривать столь удачный выбор.

— Даже когда встал вопрос о том, что с нами будет жить мой племянник…

— Не будем о Гарри, — предупреждаю я. — А то снова поссоримся.

Петунья с осуждающим видом ставит угощенье на стол.

— Ты не умеешь выбирать мужчин, — говорит она назидательно. — Никогда не умела.

Где уж тут выберешь с Волдемортом! Я могла бы напомнить в своё оправдание, что была война. Мальчишки-гриффиндорцы, мои сокурсники, погибли все до единого. Но я не могу говорить об этом. И не хочу оправдываться. Я вовсе не считаю, что Джеймс был неудачным выбором. Я лучше… поем клубники.

— Что бы ни болтали по телевизору, всякие там новые веяния… Мужчина должен быть таким, чтобы на него можно было опереться, — просвещает меня Тунья на правах старшей сестры.

Я прикидываю, что на Вернона не страшно опереться впятером, но стараюсь не рассмеяться. Кажется, Тунья настроилась на серьёзный разговор. Раз в двадцать лет. Глубокой ночью.

— Мужчина должен тебя защищать и обеспечивать стабильность, — втолковывает она мне, тоже принимаясь за ягоду. — А ты вечно находишь каких-то разгильдяев! Поттер был не из…

— Не надо про Джеймса.

— А Снейп и того хуже.

— Не надо про Северуса.

Минут пять мы молча налегаем на клубнику, и, наверное, это лучшее время за многие годы, которое я провела с Туньей. Сестра всё-таки есть сестра — ничего не попишешь! По-моему, она единственная догадалась и даже не удивилась.

— Всё равно ты дура, — скорбно заключает Петунья, когда ягоды в вазочке заканчиваются.

— Ты же старшая. Тебе и быть умной, — отвечаю я покладисто.

— Уж что-то мне должно было достаться взамен красоты, богатства и магии! — подробно перечисляет она. — Вот и послушала бы старшую сестру! Но ты, Лили, считаешь, будто у тебя больше мозгов, чем у всех вокруг. И всё только потому, что ты…

— Волшебница?

— Что-то вроде этого, — неуверенно соглашается Тунья, хотя явно имела в виду другое. — Ты только выбралась из одной ямы и тут же лезешь в другую!

Она сокрушённо качает головой и переставляет опустевшую посуду в раковину.

— Давай помою, — предлагаю я, но Тунья только отмахивается:

— Разобьёшь ещё! Мы уж тут привыкли… в слугах, — и принимается оттирать вазочку до алмазного блеска. — И всё равно я, как порядочная сестра, рада, что ты не умерла, — прибавляет она скрепя сердце.

— Спасибо, — отвечаю я растроганно.

Я даже пытаюсь её обнять, но Тунья отстраняется с кислым видом. Она ужасно обидчивая. Если обидится, то будет страдать до следующей весны. Гарри был прав — малейший намёк на волшебство, и Дурсли встают в неприступную позицию. Даже обидно — и волшебства-то никакого не было! Ну ни единого заклинания!

— Пойдём спать, — хмуро предлагает Петунья, вытирая руки крахмальным полотенцем. — Если хочешь, можем лечь вместе. Вернона я отправлю к Дадли, а то он храпит, как «Боинг».

— Как что?

— Самолёт такой. Ну и дикий же вы народ!

Ещё одна поправка — не показывать, что ты чего-то в её мире не понимаешь.

— Я не сплю, Тунья. Но всё равно спасибо.

Следующая поправка — не говорить ничего непонятного. Тунья окончательно обижается — считает, что я выдумываю нарочно. Не отвечая на пожелание спокойной ночи, она направляется прочь, но у самой двери всё же останавливается.

— Когда всё это закончится, — говорит она после явного колебания, — заходите в гости. Ты и Гарри. Но только вы двое. Как-никак, это и твой дом.

Затем она удаляется окончательно, а я смотрю ей вслед, и мне невыносимо жаль, что всё закончится Обливиэйтом. Потом я достаю из шкафчика отнятую у Малфоя бутылку, наливаю себе немного, выпиваю залпом и отправляюсь наверх. Исправлять то, что ещё можно исправить.

* * *

Я хочу тихо посидеть рядом, пока он не проснётся. Но только собираюсь отворить дверь, как Северус появляется на пороге с волшебной палочкой наготове.

— Что случилось? — выдыхает он, оглянувшись на коридор.

— Всё спокойно, — я берусь за дверную ручку поверх его пальцев. — Мы болтали с Петуньей, но она отправилась спать. Я хочу войти, Северус. Можно?

— На самом деле это твоя комната. А я как раз намеревался узнать про палочку, — он машинально отступает в сторону и вдруг замолкает, догадавшись, что я пытаюсь преодолеть нечто большее, чем обычный порог.

— Я всё обдумала, — сообщаю я ему. — И у меня к тебе остался один вопрос.

— Я тебя слушаю, — произносит он тихо. Он теперь только так и говорит.

— Зачем тебе было нужно моё прощение?

Северус не смущается и не раздражается. Он задумывается так, словно это было в другой жизни.

— Я надеялся, что смогу помочь, если ты ближе меня подпустишь.

Я киваю — ему, своим мыслям и тому, что недавно слышала от Гарри.

— Даже это для меня, — произношу я вслух. — А сам ты считаешь, что не стоишь прощения? Почему ты молчишь, я не права?

— Ты говоришь загадками, Лили, — замечает он, не отрывая взгляда от моего лица. — Может, подберём лучшее время для таких объяснений?

— Вряд ли, — я выдаю это так резко, что он вздрагивает. — Мы на мёртвой точке, так не годится. Тебе придётся что-то брать от меня. И не то, что мне не жалко отдать. А то, что тебе действительно нужно. Иначе никак.

Я приближаюсь к нему. Северус не отстраняется и не делает шага навстречу. Какое-то странное у него состояние — не могу понять.

— Что тебе нужно? — спрашиваю я пытливо.

Мне действительно тяжело разобраться — не прощение, не помощь, не сочувствие… Сейчас его лицо очень близко, но на нём не прочитаешь отгадку.

Ох уж эта змеиная манера юлить вокруг да около по поводу и без!

— По-твоему, молчание — лучший ответ?

— Если не самый лучший, то самый слизеринский, — он безошибочно угадывает мои мысли. — Я понимаю: ты честная и всегда идёшь до конца. Но сейчас лучше остановиться. Или я до смерти от тебя не отстану.

— И после смерти. В этом я уже убедилась. Но мне хотелось бы уточнить про твоё «сейчас», — я стараюсь ещё раз поймать его взгляд, но тщетно. — Ты решил, что мне лучше держаться на расстоянии? Решил за меня? Так просто?

Он ещё не отступает, но уже не смотрит в глаза.

— Уверяю, это не было просто.

Значит, будем усложнять.

— Я не смогу спокойно сидеть и ждать, — объясняю я. — Не обязательно писать мне в день по письму. Но обещай, что примешь любую помощь. И для дела, раз уж я всё равно в курсе. И для тебя лично. Если будешь ранен, если потребуется убежище… Ты мог бы обосноваться на площади Гриммо — как думаешь? Гарри сейчас нет. Хотя я уверена, он бы понял.

По лицу Северуса видно, что он в этом отнюдь не уверен. Дом Блэка, дом Поттера! Он скорее предпочтёт Азкабан.

— В этом нет необходимости, — заверяет он. — Чтобы между нами не обнаружили связь, надо чтобы её не было.

— Прекрасно, — соглашаюсь я. — Хогвартс как раз закрыли и мне всё равно, где коротать время. Будем прятаться вместе. Тогда и связь не отследят! Такое предложение тебе больше по душе?

— Я его вообще не слышал.

— Я всё равно не дам тебе раствориться без осадка, — повторяю я упрямо. — Так нельзя!

— А, по-моему, только так и можно, — возражает он, сверкнув глазами. — Кроме меня, ты одна знаешь всю правду. Поэтому риск недопустим.

— Про риск я уяснила. Я не поняла насчёт постели и ужина. Мне считать себя свободной? Или купить отрывной календарь, чтобы ждать с комфортом?

Северус смотрит на меня так, будто я только что спланировала с качелей. И словно просыпается на секунду.

— Я бы хотел вернуться, — произносит он как бы помимо воли — не шёпотом, а неверным, как у подростка, голосом. — Если всё каким-то чудом уладится. Но я не вправе тебе указывать. В конце концов, это я влез в твою жизнь!

— Да, и что сделано, то сделано. Так что теперь ты вправе указывать. А я вынуждена слушать твой бред, — я прерываюсь, так как мне самой изменяет голос.

Вернётся он! Пропади он пропадом, я давно поклялась, что не стану из-за него плакать. Всего шаг назад — и я за дверью, в стороне от Северуса Снейпа и его проблем. У меня получится! Я уже это делала. А Северус, зная меня, нарочно подводит к этому. Сперва перестаёт возражать, потом неслышно отступает, глядя не на меня, а на палочку у себя в руках.

Если сейчас за его спиной хлопнет дверь, он даже не обернётся. Как в тот раз, когда я сказала, что полюблю его. Хотя бы постараюсь. Он будет смотреть в пустоту, потом закроет глаза и откроет их уже в новой реальности.

— Только не жди, что я ещё раз явлюсь тебя уговаривать, — предупреждаю я зло. — И сейчас не стала бы. Но я имею право знать причину. Потому что не вижу подходящих причин.

Он оборачивается с середины шага.

— Ты смеёшься?! Я действительно должен перечислять?!

— А ты надеялся опять сбежать без объяснений? Не получится! — для наглядности я прислоняюсь спиной к двери. — Терпеть не могу недомолвки.

— Я день и ночь в состоянии бегства, — напоминает он. — За что именно ты сердишься? За Хогвартс или за сегодняшний день?

Кажется, в его представлении между этими временными точками прошла вечность.

— И за то, и за другое.

Северус делает нервное движение рукой, спохватывается, убирает в карман волшебную палочку и начинает ходить по комнате.

— Какая-то глупость, — бормочет он с досадой. — Я не хочу с тобой ссориться! Я просто не собирался тебя неволить. Но и сам не думал запираться в крепости. Так получилось. При первой… Прости, при второй возможности я всё объяснил тебе! Согласен, приятного мало. Но ты и без меня суёшься, куда надо и не надо. Тебя необходимо было предостеречь.

— Так, с этим понятно, — я до боли стискиваю ручку двери у себя за спиной. — Ты всякий раз будешь предлагать тебя оставить? Или мой испытательный срок когда-то закончится? Это что, внеплановый порыв благородства? Боишься бросить на меня тень, подвести под удар Пожирателей? Что-то в этом роде?

— И ещё у тебя есть сын, — открывает он мне глаза.

Я умиляюсь:

— Тебя стал заботить Гарри?

Здесь он позволяет себе усмешку.

— Как-никак, я извёл на него массу нервов и времени.

— Ты извёл бы их вдвое меньше, если бы не тратил на козни.

Он оглядывается на стенные часы и уточняет:

— Поговорим о твоём сыне? Я-то думал, теперь это не моё дело, но раз ты спросила... Хочешь правду?

— Если накипело.

Северус отвечает колючим взглядом:

— Изволь! Но имей в виду, отдать его на воспитание Петунье и забыть об этом на много лет, было целиком идеей Дамблдора, — оговаривается он сразу. — Я лишь пожинал плоды такого прозорливого решения. Это было утомительно, но я привык к чёрной работе. Ведь у меня неоплатный долг перед твоим сыном! Но будь я хоть трижды Пожирателем Смерти, ума ему это не прибавило, — он рассуждает устало и раздражённо, мрачно глядя на ковёр, по которому прохаживается. Словно это очередной спор с самим собой — не более.

Но то, что он выдаёт мне всё это, уже свидетельствует о многом. О том, что всё кончено, и безразлично, в какой степени кончено. Нападать на Гарри, конечно, нечестный приём. Мне стоит труда не потерять выдержку. Но Северус не выражает чувства, как все люди. Этот монолог может означать и то, что он уходит от прежней темы, и то, что ему стыдно, и то, что он в отчаянии. И то, что он в чём-то прав.

Я слушаю. Я не знаю Гарри так хорошо, как он. Я всё ещё стараюсь понять их взаимосвязь и взаимное отторжение.

— Глупо говорить, что он не походил на Джеймса, которого лично я знал с худшей стороны, — чётко произносит Северус. — Глупо говорить, что он не создавал кучу проблем, подвергая опасности себя и других. Прекрасно, если в итоге из него хоть что-нибудь получилось. Я даже согласен признать, что моего вклада тут нет. Я всего лишь следил, чтобы твой сын не сломал себе шею, и спасал его от мании величия.

— Гарри и так к ней не склонен, — отвечаю я тихо. — У него гораздо меньше недостатков, чем тебе хочется думать.

— Как знать! — пожимает он плечами. — Том Реддл тоже пришёл в Ховгартс тихим и бедным мальчиком.

— И не только он, верно?

Северус поднимает на меня глаза.

— О, всех и не перечтёшь! — отзывается он шелестящим шёпотом. — Но даже самые мудрые и добрые наставники благоволят исключительно к избранным. А с меня что взять? То ли дело — любящая мать! Она непременно поставит интересы сына выше борьбы со злом. На этот раз.

— Я тебя сейчас ударю, — предупреждаю я, не повышая голоса.

— Тоже мне новость.

Северус ждёт новых возражений, но я молчу. Потому что для него избранность Гарри и правда не имела значения. Для него имело значение, будет ли жить мой сын. И если Северус считает, что я могу навлечь на Гарри новую беду, значит так и есть.

Я обхватываю себя руками за плечи — никак не выходит справиться с внутренней дрожью. Они что, всегда будут исключать друг друга? Думая об одном, я должна буду забыть второго? Разумеется, я не хочу, чтобы моё решение ударило по сыну — только не по нему! Но…

— Гарри уже взрослый, — говорю я глухо. — И он в безопасном месте.

— Это ещё два пути к бессмертию? — недоверчиво уточняет Северус. — Что ж, моё дело — предупредить. Твой сын — тебе виднее.

— А ты? — вырывается у меня. — Мой или нет? Или у меня остался только Гарри?

— А ты ещё не забросила надежду полюбить меня? — спрашивает он со странной улыбкой.

Нет, я его не ударю. Я его сейчас убью. Жаль, что нельзя применять заклятия. Убью… чем-нибудь тяжёлым.

— Я не так легко расстаюсь с надеждой, но ты вяжешь мне руки! — мой голос начинает дрожать. — И всё-таки, я тебя не оставлю. Могу пообещать, что буду осторожной. Но я не собираюсь бездействовать. С тобой или без тебя.

— Без меня, — вносит он ясность. — Тут я не помощник!

— Что, только тебе разрешено геройствовать?

В глазах Северуса вспыхивает настоящий гнев.

— О, да! Мне всё мало! Никак не дают покоя лавры твоего сына! Я только и ждал, когда моя жизнь провалится в тартарары, — теперь за приглушенностью тона угадывается металл. — Брось, Лили, я прекрасно знаю, что на роль героя нужен кто-то другой! Но Азкабан отрезал мне пути к отступлению. А ещё я связан нешуточными магическими узами — чарами Непреложного Обета и Бузинной палочки. А ты свободна. Пока.

Он замолкает на пару секунд и собирается с мыслями, придерживая шарф на горле. Потом досадливо кривится и качает головой:

— Хоть убей, не возьму в толк, зачем тебе это! Ни ты, ни твой сын больше не в центре мишени. Но ты нарочно лезешь под удар!

Нет, он это не специально. Он, правда, по-другому не может. Не понимает, что это значит — быть вместе. В этом весь ужас.

— Хорошо, я выражусь иначе, — договаривает он через силу. — Я оправдывал своё вмешательство в твою жизнь тем, что надеялся сделать эту жизнь лучше. Делать её хуже я не хочу. Ты мне слишком дорога — ты это хотела услышать?

— Защищать и обеспечивать стабильность, — повторяю я с интонацией Туньи.

— Если угодно.

— Сколько ещё лет мне поспать, пока всё наладится?

Всё, закрылся совсем. Ушёл в дальний угол комнаты. Не смотрит и не отвечает. Я тоже не смотрю на него. У меня начинает болеть голова — то ли от нервов, то ли оттого, что надо было поужинать чем-то посущественней клубники и виски.

Лампа опять включена, и я гляжу на лампу. Она сохранилась с прежних дней. Мы с Северусом уронили её, когда Тунья едва не застукала нас за чтением письма, присланного ей Дамблдором. С тех пор на абажуре вмятина. Тогда я ещё не знала Репаро, а потом так привыкла к этому повреждению, что перестала его замечать. Репаро — хорошее заклятие. Сейчас очень хочется его произнести, чтобы всё стало, как надо. Само собой.

— То есть, мы будем ждать лучших времён? — после сеанса молчания я всё же подхожу к Северусу. — В это ты веришь?

— Да, я верю в лучшие времена, — подтверждает он механически.

— Тебя действительно нелегко раскусить. Даже не краснеешь.

— Я давно не краснею, Лили.

Это правда. Он, как всегда, бледен. Даже бледнее обычного. Черты лица кажутся резкими, почти жёсткими. И какой-то невидимый запрет не даёт мне до него дотронуться.

— Тогда дай угадать, во что ты веришь на самом деле, — предлагаю я навскидку. — Ты веришь в то, что тебя скоро убьют. Или запрут в Азкабане до скончания дней.

Я осекаюсь, вспомнив слова Малфоя о Круциатусе, но спросить об этом Северуса не могу. Об этом он должен рассказать сам. Только он не расскажет.

— Жаждешь разделить со мной эти радости? — осведомляется он, не моргнув глазом.

— Если потребуется. Хотя я предпочла бы избавить тебя от них, — признаюсь я, наконец перехватив его взгляд.

— И что ты будешь делать? — теперь Северус смотрит очень внимательно. Даже слишком внимательно. Словно запоминает моё лицо.

— Всё, что угодно, — не понимаю, что он так упёрся? — Вдвоём мы справимся!

Северуса передёргивает, как от пыточного заклятия.

— Никогда не произноси таких слов! — выговаривает он с неожиданной злостью. — Они опаснее, чем ты думаешь.

— Поверь, я знаю цену словам.

Но он не слушает. Он неожиданно замерзает и отправляется закрывать окно. Ненавижу закрытые окна! Придётся потерпеть.

— Зачем тебе это? — спрашивает он, с грохотом затворив раму.

Что тут ответить — мне безумно жаль тебя? Страшно за тебя? Я пытаюсь бороться за тебя с тобой же. Или с Тьмой — не знаю. Или с судьбой.

У него странная судьба. Я смотрю за окно. Тёмный силуэт фабричной трубы почти не виден на горизонте. Но она там — я помню. Нависает над Паучьим тупиком. И Северус виноват далеко не во всём. Даже Том Реддл не во всём был виноват. Говорят, он стал жертвой тёмного колдовства своей матери, поэтому с рождения не испытывал привязанности к кому-либо.

А Северус… с ним происходило нечто обратное. Ему всегда было трудно вызывать привязанность. Не знаю, как объяснить. Ещё давно, до того, как всё свелось к Волдеморту, я пытала в общей гостиной Джеймса Поттера: какого Мерлина он с приятелями не даёт прохода моему другу? Что, Северус глупее Люпина, или безумнее Сириуса, или невзрачнее Питера? Слизеринцев было сколько угодно, но больше всех доставалось Северусу. Джеймс ерошил волосы и отделывался дурацкими шутками, но внятного ответа так и не дал. «За факт существования» — так это у них называлось.

Вскоре факт существования стал вскоре подкрепляться другими фактами, и наша с Севом детская дружба обрушилась всеми этажами. Я и сейчас могу уйти. Даже зная, что у него никого нет, кроме меня. И ничего нет. Но пусть он мне скажет, зачем это нужно.

— Затем, что ты совершаешь ошибку, — отвечаю я на его вопрос. — Северус, осторожнее! Что ты делаешь с собой? Да и со мной тоже. Ты действительно хочешь остаться один? Совсем? Или ты думаешь, у меня не болит за тебя сердце?

— Это не худшее, что может с тобой случиться, — предупреждает он. — Я долго жил с сознанием того, что навлёк на тебя беду, Лили. Дай мне отдохнуть от этого чувства. Я и так постоянно боюсь за тебя.

— Добро пожаловать к людям! — поздравляю я его. — Ты же сам хотел, чтобы я принадлежала тебе! Для чего, позволь узнать? Чтобы изредка доставать и любоваться? На это у тебя есть патронус!

— Лили, не говори так со мной. Пожалуйста, — просит он как бы между делом, глядя не на меня, а в ночь.

А я понимаю, что теряю его. Пожалуй, он сам не сознаёт этого. Но я стольких уже потеряла, что вижу безошибочно — так и есть. Как бы я ни упорствовала, он будет отвечать тем же упорством. Он, видимо, хочет оградить меня от своей тёмной стороны. Ему что-то такое привиделось, и он теперь весь во власти этой иллюзии. Какой-то сумасшедшей идеи об идеальном месте, куда он мог бы меня поместить. Или не месте — времени, обстоятельствах. Он, конечно, великий волшебник, мой Сев из Паучьего тупика, но…

— Мы похожи? — чтобы привлечь его внимание, я беру в руку одну из вазочек.

Северус смотрит непонимающе, с беспокойством.

— Не очень, — сознаётся он, потому что надо что-то ответить. — Лили, я хотел спросить насчет Живой Смерти. Почему ты опять не ложишься спать?

Он замолкает и делает невольный шаг назад. Ваза — не Авада Кедавра, но тоже хорошо, если нельзя прикрыться магией. Я швыряю эту штуку — не в него, конечно, а в стену — и она взрывается брызгами осколков. Теперь Северус вынужден на меня смотреть — боится, что ещё чем-нибудь запущу.

— Я не хрустальная! — объявляю я, повышая голос. — Меня нельзя убрать на полку до лучших времён, а потом достать! Я не забываю, что говорила. И не жалею о сделанном. Мы либо вместе, либо нет. Что бы ни было. Ты хочешь, чтобы я ушла сама, но этого не будет. Прогони меня, если хочешь. Но я уйду навсегда. Выбирай сам. Потому что я уже выбрала.

Северус слушает очень внимательно. Подходит. Гладит мои волосы. Берёт в ладони моё лицо.

— Я всё время забываю, какая ты юная, — произносит он неожиданно.

Не уверена, что об этом вообще кто-то вспоминал.

— Начинай забывать и остальное, — советую я, сбрасывая с себя его руки.

Северус не возражает. Он стоит, задумчиво наклонив голову, словно прислушиваясь к далёкому шуму. И спрашивает очень серьёзно:

— Сию минуту выбирать? Ты решила объяснить мне, как надо тебя любить? Здесь и сейчас?

— Ты же сказал, что утром исчезнешь! Объясни мне сам, если хочешь. Как тебя любить? — я больше не сержусь на него. Просто силюсь понять. — Почему ты всё время ждёшь катастрофы, Северус? А если всё кончится хорошо?

Он всматривается в мои глаза, словно там бегущей строкой написано будущее.

— Нет, Лили. Не кончится.

— Тем более, — я не сдаюсь, но он снова ускользает в себя.

Отгораживается, даже находясь рядом. Видимо, придётся отступить. И вернуться в холодный дом, который мечтает переломать мне ноги. Ничего не поделаешь, раз этот упрямец меня не слышит.

— Ты меня не слышишь.

— Пусть будет так, — легко соглашается Северус. — Найди того, кто услышит.

— Боюсь, у него не будет столь веских причин, — отвечаю я рассеянно.

— Причин для чего?

— Для того чтобы я сняла траур.

Северус задумчиво усаживается на край кровати — как в начале нашей встречи, которая сразу пошла не так. Он смертельно устал, хотя это видно только по блеску глаз. Хватит уже спорить! Соглашайся, и отдохнём.

— Я предупреждал — не стоило затевать этот разговор, — произносит он со вздохом. — Что я должен делать по твоему — прятаться на чердаке, пока меня не заложит Кикимер?

— С Кикимером можно договориться.

Тоже ещё нашёл крайнего!

— Сомневаюсь! — ухмыляется мой друг. — После того, как я запустил в него обувью. К чёрту! Я не хочу там состариться. Взять тебя с собой? Это бессмысленно и опасно. Остаётся опять же… дожидаться лучших времён. Я постоянно бегаю от авроров, теперь ещё буду бегать от Пожирателей. Я не могу тебя защитить. Я просто физически не могу быть с тобой!

— Физически, — повторяю я, начиная стягивать джемпер.

— Лили, не делай этого, — предостерегает он, но мне смертельно всё надоело. Все эти слизеринские завихрения, пропади оно…

Никакого настроя на романтику у меня нет. Я просто стаскиваю одежду, кидаю, как попало, распускаю волосы и подхожу к Северусу.

— Не можешь — не надо, — говорю я ему. — Оттолкни меня. Только честно и навсегда. И больше не смей на меня смотреть. Так, как сейчас. Я устала от твоего взгляда.

Но он молчит, и это уже просто нелепо. Я ведь предлагаю простое решение.

— Разлюби. Тогда я уйду.

Северус пытается что-то ответить и хватается рукой за горло, будто ему сжало спазмом гортань. Я уже готова кинуться за снадобьем, но тут он рывком вскакивает на ноги. С такой яростью на лице, что мне стоит труда не отпрыгнуть с визгом. Но Северус просто сдёргивает покрывало с кровати, заматывает меня в него, как в кокон, и возвращается к окну. Не оборачивается. Не отвечает. Молча сдирает шарф и, если его не остановить, сорвет повязку с шеи. Я не знаю, что мне делать. Я подхожу и касаюсь его плеча, а он вздрагивает всем телом. Я произношу:

— Прости меня. Это была глупая выходка.

— Я разлюблю.

Больше он ничего не говорит, но так впивается ногтями в подоконник, что сдирает с него свежую краску.

— Береги себя, — я чуть сжимаю плечо Северуса, но его дрожь не проходит.

Мне его так и оставить?

Так и оставить.

Я отхожу, путаясь в тяжёлом покрывале. Что я всё время делаю неправильно? Отчего у меня такое ощущение, будто в меня ударило Авадой? Боже, как холодно!

Наверное, последние слова я произношу вслух, так как Северус внезапно оборачивается. Не знаю, почему именно сейчас. Но он стремительно подходит и прижимает меня к себе, и целует в губы, и целует, целует, и это так внезапно и непонятно, что я теряюсь. Он передумал? С чего вдруг? Или это такое прощание?

Я вообще уже не знаю, что думать. Надо думать? Не хочу думать…. Мы едва успеваем справиться с его одеждой, мы падаем на пол. Я ничего не говорю — пусть, наконец, сделает, что хочет. Наверное, останутся синяки, но я соскучилась по нему. Я лишь сейчас понимаю, что соскучилась. Сейчас, пока он выпутывает меня из этого треклятого покрывала. Ковёр царапает спину, но я притягиваю Северуса ближе и уже ощущаю на себе его вес, ощущаю его всем телом и снова принадлежу ему.

Он входит в меня быстрее и резче, чем хотелось бы, но я сама напросилась. Вот и хорошо! До смерти надоело, что он панически боится мне навредить. Нечего бояться — я сильная! Сейчас мне немного страшно самой — нас словно накрывает лавина. Я судорожно обхватываю Северуса ногами, и, кажется, обдираю до крови его спину, боясь, что меня снесёт в пропасть. Или… куда там меня… несёт? Главное — смотреть в глаза. Иначе опять забудусь и скажу что-нибудь не то. Та первая ночь, чую, мне ещё отзовётся.

Огонь растекается по телу от этой внезапной неотвратимой близости, и я закусываю губу, чтобы весь дом не сбежался сюда на крики. А ему надо вовремя зажать рот, только чтобы не прокусил мне руку. И не хвататься за его шею. Ни в коем случае! По-моему, я всё это помню, и мы благополучно возвращаемся из-за края бездны. Я делаю первый осторожный выдох, всё ещё вздрагивая в его руках, и он, весь горячий, в поту с ног до головы, замирает, пока что оставаясь во мне. И в этот момент начинает происходить что-то ещё. Я в силу обстоятельств не сразу понимаю, что именно, но я уже не могу разорвать зрительный контакт. И не могу заговорить. Потому что язык присох к нёбу. Единение необъяснимым образом продолжается, когда уже должно было закончиться. Ближе, ближе… Он словно проваливается в меня, растворяется во мне, и осторожно, нежнее, чем в поцелуе, касается моего сознания. И меня охватывает ледяной ужас.

— Магия! — ору я что есть мочи.

Северус вздрагивает, осознав, что творит, и шарахается от меня, как от чумы. Волшебство длилось доли секунды, но резкий разрыв ментальной связи нас временно ослепляет, и найти волшебные палочки среди раскиданной одежды удаётся не сразу. Затем мы одновременно выпрямляемся и замираем. И прислушиваемся к сонной тишине дома — нет ли хлопков аппарации. И начинаем безудержно хохотать, потому что, честное слово, вид у нас тот ещё.

— Чокнутый! Зачем ты это сделал? — спрашиваю я, смахивая слёзы.

Мы обнимаемся, всё ещё не выпуская волшебных палочек и продолжая смеяться.

— Видно, не успели засечь, — выговаривает он, наконец. — Ты всегда будешь сообщать мне в конце что-то убийственное?

— А ты предпочёл бы продолжить и дождаться авроров?

О Мерлин, нас едва не накрыли. Нас — вот он, стокгольмский синдром!

Требовательный стук в дверь заставляет замереть снова, и я запоздало вспоминаю, что мы не повернули ключ в замке. Впрочем, от авроров замки не спасут. Северус поднимает палочку, готовый исчезнуть. Я придерживаю его руку — чтобы аппарировать в таком настроении и в таком виде нужна веская причина.

— Люди спят, между прочим! — слышится из коридора негодующий голос хозяйки дома. — Можно не вопить и ничего не кидать об стену?!

— Тунья, извини, пожалуйста! Я не подумала… — тщусь я оправдаться.

— Ты никогда не думаешь! — огрызается она и удаляется прочь.

Бормотание по поводу того, что её сестрица — сущая ведьма, затихает где-то в глубине дома. Северус не выдерживает и оседает на ковёр, продолжая беззвучно давиться хохотом.

— Прости, — с трудом произносит он, когда я сажусь рядом. — Это вышло нечаянно.

Он так оправдывался в детстве за свои спорные эксперименты с магией. Я, понятное дело, не верю.

— Ты меня пугаешь, Сев, — говорю я ему. — С тобой случился магический выброс? Тебе одиннадцать?

Мне внезапно приходит в голову — может, поэтому не сработали растянутые над городом сигнальные чары? Всё же они рассчитаны на нормальное колдовство! Северус перестаёт смеяться и заходится кашлем.

— Похоже… по ощущениям, — кивает он между приступами. — Наверное… я слишком отточил легилименцию. Но я… и не думал о заклятии!

— Да ничего. Было здорово, — я прикладываю ладонь к его лбу. — От тебя у меня нет секретов. Разве что от Отдела магического правопорядка. Ты, главное, не доводи до такого автоматизма Аваду Кедавру!

— Обещаю, — отвечает он очень серьёзно и хочет прибавить что-то ещё, но удушье опять мешает.

— Лучше не говори, — советую я ему. — И не шевелись. Ты весь в крови.

В первую минуту мне подумалось — это я его исцарапала. Или наткнулся на осколки вазы. Они разлетелись повсюду — чудо, что мы не изрезались! Но, вернувшись с одним из заготовленных на столе флаконов, я понимаю, что стекло ни при чём.

— Что ты за человек, Северус Снейп! — говорю я с укором. — Пей.

— Хорошо бы разбавить, — возражает он сипло.

— Так проглотишь.

Он подчиняется, потому что для спора нужен голос. Отпивает половину пузырька, не поморщившись, но мне для справки сообщает:

— Дрянь.

— Сам варил. Ложись.

Похоже, ему опять смешно.

— Есть ли предел твоему гриффиндорству? — спрашивает он с научным интересом. — Лили, я сам справлюсь с этим. И с чем угодно.

— Я знаю. Отучайся от этой дурной привычки.

Он усмехается, но всё же разворачивает свои бесконечные кольца и вытягивается на ковре. Это неприручаемое слизеринское нечто. Мой выросший друг с чужой планеты.

И я понимаю, что едва его не убила. Вероятно, помешали щитовые чары — кинжалы вошли неглубоко. Но вся спина изранена, и эти раны едва начали затягиваться. Даже Северусу тяжело бороться с грозным изобретением Минервы МакГонагалл. Теперь, конечно, кровь опять потекла.

А ещё на нём легко пересчитать все рёбра и позвонки.

— Ты хоть что-то ешь, кроме своих кошмарных отваров?

Вопрос не праздный. Волдеморт, к примеру, ничем не питался, зато и выглядел соответствующе. Северус, надеюсь, не так далеко продвинулся в тёмной магии. Но вместо ответа он вновь ограничивается загадочной усмешкой.

— Что ты молчишь? Посылать тебе бутерброды с совой?

Повернув голову, он наблюдает за мной одним глазом сквозь чёрные пряди волос. Потом спрашивает с искренним удивлением:

— И как я жил без тебя все эти годы?

— По-моему, плохо.

Северус закрывает глаза и молчит — то ли задумывается, то ли терпит боль.

— И даже хуже, — заключает он, наконец.

— Тогда наслаждайся моментом.

Он беззвучно смеётся, уткнувшись лицом в ковёр. Я потихоньку втираю снадобье и продолжаю выговаривать ему в том духе, что мог бы предупредить, можно ли валить его на пол и делать всё прочее. Северус искренне недоумевает, с чего я к нему пристала. Это даже не позёрство, а полное безразличие — к себе и к боли. Ещё одна загадка: то ли он настолько себя ненавидит, что, как провинившийся домовик, рад любому наказанию. То ли у них с Гарри один и тот же настрой — боль не важна, важна лишь цель. Меня это сердит в них, потому что пугает.

— Мне так жаль, — произношу я, не выдержав.

К счастью, бальзам быстро впитывается и вроде бы помогает. Голос Северуса тоже звучит почти нормально. Он и впрямь хороший зельевар — кто бы мог подумать?!

— Сам виноват, — откликается он, когда я отставляю опустевший флакон. — Надо было серьёзнее отнестись к тому, что ты трижды бросала вызов Волдеморту и опасна, как бешеная львица!

— Не стоило обижать моего детёныша, — объясняю я, сузив глаза.

— Он ещё и обиделся?

— Вообще-то, даже не удивился.

Северус морщится, садясь на ковре, потому что снадобье ещё и жжётся.

— Твой детёныш вечно всё усложняет в разы, — жалуется он сквозь зубы. — Не окажись у него второй палочки, обошлось бы меньшей кровью. Но главное — результат.

Да. Я так и поняла.

Больше он на эту тему говорить не собирается. Он поднимается на ноги — обнажённый, очень худой и всё ещё перемазанный кровью — и протягивает мне руку, предлагая идти за ним. Теперь я хорошо различаю бледный рисунок Метки — это рабское клеймо на его коже. Когда воскреснет Волдеморт, что станется с Северусом?

Почему я подумала — «когда»? Разве это вообще реально?!

Я вкладываю свою ладонь в ладонь моего друга, и мы отправляемся в постель — отдыхать. От всего. Если всякий раз, чтобы приблизиться к нему, мне придётся проходить через ад, отдыхать придётся много.

— Прости меня.

То-то же.

— Нам надо определиться, как поддерживать связь, — предлагаю я вместо ответа.

Утро скоро, пора что-то решать.

— Это так сразу не сообразишь, — хмурится мой друг. — Я дам тебе знать, когда обоснуюсь в безопасном месте.

Я всматриваюсь в темноту его глаз.

— Ты это сделаешь?

— Уж как-нибудь.

— Почему передумал?

Когда он не хочет отвечать на вопрос, то просто не отвечает. Он спрашивает, не холодно ли мне, и придвигается ближе. Или это такой ответ? Да, мне тепло, и в данный момент мне больше ничего не нужно. Северус успокаивается, но чёрный огонь в глазах лишь слегка притухает. Он рассматривает моё лицо, он гладит мои волосы, он говорит довольно странные вещи, на первый взгляд не имеющие отношения к прерванному разговору.

— Лили, я многое у тебя отнял. Но я всё верну. Только дай мне время.

Это уже слишком.

— Это слишком, — предупреждаю я шёпотом. — Не стоит браться за невозможное.

— Почему невозможное?

Он не выпускает моей руки — целует сгиб запястья, раскрытую ладонь, пальцы. Он, кажется, не шутит. Просто не вполне владеет собой. Одна из проблем одарённых волшебников — достигая определённого уровня мастерства, они начинают воображать, что им всё подвластно. Так недолго загнать себя в угол.

— Но ведь ты жива! — доказывает он с убийственной ясностью. — Твой сын жив. И этот дом ещё стоит, и тебе не поздно помириться с сестрой. Не сразу, но понемногу всё можно исправить. Пока твоё сердце бьётся, всё поправимо.

Ему, наверное, очень важно в это верить, и я не разубеждаю его. Он не говорит ничего плохого и, вероятно, по-своему прав.

— Так и быть, я верну тебе и войну. Раз ты считаешь, что тебя напрасно зовут героиней. Если это даёт тебе ощущение жизни, пусть! Но пообещай быть благоразумной. И не отходи от меня.

Я молчу. Бесполезно спрашивать, почему он берёт на себя смелость распоряжаться войной и миром, и каким образом собирается держать меня при себе. Не считая того, что полчаса назад он намеревался поступить с точностью до наоборот. Я его уговорила? Уговорила.

Моя рука касается его волос — жёстких и спутанных, всё ещё влажных от пота. Я глажу его голову, глажу его лицо. Мне кажется, он остаётся во власти нашей страсти и наготы и не понимает, что говорит.

— Я буду рядом. Но что ты собираешься делать? — спрашиваю я, стараясь мягко перевести разговор.

Не знаю, замечает ли он мою уловку. Кажется, Северусу безразлично, про что идёт речь — лишь бы смотреть в глаза. Он продолжает безотчётно дотрагиваться до меня — волосы, грудь, бёдра… Разве что взгляд его становится более осмысленным.

— Вероятно, поищу следы утерянного крестража, — отвечает он так, будто речь идёт о расписании уроков назавтра. Просто работа. Хлопотная и неприятная, а что делать?

— Где?

— Начну с Визжащей хижины. Сколько бы там ни шарили авроры, надо посмотреть самому. В Мунго пока остерегусь соваться.

Визжащая хижина — тоже не самое безопасное место, но Северус и сам это знает.

— Достаточно будет просто напасть на след, — ободряю я его. — Это докажет, что ты ни при чём.

— К чёрту доказательства! — он отвечает так резко, что снова срывается на кашель.

— Ты достоин нормальной жизни, а не… всего этого, — убеждённо заявляю я, отправляясь за новой порцией снадобья.

Но Северус только отмахивается, садясь на постели.

— Устал. Доказывать, — сообщает он между глотками зелья и осторожно дотрагивается до повязки.

Ну вот — теперь тут кровит!

— Доказательства! — Он неприятно усмехается. — Посмотри ножницы там, в столе.

Я возвращаюсь к столу, нахожу и ножницы, и всё прочее, необходимое для перевязки, и снова устраиваюсь рядом, обхватывая его ногами. По крайней мере, он больше не ершится. Я спокойно отвожу его волосы. И спокойно разрезаю бинты.

— Похоже на то, что я был у него в фаворе? — отстранённо спрашивает Северус.

— Не крутись! — не хочу, чтобы он видел моё лицо.

Я начинаю плакать — это сильнее меня. Если он заметит, то больше помогать не позволит. Я не понимаю, почему опять вскрылись рубцы? Видимо, лечиться надо было без перерыва на Азкабан. В сравнении с тем, что я видела перед Рождеством, зрелище, конечно, кошмарное.

— Не так уж и страшно. Когда в следующий раз на тебе не останется живого места, обращайся сразу ко мне — заштопаю, — обещаю я, втирая в раны чёрную субстанцию неизвестного состава. — И мне не надо ничего доказывать. Лучше подумай, как подтвердить твою верность Ордену. Кто бы тебя ни подставил, в Визенгамоте не отмахнутся от объективных фактов!

Северус закусывает губу, хотя я стараюсь едва к нему прикасаться, и обезболивающее уже должно было подействовать. Странная какая-то мазь — не впитывается в раны, а покрывает их, как кожа. Не желаю знать, что это. Из чего это.

— От объективных фактов и Волдеморт бы не отмахнулся, — заверяет мой друг, восстановив дыхание. — Магические обеты — вещь коварная, поэтому у меня был только устный договор с Дамблдором. Смотри, чтоб мазь не попала тебе в глаза!

— Может, всё-таки поищем выход? — предлагаю я терпеливо.

Беспросветный фатализм Северуса меня раздражает. Не верю, чтобы ему было всё равно! По-моему, он очень обижен, если не сказать хуже. Его жизнь и так лежала в руинах, а теперь и руины разнесло в крошево. Кого это оставит безразличным?

Но Северус никак не реагирует. Он лично со мной не хочет ничего обсуждать? Или ему настолько плохо?

— Очень больно?

— Вообще не больно.

Я добросовестно заканчиваю перевязку, убираю мазь и бинты, тайком вытираю слёзы и прихватываю со стола ещё обезболивающего. На всякий случай.

— Лил, погаси лампу, — бросает он устало. — Не люблю электричество.

Действительно, уже светает. Но мне кажется, Северус по другой причине разлюбил свет. Он отодвигается в тёмный угол, прислоняясь к стене так, чтоб легче было держать голову, и неожиданно соглашается негромко, но твёрдо:

— Давай поищем выход.

— Если у тебя нет сил или тебе совсем нехорошо… — начинаю я с тревогой, разглядывая его в слабом утреннем свете.

— Ничего подобного. И неизвестно, когда ещё мы увидимся, — возражает он спокойно. — Дело было так: я сказал Дамблдору, кого Волдеморт наметил в жертвы, узнав о Пророчестве… Или об этом не стоит?

— Всё в порядке. Я знакома с этой историей, — отвечаю я, машинально вытирая руки о простыню. Чёрная мазь оставляет жирные разводы, но это не имеет значения — всё равно прибираться. — Начнём с простого. Кто-то может подтвердить, что вы с Дамблдором вообще договаривались о чём-то?

— А ты умеешь спрашивать! — одобрительно улыбается Северус.

Его голос звучит надтреснуто, но интонации он выверяет чётко.

— Не забывай — я в Ордене со дня основания.

Не хочу говорить, что он отвечает так, будто выдержал не один допрос. Мне даже делается не по себе. Северус собирается за долю секунды, переключаясь со всего, что было до этого, на рабочий лад. Его чёрные глаза смотрят внимательно и спокойно, даже без окклюменции. Его ничто не отвлекает и не смущает — ни усталость, ни боль, ни то, что он раздет догола. Даже я его не смущаю. И я понимаю, что он иначе не может. Он как профессиональная точно отлаженная машина. Вернее, магический прибор. Прежде их было много в башне профессора Дамблдора — загадочных, тончайших приспособлений, которые годами калибровал искуснейший маг.

Мне становится страшно. Мне становится так страшно и так дико больно, что я не могу повторить вопрос. И не могу объяснить, почему — вроде бы, ничего не происходит. К счастью или к несчастью, Северус всегда удерживает нить разговора. Всегда, когда считает нужным.

— В тот момент мы были одни. Так сказать, на природе, — поясняет он ровно. — Свидетелей быть не могло.

— Приори Инкантатем? — спрашиваю я через силу.

— Для Приори Инкантатем прошло слишком много времени. Правда, Бузинная палочка должна запоминать лучше обычных. Но её сначала надо найти, — он на секунду задумывается и отрицательно качает головой. — Нет, вряд ли. Если Дамблдор и колдовал, то мало. Факт нашей встречи можно доказать, но не суть договора.

— А суть договора? — я понемногу включаюсь. Дважды он всё это повторять не будет.

— Суть простая — Дамблдор защищает твою семью, а я перехожу к нему на службу.

Да уж, нет ничего проще! Но я представляю себе паническое состояние Северуса в тот момент и думаю — вдруг он не всё запомнил? Мог ли он не заметить, скажем, Непреложный Обет? Хотя, для этого необходим третий волшебник… И всё равно, что-то меня смущает в формулировке. Как будто я упускаю суть.

— А без твоей клятвы он не стал бы нас защищать? — произношу я недоумённо.

Северус обводит меня взглядом с ног до головы, в уголках его губ зарождается улыбка, но он не даёт себе сбиться.

— Куда бы он делся? — говорит он про Дамблдора. — Видимо, хотел убить двух зайцев. Лили, разгадывать Альбуса бессмысленно. Проще расспросить его портрет, что, думаю, уже сделали. Скажу одно — он всегда предпочитал убеждать, а не накладывать магические обеты.

— Понятно. Дальше.

— В принципе, это всё.

— Не может такого быть! — возражаю я. — Волдеморт до нас добрался. Получается, Дамблдор не выполнил свою часть договора. Вы должны были вернуться к этому.

— Вернулись, — неохотно кивает Северус. — Поменяли спасение твоей семьи на защиту твоего сына. Это было уже в Хогвартсе, в кабинете Дамблдора. Точно не помню, кто и что говорил. Опять же, портреты прежних директоров должны были слышать. Если Альбус не заколдовал их, конечно.

— А позже? Когда оказалось, что Гарри должен погибнуть?

— Поменяли на то, что его смерть не будет напрасной, — объясняет он устало. — Тот же кабинет. Те же лица. К тому времени мне уже поздно было возвращаться к Волдеморту.

А многие считают иначе.

— Почему вообще ты пошёл не к нему, а к Дамблдору? С самого начала, Северус? — спрашиваю я, пододвигаясь к нему. — Разве стать предателем было менее страшно, чем попросить Волдеморта об услуге? Тем более, ты перед ним отличился… — я осекаюсь.

Меня осеняет. Клянусь, только теперь!

— Был и у Волдеморта, — сообщает он так спокойно. — Но не был уверен, что он выполнит мою просьбу. В конечном итоге Дамблдор предложил более выгодный контракт. Он обещал обезопасить не одну тебя, а всю семью. И я решил продать себя подороже.

Он произносит это так просто, как заученную наизусть лекцию. Я не берусь судить, что происходит при этом в его душе.

— Этого я не знала, — сознаюсь я зачем-то.

Он пожимает плечами.

— Никто не знал. А, нет! Твой сын знал, но опять же от меня, а я делаю со своей памятью, что хочу.

— Не настолько же! — вырывается у меня.

— Это не мои слова, — поясняет он. — У людей странные представления об окклюменции и её пределах. Считается, что, раз я был Правой Рукой Тёмного Лорда, значит могу всё.

— Ты был его Правой Рукой?

Траурные глаза Северуса смотрят на меня пару нескончаемых секунд, прежде чем он отвечает:

— И это была цитата. Но у Волдеморта даже настоящая правая рука не доверяла левой. Он скорее отрубил бы себе обе, чем вручил мне крестраж.

— Но то, что тебе обещал, он выполнил, — у меня немеют губы, когда я говорю это. Я не могу отвести глаз от его лица. — Потому и сработало заклинание Жертвы. Боже мой! Но если бы Волдеморт выжил, что тогда?

— Ты имеешь в виду — если б вы выжили оба? Что бы я делал? — уточняет он, слегка нахмурившись. — Наверное, служил бы Ордену с большим воодушевлением. Но недолго. Поскольку был юн и неопытен. Закончил бы, как Регулус Блэк.

— А если бы уцелел один Волдеморт?

— Я бы повесился на Дракучей иве, — теперь он усмехается.

— Это было бы непросто, — я тоже не могу сдержать улыбку.

— Люблю сложные задачи.

— То есть, ты ни при каких условиях не остался бы с Волдемортом, — заключаю я тихо.

— Зачем? Сколько же можно метаться!

— Ты счастливее меня, — признаю я после паузы.

Его странное оцепенение мгновенно слетает. Внешне это почти незаметно, но глаза оживают, и к лицу приливает кровь. Он ни о чём не спрашивает, но весь обращается в слух.

— Откровенность за откровенность, — говорю я серьёзно. — Ты интересовался, отчего меня тянет геройствовать. И знаю ли я цену словам «всё, что угодно». Я знаю. Я говорила их ему.

— Кому — ему? — Северус оказывается рядом со скоростью аппарации и хватает меня за плечи, заглядывая в глаза.

— Волдеморту. Я сама ему предложила. Если бы он что-то попросил у меня в обмен на жизнь Гарри, я бы не смогла даже повеситься. На Дракучей иве.

Северус осторожно отводит волосы от моего лица. Его руки дрожат — он, и правда, в ужасе.

— Лили, он над всеми так издевался! Не требуй от себя невыполнимого, — произносит он глухо. — Лучше послушай, а к тебе… к тебе он не применял никаких заклятий? Данный ему Обет нельзя нарушить даже после его смерти. Попробуй вспомнить!

Он то ли не видит, в чём суть, то ли притворяется, что не видит.

— Нет, — говорю я хрипло. — В том-то и дело! А Заклинание Жертвы — просто слепая сила. Для матери это не жертва. И я не чудо. Ты в состоянии это понять, Северус? Не считай меня чудом!

Он, по-моему, не согласен. Он снова гладит мои волосы и плечи и целует мои глаза, словно ничего не случилось.

— Иди ко мне, рыжая, — произносит он очень тихо.