Ренья (джен)

Ренья любовалась цветами — белыми, крупными, с желтыми сердцевинками; они словно парили среди воздуха и солнечного света, в полном спокойствии — даже свежий ветер их не колыхал. Она видела эти цветы каждый день, но не переставала восхищаться ими.

Мир Реньи был и велик, и мал. Много удивительного и странного окружало ее: шумы, голоса, образы, очертания, ощущения — все огромное, величественное, но не подавляющее; иногда — пронзительно-ясное, как порыв морозного ветра, иногда — размытое, как обрывок тумана на заре. Одно перетекало в другое, плавно и неспешно, а может, в мгновение ока — Ренья не вела счета времени. И на свету, и в темноте ее глаза были достаточно зоркими, чтобы без устали смотреть вокруг, каждый раз замечая что-то новое, не упуская ни одной мелочи. Даже мимолетная тень могла многое значить, упав, например, на один из любимых видов Реньи — пруд, на берегу которого склонялись к воде кроны деревьев, а рядом пышно цвели розовые кусты, и на горизонте парил, почти сливаясь с небом, многобашенный замок. Но ни попасть туда, ни узнать, где же заканчивается все это, и что лежит дальше, Ренья не могла: ей не под силу было сдвинуться с места. Иногда, в полумраке одиночества и уныния, она думала — там нет ничего, кроме холода и пустоты, но чаще представляла себе равнины без конца и края, заросшие высокой травой, и башни, царапающие острыми шпилями облака.

Среди цветов показалась фигура, и Ренья мысленно потянулась к ней. То была Сущность — подобная ей самой, хоть и во много раз больше. Сущность была рядом с самого начала; первое, что осталось в воспоминаниях Реньи — прикосновения, наполняющие все тело жизнью, бледное сосредоточенное лицо, глубокий, но не оглушающий голос, называющий ее по имени — единственное слово, какое Ренья сумела понять.

Сущность постоянно исчезала и затем возвращалась снова, заполняла все пространство своим присутствием, меняла мир вокруг, как хотела — по мнению Реньи, хаотично и безо всякого смысла, но и в этом была красота. Разве не завораживает солнце, зажигающееся и гаснущее по одному мановению руки? Или монотонный стук, чем-то похожий на шум дождя, только без неприятной сырости, особенно когда он прерывается время от времени, и легкое касание ерошит волосы?

Сущность взяла Ренью в руки, как часто делала. Миг вознесения на головокружительную высоту нравился Ренье не меньше, чем уют и покой в чаше ладоней, бережные прикосновения и голос, произносящий странные слова. Она смотрела в темные глаза Сущности, пронизываемая теплом, от которого когда-то появилась на свет. Но к нему примешивалось еще желание задать вопросы, понять наконец:

«Зачем я живу? Что еще есть в этом мире?»

Тело Реньи обволокла мягкая пелена. Потом осталась только чернота — ни звуков, ни зрения, ни ощущений.

* * *

— Так, кажется, все собрала уже, — войдя в комнату, девушка огляделась — медленно, словно прощаясь. Ее взгляд скользнул по выгоревшим обоям в ромашках, по сбившейся занавеске у распахнутого настежь окна, по околофэнтезийному пейзажу в деревянной рамке (жаль, с собой не забрать, уж очень громоздкий), и остановился на сидевшей на столе тряпичной кукле — последнем, что еще не было упаковано для переезда.

Девушка взяла куклу в руки; ощущение невесомого, мягкого и теплого тельца в ладонях отогнало остатки неуверенности. Ренья была творением ее рук, не игрушкой, не украшением дома; творением, созданным ради воплощения пришедшего из ниоткуда замысла, несовершенным, но любимым еще до окончания работы. Черно-серебряное платье скрывало слишком хрупкий каркас, который не стал крепче ни от обмотки пряжей, ни от обтяжки — о том знала только она сама, и, поправляя Ренье подол, с нежностью задерживала руку на очертаниях безвольных, тонких ног, немым укором проступавших сквозь складки ткани. Порой ей думалось, что Ренья похожа на нее (или наоборот?), и не только внешностью — обе болезненно худые, одетые в черное, с задумчивым лицом; но это не удивляло, ведь что же еще она могла вложить в Ренью, кроме себя самой?

Оставить Ренью здесь, совсем одну, было никак невозможно. Да и сама она желала видеть хоть одно знакомое лицо в чужом городе, где нет ни родных, ни друзей; не разлучаться хотя бы с одним близким существом. Изучать мир, искать в нем свое место легче вдвоем — почему бы им не составить компанию друг другу?

Девушка заглянула в глаза Реньи — нарисованные просто, едва ли не примитивно, но она каждый раз улавливала в них новый оттенок выражения, как мать — в пустых глазах младенца. Сейчас ей привиделся проблеск жажды перемен, но, скорее всего, то было отражение ее собственных мыслей.

— Мы поедем в другое место, — сказала она, осторожно заправив Ренье за острое ухо выбившуюся прядь темных волос. — Надеюсь, нам будет там лучше. Жаль, я не могу спросить тебя на этот счет.

Ренья, как и всегда, не ответила, поглощенная вечным созерцанием.

Попавшийся под руку серый шелковый платок напомнил девушке погребальные покровы, но более надежного способа уберечь кукольное тело в тесноте и давке среди вещей придумать не получилось; устроив тщательно завернутую Ренью в сумке, она застегнула молнию.

Их путешествие только начиналось.