Ладони (джен)

Поезд уже несколько часов был в пути.

Без удовольствия умывшись в тесном туалете, Антон закинул на плечо казённое полотенце, быстро прошёл по коридору и открыл дверь в своё двухместное купе. На этот раз ему не досталось попутчика. Обычно это служило поводом для радости, но сегодня Антон испытал досаду. После отправления он успел пригубить коньяк, всученный ему кем-то из коллег-телевизионщиков, но пить в одиночку не хотелось. Настроение было привычно дрянным — несмотря на успех последнего сценария, новые предложения от студии, первые проблески настоящих денег. Чем больше он чувствовал вкус победы, тем горше этот вкус становился, причём совершенно беспричинно. Если бы Антон, как героини его сценариев, верил в гороскопы, то сказал бы, что он попал в «затянувшуюся деструктивно-депрессивную полосу Сатурна».

Он шагнул в купе, немного помедлил, глядя на мелькающие за окном огни небольшой станции, и уже собирался задвинуть за собой дверь, как вдруг… это.

Незнакомец подкрался со спины беззвучно, словно ниндзя.

Антон вздрогнул от неожиданности, почувствовав чужие ладони на глазах, но не испугался, нет, — это точно было не ограбление. Это была шутка. И ему следовало угадать шутника. Антон хмыкнул и замер, принимая условия игры. Кто-то стоял в коридоре, по ту сторону двери, и тихо дышал ему в затылок. Поезд раскачивался, набирая ход.

Ладони были прохладными, уверенными. Мужские или женские?

В этом поезде ему мог встретиться кто угодно — старый приятель, бывший коллега или попутчик, с которым довелось коротать ставшую привычной дорогу между двумя столицами, — но Антон полагал, что первое пришедшее на ум решение обычно самое правильное. Это наверняка была знакомая проводница, как её там…

Невероятно! А ведь они почти подружились. Антон хмыкнул с досадой. Как угадать шутника, если не помнишь его имени? В голове кружились имена многочисленных персонажей, придуманных им для новой мыльной оперы. Шутник терпеливо ждал.

— Соня, ты? — наконец сказал Антон, выдохнув с облегчением. Конечно, он же назвал в честь неё героиню в «Принцессе из Щёлково».

За спиной раздалось разочарованное фырканье.

Не попал. Чёрт возьми, как он мог забыть?

В прошлый раз, засидевшись за полночь в его купе, Соня рассказывала про больную дочь, которую вечно не с кем оставить, и про поиски новой работы. Уже полгода назад она решила сменить кочевой образ жизни на осёдлый. Жаль. Соня была приветливая, с внимательным взглядом и беззаботной улыбкой — сразу и не скажешь, что у неё проблемы. И чаю принесёт, и чего покрепче, посидит допоздна, выслушает и промолчит, когда нужно. Антон ценил это редкое качество в мужчинах и особенно в женщинах — вовремя промолчать. Соня не любила жаловаться — Антон едва вытянул её на откровенный разговор. Он часто ездил в Москву, несколько раз попал в её вагон, а потом всегда стал брать билет именно в шестой — да и вчера это сделал по привычке. А сейчас едва вспомнил её имя. В последнее время люди почему-то проносились мимо, не задевая его.

Он вдруг подумал, что мог бы помочь Соне с работой — на телестудии часто требовались ассистенты. Ему стоило лишь позвонить куда следует и назвать фамилию. Почему это раньше не пришло ему в голову? Соня никогда бы не спросила напрямую. Есть такие люди, и Антон прекрасно их понимал, потому что сам принадлежал к их числу, — они не признают себя неудачниками, не требуют снисхождения и не просят о помощи. Но это не значит, что помощь им не нужна. Он непременно должен узнать у проводниц координаты Сони и всё устроить.

Забыв о ладонях на глазах, Антон расправил плечи. Конечно, он ей поможет.

Вдруг поезд качнулся; Антон сделал шаг вперед, шутник тоже, и они оба оказались внутри купе. Дверь поползла к краю и громко хлопнула, ладони прижались плотнее. Теперь темнота стала полной; колеса выстукивали босанову: уа-па-пара, уа-па-па-парам… Игра продолжалась.

Нет, Соня бы не повела себя так непрофессионально. Шутник молчал, требуя ответа.

У Антона было знакомых, как досок в старом кладбищенском заборе, но кто решился бы разыграть его подобным образом? Про себя, не вслух, Антон бы сказал, что он своего рода селебрити в тени. Его не узнают на улицах, но его сценарии нарасхват, а один даже взяли переводить для Голливуда... Эти ладони хорошо знали его и вели себя слишком фамильярно.

Кто-то из старых друзей. Из детства? Антон взбудораженно дёрнулся, перед глазами медленно проплыли круги, а затем их сменили почти забытые картины.

Два сомбреро, две гитары, два голоса — один с хрипотцой, второй послаще — одна пачка сигарет на двоих и комнатушка в зелёном, холмистом Коктебеле. Они играли и пели босанову на улице, временами фальшивя и путая аккорды. "Depeche Mode", "Queen" и вечные Битлы — интересно, сколько миллионов заработали на них уличные музыканты? Брошенных в шляпы монет хватало на пиво, мороженое для девчонок и обратные билеты. Впрочем, тогда главная девчонка у них тоже была одна на двоих (её звали Алисия Сильверстоун), но позже их вкусы разошлись.

В школе они сидели через ряд, в студенческие годы изъездили полстраны с гитарами, бесконечно что-то сочиняли, собирая вокруг себя компании в пыльных плацкартных вагонах, мечтали создать свою группу и почти сделали это, только в армии: «Группа крови на рукаве…» Игорь был заводилой, запевалой; он притащил первые косухи и драные джинсы, с ним велись первые беседы о буддизме, смысле жизни и женщинах. Они пели и думали в унисон, даже во время споров, они были братьями навек, не разлей вода — и что теперь? Сколько воды утекло с тех пор, как они говорили в последний раз? Антон даже не знал, куда Игорь переехал из Питера.

— Игорь, ты?

За спиной удивлённо хмыкнули, по-женски.

Антон потянулся вперед, нащупал бутылку на столе, отхлебнул.

— Хочешь?

Молчание в ответ.

Игорь не стал бы заниматься глупостями вроде игр в прятки. Он хлопнул бы Антона по спине так, что поезд бы покачнулся. Жаль, что последняя встреча у них прошла не очень гладко. Игорь влип в какой-то странный бизнес и пришел просить в долг. Антон дал ему, что было под рукой, и с тех пор они не виделись. Антон не звонил, чтобы Игорь не подумал, будто он требует назад свои деньги, а почему не звонил Игорь, оставалось только догадываться. Сбежать, не вернув долги, было не в его стиле. Позже до Антона дошли слухи, что Игорь уехал из Питера и, возможно, даже из страны. Это была не просто порванная нить, а разрезанный тупым ножом канат. Такого друга больше не будет никогда.

— Давай сядем, а? — Антон нащупал полку и сел, ладони послушно последовали за ним.

Итак, это была женщина, незнакомка, и от неё слегка пахло приятными духами (и туманами, мысленно добавил Антон). Он ещё немного отпил из бутылки. Его ужин остался лежать, нераспакованный, в сумке, и Антон почувствовал, как его начинает укачивать — поезд снаружи, коньяк изнутри. Эта затянувшаяся игра перестала быть весёлой. Он не знал ни одной женщины, которая могла бы вот так просто положить ему ладони на глаза, сесть рядом в тёмном купе, спокойно выдержать долгие паузы его раздумий. У кого хватит на это терпения?

Духи, духи…

«Мечтай, это замечательно! И пиши — у тебя прекрасно получается. Что про розы в саду, что про Змея Горыныча». Ни одна женщина так в него не верила, ни одна так не любила — нагого, без прикрас, с перепадами настроения, злого от переполнявших его амбиций, с метаниями от спорта к музыке, от музыки к писанине.

— Мама? — затаив дыхание, Антон схватился за край столика.

Даже если это ему снилось, сон не хотелось отпускать. Ему нужно было задать ей несколько вопросов, спросить совета… Прохладные руки качались вместе с ним, а он словно погружался в морскую воду и слышал с поверхности знакомый голос: «Осторожно, не ныряй, там камни!»

— Простите, — раздался шёпот за спиной.

Антон вынырнул в реальность.

Мама покоилась на Южном кладбище, и он ни разу после похорон не навестил её: Антон считал, что главное — это помнить, и ненавидел кладбища. Они напоминали ему толпу незнакомцев, случайно попавших на бесконечную мрачную вечеринку: все рядом, никто друг друга не знает, но уйти нельзя.

Антон знал, что принес матери в последние годы её жизни немало разочарований. Он стал писать не то, он встречался с женщинами, которых не любил, из-за ерунды поссорился с сестрой, обидел Олю — мама знала всё, словно умела видеть сквозь несколько питерских кварталов.

А Оля… Что Оля? Вот оно, горькое послевкусие, которое примешивалось ко всем его успехам. Они расстались, не поговорив — впрочем, Антон замечал за собой эту особенность: терять молча, не выясняя отношений, пытаясь обмануть неизбежное.

Забавно, но они познакомились в супермаркете — Оля расплачивалась на кассе, ей не хватало тридцати рублей, и она долго думала, что бы выбросить из корзинки. Антон очень спешил и потому протянул ей деньги — быстрей, девушка, быстрей… Она сказала спасибо, записала его телефон, пообещав вернуть на счет деньги, и он везде в тот день опоздал.

Оля, Оля… Она будто пристегнула его к себе карабином, а потом взяла на абордаж.

Он никогда не писал, как в те два года, что они были вместе, — и не всякую муру вроде слезливых сценариев, а настоящий роман, который теперь вряд ли будет закончен. Она «почитывала» лекции, заканчивала аспирантуру и тоже много писала, что-то с длинным названием про Бродского; через месяц после знакомства он переехал к ней на Васильевский, потому что оттуда ей было ближе до работы. По ночам они отрывались от ноутбуков и пили чай на кухне, зачитывая друг другу отрывки своих и чужих шедевров: «Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были…»

Оля нравилась ему тем, что не ныла над неудачами — она, как подсолнух, поднимала свою рыжую голову над всеми проблемами: над сломавшейся машиной, невыгоревшей ипотекой, мерзким профессором-критиканом… А ещё она искренне считала Антона талантом.

Он изменил по дури, напившись с друзьями на вечеринке, когда Оля была в отъезде, а после не смог соврать. Так бывает — кто-то спросит тебя в шутку, попадёт не в бровь, а в глаз, а ты к этому не готов и не придумал, как солгать. Она так на него посмотрела — изумлённо, глупо улыбаясь, будто ей самой стало ужасно неловко от его поступка, — что он сразу понял: всё кончено. Ушёл самый нужный поезд, который ему уже никогда не догнать.

Антон заходил в судьбоносный супермаркет, но впервые встретил её три месяца спустя: Оля шла вдоль продуктовых рядов, время от времени останавливаясь и бросая что-то в корзину. Она была в старых, потертых джинсах, черной майке с уменьшающимися «ШБ, МНК, ЫМБШ» и так далее, выученными наизусть, и в добитых Найках, которые были дороги ей как память о варшавском шопинге. У неё была новая стрижка, с коротким затылком и длинными прядями по бокам. Антон незаметно прошёл за ней по всему магазину, мучаясь от странной уверенности, что у входа её будет ждать мужчина, но Оля быстро вышла, свернула к стоянке и укатила на старом фиате.

— Простите, — повторил голос из реальности, — я не хотела…

И ладони вдруг опустились.

Какое-то время Антон не открывал глаза: в зрачках ещё таяла, теряясь в потоке машин, Олина рыжая шевелюра.

Олю он узнал бы сразу. А остальные не имели значения.

— Дядя Антон, я думала развеселить вас…

Он медленно повернул голову и посмотрел на сидящую рядом девушку. Нахмурился, криво улыбнулся.

— Алёнка, ты?

— Да, — девушка оживилась, — я узнала вас ещё на платформе. Мы тут… — она смущенно замялась. — Мы с другом едем в последнем купе. Думала, вы меня сразу угадаете — вы так всё время играли со мной в детстве, когда приезжали в гости.

— «Кто там?» — «Большая шоколадка!», — усмехнулся Антон.

— Да, вы привозили самый вкусный… — в полумраке купе блеснули белки её глаз, и она добавила с осторожностью, будто говорила с душевнобольным: — Я не хотела вас расстроить.

— С каких это пор мы на вы? — спросил Антон, отставляя подальше бутылку коньяка и пытаясь лучше разглядеть племянницу, которую не видел несколько лет: за это время у неё появились цветная татуировка на плече, вторая серьга в ухе и грудь.

— Просто мы так давно не виделись!

У Аленки в кармане пропищал мобильник.

— Твой друг, наверное, тебя ищет. Может, познакомишь?

— Нет, — она вскочила, — в другой раз. Антон, прости… Мне жаль, что я не смогла приехать на похороны бабушки, я как раз экзамены сдавала…

— Я знаю, — он миролюбиво закивал.

— А ты вообще… в порядке? — она явно спешила уйти, но в её голосе прозвучала искренняя тревога.

— В полном. Как твоя мама?

Алёнкин телефон запел что-то из незнакомого рока.

— Мирится с папой, а так ничего нового. Ты бы позвонил ей, брат называется! Алё? Я скоро приду, — прошептала она в трубку и добавила, обращаясь к Антону: — Ну, я пошла?

Аленка выскользнула из купе, и Антон даже не успел её спросить, где она собирается остановиться в Питере и когда это его сестра успела поругаться с мужем.

Включив тусклый свет купе, он пошарил в сумке, в задумчивости съел бутерброд, отхлебнул ещё разок из бутылки, а затем решительно достал из чехла ноутбук.

— Так, что у нас тут? — его лицо, освещённое экраном, выражало нетерпение. Он пощёлкал клавишами, коварно улыбнулся, будто собирался запустить неуловимый вирус в мировую сеть, и прошептал себе под нос: — Так, «Принцесса из Щёлково» — в корзину. «Невеста на час» — туда же. «Я вернусь, когда не ждёшь» — в топку. Чушь собачья… Господи, какая же это чушь…

Полюбовавшись поредевшей папкой «Работа», Антон открыл файл под названием «Роман» и на несколько часов погрузился в чтение. Он один раз покачал головой, пару раз удивленно поднял брови, усмехнулся, прищёлкнул языком. Дойдя до конца написанного, Антон быстро размял затекшую шею, сделал разрыв страницы и приготовился печатать.

Колёса больше не отстукивали босанову, а нервировали неровными, рваными синкопами; поезд, как уставший музыкант, которому надоело играть, чуть наклонился и жалобно прогудел в геликон.

Антон вздохнул и уставился в окно. Ему, как и его Герою, было тридцать три, и они оба совершали ошибки — но тот, в отличие от Антона, умел видеть главное и не тратился по пустякам, был смелым. Антон совершенно не знал, что может дать своему Герою, даже если отряхнет с себя всю шелуху. Черпак его музы словно царапал пустой колодец.

Устав от серого мелькания за окном, Антон снял руки с клавиатуры. Оперся локтями о стол, положил ладони себе на глаза, шепча: «Муза, приди».

Сначала ничего не происходило, но через несколько минут магия вернулась: ему открылась широкая коктебельская панорама, в ушах раздался гитарный звон, и голос Игорька хрипловато пропел: «Strawberry fields forever…» А потом Бродский прошептал прямо в ухо: «Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были…» Если бы это было так просто.