Первинка (джен)

Первинка слишком поздно поняла, что не рассчитала свои силы. Понадеялась на молодые быстрые ноги, теплый плащ и удачу, которая не оставляла ее даже в последнее время. Но усталость навалилась неожиданно, еще на середине пути, в самый глухой и безнадежный час. Ее охватил холод, зубы стучали, ступни стали совсем ледяными, и как она ни куталась, все равно не могла защититься от порывов злого ноябрьского ветра.

Надо отдохнуть, иначе ей не дойти. Что может быть нелепей, чем замерзнуть и пропасть вот так, в родном Шире, на расстоянии приятной послеобеденной прогулки от дома! Первинка выбрала место посуше и устроилась между корней большого вяза. Она сжалась в комочек, плаща как раз хватило, чтобы завернуться в него полностью. Если б только можно было развести костер… Но об этом и думать нечего. Первинка затаила дыхание и прислушалась. Нет, ничего, все тихо. Холод не даст уснуть, она просто подождет здесь немного и двинется дальше.

Эти странные приступы слабости стали случаться все чаще. А ведь она совсем молода. Младше ее в их семье только Пиппин, да и то на три года всего. Прошлой осенью он ушел, в конце сентября. Первинка почему-то думала, что к весне они вернутся. Если не весной, то летом уж наверняка. А если не летом, то в сентябре — ровно через год. Но вот уже ноябрь наступил, а от Пиппина никакой весточки.

Первинка сердито нахмурилась, чтобы заглушить подступившую печаль. Приключения хороши, когда ты сирота и сам себе хозяин. Как Фродо. Или его беспутный дядюшка. А когда у тебя мать с отцом, а ты единственный сын и наследник, разве можно вот так бросить их и сбежать, неведомо куда, неведомо зачем? Эх… Вообще-то, если честно, в детстве Первинка сама об этом подумывала и даже воображала, навещая кузенов в Байуотере и Хоббитоне, что путешествует далеко-далеко. А так-то, если подумать, дальше Ньюбери она за всю жизнь не бывала.

Зато там, возле Ньюбери, она видала однажды… так до сих пор и не поняла, что именно. Они с Пончиком и Эстеллой пошли по грибы с утра пораньше. Пора была самая грибная, только успевай поворачиваться. Первинка так увлеклась, что потеряла из виду друзей. Потом опомнилась, огляделась, хотела было уже позвать, да осеклась. Впереди, там, где дорога, в просвете между деревьями замер всадник. Солнце уже поднялось высоко, и Первинке его хорошо видно было. Конь огромный, каких в Шире отродясь не видывали, и всадник высоченный, даже для человека. Первинка стоит, не шелохнется — и всадник не двигается. Потом повернул голову, капюшон упал. Да, человек это, волосы темные, лица вот издали не разглядеть. И страшно было Первинке, что он ее заметит… и хотелось, чтобы заметил. Будто это игра такая, вроде пряток. Ее даже смех разобрал, пришлось себя ущипнуть, чтобы не прыснуть. А потом еще один появился, и тоже лица не видать, но и конь, и человек такие же длинноногие. Подъехал, первому вроде сказал что-то, рукой махнул в сторону моста. Туда они и двинулись. Второй чуть приотстал да вдруг как глянул прямо на Первинку, будто видит ее сквозь деревья и кусты. Она дернулась, но сдержалась, не убежала. Не мог он ее увидеть, никак не мог. Всадник помедлил еще немного, а потом поехал вслед за первым, и скоро оба скрылись, будто их и не было, будто ей все это пригрезилось. Но второго она успела рассмотреть — лицо непривычное, но не страшное совсем, даже красивое. Только больно уж заморенное какое-то, прямо жалость берет.

Эстелле и Пончику она тогда ничего не сказала. И никому другому. Не поверили бы все равно… Нет, даже не то что не поверили, а сделали бы вид, что ничего такого не было, и постарались поскорее забыть. Тогда еще чужаки в Шире встречались редко, легко было их не замечать. Она бы рассказала Пиппину, будь тот помладше. Но он уже вырос, пропадал где-то со своими друзьями, такими же юными шалопаями, и они с Первинкой больше не делились друг с другом секретами, как в детстве.

Она и сегодня утром никому не сказала, что у нее на уме. А то кто бы ее отпустил из Тукборо, одну, по нынешним-то временам? Она заикнулась было дня два назад, но мать так и взвилась:

— С ума сошла?! Одна, через лес… дуболомы эти на каждом шагу… да за какой такой надобностью?

Но Первинку так просто с толку не собьешь:

— Так ведь Перл там одна. Ты подумай только: одна, с детьми на руках! Твоя же родная дочь!

Строго говоря, это было не совсем так: Перл, конечно, не одна в доме осталась, было кому присмотреть и за ней, и за детьми. Но мужа ее давно никто не видел: он ушел вместе с Пончиком, когда началась вся эта заваруха, и они долго скрывались в холмах. Пончика и других все же выкурили оттуда, а Рори не нашли. И не найдут, как горячо надеялась Первинка. Он вроде потом прислал весточку домой, что жив-здоров, но где скрывается и чем живет — никто доподлинно не знал. Разве что сама Перл, но она помалкивала.

Надо было ей вместе с детьми перебраться в Смеалища, где остальные Туки успешно держали оборону. Да время уже упустили, а прорываться через отряды громил с малышней на руках Перл отказалась. Так и осталась в Байуотере, в доме Рори, с его стариками и младшими братьями. Их до поры не трогали, но материнское сердце изболелось о дочери и о внуках. Первинка это понимала и продолжала гнуть свое:

— Тоскливо ей там одной. Она и знать не знает, что тут у нас, только слухи… А слухи сейчас разные распускают, сама понимаешь. Я тихонько проскользну, никто и не заметит. Они охотятся за теми, у кого оружие. А я кому нужна?

Но все уговоры были напрасны, проведать сестру ее не отпустили. И тогда Первинка ушла без спросу. С утра пораньше, пока в доме спали. Отряды громил, отрезавшие дорогу к Смеалищам, она миновала незамеченной. Труднее было пройти мимо своих, которые несли дозор, но и это ей удалось. Вырвавшись на свободу, Первинка, чрезвычайно довольная собой, резво зашагала к Байуотеру и поспела как раз к обеду.

Только не обед это был, одно название. Жидкий суп да пирог с прошлогодним еще вареньем. Но Перл, осунувшаяся и сердитая, вся просветлела, увидев сестру. За столом ей подкладывали куски побольше, а отец Рори спустился в погреб, долго возился там и вдруг принес кувшин отменного пива.

— Это откуда ж такое богатство? — удивилась Первинка.

— А мы один бочонок закопали, — пояснил старик. — Остальное-то эти отобрали, а тайник наш не нашли.

Первинка и сама уже поняла, где был припрятан бочонок: в ее кружку попало немного земли и песка, но она не подала виду. Малыш Перегрин, устроившись на коленях у гостьи, не сводил взгляда с ее тарелки. Первинка отдала ему свой кусок пирога и отвернулась, чтобы не видеть, с какой жадностью он ест. Первая радость от встречи прошла, и знакомая тяжесть привычно навалилась на сердце. Первинка запоздало ругала себя, что не захватила из дома еды, только гостинцы для детей. В Смеалищах все же было не так голодно.

Потом Перл выгнала всех из кухни, чтоб не путались под ногами, и они вдвоем принялись мыть посуду. Да и что там было мыть, после такого обеда… Первинка невольно вздохнула, наливая в таз воду из чайника.

— А Перегрин-то как вырос! — сказала она, стараясь казаться веселой. — И на дядюшку похож, ты не замечаешь?

— Рори вчера схватили, — произнесла Перл бесцветным голосом.

Первинка уронила чашку в воду и беззвучно ахнула.

— Только молчи. Никто не знает, — все так же ровно продолжала Перл. — Если узнают, обязательно кто-то проболтается.

— Но как же он… Где он теперь?

— В тюрьме, вместе со всеми. Они… эти… не знают, кто он такой, он другим именем назвался. А если узнают, ему несдобровать. Крепко он им досадил, пока был на свободе.

Первинка осторожно опустилась на табурет. Перл, не глядя на нее, спокойно перетирала тарелки.

— Как ты узнала?

— Я видела, как его повели. Там только чужаки были, наших никого, поэтому никто не выдал. Если только разбираться станут…

— Не станут, — сказала Первинка. — Им все равно. Только чтобы никто… Перл, я не проболтаюсь!

— Знаю. Потому и рассказываю. Я вчера ночью приходила к тюрьме, подкупила охранника. Сегодня отнесу им еды. Там ведь и Пончик, и другие. И Лобелия там. А ты останешься у нас ночевать, побудешь с детьми.

Первинка принялась вытирать руки фартуком, чтобы не было видно, что они дрожат.

— Нет уж, Перл, ты сиди дома. Я схожу, сделаю все что надо. Чай, не дурнее тебя.

Перл впервые с начала этого разговора подняла глаза и посмотрела на нее. Прямо уставилась, будто впервые видит.

— С ума сошла?! — и голос стал в точности как у матери утром. — Ты-то что там забыла?

— То же, что и ты. Сама ведь говоришь, там Рори, и Пончик, и остальные… Тюрьма — это та страшная халупа, которую они возле площади поставили? Ну вот, дорогу я знаю. А тебе лучше дома посидеть.

— Дурочка ты! Приключений захотела?

— Приключения, они, знаешь, только для тех, у кого детей нету, — отрезала Первинка. — Скажи лучше, какую еду-то им снести? Мы вроде все подчистили.

Но оказалось, что у Перл уже тесто поставлено, и к вечеру были готовы лепешки — будто бы Первинке на обратную дорогу. Ее не хотели отпускать на ночь глядя, и даже Перл для виду уговаривала остаться, но туковские женщины испокон веку славились взбалмошностью и упрямством, и в конце концов от Первинки отступились.

Перл вышла ее проводить, и они немного постояли у калитки, дожидаясь, пока совсем стемнеет.

— Ты не спеши, — советовала Перл. — Осмотрись сначала хорошенько. Там сторож из чужаков, здоровый такой, поперек рожи шрам. Я с ним вчера договорилась, что приду. Ну да он и тебя пропустит… скажи, что ты, мол, к бабушке.

— Это что же, Лобелия мне бабушка, значит? Вот спасибо-то! — фыркнула Первинка, и они обе засмеялись.

— А если будет блеять, что, мол, не положено, дай ему вот это… — Перл что-то сунула ей в руку, — он мигом сговорчивый станет, вот увидишь.

В темноте Первинка не могла понять, что дала ей сестра. Только поднеся руку к самым глазам, она увидела, что на ладони лежит крупная округлая жемчужина.

— Перл! Откуда?.. Это из твоего ожерелья?

— Откуда же еще. Я вчера одну такую ему дала. Больно жирно, да пусть уж… пусть подавится, тварь! Чтобы рожа еще раз поперек лопнула!

Первинка снова засмеялась. В семье было принято считать, что Перл похожа на Белладонну Тук, мать Бильбо. Но Белладонна умерла за сорок лет до рождения своей правнучки, и трудно было сказать, реальное это сходство или одна из многочисленных семейных легенд. А вот на более близкую родственницу, Толстую Лалию, свою злоязычную и властную бабку, Перл временами была похожа. Что ж, оно и неудивительно. Когда Лалия стала так толста, что не могла самостоятельно передвигаться, Перл определили к ней в прислужницы: читать вслух, писать за нее письма, вывозить в кресле на прогулку. Тогда она, видать, и набралась от бабки…

Ночная темнота и нависшая над ними всеми угроза развязали Первинке язык, и она вдруг спросила:

— Перл, послушай… Ты знаешь, что все кругом говорили после того случая со старой Лалией? Говорили, ты специально уронила кресло на крыльце, чтобы она разбилась, потому что старуха житья никому не давала, а тебя изводила больше других. И будто бы наши все знали, но решили молчать. А сами тебе этот жемчуг подарили за то, что ты всех избавила от старой ведьмы. Это… Ты ведь не…

— А еще говорят, будто я на нее похожа. А я тебе скажу, что это не я, а ты вся в нее удалась, язык твой гадючий! В Шире ни один хоббит не убил другого. И я…

— Ладно, ладно, Перл, не сердись. Я никогда и не верила. Просто болтали все кругом, а я твой жемчуг увидела — и вспомнила. И подумала, мы никогда про это не говорили… Но тебя, знаешь, побаивались после той истории!

Первинка знала, как польстить сестре, и та, успокаиваясь, довольно хмыкнула:

— И пусть боятся. Мы, туковские женщины, такие!

Простились они сердечно, но Первинка все же корила себя за то, что обидела сестру. Может, поэтому и дальше не слишком-то гладко все вышло. Неподалеку от тюрьмы ее остановил окрик:

— Кто такая? Куда идешь?

Группа головорезов с шерифом во главе преградила ей путь. Застигнутая врасплох, Первинка позабыла все заготовленные заранее ответы.

— После захода солнца запрещено разгуливать по улицам! — важно сказал шериф.

Он был из своих, из Граббов, и если бы не долговязые чужаки, столпившиеся вокруг, Первинка бы с ним договорилась. Но надежды на это не было.

— Ох, да что же… — залепетала Первинка. — Я ведь просто к Хэму Гэмджи иду, проведать старика…

— А это что? — один из мародеров выдернул у нее из рук узелок, потряс им и принюхался. — Зачем это старику такое баловство? У него небось и зубов-то уже нет!

Первинка всхлипнула и шмыгнула носом.

— А ну давай к остальным, посиди-ка под замком! — лениво распорядился самый рослый из разбойников, который явно был вожаком.

— Давай-давай, — поддакнул шериф, легонько подталкивая Первинку в спину.

Разбойники уже растормошили ее узелок и угощались лепешками. Они потеряли интерес к Первинке, только шериф суетился, не решаясь присоединиться к трапезе. Можно было бы дать деру… но нет, догонят, и вот тогда будет хуже. Первинка опустила голову и покорно пошла вперед. В конце концов, именно тюрьма и была ей нужна. Она только поплотнее запахнула плащ, чтобы никто не углядел под ним холщовую сумку. Вторая половина лепешек, спрятанных в ней, грела Первинке бок, но это было даже приятно. Ночь выдалась холодная.

Шерифу, видать, все же было чуточку неловко, самую малость. Первинка подумала, что окажись на ее месте Лобелия, ну или даже Перл, ему бы здорово досталось. Но давать волю гневу было нельзя, и Первинка только плотнее прижимала к боку сумку, напоминая себе о том, с какой целью она здесь.

На этот раз ее ожидания оправдались: возле тюрьмы шериф сдал пленницу сторожу и поспешил скрыться.

— Мне бы бабушку повидать, — шепнула Первинка, пока сторож гремел замком у входа.

— Чего? — он уставился на нее изумленно, даже шрам на физиономии покоробился.

— Бабушку, — повторила Первинка. — Вчера сестра приходила ее проведать, а сегодня вот я. Бабушке еды принесла, а вам подарочек.

Увидев подарочек, сторож сразу сообразил, о чем речь. Видно было, что он колеблется: поступить согласно уговору или отобрать жемчужину, а Первинку без долгих разговоров затолкать к остальным в тюрьму.

— Если завтра еще пустишь к бабушке, я опять подарок принесу, — быстро сказала Первинка, догадавшись о его сомнениях.

Сторож все же не до конца утратил бдительность и ощупал лепешки — не спрятано ли там чего лишнего. Однако лишнего не обнаружилось, и он неохотно указал пальцем на одно из узких темных окон тюрьмы:

— Там твоя бабушка. Только быстро, не буду я с тобой возиться…

Первинка не заставила себя упрашивать. Но тут обнаружилось два препятствия. Дом строили чужаки, и окно не было рассчитано на хоббичий рост. Как Первинка ни тянулась, как ни вставала на цыпочки, достать до него она не могла. К счастью, неподалеку среди гор мусора валялся пустой ящик. Первинка подтащила его к стене, кое-как взобралась наверх и прильнула к решетке.

Она чуть было не позвала: «Рори!», но осеклась… Ведь Перл сказала, никто не знает, что это Рори, он назвался другим именем. Но каким? Первинка забыла спросить.

Она испуганно оглянулась на сторожа. Тот нетерпеливо барабанил пальцами по стене, а встретив ее взгляд, махнул рукой — слезай, время вышло. Первинка прикусила губу и снова повернулась к окну.

— Пончик! — позвала она негромко. — Пончик, это я, Первинка! Тетушка Лобелия!

Внутри, где-то внизу, завозились. Ну конечно, догадалась она, окно ведь под самым потолком, а им не на что взобраться… а может, и сил уже нет.

— Первинка? А где Перл? — вдруг донесся снизу голос Рори.

— Дома! С ней все хорошо… Она передала, вот, держите!

Первинка торопливо просунула между прутьями решетки сумку. Сторож, потерявший терпение, уже стоял рядом и пинал ящик, на котором она стояла.

— Самая большая лепешка горячая! Не обожгитесь!

Больше она ничего сказать не успела. Догадаются ли, что в большой лепешке Перл спрятала записку?

С другого конца улицы до них донесся шум. Судя по всему, громилы опять задирают кого-то из мирных жителей. Сторож что-то проворчал, но Первинка не стала слушать и бесшумной тенью скользнула мимо него в темноту.

Обратный путь был труднее. Раззадоренные стычкой, разбойники рыскали по улицам в поисках новых жертв. Лишь глубокой ночью Первинка миновала дом, где жили Рори и Перл. В окне на кухне горел свет — кто-то не спит, значит. Первинка замедлила шаг, но сворачивать к дому не стала. Через несколько шагов ее окликнул знакомый голос, и на тропинку из кустов вышла Перл.

— Ух, напугала! — упрекнула ее Первинка, в глубине души радуясь встрече. — Ты чего здесь?

— Тебя жду. Хотела узнать, как там все прошло.

— Все хорошо. Рори я не видела… но слышала. Голос вроде бы бодрый у него. Я все передала, как ты велела.

— Молодец!

Перл обняла ее и засмеялась с облегчением.

— Пошли в дом, пока нас не хватились.

— Нет, что ты! — Первинка покачала головой. — Я уж к своим, как и собиралась. Они ведь тоже волнуются. Я, правда, записку им оставила, да только все равно…

— Ну куда ты на ночь-то глядя? Останься! А завтра мы тебя проводим. Мне так спокойнее будет. Дома-то уж наверное догадаются, что ты у нас заночевала.

— Нет, я пойду. Раз уж собралась, то пойду.

— Вот ты твердолобая! Хоть кол на голове теши!

— А то! — легко согласилась Первинка. — Мы, туковские женщины, такие.

У нее был резон вернуться этой же ночью, только Перл это знать ни к чему. Первинка же вроде как в тюрьме сейчас должна сидеть, и если ее белым днем кто заприметит из сегодняшних знакомцев, плохо будет. Нет, уж лучше сейчас, пока темно. Темнота — ее друг. Первинка здесь каждую тропинку знает, каждый куст и камушек придорожный, не то что чужаки… Тут им с ней не тягаться.

Так она рассуждала, простившись с Перл. Так подбадривала себя, переставляя по дороге усталые ноги, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться. Но план ее не удался. Что-то, видимо, случилось: вооруженные до зубов отряды то и дело пересекали ей путь. Первинка больше пряталась, чем шла, и к утру продвинулась совсем немного. А при свете дня она сочла за лучшее укрыться в лесу и подождать, пока стемнеет.

Ее сморила усталость, но сон был неспокойным. Стоило закрыть глаза, как наползали зловещие видения, которые она гнала прочь, пока бодрствовала. Голодный малыш Перегрин просил у матери лепешку, а потом вдруг превратился в другого малыша — в ее младшего брата, Пиппина, который будто бы заблудился в лесу, и Первинка сорвала голос, но не могла до него докричаться… А потом ей привиделся взрослый Пиппин, лежащий на поле боя без движения, и кругом шумела великая битва, до исхода которой ему не было уже никакого дела. И Первинка снова кричала, бежала к нему и протягивала руки, но никак не могла приблизиться, и крик был беззвучным.

Несколько раз она решалась тронуться в путь, но день вышел такой же тревожный, как ночь: по дороге раз или два промчались одинокие всадники — видимо, гонцы с какими-то вестями. Хорошо еще, что громил было слышно издалека. Их Первинка боялась меньше всего. Опаснее было встретить переметнувшегося к чужакам хоббита, который знает местность и умеет ходить бесшумно, как и она сама.

Если бы сейчас было лето, можно было бы хотя бы собрать ягод, подумала Первинка с тоской. И сердито укорила себя: нечего жаловаться, есть те, кто страдает от голода сильнее. Хуже было то, что хотелось пить, а близлежащие ручьи обмелели и замутились после всего, что устроили на этой земле Пупырь и его шайка. Все же ей удалось найти родник и утолить жажду. Стало легче, хотя от ледяной воды саднило горло.

Едва стемнело, Первинка снова двинулась к Тукборо. Дневной отдых совсем не освежил ее, и шла она вовсе не так бодро, как вчера. На полпути пришлось снова остановиться, чтобы отогреть закоченевшие ноги.

Как быстро иссякают силы, как ненадолго хватает молодого задора… Это все потому, что Шир борется с ядовитой напастью, а Первинка живет вместе с этой землей, ее садами, деревьями и ручьями, и если погибнут они — придет конец и ей. А это запросто может случиться. Нет, она не верила, что Шир может погибнуть навсегда. Это невозможно. Но за выздоровление придется заплатить дорогой ценой, это Первинка уже понимала.

Мы давно не воевали, подумала она. Мы отвыкли. Мы стали мягкими. Это счастье, когда ты можешь быть таким. Или нет, счастье — это когда и вокруг все такие же. Каждый хочет умереть в своей постели в окружении внуков. Никто не хочет проливать свою кровь, а потому не стремится пролить чужую. Это была хорошая жизнь. Удастся ли снова увидеть ее такой?

Отгоняя очередной приступ тоски, Первинка поднялась и отряхнула плащ. Ветер набросился на нее с новой силой и вмиг сдул накопленное за время отдыха тепло. Пахло дымом — не добрым дымом домашнего очага, не дымом уютного костерка, над которым закипает котелок, а горьким дымом пожарища. Но надо идти. Некогда раскисать, что за глупости! Мы, туковские женщины… Первинка усмехнулась сама себе.

Она почти выбралась на дорогу, когда услышала стук копыт со стороны Бауйотера. Клик-клоп, клик-клоп… Едут в Тукборо! Первинка напряженно уставилась в темноту: кому и что среди ночи понадобилось в Тукборо? Если готовится нападение, то отряд маловат — она насчитала всего полдюжины. Из них один человек… или орк? Нет, не орк. Но ростом куда выше, чем хоббит... Что еще за новая напасть?

Один из всадников вырвался вперед, придержал коня и крикнул, обернувшись к остальным:

— Напрямки через лес? Так быстрей будет!

Первинка узнала его голос и перевела дух: можно не прятаться. Она шагнула на дорогу, но всадники заметили ее не сразу. Тот, что повыше других, — вероятно, глава отряда — озирался по сторонам. Вид у него был довольно глупый.

— Хэл! — закричала Первинка. — Хэл Гэмджи, это ты? Фолко! Мистер Болджер!

И только потом, убедившись, что она не ошиблась:

— Пиппин!