Сад голубых пионов (гет)

В комнате повисает мучительная тишина, и Пиона давит желание накрыть руками лицо. Гарри стоит, задрав голову вверх, точно король в своем собственном замке, упирает руки в бока, и сверкает глазами, молчаливо приказывая не приближаться. Люциус глотает смешки, не в силах натянуть привычную маску аристократического благородства, но гость их не обращает на это ни капли внимания. Он смотрит на Гарри в упор, и темная фигура его отчего-то представляется Пионе полночной тенью, забравшейся в угол детской.

— Ты предатель, — повторяет Гарри, задирая нос, кажется, еще выше, — сказал, что будет не больно, и обманул. Уходи по-хорошему, пока я добрый!

Он вытягивает руку вперед, тычет Северусу в живот и встряхивает ладонью, отирая ее о штаны. Люциус запрокидывает голову и громко смеется, и Гарри оборачивается на него, ища поддержки собственных слов. Пиона же чувствует, как колет внутри смутное разочарование, смешанное с нелепой гордыней, и проглатывает глубокий вдох, напрочь застревающий в горле. Впрочем, Пиона все еще не жалеет, что согласилась с идеей Люциуса пригласить Северуса, потому что тот выносит вердикт уже после единого короткого взгляда.

Звучит ужасающе, потому что подозревать и знать наверняка — совершенно разные вещи, и Пиона давится воздухом, долго смотрит Гарри в затылок и спрашивает, что можно сделать. Пиона представляет Лили, ругающую ее на чем свет стоит, потому что нужно было сделать что-нибудь раньше, пытается осознать, как две души и впрямь могут существовать в одном теле, и до хруста сжимает волшебную палочку.

— Гарри, — Люциус вдруг делается совершенно серьезным, и от тона его холодок бежит по загривку, — сходи проведай сестру.

Сестрой Малену не называют ни Гарри, ни Драко, упрямо не признавая в свертке нового члена семьи, и Пиона, признаться, устает от их постоянных истерик. Вот и сейчас она ожидает взрыва эмоций, но Гарри лишь вздрагивает от пронзительного взгляда, оглядывается на нее затравленным зверьком и вешает подбородок на грудь.

— Но мама, — он предпринимает последнюю попытку отстоять свое мнение, снова вздрагивает и, послушно кивнув, выходит за дверь.

От сидящего рядом Люциуса веет промозглым холодом, Пиона косится на его сосредоточенное лицо, и думает, что ее скоро тоже накроет цепенеющим ужасом. Они остаются втроем в кабинете, и Пиона готова поклясться, что у каждого в голове мелькает одна и та же мерзкая мысль.

Когда-то в прошлом Лили наказывает никогда не произносить его имени, и сейчас Пионе хочется кричать и смеяться, проклиная эфемерную, почти мертвую сущность, чтобы хоть от ее слов он окончательно сдох. Пиона никогда не встречается с Волдемортом, хоть все и говорят, что магглорожденные — его первые цели, слушает только рассказы Лили о нелепых сражениях, похожих, наверное, на какой-нибудь наполненный спецэффектами фантастический боевик. Пиона чувствует, как под кожу ей забирается сучковатая волшебная палочка, ощущает брызнувшую на щеки кровь и сжимает кулаки до ужасного хруста, обещая себе, что ни за что не сбежит.

Пиона прячется в чужих домах, зализывая рваные раны, ластится к рукам, точно дворовая кошка, и ее тошнит от себя, потому что Пиона все еще ждет, когда кто-нибудь избавит ее от проблем.

— С этим можно, — Пиона выписывает в воздухе витиеватый жест и жует губы, подбирая слова, — что-нибудь сделать?

— С его нелюбовью ко мне? Вряд ли, я полагаю.

Северус отвечает стремительно, кривит тонкие губы в усмешке, и Пиона чувствует, как краснеют от подобной подначки уши. Ей, признаться, присутствие Северуса тоже совершенно не нравится, потому что взгляд у него густой и колючий, как взорвавшаяся в воздухе чернильная клякса, заляпавшая белую скатерть.

Пиона не хочет думать, что Северус — такая же приблудная кошка, выросшая в подворотне, только чуть лучше. Потому что из рассказов Лили Пиона помнит, что один из его родителей — чистокровный волшебник, а они обе — просто выросшая посреди вытоптанной дороги трава. Еще Пиона помнит, что в какой-то момент Северус переметнулся на темную сторону, сблизившись с одноклассниками-слизеринцами, и оттого, наверное, он смотрит на нее выжидающе, точно ждет осуждения.

Впрочем, оба они сейчас сидят в поместье одного из ближайших последователей Темного Лорда и ведут разговоры об осколке его души, запертом в теле мальчишки. Будто сначала должно быть именно так, и лишь потом — нелепая битва добра против зла, в которой правит одна только смерть.

— Откровенно говоря, это, — Северус подбирает слова, косится на молчаливого Люциуса, — может влиять на неокрепший разум ребенка незаметно, постепенно захватывая все больше влияния. Это только мои рассуждения, но осколок достаточно слабый, иначе уже давно занял бы тело полностью, не ограничиваясь редкими вылазками. Опять же…

Северус прерывается на полуслове, разводит руками и сжимает в полоску тонкие губы. Пиона следит за его взглядом, смотрит на Люциуса, сложившего на груди руки и закинувшего ногу на ногу, и пихает того в бок острым локтем. В кабинете расползается удушающий запах лаванды и вереска, и Пионе хочется распахнуть окно и птицей вылететь прочь.

— Я могу научить окклюменции тебя, чтобы…

— Я не хочу.

Пиона резко встает, так что повисает звенящая липкая тишина, забирающаяся под рукава мантии. В ушах у нее тоже звенит, так что не слышно ни грохота сердца, ни стука каблуков по паркету, только глухо хлопает дверь кабинета, оставляя ее одну в коридоре. К горлу подкатывает тошнота, и Пиона едва не бежит, врывается в детскую и застывает на пороге соломенной статуей с поднесенной свечой.

Малена лежит на полу и громко хохочет, а Гарри накрывает лицо ладонями, ждет и резко распахивает руки, крича «ку-ку». Голоса их наполняют комнату звоном трепещущих колокольчиков, вьются под потолком и стихают только когда Пиона делает шаг на пушистый ковер. Гарри замирает оцепенело, смотрит на нее затравленным взглядом и крупно вздрагивает, когда Пиона падает на колени и прижимает его к себе.