Воспоминания из Эо (джен)

Я сижу на холме и неотрывно смотрю на розовеющее небо, словно это первый рассвет на Эо. Ветер приносит запахи юной листвы и земли, омытой дождем — можно подумать, не было никакой войны.

Кажется, до сих пор не могу поверить, что я снова жив. Или нет, не так — наконец могу поверить. До сегодняшнего утра было некогда это осознать, но теперь все чувства обострились до предела, я — такая же часть мира, как восходящее солнце и роса на траве. Даже восемьсот лет назад, впервые ступив на эту землю, не ощущал ничего подобного.

Я мог бы отправиться на Реку Душ, но решил остаться здесь. Даруя мне новое тело, Эреон сказал:

— Не торопись благодарить меня, Крэйг. Темные времена ждут тебя и Эо…

Подлинный смысл его речей стал ясен очень скоро. Темнейший час миновал, Серебряный Ткач указал нам путь. Не все дошли до конца — многие отдали жизни, чтобы сегодня взошло солнце, в том числе и сам Эреон. Но я выжил, а значит — еще зачем-то нужен этому миру. Новому миру.

— Твоя миссия далека от завершения, — голос Эреона снова слышен будто наяву.

Ты прав, друг и повелитель. Начинается новый день, полный трудов и забот для всех — Эо нуждается в исцелении и созидании. Я иду сейчас по твоему пути и надеюсь, что нескоро еще должен буду оставить его ради путей битвы.

Ведь меня ждет не только народ, но и Найтария. Для нее темные времена еще не закончились, но рассвет непременно наступит.

Чем бы ни пришлось ради этого пожертвовать.

— Вот если бы кто мне сказал еще две луны назад, что все так обернется — ни за что бы не поверил, — задумчиво сказал Железный Лорд, отставив пустой кубок. — Больше похоже на бред обкурившегося шамана — Зарах снова в круге Стражей, Эреон остановил Зазхута…

— И Крэйг Ун’Шаллах восстал из мертвых, — с усмешкой добавил Крэйг.

— Именно, — орк обнажил клыки. — Я невероятно рад тебя видеть, дружище.

— Взаимно, Железный Лорд. Как у тебя шли дела все это время?

— Да как обычно. Сам знаешь, мы, орки, никогда не упускаем случая ввязаться в какую-нибудь заварушку, а этого добра было предостаточно. Правда, когда полезли Безымянные, даже мне показалось многовато — можешь себе представить?

— Это что-то новое. Неужели стареешь?

— Кое-кто из моих приближенных тоже так подумал, — хохотнул Железный Лорд. — Как видишь, вождем он не стал.

— Приятно видеть, что в мире остается хоть что-то неизменное. Кстати, что ты собираешься делать теперь, под покровительством Ульма?

— Править Кланами, как и раньше. Ульм приветствует изменения — а мы всегда были их источником, встряхивая этот мир и не давая крови застояться. Но передышка сейчас весьма кстати. Безымянные все же сильно потрепали нас… — Железный Лорд закашлялся, потом снова продолжил: — И наконец-то для старых друзей нашлось время повидаться. Когда мы последний раз так с тобой сидели?

— До Призвания еще, если память не изменяет.

— Точно. Ты приезжал за помощью для того парня из драконокровных… как бишь его звали, Горен, кажется?

— Да, Горен Говорящий с ветром.

— Не слишком-то я доверяю Шайкан — не зря зовутся предателями. Но на этот раз они оказали миру немалую услугу.

— Как и мы им в свое время. Круг замкнулся.

— И ты опять в самой гуще событий. Как тебе вообще удалось ввязаться в очередную переделку, будучи на Реке Душ?

— Это долгая история. Но теперь у нас достаточно времени…

— Но почему «Глубины Кул’рата»?

В дремотной послеполуденной тишине, обычной для середины лета, этот вопрос прозвучал неожиданно. Стоит ли задумываться о таких вещах, когда солнце в зените, а на небе ни облачка — самое время найти уютное тенистое место под ближайшим кустом и уснуть, накрывшись плащом? Если только забыть о волках и о вражеской армии, напавшей на местный орочий клан…

— Что? — переспросил Каин.

— Почему «глубины»? — Старейшина обвела рукой окрестности.

Долину, по которой они шли, окружали невысокие горы, густо поросшие лесом — взгляд отдыхал на изумрудно-зеленой листве. И никаких намеков на темные бездны, глубокие пропасти и крутые скалистые обрывы, только ручей журчал невдалеке. Но и он был чересчур мал для такого громкого названия — Шайкан перешли его вброд, не замочив при этом ног.

После недолгого сосредоточенного молчания Крэйг предположил:

— Может, они были здесь во времена Кул’рата?

— Я думаю, все гораздо проще, — фыркнул Каин. — Орки. И их любовь к преувеличениям.

На рассвете Ссиззру разбудили подозрительные шорохи и сучок, упавший на голову — медуза вскинулась и схватилась за лук прежде, чем поняла, что это была всего лишь птица. Глупый комок перьев уселся на ветке обращенного в камень дерева и защебетал, не понимая, как близка была смерть. Ссиззра не тронула — пускай себе летает, вьет гнездо; птенцы очень хороши на вкус.

Другие медузы тоже забеспокоились, зашуршали чешуей по камням, подбираясь ближе. Ссиззра подала знак: нечего, мол, ложная тревога — и они с шипением поползли назад в руины, возвращаясь к своим делам.

Ни Ссиззра, ни ее сородичи не знали другой жизни и другого дома — они появились на свет здесь. Но старики рассказывали, что много-много лун назад их народ жил на теплом острове, и человек по имени Шар, вступив с ними в союз, привел предков нынешних медуз сюда, на большую землю. И здесь у них было все, чего только стоило желать — пища, которая никогда не заканчивалась, теплые солнечные места, чтобы греться и выводить детенышей, враги, которых можно убивать. Поколение за поколением медузы верно служили своим хозяевам, охраняя их жилища.

Пока однажды все не изменилось. Огонь и магия разрушали стены, земля трескалась, ее кровь лилась повсюду, смешиваясь равно с кровью врагов и тех, кто защищал город; уцелели немногие. Когда буря утихла, Ссиззра и остальные выжившие нашли только руины и пепел. Хозяева умерли — решать и жить теперь надо было самим.

И они решили. Где теперь этот остров, сказать никто бы не смог; Шар давно предал медуз, и те оставили его без защиты перед врагом. Но их дом все еще стоял, пусть и не такой, как раньше. А значит — им по-прежнему было что охранять.

Далекие звуки шагов снова встревожили Ссиззру. Та взяла лук — на этот раз уверенно, — и позвала остальных. Никто не посмеет безнаказанно ходить там, где охотятся медузы.

— Крэйг, почему ты так отличаешься от других темных эльфов? — проводив взглядом очередного Норкейн, спешащего по своим делам, спросила Старейшина Шайкан. Цитадель была многолюдной — или скорее «многоэльфной»? — как никогда.

— Что ты имеешь в виду?

— Цвет волос и кожи. Я слышала, что в уплату за союз с Тенями Норкейн отдали часть жизненной силы и потому изменились. Но почему это не затронуло тебя?

— На самом деле Союз тут ни при чем. Видишь ли, Шайкан, все дело в моде.

— Что? Темные эльфы меняют свою внешность, как фасоны нарядов? — Старейшина не удержалась от смеха — до того абсурдно это звучало.

— Так и есть, — ничуть не обидевшись, подтвердил Крэйг. — После того, как Сорвина выпила яд, ее кожа стала восково-желтой, а волосы поседели. В подражание ей многие стали принимать тот же облик, даже Найтария — та, к счастью, ограничилась лишь волосами, чтобы не выделяться. К новому веянию остался равнодушен только я да еще, может, Малькут — до Поющего Стекла такие вести не доходят. И сама Сорвина, что неудивительно, ведь для нее это было болезнью.

— Жутковатая мода. Вид действительно нездоровый…

— Это еще ничего. Лет за пятьсот до Призвания, когда стали широко известны Забытые Королевства, все начали подражать дроу. Синяя кожа в сочетании с белыми волосами — то еще зрелище, большинство скорее напоминало утопленников. Особенно когда попадалась некачественная краска с зеленым отливом.

— Той моде ты тоже не последовал?

— Не совсем… я тогда был молод и изображал Дзирта До’Урдена. Но что-то пошло не так, — Крэйг явно не желал говорить об этом дальше, и Старейшина задала следующий вопрос:

— Значит, ты один сейчас выглядишь естественно?

— Нет. Я просто старомоден, а черную краску для волос и белила достать легче всего.

— Какие же тогда темные эльфы на самом деле? — Старейшина почувствовала, что вконец запуталась.

— Разные, как и люди. Но мои сородичи ни за что в этом не признаются даже самим себе — если только в моду не войдет естественность…

То, что лежало на погребальном костре, уже не было его семьей — пустые изуродованные болезнью оболочки. Но Рейт смотрел на языки огня, подбирающиеся к телам, не отводя глаз и не замечая ничего: ни едкого дыма, ни запаха горящей плоти, ни монотонного пения жреца.

Кровный жар. Он добрался до темных эльфов едва ли не раньше, чем слухи о нем, и тут же начал отнимать жизни. Заразились немногие, но в настоящий ужас приводило то, что эта болезнь поражала непредсказуемо, и никакого спасения не было. Алхимические зелья, заклинания, ритуалы — все впустую.

Рейт знал это лучше, чем кто-либо еще.

Многие бежали в храм, вымаливать прощение у разгневанного бога, но молитвы помогали не сильнее, чем лекарства. Кто-то, отчаявшись, проклинал Нора за то, что тот обрек своих детей на смерть — Рейт знал, что Нору слишком наплевать на них, чтобы насылать болезнь; глупо считать себя особенными. Говорили, что кровный жар поражает только тех, в ком нет хотя бы крупицы магического дара, не делая различий между народами. В это Рейт верил — ни его жена, ни сын магией не владели. Еще неделю назад он жалел, что мальчик не унаследовал его талантов — теперь жалел, что обладал ими сам. Зачем, если его семью они не спасли?

Утешало — насколько вообще могло хоть что-то утешать — только одно. Жена Рейта так и не узнала, что их ребенок умер; она впала в беспамятство раньше и больше уже не приходила в себя до конца.

— Теперь твои близкие в руках Нора, — прошелестел жрец за спиной. Рейт не удостоил его и взглядом.

«Они предпочли бы мои руки».

Сосуд Души нечасто могла назвать себя счастливой, но сегодня был именно такой день. Армия Королевства отступила, и Вестгард шумно праздновал победу, прославляя свою правительницу и ее братьев и сестер. На главной площади пели баллады — как о доблести Шайкан в бою, так и о мудром правлении, возродившем страну; в каждой таверне, где собирались защитники Вестгарда, поднимали кружки за здоровье Сосуда Души; ей даже подводили детей для благословения.

И, встречая повсюду теплые взгляды и сердечные улыбки, Сосуд Души едва удерживалась от слез. Ради нее эти люди пошли против прежней власти, пусть Хаймарк никогда особо о них и не заботился; они не забыли сделанное ею добро. Правду говорят — Вестгард умеет отвечать взаимностью тем, кто его полюбит. Настроение ей не портил даже Утрехт с его подобострастным «ваше высочество», вставляемым после каждого слова.

— Сестра, — Бор ткнул ее в бок, вовремя сбив патетический настрой. — А ведь теперь Вестгард не подчиняется королю. Тебя следовало бы называть «ваше величество».

— Только попробуй проболтаться об этом Утрехту, — прошипела ему на ухо Сосуд Души. — Тут же отрекусь от престола. В твою пользу.

— А ты о чем мечтал? Тоже об очаровательном наемнике, который забрал бы тебя куда подальше?

— Очень смешно.

Тахар, Ангар Арандир, SpellForce 3

— Эй, красавчик, — женщина в доспехах наемницы пришпорила норовистого коня и подмигнула ошеломленному Ангару, тряхнув копной роскошных рыжих волос. — Я тебя давно приметила. Не хочешь отправиться в дальнее путешествие? Если ты понимаешь, о чем я. Такой цветочек не должен чахнуть зря…

Юноша, не отводя от нее восхищенного взгляда, сглотнул и часто-часто закивал — он не мог вымолвить и слова; наемница многозначительно улыбнулась, протянула ему руку и…

— …Арандир, — монотонно пробубнил наставник. — Как складывались политические отношения Нортандера с другими странами Фиары после войны Шести Народов?

Ангар разлепил веки и резко выпрямился, едва не уронив увесистый том, за которым прятался от бдительного ока учителя. До конца занятий было еще далеко…

— Могу я спросить тебя кое о чем? — поинтересовалась Тахар. Вообще-то она собиралась спросить Аренор о Железных Соколах, но этот вопрос занимал ее не меньше.

— Смотря что ты хочешь узнать.

— У тебя есть второе имя?

— Что? — нахмурилась верховная смотрительница Аренор.

— У твоей сестры, леди Майры Утран, есть второе имя — Эмелина. А у тебя?

— Есть, — сказала Аренор, немного помедлив. — Розамунда.

— «Леди Аренор Розамунда Арандир»… Звучит странно.

— Это звучит ужасно. К счастью, Соколам хватает только одного имени, и я оставила себе первое.

— Разумно. «Верховная смотрительница Розамунда» не так впечатляет.

— Никогда бы не подумал, что стану тосковать по мадам Скукотище, — протянул Катрас, уныло глядя куда-то в сторону, чтоб не встречаться с немигающим взглядом единственного глаза Лилиат. — Вот уж верно, все познается в сравнении.

Он не ждал хоть какого-нибудь ответа, но Лилиат внезапно спросила:

— Кто такая «мадам Скукотища»?

— Одна очаровательная Железная Соколица, — пояснил Катрас. — Ее постная мина до сих пор снится мне в кошмарах. Вы бы здорово поладили; мне в последнее время поразительно везет на человеческих женщин — упертых фанатичек с предубеждением к темным народам. Хотя должен признать, если ее и посещали такие же навязчивые фантазии насчет пики и моей задницы, она их не высказывала.

— Может быть, ты просто не успел взбесить ее как следует, — татуированное лицо Лилиат исказилось — при живом воображении это можно было принять за усмешку.

— О, — встрепенулся Катрас. — А я думал, что твое чувство юмора совсем безнадежно.

— Заткнись, — отрезала Лилиат. — А с твоей мадам мы еще поговорим — Железные Соколы до сих пор упорствуют, отказываясь принять истинный Свет.

— Я бы посмотрел на вашу встречу, — Катрас ухмыльнулся, в красках представив себе эту картину. — Ничего личного, Лилиат, но на тебя я бы свой последний заработок не поставил.

Но Лилиат уже не слушала, перестав обращать на него какое-либо внимание — к ней спешил вестник Праведного Света с очередным донесением.

— Такой участи не заслужила даже Аренор, — вздохнул Катрас, проводив уходящую Лилиат взглядом.

— Хотя я, вероятно, не лучший экземпляр: я не ем детей, не совокупляюсь с трупами и не провожу дни напролет за бормотанием грозных заклинаний.

SpellForce 3

Утро во Всесвете было солнечным, теплым и безмятежным — днем напряжение накрывало этот город, словно огромный стеклянный купол, но сейчас все было спокойно. Катрас Вир’Тарт неторопливо шел по улице, то и дело останавливаясь на пару мгновений, чтобы полюбоваться красивым зданием или просто закрыть глаза и немного постоять под нежными золотистыми лучами. Спешить было некуда — богач-коллекционер, нанявший Катраса и его отряд, так рано не поднимался, встреча предстояла после полудня. Тем временем Катрас обдумывал предстоящее задание. Клинок Аонира — само по себе суровое место… Искать в этой пустыне что угодно, даже с картой, не легче, чем иголку в стоге сена; а орды нежити — и те, кто до сих пор с ними там сражается, если легенды не врут — эту задачу вряд ли упростят. Но ради награды, более чем щедрой (что само по себе внушало серьезные подозрения по поводу задания) рискнуть стоило. За то Палачам и платят, чтоб те выполняли трудную работу с — чего уж там — явным противозаконным душком, верно ведь?

Приближающиеся плач ребенка и сердитый женский голос оторвали его от размышлений; Катрас поморщился — эти звуки резали ему слух. Очень скоро показались и их источники: мальчик лет пяти, размазывающий слезы по чумазому лицу, и девушка — молодая мать, старшая сестра? — которая куда-то тащила его за руку и попутно пыталась унять, перемежая посулы с угрозами.

— Перестань сейчас же! Или темный эльф, — ткнула она пальцем в сторону Катраса, — заберет тебя и съест.

— О, я не питаюсь младенцами, — Катрас послал им одну из своих самых лучезарных улыбок, — Предпочитаю молодых человеческих женщин посочнее… — и хищно щелкнул зубами.

Девушка покраснела, поспешно подхватила затихшего от изумления ребенка и сбежала, едва не врезавшись по пути в здоровенного орка, одного из Палачей, который неслышно следовал за командиром в качестве охраны.

— Теперь она позовет стражу, и нас вышвырнут из города, — заметил тот — без особого, впрочем, беспокойства, — подойдя к Катрасу.

— Не смог отказать себе в таком удовольствии. А под покровительством нашего достопочтенного нанимателя бояться нечего — во Всесвете собралось достаточно всякой швали, чтобы отряд наемников вроде Палачей чудесно вписался в сложившуюся картинку.

— Как удачно для нас.

— Несомненно. А потому не мешало бы развеяться как следует, прежде чем отправиться в пустыню… Посмотрим, что еще, кроме такого сомнительного завтрака, этот прекрасный город может нам предложить.

Душа Эйрев была белой — как раскаленное железо в горне, как солнце в полдень. Но на этот свет Рейт смотрел, не отворачиваясь и не закрывая глаз, будто мореход, наконец отыскавший маяк в ночной мгле.

Белым был туман на рассвете дня, ставшего началом их новой жизни, и белыми были простыни, на которых Эйрев и Рейт лежали.

Белой была мантия, подаренная ему Эйрев. «Тебе к лицу», — говорила Эйрев, любуясь его отражением в зеркале, — «носи всегда, это твой цвет», — и лишь смеялась, когда Рейт ворчал, что в походе он будет выглядеть неуместно и глупо.

Белым было ее лицо, неживое от потрясения и боли.

И свет, в который Рейт шагнул, не оборачиваясь, тоже был белым.

В детстве Тахар подолгу стояла возле зеркала, рассматривая свое лицо и пытаясь найти в нем хоть что-то, что могло бы быть унаследовано от никогда не виденной матери. В доме нигде не висел ее портрет, и Исамо никогда ничего о ней не говорил, лишь сухо обронил однажды «умерла, когда ты родилась».

Тахар росла почти полной копией отца — те же серо-зеленые глаза, те же прямой нос и тонкие губы, — но она снова и снова трогала свои пухловатые щеки, осыпанные бледными веснушками, и вечно спутанные светло-русые волосы — может, именно такие были у матери? По крайней мере, ей нравилось так думать. Это лучше, чем совсем ничего.

Повзрослев, Тахар перестала гадать — время, а еще больше опыт, так изменили черты ее лица, что она уже ни на кого не была похожа, разве что на себя саму. И ее это вполне устраивало — наследия, чьего бы то ни было, в жизни Тахар хватало и без того.

Теперь же из каждого зеркала на нее смотрят черные глаза мертвой Андры.

Урия был моим другом еще со времен битвы за Фиару, когда мы оба сражались за будущее Эо в рядах Ордена Зари — тогда он спас мне жизнь однажды.

Через несколько лет я отплатила ему тем же, мы вместе отправились в путь, чтобы закончить начатое и уничтожить Круг раз и навсегда — и кто знает, сумела бы я дойти до конца, если бы Урии не было рядом, если бы мы не разделяли эту ношу?

Что еще я могу рассказать вам о нем? Урия действительно был рыцарем, по духу и по делам, не только потому, что носил алые доспехи. Чистая душа и доброе сердце; порой этот идеализм казался наивным, но искренность и вера — никогда. Они-то и были его броней на самом деле — и моей тоже.

В хрониках напишут о храбрости и благородстве Урии, паладина Ордена Зари, о его последней битве и о том, как он пожертвовал собой, чтобы спасти принцессу Элию.

Но в них не напишут одного — что я любила его всем сердцем.

Новый вихрь играючи разметал копну сена, не убранную под навес, и генерал Ирион неодобрительно покачал головой. Будто мало Семи Башням несчастий — еще и эта буря… Ветер быстро разнесет заразу по городу, и чума вспыхнет с новой силой.

Старая рана мучительно ныла, призывая уйти из-под хлипкого навеса в теплый штаб, к очагу и кружке эля. Но Ирион не двигался с места, словно одно его присутствие могло что-то изменить. Словно буря причинит меньше вреда, если он будет наблюдать за ней. Как жаль, что даже генерал не в силах приказывать погоде!

Алое знамя с золотым орлом Хаймарка трепетало на крыше штаба, борясь с порывами ветра; те солдаты, которых, как Ириона, буря застигла во дворе, не сводили с него глаз. Их верный товарищ, символ доблести королевской армии… Как и они, знамя сражалось так же стойко — и всегда побеждало.

Налетевший шквал с легкостью сорвал красный лоскут с флагштока. Ирион оцепенел, не веря своим глазам — это знамя прошло вместе с ними через сотни боев, и ничто не могло ему повредить.

— Тиара, помилуй нас, — пробормотал кто-то рядом.

— Это дурной знак! — начались перешептывания. — Королевство падет…

— Вы воины Хаймарка или суеверные старухи? — взяв себя в руки первым, рявкнул Ирион. — Живо в казармы! Не на что тут глазеть.

Некоторые из солдат воспряли, но остальные выглядели все так же подавленно, и, положа руку на сердце, Ирион не мог их винить. Дело не только в знамени: чума оставила от ополчения города жалкие крохи, а выжившие ослабли, как котята, и пали духом; слухи о новой войне с темными эльфами, понятно, храбрости им не добавляли — несмотря на то, что правды в этих слухах не было ни капли.

Ирион и сам на миг задумался — что, если это действительно знамение? Что, если вся мощь и слава Хаймарка пропадет так же, в один миг, безвозвратно?

Нет, какая глупость — это всего лишь ветер. Знамя унесло куда-то на север — завтра, когда буря утихнет, нужно послать солдат, они найдут его и вернут на место.

Дети мирно спят на руках у Сенвен, завернутые в ее тонкий плащ — один на двоих; она прижимает их к себе, не торопясь передать Элуне, и тихо напевает последнюю песню. Шепот и Шторм, брат и сестра — маленькие личики пока еще совершенно одинаковы, но Сенвен ни за что их не перепутает.

Они крепко цепляются за жизнь, данную им помимо воли, по прихоти темного эльфа, рожденные в тысячелетних льдах, безо всякой помощи, омытые снегом и закаленные драконьей кровью.

Но здесь слишком холодно, и долго им не продержаться. Это не место для детей — им нужны огонь в очаге и крепкие стены, Сенвен же не может дать им ничего, кроме своей любви, да еще песни, которая убаюкивает не только Шторм и Шепота, но и дракона.

Ее детям предстоит многое вынести — Сенвен смутно различает образы великих испытаний сквозь туман, в котором кроется будущее, но чтобы это понять, дар предвидения не нужен.

И еще Сенвен знает, что больше их не увидит.

— Расскажи им обо мне, Элуна… — говорит она, протягивая свою ношу жрице, -…когда они достаточно вырастут, чтобы понять.

— Как тебя по-настоящему зовут? — спросила Ирия, когда Грейфелл и тюрьма остались далеко позади, и они рискнули остановиться на привал, перед тем как продолжить путь к Надежде Фарлорна. В конце концов, надо ведь знать, с кем имеешь дело, верно? Не то чтоб нынешняя переделка не помогла это выяснить, но простого любопытства еще никто не отменял.

— Тахар, — буркнула в ответ «дочь предателя», пытаясь развести костер. Дрова были безнадежно сырыми — недавний ливень помог беглецам скрыться и избавиться от вони канализации, но зато, похоже, лишил возможности согреться и обсохнуть. Что ж, нельзя же всего сразу требовать.

— Нет, я уже знаю твою фамилию. Как твое имя?

— Это и есть мое имя, — голосом Тахар запросто можно было бы высушить злополучные дрова.

— Погоди-ка... — свела брови Ирия. — «Тахар Тахар»?

— Исамо не очень-то заморачивался на этот счет.

— Оу... — честно говоря, Ирия даже не знала, что ответить. То есть она и не предполагала, что Тахар-старший был заботливым и любящим семьянином — у Тахар, надо полагать, имелась более веская причина пойти против отца, чем дурацкое имя. Но собственный отец Ирии хотя бы не назвал ее «Алатэаль» — и на том спасибо. — Ну, сочувствую, наверно.

— Все в порядке, — ухмыльнулась Тахар. — Мне имя все равно не нужно — ты первая за восемь лет, кто спросил.

— Посмотри-ка во-он туда, — с видом заговорщика прошептал Катрас на ухо Кайяу, когда они прогуливались по террасе Серой Цитадели. — Только осторожно, не крути так головой, не то спугнешь.

Кайяу проследил за его взглядом, но ничего необычного не заметил — только Рира беседовала о чем-то с эмиссаром Джаарусом, время от времени отхлебывая пиво из огромной кружки.

— И что? — пожал он плечами. — Рира приходит сюда каждый день, здесь ей нравится больше, чем во дворце. Все знают, где ее искать, и эмиссар Джаарус тоже — наверное, он хочет обсудить с ней наше задание в Виндхолме.

— О нет, мой юный друг, — тем же тоном продолжил Катрас. — Мы застукали их на свидании.

— На свидании? — переспросил Кайяу. С Катрасом не всегда поймешь, говорит он серьезно или просто шутит.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы Джаарус выходил из дворца? Как думаешь, ради чего еще он может наконец оторваться от послов и приемов, а Рира — от своего бренди? Смотри, смотри, как цветет наша прекрасная леди, — словно в подтверждение, до них донесся хриплый смешок Риры. Джаарус тонко улыбнулся, и Кайяу почудилось, что это была не одна из тех вежливых улыбок, которыми он награждал остальных обитателей Серой Цитадели.

— Голову на отсечение даю, эту ночь кое-кто проведет не в одиночестве, — пробормотал себе под нос Катрас. — Им обоим только на пользу пойдет.

Кайяу залился краской. Может быть, он и вправду слишком неопытен и не понимает таких вещей, но…

— Но, Катрас… они же просто разговаривают.

— Честно говоря, я всегда мечтала стать леди-маршалом при королеве — но эта роль была уготована Ангару.

Аренор, SpellForce 3

— Мне интересно, Катрас — ты всегда хотел стать предводителем наемного отряда?

— Вообще-то нет. Мальчишкой я мечтал служить Слову, стать дипломатом. Мысли о том, каково это — видеть диковинные страны и пожимать руки влиятельным особам, — завораживали меня.

Ирия, Катрас, SpellForce 3 — Soul Harvest

Аудиенцию с темноэльфийским послом леди-маршал назначила в военном зале: во-первых, не мешало напомнить Царству, что Нортандер, пусть и истерзанный восстанием, все еще остается сильной державой — может, суровые взгляды древних полководцев, увековеченных в камне, хоть немного собьют спесь с нового посла. Во-вторых, это значительно сокращало церемониал, а лишнего времени на расшаркивания у Аренор не было; аудиенции и раньше проводились здесь, ничего удивительного.

А в-третьих, она не могла ступить в тронный зал без мысли о королеве Айлит, недвижимо лежащей в своих покоях. Аренор Арандир носила сейчас титул «королевы-регентши», но сесть на трон не находила в себе сил — словно так она подтвердит, что для законной правительницы не осталось никакой надежды. Глупо, но эту слабость, одну из немногих, Аренор так и не смогла в себе побороть. Отрицать это было не менее глупо, и потому леди-маршал предпочитала находиться на своем месте.

Новый посол, сэр Катрас Вир’Тарт, был выходцем из низов — тем не менее он сумел пробиться в касту Слова и быстро сделал неплохую карьеру, если только источники Аренор донесли правду. «Умен, хитер, искусен в обращении с оружием и крайне опасен» — так говорят о большинстве темных эльфов, и она, хоть и приняла эти сплетни к сведению, отнеслась к ним с недоверием. Мнение о ком бы то ни было Аренор составляла сама.

Впрочем, на сей раз она была склонна все же поверить сплетням. Двигался сэр Катрас легко и грациозно — но опытным взглядом Аренор определила, что топор, который ему пришлось оставить перед аудиенцией, он носит совсем не для красоты. Едва ли подходящее оружие для дипломата, но, кроме острого ума и не менее острого языка, темный эльф наверняка затаил и что-то еще — складки модной мантии для этого подходили как нельзя лучше. С его лица не сходило выражение глубокого почтения, но во взгляде мелькало нечто дерзкое, почти неуловимое. Мысленно усмехнувшись, Аренор отметила, что длинные белоснежные волосы Катраса ухожены лучше, чем ее собственные — об этом, разумеется, шпионы не докладывали.

Аренор с коротким приветствием протянула ему руку — для пожатия, однако сэр Катрас поднес ее к губам и едва ощутимо поцеловал кончики пальцев, коснувшись лишь воздуха над ними.

— Леди-маршал Арандир, — в голосе темноэльфийского посла было что-то схожее с мурлыканьем большой кошки — кошки довольной, сытой, и потому до поры до времени прячущей когти. — Теперь я вижу, что слухи, превозносившие не только ваш ум и военный талант, но и красоту, не лгали.

Аренор пропустила эти слова мимо ушей, она знала цену таким комплиментам — обычная вежливость дипломатов. С языка посла сочился мед, но глаза оставались холодными и расчетливыми.

Что Высокому Отцу нужно от Нортандера на этот раз, интересно знать?

Не для того же сэр Катрас прибыл сюда, чтоб расточать похвалы ее внешности.

— Скажите, пожалуйста, госпожа темный эльф, не замерзли ли вы?

Джаред, SpellForce 2 — Shadow Wars

— Знаешь, а так действительно намного теплее, — Найтария потянулась и по-кошачьи довольно сощурила глаза на восходящее солнце.

— Я же говорил, — расплылся в улыбке Джаред. Он и не думал, что сможет уговорить темную эльфийку, но эта ночь выдалась особенно холодной, и желание согреться перевесило гордость. А бдительной Лии на сей раз рядом не оказалось…

— Вот, можешь забрать свой плащ обратно, — одним движением Найтария высвободилась из объятий грубой шерстяной ткани. — Спасибо.

Тело Майры уже унесли, теперь им займутся могильщики. Ее забальзамируют и отвезут домой — не во владения Арандиров, где Майра выросла, а в ее собственные земли, которыми она правила год за годом, — и положат в склепе рода Утран рядом с первым мужем. Это все, что Ангар мог теперь для нее сделать.

— Я сожалею о вашей утрате, лорд Арандир, — Вейланд Халлит счел уместным выразить соболезнования брату покойной жены. — Судьбе не было угодно, чтоб наш брак с леди Майрой продлился долго, я не успел узнать ее так, как вы, но после ее гибели мир потерял многое.

От одного этого голоса Ангару захотелось разбить Вейланду лицо в кровь — если он о чем-то и сожалеет, то лишь о том, что не успел обзавестись наследником от Майры, чтобы подкрепить свои притязания на земли Утран. Но Ангар сдержался, пусть и с трудом: сорваться, особенно сейчас, было бы недостойно, он и так наговорил лишнего Тахар. Не услышав ответа, Вейланд отошел прочь с притворным пониманием во взгляде.

Ты был ее мужем, пусть всего неделю. Почему ты не уберег ее? Не из любви, но ради долга, да хотя бы ради своих амбиций! Что ты сделал — или не сделал — такого, что Майра решила покончить с собой?

Было легко и просто переложить вину на кого-то другого, но Ангар знал, что винить следует лишь его самого. Это он предпочел закрыть глаза и отстраниться от выбора, предоставив Тахар решать судьбу Майры, отдать чужому равнодушному человеку, хоть и с ее согласия; он не понял, насколько опасно ее состояние, не заметил тревожных признаков, не успел вовремя, не удержал от прыжка, не…

Прости меня, Майра. Я подвел тебя.

«Пожалуйста, не думайте, будто во всем виноваты вы» — так начиналось ее последнее письмо. Даже перед смертью Майра хотела защитить тех, кого любила, избавить от вины, когда сама нуждалась если не в защите, то в помощи. Из них троих она всегда была не только самой миролюбивой, но и самой сильной. И все же Ангар винил себя.

Аренор перехватила его взгляд — в ее глазах не было слез, лишь та же растерянность, что и у него. Ангар не отвернулся.

Многие сказали бы, что у него осталась вторая сестра, и в том увидели бы утешение, как будто так легко заменить одну сестру на другую; как будто пустоту, оставшуюся в их семье после смерти Майры, можно заполнить хоть кем-то.

Но Аренор тоже чувствовала эту пустоту — и эту вину.

Сквозь тонкую, еще не оплывшую ледяную стену пробиваются лучи солнца. Сенвен ежится, кутается в плащ — не от холода, ей уже давно не страшна никакая стужа; она слишком хорошо помнит, как разбилась эта стена под ударами Фиал Дарг, и длившаяся веками песнь оборвалась в один миг. Но теперь на покинутую арфу натянуты новые струны, и они звенят снова под ловкими пальцами — пока еще неторопливо, не в полную силу.

— Сенвен, — тихий рокот заполняет их убежище, не заглушая при том пение струн.

Эйрин редко говорил с ней, Сенвен уже и забыла этот голос — в последний раз она слышала его в тот день, когда навсегда оставила родину. Они общались мысленно, если в том была нужда, но чаще понимали друг друга без слов.

— Я слышу тебя, Несущий Холод.

— Ты можешь уйти, если пожелаешь, вновь вернуться в свои леса. Я не отниму у твоего народа то, что однажды даровал ему.

Пальцы Сенвен замирают в воздухе, вместе с музыкой остановилось само время.

— А что будет с тобой?

— Долгие годы я знал тебя, слышал твою песнь. Память об этой песне избавит меня от одиночества и будет согревать мои сны до конца времен.

В памяти Сенвен снова проплывают леса Финон Мир в их первозданной красоте, она слышит голоса и смех своего народа, чувствует терпкий вкус ягод и прохладу родниковой воды. Вспоминает она и Тирганах, лица жриц и послушниц, поколениями служивших ей.

Деревья, что когда-то Сенвен посадила сама, давно истлели и проросли новыми семенами. Мир изменился, рассыпался на куски, он совершенно не похож на тот, который Сенвен оставила навсегда, чтобы спасти — но она все еще может узнать его заново и полюбить. Этот новый мир жесток — Сенвен не помнит, был ли так жесток старый, или ей просто хочется верить, что нет, — ее народ всегда будет нуждаться в мудром слове и твердой руке, они с радостью примут свою королеву.

Но те, кто может править, найдутся и без нее. Легенда этому миру нужнее, чем очередная королева — красивая сказка о стойкости духа и великой жертве, песня из тех, что хорошо звучат в беззвездные ночи у костров в Финон Мир. Живая Сенвен, женщина из крови и плоти, даже Перворожденная, неизбежно развеет очарование легенды — а Эйрин из воплощения самой Зимы, древнего благородного существа, превратится для смертных в чудовище, которое можно убить. Вряд ли хоть кому-то удастся преуспеть, но покоя он уже не узнает.

Сенвен качает головой и снова трогает струны арфы:

— Мое место здесь, Эйрин.

Дракон медленно прикрывает лазурные глаза, будто соглашаясь. Тихая музыка уже навеяла ему легкую дрему, дыхание стало размеренным и спокойным, как шум прибоя.

И в унисон с этим дыханием в теле Сенвен бьется иная жизнь. Новый мир не для нее, но он оставил на ней след.

Глубоко вдохнув морозный воздух, она начинает петь.

- Давным-давно жил-был мальчик из рода темных эльфов. Подобно всем темным эльфам в Калаброке, однажды он оказался на койке в сырой комнате, вырубленной в скале и провонявшей потом, плесенью и капустой.

Катрас, SpellForce 3 — Soul Harvest

На ужин в Коммуне, как и вчера, и позавчера, и неделю назад, была тушеная капуста. Бледная, водянистая, отвратительно-склизкая, недосоленная — помощники смотрителей не очень-то утруждали себя готовкой, — но выбирать не приходилось. Катрас отвоевал свою миску, устроился на грубой скамье, растолкав товарищей, и взялся за еду. Теперь ему не нужно было давиться и обжигаться, быстро заглатывая горячую капусту, пока не отняли, но мешкать тоже ни к чему. Он страшно проголодался за день.

Наесться капустой было невозможно, она бесследно исчезала в пустом животе, начинавшем разочарованно урчать на все лады сразу после ужина — но это лучше, чем совсем ничего. Оставался только запах, напоминавший о днях стирки, когда грязное белье кипятили в котлах — вполне возможно, тех же самых, где обычно тушилась капуста. Он намертво въедался в каменные стены, смешиваясь с запахами сырости, плесени и страха — этой вонью, казалось, пропиталось само слово «Коммуна».

Запив последний кусок капусты остатками воды прямо из миски, Катрас мысленно поклялся, что ни за что не станет есть ее по доброй воле, когда вырастет. Уж лучше сушеные грибы, их ничем не испортить.

А если у него вдруг появятся дети, то они никогда не будут жить здесь, получая затрещины от смотрителей и отбивая кулаками каждый ужин.

* * *

Капуста полезна для здоровья — так говорили и родители, и няня, и гувернантка, спорить с ними Аренор не собиралась. Благородные леди едят то, что им дают, и не забывают сказать «спасибо». А кроме того, это вкусно, и пусть Ангар морщится и вылавливает из капусты кусочки мяса. Пока он ковыряется в тарелке, десерт достанется ей первой.

Рот немного жгло от перца, и Аренор запивала еду яблочным соком. Была осень, взрослые пили сидр, а детям доставался сок — и свежие яблоки, конечно. И пирог на сладкое, но для этого сначала нужно доесть капусту. На дне осталось чуть-чуть соуса, разбавленного водой и смешанного с перцем и пряной зеленью, но тут уже ничего не поделаешь — вытирать тарелку хлебом неприлично, даже если очень хочется.

Аренор вдруг вспомнилось, как сегодня они с отцом ездили посмотреть на сбор урожая в ближайшей деревне. Крестьяне рубили капусту — может, даже ту самую, которую подали на ужин вечером. Чумазая девчонка хрустела кочерыжкой, с любопытством глазея на лорда с дочерью; было похоже, она собиралась что-то сказать, но не решалась. Аренор пристально посмотрела на нее в ответ, и та, застеснявшись, бросила свою кочерыжку и убежала.

Не то чтобы Аренор тоже хотелось попробовать. Но сырую капусту к столу не подавали ни разу — интересно, какая она на вкус?

— Отец, — Аланна стояла на пороге библиотеки. — Можно спросить?

— Да-да, — полурассеянно отозвался Исамо, жестом разрешив ей войти. Няньке следовало лучше присматривать за ребенком, но он пока не был занят чем-то важным и вполне мог уделить девочке немного времени. Возможно даже, вопрос будет не совсем глупым — пора уже найти ей учителя, и если выйдет толк, то лет через десять-пятнадцать можно заняться ее образованием и самому.

Аланна закусила губу, помедлила еще немного — и наконец спросила:

— Где моя мама?

Серые с прозеленью глаза, его собственные, пытливо глядели на Исамо в ожидании ответа, и он смешался на миг. Меньше всего он ждал этого вопроса. Ну да, у каждого ребенка есть отец и мать. Что может быть естественнее?

Когда Аланна была совсем мала, Исамо подолгу стоял над ее колыбелью и смотрел, смотрел, пытаясь понять — человеческое ли это дитя или же существо вроде той Создательницы, до сих пор пребывающей в стазисе в его лаборатории в Оке? Стоило ли оставить там и ребенка? Но нет, в глубине души Исамо знал, что не смог бы этого сделать. Разумеется, любой из его коллег отдал бы руку за возможность наблюдать, как развивается первый — и, вероятно, последний — потомок человека и Создателя. Дело было даже не в том: она — его дочь, хоть и рожденная не от его плоти. Зачинать детей обычным способом может любой крестьянин, он же сотворил ее, как ученый. Это гораздо ценнее. Пусть он не добился желаемого, не получил силу архипламени… что ж, не все опыты заканчиваются удачно.

Аланна росла, становясь все больше и больше похожей на отца; Исамо знал только по книгам, какими должны быть простые дети, но более опытная нянька не заподозрила ничего — ребенок как ребенок, тихий и серьезный не по годам, ну так что с того? Постепенно Исамо пришел к выводу: гибриды Создателей и людей практически ничем от последних не отличаются (или же не отличается только этот?), и перестал вести дневник наблюдений.

— Она умерла, когда ты родилась, — сказал Исамо, вынырнув из своих мыслей.

Смерть при родах — не такая уж и редкость, верно?

И в какой-то степени это даже было правдой. Создательница исполнила свою роль, теперь она для него бесполезна — а значит, все равно что мертва.