Яблони (джен)

С каждым днём путь от комнаты до веранды становится всё длиннее.

Посаженные мужем яблони отбрасывают длинные тени на крыльцо; яблоки такие спелые, наливные, что просвечиваются на солнце, источая аромат лета. Завтрак на веранде наедине с птицами — что может быть чудесней? Раннее утро, когда все спят, — её время.

Желая убрать крошки со сложенной на столе скатерти, она тянет её на себя, становится на верхнюю ступеньку и хорошенько встряхивает. Что-то ярко-оранжевое взметается перьями и летит во все стороны. Лепестки календулы. Тихо охнув, она любуется ярким вихрем, а потом медленно спускается с крыльца и начинает собирать лепестки в ладонь. Календула за ночь почти подсохла, но теперь её стало вдвое меньше. Люсе это не понравится.

— Анна Петровна! Ну что же вы! Это же я для Кости сушу! В который раз…

— Прости, я забыла, — она протягивает грязные лепестки, но Люся лишь машет рукой.

— Да куда их теперь. Идите лучше завтракать в дом, здесь дует.

У невестки куча забот: дом теперь на ней, работа в соседнем посёлке, Мише надо помогать с учебой. Костя тоже весь в делах: в офисе, в командировках.

— А что Мишаня решил? Всё-таки в медицинский?

Люся стелет скатерть, недовольно вздыхает.

— В медицинский. Только он уже на третьем курсе.

— Конечно, что это я… Как время летит.

Она говорит так по привычке. На самом деле ей кажется, что время застыло, несмотря на смену сезонов. Яблони стонут от мороза, расцветают, теряют цвет, наполняются солнцем, опадают широкими кругами — даже в самые урожайные годы у неё не пропадало ни одного яблочка, а сейчас, ненужные, они лежат и ждут, пока их сгребут в яму у забора.

И правда, кому сейчас нужно столько варенья? Времена меняются к лучшему — жаль, что люди лучше не становятся. От благополучия и изобилия все должны становиться счастливее — так ей всегда казалось. Когда-то она съедала яблоко полностью, с огрызком и косточками, оставляя лишь хвостик, и слушала по нескольку раз рассказ школьной подружки о том, какой на вкус шоколад. Тоня, рыжая, в веснушках — Анна Петровна помнит её прекрасно, словно память и не выписывает кренделя — рассказывала о запахе, помогая себе руками, закатывая глаза… Шоколад казался чудом. У них на чердаке после продразвёрстки осталась смешанная с соломой чечевица (так её удалось спрятать от обыска), которой они питались уже целый месяц, ожидая посылок с сухарями от дяди из Подмосковья. Ей, как старшей сестре, доставалось больше всех работы и меньше всех еды — мачеха считала её слишком упитанной. В детстве всё время хотелось есть. Утром по росе она выходила пасти свиней; босым ногам было так холодно, что она писала на онемевшие стопы; тёплые струйки текли, приятно согревая — правда, ненадолго. Она удивлялась, откуда внутри неё столько тепла, когда снаружи так студёно, что пар идёт изо рта.

Сейчас её внук Мишаня точно знает, какой сорт шоколада предпочитает. Да и сын никогда не голодал, хоть и родился после войны.

На тесной кухне Анна Петровна проходит мимо стола и случайно задевает стоящую на краю тарелку, но вовремя хватает её и возвращает на место. Невестку лучше не злить.

— Каша на плите, — кричит Люся с веранды, но завтракать почему-то уже не хочется.

Она уходит в свою комнату, долго поправляет постель и слышит из-за закрытой двери, как Костя убегает на работу, а Мишаня на учебу. Мишаня скоро станет доктором и будет её лечить. Пропишет лекарства, от которых ноги не будут казаться ватными и перестанет кружиться голова.

Иногда Анна Петровна часами сидит в комнате, напряжённо вспоминая, как звали её мужа. Это её очень удручает, потому что она помнит имя молочника, который пытался приударить за ней ещё в школе, имя молодого инженера с фабрики, провожавшего её после второй смены, а доброе лицо мужа с широкими бровями и прямым благородным носом, стоящее перед глазами, может часами оставаться безымянным. Бросив попытки вспомнить его имя, она думает про их с мужем послевоенную молодость, военную академию в Калинине и про то, каким красавцем он был в форме. Каждый раз, возвращаясь домой и проходя мимо местного рынка, он покупал ей одну большую грушу — слаще тех груш она в жизни ничего не пробовала. Память сослужила бы ей добрую службу, если бы стёрла события его смерти — было бы чудесно просыпаться, зная, что муж ушёл с утра на работу и не стал будить её, а вечером, как всегда, вернётся поздно, так что они могут и не увидеться. Если думать так изо дня в день и жить одним днём, время вполне можно обмануть, и оставить мужа живым. Каждый день будет всего лишь одним днём, проведённым без него... Александр. У него было чудесное имя.

Ей тяжело без работы по дому, но дела совсем не спорятся: тяпка падает из рук, соль просыпается мимо супа, посуда словно объявила ей войну и так и норовит вырваться из рук — все тарелки в последнее время стали летающими. Люся взвалила груз на себя, а ведь у неё самой сердце и старый одинокий отец в Мурманске, за которым нужно присматривать. Анна Петровна давно предлагала перевезти его сюда — здесь и климат лучше, и ухаживать легче — но Люся твердит, что он не сможет без севера, и ездит к нему раз в три месяца.

Когда в комнате становится душно, Анна Петровна выходит во двор. День в самом разгаре. Солнце слепит глаза, но яблони, как большие крылатые птицы, накрывают своей тенью. Под дальней яблоней для неё есть скамейка, но Анна Петровна идёт за ворота, вдоль по улице, до самого конца посёлка — туда, где начинаются заброшенные, дикие сады.

Одичавшие яблони словно заблудились среди молодых сосёнок, рябин и поросли орешника. Они усыпаны мелкими, не нужными никому, кроме птиц, плодами. Анна Петровна бредёт среди старых яблонь, вспоминая, как ровно они были высажены: стройными рядками, все красивые, как на подбор. Когда они с мужем переехали сюда, намыкавшись по военным городкам, посёлок показался яблоневым раем. Бывшая хозяйка дома рассказывала, что во время оккупации немцы не добрались до посёлка, потому что он стоял на отшибе, — лишь изредка приходили за едой да девками побаловаться. Когда не было немцев, еду отбирали партизаны, и только яблок всегда было вдоволь. Если их вовремя собирали и прятали в корзинах в подвале, они хранились до самой весны.

В глубине дикого сада есть большой старый пень, на котором она любит сидеть. Анна Петровна ненавидит лавочку у магазина — там собираются старые кумушки, любительницы почесать языками и поругать политиков и современную молодежь. Такое впечатление, что у них не осталось приятных воспоминаний и им больше не о чем поговорить, кроме как о распутстве Маринки из сельпо. Уж лучше посидеть в тишине, в стороне от дороги и велосипедных звонков. Она сидит на пне, ест яблоки, долго разжёвывая твёрдую кожуру, и ждёт, когда тени от деревьев станут длиннее. В сумерках дикий сад становится лесом, сливаясь с соседним осинником; в темноте можно сидеть, укутавшись в платок, и слушать, как ухает сова.

— Анна Петровна!

Женский голос раздаётся со стороны посёлка, но она слишком устала, чтобы отозваться.

— Мама!

Теперь кричит мужчина.

Анна Петровна оживает, разминает затёкшие ноги, медленно встаёт и идёт на голос. Это Костя, и в его голосе столько тревоги, что её сердце замирает: что-то случилось. Она поторапливается, срезает дорогу, раздвигая руками колючие ветки орешника. По дороге кто-то идёт с фонарем.

— Мама, наконец-то! Где ты ходишь? Мы тебя потеряли!

— А что случилось?

Костя с досадой вздыхает.

— Ничего не случилось. Пойдём домой. Зачем ты пошла в лес? Заблудишься, как мы тебя будем искать?

— Да я же недалеко.

Дома Люся долго ворчит себе под нос, гремя кастрюлями и тарелками, словно решила от них избавиться (их звон долго стоит у Анны Петровны в ушах), а потом громко ссорится с Костей в спальне.

— В прошлый раз мы её нашли на остановке у трассы, а до этого — на старом мосту. Костя, так дальше продолжаться не может.

— Ты же знаешь, какие у нас дома престарелых.

— Ты же знаешь, что у меня сердце и нервы.

— Но это её дом!

— В котором я давно веду хозяйство сама.

Анна Петровна слушает из своей комнаты. За стеной раздаётся звук шагов, словно кто-то маятником ходит от стены к стене.

— Мы с Мишкой будем больше тебе помогать.

— Костя, когда? Ты вечно пропадаешь на работе, Миша занят учебой… Я не суперагент, чтобы наблюдать за ней и ловить её. А если я уйду на смену, и она подожжёт дом? Или уедет неизвестно куда и забудет адрес?

— Люся,— Костин голос приобретает стальные нотки, — это её дом, и она отсюда никуда не уйдёт. Ты сбагрила своего отца, но я не позволю сделать то же со своей матерью.

— Значит, ты собираешься бросить работу? — Люсин голос нервно звенит, как велосипедный звонок. — Сам будешь кормить её по часам и давать лекарства? Она даже не помнит, что нужно поесть!

— Мы можем нанять сиделку. Можем запирать её в доме…

Анна Петровна вдруг чувствует, как просыпается зверский голод — кажется, она за день не съела ничего, кроме яблок. Ей просто необходимо проверить холодильник.

— Люся, ты хочешь, чтобы Мишка тебя или меня на старости лет вот так отправил неизвестно куда, в чужое место, в компанию умирающих стариков?

Люся и Костя ещё какое-то время ссорятся, но потом Мишаня выходит из своей комнаты и зычно кричит в коридоре:

— Хватит, сколько можно! Бабушку не трожьте!

Мишаня приходит к ней на кухню и включает чайник.

— Бабуля, ты только что поужинала, — он осторожно убирает от неё тарелку. — Суп грибной, забыла? Давай просто чай попьём, с яблочным вареньем.

Она и правда понимает, что голода нет. Мишаня открывает окно, и ветер приносит со двора сладковатый аромат.

— Знаешь что, — вдруг говорит Мишаня, — а ты запиши! Бабуля, запиши подробно всё, что ты мне рассказывала — про детство, про мачеху, про то, как ты пасла свиней, как соседа расстреляли за то, что он спрятал еду в колодце, а его дети чуть не умерли зимой от голода. И про дедушку напиши, про то, как вы ездили по гарнизонам, про маленького папу.

— Да я не помню ничего, — ворчит она, удивлённо глядя на внука.

— А ты напиши всё, что помнишь. Подожди-ка, — он ненадолго уходит в свою комнату и возвращается с большой, толстой тетрадью. — Вот, должно хватить. Когда закончится, скажешь, я дам другую.

— Да у меня столько событий в жизни не было, — она берёт тетрадку, подозрительно взвешивает её в руке. — Ну разве только если всю семейную хронику написать.

Мишаня смеётся, одобрительно кивая головой.

— А я потом наберу на компьютере, и мы сделаем с тобой семейную книгу. Настоящую, с фотографиями, как положено! Сейчас напечатать книгу не проблема. История семьи Фоминых, а?

Анна Петровна улыбается. Ей нравится эта затея. Она пьёт чай и представляет, сколько всего напишет в эту тетрадь.

— Да я дат и имён не помню. То всплывают, то уходят…

— Составим каталог. Будешь в него заглядывать, — Мишаня дует на чай и громко, по-домашнему, отхлёбывает из чашки.

— Мой муж — Фомин Александр Иванович, — смеётся Анна Петровна, понимая комичность ситуации.

— Мой внук… как его там? А, Михаил Константинович, — подхватывает Мишаня. — И рецепты свои запиши. Знаешь, как я соскучился по твоим голубцам?

Она вдруг вспоминает, как забирала Мишаню из школы и они долго-долго возвращались домой, потому что он ковырял длинной палкой в каждой луже, чтобы разогнать живущих там монстров. Один раз он нашёл в луже солдатика: они его подобрали, отмыли, и тот ещё долго стоял у Мишани на полке.

За окном заливаются птицы, но громче всех слышно дергача.

— Знаешь, Мишаня, дергача ещё зовут коростель. Про него даже поэты стихи писали. Представляешь, он на лето прилетает из Африки, чтобы вывести птенцов на нашем лугу. Разве не забавно?

Мишаня скептически хмыкает.

— Кричит довольно противно и спать по ночам не даёт... Ба, обещай мне кое-что, — он смотрит на неё серьезно, по-взрослому. Анна Петровна уверена, что из него выйдет прекрасный доктор. — Завтра ты никуда не ходи, а лучше напиши несколько страниц для нашей семейной книги.

Она кивает. Просьба внука, как ответственная миссия, уже легла на плечи, уже крутится в голове, обдумывается, просит решения. С чего начать?

— Завтра я разберу старые фотографии и попробую их описать.

— Только не лезь за ними на чердак. Я папе скажу, он достанет.

Они какое-то время молча сидят на кухне, пока на неё не наваливается сонная усталость.

В ту ночь Анна Петровна засыпает, прислушиваясь к резкому крику дергача. «Светел дух мой окрылённый… Плачет нежный коростель, одинокий и влюблённый…» Ей снится, что она яблоня — с длинными корнями и старой, изъеденной временем корой. Мимо неё проносится много событий: кто-то голодный срывает недозревшие яблоки, кто-то беспечный качается в гамаке в её тени, кто-то признаётся в любви и потом плачет, прячась ото всех, прижавшись лбом к неровному стволу. Её ветки старые, сухие и ломкие, но плоды ещё кому-то нужны.