Четыре года как умер (джен)

И всё-таки я в судьбу не верю. Я считаю, что у нас есть власть над событиями и что каждое действие на что-то влияет.

Джей Ди

Утро в тот день началось совсем не так, как хотелось бы. Я проспал и не увидел пациентку с уродливым носом, о которой Джей Ди полчаса рассказывал доктору Терку. И не попал на утренний обход, который по вторникам у Джей Ди всегда сопровождался смешными шутками. Я подошел к нему уже в то мгновение, когда он грустно объявлял время смерти очередного пациента столпившимся вокруг медсестрам.

Я посмотрел на лицо покойника. Вот, кажется, еще совсем живое — а уже неподвижное. Теплое, но остывающее. Наверное, я выглядел точно так же, когда умер.

— Ты жив, Джерри! — Джей Ди раздраженно закатил глаза и, бросив перчатки в урну, ушел к другим пациентам. — Жив!

Разумеется, никто не воспринимал и не воспринимает мою смерть всерьез. Всем кажется, будто я ничего не делаю, хожу и притворяюсь, когда нужно расправить плечи, приклеить улыбку, выписаться, засунуть в карман кучу антидепрессантов и пойти на работу. Но я и вправду умер! Меня нет. Я не существую.

— Можешь возить меня на конференции, показывать в музее, да что там — про меня книги можно писать, — сказал я Джей Ди, с трудом догнав его в коридоре.

— Про тебя уже сто раз писали, — он махнул на меня рукой и обнял доктора Терка за плечи. — Ну что, встречаемся сегодня вечером дома, как обычно?

Я улыбнулся. Эти двое — единственные, кто всегда поднимал мне настроение в клинике, и мне очень хотелось стать их другом. Но Джей Ди просто игнорировал все мои попытки заговорить. Он словно раз поставил мне диагноз — и уже не воспринимал всерьез, да и пациентов у него каждый день было полно, и он крутился как бешеная белка в колесе. Я наблюдал за ним каждый день — он был отличным, внимательным и сочувствующим врачом. Но он жил и существовал только для тех, в кого верил: они стоили того, чтобы за них бороться. Я, видимо, в эту группу никак не попадал.

— А можно мне с вами? — я подошел к ним со спины и нервно потеребил полы халата. — Мертвым тоже хочется внимания.

— Трупы не разговаривают! — Джей Ди снова закатил глаза и увел с собой доктора Терка.

Пришлось смотреть, как прыгают от счастья, держась за руки, сестра Эспиноза и ее подружка доктор Рид. Они радовались вечернему концерту, на который ни одна из них идти не собиралась. У меня тоже были такие друзья. Правда, я был тем, кто всегда приходил на встречи, а друзья — нет. И я ждал их, сидя за столиком у окна или на диванчике в боулинге или с кием в бильярдной, ждал и надеялся, что в открывающейся двери появятся их улыбающиеся лица.

Но они не приходили. Почти никогда. Может, потому, что я был странным?

— Ты странный, — уборщик похлопал меня по плечу.

— Чего? — я посмотрел в его серьезное лицо и на всякий случай сделал шаг назад.

— Приступ правды! — заявил он довольно и пошел дальше — наверное, чтобы одарить своей правдой всех вокруг.

Пожалуй, это правильно. Бывает, что приходит время заразиться таким приступом, как простудой, и говорить только то, что у тебя в сердце. Тогда жизнь поворачивается к тебе лицом и радостно кивает: не боишься, мол, вот и молодец! А потом ударяет тебя камнем по голове. На всякий случай. Проверка на прочность.

Но проблема не только в том, чтобы сказать правду. А еще и в том, чтобы ее услышать. Я ведь действительно мертв — почему никто этого не замечает? Мне ничего не оставалось делать, как болтаться по клинике дальше. Чем мне нравилось это место — оно было полно самых разных людей. И когда мимо меня пронесся доктор Кокс с ревом «Она не беременна!» я только улыбнулся и пошел дальше.

Вот чудак. Я бы хотел, чтобы у меня было хотя бы двое детей. У меня есть дочка, Сара, очаровательное существо с карими глазами и каштановыми волосами до лопаток. Когда-то я сам заплетал ей косички на праздники. Но она давно не живет со мной, и за все эти четыре мертвых года я ни разу ее не видел. Просто бывшая жена убедила ее, что я — отвратительный отец. Жалкий. Вот отчима она точно любит гораздо сильнее, он ведь популярный в Огайо стоматолог.

— Чего смотришь? Думаешь, раз я уборщик, мне уже нельзя правду говорить? Уборщицкую, — человек, чье имя и профессия слились в одно целое, посмотрел на меня сердито и вместе с тем изучающе.

— Я вообще пекарем работал, — признался я. — От меня поэтому жена и ушла. Сказала, что я просто не желаю ничего менять, уперто получаю копейки и радуюсь бургерам на заправке. А если для меня пекарня — предел? Почему бы ей самой не выйти на работу, раз денег не хватает?

— Тяжело тебе, — уборщик быстро огляделся по сторонам и кому-то помахал. — Трой! Быстро иди сюда. Будешь этого опекать, понял?

— Не надо меня опекать, я умер, — ответил я и пошел в противоположную сторону. — Не надо!

В столовой доктор Рид и сестра Эспиноза дрались, вцепившись друг другу в волосы и бросая взаимные обвинения в равнодушии. Это было одно из самых популярных осложнений после приступа правды и выглядело забавно, но я не смеялся, глядя на их выпученные глаза. Люди все время забывают, что нуждаются друг в друге. Или что в них нуждаются. Вроде бы помнят, а потом их засасывает трясина быта. Вот мою семью тоже засосало — так медленно, что мы и оглянуться не успели, как оказались по уши в зеленой тине.

А потом в клинике появился он — человек, благодаря которому я все понял. Красавчик в красном поло с симпатичной бородкой. Притащил на себе парня, которого в баре вырубил в драке. У него еще такой девиз был — мол, сам вырубил, сам и помогаю. Его звали Билли Каллахан.

Джей Ди с доктором Терком, да вообще вся клиника, кроме доктора Кокса — тот отходил от вазектомии, — Билли люто завидовала. Он был птицей без клетки — летал и наслаждался тем, что видел, не привязанный ни к чему и ни к кому, свободный и дикий. Каждый день для него был полон новых приключений. Каждое утро — разным. Он бессовестно прожигал жизнь и совершенно этого не стеснялся. А женщины сами падали ему в руки.

И мы все смотрели на него, открыв рты. Мы так не умели. Может, не хотели, может — не могли. У каждого из нас было препятствие — или реальное, или в голове. С другой стороны, если все люди будут жить, как Билли, — кто останется спасать жизни, печь хлеб, разносить газеты или поддерживать сотовую связь? Обществу нужна стабильность, поэтому мы — стабильны до тошноты, но жизнь всегда находит путь и иногда рождает и подкидывает нам крылатых Билли. Для размышлений.

Когда Джей Ди и доктор Терк ушли — чтобы вызвать полицию, — я заглянул в палату, где сидел Билли. Он казался таким уверенным в себе, спокойным и жизнерадостным.

— Чего тебе, приятель? — спросил он добродушно.

И я захлебнулся всеми словами, которые хотел ему сказать. Что мне одиноко, больно, что я устал от того, что никто не разговаривает со мной на равных, что я засыпаю только под утро, потому что рассматриваю вечерний город в окно, что я все еще жду, когда меня навестят друзья, что меня раздражает клетчатый халат.

Вместо этого я сказал:

— Неважно. Я умер.

И он не стал смеяться. Он задумался и произнес:

— Кошмар. И давно?

— В следующем месяце будет четыре года.

Билли сочувственно покачал головой и рассказал историю, как сам умер на десять минут, но быстро очнулся, потому что его друг отлил ему прямо на голову. У меня и таких друзей никогда не было. Но я не успел попросить его поболтать со мной — приехала полиция, забрала его, и я снова пошел бродить по клинике.

— Ты меня раздражаешь, — сестра Лаверн сурово посмотрела на меня поверх очков. — А я опасна, когда меня раздражают.

Я пожал плечами и оперся локтями о стойку, за которой сидели медсестры. От моего халата сильно пахло лекарствами.

— Я до сих пор не встретил Иисуса. Как думаешь, почему? Ты же по пять раз в день напоминаешь, что мы ответим перед ним, когда умрем. И вот я по ту сторону — а Иисуса нет.

Джей Ди проходил мимо с целой пачкой историй болезни.

— У него синдром Котара, не дай себя запугать, Лаверн! — крикнул он и тут же поскользнулся на мокром полу.

Истории болезни разлетелись в разные стороны, а за углом довольно захихикали Уборщик и Трой. Какие у них примитивные шутки…

— Иисус терпеть не может нытиков, — отозвалась Лаверн. — Уныние, между прочим, смертный грех.

Пока я размышлял, действительно ли я ною, и каким образом уныние вообще попало в список смертных грехов, к стойке медсестер подошла Джордан, накачанная силиконом жена Кокса, а спустя мгновение на коляске подкатил и сам доктор Кокс. Кажется, он уже сделал обратную вазектомию. Впрочем, я не мог знать наверняка — люди постоянно меняют решения.

— Ты понимаешь, Джордан, что я из тех вечно закрытых типов, но сейчас мне нужно больше, — донесся до меня отрывок их разговора. — Я хочу поговорить, понимаешь? Нет, нет, нет, не обо всем, не обо всем на свете. Я не хочу обсуждать то, как ты избила женщину в парке только потому, что у нее была точно такая же сумочка, или почему Хью Джекман играет Росомаху. Я хочу поговорить о том, что по-настоящему важно — о нас с тобой.

Я смотрел на эту пару и думал, что у них все будет хорошо — до самого конца. Потому что они не просто открывали рты, шевелили языком и двигали губами. Они слышали друг друга — во всяком случае, пытались. Они боролись за свою семью.

Моя жена не захотела бороться. Моя жена даже не хотела слышать — только бессмысленно ворочала языком. Она требовала от меня амбиций, чтобы летать на Багамы, покупать ей косметику и ходить в ресторан на Рождество. Но я-то знал, что не могу прыгнуть выше своей головы, да и не мечтал об этом. Мне нравился запах свежих круассанов по утрам, сонные лица посетителей, благодарные улыбки за рисунки корицей на пенке капучино, разноцветные ленточки для упаковок или задорно торчащие из сэндвичей листья салата. Но все это не делало меня плохим человеком. Это делало меня мной.

И по всему этому я теперь очень скучал.

Возможно, это бумеранг от вселенной или зеркальное отражение: я выбрал не скромницу Венди, которая жила на соседней улице и была от меня без ума, а красавицу Энн, вскружил ей голову, дал ложную надежду. И продолжил быть собой. Да, я признавал, что в отношениях всегда виноваты оба — но я хотя бы пытался бороться. А она — сложила вещи, забрала Сару и ушла к нему — к сияющему от лоска стоматологу. И я не злился. Мне отчего-то было его жаль. Ведь это он — а может, мои дальние сочувствующие родственники — оплачивал мое нахождение здесь и жил с моей бывшей женой.

Билли оказался на удивление неравнодушным человеком и вернулся в клинику после задержания, чтобы проверить, как дела у человека, которого он и знать-то не знал. Я встал у двери, чтобы поболтать с ним, но Джей Ди и доктор Терк все время крутились рядом, и я не успел. И смотря на него, я вдруг понял: на самом деле, я был мертв почти всегда. Кроме тех минут на работе, когда я был рад тому, что делаю. Кроме первого взгляда на дочь. Эта мысль — что я почти никогда не жил — казалась очень страшной и уничтожающей. От боли я согнулся пополам и долго не мог поднять тяжелую голову.

Я заставил себя разогнуться, только когда Билли уже уходил. Он бодро прошел несколько шагов, потом обернулся к Джей Ди и доктору Терку и заметил:

— Парни, а почему вы просто не поговорили со мной? Чего вы испугались?

Я задавался тем же вопросом. Джей Ди ни разу не поговорил со мной, только отпускал шутки о болтливом трупе и крупных клетках на халате. Может, он так пытался меня встряхнуть? Ну, чтобы я топнул ногой и заорал на всю клинику: «Да я жив, жив, уговорил! Теперь обратишь на меня внимание?». Но я действительно умер, а он никак не хотел это понять. Никто не хотел. Даже мой друг, которого я знал еще с детства. Он как-то заглянул в клинику перед Рождеством и пришел в мою палату. И когда я рассказал ему всю правду, он испуганно потер лоб, часто-часто закивал и быстро вышел под предлогом, что хочет в туалет. Больше я его здесь не видел.

После ухода Билли я подумал, как сильно он изменил нас. Подумал, что каждый встреченный нами человек для чего-то был нужен. Для счастья, грусти или раздражения, для осознания своей правоты или, наоборот, для шага в сторону от обыденности. И мне даже стало интересно: а повлиял ли я сам на чужие жизни? А еще мне очень хотелось верить, что для каждого из нас на этой планете найдется «свой» человек, которому будет интересно все, что с тобой происходит.

И наблюдая исподтишка, как сестра Эспиноза и доктор Рид обещают быть более внимательными друг к другу и к дружбе, я почему-то захотел позвонить бабушке. В детстве она привозила мне подарки и изредка водила в цирк. Не зная, как она отреагирует на звонок мертвого человека, я с опаской набрал ее номер — по памяти. Она внимательно слушала, тяжело дыша, про Джей Ди, клинику и Билли Каллахана, а когда я замолчал, подозрительно спросила: «А кто это?». И я, уловив звуки вечерних новостей на ее гремящем телевизоре, вспомнил, что у нее давно уже болезнь Альцгеймера.

Так и закончился день, в который нас посетил свободный человек. Я с радостью поужинал вишневым компотом с маковым рулетом, снял ненавистный халат и забрался под одеяло. Мне было очень одиноко — как и всем мертвым, но я верил, что сделал крошечный шаг вперед. И все-таки не представлял, что можно вернуться к жизни из мертвых.

…Эмоции и впечатления имеют свойства угасать и стираться. С того дня прошел уже целый месяц, и получается, как раз сегодня — четыре года, как я умер. Я сижу в кафетерии и смотрю на падающий снег.

Сколько времени я еще проведу здесь?

Джей Ди вообще перестал меня видеть. Даже шуточки отпускать прекратил. Махнул рукой? Или забыл? У него по-прежнему много работы, но я привязался к нему, как щенок, и часто наблюдаю за ним из-за угла. Нельзя привязываться к людям, которые в тебя не верят, но я ничего не мог поделать.

Я устал. Я устал быть мертвым. Это очень тяжело.

Привычно ковыряю кусок жестковатого мяса, ведь нужно как-то доесть обед. В карманах клетчатого халата, с которым я сроднился, но все еще ненавижу, — антидепрессанты. Таскаю их просто так, но не пью. Может, выпить сегодня целую гору и уснуть? В честь годовщины. Не могу же я умереть второй раз. Может, тогда Джей Ди и обратит на меня внимание.

Слышу, как по стеклу кто-то барабанит руками. Наверное, это опять Уборщик играет в свои уборщицкие игры или доктор Терк корчит гримасы сестре Эспинозе. Лениво бросаю взгляд в сторону окна.

И вдруг вижу Венди. Ту самую, с соседней улицы.

Я написал ей в прошлом месяце. Написал, что мертв, что живу в клинике, где никто со мной не разговаривает, написал про Билли Каллахана. Но опустить это письмо в почтовый ящик у меня не хватило смелости, и я оставил его на тумбочке у кровати. А потом оно мистическим образом пропало. Кто его отправил?

Недоверчиво тру глаза.

Нет — она.

Венди.

Стоит за окном кафетерия и смотрит прямо на меня. Наверное, на улице совсем холодно, раз снежинки в ее волосах не тают.