Пыль (гет)

Алексей

Исполнение желаний часто приносит разочарование: просто потому, что достигнув долгожданной цели, ты не знаешь, что делать дальше. В тот июньский вечер я был в том же положении. Рассматривая долгожданные снимки, я понятия не имел, что делать с ними дальше. Ну не мог же я в самом деле пойти к Вере и спросить: «Вера Сергеевна, а Вы правда знали моего отца?» Я даже не мог точно сказать, кто все эти люди на фотографии и на каком они находятся мероприятии, кроме того, что вверху в его названии была римская цифра «V». И главное: я не знал, было ли это мероприятие связано со смертью отца.

Дождливый летний день клонился к вечеру. Невский заканчивал трудовые будни. По мостовой, заасфальтированной в проезжей части, но еще булыжной между трамвайными путями, катили, обгоняя старые пролетки, автомобили «ГАЗ» и «АМО». Трамваи выходили из парка с одним, а то и двумя прицепными вагонами — безнадежная попытка удовлетворить транспортные нужды большого города. Я пошел через площадь Восстания, понимая, что надо успеть домой раньше мамы. Говорить ей о том, что я самовольно сделал снимки, понятно не следовало.

Мама вернулась домой к восьми. Как обычно, она поставила у входа коричневый портфель и сразу протянула мне купленные ромовые бабы: она всегда не забывала принести их мне. Затем, усадив меня за стол, стала разогревать ужин и сразу бросила на ходу:

— Алеша, я хочу тебя предупредить, чтобы ты держался подальше от Иванова.

Когда мама говорила так жестко и бескомпромиссно, это означало, что дело серьезное. Я, уплетая бутерброд, сразу посмотрел нам нее.

— Да мы не такие уж с ним и друзья.

— Вот и прекрасно, — отрезала мама.

— Он с Майоровой дружит, — посмотрел я на наш блестящий чайник, в котором отражалась кухня. Рядом виднелся наш новенький примус.

— Вот пусть дружить кем хочет. Меня это не интересует. Главное, ты держись подальше от них.

— А что случилось? — недоумевал я.

— Кое-что случилось, — отрезала мама. — Помнишь, того секретаря райкома, защищавшего его сестру? Так вот, его вчера сняли. И написали об этой истории, — протянула она мне свернутую в четверть газету. — Мол, покрывал враждебные выходки.

— Прямо про Лариску и написали? — изумился я.

— Да, вот представь себе! У нас такие вещи зря не пишут, — отрезала мама. — Даже не вздумай увильнуть от салата: овощи очень полезны!

— А… Мммм… — замялся я. — Его родители правда такие важные люди?

— Я тебе уже говорила, — мама подложила мне котлету, — Иванов всегда был человеком Сокольникова.

— Ну и что? — пожал я плечами.

— А то, что Иванов на одном съезде выступал против Сталина! — отрезала мама. — Предлагал упразднить пост генерального секретаря. Ты, главное, не болтай об этом… — многозначительно посмотрела она на меня.

Вот оно как получается… Я-то думал, что Ивановы просто болтали что-то не то, а они против самого товарища Сталина гнули! Молодец Волошина, уважение ей: насквозь Мишку видела, раз в пионеры брать не хотела. На каком там съезде отец Мишки нес свои речи — уж не на Одиннадцатом ли, интересно? А мы еще Лариске сочувствовали, думали, что несчастная… Несчастная, как же… И не за подругу ее, выходит, сняли, а в самом делле за съезд. И Ира молодец, правильно говорила: вы откуда знаете, что там было на самом деле? Впрочем, самый повод спросить…

— А папа знал Сталина? — взял я, наконец, макароны.

— Знал, конечно, но не близко, — охотно ответила мама. — Он общался с Орджоникидзе. Они на Пятом конгрессе Комминтерна со Сталиным общались…

— Прямо с ним? — радостно спросил я. Подумать только, с самим товарищем Сталиным! Это ведь почти тоже самое, что поговорить с Владимиром Ильичом…

— Да, с ним. И Орджоникидзе подарил ему книгу «Об уроках Октября». Там, где Троцкому хорошо ответили товарищи… Мы тогда еще в Москве жили, но ты не помнишь, конечно.

— А Конгресс был важный? — продолжал я.

— Да. Там разбили группу Троцкого. Мой папа и твой дедушка тоже вступал там против Бориса Суварина.

— Это… Который троцкист был? — припомнил я какие-то детские разговоры.

— И папа доказывал, что линия Суварина — это еще не линия всей французской компартии, — мама внимательно посмотрела на белую кастрюлю.

— А можно посмотреть книгу?

— Сейчас принесу… — охотно сказала мама. — Там такая размашистый подпись Серго стоит… Увидишь…

Мама развернулась и быстро, как девочка, босиком побежала в кабинет отца. А я посмотрел на безжалостно стынущий чай и подумал о том, что начинать это трудное дело надо вовсе не с Веры. Покопаюсь-ка я лучше в бумагах отца, да почитаю о Пятом Конгрессе Коминтерна… Вдруг да найду что интересное…

* * *

Настя

Осенью тридцать третьего года наша жизнь стала меняться. Орджоникидзе с трибуны Пленума заявил, что «наступает строгое время», и его слова были напечатаны во всех газетах. Наша школа словно поспешила доказать его правоту. Школьную форму еще не ввели, но девочками рекомендовали ходить в коричневых или черных платьях ниже колен и туфлях на низких каблуках; волосы стало можно укладывать только в косу или носить в короткую стрижку. Мальчикам были категорически запрещены любые светлые рубашки, кроме белых, длинные волосы и спадающие густые челки на лбу. На комсомольских собраниях стали беспощадно влеплять выговора за ненадлежащий вид. В школьных классах помимо портреторв Маркса, Энгельса и Ленина появились и портреты Сталина.

В ту осень Алексей был в ударе. В Германии начался процесс над болгарскими коммунистами во главе Георгием Димитровым, которых нацисты обвиняли в поджоге Рейхстага. Димитров превратил суд в публичный, перейдя сам к обвинениям нацистов. Каждый понелендельник Леша запоем рассказывал нам на политинформации о том, как Димитров трясет фашистское государство, словно грушу. «Вы боитесь моих вопрос, господин министр!» — бросил он в лицо Герингу. Нам временами казалось, что больше всего на свете Француз жалел, что он сейчас не в Берлине и не может защищаться вместе с болгарами. Иногда они начинали болтать с Незнамом на самостоятельной работе, и остальные охотно прислушивались, а затем и подключались, к ним.

— Теперь немецкие рабочие увидят, что можно бить и фашистов, — убежденно сказал Леша как-то на русском, когда мы писали очередное упражнение, а Вера вышла из класса. — И не такие уж они непобедимые, как сами себя рисуют.

— А вот Тельмана не уберегли… — вдруг бросила Маша. Она как раз засушила несколько желтых и красных кленовых листьев, разложив их перед уроком естествознания.

Но Алекса было не так-то просто смутить.

— Ну да, отвыкли от конспирации за тринадцать лет, бывает! — убжденно сказал он. — Но вот теперь опять приходится привыкать.

— А говорят… — Маша снова задумчиво посмотрела на свои листья, — Гитлер армию создать хочет. — За окном уже шел бесконечный осенний дождь, закрывавший отвестной стеной вид на школьные ворота и трамвайную остановку.

— Кто это ему позволит? — вскинула брови Юля. — Немцы до сих пор ограничены договорами, — насмешливо добавила она.

— Леш… Они прочные? — зеленые глаза Ирки посмотрели на него с какой-то надеждой. Я чуть не прыснула. Ира, похоже, наивно верила, что мировые тайны были у Алексея в кармане.

— Сейчас японцы куда опаснее, — пояснил Алекс. — Немцы еще только думают вооружаться. А самураи уже возле наших границ в Маньчжурии топают.

— А мы? — спросила Юлька.

— А мы Комсольск потому и строим на Амуре, — кивнул я. — Помнишь, что Сталин сказал? Там наш неуязвимый тыл.

— Да ничего не будет, — махнул рукой Мишка. — Пошумят японцы да бросят, как всегда.

— Мишка, ты наивен и аполитичен! — отчеканила Ирэн. — Правильно тебя столько в пионеры не брали!

— Новая бойня? — поправил очки Мишка. — Человечество не забыло мировую войну, унесшую десять миллионов жизней.

— Да отстань ты от Мишки, — проворчал Влад.

— Сама разберусь, — резко бросила Ира.

Мы спорили так очень часто, но были едины в главном. Мировая революция — конечная цель нашей борьбы, Советское государство — несокрушимый бастион международного пролетариата. Да, мы жили по карточкам, зато мы знали, что строили новый мир. В отличие от других детей мы не играли прошлые эпохи — рыцарей или королев. Мы хотели жить только в свое время и строть коммунизм. И не только у нас, но и во всем мире.

После спора о Германии мы пошли на естествознание. Это был один из моих любимых предметов — во-первых, не было скучно, во-вторых, было интересно — все-таки разные сушеные листья и так далее… Интересно! Ирка по дороге, явно подражая Леше, важно говорила о процессе Димитрова и о «симптомах новой войны» (что это такое, она, кажется, сама не очень понимала), но ее мало кто слушал. Маша и вовсе сокрушенно подняла глаза вверх: мол ты бы, Ирэн, не совалась, в политику. Но остальные уже обсуждали домашнее задание, включая Женьку, который лихорадочно искал возможности его списать.

Кабинет естествознания был достопримечательностью нашей школы. На стене слева висели цветные картинки, оставшиеся с дореволюционных времен, с изображением моллюсков, динозавров и мамонтов. Под каждой из них было написано «Палеозойская эра», «Мезозойская эра» и «Кайнозойская эра». Напротив висели рисунки с картинками лесов со всех пяти континентов (кроме Антарктиды, разумеется, где были нарисованы айсберги). Над доской висел макет черного ската из папье-маше, а на задней стене стояли в шкафу несколько чучел лесных птиц. Женька почему-то всегда говорил, что здесь ужасно не хватает чучела дятла.

Я ничуть не удивлялась, что этот кабинет у нас звали «классом дразнилок». Особое внимание вызывал доисторический головоногий моллюск с причудливым названием «эндоцерас». Из надписи ниже выходило, что он жил в Палеозойскую эру. Поэтому Женька не упускал случая подколоть Антона или Влада:

— Слушай, а ведь ты точный эндоцерас, ни дать не взять.

— Эндоцерас, между прочим, хищником был, — подмигнул ему как-то Леша. — Он трилобитов пожирал.

— Вот я и говорю: жрал во всю таких как Вовец или Витек! — сразу подхватывал Женька.

— А, может, и на рыбу-Викусика охотился! — когда Леша был в хорошем настроении он охотно помогал Женьке подкалывать Вику.

— Не хочу я их есть, они невкусные, — протянул с усмешкой Влад. — И где я их вообще ел? Ну было пару раз… Ты сам съедаешь ту же Вику!

— И кто сказал, что рыба поддастся? — усмехнулась Виктория.

— Конечно, нет! — ответил Женька. — Викусик рыба хищная!

— И прожорливая, — подтвердил Леша.

Самому Алексу доставалось из-за ската. Скат был худой и черный — точно такой, как волосы Леши. Поэтому не было ничего удивительного в том, что как-то утром под его макетом была приклеена бумажка с надписью «Скат Суховский». Леша, как ни странно, был жутко доволен и как бы невзначай громко бросил Незнаму, что скаты бьют врагов электрическим током.

Тем временем Витьку Петухова вызвали отвечать параграф, хотя многие тянули руки, в том числе и я. Дело в популярности естествознания было не столько в естествознании, сколько в Александре Андреевиче, которому лет то было…всего-лишь двадцать пять. Как-то мы с Ирой пытались угадать его возраст и он ответил, услышав нас. Двадцать пять… Всего только двадцать пять.

— Эээ, — протянул тем временем Петухов, после чего глубоко вздохнул и приготовился говорить.

Минута прошла, вторая пошла… Витька все еще мекал-кукарекал.

— Садись, Петухов, два, — покачал головой Александр Андреевич. С мрачным видом забрав дневник, Виталий сел за парту, сверля доску пронзительным взглядом.

Еще веселее было на математике, где нам задали задачу повышенной сложности. В те годы она была жутко популярной: настолько, что и ее даже публиковали в газетах. Речь шла о веселых и наглых двухстах белках, которые ели в в лесу очень много орехов. Кабану, как лесничему, это ужасно надоело, и однажды он сказал:

— Белки, имейте совесть. Вот пусть каждая возьмет себе 300 орехов и все!

Белки всплеснули хвостами:

— Куда нам столько! Пусть эта белка возьмет один орех, а каждая следующая в два раза больше!

— Хорошо, — сказал кабан, — но кроме этих орехов — ни-ни!

«Глупые белки», — решил он. «Глупый кабан», — решили белки. Кто был прав?

— Кабан, — почему-то сказала я.

— Подожди, тут должен быть какой-то подвох… — сказал Леша. — Надо сосчитать. Умножить триста на двести… Получается…

— Шесть тысяч? — сказал Женька.

— Как шесть? Шестьдесят! — ответил Леша, заканчивая умножать столбиком.

— Шестьдесят тысяч на двести белок? Это же ужраться! — Женька показал ладонью выше головы.

— Белки прожорливые… Как Викусик… — громко шепнул Леша сидевшему рядом с ним Незнаму. Виктория усмехнулась и закатила глаза.

— А ты, Вовец, точно тот кабан, — вздохнул Влад.

Класс грохнул. Солнцев покраснел и обиженно заявил:

— Сам ты кабан!

Все смеялись. Ирка, всегда бледная, даже чуть покраснела от смеха. Вовка зафырчал: он не выносил, когда над ним смеялись.

— Шестьдесят тысяч… А белки сколько взяли? — я решила вернуть народ к задаче.

— Одна белка — один орех, вторая два, третья четыре, всего… — Ирка стала загибать пальчики. — Четвертая восемь, пятая шестнадцать. Правда, глупые…

— Слыхали? — потер руки Женька. — Кабан Вовец был умнее белок! Они только хвостами дергали!

— Слышал, Влад? Кто как обзывается, тот сам так называется, — с усмешкой добавил Вовка.

— Погоди-ка: пятая белка — 32 ореха, шестая уже 64, седьмая — 128, восьмая — 256… — продолжала считать Леша. — И все это не в одиночку, а надо суммировать! Белки-то правда умные. Хапнули столько, что до вечера считать — не сосчитать…

— Можно было бы нарисовать карикатуру, — протянула Лена Туманова, пригладив пшеничные волосы. — По этой задаче. Белка с орехом смеется над кабаном, а между ними еще гора орехов.

— А кабан — Вовец? — звонко рассмеялась Маша.

— Именно, — развела тонкими руками Лена.

— Вы не думаете, что так нельзя? — неожиданно возмутилась Ира.

— А тебе, стало быть, можно рисовать на того-же Женьку? — невозмутимо покачала Ленка длинной стройной ножкой в лакированной белой туфельке.

— Это другое, — отозвалась Ира холодно. — Ради пользы, а твоя идея похожа на оскорбление, а это недопустимо.

— Другое-не другое, а название одно, — быстро ответила за подругу Маша. — Вы ведь на Женьку рисовали, на Мишку! Чем, собственно, они хуже?

— А, может, Ирина влюблена? — с усмешкой предположила Лена, пожав плечами. — Как говорится, любовь зла…

— Поведение обеих рассмотрим на общем собрании в ближайшее время! — заявила решительно Ира. — При чем здесь какая-то любовь?! Я пытаюсь восстановить дисциплину.

— И с каких это пор ты стала учительницей? Или, может, ты уже и директор? — уточнил Влад, притворно удивляясь.

Машка прыснула, сама Ирина глубоко вздохнула, пытаясь держать себя в руках, а Лена бросила на Миронова пристальный взгляд изумрудно-зеленых глаз. Они не особо общались между собой, но было видно, что Туманова была ему благодарна за поддержку.

— Ты не забыл о моей должности? — ледяным тоном осведомилась Аметистова.

— Забыть-то не забыл, но в то же время ты такая же ученица, как и мы все.

Лена Туманова мягко улыбнулась в то время как Ирина уже собралась резко ответить.

— Да хватит вам всем уже! — взорвался в конце концов Женька. — Что там дальше, с этими белками?

— А что если не правы ни белки ни кабан? Взяли бы каждая по одному ореху, — протянула задумчиво я.

— Так задача белок — взять как можно больше орехов, — ответил Леша.

— Хапнуть то есть, — подтвердил Женька. — А белки нахрапистые были, как Викусик!

— А ты и сам съесть по две порции в столовой можешь, — усмехнулась Вика.

— А кабан был прав, — улыбнулся гордо Вовка.

— Да что ты говоришь? — протянул с усмешкой Влад. — Если им нужно собрать как можно больше орехов…

— Но их надо было как-то донести, все эти орехи, — пробормотал Солнцев, слегка нахмурившись.

— Зато триста орехов они бы за раз донесли, в одну секунду? — подмигнула лукаво Лена. — Логика — одно, задача-другое. Белкам нужно было, как подметил Лёша, — взглянула она на Суховского мягко, — собрать как можно больше орехов, так что они были правы.

Вовка в ответ надменно фыркнул.

— Белки на вас похожи — только воображаете, — с гордым видом произнес он.

— Помолчи ты уже, — закатил глаза Миша.

Да, Солнцев умудрился достать даже невозмутимого и мягкого Мишку! Хотя, Вовке вообще удалось надоесть половине класса, даже из-за какой-то задачки по математике…

* * *

Алексей

Последний день перед осенними каникулами запомнился мне поразительной смесью смешных и страшных событий. Утром, попив крепкого чая, я радостно спешил в школу. Осенний воздух уже холодил щеки, а возле вагоноремонтного депо шла предпраздничная суета. От этого воздуха с легким морозом на душе как-то само собой появлялся настрой на торжественный и предпраздничный лад. Тем более, что предпраздничная стенгазета была готова, куда я по традции как раз написал передовицу к годовщине революции.

Наш класс (да и не только наш) снова обступил стенгазету. Глядя в ее развлекательную часть, я заметил, что задумка Лены с Машей воплотилась в реальность. На фоне леса были нарисованы три белки и кабан, а между ними была целая гора орехов, а перед рисунком была написана та самая задача. Однако в самом рисунке была интересная особенность — вместо лиц животных были изображены лица человеческие и легко узнавались кабан Вовец и белки — Ленка, Машка и Ирэн. Видимо, девчонки решили отомстить ей за лекции и пошутить таким образом. Я улыбнулся. К Ире я относился прекрасно, но идея девчонок относительно Вовца и задачи в самом деле была неплохой. Мне казалось, Солнцев и вправду заслужил, чтобы с него сбили спесь. Я был не один.

— Забавно, — протянула Настя с легкой улыбкой на лице.

— Но могут появиться проблемы, — добавила Машка, задумавшись. — Вдруг дойдет до учителей?

— Ничего, — ответил за Майорову Женька. — Переживем, — он прыснул, как и Влад. — Ждем бури от Ирэн.

Машка с Ленкой весело улыбались, радуясь, что работа понравилась остальным.

— Вы ответите! — воскликнул тем временем обиженный Вовка. Он, наверно, хотел произнести эту фразу решительно, но вышло весьма пискляво. — За всё ответите!

— Угу, непременно, — проворчала в ответ Маша.

— Только не говори, что белки в праздничном разделе символизируют контрреволюцию, — засмеялся Влад. За ним прыснули и остальные.

Придраться на этот раз в самом деле было не к чему. Передовица была выполнента по всем правилам: с иллюстрацией штурма Зимнего и циататой из выступления Сталина к годовщине Октября. Дальше шла рубрика о международной жизни — две картинке, рассказывающие о выходе Германии из Лиги Наций и выступления отважного Димитрова на процессе. Затем шли заметки о классе, и только в конце — карикатуры. В том числе, про кабана и белок. Досталось, впрочем, и Витьке Петухову. Он стоял с глупым видом у доски, а подпись внизу гласила: «Я думал, что гипотенуза — река Советского Союза».

— Ребята, а где Мишка? — вдруг неуверенно спросила Маша, глядя вокруг.

— Опаздывает опять, — фыркнула подошедшая Ирка. — Так, а за белок… Будет разговор…

— Не имеешь права, — прищурился Влад.

— Я… Не имею…? — в глазах Ирки мелькнула молния.

— Не имеешь… Нарушения дисциплины нет. Главный редактор — Антон. Имеет право рисовать в рубрике разное, что хочет.

— Но я…

— Не нравится, что белкой нарисовали? — развел руками Антон. — Прости, но ничего сделать не могу…

Ирка смерила их всех пронзительным взглядом, глубоко вздохнув.

Первым уроком была математика. Речь шла об итоговой контрольной в четверти, за которую мы получили оценками. Прошло десять, пятнадцать минут, но Мишки по-прежнему не было. Куда он, интересно, появился. Скорее всего, заболел. Или не заболел? Мы терялись в догадках. Я шепнул Незнаму, что Иванов болен, хотя сам не был уверен в этом

За десять минут до звонка в класс вбежала Волошина. Она, похоже, была в ярости или каком-то потрясении. На щеках выступили легкие красные разводы, в глазах застал блеск.

— Где Иванов? — быстро спросила она.

Никто не знал. В класса повисла тишина.

— Аметистова, где Иванов? — повторила она.

— Болен… — Ирка подпрыгнула с парты.

— Болен? — Волошина посмотрела на Ирку, прищурив глаза. — Болен?

— А что случилось? — в голосе Насти ясно слышалось волнение. — Мог ведь Мишка и заболеть.

— Заболеть? — казалось, Волошина еле сдерживала себя. — А что случилось — не твое дело, Майорова.

Стоя возле двери в темном платье, она почему-то напоминала крупную черную птицу.

— Надо лучше следить за дисциплиной, Аметистова, — бросила она.

Мы понятия не имели, что произошло. Викусик что-то шепнула Ленке, и та кивнула. Даже Женька опустил голову, словно понимая, что произошло нечто невероятное. Настя смотрела на доску, бледная и напряженная. Наконец, едва прозвенел звонок и Антон с Иркой пулей высочили из класса. Мы не говорили ни о чём, и смотрели вокруг.

— Похоже, что-то серьезное, — вздохнула Маша.

— Волошина в таком гневе, — задумчиво протянул Влад. — Может, прознали о взглядах его родителей.

— Но не виноват же в этом Мишка! — быстро заявила Настя. — И если это так…то как Волошина не поймет одного? — было видно, что данное предположение изумляло и волновало ее, волновало достаточно сильно. — Каждый человек любит своих родителей, кем бы они ни были!

— Ты это ей объясни, — покачала Лена белокурой головой. — Плюс она недолюбливает Мишку уже очень давно. И…ничего еще не ясно.

— Но из-за чего еще Волошина в такой ярости и Мишка пропал? Явно не болезнь, — развел руками Женька.

Настя сидела, закусив губу. Ей явно хотелось узнать о том, что же произошло и как-то помочь Мишке, но как?

Наконец, в класс вбежал Антон. Я удивился его бледности. Темно-синий пиджак, казалось, сидел на его плечах немного жалобно.

— Ну? — нетерпеливо тряхнул его я.

— Ребята… Мишкину мать… Арестовали… — пробормотал Антон.

Первое мое ощущение было нереальность происходящего. Я никогда не думал, что такое возможно. Мать? Мишки? Хотя… Почему нет? Почему невозможно? Семья Мишки давно была на подозрении. И сестру выгнали из комсомола, и родителей из Лондона отозвали… Все возможно…

— А… За что? — пробормотала Маша.

— Политическое… — вздохнул Антон.

«Глупый вопрос», — подумал я.

— Так и знала, — покачала Вика головой.

— Даа, — протянул Женька. — А потом Волошина полезет к Мишке, будет заставлять отречься.

— Но это же несправедливо! — заявила решительно Настя. — Она ведь не знает ни самого Мишку ни его семью. И…представляю, что он сейчас испытывает.

— Что ты вообще знаешь? — услышал я нежный голос Иры. Она как раз вбежала в класс, на ходу поправив галстук. — Ты… Ты понимаешь, что это серьезно? — замахала она руками. — Это же… Политическая оппозиция возможно.

— Вот именно! — вдруг подержала ее Юля. — Его родители вернулись из Англии, — понизила она голос. — Это же наш главный враг как-никак.

К тому времени я уже немало прочитал про V Конгресс Коминтерна. Его центром, как я узнал, стало дело французского коммуниста, секретаря Исполкома Коминтерна Бориса Суварина. Его обвинили в нарушении дисциплины из-за публикации брошюры Троцкого «Новый курс». Суварин был исключен из Интернационала, что стало ударом по группе Троцкого. В дальнейшем Суварин опубликовал мелкий памфлет «Кошмар в СССР», который понравится беглым белогвардейцам. На что способна эта публика, я теперь знал…

— И сестру его за Одиннадцатый съезд из комсомола исключили… — размышлял я вслух, гляля на мокрое от дождевых разводов окно. Не хотелось бы верить. Но факты — вещь упрямая.

— Точно, Француз дело говорит! — поддержал меня Женька.

— Но Мишка это Мишка…

— Что Мишка — это Мишка? — Ирка, сердясь, была похожа на рассерженную нежную домашнюю кошечку. — Он дома рос… Среди разговоров… Ты понимаешь, о чем речь?

— Но разговорам можно и не верить. Не знаю, — задумчиво проговорила Настя.

— Каким разговорам? — Ирка взвилась, как рассерженная пони. — Сестру выперли из комсомола, мать арестовали, а все… Разговоры? Настя, ты спустись с небес на землю… — Ира постучала себя по лбу.

Я смотрел на них, задумчиво глядя на свой учебник по естествознанию. Наверное, Ирка зря так сильно шумела. Но Настя торопилась с выводами: откуда ей знать, что Мишка не виновен и не разделяет взгляды родителей? Я вспоминал, что говорила мама Насти.

— Просто они с Мишкой, — слегка улыбнулась Лена. — Знают друг друга лучше чем кто другой из нас знает Иванова и в его виновность не верится. И еще не доказано относительно Мишки — у каждого ведь могут быть разные взгляды на жизнь. Да и сестра, — Лена взглянула на Влада. — Помнишь говорил? Та спросила про статью в «Правде», где говорилось, что пора добить оппозицию Одиннадцатого съезда. Лариска в сердцах: «Некогда мне сейчас ерундой заниматься!» А подруга возьми и донеси, что комсорг Иванова считает ерундой статью в «Правде» и сочувствует этой самой оппозиции. Может какие проблемы у Лариски и она сорвалась.

Ира смотрела на нее с минуту, а потом фыркнула.

— Ой, ну и аргументы, кто кого знал! Троцкого тоже все знали, а он против революции пошел! И членов «Промпатрии» тоже вроде все знали, а вот поди же ты!

— Ир, Ленка имела ввиду что Настя знает Мишку лучше чем мы все. Ты бы стала обвинять того же Алекса если бы это с ним произошло? Спорим, что не сразу, из-за дружбы? — вскинул брови Влад.

— Хочешь сказать, что у нас в стране зря сажают? — Маша посмотрела на него пристально и с интересом.

— Это здесь причем? — удивился Влад. — Я про Мишку, а не про тюрьму! Маш, вот попади в такую же ситуацию твоя близкая подруга — ты сразу бы сказала «Преступница! Оппозиционерка… Родня плохая»? Сразу? Сомневаюсь что ты бы за нее не волновалась хоть немного и мигом бы поверила в ее вину. Я не говорю, что сажают зря — это-то как раз у нас идет по справедливости, но, Ир, требовать от Мишки отказаться от матери или Насте от Мишки, как от друга… Сразу это не получится, даже ради революции, нужно время.

— Что?! — вспылила Ира.

В следующую секунду распахнулась дверь и вошла Любовь Ивановна, наша математичка.

— Я тут слышала ваш разговор, — проговорила она медленно, поправив прямоугольные очки. — Так вот, вас это вообще не касается. Тише и решаем до конца урока номера начиная с тристатретьего.

После этих слов учительница удалилась. «Какая же она… белая!» — глупо подумал я, глядя на дверь.

До конца урока мы ни проронили ни слова. Говорить нам не хотелось. Слишком хорошо мы все понимали, что произошло что-то необратимое. Сдав работы, мы стали выходить из класса с понурым настроением — почти как пару лет назад, когда сняли сестру Мишки. Однако в тот день дружба Насти и Иры, как я понял, закончилась навсегда. Майорова, собрав вещи, бросила на ходу Машке, что мол, возможно, мать Мишки арестовали по ошибке и скоро все образумится.

— По ошибке? — Бросила Ира. — У нас ни за что арестовывают людей, как в империалистических странах? Интересное у тебя представления об органах ЧК!

— Но разные бывают люди и ситуации, — пожала плечами Настя. — Мы-то откуда знаем как там дело обстоит?

— Я твердо знаю, что у нас людей не сажают ни за что! — отчеканила Ирка. — И если ты этого не понимаешь, ты…

— Но мы ведь не знаем подробностей. Все еще выяснится и решится кто прав, а кто нет, — пожала плечами Настя, опустив глаза вниз.

«Боится?» — подумал я.

— А кто это не прав? — напирала Ира. — Родители Иванова были в оппозиции, ты знаешь об этом?

— Знаю. Но Иванов в ней не был. И как можно так резко отказаться от родителей? — вскинула брови Настя. — Мишка не пропагандирует идеи, но любой ведь любит своих родителей, какими бы они не были.

— Пусть тогда скажет об этом публично на линейке школы! — бросила Ирка.

Сейчас она ничуть не напоминала ту нежную мечтательную Иру, какой она была в первом и втором классах. Она была сильной и беспощадной, словно сама шла на работу в ОГПУ «Котенок стал пантерой!» — почему-то подумал я.

— Ирэн, охолонь! — раздался голос Влада.

— Дайте Аметистовой стакан воды уже, — хмыкнула Ленка.

Я понял, что пришла пора вмешаться.

— Конечно, Ира права! — сказал я. — Революция развела не одну семью, и если в семье есть контрики — отречься от них коммунисту необходимо. Но, Ир, — погладил я ее по плечу, — приговора суда над Мишкиной мамой пока тоже не было. Невиновных у нас не сажают, но оклеветать невинного враги могли. Пусть в ЧК разберутся по справедливости!

— Мне ради революции идти убивать Вику, а Вике убивать меня, Ир? Какая справедливость, если между нами не будет единства и начнем избавляться ради цели друг от друга? — тихо произнес Влад, пожав плечами. — Но Француз прав.

— И не так легко сражаться против тех кого ты любишь, — кивнула Настя. — И да, Алекс, ты прав.

— Помолчите вы уже! — не выдержала Лена, смерив всю компанию пронзительным взглядом изумрудных глаз. — Пусть каждый остается при своем мнении.

— А у тебя какое об этом мнение? — синие глаза Иры также сверкнули малахитом. Почувствовав поддержку, она была готова перейти в наступление.

«Вот так «графиня»! — подумал я. — А куда вернее революции, чем та же Ленка».

— Я не знаю, — проговорила тихо Лена. — Мы не во всем можем соглашаться с друг другом, но избавляться друг от друга и отрекаться не стоит. Да и не так это легко.

Ира раскраснелась и была готова кинуться в бой. Я осторожно держал ее за плечо, чтобы она не вырвалась вперед. Я понял, что ей надо помочь, иначе она разревется.

— А если твой брат, например, станет работать на японцев и сдавать наши оборонные секреты, ты не отречешься от него? — посмотрел я на Ленку.

Елена промолчала и опустила голову.

— Погодите. Уж сразу и японцам! Пока никто ничего еще не передавал, — опешил Женька.

— Ну, хорошо, хорошо, пусть не японцам, а немецким фашистам, если тебе так больше нравится! — Ирка, почувствовав мою поддержку, сразу оживилась.

— Чисто теоретически, — отозвался Влад. — Из роли «а если бы…»

Лена вздохнула.