Ты - мой мир (гет)

Адель на цыпочках выбежала из квартиры и прикрыла за собой дверь. Отец ещё спит, но утро ждать девочку не будет — Адель это знала наверняка. Оливер заметил её, как только она выбежала в освещённый ярким солнцем двор. Волосы её в свете зарождающегося дня как-то по-особенному сияли, и вся она светилась счастьем и той детской простотой и искренностью, которые в городе мало встретишь даже у детей. Он уже и забыл, что это такое — когда девочка задорно смеётся, когда перебирает хрупкими ножками по ступенькам, спеша к нему. Это была Адель, какой он запомнил себе её. Оливер отбежал от других ребят и подошёл к ней.

— Наконец-то, Адель! Пошли, кое-что покажу!

Воспоминания о когда-то ушедшем лете давно размылись в мыслях у Адель. Она просто была счастлива — может, где-то и немного наивно, но она не думала об этом. Окончив уже второй год в школе, Адель изумилась тому, как быстро летит время. До этого она не задумывалась о том, что один день может сменять другой, а время — проходить. До определённого момента ей казалось, что жизнь бесконечна, и каждый день она будет преподносить тебе одно и то же. Солнце, лето, тёплые вечера у костра с Оливером и его друзьями по соседству. Что она каждый раз будет просыпаться чуть ли не с рассветом и из-за невозможности отпереть входную дверь, будет вылезать из окна, бежать на встречу к мальчику. А потом Оливер внезапно уехал. А потом умерла её мама. И жизнь перестала казаться маленькой Адель сплошной беззаботной полосой. Вместе с осознанием этого к ней пришло что-то новое, к чему Адель не знала, как относиться. Здесь была и память о матери — размытые и нечётки воспоминания. Адель ужаснулась, когда поняла, что почти забыла её — остался только образ, и иногда она гуляла и пыталась найти этот образ в других людях, в других женщинах, которые держали за руку своих детей. Счастливых детей. Адель взглянула на улыбающегося Оливера. Даже к нему она стала относиться по-другому. Его взгляд уже не вызывал у неё улыбку. Это было что-то иное — неведомое трепетание сердца, с которым Адель не знала, как бороться.

В общем-то, весь мир она видела теперь другими глазами. Например, Адель замечала, что эти улицы, которые встречали её каждый день, нисколько не походили на улицы, описываемые в книгах. В книгах даже люди были другие. Адель было и больно это осознавать, и в то же время немного приятно, ведь она живёт совсем не как в книгах, а в настоящем, словно совершенно другом мире. В голове день изо дня появлялось много мыслей. Если бы Адель могла, она бы задала сотню вопросов, но вряд ли бы получила на них столько же ответов. Так что единственным её попутчиком по жизни оставался Оливер — Адель, правда, не засыпала его прям сотней вопросов, зато на некоторые получала ответы.

Вопросы о чём угодно. Когда они начинали играть в эту игру, Адель откровенно спрашивала Оливера о том, что её интересовало. Несмотря на всю открытость и лёгкость в отношении с ним, Адель осознавала, что Оливер старше её. Дело было не только в возрасте. В следующем году Оливер уже будет заканчивать пятый класс — а это означает, что он уже будет переходить в среднюю школу. Станет одним из тех школьников, которые смотрят на неё, Адель, свысока и ведут себя порой слишком уж по-взрослому. Адель до сих пор с ужасом вспоминала сцену, которую однажды увидела в школе — группа ребят дразнила девочку, что была младше их, доводя её до слёз.

Адель с тревогой посмотрела на Оливера. Нет, она не допустит, чтобы Оливер стал таким же. «Оливер поклялся, что мы будем друзьями на всю жизнь, — думала Адель, наблюдая, как он с улыбкой смотрит на неё, пока его друзья что-то говорят ему. — И так и будет. Я уверена»,

Впрочем, Адель ту т же отбросила эти мысли. Ей не хотелось сейчас думать об этом. Впереди было целое лето, и предвещало оно только самые наилучшие моменты.

Но, несмотря на длинные каникулы, в которые она, наконец, могла отдохнуть от школы — это слово, внушаемое ей с самого детства как что-то страшное, оказалось таковым и на деле. Адель невзлюбила её. Невзлюбила место, в котором училась.Невзлюбила множество людей, которые каждый день сновали по зданию туда-сюда. Помимо того, что ей было непривычно такое скопление народу, она порой не знала, как вести себя с ребятами, если они подходили к ней с вопросами о дружбе, пытались вести себя приветливо и непринуждённо, но в каждом таком поведении Адель находила какой-то тайный злой умысел и по-прежнему доверяла только одной девочке — Оливии. Да и знакомство с ней произошло совершенно случайно, когда они обе сидели во дворе на лавочках, друг напротив друга, и, как после оказалось, читали одну и ту же книжку. Только вот Адель внимательно, как и было, в общем-то, присуще ей, вчитывалась в каждое слово, а Оливия, напротив, быстро пробегала глазами по странице, стремясь поскорее покончить с очередным произведением из школьного списка литературы. Но никогда в своей жизни она бы не призналась Адель в этом. Так же, как и все одноклассники, она мечтала завести дружбу с таинственной новенькой, но подобно остальным, не знала, как к ней подступиться и с чего начать разговор. Поэтому Оливия, гордясь дружбой с Адель и считая, что их свели вместе сами обстоятельства, терпела её страхи перед одноклассниками и другими учениками школы, выслушивала забавные и не всегда понятные ей мечты своей подруги, мирилась с тем, что Адель в разговорах может быть где-то в своих мирах, а не с ней, Оливией. Адель же, в свою очередь, чувствовала рядом с Оливией себя спокойной и защищённой. Так продолжалось, пока вновь в её жизни не возник Оливер. И по какому-то негласному согласию оба, хотя порой и не подозревая этого, пытались ввести Адель в круг своих знакомых, приобщить её к тем, с кем общались сами и недоумевали, почему она отказывается от этого и, ссылаясь на уроки и книги, уходит от предлагаемого ей общения.

Адель не только проводила все дни лета во дворе. Она видела отца, устававшего после работы, иногда дремавшего в кресле или на диване, и пыталась помогать ему, чем могла. Но с каждым разом отец возвращался домой всё в более и более позднее время и всё тяжелее и тяжелее маленькой девочке было добудиться его. Поэтому Адель приняла решение приниматься за некоторые не свойственные детям её возраста дела сама. Она научилась сама справляться с некоторыми домашними заботами. Кроме уборки и — порой — помощи отцу в готовке она стала учиться вышивать, но и книги тоже не забрасывала. Печатные издания девочка глотала слишком быстро. Они заканчивались, не успев начаться. Страница за страницей — и вот на развороте Адель держит уже внушительное число листов, а страниц до конца остаётся всё меньше и меньше. Адель ненавидела момент, когда ей приходилось дочитывать книгу. Чувство, когда она отбрасывала от себя книжных друзей, казалось ей самым ужасным чувством на свете, но она ничего не могла с ним поделать, и ей приходилось расставаться с одной, другой, третьей книгой…

Адель потеряла счёт книгам, которые она читала. Её просто тянуло в другой мир, и она покорно уходила туда вместе с книгой. От этого их, правда, становилось всё меньше, а отец книг больше отчего-то не привозил. Адель не расстраивалась и по этому поводу. Она решила перечитывать книги, пусть даже в скором времени она и зачитает их до дыр.

Однажды Адель уносила тарелки из столовой и внезапно вспомнила, как когда-то она также помогала маме. Размытый образ с прекрасным лицом, на котором от счастливой улыбки при виде дочери каждый раз вспыхивали ямочки, и густыми длинными волосами, которые Адель когда-то так любила причёсывать, расправляя одну за другой пушистые пряди, появился перед глазами, и тарелка выпала из рук девочки. Адель присела на колени. Она не знала, от чего плачет больше — от стыдливости за то, что всё же забыла, как выглядела мама, или от памяти о прошлом.

— Адель? — раздался голос из соседней комнаты, и отец торопливыми шагами подошёл к ней и остановился у неё за спиной. В последнее время это была редкость — что он не проводит время закрывшись у себя в кабинете или не спит. — Адель, что случилось? — он обхватил её лицо руками, и по обеспокоенному взгляду отца Адель поняла, что слёзы продолжают катиться по её щекам. Отец посмотрел на лежавшие на полу осколки и, кажется, всё сразу понял.

Обыкновенно при виде этого строгого и угрюмого лица, на котором столь долгое время лежала суровая печаль неизлечимого горя, в то время как жизнь маленькой девочки не остановилась и продолжала бежать своим чередом, Адель робела и замыкалась в себе. Итак никогда особенно не близкий к ней человек становился тогда для неё ещё более недосягаемым, а, потеряв мать, она пыталась отыскать ласку хоть в ком-то близком ей. Ни Оливия, ни Оливер не могли дать ей этого, и когда девочка начинала грустить, равнодушно осведомлялись, что вызывает такую огромную печаль на её лице. Лишь отец мог бы понять её в этой ситуации и приласкать, но каждый раз ей приходилось лишь переминаться перед ним с ноги на ногу, теребя полы своих цветных платьев. Временами что-то как будто ныло у неё в груди, и ей безумно хотелось самой броситься ему в объятия, чтобы он обнял её, посадил к себе на колени и приласкал хотя бы словами. Не раз в её голове возникали мысли, с какой бы радостью она прильнула к его груди и, быть может, они поплакали бы вместе с ним — маленький ребёнок и суровый замкнутый в себе мужчина — об их общей утрате. Но отец продолжал смотреть на неё каким-то затуманенным отрешённым взглядом поверх её головы, совершенно не обращая внимания на перепады её настроения и на огромное горе, так надолго отпечатавшееся на её лице, которое не могли смыть ни многочисленные радостные встречи с друзьями, ни успехи в школе. И она вся сжималась под этим взглядом, как если бы была запуганным ещё с младенчества щенком.

— О Господи, Адель, — отец быстрыми шагами преодолел расстояние между ними — ему, такому высокому и недосягаемому, это ничего не стоило; это бы ей, Адель, приходилось быстро перебирать своими хрупкими ножками, чтобы так долго идти к отцу. Он присел перед ней на корточки и крепко прижал её к себе. Дрожа и не понимая своих чувств, ощущая, как мурашки от непривычного ей прикосновения тёплых мужских рук бегут по её спине, Адель лишь продолжала плакать, не в силах остановить свои горькие слёзы, хотя и боялась замочить ими рубашку отца. Она долго ещё не могла успокоиться и перестать плакать, пока он, сидя перед ней, поглаживал её по спине и голове, временами целуя в обе щеки и тихо, почти шёпотом, прося её перестать плакать.

— Помнишь ли ты маму, Адель? Помнишь? — тихо спрашивал он её.

Помнила ли она её? Да! Её образ, хотя и такой туманный и расплывчатый, она бы не забыла никогда. Смутно помнила, как в полнейшей темноте, в аромате уснувшей природы, потухшего костра и позднего лета она обвила в полнейшей темноте её своими нежными, пахнущими скошенной травой руками и перенесла Адель в её маленькую комнатку в их летнем домике, а та, лишь на мгновение проснувшись, мгновенно прижалась к ним, таким любимым и тёплым, и принялась покрывать их поцелуями. Помнила Адель и раннюю весну, когда мать, уверяя их с отцом, что совершенно здорова, сидела в кресле перед окном, и ничего, кроме грусти, не выражало её лицо в тот момент. И только тогда Адель стало ясно, что она, должно быть, прощалась, наблюдая приход последней в её жизни весны.

Как могла она не помнить её? Как могла не помнить тот страшный день, когда какие-то приезжие люди сновали туда и сюда, общаясь с отцом, у которого поминутно глаза были на мокром месте — таким опустошённым, исхудалым и серым? Как могла не помнить, как она сама, Адель, испугавшись, забилась в самый дальний уголок их квартиры и не произнесла за весь день ни звука, так что отец еле нашёл её? Как могла не помнить, как крепко прижимал он её к себе то браня, то радуясь тому, что она нашлась? После того дня она так и не получила от него ни поддержки, ни хоть какого-то слова. Адель помнила свою мать, но на вопрос этого недосягаемого угрюмого человека, в котором, как бы ей ни хотелось этого, она не могла прочувствовать родную душу, девочка съёживалась всё более и более. Она бы никогда сама себе не призналась, что, ища у него поддержки и не получая её от отца, боится его. Боится, когда он отворачивается от неё с досадой и болью, находя в её лице и отражении её глаз лишь отголоски материнского — не такой Адель помнила свою мать и в душе знала, что никогда не будет такой же красивой, как она. Она чувствовала, что ещё при жизни он слишком любил её мать, не замечая её саму из-за их счастья. О, как ошибалась она в этих своих детских наивных мыслях! Ведь именно потому избегал Адель отец, что глядя на неё, на эти белокурые волосы, которые своим дыханием шевелил ветер, на грустные голубые глаза, вспоминал её мать. В каждой черте этого доброго детского лица, в этом невероятно голубом бездонном омуте — во всей ней, пока день ото дня она становилась взрослее и всё больше и больше преображалась, он видел её. И невольно ему самому становилось грустно, и слёзы сами собой наворачивались ему на глаза.

— Адель, — произнёс отец, когда уже перенёс её на диван и укрыл мягким пледом. — Нам обоим её не хватает.

Это было впервые, когда он, наконец, заговорил с ней о матери. Он рассказывал какие-то истории, даже порой перебивая самого себя, много улыбался, весь светился счастьем, вспоминая её. Никогда прежде Адель не видела столько улыбок на его лице, и теперь выражение его лица больше не казалось ей суровым. Напротив, Адель заметила, что именно эта невысказанность чувств придаёт отцу мужественности, и в первый раз за свою жизнь девочка поняла и смогла признаться себе в этом — отец тоже был красив.

Воспоминания о красоте матери если и не полностью, то частично изгладились из её памяти. Теперь же она коснулась того заветного, что составляет психологию любой женщины: она разглядела в отце тот идеал, который будет искать в каждом мужчине. Она любовалась его светлыми волосами — немного темнее, чем у неё самой, сиянием его голубых глаз в свете солнца, временами выбегающего из окна, меняющимся выражением его лица и глаз во время разговора. И она смогла найти так любимые ей в её матери ямочки — они скрывалась прямо под глазами, такие почти незаметные, но явные, когда он искренне и долго улыбался.

Никогда ещё девочка не была так близка с отцом, как в то утро. Пока они жили в деревне, он был даже дальше от неё, чем мать и держался строго и серьёзно. Ничтожная попытка сблизиться после переезда — книжные подарки несколько месяцев подряд, от которых он довольно поспешно отказался. А дальше — сплошная холодность, чего бы она ни сделала, как бы ни пыталась угодить ему, делая всё по дому и усердно обучаясь в школе. Сейчас же её отец был мягким и понимающим. У Адель никогда ещё не было такого грустного и одновременно хорошего дня.

Они провели с отцом всё время, то вспоминая маму, то читая сказки. Адель уже не было так грустно даже когда она смотрела в печальные — только сейчас она заметила эту большую перемену — синие глаза отца, но слёзы всё равно норовили хлынуть из глаз, хотя Адель и не давала им волю. Этой ночью Адель спала спокойно. Они распрощались с отцом друзьями, и эту дружбу уж точно никто не мог нарушить.

— Если получится, — шёпотом произнёс отец Адель, думая, что девочка уже уснула. — Как-нибудь мы снова посетим деревню. И тогда всё будет по-другому, — он поцеловал её в лоб и удалился, оставив дочери самые лучшие сны.