Нерожденные. Греза (джен)

Греза всегда была великолепным, ежеминутно меняющим свою наружность цветком, по лепесткам которого, что то сужались и истончались, то расширялись и наливались красками, пробегала неуловимо быстро радужная рябь.

Цветок этот рос и не увядал ни в какие ветра и морозы, охраняемый и скрываемый от невзгод собственным нерушимым волшебством и согбенной костяной фигурой алчной принцессы, которая так и не успела коснуться его, разинув в беззвучном крике свой прежде очаровательный рот.

* * *

Облака наливались мареном солнечных лучей, как спелая малина наливается сладким соком. Острый заржавевший шпиль Белой, когда-то величественно-прекрасной башни маячил на пылающем горизонте в паре миль от неспешно движущейся процессии и все не желал исчезать в глаз, медленно, но неумолимо приближаясь.

Чем больше сокращалось расстояние между Мечтателями и Грезой, тем холоднее становилось Скаю. Зябко передергивая плечами, он до побеления костяшек израненных о стекляшки пальцев сжимал поводья и смотрел куда-то как будто сквозь.

Илир говорил о чем-то с радостным чудо-мальчишкой, развлекая его и свою принцессу, а Эйрон насвистывал что-то себе под нос, двигаясь вровень с Безумцем, находясь почти что к нему вплотную и иногда как будто случайно задевая его рукой.

Скай знал, что Эйрон всегда останется рядом. Что ему тоже на деле страшно. Что этот ребенок не заслужил ничем такой страшной участи.

А еще он знал, что Великая Греза ждет их в своем Храме и хочет как можно скорее получить жертву.

И знал, что никто не сможет ей воспротивиться.

Возможно, сейчас она позволяла Стражам увести Темной Тропою очередного несчастного Сломанного с покореженными недоверием крыльями, который уже не может сопротивляться своему бессилию и безысходности. Возможно, сейчас у нее уже просто нет сил держать на ладонях мир.

Греза всегда ласково улыбалась им, оглаживая невесомо тонкими пальцами стеклянные шарики хрупких чужих миров. В уплату за них отдавала она Воле Мира практически всю себя.

Мечтатели были ее детьми, которым хотелось играть со своим собственным волшебством, придумывать свои собственные истории и рисовать миры. Мечтатели были детьми и спустя еще многие тысячелетия ими же они и останутся. Потому что времени для них просто нет. Время придумали именно люди. И расстояние придумали тоже люди. И смерть, и потери, и горечь разлук. И туманно-промозглую безнадежность.

Раньше Мечтателю достаточно было просто представить — и это в одночасье могло исчезнуть. Вот только для многих из них это уже, к сожалению, не представляется ни в коей мере возможным. Слишком много человеческого проникло к ним из собственных их миров.

Кто создал первых людей по своему образу и подобию? Кто наблюдал за ними, проникался их чувствами и проблемами?

Мечтатели — в определенной степени вправду боги. Вот только винить в происходящем, в отличие от людей, им некого. Они виноваты в своих потерях сами.

* * *

Скай чувствовал почти осязаемую тягу порождению Богини Храма.

Он задыхался.

Он готов был бежать к нему сломя голову, не обращая внимания ни на что иное.

Эйрон блестел в закатном солнце стекляшками холодных прекрасных глаз и что-то неясное нашептывал ему на ухо, заставляя стоять на месте. Илир стоял рядом с ними, будто в землю врос, и наблюдал за отбрасываемыми цветком отблесками на лицо костяной принцессы.

Клэйр же бесстрашно опустилась на колени подле заколдованной девы и чуть пробежалась пальцами по ее затянутой вьюном щеке. Она и Эйрон относились к цветку спокойнее всех остальных Мечтателей, когда-либо бывавших здесь. По ее лицу проскользнул отблеск давно позабытого сожаления, и девушка невесело улыбнулась.

— Ну здравствуй, дорогая моя Армель… — по лицу заключенной в камень прошла едва заметная рябь. — Пора бы уже проснуться.

Скай нервно дернулся, словно его ударило в темечко молнией, и зажмурился резко, лишь бы ничего из последующего действа не видеть, не запоминать. Чудо-мальчишка, кажется, бросил на него полный странного опасенья взгляд и вцепился в шкуру голубого тигра так, что тот негодующе зарычал.

А потом по поляне у Белой башни разнесся крик.

Безымянная ныне принцесса, издавна прозванная Мечтателями Армель, горела.

Вырвав из цепкого захвата Стекольщика руки, Скай лихорадочно мотнул головой и заткнул поскорее уши. Однако крик ожившей буквально на считанные мгновенья принцессы все равно достигал его слуха и ввинчивался в память, как штопор в винную пробку, не оставляя надежды забыть и больше никогда не вспоминать его.

Тело, обращенное в фигуру из слоновой кости, в считанные мгновения стало золой и рассеялось как дым.

Крик стих так же внезапно, как и раздался, и на поляне воцарилась мертвая тишина, достаточно быстро, однако, прерванная.

— Больше никогда Рай Первых не увидит таких принцесс, — качнул головою Илир.

Взяв себя, видно, в руки, как только заметил в волосах Клэйр серебряные нити новой проседи, он чуть коснулся плеча прячущегося за ним мальчика и скривил в улыбке тонкие бледные губы.

— Все хорошо, Тэйн, — его голос звучал невозможно мягко. — Слышишь?.. Все хорошо. Все закончилось.

Резко распахнувшему глаза Скаю казалось, что все это сейчас было просто сном. А еще казалось, что он только что вынырнул из глубокого озера, на дне которого сидел до этого по меньшей мере пару тысячелетий.

— Перестань, наконец, дрожать, — в голосе Эйрона послышалась нескрываемая насмешка. Он рассеяно огладил отнятые от ушей руки Мечтателя и неуловимо быстро коснулся внутренней стороны одной из ладоней губами, пробежавшись по еще совсем свежим шрамам, неровными рубцами легшими поверх заросших.

Скаю захотелось обратно в комнату из стекла, где на прямоугольных сколах холодного фортепьяно застыли запекшиеся капли его потемневшей крови. Скаю хотелось боли.

Греза, освобожденная от кольца костяных ладоней, призывно сияла, маня подойти и хоть раз прикоснуться к ней. Прикоснуться один раз и потом никогда уже не отпускать.

— Я не хочу здесь находиться… — голос хрипел и грозил сорваться на истеричный крик, но пока что спутники, увлеченные созданной ими же ложью этого не замечали. — Не хочу, слышишь?..

— Потерпеть осталось совсем немного, — стеклянные глаза Эйрона смотрели куда-то в самую глубь, не позволяя разорвать этого странного, но такого привычного уже по-своему контакта. — Он исчезнет, и ты обязательно почувствуешь себя лучше…

— Она его убьет, понимаешь?

— Понимаю. Но нам с тобой станет легче.

Да, им действительно станет легче. Потому что прекрасная Богиня мечты поцелует каждого своего ребенка в лоб и отдаст частицу самой себя, прося не огорчаться и — что еще лучше — просто забыть об этом.

И воспоминаний о том ни у кого и впрямь не останется. Только Илир будет иногда протягивать руку к пустоте, а Клэйр — напевать колыбельные совершенно чужим детишкам. Скаю же только останется периодически мучиться от неясных видений и боли в груди, успокаиваемой одним лишь прикосновением своего извечного спутника.

Забвение будет. Спокойствие будет. Потом, когда великолепная Греза поглотит чудо-ребенка, проклятого собственным даром. А пока Скай все очень и очень хорошо помнит.

И кривит губы в полной муки гримасе.

— Но он ведь всего лишь ребенок… Чертов ребенок, — Тэйн оглаживал лепестки проклятого цветка подушечками пальцев и вздрагивал каждый раз, наверное, от какого-то лживо-прекрасного наваждения.

Может, ему чудился Храм Спокойствия Грезы, находящийся высоко-высоко над Раем Первых. Может, он слышал волшебную песнь ветра… А может, он видел стеклянные крылья, которых у него никогда не будет.