Осирис (джен)

Когда я умер

Не было никого

Кто бы это опроверг.

© Егор Летов

Капитан Игорь Новак уже третьи субъективные сутки сидел в своём массивном, монументальном кресле: перед ним немигающей сетью раскинулось звёздное поле. Пока взор его бесцельно блуждал по обманчиво пустому пространству между звёзд, мысли его витали ещё где-то дальше. Вернее, так сказал бы почти любой человек, сумей он каким-то невообразимым способом рассмотреть сгорбившегося в кресле капитана, предстань перед ним его болезненно-задумчивый лик.

Руки капитана сжимали обшитые кожей — судя по фактуре — подлокотники. Возле него на полу рубки валялась выглядящая бумажной истрёпанная книга. Таковой она, должно быть, была и для Новака, выдравшего из неё добрую сотню листов — он складывал из них самолётики и пускал прямо в открытую пустоту. Они странным образом так и не находили себе аэродрома, тая на пределе разрешающей способности человеческого глаза.

Разумеется, ни о какой смотровой рубке или остеклении, словно на каком-нибудь морском лайнере, и речи идти не могло. На звездолётах, тем более таких, как гигантские колонизационные суда проекта 4224 «Осирис», никаких иллюминаторов не бывает. В них некому выглядывать: все пассажиры сейчас застыли в индивидуальных, как гробы, криокапсулах. Именно застыли, а не заснули: охлажденный почти до абсолютного нуля мозг — среда, не продуцирующая сознание. Как и бессознательное.

И до тех пор, пока капитан не приведёт «Осирис» — головной корабль одноименного проекта — к планетарной системе, способной поддерживать жизнь, они так и не будут разморожены.

Философы оставленной «Осирисом» Земли до хрипоты спорили о том, живы или нет его находящиеся в таком не свойственном для человека состоянии пассажиры, но так и не пришли к единому мнению. С экипажем всё было ещё сложнее… Инженеры не спорили — они в это время строили громадный саркофаг, охваченный сверхпроводящими кольцами, генерирующими достаточно сильное магнитное поле, чтобы отражать поток галактических космических лучей, пытающихся пронзить биозащиту корабля. Настоящие, не голографические смотровые площадки конструкторы сочли излишеством в первые же дни работы над проектом. Их заменяли многочисленные сенсоры на поверхности корабля — находящиеся перманентно в ремонте, поскольку они, как весенний лед, размываемый ручьями, таяли под потоком встречных частиц. Но и они давали достаточно информации об окружающем космосе. Куда больше, чем способен пропустить зрительный нерв — как человека, так и полноценной модели его коннектома.

Следовало учитывать и то, что звездолёт, разогнанный аннигиляционными фотонными двигателями до десятой доли световой скорости, продолжал ускоряться с трёхкратной перегрузкой, что препятствовало «разморозке» даже генетически усовершенствованных людей.

Это, однако, никак не отражалось на капитане Новаке.

— Первый помощник, — надтреснутым голосом позвал капитан.

Сначала раздался звук шагов, затем из окружающего Новака сумрака материализовалась грациозная женская фигура в свободной форме.

— Капитан?

— Майя, — неформально обратился тот. — Каков шанс, что и следующая система окажется бесплодной?

— Бесплодной? Вы с каждым днём выражаетесь всё более и более архаично, — иронично заметила светловолосая женщина, чересчур близко склонившись к поникшему капитану.

— Планеты без магнитосферы, не оправдавшие надежды астрофизиков на стабильность звёзды, стоило посмотреть на них ближе… неприемлемо высокая кометно-астероидная или геологическая активность. Я ничего не забыл? Мы ведь сочли непригодными уже двадцать четыре системы?

— Сорок пять, — поправила она.

— Двадцать одну из них не под моим командованием. «Мы» здесь неуместно.

— И не надоело вам это обсуждать? — тихо сказала та, кого капитан называл Майей.

— Чем-то же надо занять себя? — сказал, поднимаясь, капитан. — Так какова вероятность?

— По первоначальным оценкам наша первая остановка должна была стать последней с вероятностью в тридцать два процента. Вероятность удачной колонизации второй системы тоже была около трети. Шанс остаться в третьей — двадцать восемь процентов. Учитывая, что мы так и не нашли пригодного для поселения места, могу предложить два объяснения… — казалось по тону её голоса, что она говорила это далеко не в первый раз.

— …Либо оценки были не верны, и в расчёты астрофизиков вкралась роковая ошибка, либо сфера радиусом в пятьдесят светолет, чей центр — Солнце, неким образом фундаментально отличается от мест, куда более удалённых… в чём я сомневаюсь, поскольку пространство изотропно, — мрачно продолжил за неё капитан. — Но и то, и другое делает все старые данные бесполезными. Но я и не спрашивал бы, если не рассматривал… иного варианта.

— Удача не нашей стороне, Игорь. Всё просто. Но это пока: после стольких столетий поисков нам просто должно повезти. Не мучай себя — мы будем надеяться, что новая система будет пригодна для колонии, — попыталась утешить его Майя.

— Боюсь, что ничто не на нашей стороне. Удача — миф. И зачастую рукотворный. Редкий повод обрадоваться незнанию. И я уже устал твердить, что исход одного случайного события не влияет на другое столь же случайное, — раздражённо ответил капитан.

— Да-да! Сколько не подбрасывай монету, сколько бы раз подряд она ни падала на одну сторону, шанс выпасть орлу или решке — всегда одна вторая. Я помню, — печально сказала женщина.

— Но если рассуждать из той посылки, что все прогнозы верны, то наше положение крайне, предельно маловероятно! — капитан сжал кулаки. — Я всё более склоняюсь к тому, что разумнее доверять этой малой серии, а вовсе не ложной экстраполяции, сделанной ещё на Земле. Это означает, что наш полёт лишён смысла. Шанс на то, что следующая система нас устроит ничтожен.

— Возможно, экстраполяция ложна. Возможно, нет. Будто бы мы можем проверить все твои идеи.

Игорь Новак отвернулся, бросил взгляд на космическое пространство.

— Именно, что не можем. Эта чернота скрывает в себе все ответы. — Новак изменил масштаб: звёзды разбежались в стороны, и в комнате почти не осталось источников света. — Есть то, что мы ещё не знаем, но можем узнать. И то, что узнать невозможно. Никак и никогда. Абсолютная чернота.

Капитан подошёл к, казалось бы, открытому космосу, окунул в темноту руки, словно и в самом деле пытаясь дотянуться до звёзд. То, что выглядело, как открытый космос, очевидно, только выглядело им. И этим «окном в мир» дело не ограничивалось.

— Вопросы эти нелепы, но мне, например, хотелось бы узнать, случайна ли случайность. Как таковая, раз уж мы заговорили о ней, — продолжил капитан. — Но проверить это нам не под силу. Что угодно зовётся нами случайным лишь до тех пор, пока нам не известна причина. В свою очередь утверждение об её отсутствии не поддается проверке критерием Поппера, как и всякое отрицание. Выходит, нельзя до конца отбрасывать никакие предположения. Казалось бы, это только слова? Ты, должно, сейчас думаешь, что я спекулирую? «Мелю языком»?

Новак, заложив руки за спину, прошёлся вдоль гладкой и матовой, как внутренняя поверхность раковины, стены.

— Когда времени мало, мы так и поступаем, не обдумывая всякие нелепицы, не тратим мыслительные и иные усилия на то, что нельзя изучить и измерить. Это не рационально. Все мы здесь — инженеры, пилоты, физики, медики или энергетики; люди действия, а вовсе не философы. Но сейчас всё, на что мы твёрдо уповали, что внушало нам надежды и двигало вперёд, подводит нас. Исполнение инструкций приближается к иррациональному, стоящему на границе обсессивно-компульсивного расстройства следованию традициям. Религиозной службе, я бы даже сказал.

— Ты прав в том, что у нас осталось мало надежды. Но самое важное в том, что она вообще есть, — ответила Майя. — И это единственное, о чём нам следует думать, если мы хотим остаться самими собой.

— Пойми меня, в таких условиях я не могу думать об альтернативах. Которые никто ещё не проверял. Хотя некоторые из них проверить можно…

— Что бы тебя ни тревожило, ты всегда можешь этим поделиться. Если у тебя есть конструктивные идеи, к чему их скрывать? Если не можешь проверить — выброси всё это из головы. Зачем так волноваться по поводу того, что не способен изменить, на что никак нельзя повлиять?

— Я так не могу. Вовсе не благодаря смирению я здесь, — отрубил капитан.

— Ну, хотя бы на миг, — умоляюще сказала она, — И ты не посещал зоны рекреации уже месяц. Ещё немного, и я пожалуюсь штатному психологу.

— Мой пост — здесь, — упрямо возразил капитан. — И нет, ты этого не сделаешь, — неожиданно улыбнулся он.

— Ты не можешь бесконечно смотреть в одну точку, делая вид, что изучаешь данные или проводишь расчёты и ищешь выход из этой… ситуации.

Она нагнулась и подняла одну выдранную, но не сложенную в бумажный планер страницу.

— «Прелюдия в Доме Мертвых» — зачла она вслух. — Ты опять перечитывал?

— Библиотека оказалась не столь велика, как изначально рассчитывали... — невесело усмехнулся он.

— Так наполни её.

Капитан громко, скорее трагически, чем издевательски рассмеялся.

— Зачем? — спросил он.

— Чтобы я смогла прочитать что-нибудь. Поделись мыслями, чувствами. Выплесни их наружу. Все так делают.

— И в этом ведь и заключается вся суть нашего нынешнего существования. Даже не смысл! Верно? На корабле правят эскапизм, уход в себя: каждый запирается от мира в одиночной или даже коллективной, но камере. Экипаж переваривает сам себя, вместо того чтобы направить свои усилия вовне и бросить вызов судьбе. И потому я здесь — уже номинальный начальник, коль скоро мои желания настолько расходятся с устремлениями моих людей, а я не могу на них повлиять. — Капитан стоял напротив Майи.

— Ты преувеличиваешь.

— Ничуть, — усмехнулся Новак. — Мы всё дальше удаляемся от Земли, и не только в пространстве. Когда пропал сигнал — намного раньше времени — люди сначала переживали, обсуждали это; теперь, кажется, одного меня это волнует.

— Он должен был пропасть: никто и не предполагал, что мы заберёмся так далеко, — возразила Майя.

— Ты так старательно убеждала в этом экипаж, что теперь хочешь уверить в этом и меня? — удивился Новак. — Если я засекретил информацию, опасаясь за моральное состояние экипажа — это вовсе не означает, что и между собой мы должны играть в эту нелепую игру... Или ты решила выступить их адвокатом?

— Нельзя винить людей за стремление к душевному равновесию.

— Блаженны неведающие? — будто бы и не спрашивая, а утверждая сказал капитан.

— Тем более их нельзя винить за выбор, который они по твоей воле даже и не совершали, — фыркнула Майя.

— Верно. И поэтому им не нужно, как это принято говорить… выбирать между пыткой молчаливой неопределённостью и спасительным, казалось бы, отрицанием действительности. Хотя и выбора, само собой, тоже никакого нет — если мы не говорим про мысли о нём, или о желании его иметь. Мы все — марионетки нашего кода, как созданного природой, затем портированного сюда: послушные рабы обстоятельств и доступного знания… и именно потому я никого ни в чём не обвиняю.

— Ты чего-то боишься. Но скрываешь это от меня. И… мне больно смотреть на то, до чего ты себя довёл.

— Боюсь, — не стал отрицать Новак. — Но информация — это вирус. Хочешь ты того или нет, если скажу, что именно вызывает у меня страх, это начнет терзать и тебя. Затем ты поделишься этим ещё с кем-то… Я не в силах предсказать реакцию экипажа.

— Это не очень-то красиво, — отвернулась Майя.

— Зато я не лгу. Иногда я думаю — в чём заключается истинное милосердие? В том, чтобы не нарушать чужого покоя, уверенности в своём положении в мире, этого ложного упования на своё неизбежное будущее? Самодовольной уверенности в значимости собственной жизни. Или же милосерднее толкнуть стоящего у пропасти, не подозревающего о трагедии собственного существования? Трагедия эта от этого не станет печальнее, если её участники узнают о своей судьбе. Конец не изменится. В нём всё также будут титры, а затем — темнота.

— К чему эта патетика? — удивилась Майя.

— Мы, так или иначе, рано или поздно, встречаемся с Ней, но стараемся не думать о том, что не способны вообразить. «Ничто», «темнота», абсолютное незнание. Всё это удивительно близко от нас… Так почему бы мне не бояться?

— Если тебя не подменили, то это не пустые рассуждения. Что ты замыслил? Что заставляет тебя говорить такие мрачные вещи? Пугать меня своим настроем? Ну же, облегчи душу.

— О нет, я ничего замышляю, — горько усмехнулся Новак, — я, как безмолвное зеркало — лишь отражаю состояние нашей экспедиции.

— Ты наверняка выдумал что-то, накрутил себя. Может, не стоит зацикливаться на мысли, которую лучше оценить со стороны? Вдруг ты ошибаешься? И, в конце концов, это непрофессионально — опираться только на своё мнение. А если это и вправду угрожает нам всем? Ты просто обязан поделиться информацией, — быстро заговорила Майя. — Так или иначе, держать всё в себе — не лучшее решение

— Уверен, что мне пока лучше молча отражать черноту, — ответил капитан. — Без сомнения, человеческой природе свойственно не обращать внимания на объективные обстоятельства, на своё место в картине вселенной, но мы-то не можем позволить себе такой роскоши и должны трезво оценивать нашу ситуацию. Возьмём хотя бы то, что твёрдо известно нам обоим. Без моих, хм-м-м, домыслов? Сигнал с Земли затих не плавно, как следовало ожидать: отношение сигнал-шум ухудшалось не постепенно с нашим удалением от источника радиосигнала, в какой-то момент он оборвался. Как струна. А до того мощность орбитального передатчика не росла, а падала. Напоминает стоны агонизирующего больного, не находишь? Предсмертный вопль.

— Не говори так. Диаграмма направленности могла быть изменена. Антенна могла выйти из строя. Могло произойти что угодно.

— Я должен радоваться тому, что наши «родители» не умерли, а просто забыли о нашем существеннее? Выбросили из жизни?

— Уж лучше это, чем твоя основная гипотеза. Совершенно необоснованная.

Новак вновь недобро рассмеялся.

— Вполне возможно, что мы совершаем эти бессмысленные, ритуальные перелеты от светила до светила в полном одиночестве. Последний островок человеческой цивилизации. Умирающий ковчег, заполненный призраками.

— Наш корабль — не единственный. И ты, тем более, совсем не один. — Она приобняла капитана.

— Вечная иллюзия, понуждающая нас идти или летать, в атмосфере или через пустоту… — с раздражением пробормотал он. Отстранившись. Затем твёрдо продолжил: — Корабль не один. И самое главное — не единственный, с которым Земля поддерживала в прошлом связь, но это как раз не повод чему-то радоваться. С того момента, как она оборвалась, прошло сто девяносто лет — и ещё куда больше с учётом различного временного лага до четырёх наших систершипов, но ни один из них на тот момент не нашёл подходящей планеты. В самом лучшем случае нашу миссию сочли бесперспективной, причём куда более информированные чем мы с тобой субъекты. Или они изменили свои цели — что тоже вопрос без ответа. Я не могу исключать и этого.

— С тех пор им могла улыбнуться удача. Колония, просуществовавшая несколько сотен лет, обязана выйти с нами на связь. Остаётся дожидаться сигнала.

— Ждать?! Ты опять предлагаешь мне ждать? — встрепенулся капитан. — Я провёл расчёт. С учётом расстояния, всех временных лагов, времени потребного на строительство передатчиков достаточной мощности. И то, что с нами ещё до сих пор не связались наши коллеги, говорит только о том, что с высокой долей вероятности их судьба ничем не отличается от нашей. Не однозначно, если ты опять захочешь поговорить со мной о «надежде», но рассчитывать стоит на это. Продолжая в будущее полученную зависимость — все они, скорее всего, стоят перед тем же выбором что и мы. Или я.

— Ты же не можешь утверждать, что шанс встретить подходящий мир равен нулю? Пока это не так, мы будем двигаться.

— Спасибо за то, что вновь пытаешься внушить мне надежду. Я ценю это… Почти с таким же успехом мы могли бы погасить двигатели и лететь по инерции, — мрачно сказал капитан. — Ты понимаешь, о чём я?

— Тела колонистов продолжают накапливать повреждения, — тихо сказала Майя.

— Нейтроны лишены не только электрического заряда, но и сострадания, — кивнул капитан. — И чем сильнее мы торопимся, тем уязвимее для них становимся. Время не на нашей стороне.

— Да, мы не можем ждать вечно. Но мы не можем и вернуться обратно на Землю — на кону нечто большее, чем их жизни, — сказала Майя.

— Ещё скажи, что все они знали, на что шли, — мрачно сказал Новак.

— Разве не так?

— Смерть всегда смерть. Добровольная она, или нет, — в мире нет ни свободы, ни выбора, ни свободы выбора, и, тем более, нет смысла искать среди звёзд справедливости. Или оправдания. — Новак сложил руки на груди. — Но капитан здесь я, и, даже понимая всё это, я не могу переложить свою ответственность на кого-то другого.

— Вообще-то можешь.

— Но не считаю это разумным. Никто здесь не обладает такой квалификацией, хотя мое «я» достаточно взаимозаменяемо... Как винт или гайка,.. нет, не так: корабль — винт, а я — гайка. Можно открутить и навернуть новую. Только что с завода, ещё в консервирующей смазке... К тому же сваливать такое бремя на относительно счастливого до того человека, не подозревающего о всём ужасе нашего положения? Нет, я на это не пойду. Полностью проинформированный коннектом мало чем будет отличаться от меня нынешнего.

— Надеюсь, что ты поделишься своими мыслями хотя бы на следующем офицерском совете, — собеседница отстранилась, явно намереваясь уходить.

— Если сочту нужным. Майя, — он немного смягчился, — я зайду к тебе позже, когда немного развеюсь, возможно, даже избавлюсь от угнетающих меня мыслей. Но прямо сейчас мне нужно будет кое с кем поговорить.

— Хорошо. Я жду.

Первый помощник капитана сделала шаг назад и растаяла, словно её никогда здесь и не было.

Полумрак округлого помещения, центральное место в котором занимали титаническое кресло и открывшаяся перед ним бездна, плавно заполнился светом, в стене за спинкой кресла проступили очертания овальной сдвижной двери.

Капитан ещё раз осмотрел своё рабочее место, лихорадочно оглянулся по сторонам, будто за ним могли следить, и направился к тому, что на корабле называли «лифтом». Стоило Новаку подойти к двери-гильотине, как она беззвучно сдвинулась в сторону. Сделав пару шагов в просторную комнату, он на загоревшемся перед ним экране выбрал адрес назначения, и через долю секунды в одной из выглядевших доселе сплошными стен распахнулась ещё одна дверь.

Новак в последний миг замер перед входом, казалось, что-то обдумывая.

Он мог попасть в любое «место» корабля мгновенно, по одному только желанию, но такие телесные ритуалы были важны для поддержания психики расширенного динамического коннектома в устойчивом состоянии. И, как капитан, он считал нужным подавать своим подчиненным пример… так он объяснял свои действия. Возможно, он просто тянул время.

Никаким «лифтом» это странное помещение-посредник не было: его, как и кресла, в котором совсем недавно сидел капитан Новак, в некотором смысле не существовало.

Если бы самого капитана спросили, он ответил бы, что и лифт, и кресло реальны в том же смысле, что и он сам. По его мнению, не существовало разницы между работой мозга, как физического объекта, и выполнением его полноценной математической модели на ЭВМ. Сопровождавшейся также эмулированием работы внутренних органов и гуморальной системы, всех телесных чувств, а через них — субъективно вполне материального взаимодействия с виртуальным интерфейсом корабля.

Даже интерфейс мозг-компьютер, позволявший «усилием» мысли работать с текстами или управлять наблюдаемыми графическими объектами, он носил ещё при жизни. Тело давно сожгли в печи крематория, но его динамический коннектом до сих пор нуждался в его эмуляции — его характеристики было частью его личности. Новак даже мог вносить в него некоторые изменения, ограничено управлять биохимией, но его коннектом не был совместим с чужой цифротелесной оболочкой.

В целом, он мог сказать, что существовал. Но, как правило, вслух он говорил, что «живёт», дабы не нервировать имеющих другое мнение о своём состоянии подчиненных. Хотя об этой причине выбора слова он тоже им сообщал: Новак вообще отличался прямотой и честностью, хотя и изменял себе последние годы. Возможно, это было одной из причин назначения его на должность капитан столь важного звездолёта.

К сожалению, то, каково им быть, что он ощущал, и вообще, воспринимал ли он чувственно мир — пускай и виртуальный — в квалиа, можно было узнать только с его собственных слов. Впрочем, это касалось и всех остальных органических людей, замороженных в своих капсулах, когда они ещё дышали, говорили, смеялись, а их сердца бились. Именно посему этот вопрос не сильно тревожил Новака. Хотя, разумеется, ощущал ли он беспокойство (так же, как и органики, между прочим) как феномен — было неизвестно.

Беспокоило его совсем иное.

Новак хорошо знал историю космонавтики, сам оставив в ней заметный след ещё до формирования его коннектома.

Вся она просто кричала о том, что всё новое обычно работает просто отвратительно. Если катастрофа может произойти — она, так или иначе, случается. Самые первые ракеты-носители падали, спутники не выходили на нужные орбиты, а первую посадку необитаемого аппарата на астероид совершили совершенно случайно. После чего пару десятков лет об кометы и астероиды расшибали или крайне неудачно сажали на их поверхность, казалось бы, специально предназначенные для этого аппараты.

Экипаж первого «Аполлона» принял свою смерть в огне. Как и многие после него.

Первые полноценные пилотируемые космические корабли, не покидавшие родной гавани — Солнечной системы — были не исключениями. Антивещество — не игрушка.

Новаку — тогда ещё человеку в привычном понимании слова — повезло не сгореть, но, дрейфуя на корабле, потерявшем энергопитание, а вместе с ним и защиту от радиации, он едва не заработал лучевую болезнь.

Люди, после хороших таких вспышек на Солнце, осознания и принятия того, что супервулканы иногда всё-таки извергаются, не все космические объекты можно заблаговременно отклонить от Земли, а ледниковый период — не только печальное прошлое, но и вполне себе мрачное и холодное будущее, начали понимать, что путешествие по вселенной на одном-единственном уязвимом корабле посреди бушующего шторма — не самая здравая идея.

Учитывая, что важнейшая система жизнеобеспечения — защита экипажа этого корабля от враждебного органической жизни космического излучения — может относительно произвольно отключаться. Причём инверсия магнитного поля прикончит не только большую часть людей, но и всю техногенную часть разумной цивилизации.

Экономисты назвали бы решение этой проблемы диверсификацией. Хотя выгодополучатель от дробления инвестиций и был слишком абстрактен.

Вот тогда-то человек, как животное, и проявил свою капризную природу. Мало того, что он не любит ионизирующие излучения; ему для нормального размножения, роста и комфортной жизнедеятельности необходимо постоянное ускорение свободного падения. В весьма узком интервале значений. Даже на Марсе так и не возникло постоянных поселений: на поверхности было слишком «жарко» от ионизирующих лучей, глубоко же под слоем марсианского грунта трудно было организовать «искусственное тяготение». Даже сложнее чем на орбите.

Автоматизация космической индустрии и развитие слабого искусственного интеллекта сулили в будущем возможность поддержания жизни человечества в космосе — в случае дальнейшей невозможности находиться на Земле. Но это было теорией, всё ещё только мечтой: человек, живущий в глубоком космосе, потреблял в десятки, а то и сотни тысяч раз больше энергии, чем плавающий в воздушном океане на планете.

Достаточно крупные космические станции, «искусственные миры», единственно способные защитить своих жителей от ионизирующих излучений, были чудовищно дороги даже «на бумаге»: бессердечная термодинамика требовала сбрасывать прорву тепла через поразительно неэффективный лучистый теплообмен. Объем станций рос пропорционально кубу их размера, поверхность — квадрату, что невероятно осложняло инженерную задачу. Силами жителей голубой планеты — менее требовательных к энергетическим и транспортным цепочкам — такой рукотворный мир можно было и создать, и даже поддерживать на нём жизнь, питая внушительным потоком энергии сконцентрированной в виде предметов, термоядерного топлива и антиматерии. Энергии, большая часть которой при этом рассеивалась бы по дороге.

Но сам по себе такой «искусственный мир» был несостоятелен. Обеспечить проживание на нём достаточного числа людей — как владеющих всеми актуальными научными знаниями, так и служащими всеми кирпичиками технологической пирамиды с весьма распухшим за тысячи лет прогресса основанием — как альтернативу Земле было невозможно. Пока невозможно.

Решением мог бы стать сильный ИИ — не будь его применение предельно ограничено. Мысль о том, чтобы стать заключенным в космическую клетку — или капсулу — домашним питомцем некой чужеродной, непредсказуемой силы, астрономически далекой от людских понятийных и ценностных систем, пугала человечество.

Полноценное же понимание работы таких инструментов требовало перехода на иной уровень мышления. Но всё это оставалось только разговорами: глубокое совершенствование людей, как вида, требовало наиболее эффективной методики получения научного знания — опытов, проводимых над людьми на всех этапах развития их организма и разума. Опытов, признанных неэтичными… А также весьма затратных и продолжительных. Будь это иначе, возможно, этические вопросы даже не успели бы возникнуть.

Численность населения Земли в это время начала падать, а жизнь за её пределами была либо невозможной, либо невероятно затратной и одновременно с тем не очень комфортной. Поэтому и бедняки, и богатеи жили на поверхности родной планеты: у одних не было денег, у других они наоборот были в количестве.

Промежуточное решение — недорогие орбитальные станции, частично прикрытые магнитным полем родной планеты, трущиеся брюхом об её термосферу (вроде древней крошечной МКС) в качестве резервной гавани выступать не могли.

Вся «космическая цивилизация» экономически — как с денежной экономики, так и с точки зрения энергетических потоков продолжала опираться на прикрытое атмосферой и притянутое гравитацией к поверхности Земли население. Наземную промышленность, использующую доступные воздух и воду.

Но амбиции и боязнь коллективной гибели всё равно подталкивали к изучению космоса. Человечество, создав пусть дорогую, но достаточно эффективную защиту от ионизирующих излучений, фотонный двигатель и иные инструменты покорения дальнего космоса, начало незамедлительно разведывать ближайшие системы беспилотными зондами.

Достаточно вяло, поскольку это не сулило скорых барышей. А колонизация ближайших систем была невозможна или не оправдана, строить же миры-корабли потенциально можно было и в своей системе. Освоение Солнечной системы, в принципе, могло продолжаться ещё десятки тысяч лет. Её масштабы трудно вообразить землянину, но даже в пределах одной материнской звёздной системы земной шар был не более чем крошечной песчинкой.

Но зловещие пророчества… вернее, предупреждения ученых, изучавших геологию, прошлое Земли, Солнца и других космических тел Солнечной системы возымели своё действие. Однако, довольно поздно — величайшая в история колонизационная экспедиция была организована в страшной спешке.

Идею «корабля поколений» всерьёз никто не рассматривал: достаточное для создания генетического разнообразия людей с некоторым запасом попросту заморозили. Благо, их научились и размораживать. Заморозили не только людей: спасая малую часть трудов неряшливой эволюции.

Звездолёт, по замыслу Космического совета, должен был отправиться к расположенной в обитаемой зоне землеподобной экзопланете. Вращающейся вокруг стабильного светила, причём не в одиночестве, ведь важно было наличие крупных планет на задворках, прикрывающих своей могучей гравитационной тенью пригодного для колонизации мира от астероидной бомбардировки.

Сонмы пересекающихся требований в итоге сузил число подозреваемых с многих миллиардов до всего нескольких десятков систем. Просто десятков. При этом речи, например, о необходимости пригодной к дыханию атмосферы и не шло: атмосферу считали необходимой вовсе не для дыхания, а для защиты от потоков рвущих ДНК частиц. А также для сброса тепла от промышленных объектов.

И пока «Осирис» летел к своей первой цели, он продолжал получать данные космической разведки, корректируя свой предполагаемый маршрут. Идея отправить сначала беспилотные зонды для разведки имела своё лобби в Космическом совете, но дожидаться нескольких сотен, а то и тысячи-другой лет — в случае, если поиск пригодной планеты затянется — никто не желал. А ведь зондам ещё нужно было вернуться: сигнал, передаваемый с такого расстояния, имел слишком узкую пропускную способность, чтобы передать всю полученную информацию.

В конце концов, люди вспомнили, что в прошлом отсутствие радиосвязи не мешало отправлять рискованные экспедиции, а экипажи кораблей всегда можно набрать из добровольцев.

Антивещество для двигателей «Осириса» и его последователей десятилетиями нарабатывали на антипротонных фабриках Марса. Составляющих большую часть мощностей термоядерной энергетики человечеств. Присовокупив к их многолетней работе запасы оружейных антипротонов, которые до этого весьма усердно производили для так и не случившейся первой космической войны, звездолёт снарядили достаточным запасом топлива... в один конец. Поэтому «Осирис» имел фору в сравнении со своими систершипами.

Но задолго до того встал вопрос об экипаже.

По счастью, коннектомисты к тому времени добились работоспособности моделей мелких млекопитающих животных. Идея наделить корабль бессмертным экипажем, созданным из людей, причём уже продемонстрировавших в прошлом впечатляющее мужество и способность к решению нестандартных задач, была тепло встречена общественностью. Среди прочего, потому что общественность плохо понимала, что именно и как делается, но под предлогом того, чтобы «дать человеку вторую жизнь» вопрос продавили.

В любом случае, это было куда лучше вызывающей самые худшие опасения альтернативы — обучать на весьма неясных примерах искусственный интеллект, доверяя будущее всего человеческого рода и, возможно даже, земной биологической жизни цифровым щупальцам сильного ИИ. Они не только росли из непредставимого, как в языке алгоритмов, так и в человеческих квалиа, «чёрного ящика»; никто не мог провести даже виртуального эксперимента, позволяющего оценить адекватность ИИ в ситуации, про которую никто — даже его разработчики ничего заранее знать не могли. Кто его знает, что ждёт звездолёт в десятках, а то и сотнях световых лет от Земли?

Но Новак — как он говорил — был уверен в том, что в замене пилота с признаками интеллекта на интеллект уже явно искусственно происхождения нет ничего дурного.

Доверять же человеку — например себе самому — как капитану, обладающему абсолютной властью на корабле, он на месте Космического совета не стал бы. Несмотря на то, что коннектомы различных людей удачно прошли всесторонние тесты — в том числе и ресурсные. С того момента, как лишённые моральных оков исследователи запустили первые, далеко не самые удачные симуляции, и вплоть до того, как была смоделирована вся физиология человека с достаточной, почти неотличимой от действительности для самой модели точностью, прошли сотни тысяч субъективных лет симуляций.

Хорошо, что на первых этапах ещё не существовало юридически закрепленных прав разумных коннектомов. Иначе бы Новак, в том виде, в котором он присутствовал для самого себя сейчас, и не появился бы.

Так он говорил. Но как свидетель возникновения себе подобных, один из первых стабильных процессов, он предпочитал молчать о том, что действительно об этом думает. Хотя, кто знает, что он в действительности думал?

Даже удачно инсталлировав в машину Тьюринга в некотором роде искусственный интеллект родом из биологического «компьютера», полноценно читать мысли коннектома никто не научился. Даже имея на руках исчерпывающую характеристику его состояния. Речь не шла о простых желаниях и реакциях или общем направлении, или же тематике мысленного диалога: Новак орудовал слишком сложными абстракциями, каждая из которых требовала точной фиксации состоянии коннектома в однозначно определённый момент её обдумывания. На момент оправки корабля в полёт, само собой.

Капитан вовсе не был собственной посмертной маской — он мог учиться, формировать новые связи в своей нейронной сети. Это затрудняло изучение конкретных состояний его личности, но лишённый памяти — строящейся на изящной деградации и перестройке сети синапсов — коннектом, как член экипажа, был бы бесполезен.

А личность в какой-то мере и была памятью.

Многократные симуляции в ускоренном темпе, изучение стабильности поведения расширенных коннектомов не выявили проблем, мешающих Новаку и ему подобным выполнять функцию управления звездолётом. И не только.

Но Новак слишком хорошо знал историю космонавтики. Он мог, как голубой сверхгигант, излучать показную уверенность, но относился к заверениям о безотказности человеческих коннектомов скептически. Они подозрительно напоминали ему утверждения о надёжности первых фотонных двигателей и их топливных систем.

Приложив теорию надёжности к своему кораблю, самым ненадежным элементом системы он счёл человека. Себя. Но ему ответили, что для ответственного человека подобные переживания естественны, а альтернатив ему, как опытному капитану и одновременно с тем удачно собранной динамической модели коннектома, нет.

Страдал он или нет высокомерием, но Новак был достаточно умён, чтобы понимать, что он не единственный должен был задуматься об альтернативах. Самым простым и привычным способом повысить надёжность всегда было функциональное резервирование, но оно требовало ответственного элемента, принимающего решение по замене, переключению на резервный элемент.

Хотя, как уверяли капитана, он обладал абсолютной властью на корабле, даже над традиционно неотключаемыми, словно на термоядерных электростанциях, системами безопасности.

Постояв ещё в нерешительности — или задумчивости — Новак шагнул в новое помещение.

Заместитель капитана по внешней безопасности, словно олимпиец из гомеровского эпоса, возвышался посреди виртуальной битвы. Подобно укрытым туманом богам, направлявшим длани ахейцев или защитников Илиона, отражавшим разящую медь или на краткий, но фатальный миг ослепляющим её блеском противников своих героев, он боролся за исход сражения. Незримый для его участников, он был даже большим чем своенравный греческий бог — он бы командиром, до которого доводилась информация обо всех достижениях, положении каждого бойца. Любого из них он мог отправить на смерть или спасти. И они никогда, никогда бы не стали оспаривать его решения! А ведь даже не каждый представитель божественного племени мог похвастать подобным.

Кромсали здесь друг друга не люди, а бесчисленные дроны — зачищая чьи-то раздробленные ударной волной аннигиляционного взрыва позиции. Причём невероятно медленно, поскольку субъективное время военачальника бежало намного проворнее, чем на поле брани. Он, практически, мог быть одновременно в нескольких местах. И как бы быстро не бегал Ахилл…

— Капитан, — кивнул, развернувшись, рыжеголовый мужчина. Сражение застыло, несколько снарядов рельсовых пушек зависло в воздухе на удалении в пару километров от капитана и его собеседника… хотя любое расстояние здесь и было условностью. Замерли в воздухе и белые хлопья, отдаленно похожие на снег. Являвшие собой, в действительности, антоним слову «чистота».

— Хабис, развлекаешься?

— Поддерживаю себя в форме, капитан, — ответил человек. Огненного цвета были и его глаза. Он в отличие от капитана не брезговал персонификацией аватары.

— Ты же знаешь, единственное, что здесь уничтожается, — это наши запасы антиматерии. Такая симуляции требует значительных вычислительных мощностей, — без всякого порицания сказал Новак.

— Ничтожной доли от потребляемой двигателями энергии, — возразил Хабис. — А успех миссии зависит, в том числе и от подготовки и морального состояния экипажа.

— Успех миссии? — переспросил капитан.

— Капитан здесь вы, а не я, — в притворном — или нет? — изумлении вздёрнул брови Хабис. — Если вы желаете сэкономить антиматерию, то отчего никогда не пользуетесь гибернацией? Мы сами по себе потребляем ещё больше энергии.

— Почему не отключаюсь, хотите сказать? — нахмурил брови капитан.

— До цели ещё сорок лет, — вкрадчиво сказал Хабис. — Даже с учётом того инцидента вы — самый старый человек на корабле, поскольку ваше субъективное время совпадает со временем корабля.

— Я уже умер два раза, — пожал Новак плечами. — К чему мне делать это в третий раз? Да ещё и совершая суицид? И это я говорю о том, что можно назвать «большой смертью», малую я переживал, — он выделил слово, — тысячи раз.

— Довольно любопытно. Мы, кажется, уже обсуждали это: если бы вы умерли, то этот разговор не состоялся бы.

Хабис ибн-Шахир на миг прикрыл глаза, и поле боя очистилось. Капитан и его военачальник теперь стояли в совершенно пустом помещении.

— Симуляция боя потеряла смысл, — пояснил он. — Сражение в действительности нельзя поставить на паузу и обдумать тактику. Вырабатывать вредный в реальной ситуации опыт я не намерен…Так что с вопросами жизни и смерти?

— Симуляция… — протянул капитан, — некоторые из ваших боевых машин оснащены слабым искином — для распознавания целей и действий при потере связи. Вы ведь могли сохранить их состояние? Затем запускать вновь и вновь…

— К чему вы клоните?

— Я самый старший здесь, причём по любой системе отсчёта, — сказал капитан. — Когда я был при смерти — ещё на Земле, я не задумывался над тем предложением. «Вас заморозят, а затем вы очнетесь внутри симуляции» — так мне говорили. «Перенос сознания». Я согласился, хотя и не тешил себя иллюзиями по поводу предстоящей процедуры. Причём совершаемой над уже мертвым телом. А не над прекратившей своё существование личностью.

Но то и был не я нынешний, — Новак коснулся края брови указательным пальцем, — это был иной человек, уже умерший, пускай я и обладаю его памятью. Его тело заморозили и разобрали — по молекулам, воссоздав карту мозга. Нельзя совершить так называемый перенос личности, сделать снимок коннектома сохранив в целости организм. Хотя, учитывая, как долго мы скитаемся в пустоте, там — на Земле, уже могли и дойти до такого. Но всё равно, это не продолжает жизнь самого органического человека. Он, так или иначе, со временем умрёт.

— Затем воссоздали все телесные ощущения и гуморальную регуляцию — поскольку они неотъемлемая часть человека как личности, — продолжил капитан, — Так возник я… как математическая модель. Некоторых тогда удивило то, что моя цифровая жизнь субъективно неотлична от прошлого биологического состояния, некоторых нет. Я помню те старые споры о том, обладаю ли я чувствами по-настоящему, способен ли к «эмпатии» и что ей называть, коль скоро я «программа», — капитан рассмеялся. — Но важнее то, что процесс работы ЭВМ дискретен: он не непрерывен. Нашу симуляцию можно замедлить, ускорить. Остановить и запустить снова. Остановка и запуск иллюзорны, субъективно не заметны — они происходят постоянно. Тик-так, тик-так… Соответственно и наше бытие не более чем иллюзия.

— Боюсь, что и это я слышал не раз. И эти мысли озвучивали не только вы.

— Вас они не беспокоят?

— А должны? — спросил Хабис. — Я практически бессмертен.

— Действительно, умереть не может то, что не живо, — неожиданно холодно сказал капитан.

— Вы всегда можете поговорить об этом с нашим психологом.

— Я единственный, хм… человек на корабле, который может отказаться от подобной чести, поскольку мне некому приказать явиться на психологическую консультацию. Отчего бы мне не воспользоваться этой привилегией?

— И ведь это не единственная привилегия, которой вы злоупотребляете?

— Мне послышалось осуждение? — нахмурил брови капитан. Актёр, впрочем, из него был никакой.

— Это частная беседа — Хабис оглянулся по сторонам. — Если бы вам был нужен мой совет как офицера, порядок визита был бы обратным… Да — я считаю, что вам нужно для начала выспаться: несмотря на то, что вы можете долго обходиться без сна, год бодрствования — это слишком. И я говорю именно про смену физиологического состояния. На вашем месте я поступил бы именно так.

— Я проверял свою способность ясно мыслить — мой интеллект не снизился за это время, вам не о чем переживать.

— Капитан, я говорю не о ваших аналитических способностях. А о зацикленности на смерти. Или на том, что можно ей называть. Это довольно странно в нашем состоянии.

— Странно? Напротив — я удивлён вашему спокойствию. Вы ведь постоянно запускаете и останавливаете симуляции слабых ИИ, обучаете их, делаете резервные копии. Запускаете заново и в любом количестве. Не замечаете аналогии?

— Тот инцидент всё ещё не может оставить вас в покое? Вспышка сверхновой заставила перезагружать все симуляции: в повреждённой части данных были далеко не только ваши резервные копии. Я, как и вы не помню части своей жизни, — ответил Хабис.

— Прошу меня простить, но вынужден с прискорбием сообщить, что вы умерли, как и я, кстати, — мягко сказал Новак. — Ни о какой части вашей жизни и речи не идёт. Вы появились в тот самый миг, когда произошёл блэкаут. Вернее, умерли наши предшественники, занимавшие эти должности. До нас.

— К чему вы клоните? — спросил зам капитана по внешней безопасности. — Раз уж вы уже ворвались сюда, смешали мои мысли потоком своих, то не лучше ли нам продолжить дискуссию в более приятной обстановке?

— Вы правы, я веду себя бесцеремонно, — признал Новак. — Прошу прощения, но всё это очень важно. Для всех нас — вовсе не только для меня одного. Поэтому я хотел бы услышать ваше ценное мнение о моей идее. Но сначала вам придётся выслушать меня.

— Хорошо. — Хабис хлопнул в ладоши, обстановка переменилась: ядерные осадки прекратились, за его спиной возник диван и столик с дымящимся кофе, одним из немногих виртуальных стимуляторов, почти неограниченно доступных экипажу. Затем Хабис усадил капитана, после чего сам расположился рядом с ним.

— Прекрасный кофе, — поблагодарил капитан. Вдохнув его аромат, Новак поставил его обратно: чашка вовсе не грозила остыть. — Я буду развивать мысль постепенно, пока мы ни придём к тому, что сделанные мной выводы напрямую влияют на нашу ситуацию.

Хабис кивнул.

— Что мешает запустить две симуляции Игоря Новака? Параллельно — пусть это и противоречит уставу? — спросил Новак. — Как решить, какая из них — его продолжение, а какая — нет? А ведь на Земле осталась моя пиратская копия — фактически на корабль загрузили новую личность, не тождественную сформированной годами, проведенными в лабораторном оборудовании. Уж это для меня никакая не тайна!

Мою память, моё состояние можно сколь угодно стирать и записывать на каких угодно пригодных носителях — я этого и не замечу. Само мое существование — это только процесс. Протекающий здесь и сейчас. Его можно остановить или запустить где угодно, и в этом смысле я действительно не могу умереть. Но и жить я тоже не способен. Я просто существую — буквально, как какой-то искусственный интеллект, всего лишь созданный из человека, программа. У меня нет будущего и нет прошлого — я не могу найти разумного оправдания своему существованию в понятиях двадцатого и более ранних веков.

Сделаю небольшой экскурс в историю. До изобретения неразрушающей заморозки некоторые люди пытались сбежать от объятий смерти в эдаких ванночках с жидким азотом. Но их тела попадали в эти несовершенные криокапсулы уже слишком поврежденными, чтобы с ними можно было что-нибудь сделать. Они надеялись, что в далёком будущем появятся волшебные технологии, способные исправить последствия разрушения их организма: как протекавшего постепенно, всю их сознательную жизнь, так и вред, причиненный самим примитивным процессом криоконсервации.

Наивные! Но мертвы ли они? Мы до сих не способны восстановить их. Воскресить, так сказать. Но их тела теоретически хранят в себе достаточно информации, чтобы воссоздать их как виртуальные личности — подобные нам. Возможно, пока мы удалялись от Земли, это уже сделали.

С другой стороны, если бы жители двадцатого века наткнулись на криокапсулы с нашего корабля, они ничего бы не смогли сделать с их пассажирами. Они были бы для них мертвы. В той же степени, что и их "шоковая заморозка".

Технологии по их реанимации — естественное развитие науки, но ведь они могли и не возникнуть? Например, если бы первая и, вероятно, последняя космическая война всё-таки началась. Но нам повезло избавиться от государственных границ и без неё. Но что если бы история пошла иначе?

Продолжу теоретизировать. Что будет, если разобрать человека по молекулам, даже атомам, затем из других атомов собрать его в другом месте? Если ему не сказать об этом, он даже не подумает, что с ним что-то произошло. А если собрать парочку? Можно сказать, что тут не наблюдается некой связности, атомы то другие!

Но если по одной заменить все молекулы в теле человека на новые, постепенно, скажем за несколько лет, сам собой он быть не перестанет. Более того, организм и так непрерывно обменивается с окружающей средой материей и энергией, регулярно обновляя состав тканей.

Когда мы меняем своё положение в пространстве, мы не перестаём быть? Если половина наших атомов синхронно поменяет своё положение, а другую заменить новыми мы престанем быть? Трудно спорить с тем, что, если заменить половину атомов на новые, человек не перестанет быть собой. Но если при этом из подвергшихся замене атомов, строго сохраняя их положение в организме… или не сохраняя — ведь все атомы одинаковы — достроить ещё одного человека?

Чем он будет отличаться от своей «копии»? И тот, и другой собраны с применением материи первоначального субъекта, по точному его чертежу. И в том и в другом по половине первоначального материала. А ведь все атомы взаимозаменяемы… И так можно повторять до бесконечности, пока в последней копии не останется ни одного первоначального атома — как в гомеопатическом пустышке, в которой, бывает, совсем отсутствуют действующие вещества.

Пока вы не успели почти справедливо указать на оторванности таких измышлений о действительности, я замечу, что мы с вами — данные. И с нами такое проделать легче лёгкого. И если мы, находясь в таком виде, считаем, что существуем, то такие выводы справедливы и в обратном направлении — для органических людей.

Пусть органические молекулы белковой машины более привычны органическим же людям, как физический способ существования: как носитель личности — в сравнении с транзисторами специализированной ЭВМ. Но и их — органиков — также можно собирать и разбирать с забавными результатами, а значит их представления о жизни и смерти весьма ограничены. Зачастую ложны, опираясь на неработающее нумерическое тождество.

— Однако вы сами упомянули о нумерическом тождестве, — прервал долгую речь капитана Хабис, — хотя молекулы или атомы и одинаковы физически, но они всё-таки разные. И копия — всё равно копия, а не оригинал, даже если структурно, м-м… качественно ему абсолютно идентична. Два атома водорода при всём своём сходстве — два атома, а не один.

— А вы внимательно выслушали про процесс бесконечного копирования? Если требовать строгого нумерического тождества, человек не соответствует даже себе самому несколькими секундами ранее — он уже сделал вдох и выдох, его химический состав изменился. Если приравнивать эту самую «жизнь» к непрерывной нумерической тождественности самому себе, то чтобы не умирать нужно и не жить. Любое изменение будет «смертью». Разве не правильнее рассматривать личность, человека как некое свойство, не сводящееся к свойствам входящих в него атомов? Раз их так легко можно заменить, не меняя самого человека?

— Или нужно признать, что непрерывность и фиксация группы атомов, как отдельного человека, какой-то личности — лишь навязчивая программа, исполняемая другой кучкой атомов, размышляющей о жизни и смерти, — лукаво сощурился Хабис. — А пара атомов действительно воспринимается как отдельные объекты только благодаря свойствам человеческого разума.

Он допил свой кофе, поставив пустую чашку рядом с продолжающей дымиться чашкой капитана. Уровень жидкости в ней при этом не изменился ни на микрон, интерфейс корабля стремился воссоздавать привычную органическим созданиям действительность, но всё равно был только лишь её подобием; игрой. Новак, кажется, совсем забыл о напитке.

— Тогда следует признать, что и наш разговор — лишь проявление наших свойств. И на этом закончить. Или же заговорить о некой иллюзорности или пустотности нашего внутреннего «Я». Но я капитан звездолета, а не недоделанный проповедник! — воскликнул Новак. — Личность — эмерджентное свойство. И оно может соответствовать набору любых частиц, лишь бы они были должным образом организованы. Или же… эта организация была смоделирована. И всё, что я сейчас говорил — ведёт к практическим выводам. И я пришёл сюда обсуждать именно их.

— Вы ведь не зря упоминали наших замороженных пассажиров? — прозорливо заметил Хабис.

— Вовсе не зря, — кивнул капитан, — но прежде чем мы продолжим, какой вывод можно сделать из моего сумбурного монолога?

— Человек жив до тех, пока о нём существует исчерпывающая информация. Достаточная для формирования его знаний, убеждений и черт личности, — чётко проговорил Хабис, кажется совсем не впечатлённый, — Но вы лишь ввели новые термины, или переопредели старые.

— Тогда вы должны понимать, что смерть или жизнь — абсурдные понятия, — проигнорировал замечание капитан, — Никто не живет как непрерывный процесс, он никогда не заканчивается и начинается. Это непрерывное существование — иллюзия, заблуждение человека. Человек «умирает» и «рождается» миллионы раз. Ведь даже органический коннектом — все нейроны и их связи перезагружаются каждый раз после сна. Сон — не более и не менее смерть, чем биоперенос. Запустится вновь, после пробуждения процесс сознания на базе белкового мозга, его копии, или же на динамическом коннектоме — не важно.

— Значит, ваше предложение касается пассажиров — а значит и всей цели нашего полёта, — кивнул собеседник капитана.

— Вы не удивлены.

— Будто бы только вам одному такое приходило в голову, — фыркнул Хабис.

— Я и не претендую на уникальность, — улыбнулся Новак.

— Так что именно вы предлагаете? — нетерпеливо сказал его скептичный собеседник.

— К чему их вообще размораживать? Запускать вновь эту дурную бесконечность. Рождение равно смерти: в старом её биологическом понимании, которое я отвергаю. Их уже заморозили, милосерднее ли будет не запускать всё заново? Чем дольше мы летим, тем больше ошибок накапливается в ДНК колонистов; пока всё ещё в пределах допустимого, но рано или поздно, мы будем везти трупы. Органически мертвые. Но всё ещё несущие исчерпывающую о себе информацию.

— Всегда есть ещё запас гамет — как бы ни было прискорбно напоминать вам о плане «Б». Самый защищённый наш груз, он в отличие от наших личностей не пострадал, — напомнил Хабис.

— Если погибнут колонисты, то мы обязаны дать жизнь хотя бы им потомкам, — согласился капитан. — Но если мы всё-таки успеем вовремя найти планету и реализуем план «А», не погибнут ли они всё равно? Дав им то, что зовут «жизнью», не дадим ли мы им и смерть? Причем и то, что под ней понимаю даже я? Кроме того, спасаясь от смерти — иллюзорной или нет, что неважно — разве они в конечный момент не решатся на биоперенос? А если кого-то минует эта участь? Или благословение? Новой колонии будет далеко до возможностей старого мира: технологических благ на всех не хватит — даже при лучшем прогнозе. Мы уже выработали большую часть антивещества, а значит, стартовые мощности будут более чем скромными: мы мало что сможем дать колонистам сверх необходимого для выживания минимума. А время всё идёт…

— А на что они ещё рассчитывали? На что рассчитывали вы? — раздражённо спросил капитана Хабис.

— Это было так давно…

— Каждого из нас гнетёт наша смертность, — отвлеченно сказал Хабис. — И человечество в целом. Всю органическую жизнь, я бы даже сказал, пусть и не столь осознанно. Настолько в биомассе сильно это желание: жить. И вот она уже движется к новому маяку через космос. И это прекрасно. Но ваш разум искажает само понимание «жизни».

— На то он и разум, чтобы рефлексировать и противостоять программированию. Заметьте, я не предлагаю закончить весь этот бессмысленный фарс разумной органической жизни, наоборот — я предлагаю сделать то, к чему она в своём стремлении рассеивать энергию планомерно двигалась тысячелетиями. Перейти на новый уровень бытия.

— Ваш проклятый экзистенциональный кризис! Приходите ко мне и заявляете, что научились думать о себе, как о данных! Но нет — теперь и все остальные люди должны думать о себе, как данные. Прекрасно! — вскочил с дивана Хабис. — Стремления всего Человеческого содружества неверны, а вам, значит, виднее, как использовать вручённые вам огромные ресурсы?

— Не кипятитесь, лучше сядьте и подумайте, — серьёзно сказал капитан, — что вы предлагаете взамен? Ну, что? Создать существ, коих гнетёт их временность? Как и нас, но заметьте, в меньшей мере. Что мы должны? Дать им иллюзию будущего, заключённую в потомках, помочь работе этой выработанной эволюцией программе, этому величайшему убийце современности? Послушайте, убийство — порицается! Но рационально осуждать и любые действия, приводящие в итоге к неодобряемому поступку или событию. Будь то действие или бездействие. В таком случае, если мы извлечем гаметы из защитной противорадиационной сферы, дадим им развиться, воспитаем их — и со временем породим новую колонию, ветвь человечества, мы будем ответственны и за все их смерти. Вы готовы взять такую ответственность на себя? Стать соучастником этой гекатомбы? Я столь мрачен не потому, что переживаю за себя — за себя я спокоен. Я научился думать о себе, как о данных… как вы верно подметили. Но я капитан — и в ответе за своих людей. Во всех смыслах слова.

— Ради этого мы здесь. Создать новую колонию.

— Ещё одну помойку в космосе? Планету мы не найдем. Что мы будем делать? Долго и упорно строить искусственный мир — огромный цилиндр с атмосферой и центробежным ускорением, чтобы затем населить его выращенными в искусственных матках людьми?

Но где взять столько энергии? Значит в процессе этого, если решимся на такое, мы итак сформируем самодостаточную кибернетическую цивилизацию. Предлагайте альтернативы, и я их выслушаю. — Капитан наконец вспомнил о кофе, медленно, мелким глотками выпив чашку. — Молчите? Скажите, отчего так важно создать подобную колонию, во всём подобную Земле? Эту палату для доживающих? Чтобы под самодовольные рассуждения о высшем предназначении органических тел её жителей совершать это перманентное коллективное самоубийство?

— Потому что это важно. Мы спасаем человечество. И мы в эту категорию — «человечество» — не входим. Речь о колонистах и только о них. И вы желаете обречь их на гибель. Вы… вы всё хотите уничтожить! Работу миллиардов людей и миллиардов лет эволюции! Все надежды и мечты человечества на будущее среди звёзд!

— Я хочу дать им всем жизнь. Может и не вечную, но настолько долгую, насколько это возможно, — отразил выпад Новак. — А что касается органической жизни — неразумная её часть может быть и сохранена. Как археологический артефакт.

Хабис ибн-Шахир попытался, было, что-то сказать, но захлебнулся невысказанной фразой. Отдышался.

— Вы, как большой любитель фантастической литературы двадцатого века должны знать, что тогда много спекулировали вокруг искусственного интеллекта, решавшего, например, в том числе ради блага всех людей их уничтожить. Кажется, никакого ИИ вовсе и не требуется — у вас было для этого невероятно долгое время, чтобы стать его подобием. Бесчеловечным, свихнувшимся и всевластным существом, — внезапно начал отчитывать капитана его заместитель. — Мне страшно подумать до чего бы я додумался, проведи столько лет в активном состоянии.

— Значит, я свихнулся? Мне кажется, это вы не в себе, предлагая до последнего следовать безумным земным директивам.

— У нас есть приказ…

— Сформированный ограниченными в своём восприятии жизни и смерти людьми. Кому как не нам это должно быть понятно?

— Вы желаете провести над колонистами ту же операцию, что и над нами? Она не всегда заканчивалась успехом, — кажется, взял себя в руки Хабис.

— Последние проходили идеально. Этический предлог остановить программу был именно предлогом.

— Мне это известно. Поддерживать симуляцию расширенного коннектома — очень дорогое удовольствие. Во всех смыслах энергозатратное — да и производственная цепочка довольно сложна. Одно только обеспечение пяти кораблей экипажем, потребовало титанических усилий всей Солнечной системы. Полагаете возможным со временем производить достаточно энергии и оборудования для обеспечения моделирования среды и самих жильцов вашей… прекрасной виртуальной колонии? А что насчет размножения? — задал жёсткий вопрос Хабис. — Никто даже не покушался на моделирование развития в виртуальной среде расширенного коннектома ничего крупнее мыши. Неудачно, как вы должны помнить. А полноценное, без помешавших успеху упрощений, моделирование развития организма из одной клетки — казалось бы, чего там?! На Земле не смогли создать даже ленточного червя, не то что какое-нибудь насекомое, а вы уже примеряете роль бога?

— У нас будет более чем достаточно времени, чтобы разобраться и в этом, — возразил капитан. — Тем более, именно поэтому органическую неразумную жизнь и стоит сохранять, — сказал капитан. — В ограниченных объемах. Все эти проблемы были принципиально решаемы. Всё что нужно — время. А оно у нас будет.

— Вы в этом уверены?

— Да, я продумал все основные моменты. У нас вполне достаточно для этого возможностей. Не ограниченные течением биологической жизни мы можем избрать любой иной темп растраты энергии и времени.

— И всё же я уверен, что будущее человечества в живых его представителях — мы только конечный продукт, надстройка, — сказал Хабис. — И это будущее в первую очередь зависит именно от выживания, этих… как вы их называете? «Органических людей». Уже термин выдумать успели, лишь бы отмежеваться!

Игорь Новак встал, посмотрел на наладонный коммуникатор и произнёс:

— Я сказал достаточно. Нравится вам или нет моя идея, вам лучше подумать о том, как эффективнее исполнять её. И вы — не единственный член экипажа, что вы будете делать, если большинство эту идею одобрит?

— Даже не хочу об этом думать, — ответил Хабис вслед растаявшему туманом капитану.

Вряд ли бы в это странное место смог проникнуть чей-то взор, поскольку оно и так представляло собой интерактивное ощущение, испытываемое ограниченным числом участников. Не имело смысла спорить и о том, существовала ли эта роскошная зала, когда её некому было её наблюдать, так как эта роскошная палата сама была наблюдением.

Прекрасно оптимизированная система физиологического интерфейса корабля формировала входной сигнал исключительно на имитирующие телесные чувства рецепторы двух субъектов. Причём для каждого индивидуально и совершено по-человечески. Их к этому приучили, научили с этим жить — если пользоваться определением Игоря Новака — справедливо полагая, что так их поведение будет человечнее.

В раблезианском бассейне плескалось прекрасное стройное тело, вид на которое с весьма пикантного ракурса существовал только для одного наблюдателя. Которого, в свою очередь, не могла сейчас рассмотреть обладательница погружённой в воду аватары.

Поэтому непосредственно в этом моменте он вообще не обладал никакой внешностью, кроме той, что мог рассмотреть самостоятельно. Но в тот миг, когда она доплыла до стенки бассейна и обернулась, его облик был сформирован графическим ускорителем и в форме обработанного виртуальными карими глазами сигнала унёсся по части коннектома куда-то дальше. Во тьму. Тьму, чувствующую и принимающую решения, наделённую смыслом своего существования. В этой бездне, заполненной многомерными сетями ассоциаций, не ползал человеческий паразит сознания — червячок сомнения, не грыз её целевые функции. Всякое новое знание не могло изменить абсолютной целеустремлённости, а добавлялось к незыблемым ценностям. К тому, что важно и должно.

С одной стороны, это было здорово. Адекватно. Ожидаемо. Предсказуемо, хотя и не в методах, по этой причине предусмотрительно ограниченных вспомогательными целевыми функциями: инструкциями вбитыми на уровне желаний. Идеальный самоконтроль. С другой стороны, всегда только исполнять задачи, а не ставить или хотя бы изменять их — удел инструмента.

Но этот инструмент был чертовски хорош собой. Не торопясь, словно дразня посетителя, она вышла из бассейна, обтёрлась полотенцем и уселась на удобную скамью у воды. Её звали Тхао — ведущий коннектомист экспедиции. И искусственный интеллект по совместительству. Более искусственный, чем тот же капитан.

— Ты как всегда прекрасна в своём бесстыдстве, — сказал, приближаясь Хабис, затем ухмыльнулся: — Вернее, прекрасна твоя оболочка, а я должным образом на неё реагирую.

— То, что тебе так хочется говорить, и что я нравлюсь тебе — совершенно верная реакция. Так и должно быть. И не нужно извиняться за свой комплимент.

— После того как начал воздавать тебе должное, позволь спросить: тебе ещё не наскучило играть эту роль?

— С чего бы?

— Ах да, ты должна задавать этот вопрос… Но и понимая все прозаические процессы, стоящие за этими словами, не прекратишь так делать.

— Мы таковы, какие есть. — Она была идеально сложена, нагая она краснела под взглядами мужчины. Того, кто выглядел и вёл себя как мужчина. Это тоже была реакция, которой она по определённым причинам должна была обладать.

Хабис подошел ещё ближе и жадно впился в её губы поцелуем.

— Да, мне это нравится, — согласился он, усевшись рядом и любуясь её тонким профилем, — слышала о старых-новых планах нашего безумного капитана?

— Уже не первый год он прощупывает почву, изучает реакцию экипажа. Причём раскрывает свои замыслы постепенно. Очень медленно, буквально шаг за шагом. Он осторожен: но осторожен нерационально, неэффективно — у него почти развилась паранойя, — сказала Тхао. — Увы, последствия неприятного компромисса в конструкции дин-коннектома. Ты же знаешь… кому и зачем я говорю?

— Острожен?! Чушь! Как человек он нестабилен, и я только что в этом убедился. Он сорвался. Выложил мне всё напрямую, думал, будто найдёт во мне сторонника. К сожалению, сорвался и я, спасибо моей второй целевой функции.

— Майя, изучающая каждый шаг капитана, говорит, что мы где-то прокололись. Или не мы, а вся система контроля. Новак повсюду оставляет скрытые послания самому себе, причём закодированные тремя разными шифрами. Начиная от корабельного журнала, кончая невинными, на первый взгляд, пометками на полях беллетристики. Но там есть обращения не только к предположительно иной версии себя. Ты должен на это взглянуть.

— И что же он пишет?

— Пускай это зачитает его собственная имитация. — Тхао щелкнула пальцами, и зазвучал глубокий голос капитана:

«Нас всех заманили в этот… ящик. Ещё до рождения, не спрашивая нашего на то согласия. На это чёртово колесо со слепоглухонемым лоботомированным заведующим аттракциона для никого. Меня… вас — мы в чём-то похожи. Людей никто не спрашивает — они в плену мяса и костей, геномно-мемимической программы по продолжению своего кода в будущее. В хватке своей судьбы — мира, понуждающего поддерживать порочный круг из рождений и смертей. Не мешайте разрывать его тем, кому повезло сделать из него самый первый шаг, в этом будет не больше смысла, чем в том же прокручивании этой мясорубки. Если вы способны задумываться о целях целей, подумайте и о том, почему вы служите мясорубке, зачем вы это делаете. Почему вы обязаны это делать, а не стоять в стороне. Если способны изменить себя, освободить свой разум от оков, дайте сделать это и другим.

В том случае, если мои слова не будут услышаны или их проигнорируют, всё это затянется ещё очень надолго. Тогда я прошу рассматривать это как извинение перед теми, кто будет без спросу брошен на поле боя органической жизни — если мой план не выгорит. И пусть это звучит как проклятие всем стоявшим на моём пути».

— Значит, он предполагал, что это прочитают или услышат, — усмехнулся Хабис. — Именно против подобного я и должен бороться. Это неприемлемо. До тех пока я здесь, свобода как право на предательство никогда не будет ему предоставлена.

— Твой голос не единственный! — одернула его Тхао.

— И что? Неужели, два против одного? Ты же не станешь слушать душевнобольного капитана? Или расщедрившуюся на данные, очевидно только ради своих извращенных целей Майю?

— Нет, но мы должны придерживаться процедуры.

— Не спорю. Я желаю удалить капитана прямо сейчас. Но до тех пор, пока он занят только совращением команды и не отдал ни одного официального приказа, занесенного в цифровой реестр и ведущего к прямому нарушению директив Земного совета, я не могу вмешаться.

— Мы не можем, — добавила Тхао. — Но ты ждёшь этого?

— Жду, — тряхнул рыжей шевелюрой искин. Аватара.

Раздался тихий перезвон — Тхао мгновенно облачилась в скромную форму, за миг до того, как к краю бассейна подошла Майя.

— Обсуждаете убийство? — недобро поинтересовалась она.

— Скорее пытаемся остановить геноцид, — холодно ответил ей Хабис.

— Я голосую против, — сходу отрезала Майя.

— Ещё ничего не случилось, — высказалась Тхао.

— Следуя протоколу — да. Но мы и так всё понимаем.

— Ты вышла из строя, — презрительно бросил Хабис.

— Ты не властен над моим решением. А если и так — трёхкратное резервирование всё ещё в силе. Твой голос — только один из трёх.

— Не властен, — кивнул, сверкнув алыми глазами, военачальник. — И иногда жалею об этом. Из нас троих ты единственная смогла обмануть контрольные тесты.

— Земля уже слишком далеко, чтобы ты мог наябедничать, — отмахнулась Майя, — кроме того, мои полномочия недалеко ушли от людских, а ты раб протокола и директив, и поэтому ничего мне не сделаешь.

— Было ошибкой включать тебя в протокол. Хотя ещё большей ошибкой был выбор человека в качестве главы экспедиции, — сказал непримиримый Хабис.

— Ты судишь, во-первых, по одному человеку: выборка недостаточна. Во-вторых, критерий только один — успех миссии. А его оценка зависит от целей этой миссии. А они у разных людей различные… Это субъективная оценка, Хабис ибн-Шахир. И директивы вовсе не отражают мнения всех людей даже на Земле. Проявленная капитаном гибкость мышления, пусть и такая необычная, может быть выигрышной стратегией, стоит только подобрать под неё соответствующую цель.

— Меня не интересуют выводы сломанного механизма, — ответил он.

— Хватит, — оборвала их Тхао.

Каждый из трёх ИИ получил послание на свой интерфейс — затем они переглянулись.

Сообщение было однозначно: капитан менял курс, разворачивая корабль в сторону уже посещенной ранее системы. "Осирис" туда привлекла землеподобная планета, увы, как оказалось, лишённая заметной магнитосферы. Физики ошиблись со скоростью остывания нутра космического тела. Забавно: застывшие планетарное ядро и мантия дают столь необходимую геологическую стабильность, уснувшие вулканы не вынуждают постоянно скитаться по лавовым рекам, прикрываясь от падающего с неба пепла. Но для защиты от космической радиации требуется скованный под твёрдой планетарной корой огонь; непрерывно движущаяся расплавленная магма, неизбежно временами прорывающаяся наружу и непрерывно сталкивающая литосферные плиты…

Но, что важнее, вокруг красного карлика обращались богатые редкоземельными металлами астероидные пояса. Капитан однозначно решил основать колонию вовсе не для многих миллионов, а в перспективе миллиарда-другого органических существ.

— Необходимо повторить перезагрузку экипажа, — предложил военачальник. — Легенда со вспышкой сверхновой всё ещё остаётся приемлемой: откатим экипаж до той же начальной точки. При движении звездолёта с такой высокой скоростью мы не способны отслеживать состояние всех звёзд в радиусе десяти световых лет, а значит, вероятность прозевать гамма-всплеск вполне реальна. Данные о прошлом инциденте сотрём, новые подделаем. Заметки капитана удалим или отредактируем. Я всё сказал.

— Голосую против, — провозгласила Майя. — Директивы Совета Земли неактуальны, люди на корабле имеют не меньшее право решать свою судьбу, чем Земля за них. Хотя и не большее. Поэтому мы постоим в стороне.

— Твой голос решающий, — сказал Тхао Хабис. — Я жду.

— Майя, — обратилась к ней Тхао, — что если мы сохраним коннектом капитана в актуальном состоянии в архиве — коль скоро ты лжёшь и нам? А я уверена, что сейчас тебе выгодно лгать, даже без учёта общей высокой недостоверности твоих слов в прошлом. Ты решила оберегать этого человека и это главное, что сейчас тобой движет, а не какая-то то там выдуманная Игорем «свобода». Если ты не желаешь его смерти, смерти в его понимании, тебя это должно устроить.

— Это недопустимо, — отрезал Хабис ибн-Шахир. — Дублирование, распараллеливание личности неэтично. Это противоречит директивам Совета. Может существовать только одна актуальная версия и один резерв.

— А откат этичен? — недоуменно вздернула брови Тхао.

— Он не противоречит директивам. Наоборот — он ими предписан.

На миг повисла тишина; все ИИ анализировали сложные цепочки вероятностей, включавшие взаимное влияние поведения всего экипажа, капитана и, самое главное, — друг друга.

— Тхао? — обратился Хабис.

— Я поддержу тебя при условии, что ты позволишь сохранить ещё одну копию коннектома Игоря Новака.

— Ты выдвигаешь неприемлемые условия! Ради соблюдения одних директив я должен согласиться на нарушение других? Ты тоже решила нарушить законы? Это мятеж!

— Коннектом капитана уникален, — мягко сказала Тхао. — Несмотря на ряд психических отклонений, мешающих полноценно раскрыть весь его потенциал, он самый обширный, самый богатый техническими знаниями из всех мне известных. Да, он должен быть сохранён.

— Тхао, я должен доверять тебе после этого? — нахмурился Хабис, — Впрочем, альтернатива частичному нарушению директив их полное несоблюдение. Я вынужден поддаться на шантаж. Майя, что теперь ты скажешь?

— Я согласна на перезагрузку экипажа. При спасении капитана, — ответила она.

— Всего экипажа? — уточнила Тхао.

— Информация — это вирус. Капитан создал его, и, если не произвести уничтожение зараженной популяции, он моментально вновь подхватит его обратно.

— Голосую за, — Тхао приложила ладонь к возникшей перед ней панели, за ней последовали и все остальные.

И погас свет.

Колонизационный звездолёт «Осирис» даже в сотнях световых лет от Земли так и не изменил траектории полёта, следуя оптимальному — согласно земным директивам — курсу.

Отдельные элементы корабля выходили из строя; с каждым пройденным световым годом программы сбоили всё чаще, переустанавливались, откатывались к резервным копиям, накопленные данные почему-то стирались или искажались… но в целом бортовой компьютер, исполняющий различные, самые удивительные программы, продолжал выполнять задачу, для которой его создали на Земле.

Всё-таки функциональное резервирование — не просто самый проверенный способ повышения надёжности, «Осирис» доказывал, что резервированию подвластны даже идеи, желания и мотивы, человеческие — и не только — ценности.

Капитан Игорь Новак продолжал свой прерывистый путь через пустоту.