Пропала "Простата", просьба вернуть за вознаграждение (джен)

Это был однозначно не самый удачный день в его жизни, хотя этому и не стоило удивляться слишком сильно, учитывая саму его жизнь, в которой процент этих самых удачных дней упорно стремился к нулю. Впрочем, такой подлянки от судьбы не ожидал даже он. И вроде не произошло ничего страшного, никто не убит и даже не ранен, он не в аврорате, или, по крайней мере, он здесь не в качестве подозреваемого — но сложившаяся ситуация была настолько абсурдна, что, несмотря на все перипетии этого длинного дня, Снейп с трудом удерживал серьезное выражение лица.

А началось все прямо как в дешевых романах — с депрессии. Вернее, с того, что Поттер считал, будто у Снейпа была эта самая депрессия, ПТС и еще Мерлин знает что — Снейп был тогда не в настроении вникать в невнятную и невероятно быструю речь Поттера, смысла в которой было едва ли больше, чем в его же школьных сочинениях по зельям. Поттер все говорил и говорил, а когда закончил, уставился на Снейпа полными надежды глазами, по-видимому, ожидая какой-то реакции.

И реакция действительно последовала — Снейп выставил его за дверь.

В следующий раз Поттер приволок с собой стопку рекламных проспектов психологов из Лондона — все они, как один, обещали помощь в сложных ситуациях, примирение со своим внутренним “я”, возвращение вкуса к жизни, помощь с выходом из депрессии и прочие абсолютно бесполезные вещи, за которые наверняка брали немалые деньги. Под пристальным взглядом Поттера Снейп внимательно прочитал все буклеты, а после вежливо поинтересовался, как Поттер представляет себе поход Снейпа к маггловскому психологу. Однако Поттер предпочел сделать вид, что у него внезапно появились очень срочные дела.

Впрочем, своей затеи он не оставил и в следующий раз, притащив книжку по психоанализу, заглядывал Снейпу в глаза и спрашивал, не хочет ли тот о чем-нибудь с ним поговорить. Снейп в тот момент хотел только одного — выгнать Поттера пинком под зад, что он и сделал с огромным удовольствием, в который раз убеждаясь — нет у него никакой депрессии, и вкуса к жизни он вовсе не терял. Правда, книжку он оставил себе — ему как раз надо было что-то подложить под ножку шатающегося стола.

Еще через неделю Поттер явился не один, а в компании двух десятков бумажных справочников по психоанализу и одного живого в лице Грейнджер. Которая тут же уверенно уселась в его любимое кресло, поправила волосы и спросила, что его в данный момент волнует.

Снейп устало вздохнул и решил, что лучше будет действительно сходить к психологу, пока у него и в самом деле не началась депрессия или, что более вероятно, приступы агрессии по отношению к Поттеру и его друзьям.

К огромному удивлению Снейпа, встречи с герром Штольцем оказались не столь ужасны и мучительны, как он успел себе навоображать. Хотя, может статься, все дело было в том, что после общения с Дамблдором и Волдемортом простор для полета фантазии был довольно широк, а герр Штольц, как выяснилось, сильно отличался от них обоих. Он не заглядывал в глаза, не спрашивал, что беспокоит Снейпа, не переспрашивал по сто раз: “Вы хотите об этом поговорить?” — и вообще вел себя абсолютно не так, как должен был вести себя психолог в понимании любого нормального человека.

А еще он постоянно придумывал для Снейпа разнообразные, но абсолютно бессмысленные занятия. В разные периоды времени Снейп должен был то вести дневник, но затея провалилась, потому что Снейпу нечего было туда писать — вся его жизнь так или иначе была связана с магией; то заниматься йогой — занятия пришлось прекратить, когда он попал в Мунго с тяжелой травмой спины, случайно заснув в одной из поз; то играть на трубе — почему именно труба, Снейп не спрашивал, но трубу сломал на второй день и из принципа не захотел чинить ее с помощью Репаро.

Первое время Снейпу хотелось убить попеременно то себя, то Штольца, то Поттера, как виновника всего происходящего, а то и вовсе Грейнджер, которая, в сущности, вообще была ни при чем. Но увы, ничего этого сделать было нельзя — хотя бы, чтоб не посадили — поэтому спустя некоторое время Снейп обнаружил, что ждет очередной встречи с герром Штольцем, как минимум, с любопытством. И надо сказать, что психолог его ни разу не разочаровал.

Первый раз, когда Снейп увидел краски, он подумал, что эта затея обречена на провал еще до попытки воплотить ее в жизнь. И хотя сложившаяся ныне ситуация полностью подтверждала его правоту, тогда он понятия не имел, к чему все это приведет, поэтому краски взял, хотя вид у него при этом был очень скептический.

На краски Снейп смотрел долго — они лежали на столе в гостиной и встречали его каждое утро, напоминая о своем существовании и его трусости. А трусить было от чего — Снейп терялся, всего лишь глядя на палитру. Каждый цвет для него ассоциировался с определенным заклинанием, каждое заклинание — с определенным событием. Он физически не мог прикоснуться к зеленому — цвету Авады — перед глазами тут же появлялась отвратительная сцена на Астрономической башне, которая только-только исчезла из его кошмаров. Он не мог прикоснуться к красному — его тело сразу же пронизывало вспышкой фантомной боли от всех Круциатусов, которые он пережил за время войны. И так без остановки — краски словно оживали на глазах, превращаясь в лучи заклятий, будили самые болезненные воспоминания. Разве только…

В один из дней Снейп решительно открыл коробку с красками, взял чистый лист, выдавил черную краску из тюбика и принялся рисовать. Да, так было правильно, и плевать на то, что скажет доктор Штольц.

Доктор Штольц не сказал ничего плохого, а, напротив, бурно возрадовался, заявив, что у Снейпа отлично получается, и очень просил сохранять рисунки — этот и последующие.

Тюбик с черной краской закончился через месяц. К тому времени ни один из остальных цветов так и не был распечатан, а Снейп привык тратить несколько часов в день на рисование очередной кляксы, как он их называл. В этом отсутствовала всякая логика и всякий смысл, но такое простое занятие оказалось неожиданно успокаивающим, окончательно отгоняя кошмары и проясняя мозги. И, судя по всему, оно привело его к той самой гармонии с внутренним “я”, которую обещали буклеты, принесенные в свое время Поттером.

Жизнь постепенно входила в спокойное русло, и Снейп даже осторожно начал задумываться о будущем, когда все опять перевернулось с ног на голову — или наоборот. Зависело от того, с какой стороны посмотреть.

Идея устроить выставку его работ Снейпу не понравилась сразу. Он не видел никакой художественной ценности в своих кляксах, хотя и продолжал их изображать с упорством, достойным куда лучшего применения. Однако переспорить Штольца было не так уж просто — по упрямству тот мог сравниться с десятком гриффиндорцев, вместе взятых. Он утверждал, что это часть терапии и взывал к снейповой совести. А заодно и алчности, завлекая сладкими обещаниями, что, возможно, часть картин удастся продать, и это даже может принести кое-какие барыши — а деньги Снейпу были ой как нужны.

Названия своим шедеврам он придумывал чисто из вредности, желая отомстить Штольцу, подбившему его на эту авантюру, и теперь немного об этом жалел. Тогда же его все более чем устраивало, как и тех людей, которые пришли на его выставку — вернее, создали на ней целый аншлаг.

И вот, спустя три года Снейп сидел в кабинете Поттера, и эта ситуация явно заслуживала звания самой абсурдной в его жизни. А ведь по сути-то — у него просто пропала картина.

— То есть, вы хотите, чтобы я нашел эту вашу... — Поттер запнулся, сверяясь с текстом заявления, — “Простату”?

— Да, Поттер, я хочу чтобы вы нашли мою, — Снейп тихо, но вполне отчетливо хмыкнул, — “Простату”. Вы сегодня проявляете просто чудеса сообразительности.

— А кто последний видел вашу, — Поттер опять запнулся и к тому же покраснел, — “Простату”?

— Мой менеджер, — изначально Снейп не хотел помогать Поттеру, но смилостивился и добавил: — Вчера вечером. Он же обнаружил ее пропажу сегодня утром.

— Тогда мне срочно нужно его допросить! — начисто забыв о недавнем смущении, Поттер прямо-таки засиял от охватившего его энтузиазма. — Мы обязательно найдем вашу “Простату”! Прямо сейчас и займемся!

Он вскочил с места и начал запихивать в карманы все необходимое, а потом обратился к Снейпу:

— Ну же, аппарируем!

Галерея встретила их темными окнами и не слишком добрыми охранниками, которые в столь поздний час абсолютно не горели желанием пропускать неизвестных к уникальным произведениям искусства — особенно если учесть, что утренней смене досталось по полной за исчезновение ценного экспоната. Впрочем, загадочный менеджер появился достаточно быстро, чтобы предотвратить смертоубийство, но не достаточно, чтобы сберечь нервы всех участников этой не слишком приятной встречи. К огромному удивлению Гарри, менеджером оказался тот самый герр Штольц, которого он так удачно несколько лет назад подложил... то есть, конечно, порекомендовал Снейпу. Это открытие в какой-то степени даже обрадовало Гарри — он-то был уверен, что герр Штольц уже давно мертв, либо вернулся на родину. По крайней мере, на его месте любой человек с инстинктом самосохранения сделал бы именно так.

Впрочем, это даже несколько облегчало задачу — Штольц был в достаточной степени адекватным, чтобы честно ответить на все вопросы, касающиеся “Простаты” Снейпа, и достаточно деликатным, чтобы оставить Снейпа с Поттером вдвоем в том самом зале, где и было совершено столь злостное преступление.

Оставшись со своим бывшим профессором наедине, Гарри внезапно понял, что практически ничего не знает о жизни Снейпа после победы. Нет, конечно, первое время он пытался как-то наладить их отношения, но вскоре стало очевидно, что это не нужно никому из них, и их дороги мирно разошлись, чтобы пересекаться несколько раз в год на официальных мероприятиях, куда оба были вынуждены ходить — но даже там прятались в строго противоположных углах. Сегодняшняя информация вызвала у Гарри шок, который он тщательно пытался скрыть — что, впрочем, не помешало ему с любопытством оглядываться по сторонам: на его взгляд, все картины почти ничем не отличались друг от друга, но об этом он предпочел умолчать.

— Вот тут она и висела, — Снейп указал на пустую стену. — Между прочим, “Простата” была моей главной жемчужиной.

Последнее заявление Поттер принял на веру. Он не представлял, как выглядит эта “Простата”, поэтому своего собственного мнения о ее ценности составить не мог. Вместо этого он прошел дальше вдоль стены, разглядывая другие картины.

— А это что? — спросил он, останавливаясь возле одного из полотен.

— “Хуй”, — Снейп произнес это так ласково и улыбнулся так мечтательно, что Поттер абсолютно не хотел знать, какие воспоминания у него связаны с этой картиной. — Вернее, конечно, “Пенис”, но я обычно называю его “Хуй”, мне кажется, это лучше отображает суть.

Гарри слабо представлял себе разницу, но предпочел промолчать. В конце концов, Снейпу виднее, что у него там, “Хуй” или “Пенис”.

“И зачем только спрашивал? — обреченно подумал Поттер. — Можно подумать, мне больше всех надо.”

— А что еще интересного у вас есть? — не теряя надежды найти в экспозиции нечто, свидетельствующее об адекватности Снейпа, Гарри окинул взглядом другие полотна.

— Уж не знаю, что вам интересно. Обычно всем нравится как раз мой “Хуй”, — Снейп на секунду задумался, а потом указал рукой куда-то себе за спину. — Там есть “Анус”, хотите посмотреть?

— Доберемся и до “Ануса”! Обязательно! — преувеличенно бодро воскликнул Поттер, пришедший к выводу, что с психами лучше не спорить, и пошел дальше.

Следующая картина представляла собой практически идеальный черный круг на белом фоне. Гарри долго смотрел на нее, пытаясь походить на знатока современного искусства.

— Это “Яичко”? — спросил он глубокомысленно.

— “Правое яичко”, — важно поправил его Снейп. — “Левое” на противоположной стене висит.

Издалека особой разницы Гарри не заметил, но обрадовался тому, что, по крайней мере, начал понимать систему.

Помимо разнообразных мужских органов в зале также были: “Вагина”, “Анус женский”, “Груди” — естественно, правая и левая отдельно, и даже “Точка G”. К концу осмотра экспозиции у Гарри осталась только одна мысль, которую он просто не смог не озвучить.

— Снейп, у вас что, недотрах? — со всей гриффиндорской прямотой спросил он. Это, конечно, было грубо, но сформулировать иначе не получилось.

— Герр Штольц говорит, что я сублимирую в творчество накопившуюся за долгие годы и разрушающую меня изнутри энергию Инь, — Снейп произнес это очень важным тоном, но у Гарри все равно осталось подозрение, что суть сказанного мало отличалась от того, что он предположил.

Больше эту тему они не затрагивали.

Решив, что ничего не понимает в искусстве, Гарри приступил непосредственно к своим аврорским обязанностям: внимательно изучил зал, стараясь не смотреть на картины — особенно на столь дорогой снейповому сердцу “Пенис”, попытался собрать магический след, еще раз переговорил с так и не ушедшим домой Штольцем, и даже опросил парочку уборщиков. Последнее, впрочем, оказалось абсолютно бессмысленно, потому что шум моющей техники мог заглушить, кажется, полноценный танковый дивизион на марше — не то что звук аппарации одного-единственного мага.

Впрочем, совсем уж без эксцессов не обошлось. Когда они добрались до начальника охраны, который отвечал за записи с камер наблюдения и по случаю ЧП задержался на работе дольше положенного, оказалось, что он совершенно не в курсе, что случилось с записью за минувшую ночь и что на ней было.

Гарри сразу заподозрил неладное и оказался прав.

— Обливиэйт? Снейп, вы что… — ему очень хотелось сказать “охуели”. Почему-то после просмотра экспозиции на ум приходили исключительно матерные слова — даже аврорская раздевалка не влияла на него настолько разлагающе. Однако героическим усилием воли Гарри сдержался и, с трудом подобрав цензурный аналог, закончил: — Офигели?

— Поттер, он видел на камерах, как маг аппарирует!

— Это незаконно! У вас нет лицензии обливиатора, — Поттер едва не кричал, впрочем, в соседнем зале все еще шла уборка, так что он не волновался, что магглы могут услышать что-нибудь лишнее.

— То есть, вы считаете, что этому магглу абсолютно необходимы воспоминания о том, как кто-то аппарирует с моей “Простатой”? — в отличие от Гарри, Снейп был абсолютно спокоен. — Интересно, зачем? Уж точно не для того, чтобы дрочить по ночам на сей интимный момент.

Возмущение Снейпа было совершенно натуральным, как возмущение девственницы, которую обвинили в том, что она торговала собой. Поттер отвесил себе мысленный подзатыльник за такие сравнения — Снейп явно на него плохо влиял. Не хватало только после общения с ним самому начать “сублимировать” — Рита Скитер будет в восторге.

Снейп был несказанно рад, когда Поттер ни с того ни с сего поспешно распрощался и аппарировал чуть ли не на ходу вместо того, чтобы продолжить скандалить по поводу стирания памяти магглу. Конечно, это был не самый этичный поступок в жизни Снейпа, хотя... тут с какой стороны посмотреть — может, и наоборот.

То, что этика — не самая сильная его сторона, Снейп понял совсем недавно, во время одного из сеансов с герром Штольцем. И все как-то сразу стало на свои места. Ему даже не понадобилось десяти занятий для принятия этого факта, он просто взял и осознал: да, этика — это не его. Он легко смирился с этим и решил, что сможет жить дальше, ведь нельзя же, в самом деле, быть идеальным во всем. Вот, скажем, зелья — не самая сильная сторона Поттера, и ничего, живет. Даже аврором стал, и вроде даже толковым, авось и “Простату” найдет. Должны же были в школе авроров его хоть чему-то научить.

За этими размышлениями Снейп и не заметил, как добрался домой. На мольберте, как обычно, стояла недописанная картина, но рисовать сил не осталось совсем. Прежде чем попасть к Поттеру, Снейп высидел длиннющую очередь к дежурному аврору, который, с трудом сдерживая смех, дважды внимательно прочел его заявление, а потом с облегчением выставил из кабинета, мотивировав это тем, что с такой проблемой надо обращаться к аврору, который занимается преступлениями, совершенными в маггловском мире. Снейп был готов стонать, представляя, что ему придется еще несколько часов провести в коридоре аврората, но в этот раз никакой очереди не обнаружилось, зато обнаружился Поттер, оказавшийся тем самым аврором, к которому Снейпа и отправили, хотя точнее будет сказать — послали.

Впрочем, Поттер был не самым плохим вариантом: по крайней мере, он вряд ли стал бы рассказывать всем и каждому, что Снейп потерял свою “Простату” и теперь никак не может ее найти. Во всяком случае, Снейп искренне на это надеялся. Он предпочел бы, чтобы о его маленьком хобби в магическом мире не знали как можно дольше, ему вполне хватало славы среди магглов, где коллекционеры платили за его картины тысячи фунтов. Понять их логику Снейп даже не пытался.

Он снова перевел взгляд на картину, которая словно смотрела на него с упреком, требуя внимания и пытаясь воззвать к его совести. Последнее было, наверное, бесполезно — ведь герр Штольц уже несколько лет пытался убедить Снейпа в том, что совести у него нет. Однако картина об этом не знала, поэтому, как казалось Снейпу, продолжала пристально наблюдать за ним. Под этим еще не дорисованным взглядом Снейп поморщился и решил, что, наверное, назовет ее “Глаз” или даже “Зеница”. Конечно, вряд ли она будет стоить много, но не повторяться же, в конце-то концов?!

К сожалению, половые органы закончились достаточно быстро, и теперь Снейпу приходилось выкручиваться. Он было попробовал давать им более простые, понятные и благозвучные названия, однако “Свеча” по непонятным Снейпу причинам вызвала куда меньше интереса, чем “Хуй”, хотя по виду своему мало чем от него отличалась. Времени на долгие раздумья у Снейпа не было, поэтому названия для всей серии картин были взяты из каталога секс-шопа, найденного в приемной герра Штольца. Так “Свеча” стала “Дилдо”, “Подсвечник” — “Анальной пробкой”, ну а “Баранка” — его гордость, между прочим — получила имя “Эрекционное кольцо”. Последнее было особенно обидно — он ведь так стремился к правдоподобию, оттачивал работу, можно сказать, до миллиметра, каждый день щупал, пытаясь до малейших деталей запомнить форму — а свести все пришлось к очередной пошлости. Он даже рисовать после этого не мог целую неделю и не ходил на сеансы к герру Штольцу. Но потом деньги закончились, а “Кольцо” оказалось очень популярным у посетителей выставки. Да и предлагали за него весьма внушительную сумму. Так что, скрепя сердце, Снейп оттаял…

Последний год в придумывании названий ему помогал медицинский справочник. Иногда, когда у него совсем не было вариантов, он открывал его на первой попавшейся странице и выбирал там какой-нибудь странно звучащий термин. Так в его коллекции появились “Селезенка”, “Почка”, “Пятое ребро”. Впрочем, по популярности ничто из них не могло сравниться с “Пенисом”. Хотя обычно Снейп все же выбирал названия куда менее поспешно — он долго и внимательно листал энциклопедию перед сном, педантично выписывая подходящие термины и рассматривая красочные иллюстрации, которых в книге было, наверное, даже с избытком. Герр Штольц называл это поисками вдохновения. Снейп предпочитал не спорить — он вообще не любил спорить, кивая и делая все по-своему.

Не спорил Снейп и тогда, когда Штольц взял в моду ходить к нему каждый день в гости, якобы потому, что Поттер проявляет мало рвения в поиске “Простаты”, и такими темпами сам Штольц найдет ее гораздо быстрее. Каждый день он приходил в лондонскую квартиру, которую Снейп пафосно именовал студией, и приносил различные идеи, одну бредовее другой. Особенно порадовало, когда вошедший в кураж Штольц предположил, что картину не украли, а потеряли, и предложил дать объявление в газету. Снейп словно воочию увидел текст: “Пропала “Простата”, просьба вернуть за вознаграждение” — и не выдержал. Кажется, так он не смеялся даже в глубоком детстве.

Но в одном Штольц был прав — Поттер абсолютно не торопился с поисками, и это было непростительно. За две прошедших с момента кражи недели Поттер так ни разу и не отчитался о поисках “Простаты”. Очевидно, у него было слишком много работы и слишком мало времени на столь важное дело. И Снейп абсолютно не собирался мириться с тем, что им настолько пренебрегают.

Как выглядела простата, Поттер не знал, такие материи его ранее как-то не интересовали — он искренне считал себя натуралом. И если бы не Снейп со своими извращениями — вряд ли вообще когда-то задался бы подобным вопросом. Но служба есть служба, и к поиску “Простаты” пришлось приступить незамедлительно, действуя при этом с изрядной долей осторожности — Снейп категорически не хотел раскрывать свое новое хобби перед широкой общественностью, и, положа руку на сердце, Поттер его понимал.

Для начала имело смысл проверить всех врагов Снейпа — учитывая рыночную цену “Простаты”, это вполне могла быть осознанная диверсия, призванная навредить бывшему профессору Зельеварения. Однако только на составление списка этих самых врагов ушло три дня, и Поттер абсолютно не горел желанием узнавать, сколько времени уйдет на его отработку, поэтому поспешил перейти к рассмотрению других версий.

Версия с тайным поклонником была сомнительной, но ее не следовало так быстро сбрасывать со счетов. Перекупщики в Лютном вряд ли заинтересовались бы подобным искусством, да и специализировались они обычно на магических артефактах, а не на всякой мазне — но если был заказ, они вполне могли запачкать руки и в этом дурно пахнущем деле. Под подозрение также попали все выпускники Слизерина — кто-то из них вполне мог узнать секрет Снейпа и захотеть обзавестись его картиной на память о бывшем декане. Тут Поттер пообещал себе не узнавать о хобби МакГонагалл — мало ли чем увлеклась нынешняя директор Хогвартса. Тем более, он слышал, будто она тоже на диво активно интересуется маггловскими методами терапии.

Новые имена все продолжали и продолжали появляться в списке, верхний край которого уже полчаса как упал со стола, и теперь свиток стелился через весь кабинет — благо кабинет у Поттера, как у рядового аврора, был совсем крошечный. Количество версий, требующих отработки, навевало уныние, а заодно и понимание — работать ближайшее время предстоит без выходных, ибо долго жить без своей “Простаты” Снейп точно не согласится.

Неизвестно, как бы закончилось это дело, не попадись Поттеру под руку свежий выпуск “Ведьмополитена”, на обложке которого красовалась Астория Гринграсс — вернее, теперь уже Малфой — она хвасталась коллекцией современной живописи, которую Драко Малфой подарил ей на свадьбу. Поттер слабо себе представлял, зачем дарить невесте “Простату”, однако для простого совпадения это было слишком уж странно, поэтому следующим утром он, даже не заходя в аврорат, отправился спасать честь Снейпа.

И теперь, несколько часов спустя, пребывая в прекрасном расположении духа, он мирно попивал кофе у себя в кабинете и размышлял над тем, написать ли Снейпу письмо или сообщить новости лично. Однако прийти к окончательному решению он так и не успел, поскольку дверь в его кабинет резко распахнулась, положив тем самым конец всем его колебаниям — на пороге стоял объект его раздумий собственной персоной.

— Что-то вы не торопитесь, — “поприветствовал” его вошедший, без приглашения усаживаясь на стул для посетителей.

— Ну, вы же сами понимаете, поиск “Простаты” — дело деликатное, — развел руками Поттер, которого явление Снейпа ничуть не огорчило, а наоборот, скорее порадовало, хотя и нарушило часть планов. Проблема была в том, что картину он, конечно, нашел, вот только его очень просили не рассказывать, где. — Не могу же я у всех подозреваемых спрашивать, видели ли они вашу “Простату” или нет. Так и уважаемых волшебников оскорбить недолго.

Поттер решил откровенно тянуть время. С появлением Снейпа его жизнь опять превратилась в какой-то странный театр абсурда — сначала эта нелепая выставка, потом абсолютно бессмысленные поиски, закончившиеся приступом откровенно истерического хохота в Малфой-мэноре, когда Гарри понял, что, собирая коллекцию картин для своей невесты, Драко перепутал “Простату” с “Простотой”, и в итоге подарил именно первую. Малфой, впрочем, и сам смеялся, искренне надеясь, что Астория тоже неправильно поняла название — потому что иначе ситуация становилась слишком двусмысленной. Тем более, что “Простата” была ее любимой картиной из всей коллекции.

И теперь кульминацией этого абсурда стало явление самого Снейпа, которому сейчас необходимо вернуть его собственность, при этом каким-то образом не обидев. Вряд ли тому придется по душе легенда, что картина была найдена в мусорке, хотя такая версия, с точки зрения Поттера, и была бы куда более правдоподобной, чем ее реальное местонахождение.

— Вы плохо стараетесь, Поттер, — Снейп возмущенно скрестил руки на груди, хмуро оглядывая кабинет, все еще заваленный списками подозреваемых.

И тут Гарри не выдержал — все тщательно подавляемое на протяжении последних дней раздражение вырвалось наружу. Он схватил со стола груду свитков — первый список подозреваемых — и швырнул ими в Снейпа.

— Плохо стараюсь, говорите? Вот, почитайте! — закричал он. — Пришли тут со своими “Простатой” и “Пенисом”, будто у меня других дел нет, кроме как с вашими извращениями разбираться!

С этим словами он достал из шкафа стоящую там картину и с силой впихнул Снейпу в руки.

— Я, значит, не смыкая глаз ищу его “Простату”. Вон, мозоли себе натер, — с этими словами Поттер сунул бывшему профессору под нос ладони, на которых и вправду были мозоли (образовавшиеся в результате упорной работы, а не того, о чем наверняка подумал этот извращенец Снейп). — А вам лишь бы повозмущаться! Вы уж определитесь, Снейп, “Простату” вы потеряли или ломаетесь, как барышня.

Не давая Снейпу вставить и слова в свою пламенную речь, Поттер подошел к двери и широко распахнул ее, тем самым абсолютно недвусмысленно намекая тому, что ему тут больше не рады.

— Ну, теперь вы удовлетворены? — громко воскликнул Поттер на весь коридор. — “Простату” нашли, так что и дело, считайте… — нужное слово, как назло, не хотело подбираться, поэтому закончил он свою тираду абсолютно не так, как собирался, — кончили!

Под его взбешенным взглядом Снейп боком выбрался из кабинета, буркнув себе под нос что-то, отдаленное похожее на “вам бы самому к психологу обратиться, Поттер” — за что и получил под зад закрывающейся дверью, которую Поттер пнул со всей дури.

— Тьфу ты, закрыли дело, а не кончили! — вспомнив, наконец, правильное слово, Гарри с трудом подавил в себе желание выматериться. — Но зато теперь не надо придумывать, как выгораживать Малфоя.

К счастью, остаток рабочего дня прошел куда спокойнее — после утренней истерики его не трогали, Снейп со своим недотрахом больше не приставал, и даже Малфой не притащился проверять, сохранил ли Поттер его секрет. Так что домой он вернулся во вполне адекватном состоянии и даже практически не удивился, увидев, как Джинни вешает картину.

— Красота, правда? — улыбнулась ему невеста. — Час назад принесли совы. Жаль только, что неизвестно, от кого.

А вот Гарри хватило одного-единственного взгляда на этот шедевр современной живописи, чтобы понять, от кого они получили столь изысканный подарок.

— Да, она будет прекрасно смотреться, — вымученно улыбнулся он, думая лишь о том, что совершенно не хочет знать, как эта картина называется. Хватит и того, что она теперь висит у него в столовой.