На все случаи жизни (джен)

Ирина Викторовна шла из магазина домой и мысленно сопоставляла покупки с Сережиным списком: не забыла ли что-то из того, что он просил прислать. Печенье, кофе, консервы, набор бритвенных станков и туалетная бумага. Вроде бы все. По первости хотелось отправить нормальной еды, чего-то вкусного, но Сережа быстро все объяснил. Дома уже лежали приготовленные раньше бумага, ручки, конверты, гель для бритья и дезодорант. Еще сахар и блок сигарет. Вроде все. Кофе вот только не совсем тот, что он просил. Три магазина обошла, а того не было.

Ах, точно! Чай же еще. За чаем придется идти в старый универсам, там есть нужный — в пакетиках без скрепок.

В первый раз продиктованный сыном список ее шокировал. Ну, казалось бы, чай — есть чай! А вот ведь... Без скрепок. Когда, удивляясь, поделилась с мужем, тот, к еще большему удивлению, вдруг объяснил, как именно эти самые скрепки заключенные могут использовать и почему они запрещены. Ирина Викторовна тогда поразилась и самому факту, и тому, что муж, никогда не сталкивавшийся с тюремным миром, откуда-то в курсе о таких вещах.

Ее вообще многое поначалу удивило. Все эти сложности — что можно, что нет, — странные порядки, как, когда и сколько можно передавать. Особое внимание к металлическим частям. Еда только в заводской упаковке. Обязательно читаемый срок годности. Про разрешенное количество — сколько носков, футболок и прочего, — и говорить нечего. Наверно это все правильно, но для совершенно неподготовленного человека — слегка... шокирующе.

Ладно, чай она купит завтра утром по дороге на работу. А в обед съездит на почту. Ту, что ближе к работе. В ту, что недалеко от дома, где работают давно знакомые сотрудницы, ей больше идти не хочется — хватило прошлого раза, когда отправляла посылку. Ей казалось, что и по содержимому понятно, что это такое, а уж когда дело до адреса дошло, ей и вовсе хотелось провалиться сквозь землю со стыда.

А впереди еще два года. Письма, передачи, ожидание, разрешат ли свидание, неотступный страх... Боялась она всего — конфликтных сокамерников, неадекватных надзирателей, условий жизни... Думать о том, как сын себя чувствует в моральном плане, тоже было страшно.

Да нет, пожалуй, не донесет она это все одна. Может, взять отгул и на неделе с Яшей самим съездить? Тогда можно и из фруктов и овощей что-то взять. Там же кормят ужасно, надо же витамины хоть какие-то!.. Решено, на выходных съездит на рынок — в магазинах-то сейчас все овощи будто из пластика, — а в понедельник-вторник, как Яша сможет, поедут. Ну, не захочет Сережа сам помидоры-огурцы есть, поделится с кем-нибудь.

Идти оставалось немного, только двор перейти. Хорошо, хоть зима не очень снежная — нет метровых сугробов по краям дорожек. Их, эти дорожки, дворники даже чистить успевают.

Светлану Белову узнала сразу — по характерной полной фигуре, да и стояла та у своего подъезда. Стояла, слава богу, спиной к дороге, и Ирина Викторовна понадеялась пройти незамеченной. Они не общались примерно полтора года, с ареста Олега, да и в тот, предшествовавший ему, год их общение сложно назвать приятным — Светлана верила своему сыну и неоднократно намекала на большие деньги, полученные Сережей от террористов.

Когда расстояние сократилось, стали слышны обрывки фраз — Светлана, видимо, говорила по телефону, особо приглядываться Ирина Викторовна не стала. И прошла мимо, жалея, что дорога через двор здесь одна, так бы уже давно свернула.

— Ира!

В первую секунду просто не поверилось.

— Ира, постой!

Знакомый голос, собственное имя, повышенная громкость обращения будто вдогонку и тот факт, что никого поблизости больше не было, не позволяли сомневаться. Но, даже уже оборачиваясь, Ирине Викторовне больше всего на свете хотелось ошибиться. Но нет, Светлана Белова действительно ее звала и уже шагала к ней по дорожке, ведущей к подъезду.

Пронеслась мысль, что она вовсе не обязана разговаривать с неприятным ей человеком, но тут же уступила место удивлению — не думала, что бывшая приятельница вообще пойдет на какой-то контакт. Они, семья Сережи, были для Светланы Беловой врагами с момента оглашения приговора. Возможно, именно удивление и заставило остановиться и подождать, пока та пройдет — медленно из-за своих больных ног, — несколько метров. Удивление и воспитание.

— Ира… здравствуй.

— …Здравствуй.

Разительная перемена бросалась в глаза. Некогда надменный взгляд потускнел, всегда гордо расправленные плечи опустились, во всем облике женщины чувствовались свалившиеся на нее несчастья, и Ирине Викторовне вдруг подумалось: какой она сама будет к концу Сережиного срока?..

— Мне очень нужно с тобой поговорить.

Свалившиеся несчастья, оказывается, не изменили привычки говорить прямо и не ходить вокруг да около, и сейчас это даже порадовало — хотя прежде не раз коробило.

— О чем?

Говорить им, разумеется, было не о чем!

— Ира, я знаю… что с Сережей. Мы теперь… Я знаю, что ты поймешь меня…

В первую секунду охватила злость — никогда женщины не научаться держать язык за зубами! Как же ей хотелось, чтобы никто ничего не знал! Чтобы никто из знакомых не обсуждал за вечерним чаем, каким хорошим мальчиком был Сережа, а теперь сидит в тюрьме!

Ей ничего этого не нужно, ни разговоров, ни сожаления, ни сочувствия. И она уже собралась сказать именно это, но в глазах Светланы блестнули вдруг слезы. Поразило то, что она сама даже как будто не заметила их.

— Мне нужно поговорить с тобой. Знаю, ты, наверно, меня ненавидишь, прости… Но позволь… Выслушай меня, пожалуйста. Я много боли тебе принесла, много плохого говорила. Прости меня, Ира.

Эти извинения вроде как лишили Ирину Викторовну морального права на отказ. Она чувствовала себя неудобно и понимала, что отказать — в какой-то степени жестоко: человек просит со слезами на глазах, значит, ему очень надо.

— Сейчас не могу, продукты отнести нужно, — кивнула она на пакет, порядком оттягивающий руку. — Могу зайти часа через два.

— Хорошо-хорошо, — заторопилась Светлана. — Как тебе удобно! Я все равно дома, не хожу теперь никуда…

Подумав, что она наверно имеет в виду больные ноги, Ирина Викторовна кивнула и развернулась уйти.

— Ира, спасибо тебе большое… Ты… приходи, пожалуйста…

Ирина Викторовна вздохнула, снова кивнула и пошла прочь. Идти, конечно, не хотелось, но… Она сама не совсем поняла, почему согласилась. То ли из внезапной жалости, то ли из того, что эта жалость — весьма несвойственное чувство по отношению к Светлане Беловой, всегда сильной и самоуверенной женщине. А может, из старой памяти — вспомнила время, когда они еще были молодыми, как по очереди забирали мальчишек из школы, как по очереди ходили на родительские собрания, как вдвоем волновались за них во время экзаменов… Потом вдвоем волновались, когда мальчишки подолгу не возвращались из командировок, но об этом вспоминать не стоит.

Все два часа, пока занималась домашними делами, Ирина Викторовна не могла отделаться от мыслей о предстоящей встрече. То гадала, что такого важного хочет сказать Света, то вспоминала последнее — больше года назад — общение.

Они тогда тоже встретились случайно — в небольшом магазинчике неподалеку. Еще неделю назад как обычно созванивались, мальчиков не было уже три месяца, переживали. А за последнюю неделю мир перевернулся — вернувшийся Олег, его совершенно невозможный рассказ, обыски, допросы, обвинения... Те первые дни она жила как в тумане, не веря во все происходящее. Казалось, что вот-вот вернется Сережа и все объяснится, все рассосется и встанет на свои места. То, что говорит Олег — какая-то чудовищная ошибка, и очень печально, что он сам верит, что его друг мог так поступить — продаться террористам, убить своих сослуживцев, предать интересы Родины... Что обо всем думает мама Олега, Ирина Викторовна в те дни не задумывалась, не до того было. А потом они случайно встретились в магазинчике неподалеку. Поджатые чуть ли не с презрением губы, надменный, оскорбленный вид, сухое «здравствуй» в ответ — она бы так и ушла, едва соизволив поздороваться, если бы Ирина Викторовна не задержала ее с расспросами. Ей казалось, что точку зрения «это какая-то ошибка» невозможно не разделять, если знаешь лично Сережу — и совершенно не ожидала, что давняя приятельница окажется иного мнения.

— А что ты хотела, Ира? Твой Сережа, да, не скрою, я совсем не ожидала, что такой хороший, умный, правильный мальчик способен на такой поступок! Но приходится смотреть правде в глаза. Конечно, зарплаты у них небольшие, а Сережа собирался жениться.. И тут такой соблазн... Не устоял...

— Света, что ты такое говоришь?! Ты же его знаешь с детства!..

— Понимаю, — снисходительно качнула головой Светлана, — тебе трудно наверно в такое поверить. Но ведь все факты говорят об этом. Он долго общался с... этим бандитом, как они там у них называются... Тот предложил большую сумму... Олег говорит, так бывает... Служба тяжелая. Вот только как можно было друга так подставить!.. Олега и убить могли...

Именно тогда появилась первая мысль, что это странно — что выжил только Олег. Но тогда Ирина Викторовна значения ей не придала, была потрясена отношением приятельницы, которая наполовину сочувствующе, наполовину презрительно снова покачала головой, распрощалась и ушла. Ирина Викторовна так и осталась у магазина, не сразу вспомнив, где она и куда шла.

После суда над Олегом они не виделись. То есть нет, видеться-то виделись, но Светлана одарила тогда проходивших мимо Ирину Викторовну с мужем таким взглядом, как будто они оговорили ее драгоценного Олеженьку и упекли за решетку.

Говорить ли мужу, куда она идет, Ирина Викторовна так и не решила за все время. Он тяжело перенес тот год, особенно после того, как они заподозрили Олега. Сначала было просто ничего непонятно — власти говорят, что Сережа предатель и вновь и вновь спрашивают, когда он последний раз связывался с родными, Олег с ранением лежит в больнице и своей матери и тем же властям рассказывает, что своими глазами видел, как Сережа и главарь боевиков скрылись перед тем, как началась перестрелка. Ирина Викторовна хорошо помнила, каким муж вернулся из больницы, куда поехал поговорить с Олегом в попытке прояснить ситуацию.

Казалось бы, от кого, как ни от Олега, давнего друга, ждать помощи — ведь он был там, он должен знать, что там произошло на самом деле, должен помочь разобраться с этим нелепым обвинением!.. То, что именно на основе его рассказа военная прокуратура выдвинула обвинения против Сережи, стало большим ударом. «Он уверен, что это Сережа всех предал, — говорил муж с посеревшим лицом, сжимая подрагивающие руки, после возвращения из больницы. — Это он показал на Сережу властям. Больше свидетелей нет, Олег один выжил. Сказал, что это, мол, Сережа его так пожалел и... говорит... «уж лучше бы убил». Я сказал, что Сергей никогда не пошел бы на такое, а он рассказал, что стрелял, мол, Сережа не сам, скрылся с главарем. И... что жаловался накануне, что денег мало, что... статусу невесты не соответствует... Поругались мы крепко, меня даже выгнали оттуда, сказали, покою больного мешаю».

Самого Олега они заподозрили еще тогда, но не признавались себе в этом — это означало, что Сережи нет в живых, думать об этом было невозможно. Но когда Олег женился, подозрения окрепли. По телевизору рассказывали про новую мощную фигуру на рекламном рынке, а они задавались вопросом, откуда у Олега такие деньги. И почему прокуратура не видит очевидного.

От промелькнувших воспоминаний о невесте сына Ирина Викторовна по привычке отмахнулась. Наверное, даже хорошо, что они не успели познакомиться. Так все же легче. Она, конечно, составила свое мнение об этой девушке, когда Сережа, уже вернувшись и рассказывая о том, как вывел Олега на чистую воду, упомянул, что ему пришлось заставить Ольгу помочь ему. Тогда Ирина Викторовна порадовалась, что говорил он спокойно, без боли в голосе, видно, сам уже пережил и отпустил ее предательство. И ей самой впоследствии вовсе не хотелось лишний раз вспоминать об этой особе.

Подозрения по поводу того, откуда у Олега появились такие деньги, они даже пытались донести до властей, Яша ездил в прокуратору и к следователю, что вел то дело, но все было безрезультатно. Тогда пришлось просто жить. Терпеть. Ждать. Надеяться. Надежда давалась особенно трудно — ведь если виновен Олег, то где же Сережа?.. Его не нашли убитым, и не должны были, раз Олег все так подстроил, чтобы обвинить Сережу. Но Сережа же должен был ему помешать... Если у Олега все получилось, а Сережи все нет и нет, значит...

Ирина Викторовна сама себе помотала головой, отгоняя ту давнюю боль. Тяжело это вспоминать. Не будет она ничего Яше рассказывать. Им сейчас и так трудно, зачем еще прошлое ворошить... Да и не успел он вернуться к ее уходу. Ирина Викторовна взяла с собой мобильный, оделась — хоть и двор только перейти, а холодно, в домашнем не побегаешь. Да и давно уже прошли те времена, когда они друг к другу могли просто на минутку забежать. И возраст уже не тот, чтоб на мороз выскакивать.

— Проходи, проходи... — посторонилась Светлана, насколько могла в тесной прихожей. — Я уже думала, не придешь...

«Была такая мысль», — подумала Ирина Викторовна.

— Обещала же.

— Вот тапочки, а куртку давай повешу.

— Да я сама.

Ирина Викторовна повесила куртку на пустующую вешалку рядом с единственным пуховиком. Контраст с собственной квартирой, где иногда зимнюю одежду некуда было вешать, когда собирались все вместе, был разительный.

— Ты проходи, я пойду чайник поставлю, — прежде чем Ирина Викторовна успела отказаться, проговорила Светлана и поковыляла потихоньку на кухню. Ирина Викторовна посмотрела ей вслед, и в душе шевельнулось что-то похожее на жалость. Одинокая, больная женщина. Несчастная. Если абстрагироваться и посмотреть объективно.

Абстрагироваться сложно, подумала Ирина Викторовна, вспоминая прошлые визиты в эту квартиру. Прошлые — из прошлой жизни.

Дверь в гостиную была открыта, там горел свет, поэтому прошла Ирина Викторовна именно туда. Кухонные дружеские посиделки тоже остались где-то там, за чертой.

В глаза бросился комод, на котором одиноко стояла ваза с букетом искусственных цветов и рядом фотография в рамке. Раньше на этом комоде было много фотографий — рамок шесть-семь. На всех был Олег в разное время — школьные, военные, с учебы… Сейчас фотография была одна. Ирина Викторовна ее знала, в Сережином альбоме есть такая же. Сережа, Олег и Саша, их сослуживец. На какой-то тренировке здесь, в Ленобласти. Давно эту фотографию не видела и почему-то раньше никогда не замечала сильного контраста — Сережа и Саша радостно, искренне улыбаются, Сережина рука так свободно и непринужденно лежит на плечах Олега, так обнять можно только своего близкого друга, а Олег без улыбки смотрит в камеру, видно, что позирует, его руки держат автомат и он не проявляет никакого дружеского участия. Весьма показательное фото, если начать анализировать… Надо же, а раньше не замечала.

— Я оставила только эту фотографию… Чтобы… помнить, — вошла в комнату Светлана. — Ты садись… Чайник сейчас согреется.

Ирина Викторовна пить чай вовсе не хотела, но сидеть и просто разговаривать глаза в глаза не хотелось еще больше. Пусть уж будет чай. Хоть на него отвлечься.

В другой ситуации она ждала бы, когда человек все скажет сам, даже если тот долго собирается с мыслями или говорит о заведомых пустяках вместо болезненной темы. Ждала бы, потому что характер такой. Яша ее иногда упрекает за излишнюю мягкотелость и скромность, когда она стесняется что-то спросить в присутственных местах или не возражает, если, к примеру, в очереди кто-то нагло лезет вперед. Сейчас же не столько стремилась избежать конфликта по давней привычке, сколько просто хотелось… убежать. Покинуть эту квартиру и закрыть дверь в давние воспоминания.

Садиться она не стала.

— Что ты хотела сказать?

Светлана немного помолчала. Потом попросила вдруг:

— Помоги, пожалуйста, чашки принести.

Тяжело развернулась и, хромая, вышла, не оставив шанса отказать или возразить. Ирине Викторовне не осталось ничего другого, как пойти следом.

На кухне царил идеальный порядок — как и всегда. Ирину Викторовну это каждый раз тогда, в прошлом, поражало — как ни зайдешь, ни посуды грязной, ни кастрюли-сковородки на плите, ни оставленной недопитой чашки на столе, так, будто никто здесь и не живет обычной человеческой жизнью. Гостиной это касалось в том числе — ни брошеной одежды на стульях, ни забытой книги в неположеном месте, ни пылинки. У самой Ирины Викторовны, когда дети были маленькими, кухня почти всегда была похожа на поле боя: только покормишь Марину, как приходит из школы Сережа, разогреешь ему суп, просыпается Анютка и пора готовить ей смесь, в результате к вечеру гора грязной посуды, стол усыпан крошками, тут же фломастеры и рисунки Маришки, оставленная книжка Сережи, на полу рассыпанные кубики, что притащила Анютка…

От вида знакомых чашек, что достала Светлана, Ирина Викторовна поняла, что от тяжести и боли воспоминаний в ближайший час все равно никуда не деться, — и сдалась.

— Да давай уж здесь, чего зря ходить, — предложила она, когда Светлана достала поднос. — Оставь.

Светлана сунула поднос обратно на место и с трудом опустилась на стул.

— Извини, Ир… Ты… садись. — Ирина Викторовна прошла ко второму стулу и присела. — В последние дни совсем плохо стало… Еле хожу.

Раньше она бы расспросила, что да как — из вежливости, да и мало ли, может, помощь какая нужна. Сейчас промолчала. Отчасти сочувствовала — все-таки каким бы человек не был, а болезнь есть болезнь. Тем более, если человек одинок.

«Сама виновата», — тут же подумала Ирина Викторовна. Но неожиданно для самой себя поднялась, когда щелкнул, выключившись, электрочайник.

— Сиди, я налью.

— Ира! Да ты что… Да я сама… что ты… — задергалась Светлана, порываясь встать, но Ирина Викторовна уже взяла чайник и разлила кипяток по чашкам. — Спасибо… Вот… чай… — пододвинула Светлана коробку с пакетиками, что уже стояла на столе. — И печенье… Олежка его любит очень…

Ирина Викторовна поставила чайник обратно, села и подумала, что люди не меняются — Светлане даже в голову не пришло, что ей трижды наплевать, какое печенье любит ее драгоценный Олежек, и уж лучше бы вообще не упоминать о нем.

Впрочем, очевидно, что речь пойдет именно об Олеге. О чем им еще разговаривать…

Светлана придвинула к ней ближе корзинку с печеньем и сахарницу. Больше на столе ничего не было, только у самой стены лежали друг на друге два блока сигарет и очень удивляли. Светлана никогда не курила и всегда ругалась на тех, кто «понапрасну тратит деньги и губит здоровье», как она говорила. Неужели курить начала? На нервной почве?

И тут осенило. Для Олега, конечно!.. Сама же недавно покупала сигареты для некурящего сына.

— Ир, я совсем немного знаю, — начала Светлана, неспешно помешивая сахар в чае, — о Сереже… Только слухи дошли, что он в тюрьме. Что произошло? Он правда убил кого-то?

— Он никого не убивал! — вырвалось само по себе от захлестнувшей волны возмущения. Да как она смеет спрашивать! Еще, небось, и надеется, что Сережа действительно сделал что-то ужасное!

— Мне так сказали… — растерянно пояснила Светлана.

Ирина Викторовна на мгновение прикрыла глаза. Как?! Ну как оградить сына от всей этой грязи?! Как объяснить всем, что ни в чем он не виноват, что произошла трагическая случайность?.. Как заткнуть всем рты, чтоб никто между собой не обсуждал и не приукрашивал и без того ложные слухи?..

— Кто сказал?

— Галя Горелова.

Мать одного из одноклассников, активный член родительского комитета, особа бойкая, шустрая — особенно на язык. Ирине Викторовне стало тошно. Гордость требовала молчать, материнское сердце хотело защитить сына.

— Не убивал он никого. Там были заложники. Какие-то террористы захватили заложников… Двоих. Мать и дочь. Сережа выстрелил… — Ирина Викторовна не была уверена, что это вообще можно рассказывать, но если слухи ходят, то пусть уж будут верными! — Это было на катере. Сережа застрелил одного бандита, тут же открылась дверь каюты и там стоял другой, Сережа выстрелил в него. А оказалось, что у него в руке граната… Она упала, взорвалась и погибли… та женщина с девочкой… Они там, в каюте были…

— Какой кошмар!.. — совершенно искренне покачала головой Светлана. Слушала она внимательно и с сочувствием. Ирина Викторовна, привыкшая видеть в ней врага, не знала, как это воспринимать. — Но почему же его посадили?.. Ведь он стрелял в террориста!..

— Им нужен был козел отпущения. Там… их отряд расформировали и… видимо, надо было кого-то назначить виновным…

— Но это же несправедливо!.. Они и так каждый день под пулями, каждый день собой рискуют!..

Почему-то это «они» услышалось сейчас как «наши мальчики» — как в былые времена.

— Надо же что-то делать, — продолжала Светлана, — жаловаться, писать… ну, не помню, как это называется…

— Аппеляция это называется, — вздохнула Ирина Викторовна. — Нет. Бодаться с военной прокуратурой?.. После всего, что было два года назад? — Ирина Викторовна покачала головой. — Посадили, потому что хотели посадить. Спасибо, что всего два года, а не больше.

— Да уж… — вздохнула Светлана.

Какое-то время молчали. Ирина Викторовна думала о том, что станет делать Галина, когда услышит правильную версию событий. Может, никому не станет говорить — это же признать, что она сначала была неправа, — а может, будет ругать прокуратуру и прочую власть, что незаконно посадили невиновного.

— А где Сережа… В какой колонии? — спросила вдруг Светлана.

— Он сказал никому не говорить, — твердо ответила Ирина Викторовна.

Светлана растерялась:

— Но… далеко где-то? Ты ездишь к нему?

— Еще не ездила. А что?

— А… — Светлана почему-то замолчала и уставилась в свою чашку.

Торопить ее у Ирины Викторовны не было никакого желания. Уйти отсюда хотелось, но слушать — а чтобы уйти, придется выслушать, — нет.

В какой колонии отбывает наказание Олег, она не знала и знать не желала. Только спросила у Сережи, не в ту же ли и его отправят. Он сказал, что нет. У Олега — строгого режима, а у него — общего. Но обе — для «бывших сотрудников». Так назывались те, кто служил в силовых структурах. Их не сажали вместе с теми, кого они прежде ловили и отправляли за решетку.

Поначалу Ирину Викторовну это успокоило, не хотелось, чтобы Сережа сидел с бандитами, убийцами и террористами. А потом подумалось, что среди бывших сотрудников как раз вот такие, как Олег… Предавшие страну и дело, которому служили… Уж не знаешь, кто хуже.

— Ира… я хотела… извиниться. Я знаю, что Олега простить нельзя… И не прошу этого. — В глаза Светлана не смотрела. Разглаживала ладонью невидимые складки на скатерке. Видимо, нервничала. — Но ты… прости, что я так… Конечно, я поверила словам сына… У меня не было причин в нем сомневаться… А сейчас понимаю, что должна была. Из-за твоего Сережи должна была… Я почему про него и стала спрашивать… Не поверила, что он мог убить кого-то… Ну… не по… долгу службы, а так… простого человека. И тогда должна была засомневаться. Прости, что я тогда… наверно, я вела себя ужасно…

Ирина Викторовна совершенно не знала, что сказать и что вообще говорят в таких случаях. Когда человек извиняется, зная, что простить его сложно, и хочет не столько прощения, сколько снять груз с собственной души.

— Наверно… наверно это я во всем виновата. Олег мне так и сказал. Наверное, он прав.

— В смысле?! — вырвалось у Ирины Викторовны на языке ее великовозрастных детей.

— У меня… проблемы с ногами начались после его ареста… Сначала совсем плохо было, ноги почти отказывали… Врачи говорили, что это от нервов. Поехать к нему я не могла. Писала письма, слала передачи… Он на письма не отвечал, но иногда звонил — просил что-то прислать. А тут… Год с лишним уж прошел… Я решила поехать, не могла… Ребенок же мой… Так увидеть хотела… Так тяжело было все это осознавать… поверить, что это все правда… Что он действительно стрелял в Сережу… Что убил Оленькиного отца, что деньги получал от террористов… Это чудовищно… Хотела… не знаю… понять, наверно… Увидеть, что он понял, что натворил… Помочь… Поддержать… Ну, сын же!..

Светлана сильно волновалась и замолчала, переведя дыхание. Вопреки желанию, Ирина Викторовна поняла, что сочувствует. И понимает. Как мать.

— Ехать было очень тяжело. И продукты с собой везла, такое, что не отправишь в посылке. Еле довезла… Автобус еще этот к колонии… — Светлана махнула рукой. — Ладно… Приехала. Из последних сил пережила все эти проверки ужаснейшие… Они чудовищно, конечно, обращаются с людьми… Несколько часов мариновали, досматривали…

Ирина Викторовна прекрасно понимала, о чем речь: первую передачу они с мужем повезли сами и там в очереди наслушались рассказов о зверских выходках надзирателей. Но что-то подсказывало, что самое тяжелое впечатление Светланы от поездки — вовсе не повадки шакалов, что служат надзирателями в колониях.

— Потом… потом привели Олега… А он сразу: «Зачем приехала?» И такую… я такой волны ненависти никогда от него не видела!.. А он так прямо и сказал… что ненавидит меня… — говорить Светлане было тяжело, в голосе слышались подступающие слезы. — Сказал, что… я никогда его не любила… что только требовала от него постоянно… А я же… я же все для него!.. — Она все же заплакала. Медленно поднялась, достала из шкафчика упаковку салфеток, вытащила одну и села обратно. Пока она утирала слезы, Ирина Викторовна молча ждала продолжения. Удивляться было нечему. Говорить — в общем-то тоже. Да и что тут скажешь?..

— Когда муж ушел… Олегу пятнадцать было… Не маленький уже, но я… я все силы бросила на то, чтоб его на ноги поставить, зарплату платили сама знаешь как, но я все, что было, все на него, чтобы не нуждался ни в чем. А он мне сейчас сказал, что у него ни одних приличных штанов не было и на кроссовки копили целый год… Да, копили, но… купили же! Ему кроссовки, а не мне пальто — ходила в старом! В этом тоже, видимо, я виновата… — с обидой добавила Светлана. — Что в стране такое делалось.

Безденежье девяностых свалилось на них, когда Ирину Викторовну уволили с работы из-за сокращения, и тогда же она узнала, что беременна. Остались с тремя детьми на одну Яшину зарплату, которую и так платили с перебоями.

Историю ухода мужа Светланы Ирина Викторовна знала плохо — годовалая Анютка и двое старших отнимали все время. Да и не было у них близкой дружбы никогда, в отличие от сыновей, пропадавших вдвоем то в школе, то на стадионе, то в каких-то своих компаниях.

— «Требовала»… Конечно, я требовала!.. Я хотела, чтобы он человеком стал!.. Чтобы профессия была, чтобы вуз приличный окончил… Чтобы не связался ни с какими бандитами, наркоманами, кого только тогда не было!.. Так радовалась, что Сережа твой такой правильный, воспитанный, всегда вежливый… Думала, мой за другом тянуться будет… Так ведь так и вышло!

Ирина Викторовна вспомнила свои диаметрально противоположные мысли — как бы Олег не увлек Сережу на кривую дорожку, чувствовалось в нем что-то… Неустойчивость какая-то. Было понятно, что такой и соврать может, и нехорошо и подло поступить… Кто же тогда, в их детстве, пришедшемся на тяжелые годы, мог представить, до какой степени подлости дойдет Олег, когда вырастет?!

— Когда он химией вдруг увлекся, я радовалась: интерес какой-то у ребенка появился. Он же неплохо учился, но как-то все… ровно, как будто ему ничего не интересно. А тут пятерка за пятеркой, потом олимпиады, грамоты за первые места. Помнишь, мы еще смеялись тогда, что они соревнуются, у кого их больше — твой же тоже все на олимпиадах побеждал по физике…

Светлана помолчала немного. Ирина Викторовна пыталась ухватить промелькнувшую вдруг мысль, но Светлана заговорила снова.

— Сейчас думаю: может, это он от меня в Москву удрал?.. Тогда говорил, что там большие возможности, совсем другой уровень… А сейчас… Раз он считал, что я так уж его угнетаю, давлю… Может, просто сбежал?.. Так сильно хотел от меня избавиться, что друга бросил?

«Он этого друга потом застрелил! Дважды!» — хотелось возразить Ирине Викторовне, но она промолчала. Светлана как будто все еще была в прошлом, когда Сережа для Олега был другом.

— Но что-то у него там не сложилось. Еще в аспирантуре стал приезжать… Потом все чаще… После защиты вернулся. Вернулся как будто победителем: кандидат наук! Я радовалась и все удивлялась, как мальчишки даже порознь, а шли одним путем.

Да, они с Сережей тогда тоже удивились. Не похож был Олег на человека, до такой степени увлеченного наукой.

— Тяжело было, пока он был в Москве. Переживала, как он там, время-то какое неспокойное было!.. А потом кризис этот… Помнишь, девяносто восьмой?.. Я тогда на книжке деньги собирала… Олежке на свадьбу… Все, конечно, пропало… Только-только выправляться более-менее начали после начала девяностых… И опять… Зарплата — копейки, жить не на что… А сын в другом городе…

Ирина Викторовна никогда не понимала вот этой манеры людей напрочь забывать, с кем они разговаривают. Светлана рассказывала о своих трудностях так, будто Ирина Викторовна вовсе не жила в то же время в тех же условиях и не имеет никакого представления о тяжести того положения. А уж мысль о том, что им с тремя детьми и отсутствующей зарплатой мужа (все НИИ в стране закрывались или, как минимум, были на грани) было гораздо труднее, чем Светлане одной, просто не приходила той в голову.

Кризис девяносто восьмого Ирина Викторовна отлично помнила. Сережа тогда помогал как мог — днем учился, вечером подрабатывал. Когда по телевизору объявили о дефолте, он собрал все, что у него было, и пошел в магазин. Вернулся с видеомагнитофоном — давно хотели, но все денег жалели, — и целым пакетом кассет: «Любовь и голуби», любимый фильм Ирины Викторовны, «Место встречи изменить нельзя» для отца, концерт «Иванушек» Марине и куча мультиков для Анютки. Рассказал, что очередь за ним отстоял — все ринулись тратить деньги, что на глазах превращались в бесполезные фантики. Через дня три цены в магазинах взлетели до небес — вслед за долларом.

— Потом он вернулся… — продолжала Светлана. — Конечно, тогда уже полегче было… И зарплата выправилась, и цены… И жили вроде… дружно. Он, правда, не стал со мной жить, но приезжал часто. Не знаю… Я не замечала, чтобы он… как-то… плохо ко мне относился… Он никогда и не был нежным сыном, заботливым и внимательным… Да и отец его таким не был, я думала, он характером в отца… Он не жил со мной, не стал слушать и советоваться, когда пошел на военную службу, с ним не было просто, но я… принимала все, что он хотел, лишь бы он был доволен. И я и предположить не могла, что ему из-за меня плохо!.. Может, он все это придумал, а? — вдруг с надеждой в голосе спросила Светлана. — Обозлился в тюрьме, жизнь-то там не сахар… Вот и сделал побольнее…

Нет, не придумал, вдруг поняла Ирина Викторовна. Все так и есть. Просто давние обиды полезли наружу от этой непростой жизни и безысходности.

— Или правда?.. Но если правда… Что?.. Что я сделала не так?!.. Он даже в том, что Игорь ушел, обвинил меня!

Насколько Ирина Викторовна представляла, в этом Олег действительно мог быть прав.

— А он… он просто собрал вещи и ушел! Я думала, так в кино только бывает… Смотрела, как он складывает в чемодан рубашки, и не верила, думала, что это он назло мне просто… А он его дособирал… и ушел. — Слезы снова покатились по покрасневшим щекам. Ирина Викторовна отвернулась к чашке давным давно остывшего чая. — Бросили меня… оба… Одна я теперь вот… А ведь жила для них…

Ирина Викторовна подумала, что ей совсем неинтересно, как именно жила Светлана — и как живет и как будет жить. И вообще… не очень понятно, что она, Ирина Викторовна, здесь делает. Светлана ее позвала… для чего?.. Почему она сидит и все это слушает?

— Ира, что я сделала не так? Почему он меня ненавидит?

«Ведь я все для него делала»… Нет, на этот раз Светлана этого не сказала. И главное — ждала ответа. Неужели, она действительно думает, что на такие вопросы можно дать ответ?!..

— Я не знаю… — попыталась Ирина Викторовна найти слова. — Но… мне кажется, ему, наверно, тяжело сейчас… И хочется найти виноватого… Может быть, он и не думал так всю жизнь, а сейчас его психике оказалось так… легче.

— Ты думаешь? — снова с надеждой в голосе спросила Светлана.

Ирина Викторовна пожала плечами. Ей не было никакого дела до психики Олега и уж тем более она не горела желанием пытаться ее понять. Но это было единственное, что пришло в голову.

— Это так тяжело… Я хотела вырастить хорошего сына, а вырос… неблагодарная сволочь…

Ирина Викторовна поразилась: Светлану больше заботит, что сын не оценил ее стараний, а не то, что он убийца.

— Я не знаю, откуда это в нем… Почему он смог так поступить… — Будто бы отвечая мыслям Ирины Викторовны продолжила Светлана. — Я его таким не воспитывала, Ира!.. Как он мог стрелять в друга… Нет, это чудовищно, что он вообще хотел убить… Но… как же Сережа, почему? Ведь друзьями были… Ира, я не знаю, но поверь, мне очень жаль! Поверь мне, пожалуйста!

— Я верю, — ответила Ирина Викторовна, маясь от желания сбежать поскорее. Зачем только согласилась на этот разговор?..

Дальнейшие излияния кающейся Светланы прервал телефонный звонок. Ирина Викторовна сначала даже не сразу поняла, что это ее собственный телефон. Пока она суетливо шарила по карманам, Светлана молча утирала очередной салфеткой глаза. Звонила Анюта. Попросилась остаться у подружки. Ирина Викторовна, конечно же, разрешила — понимала, как дочке непросто сейчас дома, где далеко до приятной атмосферы.

Договорив, Ирина Викторовна решительно повернулась к хозяйке квартиры:

— Света, я пойду. Марина хотела заехать, и муж уже дома наверно.

Контраст этих слов с одиночеством, которым был пропитан этот дом, усилился еще более от безапелляционного тона, каким Ирина Викторовна их произнесла. Это было совсем не в ее духе, обычно она не обижала людей намеренно, не делала им больно специально, но сейчас в ней говорила мать, что прожила прошлый год как в аду.

К тому же катастрофически хотелось домой. Где друг друга любят и в трудное время, как сейчас, поддерживают.

Хотелось больше ничего не слышать об Олеге. Хватит. Наслушалась.

— Я пойду, — повторила она и поднялась.

— Ира!.. Ира, прости меня…

Ирина Викторовна совершенно не знала, что сказать. На языке крутилось избитое «Бог простит», но сказать так она не могла. Вот Бог тут точно не причем… И не хочет она прощать. Хочет только, чтоб в покое оставили и не лезли больше в ее и Сережину жизнь.

— Я... понимаю тебя. — Вздохнула. Слова не шли. — Не знаю, как ты могла поверить, что Сережа на такое способен, но... понимаю, что ты не могла не верить сыну. За то, как ты вела себя тогда... За это зла не держу. Жизнь тебя и так наказала уже. А Олег... что тут скажешь... Вырос, каким вырос. Не ты же в Сережу стреляла, в самом деле. До свидания, Света. Не провожай, не надо, я сама уйду.

Светлана расплакалась пуще прежнего, и Ирина Викторовна не сдержалась:

— Звони, если помощь нужна. Лекарство там... или еще что.

Наверно она еще пожалеет об этих словах, но... не смогла иначе.

Прошла в прихожую, быстро обулась, накинула шарф, надела шапку, сняла с вешалки куртку и с ней в руках поскорее вышла за дверь. Оделась уже на лестнице, на ходу. Лифт тоже вызывать не стала, лишь бы не задерживаться на площадке.

На улице оказалось совсем темно. От небольшого мороза закололо щеки и нос, но Ирина Викторовна с радостью вдохнула свежий, приятный воздух. Будто на свободу выпустили!..

И надо же ей было согласиться на этот разговор!.. Ведь сразу было понятно, что ничего хорошего от Светланы ждать не приходится. Нет, добрая душа, пожалела бедную женщину!..

Пока ругала себя, перешла двор, поздоровалась по дороге с двумя соседками — те выгуливали своих собак, — и дошла до дома. Когда уже поднималась по лестнице, позвонила Марина, сказала, что приедут только часа через полтора — пробки.

Яша, конечно же, был уже дома и удивился, когда вышел встречать:

— А сумки где?.. Я думал, ты в магазине…

— В магазине я была днем, — ответила Ирина Викторовна, снова снимая куртку.

Рассказывать и портить еще больше и так весьма хлипкое настроение не хотелось, но и придумывать что-то тоже. В двух словах пересказала неприятный разговор.

— Нужны нам ее извинения… — пробурчал недовольно муж. — Чего она хотела-то?

— Не знаю… Наверно, выговориться, Яш. Одиноко ей и плохо.

— Мы тут причем? — зло спросил он.

Ирина Викторовна сунула ноги в тапочки и подошла к нему. Сережка вышел в отца — такой же высокий. Ей с ее метр-шестьдесят иной раз было с ними непросто. Погладила по руке, успокаивая.

— Яш, не бери в голову. Маришка же приедет, пойду что-нибудь приготовлю.

Она ушла на кухню, муж, слава богу, занялся прерванным ее приходом занятием — Ирина Викторовна прислушалась и уловила звуки чьего-то доклада, видимо, муж работал за компьютером.

От разговора действительно хотелось отмахнуться и забыть, но не получалось. В голове будто продолжал звучать надломленный голос Светланы. То и дело вспоминались отдельные фразы. Мысли против воли все крутились вокруг того, о чем она рассказывала со слезами — про обвинения Олега, про его вдруг открывшуюся ненависть к матери.

С одной стороны, это действительно удивляло, хотя бы потому что раньше не было никаких предпосылок. С другой… Ну, от него же всего теперь можно ожидать! Если он за что-то ненавидел близкого друга детства, то и в ненависть к матери нетрудно поверить.

Сочетание этих слов: «ненависть», «детство», «друг», «мать» вдруг сложилось в одну линию, и это напомнило мысль, что промелькнула тогда, во время разговора, но Светлана перебила и не дала ее додумать.

А что, если Олег с самого детства не взлюбил Сережу?.. Соперничал с ним, хотел быть лучше… Будто что-то кому-то хотел доказать… Точнее, не кому-то, а, конечно же, матери! А ведь действительно, даже Ирина Викторовна не раз слышала, как Светлана в чем-то упрекала сына — штаны опять порвал или куртку испачкал, или двойку-тройку получил, — и часто со словами: «Ты посмотри, какой Сережа молодец! А ты?!»

Чего-то Олегу не хватало… Возможно, атмосферы любви в семье — ведь не в одночасье его отец решил уйти, значит, были проблемы, ссоры… А тут еще мать постоянно требует и… капает на мозги, как говорит современная молодежь. Он не ощущал материнской любви. Наверняка, она его редко хвалила, да и нежной, наверно, не была. Не зря же он сейчас ее обвинил, что она только требовала… А тут еще развод, в котором, вполне возможно, он винил мать. Правильно или нет, неважно. А мать все детство твердила про друга — что тот лучше, умнее, воспитаннее… Вполне можно начать ненавидеть и друга!

Ирина Викторовна даже остановилась на время, бросила нарезать салат — от неожиданности приходящих мыслей. Раньше поступок Олега казался необъяснимой загадкой. Сейчас же стал вырисовываться некий смысл... Если в убийстве друга его вообще стоит искать...

Ведь действительно можно предположить, что Олег с Сережей соревновался. Олимпиады в школе... Футбольная секция — в нее Олег пришел первым и позвал Сережу, наверно в надежде, что на его фоне будет лучше. Вуз... Зачем же Олег уехал в Москву? Может, правда хотел сбежать от матери... А кандидатская... Тоже соревнование с Сережей? Желание не быть хуже?.. Чем же он хотел заниматься? Думал об этом? Вообще видел как-то свою жизнь в отрыве от этой "войны" с матерью и другом?.. На военную службу его позвал Сережа. Чего же хотел до этого сам Олег?.. Наверно, сам не знал... Раз вернулся сюда, не найдя себе применения в Москве. И на службе наверняка тоже соперничал — может, уже по привычке. И стрелял — желая победить. А ведь еще и Ольга. Сначала он победил, заведя отношения с невестой Сережи.

Это было поразительно, но почему-то от того, что нашлось более-менее логичное объяснение чудовищным поступкам Олега, стало... легче, что ли... Нет, не легче... Может, спокойнее... Понятнее. И меньше стала обида за тех мальчишек, что в начале искренне дружили. И за Сережу, что до конца верил другу.

Может, написать ему об этом?.. Конечно, не хочется писать о чем-то личном, зная, что надзиратели непременно прочитают. С другой стороны, она иногда не знает, что написать сыну, какие слова поддержки найти, а тут хоть тема есть.

И Яше она тоже обязательно расскажет. Потом, не сейчас. Сейчас не хочется портить вечер, Марина же должна приехать.

— Ириш, — заглянул вдруг на кухню муж, — приехали.

От него тянуло куревом, поэтому она сразу поняла: он курил на балконе и увидел внизу машину затя.

— У меня почти готово, иди встречай.

Заправив салат, Ирина Викторовна быстро вытерла стол, убрала с него лишнее и достала тарелки. Когда закончила их расставлять, из прихожей послышались голоса, среди которых сильнее всех выделялся звонкий голосок внучки.

— Баушька-а-а, пиве-е-ет! — прибежала Катюша на кухню, как только ее раздели.

— Здравствуй, Катюшенька! Где там щечки-персики? — Ирина Викторовна наклонилась расцеловать радостно улыбающуюся мордашку. — Ой, какие вкусные! — Чмок в одну щечку. — Ой, какие сладкие! — В другую. Внучка заливисто рассмеялась.

— Баушька, а мы тойт пивезли! Мама не хотела, а папа купил! Ба-а-алшой-балшой!

— То-о-орт? — искренне удивилась Ирина Викторовна. — Вкусный?

— Да-а-а, с вето́чками!

— Ну раз с цветочками, значит, точно вкусный, — улыбнулась Ирина Викторовна и пошла встречать дочку с зятем.

Даже когда жизнь преподносит все новые и новые испытания, так важно, что есть любимые люди рядом. И про большой-большой Катюшин торт с «вето́чками» она тоже обязательно Сереже расскажет. Он племянницу любит и будет за нее рад.

Два года — это много. Но они пройдут. Пройдут, и все станет хорошо. Надо только верить.