Бирюк, или Алхимия подвига (джен)

Он жил в маленьком домике на самом краю деревни. Вернее, на её отшибе. Иван Семёнович Турнов, местный бирюк. Его никто не любил, а большинство вообще сторонилось, ибо слишком уж непонятным он был. Молчит себе и молчит, а чего молчит? С мужиками местными не выпивает. А с женщинами обходителен. Нет, не в том смысле, что ухлёстывает за всеми подряд. Скорее наоборот, очень уж он скромен. Кто-то поговаривал даже, что, мол, может он вообще из этих, ну, кто не "той" ориентации. Но вот относится к женщинам очень уж уважительно. Всегда поздоровается. В глаза не взглянет, только молча подойдёт и, ношу если кто тяжёлую тащит, тут же возьмёт из рук и донесёт, куда скажут. И дальше себе чешет.

Мужики думали, он так к их бабам клеится, побить его решили. Собрались впятером, еле одолели, сами потом долго бока залечивали. Но и Ваньке накостыляли так, что тот еле до дома дополз. Долго его потом видно не было. Боялись, уж не помер ли. Но он не помер — скоро из дому показываться стал. Ходил, прихрамывая.

Было Ваньке шестьдесят лет. Дом его стоял справный, крепкий. Рядом с домом огород всегда в образцовом порядке. Да это и всё, что про Ваньку-бирюка в деревне знали. Хоть и прожил он в ней всю свою жизнь. Ну как, прожил... Откуда Ванька в деревне взялся, никто и вспомнить толком не мог. Он будто всегда в ней был, и дом его на отшибе тоже. Может, он раньше самой деревни здесь уж жил? Бирюк он и есть бирюк, пойди узнай у него чего. Промычит в ответ, и дальше чешет.

* * *

Раз в деревне дом горел. Все уж отступились — не потушить. Откуда Ванька взялся — никто понять не успел. А только он в огонь — шасть, да и бабку с внучкой годовалой оттуда вытащил. На них уж рукой махнули, а они живёхоньки оказались обе.

Вот по этому поводу Сашку и командировали в Хлощёво интервью у Ивана Семёновича брать. Сашка тогда только из института пришёл, в газету работать устроился.

— Парень ты перспективный, но пишешь тяжело, приземлённо, — говорил ему редактор. — Слог у тебя витиеватый, напыщенный, а перчинки — смысла — нет. Мудрствуешь много. Езжай вот в деревню. Да чтоб мне без тютчевских прибамбасов. Покажи жизнь, как она есть! Пусть навозом да сеном от твоей статьи пахнёт!

Сашка не очень понял, чего хотел от него редактор. Нафига полужёлтой городской газете запах сена с навозом от статьи? Но темка была крутая — деревенский мужик людей из огня спас. Вот статейка получилась бы зачётная. Сашка ехал в предвкушении.

* * *

— И-и-и, парень, — захихикал на него первый встреченный им селянин, — вот не повезло тебе. Какое ж у Ваньки интервью? Смеёшься что ли! Я за всю жисть от него двух слов не слыхивал, а ты — интервью. Да он тебя с лестницы чего доброго спустит.

— С лестницы? — сверкнул глазами Сашка. — Это то, что надо! Нам, журналистам, это не преграда!

Сашка был молод, горяч и готов к подвигам. Пахомыч указал ему, как пройти к дому Ваньки-бирюка.

* * *

— Иван Семёнович! — громко крикнул Сашка, войдя во двор героя. — Иван Семёнович, здравствуйте! Можно с вами поговорить?

Турнов был дома. Заслышав незнакомый молодой голос, он оторвался от своих дел и вышел на крыльцо. Оглядев пришельца, он коротко, но вполне приветливо осведомился:

— Чем могу?

Деревенский бирюк был высок ростом и густо зарос бородой и седыми космами, из-под которых сверкали пронизывающим взглядом живые серо-голубые глаза.

Сашка представился и доложил о цели своего визита. Лицо Ивана Семёновича на секунду исказилось гримасой боли.

— Ты не знаешь, о чём просишь, — глухо ответил он. — Не знаешь, что тебе нужно.

— С лестницы меня спустите? — почему-то сразу спросил Сашка. Уж больно мрачен и грозен был вид Турнова.

— Следовало бы, — кивнул тот.

— Почему?

— Дурак ты потому что, — буркнул бирюк.

Сашка развернулся к нему боком и облокотился спиной о перила.

— Вот так сразу? — спросил он, чуть опустив голову.

— Хочешь постепенно? — поинтересовался Турнов.

— Хочу! — с жаром выпалил Сашка, обратив к нему горящий взгляд. Кажется, разговор завязывался. — Объясните мне в подробностях, почему я дурак?

— Ну, заходи, — спокойно ответил Турнов, кивая Сашке в направлении входа.

В прихожей на Сашку пахнуло ароматом сухих трав. Запах был настолько сильным и чарующим, что Сашка замер и стал с наслаждением вдыхать воздух. Затем он опомнился и осмотрелся. В доме было удивительно чисто и опрятно. На полу расстелены свежевыстиранные домотканные дорожки. Сашка снял обувь и аккуратно прошёл вслед за хозяином. В доме была всего одна комната. Она же кухня, спальня, гостиная и мастерская. Здесь хозяин стряпал, столовничал, мастерил. Посередине стояла добротная русская печь, под потолком обустроены полати, вдоль стен — скамьи.

Вблизи Турнов выглядел намного моложе своих лет. В деревне сказали, что знают его лет шестьдесят, но Сашка не дал бы ему больше пятидесяти. А то и сорока, если сбрить его косматую бородищу. Очень уж он легко и статно держался, ловко и бодро двигался.

Сашка присел у края стола и, немного нервничая, забарабанил по нему пальцами.

— Ну, чего узнать-то хотел? — размеренно спросил Иван Семёнович, присаживаясь напротив.

— Услышали мы, что вы подвиг совершили, людей спасли, — сказал Сашка. — Написать об этом хотим, чтоб другим людям пример был. Расскажете, как дело было?

— Расскажу, чего ж не рассказать, — сделав небольшую паузу, отозвался Иван Семёнович. — Дом в деревне загорелся. Печка у них неисправная была, давно уж говорили. Вот и вспыхнуло. Ну, я и пошёл поглядеть, чем помочь можно. А они — там, бабка с внучкой. Я в огонь — шасть и вытащил их. Ещё не успели погореть, в дальней комнате были.

— Вот так прям — и в огонь? — стал "раскручивать" Турнова Сашка.

— Да хоть прям, хоть вкривь, огонь-то уж, считай, везде был, — ответил тот, сверля его глазами.

— Да я слышал, в деревне говорили, уж и рукой махнули — мол, не спасти! — подтвердил Сашка.

— Махнули. Да рано. Посчитать если, понять можно, что в доме ещё кто-то живой есть, — сказал Турнов, отводя глаза куда-то в сторону.

— А как вы это посчитали? — Сашка буравил собеседника горящим взглядом.

— Ну как-как, известно, как. Подходишь, смотришь, и всё понятно, — скучающе отозвался тот.

— А дальше что? — продолжал расспрашивать Сашка.

— Ты дурак или только прикидываешься? — чуть раздраженно бросил Турнов. — Дальше тащишь свою задницу и все остальные части тела в огонь.

— Больно? Страшно? — спросил Сашка с придыханием.

Турнов печально вздохнул. Печаль была вызвана мыслью "ты, и правда, дурак".

— На рожу мою посмотри, — с неохотой ответил он. — Руки вон. Только недавно смог начать работать. Неделю вообще не до сна было.

Лицо и руки Турнова носили следы сильных ожогов. Об остальном теле сказать ничего было нельзя, оно было скрыто под одеждой.

— А если б они были уже умерши? Всё равно б полезли? — спросил Сашка.

— Что я, дурак? — пожал плечами Турнов.

Сашка не сообразил, что ответить на это, и повёл разговор дальше.

— А что вам в деревне потом сказали? Хоть благодарили? — спросил он, вспоминая нелестные отзывы односельчан об их нелюдимом соседе.

— Не знаю. Отключился я. Очнулся уже в больнице, ушёл потом затемно, не видел никого, — отмахнулся тот.

— Ну потом-то? Приходила хоть мать девочки? — допытывался Сашка.

— Приходила, приходила, не суетись, — успокоил его Турнов. — Вон, гостинцев мешок приволокла. Да к чему мне они? Им, погорельцам, нужнее.

— В деревне о вас недоброе говорят, хоть и людей спасли. Хают, — продолжал "копать" Сашка.

— Ты, малой, не свисти, о чём не знаешь, — сдвинул брови Иван Семёнович. — Кто хает-то? Кто хает, пусть хает. А я — сам по себе, бог правду видит. И люди тоже. Хоть и боится кто.

— Отчего так, Иван Семёнович, что вы им сделали? — спросил Сашка.

— А вот тут, малой, начинается самое интересное, — сказал Турнов. — Хочешь продолжить беседу и уйти потом, тоже хая меня? Мы ведь в конце и подраться можем, предупреждаю.

Сашка ощутил, что внутри шевельнулся неприятный холодок. Материала на хорошую статью было уже вполне достаточно. С запахом сена и навоза, как и просил редактор. Всё было в ажуре. Можно было встать, раскланяться и удалиться. Да и портить впечатление не хотелось, уж больно колоритный персонаж. Что он может ещё наплести? Но Сашка не журналист, если не будет знать полной картины. Есть белое, надо знать и чёрное. Решено, идём до конца. Раз сам собеседник не против.

— Валяйте! — выдохнул Сашка.

Турнов откинулся чуть назад и задумчиво посмотрел на гостя.

— Молодой ты ещё, совсем зелёный, — слегка качнув головой, сказал он. — Но пора. Пойдём со мной.

Он резко накрыл своей ладонью руку Сашки, и в тот же момент он очутился перед пылающим домом.

Рядом кричали и гремели вёдрами люди, но гул и треск пламени заглушал их голоса.

Тем же путём он покинул дом. К ним сбежались люди, девочку забрали. Дышать было больно, внутри всё саднило. Воздуха не хватало, он опустился на колени.

— Давай, давай, давай! — услышал он голос Турнова.

Сашка стоял перед ним на коленях на полу его избы и тяжело дышал. Ничего не понимая, он озирался по сторонам. Огня нет, горящего дома тоже. Он рядом со столом, за которым они только что сидели. Но почему-то Сашка на четвереньках, тяжело кашляет и внутри всё также саднит. Хотя уже легче. С каждым вздохом легче. Боль и жар уходят, дыхание восстанавливается. Сашка поднялся и, пошатываясь, добрался до скамьи.

— Какого чёрта сейчас было? — спросил он Турнова, глядя на него дико вращающимися глазами.

— Гм... — промычал тот в ответ.

— Вы кто, гипнотизёр? Маг? Что вы сейчас сделали? — продолжал допытываться Сашка.

— Вам, журналистам, советуют "надевать" на себя "шкуру" человека, чтобы вернее написать о нём, — внезапно очень чёткой и правильной речью, без намёка на деревенский акцент, ответил Турнов. — Я помог тебе одеть свою шкуру. Только и всего.

Сашка молча таращился на Турнова.

— Теперь ты знаешь всё о том, как я это сделал, — добавил тот.

Сашка всё не мог выдавить из себя ни слова.

— Но это были не вы, я чувствовал всё сам, как если бы я был там. Я чувствовал не вас, а себя, — наконец проговорил он.

— Да, косяк, — кивнул головой Турнов. — Тут ты прав, это моя недоработка. Мне захотелось посмотреть, что будешь делать ты. Проверить тебя на прочность, что ли. Ты прав, решения принимал ты, а не я.

— Что это за игры?! — Сашка начал закипать.

— Игры? — прорычал Турнов. — А чем они хуже того, как ты играешь в жизнь? Тебе ведь весело играть, да? В молодого горячего журналиста, романтика, позёра, а?

— Я так живу! — выпалил Сашка. Голос его слегка дрожал.

— Жил ты тогда, когда принимал решение войти в огонь, когда закрывал собой девочку и выталкивал из горящего дома бабку. А в остальном — ты играешь, — печально сказал бирюк.

Сашка отвернулся и опустил голову.

— Я не понимаю, как это произошло... — проговорил он.

Турнов облокотился на стол и подпёр руками подбородок.

— Хочешь посмотреть, как было у того, кто не пошёл в огонь? — помолчав, спросил он.

Сашка поднял на Турнова глаза и, вскочив со скамьи, отпрянул.

— Да не боись ты так, — прогудел хозяин. — Теперь в огонь лезть не будет нужно. Просто постоишь в сторонке, поглядишь.

Любопытство молодого человека взяло верх.

— Как? Что нужно делать? — спросил он, оставаясь, впрочем, чуть поодаль.

— Мужиком одним станешь, — деловито проинструктировал Турнов, вновь сбиваясь на деревенский говорок. — Соседом ихним. Он первым туда пришёл. Своё "я" откинь, поинтересуйся искренне им, вот и всё.

— Садиться? — спросил Сашка, опасливо кивая на скамью.

— Да. Присядь, расслабься, — ответил Турнов.

Сашка сел. Турнов подошёл к нему сзади и положил ладонь на затылок.

Сашка вновь оказался на пожаре. Перед ним стоял мужик и смотрел на горящий дом. Он не двигался. "Какого чёрта он застыл?" — подумал Сашка и слился с мужиком.

"Бесполезно, всё бесполезно, их всё равно уже не спасти", — услышал он чужую мысль. Но внутри Сашка ощущал, что очень даже спасти. И опять: "Бесполезно, бесполезно. Остальные тоже стоят, стоят и ничего не делают. Дурак только ломанётся в этот огонь. А я что, дурак? Вон Турнов, тот дурак, тоже погорит..."

"Ах ты, чёрт, неужели достал?!"

Радость, Сашка чувствовал радость мужика. Они подбежали к спасённым, засуетились, облили их водой, тормошили. Турнов лежал на земле, потом перевернулся на спину, простонал и отключился.

"Вон "Скорая", сейчас его туда загрузим", — думал мужик.

"Скорая" уехала, забрав пострадавших, пожарные добили пламя. Можно идти по домам.

"Выживут ли они? Алиска, Никитишна, Турнов? А что, если нет? А что, если б я вошёл раньше? И не надо было бы им погибать..." — стучали в голове мысли.

Такие мысли терзали похуже, чем огонь внутри. Они сводили с ума, от них хотелось разбить голову о стену. Надо напиться, лишь бы не думать.

— Дрянь какая... — Сашка даже головой потряс, вернувшись в избу Турнова.

— Точно, — подтвердил тот. — Ты пойми, ожоги заживут, а вот это — нет. Это — никогда не заживает. Оно тебя сводит с ума до конца твоих дней. Они никогда не отпускают, эти мысли, никогда не ослабевают. Они просто выворачивают твоё нутро, заставляют спиваться, сходить с ума или превращаться в чудовище.

— За это тебя ненавидят? — спросил Сашка, представляя себе это чудовище.

— Забудь о ненависти, — сказал Турнов. — Думай о том, как поступить — по душе и по совести. Это — важнее всего. В этом — сила.

Сашка опустил голову, задумавшись.

— Если жить всегда по душе и по совести, тебя либо убьют, либо выкинут, — проговорил он наконец.

Турнов заинтересованно посмотрел на Сашку.

— Почему так решил? — спросил он.

Сашка встал и нервно заходил по комнате.

— Потому, что я никогда так и не жил. Никогда не говорил того, что на самом деле думаю. Я всегда играю. Играю в красивую и правильную жизнь. Ты всё верно сказал. А что я на самом деле думаю и чувствую, даже не знаю.

— На пожаре же узнал, — поднял на него дружелюбный взгляд Турнов.

— Я был будто другой, — возразил Сашка. — Настоящий. В жизни я не такой, я так не веду себя.

Турнов пожал плечами.

— Типа, живёшь "красиво", а потом сходишь с ума от своих "задних" мыслей, как тот сосед? — спросил он.

— Д-да... — задумчиво протянул Сашка. Этих "задних" мыслей у него был вагон и маленькая тележка, все и не перечислишь. О кинутой им девчонке, вернее, десятке девчонок, о пустых статьях, о недостойном поведении в самых разных ситуациях. То трусливом, то глупом. Все эти поступки и ситуации то и дело выплывали у него в голове и терзали его. Бывало такое, что со времени какого-то события прошло уж много лет, а оно стояло у него в памяти ярко, будто всё происходило только вчера. И не давало заснуть по ночам.

— Тут, парень, только два варианта, — неспешно проговорил Турнов. — Либо мы в ладу с собой, но нас "ест" общество. Либо мы в ладу с обществом, но едим сами себя. Как думаешь, что хуже?

— Знаешь, ты ведь теперь не спустишь меня с лестницы, да? — сказал ему на это Сашка. — И не побьёшь. А вот я сам хочу спустить себя с лестницы и избить. Я теперь понимаю, почему ты стал бирюком.

— Упаси боже, какой бирюк, — затрясся Турнов. — Я часами могу трепаться "за жизнь", меня не заткнёшь. Ну, да, порой за это меня хотят побить. А теперь уж и сами забыли, за что хотели. А я и не напоминаю. Просто живу.

— Живи, — опустил голову Сашка. — Я статью, как напишу, пришлю тебе прочитать. Может, от себя что добавишь? О чём бы хотел сказать людям о себе?

— Дурак ты, — бросил Турнов. — Ничего я о себе добавлять не хочу. Живите, люди, по совести, да будьте счастливы.

* * *

Статья получилась мрачная. От неё пахло не сеном, а копотью и пеплом. Веяло жаром. Людским равнодушием и жестокостью. Ещё отдавало кислым привкусом лицемерия. Сашка вывалил всё как есть. Со всей своей подноготной. И про себя добавил. Про то, какой он зачастую был свиньёй. Текста набралось листов на пять.

Редактор держал в руках сей опус, шнырял по нему глазами и то и дело оглядывал Сашку, который сидел перед ним, обхватив голову руками.

— Тебе с этим к психотерапевту, а не ко мне, — протянул он. — Мне про твоих баб тут зачем? Сходи и объяснись с ними сам. А про пожар зачётно. Вот давай, выкинь всё лишнее, оставь про бирюка, его подвиг, он у тебя сочно получился.

— Ладно, ладно, — сказал Сашка, поднимаясь и забирая листы у редактора. Он и сам знал, что про баб было лишним. Но, когда он всё это написал, ему немного полегчало. И от того, что кто-то это прочитал, пусть это был один редактор. Теперь можно и убрать.

— Хорошо, хорошо написал, — подбодрил редактор. — Теперь вот жизнь чувствуется! А то всё сопли розовые. Отлично "поймал" человека, про то, как он в пламя лез — вообще замечательно. Это всё он так подробно и литературно изложил тебе?

— Ага, — промычал Сашка, вспоминая резь в лёгких и едкий дым у себя внутри.

— Ну, чего ты как пришибленный? Молодец, говорю, прошёл боевое крещение! — радостно сказал редактор.

В другой раз Сашка бы загордился и ринулся на подвиги дальше. Но сейчас ему хотелось совсем другого.

— А идите вы к чёрту, Семён Дмитриевич, — бросил он вдруг редактору. — С работой вашей и с блеском статей. Ни к чему мой бирюк в вашей газете. Страз вы на него наклеите, лоска наведёте. Будет красоваться где-то между сплетен о Киркорове и Звереве.

— А хоть бы и будет, — придвинулся к нему ближе редактор, с напором заглядывая в глаза. — Ничего ты в этом не смыслишь!

— Может, и нет. А кое в чём другом теперь смыслю, — отвернулся Сашка.

— Ну, смысли, — сказал редактор, откидываясь на спинку стула. — Только теперь тебе ещё нужно научиться, что с этим делать. Пока ты только психовать способен. Ну, уволишься, а дальше что? Куда пойдёшь? Некуда тебе идти, никому ты тут со своей правдой и совестью не нужен. Психованный, к тому же.

Сашка стоял и нервно озирался по сторонам. Понимал он, что редактор прав, и идти ему некуда. В продавцы в гипермаркет, что ли? Там лицемерить?

— Ты не суетись, Сашка, я тебе так скажу, — размеренно ответил ему редактор. — Понял я тебя, и чего хочешь ты, понял. Пиши себе, что душа велит. Будем печатать это. Стразы стразами, а о правде тоже говорить нужно. Пиши. Где надо, напечатаю — не боись. Между Киркоровым и Зверевым такие мужики тоже нужны. Они как душ холодный. Кого-то, да перевернёт. И пойдет он и кинет своему начальнику: "А пошёл ты к чёрту, Семён Дмитриевич!" Вот она, Сашка, вот тут жизнь только и начинается. А теперь сам иди. К чёрту или куда захочешь. Статью только отредактируй! Сам! Я её трогать не буду! Твоя она!

Сашка изумлённо посмотрел на шефа, помял в руках листы и вышел из кабинета.