Рок-н-ролл этой ночи (гет)

С Мирозданием не торгуются — это Снейп совсем недавно понял. Ничто никому не дается за что-то. Все валится на голову просто так.

Дорогое Мироздание чихать хочет на жертвы и расплаты, это нужно только людям. Почти за гранью человеческого понимания осознать: все, что ты переживаешь — только следствия твоих желаний. Только результат стремления их осуществить.

Теперь, когда судьба улыбалась Северусу в тридцать три зуба, он не мог отделаться от ощущения, что за улыбкой прячется оскал. Укрепленное опытом и взращенное многовековой моралью убеждение, что рано или поздно придется заплатить. Нельзя быть счастливым просто так.

— Какой урод это придумал?! — возмущенно передернула Дивайз воробьиными плечиками, когда профессор вздумал вдруг поделиться с ней своими соображениями. — Вздор! Можно подумать, быть счастливым — грех. Если я правильно помню, как раз совсем наоборот!

Северус тогда списал все на то, что девчонка взялась накануне перечитывать «Заратустру», но ее сердитая категоричность принесла некоторое облегчение. В самом деле, если любую ситуацию возвести в ранг абсурда, многое становится понятным.

Грейнджер, как выяснилось, вообще это умела: одной фразой докрутить до крайней степени идиотизма что угодно. Бац — и от вселенской трагедии остается одна сплошная нелепость. Удивительно, что при таком умении она сама едва не оказалась в самой глубине самого черного отчаяния. Впрочем, сапожники часто ходят босиком.

А вообще, если уж трезво посмотреть, нынешнее бытие профессора все сплошь представляло из себя крайнюю степень идиотизма. Снейп ощущал себя кем-то между нянькой и укротителем тигров, то ли сестрой милосердия в хосписе, то ли надсмотрщиком в колонии для буйнопомешанных.

Роджера, к примеру, нужно было постоянно гладить по голове и убеждать, что она не квадратная. С регулярностью раз в неделю парень впадал в состояние «луны не в том доме», и Снейпу приходилось битый час объяснять, что жителей других домов это не интересует. Роджер в такие моменты показательно и очень убедительно страдал, провозглашал творческий кризис и отправлял Рэйвена за пивом. Если рядом не оказывалось Рэйвена, ныл и убивался так, что Снейп и сам уже был готов сгонять рексом за бухлом, лишь бы только светило британского рока наконец заткнулся. Наказующий взор на Роджера не действовал, зато действовал бренди. Ненадолго, правда: после творческого кризиса наступал кризис похмельный, светило жаловался на слабость в пальцах и общее недовольство жизнью, а Профессор прослушивал записанные светилом партии и кривился так, что заработал себе с десяток новых морщин.

Бъйорнингу, наоборот, следовало систематически напоминать о том, что он барабанщик. Выяснилось, если этого не делать, он хватал гитару и начинал сочинять песни. И они были бы кошмарны, если бы не были так жалки. О правилах и нормах английского языка он имел представление весьма приблизительное, со стихотворным ритмом и рифмой его отношения были совсем плохи. Музыкальная составляющая его нетленок была столь сомнительна, что даже деликатный Ювелир иначе как говнороком эти песни не называл. Однако Бъйорнинг пребывал в неколебимой уверенности, что если не каждый первый, то уж точно каждый второй его опус тянет минимум на платиновый хит, и лабал самозабвенно. Кто внушил ему такую вредную уверенность, оставалось загадкой.

С Ювелиром была другая проблема: он страдал патологической, прямо-таки экзистенциальной ленью. Эту лень не способны были победить ни алкоголь, ни громы и молнии, ни наказующий взор, ни печеньки. Когда Снейп попытался его усовестить, применив весь наличный запас уничижительных эпитетов и придумав парочку новых, Ювелир только плечами пожал: ну да, мол, вот такое я говно. Профессор в негодовании чуть не свернул этому идейному прокрастинатору шею, жалея как никогда в жизни, что нельзя снять пару сотен баллов. Метод воздействия на Ювелира нечаянно изобрела Дивайз. Она обиделась. Через пару часов парень, не привлекая, как обычно, всеобщего внимания, расчехлил гитару, нахлобучил наушники и в один дубль записал три партии. С этого благословенного момента, как только ленивый саботаж Ювелира принимал угрожающие общему делу формы, все население квартиры глубоко, искренне и демонстративно обижалось. Эффект следовал потрясающий…

У Блэкстера, в отличие от Ювелира, проблем с мотивацией не было. Басист был готов басить где угодно и когда угодно с одной незначительной поправкой. У Блэкстера катастрофически не хватало времени. Поскольку он был единственным из всей компании, кто имел человеческую работу — правда, в нечеловеческих условиях, — на него ложились все регулярные платежи за квартиру, интернет и взятую в кредит гитару. Сумма набиралась немаленькая, и Блэкстер пахал, как трактор на целине. Приходил после двойной смены, падал куда придется и засыпал уже в процессе падения. Спал сутки беспробудным сном, и, если вдруг следующий день оказывался выходным, бродил сомнамбулой, плохо понимал обращенную к нему речь кроме слов «еда», «пиво» и «спать», и то и дело задремывал в самых неподходящих местах. Кофе Блэкстера не бодрил, ни растворимый, ни заварной. Чаю он не пил. В холодном душе спал и простыл, после чего потащился на работу, отдубасил двое суток и свалился с температурой. Дивайз поила его настоем брусники с коньяком, который Блэкстер пил исключительно из-за коньяка, утверждал, что у него пневмония, и требовал антибиотиков, но в больницу ехать отказывался. Отказывался принимать и куриный бульон, потому что в нем нет коньяка, — ровно до тех пор, пока Снейп не пообещал влить в него этот бульон через воронку. Угрожал Профессор не просто так, поскольку крепко подозревал, что приготовленные Дивайз отвары действуют похлеще любого антибиотика. В результате Блэкстер, немного оклемавшись, от тоски и безнадеги засел перед компьютером с гитарой — лишь бы не пить бульона. А Снейп подумывал, не заболеть ли и ему тоже, чтобы лежать, ничего не делать и получать этот прекрасный бульон на законных основаниях.

А до заболеть было, в общем, недалеко. Если не телом, то головой уж точно. Простуженный Блэкстер, сочиняющий без продыху Бъйорнинг, канючащий Роджер и прокрастинирующий Ювелир в комплекте заставили бы дергаться глаз у кого угодно. Но болеть было некогда: приближался концерт, демо-запись была не готова, Макс нервничал и гнул стойку на гребенке, репточки не было и в помине… К тому же дети были здоровы пожрать и выпить, поэтому деньги неумолимо заканчивались. А ведь в короткую бытность директором весь бюджет Хогвартса не казался Снейпу таким уж астрономическим, хотя детей там было в разы больше, и были те дети в разы требовательней…

Каким быльем поросло это все! Как давно все это было, и как будто даже не с ним. Профессор оглядывался туда с некоторым удивлением и даже оторопью. Он вспоминал МакГонагалл, и понимал теперь ее и преклонил бы колено при встрече: эта железная деканесса Гриффиндора считала всех учеников школы СВОИМИ детьми, и поступала, как строгий и заботливый родитель, как суровый и внимательный воспитатель. Как же должно было болеть у нее все внутри — душа, сердце, разум! Сколько же у нее должно было быть глаз, чтобы за всеми уследить, сколько рук, чтобы всех уберечь, сколько терпения, выдержки, простой житейской мудрости… Мужества, наконец. У Снейпа теперь было всего пятеро своих детей, и он уже успел сбиться с ног, перебрать весь запас нецензурной лексики три раза и изрядно поседеть. Он даже спал вполглаза, будто все его пятеро были грудными младенцами. Отвечать за чужих детей как за своих — это, знаете, не директору эвтаназию устроить.

Профессора не оставляло ощущение, что чем-то не тем занимался Северус Снейп в те укромные времена. Или не так. Или не там. Или не с теми. Судьба магического мира, жизнь Избранного, миссия шпиона и все прочее выглядело сейчас такой дребеденью перед одним-единственным Делом: защитить от бед и невзгод большого мира пятерых талантливых детей. Научить, наставить, предостеречь, уберечь. Выпестовать. Спасти Избранного мог, в сущности, кто угодно, интересантов было до хрена. До этих — никому нет дела, так кто, если не он? И потому Профессор без устали пинал Ювелира, окорачивал Бъйорнинга, посылал по всем непечатным Джесси, пенял Роджеру, втихаря накладывал заклинания бодрости на Блэкстера и умасливал Макса, чтобы тот пустил барабанщика «постучать» по утрам на сцене клуба.

И если бы кто сказал сейчас Северусу Снейпу, что все это ерунда и пустая трата времени, заавадил бы того и второй раз не подумал бы. Потому что есть в этом мире нечто такое, что предназначено только для тебя и только теперь. Такое, что стоит всей твоей жизни, прошлой и будущей. Такое простое и честное, такое легкое и хрупкое, и такое надежное и понятное, как… виноградная лозинка волшебной палочки, как чабрец в шампанском, как все объясняющий и всеобъемлющий ЗВУК.

* * *

— Морриган. И не спорь.

Джесси отхлебнула пива, настороженно взглянула на Снейпа и вопросительно — на Бъйорнинга. После случая в парке она порядком присмирела и даже стремилась внести свой посильный полезный вклад в общее дело.

— Наряд тебе соответствующий и покраситься в рыжий. И будет самое то.

Гермиона задумчиво хмыкнула и подлезла под руку Снейпу. Она это проделывала с возмутительной регулярностью и удивительной естественностью: усаживалась рядом на подоконник, прижималась к боку и обнимала себя его рукой. Профессор делал вид, что так и надо, каждый раз внутренне охреневая. Потому что ему нравилось. Черти рогатые побери все совсем, как же ему нравилось! Чувствовать ее доверчивое тепло, и держать ее так, будто имеешь на это право. Ему понравилось, как удовлетворенно улыбнулся Роджер, когда Дивайз проделала это впервые, и как довольно вздохнул Блэкстер, и как Бъйорнинг с Ювелиром неуклюже сделали вид, будто ничего не заметили. Мальчишки вверили Профессору свою королеву Хипподрома спокойно и безбоязненно, они явно что-то понимали о нем, о ней, о них обоих, чего Снейп еще и сам не понимал, но ощущал очень ясно. Он только ощущал, а они уже знали.

Знали, что их обожаемый Профессор скорее даст снять с себя кожу заживо, чем позволить хоть волосу упасть с головы Дивайз. Знали, что этот появившийся из ниоткуда Профессор сам снимет заживо кожу с любого, кто посмеет сделать Хипподром-компании нехорошо. Что с ним все они в большей безопасности, чем за спинами целого взвода спецназа, и что он заботится о них, как сто самых любящих матерей. А иначе с чего бы Блэкстер вдруг не моргнув глазом взял и отдал ему всю очередную зарплату, оставив себе мелочь на сигареты? Ты, мол, тут главный, вот и распределяй.

Северуса захлестывало шквалом совершенно незнакомых эмоций, которые, как он крепко подозревал, свойственны исключительно людям молодым и даже юным, и которых ему самому в пору его юности и молодости испытать не довелось. Понимание происходящего отсутствовало как явление, да и откуда ему было взяться, пониманию этому — юношеских романтических приключений Снейпу не перепало, дамских романов он не читал, а те мелкие любовные неурядицы, что ему доводилось порой разрешать во времена деканские, он воспринимал исключительно утилитарно как результат буйства гормонов в сочетании с непременным идиотизмом молодости.

В сорок лет гормонам буйствовать не полагается, идиотом себя Северус самонадеянно не считал. Оставалось винить во всем пресловутого беса, и Снейп был этим несказанно доволен: вместо того, чтобы заниматься самокопанием, договариваться с чувством собственного достоинства, пытаться усмирить доводы рассудка, можно было свалить все на беса и не париться. А что, бес же, поди ему возрази! И Профессор обнимал Дивайз, тихонько целовал ее в макушку, думая, что она этого не чувствует, и заботился лишь о том, чтобы не прижать девушку к себе крепче, чем того позволяли бы приличия.

Гермиону приличия, похоже, вообще не волновали. Уж во всяком случае, не настолько, чтобы следить за языком. Иначе она бы вряд ли оговорилась, и это серебристо-невесомое «ты» не слетело бы с ее губ как будто по ошибке. И если прежде Снейп еще мучительно раздумывал, какая шлея попала под хвост Грейнджер, зачем девчонка прямо липнет к нему, да так, будто все уже было, и на кой ей это надо — ему-то, Снейпу, понятно, на кой, бес у него! — то теперь, после этой как бы случайной замены пустого «вы» на такое простое «ты», он начал кое-что понимать, но сам отказывался верить в то, что понимает.

Пока Дивайз не спела ту песню.

Может, и не спела бы, но накануне Ювелир невсурьез и издаля посетовал, что маловато у них в репертуаре «про любовь». А вечером Роджер, взяв гитару, ухмыльнулся заговорщически и, как показалось Снейпу, весьма многозначительно. Миг томительной, настороженной и плотной тишины — как всегда, когда Дивайз делала первый вдох перед первым звуком первой песни, — и под излишне, может быть, томный и чуть жеманный, этакий с оттяжкой перебор заплелась плотная вязь тягучей деревенской элегии:

Там ветвится дикая груша

Черной кляксой под облаками,

Однотонный пейзаж нарушив

Темным контуром над снегами.

Там кружатся белые перья,

Но едва поглядишь на небо,

Как они опадают пеплом,

Ледяными искрами снега.

На губах Дивайз блуждала мечтательная и чуть хулиганская полуулыбка, так диссонирующая с томной изможденностью набирающей мощь мелодии:

Не ходи, не дрожи, не слушай

Чей-то стон сквозь порывы ветра,

Не смотри на дикую грушу

На развалинах замка Вепря.

Чтоб никто-никто не заметил,

Как прощенья у мертвых просят,

Обжигающий снежный пепел

Две цепочки следов заносит.

После горя любовь — похмельем,

Но уже не страшны кошмары;

Позабудь о снотворном зелье,

Если можно спать с зельеваром.

Кокетливый полушепот последней фразы расставил все по своим местам. Профессор едва удержался, чтобы не рассмеяться: вон оно как! Гадал-гадал, какой пикси укусил Грейнджер, а все оказалось так удивительно и обыденно просто. Пришла пора, она влюбилась, всего делов. И если следовать его же собственной теории о том, что в жизни Дивайз появляются только те люди, которые ей нужны, и только тогда, когда нужны, то тут даже и бес ни при чем. Тут все куда круче.

Гермионе Грейнджер больше не нужен был старший товарищ, наставник, защитник и прочая требуха. Она нуждалась в том, кого могла бы любить. И Мироздание не замедлило оказать Дивайз маленькую услугу, позволив Северусу услышать ее голос, увидеть девушку, что здоровалась с дождем, и выпить шампанского с Зельем Удачи из чабреца. Все остальное Снейп сделал сам.

Против первозданной магии не попрешь.

И «завернуться» бы сейчас, загнаться на тему навязанных чувств и свободы выбора, а еще на тему прав и обязанностей, ну и про последствия не забыть до полного натюрморта. Но Профессору эта обязательная программа ипохондрических неудачников c некоторых пор была до одного места, а полупереломанные останки Северуса Снейпа ничего, кроме брезгливой жалости, в нем самом не вызывали.

Только теперь, под пытливо-игривым взглядом Дивайз — понял или не понял, ответит или не ответит, отыграть назад или все-таки лучше вперед, или лучше все-таки назад? — Снейп с пронзительной ясностью ощутил: вот он, момент истины. Для того, чтобы усидеть на двух стульях, у него недостаточно широкий зад. Пора наконец определиться, кто он есть и кем он хочет быть. В каком мире останется.

И на принятие решения у него нет даже секунды. Только крошечная, самая ослепительная ее часть, когда захватывает дух, словно прыгаешь с обрыва перед тем, как взмыть вверх.

Дивайз все поняла, кажется, раньше, чем он сам.

— Нет, это все прекрасно, — Профессор постарался придать голосу максимум беззаботности, но получилось плохо. — Только почему именно груша?

Не отводя взгляда, Дивайз пожала плечами:

— Чтобы не Ива…

Профессор прижался губами к ее виску. Пожалуй, ива — это и правда было бы слишком.

Понимание происходящего принесло неожиданное и радостное успокоение. Дивайз, будто удовлетворившись его реакцией, обходилась целомудренной романтикой полуслучайных прикосновений и многозначительных взглядов. Северус не без оснований определил для себя, что, если бы ей надо было больше или проще, она бы дала это понять самым однозначным образом. Тот счастливый возраст, когда малейший намек на взаимность провоцирует неконтролируемое распускание рук, Профессор миновал давно и безвозвратно, что также не могло не радовать: он получил редкую возможность наслаждаться чистым чувством, не опошленным физическими желаниями.

Ну то есть желания, конечно, присутствовали. И это тоже было поводом для радости: есть еще ягоды в ягодицах. Но чего стоит твое высокое чувство к Прекрасной Даме, если оно все сосредоточено ниже пояса? Поэтому Профессор ловил неизмеримое наслаждение, ощущая рукой теплоту ее плеча, видя спокойное доверие в ее взгляде: Гермиона знала, что он не позволит себе лишнего, не поймет ее неправильно и не станет переводить то зыбкое, тонкое, хрупкое, что возникало между ними, в диванно-горизонтальную плоскость и сводить до унылой возвратно-поступательной сущности.

И в этом Вам, Ваше Высочество, моя рука и моя шпага.

— В общем, — Джесси прикончила бутылку, бросила ее под стол и поднялась с видом горделивым и деловым. — За аутфит не парься, я завтра скатаюсь к Змейсе, у нее много всякого добра. Лицо тебе Багира нарисует, и не спорь. Со сцены тебя должно быть не только слышно, но и видно!

Исполненная собственной важности от посильного участия в общем деле, Джесси направилась в прихожую и зашебуршала там ботинками.

— И да! Передай Птичечке, чтобы ни в коем случае не пытался смастерить задник из простыни и кетчупа! Иначе я его сама в виде кетчупа на простыню намажу! Бъйорнинг сам один вместо задника сгодится.

Дивайз прыснула:

— Ты наперед поезда на Кингс-Кросс не беги, нам для начала хотя бы демку записать надо.

Джесси высунула голову из-за угла прихожей:

— Ну так записывайте, блин, расселись тут! Демка эта ваша сама себя не запишет!

Дивайз подняла на Профессора обреченный взгляд: гитарные партии были давно готовы, дело оставалось только за вокалом. Северус строго покивал:

— Дорогу осилит идущий.

* * *

Человеку необходимо состояние влюбленности. В кого-то или во что-то. Всегда. Всю дорогу. Иначе без толку жить. Это Северус только теперь понял.

В кого, во что он был влюблен все предыдущие двадцать лет? В собственное чувство вины? В чувство долга? В стремление искупления? Чушь!

А что еще — разве было в его жизни что-то еще? Было много волшебства — Темные Искусства и Зельеварение, и Защита от Темных Искусств…

Больше всего, сильнее всего, отчаяннее всего он был влюблен в ощущение собственной значимости. Не в могущество и даже не во власть — это игрушки для тех, кто без могущества и власти ничего из себя не представляет. Войны, интриги, мировое господство бессмысленны в глазах Вселенной, всего лишь бездарный спектакль, который никто не смотрит.

Но душа человеческая слишком горда, чтобы служить только потребностям тела. Она — вечный искатель и вечный путник, она никогда не остановится, пока видит высший смысл своих исканий. Потому и бессмертна.

Неважно, в сущности, что назначить смыслом. Главное — всегда, всю дорогу верить, что ты достаточно значим, чтобы иметь право на смысл жизни.

Едва не погибнув в пучине безсмыслия, Северус бросился к новой осмысленности легко и бесстрашно. И был за это вознагражден: он снова влюбился. Большего и лучшего волшебства Снейп не мог себе пожелать. Вот отчего так радостно было слушать про дикую грушу. Все встало на свои места, все сошлось, картина сложилась. Грейнджер нуждалась во влюбленности не меньше, чем он сам, а то и больше. Ей уже не нужен был защитник, наставник или старший товарищ. Ей стало мало влюбленности в музыку, друзей, веселый бедлам неформальской жизни. Этого всего стало мало для смысла. А Вселенная, как всегда, с готовностью сказала ей: «Да!», и привела Северуса Снейпа на Хипподром.

И Дивайз влюбилась в Профессора.

Профессор же… разве мог что-то поделать с собой Профессор, когда она райской птичкой вспархивала рядом на подоконник и счастливо трепетала под его рукой? В такие моменты Профессору просто больше совсем, ничего, ниоткуда не было надо.