В "Дырявом котле". В семь (гет)

В одно из окон бара заглядывала полная луна. Необычайно яркая — настоящая королева ночного небосвода. Но её свет не попадал внутрь. Поверженный и бессильный, он будто бы разбивался об оконное стекло «Дырявого котла». Отражался, искажался, поглощался оголодавшей темнотой.

Пелена мрака была слишком плотной. Ничего не разглядеть. Гермиона чувствовала себя слепой. А из-за того, что старалась не издать ни звука, — немой.

Она напрягала слух, но улавливала всё меньше. Словно кто-то убавлял громкость, пока та не сошла на нет. Пока все пленники не притихли.

Силенцио? Оглушающее?

Гермиона закрыла глаза, задержала дыхание, сосредоточилась только на том, чтобы уловить хоть какой-нибудь звук. В ушах начало звенеть. Скрипнули половицы.

От напряжения сжались кулаки и ногти впились в ладони.

Сопение. До неё доносилось едва уловимое размеренное сопение. Все… уснули? Тогда почему не уснула она? Им подлили зелье за ужином?

Рваный вдох. Казалось, что-то сдавило лёгкие. Холодок по спине — от страха или от ощущения чужого взгляда? Она начала медленно соскальзывать со своего стула. Нужно уходить отсюда. Только тихо.

Не покидало чувство, что у неё на спине мишень, а «художник» в секунде от того, чтобы спустить курок. И только полная луна — безразличный свидетель. Или стоило бы записать её в соучастники?

Гермиона услышала шаги. Не быстрые. Не медленные. Уверенные. Ночью так ходить мог только один человек.

Убегать поздно. «Художник» остановился за её спиной и положил руку на плечо. Нет, это была не мёртвая хватка — лёгкое прикосновение. Но Гермионе казалось, что стул, на котором она сидела, прибили к полу. Её саму привязали к стулу. И собирались огласить приговор. Несомненно, длинный. С полным списком совершённых ею злодеяний.

Жёлтый луч заставил дёрнуться и резко втянуть носом воздух. Хватка «художника» стала сильнее. А в окружающем мире прибавилось света и чёткости. Ровно настолько, чтобы можно было заметить, как почти полностью скрытая мантией рука бесшумно поставила на стол стакан. Цвет жидкости не разглядеть. Но Гермиона всё равно не могла отвести глаз.

Что там? Яд?

Немой приказ был очевиден.

Нет, добровольно она ничего пить не будет. Не дождётесь! И что тогда? «Художник» наложит на неё Империус?

Она молчала. Он тоже молчал. Ничем не выдавал своего присутствия. Только горячая ладонь жгла кожу плеча сквозь мантию и пижаму.

— Ты из-за меня решил… избавиться от Гарри? — спросила Гермиона. Её голос звучал глухо, но решительно. Она передёрнула плечами, чтобы скинуть руку «художника», но он, казалось, даже не заметил.

Ей было не по себе от мысли, что он ответит положительно.

Так зачем спросила? Хотела потянуть время?

Ха! Как же! Тяни не тяни — никто не пришёл бы на выручку. Все спали. Возможно, один из тех, кого Гермиона могла бы представить в роли спасителя, сейчас стоял у неё за спиной.

— Нет, — от нечеловеческого голоса её снова бросило в дрожь.

Она хотела спросить что-то ещё, но в горле пересохло.

Гермиона потянулась к стакану, обхватила его правой рукой — и замерла. «Художник» за спиной, казалось, перестал дышать.

Неужто не ожидал столь быстрой победы?

Она резко развернулась, выплеснув содержимое стакана ему прямо в лицо. Рванула вперёд. На него.

Свет погас.

Почти вырвала из рук волшебную палочку — «художник» от неожиданности слегка ослабил хватку. Но… он был ловкий и с быстрой реакцией. Ему хватило мгновения, чтобы прийти в себя и вцепиться в её завладевшую палочкой руку. Некрепко. Достаточно для того, чтобы Гермиона не могла вырваться. Недостаточно, чтобы оставить синяки.

Он был сильнее. Но её единственной надеждой оставалась эта дурацкая волшебная палочка. Гермиона не могла сдаться.

«Художник» то и дело заставлял отступать назад. Она изо всех сил впилась ногтями второй руки в его шею. До крови. Он зашипел, перехватывая ладонь. Гермиона не успела отдёрнуть руку — не ожидала такой прыти. А через миг почувствовала, что упёрлась позвоночником в стену. Только из-за наложенных чар прикосновение было мягким.

Большие ладони «художника» обездвижили обе её руки. Либо эти ощущения — часть иллюзии, либо он всё же мужчина…

Она пыталась ударить его ногой, но замерла, резко втянув носом воздух, почувствовав, как гладкое древко выскальзывает из ладони. Её рука, сжимающая палочку, вспотела от напряжения. «Художник» ловко, сантиметр за сантиметром, отвоёвывал у Гермионы оружие.

Внутри всё перевернулось. Стало одновременно холодно и жарко.

— Пожалуйста… — прошептала она отчаянно.

То ли моля себя собраться с силами, то ли обращаясь к стоящему перед ней человеку.

«Художник» вздрогнул. Светящая за окном луна была непреклонна.

— О чём ты просишь? — спросил он тихо, но палочку из её ладони выдернул и отступил на шаг.

— Если там яд, я… — она покачала головой. Если он убийца, что ему слова? Если нет, то и так ничего плохого не сделает. Но просить Гермиона не станет. Его — ни за что!

— Ладно, — согласился «художник». И она нахмурилась, тщетно пытаясь разглядеть его в темноте. Не понимая, что могло значить это самое «Ладно». Потому что ладно ничего не было. Как раз наоборот.

Что ему ответить? Чем отвлечь?

А в голове пусто. Только сомнительное «Бей и беги», что мало походило на план. Куда она сбежит?

Они в одном помещении. Заперты.

Гермиона сглотнула, сделала шаг в сторону, скользнув спиной о непривычно мягкую поверхность. Выдохнула, делая ещё один шаг.

Он молчал, а она в самом деле собиралась бежать. Неважно, насколько бесполезной казалась подобная затея. Расставаться с жизнью по чужой милости — не выход. И даже не вариант.

Сосредоточенная Гермиона пошарила рукой по стене, пытаясь понять, где находится. Из-за их борьбы она потеряла ориентацию в пространстве. А вокруг было темно и безжизненно. Только справа доносилось ровное дыхание почему-то притихшего «художника».

— Не усложняй, — сказал он наконец.

Из горла против воли вырвался истерический смешок. И момент был упущен.

Вспышка.

Гермиона замерла, захлебнувшись смехом. Даже не пыталась отвернуться. Слишком близкое расстояние. Деваться некуда.

Она не успела испугаться. Просто опустила взгляд на грудную клетку, которую не могла видеть. Закрыла её почему-то отяжелевшими руками. Голова стала свинцовой. Всё тело охватила мертвецкая усталость.

Так не умирают, правда?

Умирают не так.

Авада убивает сразу. Не оставляя времени на то, чтобы осознать, поверить.

Руки «художника» схватили Гермиону за плечи. Она хотела их скинуть, освободиться и от него, и от его дурацких пальцев. Но сил не было.

Он повёл её куда-то — и она впервые в жизни чувствовала себя абсолютно беспомощной. И тяжёлой, как каменная горгулья.

— Ты уснёшь, — сказал он, усаживая Гермиону на стул, который, повинуясь взмаху волшебной палочки, превратился в кресло.

— Н… — она хотела спросить «Навсегда?». Спросить насмешливо, с вызовом. Чтобы он понял — ей плевать. Она больше не боится. А он всё равно проиграл. И пусть это ложь, пусть! Гермиона не готова отдать ему победу в последнем бою. Ни за что.

— До утра, — ответили ей.

Сознание ускользало. Дыхание против воли выравнивалось. В последний миг Гермиона вспомнила, что действие заклятия, вызывающего сон, можно отстрочить на минуту-две. И поняла, что, скорее всего, именно это «художник» и сделал.

Опустились веки. Пусть и не было особой разницы: открыты глаза, закрыты — существовала только бесконечная колючая темнота. Но заклятие заставило тьму спрятать свои иголки, казаться почти доброжелательной. Засевший на уровне солнечного сплетения страх растворялся так же быстро, как сахар под воздействием горячей воды.

Мысли окончательно уснули. В голове воцарилась приятная тишина, которая обычно наступает после того, как всё запланированное успешно выполнено. Когда можно сесть, передохнуть и ни о чём не думать. И Гермиона потянулась за этим ощущением, как тянется за миражом умирающий от жажды в пустыне. Она так давно не чувствовала себя настолько хорошо…

С плеч исчезли чужие ладони. Прохладной кожи коснулась тёплая волна Согревающего заклятия. Мир схлопнулся.

* * *

Сперва Гермиона услышала пение птиц и только потом поняла, что проснулась. Она, укрытая пледом, расслабленно полулежала в мягком кресле. Кроме пения, угадывались только шаги редких прохожих. Наверное, было совсем рано, Косой переулок только-только просыпался. Но последние пару дней подниматься в такое время стало привычным.

Гермиона не спешила открывать глаза. До неё доносились звуки извне, но в «Дырявом котле» ни шороха, ни приглушённых разговоров, ни осторожных шагов по лестнице. Вдруг она осталась одна? Как наказание от «художника» за её постоянные выходки.

Стало холодно даже под пледом. Будто все сквозняки вдруг сошлись в одной точке — кресле Гермионы.

Страшнее всего: оглядеться и не увидеть рядом ни одного знакомого лица. Обойти «Дырявый котёл» и никого не найти. Обнаружить, что в кранах нет воды, со склада исчезла вся еда, а на столе лежит знакомый список, из которого вычеркнуто каждое имя. Кроме её собственного.

Может, потому он и не стал «забирать» Гермиону сегодня? Оставил на десерт?

Она моргнула и упёрлась взглядом в одну из каменных стен. Так резко вскочила на ноги, что перед глазами потемнело, а плед опустился на пол голубым облаком. Несмотря на свою дотошность во всём, что касалось порядка, она его не подняла. Не до того. Только отодвинула кресло и повернулась спиной к стене.

Увиденное заставило её снова замереть на месте. Из горла вырвался странный звук, похожий то ли на возмущённое, то ли на испуганное фырканье.

«Художник» был склонен к излишней театральности. А может, и в самом деле беспокоился, чтобы жертвы его странного фарса чувствовали себя более… обособленно. Получили хоть какую-нибудь приватность, засыпая в помещении бара. Сложно судить о его мотивах, но каждое кресло стояло на некотором расстоянии от других и было повёрнуто к стене. Да и походило больше на размытое цветное пятно, чем на мебель. Словно от Маскировочного заклятия, наложенного вполсилы: когда предмет виден только вблизи — издалека толком не рассмотреть.

Семь, если считать кресло Гермионы.

То есть количество не изменилось? Остались все?

А вот это вряд ли. Кресел-то семь, но в каждом ли из них кто-то спал?

Внутри всё горело. Хотелось разорваться на шесть равных кусочков и броситься в разные стороны. Узнать обо всех сразу. И не мучиться.

Гермиона решила обойти по кругу — слева направо от своего кресла, стоящего почти напротив лестницы.

Ноги затекли, а может, она просто боялась правды, потому каждый новый шаг давался тяжело.

«Слева направо. Шесть кресел. Ты справишься», — отрывисто прошептала Гермиона.

Первый выдох облегчения — белобрысая макушка Малфоя, расслабленное бледное лицо. И только руки, лежащие поверх небесно-голубого пледа, выдавали его беспокойство. Сон немного расслабил и их тоже. Но создавалось впечатление, что перед тем, как провалиться в дрёму, Малфой сжимал ладони в кулаки. То ли бессильно злился, то ли пытался как можно дольше оставаться в сознании.

Гермиона провела кончиками пальцев по его волосам, поправила немного съехавший плед.

Один из столпов, на которых держался её крохотный мирок, ещё стоял. Но если он рухнет…

Гермиона отдёрнула руку и прошла вперёд.

Нотт. Видеть его спящим — как вмешиваться в чужую личную жизнь. Возникало чувство неправильности или того хуже — стыда. Вряд ли Теодор Нотт хотел, чтобы те, на кого он злобно рычал днём, видели его умиротворённое лицо ночью. Так неправильно.

Следующее кресло растаяло в воздухе от её прикосновения.

Гермиона рвано выдохнула и повернулась к столу. Записки не было: чтобы узнать, кто пропал, нужно обойти все кресла.

Впервые в жизни безумно захотелось, чтобы записка была. Кто спал в исчезнувшем кресле?

Пара шагов — и второе облегчение. Рон. Он, казалось, даже во сне просчитывал варианты, разрабатывал теории. Его брови были слегка нахмурены, на лбу залегла морщина.

Гермиона обязательно поговорит с ним сегодня — а он обязательно найдёт разумное объяснение лжи, которую внушил своей родной сестре. И всё наладится.

Не хотелось даже в мыслях допускать, что есть иные варианты.

Тем более сейчас, когда осталось ещё два кресла.

И три человека — Марсела, Джинни и Гринграсс.

Какое счастье, что Малфой и Рон нашлись так быстро! Иначе Гермиона сошла бы с ума. У неё и так дрожали руки от мысли, что пропавшей окажется Марсела Кортес. А они ведь знакомы всего ничего!

Растаяло второе кресло — и Гермиона замерла на месте, прикрыв рот ладонью. Из горла вырвался судорожный всхлип.

Она вчера потеряла Гарри. И не могла сейчас потерять кого-то ещё.

Происходящее напоминало глупую детскую игру, в которой участников на один больше, чем стульев. Кто не успел занять свободное место — проиграл. Вот только там всё зависело от ловкости игрока — здесь же…

Гермиона ненавидела это чувство. Ненавидела, когда её лишали права решать самостоятельно.

«А не ты ли так долго не могла решить, чего в самом деле хочешь?» — язвительно поинтересовался внутренний голос.

Да, чёрт побери, она! Но это не значило, что кто-то имел право выбирать вместо неё.

Гермиона решительно подошла к последнему креслу. По его спинке разметались тёмные волосы. Плед сполз. Бледные ладони вцепились в подлокотники. Вряд ли сновидение Марселы Кортес — приятное. Но она была здесь. И это главное. Гермиона легонько сжала её пальцы — и через несколько секунд они расслабились, отпустили подлокотники. Вот и хорошо…

В «Дырявом котле» осталось всего пятеро. Что одновременно ожидаемо и неожиданно. С одной стороны, всё к тому шло. А с другой, их так резко стало мало.

Раньше казалось, что время есть — всего-то нужно решить очередную задачу… Пусть и сложную. Сейчас было очевидно, что время вышло.

Их пятеро. В два раза меньше, чем в самом начале.

Будет ли у кого-то из них такая роскошь как целых пять дней? Или теперь каждая ночь — минус два человека?

Гермиона замкнула круг, подняла с пола небесно-голубой плед и забралась с ногами в кресло. Сомнений не было: этой ночью «художник» выбрал её. Но заставлять пить яд или что бы там ни было — не стал.

Значит, не маньяк, ведь чужие страдания ему радости не приносили. И с Гермионой, вероятно, в хороших отношениях, иначе не пожалел бы. Наплевал бы на все «Пожалуйста». Вот только… Почему пожалел? Человека, который вскоре выйдет из заточения, жалеть незачем. Но того, кто не сможет выйти никогда…

Её дыхание стало прерывистым. Пальцы, сжимающие плед, начали дрожать. Она столько всего пережила, чтобы умереть вот так, здесь? От рук неизвестного?

Нет уж, увольте.

Гермиона вскочила, бросилась к креслу справа от неё и принялась трясти спящего Малфоя за плечи. Ей нужен был кто-нибудь. Сейчас. Рядом. Ощутить, что она не одна.

Его веки дрогнули. Он несколько раз моргнул, полуоткрытые серые глаза лениво скользнули по её лицу.

— Что?.. Что случилось? — хрипло спросил Малфой и прочистил горло.

От обеспокоенного сонного голоса трепыхнулось сердце. Будто юркая форель, которая лишь на миг выпрыгнула из воды и тут же была поймана медведем. А теперь неистово дёргалась, извивалась, ещё не осознав, что вырываться бесполезно. Это конец.

— Посиди со мной, — попросила она, но голос был твёрдым. Полупросьба-полуприказ — всё из-за вечного нежелания демонстрировать свою уязвимость.

Как будто они снова в школе. Как будто она снова должна доказывать, что его слова, бьющие точно в цель, её совершенно не трогали.

Он серьёзно кивнул, ни о чём не спрашивая, не насмехаясь. Встал и перенёс её кресло к своему — впритык, подлокотники практически соприкасались. Сел и молча посмотрел на неё, во взгляде — приглашение. Запомнил, что Гермиона не любила говорить по утрам. Не любила ещё с того времени, когда они с бабушкой вместе встречали рассветы.

Слова нужны днём. Утро — время особенное. Время тишины.

Гермиона не спешила садиться, стояла и тоже смотрела на Малфоя.

Жаль, здесь были только кресла, она не отказалась бы от дивана. Хотелось чувствовать чьё-то присутствие, чьё-то тепло, чьё-то плечо.

Малфой протянул руку — и Гермиона неуверенно вложила в неё свою. Он легонько сжал её пальцы, заглянул в глаза. Она не знала, кто к кому потянулся первым и как оказалась у него на коленях, но дышать наконец стало легче. Страх не исчез полностью, но перестал так сильно сжимать грудную клетку.

На какой-то миг они замерли — будто боялись разрушить хрупкое кружево магии, что плелось этим утром само по себе. А потом Малфой крепко обнял Гермиону, и она прижалась к нему в ответ.

Медленными, плавными движениями он гладил её по волосам, по спине. И она старалась не двигаться, чтобы не спугнуть эту успокаивающую ласку.

— Кто? — спросил Малфой еле слышно. Гермиона сперва даже не сообразила, о чём речь.

— Джинни и… Гринграсс.

Его ладонь застыла в её волосах. Только через пару секунд возобновила движение. Больше он ничем своих эмоций не выдал.

Они сидели так то ли четверть часа, то ли намного дольше — переживания заставили потерять счёт времени. Или в объятиях время текло по-другому?

Но когда до ушей долетели посторонние звуки, она спрыгнула с его колен, словно ужаленная.

Малфой не стал комментировать. Он тоже встал, кивнул — мол, увидимся позже — и поднялся вверх по лестнице. Оно и неудивительно: сегодня пропала его подруга. Ему нужно время, чтобы прийти в себя.

Им всем нужно время.

Ножки кресла с неприятным звуком проехались по полу, плед был с остервенением отброшен в сторону — на Гермиону посмотрели ясные голубые глаза Рона.

— Привет, — поздоровался он.

И Гермиона неопределённо дёрнула головой, прекрасно понимая: надо сказать. Сейчас. И сказать деликатно. Но у неё не было сил на то, чтобы приносить плохие новости.

Сперва Рон потерял Гарри, а теперь вот…

— Кто? — спросил он точно так же, как перед ним спрашивал Драко Малфой.

На душе стало мерзко. Почему она обо всём узнавала первой? Почему была человеком, который должен всем всё объяснять?

— У тебя такое бледное лицо, что пропали либо Джинни, либо Мал… — он прервался. Заметил, как она вздрогнула, услышав первое имя. — Значит, Джинни, — Рон кивнул немного растерянно, покачал головой.

Уже понял, но ещё не успел осознать.

Гермиона подошла поближе и ободряюще сжала его ладонь — у неё не было слов. И не было сил, чтобы их искать. Нанизывать на нить разговора тщательно и бережно. Тут иначе нельзя — слишком тяжёлая тема.

Нет, сперва они поговорят о слежке. Пусть Гермиона и сочувствовала Рону из-за исчезновения Джинни. Пусть понимала, что и сама многое от него скрыла. Как понимала и то, что обязательно бы обо всём рассказала, будь в сутках не двадцать четыре, а на пару часов больше. Новые события выматывали, количество нерассказанного копилось.

Может, у него была та же проблема?

— Думаешь, это из-за меня, да? — если бы она не стояла так близко, то не расслышала бы его вопроса. — «Художник»… забрал их, чтобы я понял, насколько бесполезны мои попытки его вычислить?

— Нет, Рон. Думаю, из-за меня, — ответила честно и твёрдо.

— И что же ты ему сделала? — он недоверчиво помотал головой. А у Гермионы не хватило духу признаться, что, возможно, Джинни пропала именно из-за её просьбы.

— Нам нужно поговорить, — сказала она вместо этого.

Он обвёл кресла многозначительным взглядом, намекая на то, что здесь слишком много лишних ушей.

— Поднимемся наверх?

— Иди, я догоню.

Рон согласно кивнул и двинулся к лестнице. Когда он скрылся из виду, Гермиона вздохнула. У неё не было времени, чтобы решить, как себя с ним вести.

Он был её другом? Да.

Они знакомы очень давно? Да.

Ей известно о нём многое? Да.

Но она не стала бы за ним шпионить.

Хотя… если поставить её на место Рона, а на место Джинни — Гарри….

Гермиона могла бы и проследить, чтобы у Гарри не осталось сомнений в невиновности Рона. Из благих намерений. Из-за того, что любила их обоих и не хотела бы видеть, как они ссорятся.

Развернувшись на каблуках, она направилась на кухню. Жалостливо скрипнули половицы под ногами. Гермиона открыла кран, ополоснула лицо, позволяя каплям свободно стекать. Ей нужно было взбодриться.

Она ощущала себя как никогда живой. Хотелось чувствовать: и холодную воду, и теплоту весенних солнечных лучей. И даже боль, тоску, страх, тревогу — всё, что осталось после войны. Каждого из этих четырёх всадников личного апокалипсиса Гермионы Грейнджер.

Она больше двух лет держала их под замком — лишь бы не утратить контроль. Не позволить чувствам взять верх. Не расклеиться окончательно.

Но когда рискуешь потерять всё — готов согласиться едва ли не на любой исход. Лучше хоть что-нибудь, чем вообще ничего.

А сердце стучало быстро-быстро. Гермиона считала удары. Будто верила: пока она будет считать — оно не посмеет остановиться. Не подведёт её. И не страшны ни Авада, ни «художник»…

Из бара донёсся шум шагов, тихий шелест голосов. Гермиона наспех вытерла лицо тыльной стороной ладони и на цыпочках подошла к двери. В этот раз половицы были на её стороне — заговорщически молчали.

Почти дежа вю: она уже подглядывала за этими двумя, когда они мыли посуду. Сейчас Нотт крепко, но бережно, словно фарфоровую куклу, обнимал Марселу Кортес. Его правая рука гладила её по голове, путалась в волосах. Глаза Нотта были закрыты, губы плотно сжаты. Казалось, Марсела была его якорем, а штормовой ветер то и дело норовил порвать трос.

Нотт больше не злился — нервничал. И боялся — за неё. И потерять боялся — её.

Гермиона не знала, что между ними происходило, но либо она слепая, либо Нотт по уши влюблён. А Марсела… Когда дело касалось её, сложно было прийти к однозначным выводам. Она — загадка.

Они стояли, не двигаясь, уже минут пять. В любой другой день ей бы и в голову не пришло их тревожить — заняла бы себя чем-нибудь на кухне. Но сегодня ночью она получила очень доходчивое напоминание о том, что смертна. У неё не было времени. Потому Гермиона медленно прошла вглубь кухни, а затем, намеренно шаркая ногами, поплелась обратно. Когда она показалась в дверном проёме, Нотт с Марселой стояли на расстоянии вытянутой руки друг от друга.

— Драко? — без предисловий спросил Нотт.

— В порядке.

— Астория?

Он не дождался ответа: тяжело вздохнул, правильно трактуя её сочувствующее выражение лица.

— У нас были планы на утро, помнишь? — обратилась к Гермионе Марсела. Её голос был привычно ровным, спокойным. Только в конце стал на полтона выше.

Они ни о чём не договаривались, но Гермиона утвердительно кивнула. После чего Марсела шустрой змейкой проскользнула мимо неё на кухню.

Сбежала.

Почему?

Нотт вопросительно посмотрел на Гермиону, но та не смогла бы ему помочь, даже если бы сильно захотела. Он пожал плечами, и она пожала плечами в ответ.

Тогда Нотт так же молча кивнул ей в сторону кухни. Мол, иди уже, раз тебя там ждут. И Гермиона закрыла за собой дверь. Не то чтобы решила послушаться — им просто не о чем было говорить.

Тем не менее, впервые за время их пребывания в «Дырявом котле» Нотт был вполне сносным…

Когда Гермиона села за стол, там уже стояли два стакана сока, а Марсела, отрешённая и сосредоточенная, возилась с тортом.

— Тяжёлая артиллерия?

— Вроде того, — рассеянно согласились в ответ, ставя перед Гермионой тарелку с огромным куском шоколадного торта.

— Всё не настолько плохо, — и после нескольких секунд размышлений: — Правда же?

— Нет, всё прекрасно. Просто «художник» решил вылечить нас от клаустрофобии. Радикальными методами, — губы растянула фирменная мягкая улыбка, но глаза остались бесстрастными. Марсела была здесь — и в то же время отсутствовала. А в интонациях — горький налёт сарказма и нервозности. Едва уловимый, но заметный.

Раньше такого не было.

Да и сам ответ прозвучал немного невпопад. Немного неловко. Будто Марсела слушала вполуха, думая о своём.

И Гермиона в полной мере испытала то мерзкое в своей неправильности чувство, когда скучаешь по человеку, который вдруг перестал «ловить» ту же волну, что и ты. Вы всё ещё делаете что-то вместе, но больше не на одном дыхании, не в едином порыве. В голове — разные мысли. И они тянут в разные стороны. Молчание становится неловким, потому что понимания в нём недостаточно.

О чём думала Марсела? Как могли абсолютно безобидные действия Нотта заставить её есть сладкое в невероятных количествах и растерянно смотреть в окно?

Влюблённые светятся изнутри — Марсела не светилась. Она была скорее удивлена или озадачена. Как будто усиленно пыталась решить сложную задачу, а Теодор Нотт то и дело перечёркивал все её старания. Сводил на нет аккуратные строчки подсчётов.

Гермиона поёрзала на стуле, не зная, с чего начать разговор и стоило ли начинать вообще. Даже тающий во рту шоколадный торт, от которого невозможно отказаться, будь твои родители хоть трижды стоматологами, не лез в горло. Но она отделила вилкой небольшой кусочек и тщательно прожевала.

Марсела к тому времени почти расправилась со своим десертом. Гермиона могла бы поспорить, что вкуса та не почувствовала — проглотила торт с такой скоростью, будто его вот-вот могли отобрать.

Это было совсем на неё не похоже.

Спросить? Или наоборот — оставить в покое?

— Я не уснула со всеми, — заметила Гермиона как бы между прочим. Будто это неважно, сущая мелочь. Но зелёные глаза перестали гипнотизировать пейзаж за окном и посмотрели на неё с интересом.

Марсела слегка наклонила голову в сторону, молчаливо приглашая продолжить.

— Думаю, «художник» подмешал что-то в еду…

— …но ты вчера объявила голодовку.

На самом деле нет. Были мандарины, малфоевские мандарины. В них не подольёшь зелье.

Так что Гермиона только кивнула и пересказала ночные события.

— То есть он всё же мужчина, — подытожила Марсела.

— «Художник» на «ты» с иллюзиями. Может, мне только показалось, что у него большие мужские ладони.

— Но он существенно сильнее тебя.

Гермиона пожала плечами.

— Если он ожидал чего-то подобного — мог бы заколдовать меня так же, как все предметы в «Дырявом котле». Только одно заклятие — и будь я хоть мастером спорта, всё равно не смогла бы навредить ни «художнику», ни кому-либо ещё.

Марсела смотрела с сомнением. Теребила пальцами краешек серой мантии.

— Было темно, ты не могла не увидеть вспышку заклинания — значит, её не было. А когда «художник» зажёг Люмос, то при всём желании не смог бы наколдовать что-то ещё. Как вариант, заклятие на тебя наложили заранее, но это риск — оно действует только два часа. Иногда — меньше. Плюс нужно было сделать это так, чтобы не заметила ни ты, ни кто-то другой. Поэтому давай начистоту. Что ты скрываешь? — спокойно спросила Марсела, не отводя от неё глаз. Тихий размеренный тон заставил вздрогнуть, нервно сглотнуть.

Она знала. Она всегда всё знала.

— Это должно остаться между нами.

— Останется, — серьёзно заверила Марсела. Её выражение лица могло бы убедить кого угодно. На какой-то миг Гермиона даже засомневалась: а видела ли она этого человека без маски?

Да и какого лешего Марсела забыла в «Дырявом котле»? В Министерстве не хватало людей. И заработная плата там выше.

Значит, деньги её не волновали. Что тогда? Хотела поддержать Аббот? Глупости — та могла бы подыскать на кухню домового эльфа.

Невольно вспомнились слова Рона: «Нотт работает в Косом переулке три месяца, Кортес — два с половиной».

С Ноттом как раз всё понятно: он не окончил Хогвартс. В Министерство его не возьмут. Но Марсела-то окончила! И в заклятиях разбиралась очень хорошо. Как оказалось, даже в темномагических. Тогда почему работала здесь?

Гермиона обязательно выяснит, но позже. Пора бы уже ответить на вопрос. Набрав побольше воздуха в лёгкие, она выпалила:

— Гринграсс смертельно больна.

— Как в книге, — сухо заметила Марсела. Явно не очень довольная, что ей не сказали об этом сразу.

— Я узнала только вчера вечером, — Гермиона понимала, что оправдывается, но остановиться уже не могла. Было не по себе оттого, что то хрупкое, не до конца сформировавшееся доверие грозило исчезнуть. Остаться воспоминанием. — Гринграсс проговорилась — я обо всём догадалась. Но её поведение, слова… Не может она быть «художником».

— А я могу? — спросила Марсела на тон тише, чем обычно, и слегка наклонилась вперёд.

Намёк был очевиден: смотришь на Марселу — видишь милую хаффлпаффку. Знакомишься поближе — совсем другая картина.

Смотришь на Гринграсс — видишь хрупкий цветок. Истинное лицо или маска? Последний разговор наводил на мысли о первом варианте.

— Ты не видела её вчера, — пылко возразила Гермиона. — Не слышала ни слов, ни интонаций.

— Я — нет, ты — да. И именно у тебя возникли сомнения насчёт её невиновности.

И нечем крыть. Не было бы сомнений, пусть и незначительных — этого разговора тоже не было бы.

— Мы вчера вместе спускались в бар…

— …она была у тебя за спиной. Могла наложить заклятие.

— Именно, — кивнула Гермиона. — Вероятнее всего, «художник» либо мужчина, либо Гринграсс. У остальных возможностей было меньше.

— Наш вчерашний план в силе? — коротко спросила Марсела. И получив кивок в ответ, встала из-за стола. — Тогда до вечера.

Она направилась в сторону склада, уже успела взяться за дверную ручку, когда Гермиона не удержалась.

— Марс, — окликнула она.

Та застыла, но оборачиваться не стала.

Произнести следующие слова вслух было сложно. Но Гермиона не могла смолчать. Не хотела, чтобы их разговор закончился вот так. И терять человека, к которому успела привязаться, тоже не хотела. Поэтому…

— Я доверяю тебе.

Марсела обернулась, но так ничего и не сказала.

— И хочу знать твою историю. О тёмной магии тоже.

— Завтра, — пообещала Марсела и закрыла за собой дверь.

Гермиона прочла между строк несказанное «Я тоже тебе доверяю». И на душе потеплело: эпизод с Гринграсс не поставил крест на их только-только зародившейся дружбе.

Оставалось надеяться, что и Марсела поняла непроизнесённое: «Я не считаю «художником» Гринграсс, но решила тебя на всякий случай предупредить».

Нужно было идти к Рону. Он уже заждался. Гермиона неохотно подвинула стул, поднялась и поплелась на второй этаж. Кресел в кухне больше не было. А в «Дырявом котле» стояла пугающая тишина — их было только пятеро, и все, словно мыши, сидели по своим норкам.

«Раз, два, три, четыре, пять. Я иду искать».

Она вздрогнула. Не хотелось думать над тем, кого «художник» выберет сегодня. Голова и без того с самого утра была тяжёлой. Ускорившись, Гермиона буквально вылетела на второй этаж, постучала и, дождавшись приглашения, шмыгнула в комнату Рона.

— Я знаю о слежке, — заявила с порога.

В ответ раздался смешок.

— Я так не думаю.

Гермиона фыркнула, возмущённо вглядываясь в знакомое с детства веснушчатое лицо. Да как он мог?! Какое имел право думать, что следить за ней — в порядке вещей?! И совершенно спокойно говорил об этом в открытую! Ну погоди, Рон Уизли, сейчас ты узнаешь о себе много нового!

И тот, правильно оценив обстановку, примирительно поднял вверх руки.

— Я соврал Джинни, — сказал он.

— Очевидно, что соврал, но…

— Почему очевидно? — искренне удивился Рон.

Смотря на его недоумённо нахмуренные брови, Гермиона начала сомневаться, что они говорили об одном и том же. Злость поутихла. Но ведь всё очевидно, разве нет?

— Хочешь сказать, что ночью не была в номере?

— И ты, несомненно, это видел, — подтвердила Гермиона. И когда Рон покачал головой, пришёл её черед удивляться: — Но как же?..

— Предлагаю начать с самого начала, — рассудил он здраво. В голосе звучали стальные «аврорские» нотки, и только многолетняя дружба не позволяла воспринимать их всерьёз. Как угрозу. — Джинни решила, что ты «художник»…

Гермиона фыркнула.

— …а поскольку он… хмм… объявляется ночью, рвалась идти проверять, у себя ли ты в это время. Я сказал, что пойду сам.

— И?

— Когда стемнело, вышел из своей комнаты. Дверь слегка скрипнула, поэтому закрывать её я не стал — во избежание, — на его лице появилась торжествующая улыбка. Так же он улыбался, когда выигрывал очередную партию в волшебные шахматы.

Пусть Гермиона понятия не имела, какую роль в дальнейшем сыграет дверь, но Рон определённо был доволен, что оставил её открытой.

— Я взялся за ручку твоего номера, но он оказался заперт. Все остальные тоже. Можно было попасть только в пустую комнату Луны. В следующую ночь — и к Невиллу тоже…

Гермионе захотелось взвыть. Она так хорошо всё придумала! Так рассчитывала на этот план, но слова Рона разбили его вдребезги. «Художник» всё предусмотрел. Не оставил им лазеек.

— Если бы я захлопнул дверь, то, вероятно, не смог бы открыть её снаружи, — заключил Рон.

— Хорошо, что не захлопнул, — рассеянно кивнула ему Гермиона.

— Ну, а Джинни я соврал, потому что она никак не унималась со своими подозрениями, — он пожал плечами. И с преувеличенным безразличием спросил: — Так почему тебя не было в комнате?

О, ну прекрасно! Теперь Рон её подозревал. Он казался расслабленным, но его взгляд был цепким, внимательным. Колючим, словно вцепившийся в мантию чертополох. Сейчас перед ней сидел не старый друг — аврор Уизли.

И она в деталях пересказала ему все свои приключения. Вряд ли это могло повредить — «художник» и так обо всём знал. А все выводы, к которым они с Марселой пришли, Гермиона упускала. Потому что, каким бы абсурдным это ни казалось даже ей самой, Рон всё ещё был в списке подозреваемых.

Он внимательно слушал, время от времени глубоко задумывался, задавал вопросы. А потом надолго замолчал, приводя мысли в порядок.

— И что? Кого ты подозреваешь? — наконец не выдержала Гермиона.

Рон недовольно скривился, развёл руками.

— За неимением лучшего кандидата — Луну.

— Луну?

— Больше некого. Ты — моя подруга, Джинни — сестра, Гарри и Невилл — мои друзья и коллеги. Первым подозреваемым, как ты знаешь, был Нотт. Я плотно пообщался с ним несколько раз. Сперва сомневался, теперь почти уверен, что он пытается найти «художника» так же, как и я. Но мне почему-то не доверяет.

Гермиона на автомате кивнула. И Рон тут же насторожился.

— Так он что-нибудь говорил?

— Нет. Нотт ко всем относится с подозрением, — веско заметила она. И кивнула для пущей убедительности.

А Рон продолжил:

— Сомневаться в Кортес после твоего рассказа было бы странно. Гринграсс слишком малодушна для подобного: как бы мягко я с ней ни разговаривал, она так нервничала, будто только и ждала, когда её во всём обвинят. Ну, а Малфой… Меня удивляло, насколько он спокоен. Я даже специально его подначивал…

— Специально подначивал? — закатила глаза Гермиона. — Или просто не мог удержаться?

Рон отмахнулся, но слегка зарумянившиеся щёки выдавали его с головой.

— Неважно. Он отшучивался. Иногда довольно едко, но головы не терял. Мы даже пару раз по-человечески поговорили. Об этой ситуации, о работе, о тебе…

— Обо мне?

Рон криво улыбнулся — некрасивая, неправильная улыбка только изуродовала его лицо. Он закрылся, моментально выстроил между ними стену. Оказался вдруг далеко-далеко — не достучаться.

— Ага, — ответил беспечно. А весь его вид рассказывал другую историю: ноздри расширились, ладони сжались в кулаки. Рон был зол, пусть и не давал волю своей вспыльчивости. — Малфой убедил меня, что пора сосредоточиться на работе в Аврорате, а то мои попытки «прыгнуть выше головы, успеть всё и впихнуть в свой мозг тонну информации за раз» никто не оценит, — в голосе — горькая ирония. Акцент на слове «никто».

Рон смотрел выжидающе. Проверял, дошёл ли до неё скрытый смысл сказанных слов.

А Гермионе хотелось провалиться сквозь землю. Получалось, он не сдался. Ничего ей не сказал — но не сдался. Надеялся, однажды она заметит его усилия. Поймёт, что теперь он не просто юный недотёпа, у которого не получается Вингардиум Левиоса, а надёжный человек. Что обсуждать и зелья, и заклинания с ним можно на равных.

Но всё это время она смотрела в другую сторону. Если бы он сказал сразу… Если бы он только сказал… У него было бы всё время на свете. Но теперь… Теперь — нет.

Оставалось только подобрать правильные слова. Произнести их мягко, но доходчиво. И надеяться, что она его не потеряет.

— Кто-нибудь — обязательно оценит.

И Рон кивнул, принимая её ответ. Она неловко улыбнулась и, скомканно попрощавшись, убежала в свою комнату.

Сердце бешено колотилось в груди. В уголках глаз пекло, но Гермиона запретила себе плакать. Хорошо, что всё открылось сейчас, а не позже.

А у него обязательно кто-то появится. Кто-то хороший и милый. Умеющий слушать и восхищаться. И этого кого-то он обязательно полюбит сильнее, чем её.

На часах было без четверти три. Они с Роном пропустили и завтрак, и обед, но последние минуты их разговора испортили весь аппетит.

Гермиона украдкой вытерла щёки, будто даже от самой себя пыталась скрыть слабость. Снова ополоснула лицо и направилась к Марселе — нужно было сообщить, что их план неосуществим. Это важнее. Жалеть себя она будет позже.

Постучала, ответа не последовало. Постучала громче — тишина. Неслышно отворила дверь — пусто. Это казалось почти противоестественным: не найти Марселу в номере. Она всегда была поблизости, всегда рядом. Десяток шагов, дверь, проницательный взгляд зелёных глаз — простой алгоритм. Но он больше не действовал.

Оставалось только вздохнуть и вернуться к себе. Долго отмокать в ванне, будто в надежде, что вода смоет не только грязь, но и эту неправильную реальность, в которой Гермиона жила вот уже седьмой день…

Когда она вылезла из ванны, вода уже давно остыла, кожа на теле сморщилась, но желанная безмятежность так и не пришла. Волнение вгрызалось в наскоро скроенную пелену спокойствия, как саблезубый тигр. От каждого нападения оставались огромные дыры. Ткань расползалась, рвалась. Зашить — нечем. Заменить — нечем.

Гермиона чувствовала бесконечную усталость. А тигр нахально скалился, вкусив плоды древа безнаказанности.

Чёртов «художник»! Всё из-за него!

Тут невольно позавидуешь тем, кто исчез. Им не нужно искать виновного. Для них всё закончилось. Хорошо или плохо — это уже другая история…

Очень не хватало той приятной тишины в голове, когда не прокручиваешь в режиме нон-стоп вариант за вариантом. Не хватало возможности забыть на какое-то время о проблемах и просто отдохнуть. Забыться. Расслабиться.

Жаль, она не могла ощутить это прямо сейчас.

Или… могла?

Гермиона переоделась, вышла в коридор и остановилась перед первым номером. Толкнула дверь и моментально попала под пристальное внимание обеспокоенных серых глаз. Малфой, до этого наблюдавший за происходящим на улице, тут же оказался рядом.

— Ты бледная.

— Общение с тобой на меня плохо влияет, — безапелляционно заявила Гермиона, пряча улыбку в уголках губ. Но он не «отбил подачу», не стал шутить в ответ.

— Мне не нравится твоя новая привычка — пропускать обед на пару с Уизли.

— Не было аппетита.

Если Малфой ждал оправданий, то обратился не по адресу. Свой ответ он получил ещё позавчера. Другого у неё не было.

— Ты в порядке?

Она пожала плечами.

Нет, она не в порядке.

За окном была весна. Прямо под малфоевским окном цвела яблоня. Ветер подхватывал бело-розовые лепестки, словно он — счастливый жених, снимающий фату невесты. А нежное солнце — сияющая от радости мамочка.

Но Гермиона не могла выйти на улицу, не могла в полной мере ощутить ту безмятежность, лёгкость, что накрывает с головой каждого, у кого найдётся минутка, чтобы остановиться и просто смотреть. Наслаждаться весной.

— У тебя есть планы на ближайший… час? — деловито спросила Гермиона.

Малфой приподнял брови, разглядывая её с заинтересованным выражением. Пауза затянулась.

— У тебя нет планов, — нетерпеливо ответила за него Гермиона.

И едва не рассмеялась, наблюдая, как вытянулось от удивления его лицо. А удивляться было чему: она терпеть не могла, когда у неё отнимали время — и к чужому времени относилась трепетно, деликатно. Заранее договариваясь о встречах и всегда предупреждая об опозданиях. Потому подобные заявления были совершенно не в её духе.

Видимо, сегодня день исключений. Гермиона сделала шаг вперёд, переводя взгляд на его губы. На глаза и снова на губы. Оставшееся расстояние Малфой преодолел сам. Широко улыбнулся, словно он — гурман, а она — тот самый божественный шоколадный торт, который они с Марселой сегодня так бессовестно недооценили.

— В чём дело, Грейнджер? — его голос дразнил, лениво растягивая слова. Отвратительная привычка, которая так раздражала ранее, сейчас казалась абсолютно очаровательной. — Сегодня праздник, о котором мне не сказали?

Хитрец! Специально же действовал на нервы, зная, что теперь-то она точно не отступит. Так и хотелось пойти на попятную: «щёлкнуть по носу» одного заигравшегося Драко Малфоя.

Но если у дьявола был такой голос, такая сладко-лукавая ухмылка, такие внимательные серые глаза, один взгляд которых мог стереть все мысли, — она бы продала душу.

— Будешь медлить — рискуешь и вовсе не узнать, — Гермиона хотела ответить бойко, получилось — низко, хрипло. Осипший голос придавал словам совсем другой окрас.

— Ух, — он в притворном ужасе покачал головой, широкая тёплая ладонь скользнула на её затылок. — Какие страшные угрозы! Тебе совсем меня не жаль?

Последние слова он выдохнул ей прямо в губы — на уровне солнечного сплетения что-то резко сжалось и выпрямилось. Загорелось, вспыхнуло, как если бы внутри поселился маленький огнедышащий дракон.

Вторая ладонь легла Гермионе на талию. Такая горячая, осязаемая, словно касалась не мантии — обнажённой кожи. А то и вовсе внутреннего пламени. Гладила разомлевшего от ласки дракона. И он сгорал заживо, чтобы возродиться снова. Всё же не дракон — феникс.

Большим пальцем он выводил ровные круги на её затылке, и волны удовольствия расходились по всему телу.

Ногам не хватало устойчивости. Она вцепилась в его плечи, как утопающий за возможность выжить — мёртвой хваткой. Из мыслей давно исчезли все теории, и Гринграсс, и Джинни, и переживания за Марселу. Остались только серые глаза. Такие важные, так близко. Две горящие бездны, в которых она отчётливо видела своё отражение. И ничего больше.

О, Гермиона знала, как выглядел дьявол! И знала, что душу ему продавать не станет. Возможен только равноценный обмен.

На этот раз он поцеловал её сам. Мягко, едва касаясь. Но в этом прикосновении было больше жара, чем в позавчерашнем лихорадочном противоборстве губ.

Он не стал сразу же закрывать глаза. Они были так близко — и Гермиона не могла оторвать взгляд.

Поцелуй снёс все оборонные сооружения — и в серых омутах теперь плескалось не только лукавство. Теперь можно было заглянуть дальше, глубже.

И она смотрела.

Его веки медленно опустились. Вслед за ними — и её собственные. Больше не было ни драконов, ни фениксов — только она, Малфой и пламя…

* * *

Они лежали в обнимку на его кровати, лицом друг к другу. Губы горели от поцелуев.

— Думаешь, он хочет нас убить? — спросила она тихо, спрятав лицо у него на груди. Боясь спугнуть настраивающую на откровенность атмосферу.

— Нет, — Малфой казался настолько уверенным, что Гермиона невольно сглотнула. Заволновалась. Рассказать ему о ночных событиях? Как отреагирует? Что, если он живёт только этой непоколебимой верой в лучшее, которая один шут знает, откуда в нём взялась? Одновременно с этим она надеялась, что он сможет убедить и её тоже. Сможет доказать, что она просто накрутила себя. Потому уточнила:

— Почему ты так решил?

— Его посадят — рано или поздно. Человек, которому есть что терять, на такое не пойдёт.

Гермиона вздрогнула, вспоминая вчерашний разговор с Асторией. Может, и правда было глупо ей доверять? Может, стоило рассказать о болезни остальным пленникам?

А Малфой, не дождавшись ответа, продолжил:

— В магическом сообществе сейчас неспокойно. Если выяснится, что целых шесть героев войны вдруг просто исчезли — несколько десятков магов снова сбегут на континент. Министерство не может этого допустить. Аврорат нашего «художника» из-под земли достанет. А если не получится, то наплюёт на запрет на использование Сыворотки правды и Легилименции.

Он был прав. Позиция Министерства слишком шаткая — ему пока не готовы доверять. Большинство то и дело ждёт возвращения Сами-Знаете-Кого. Но громкое дело «художника» помогло бы властям подняться в глазах магического сообщества, а заодно — переключило бы внимание.

Упустить такой шанс — глупо. Нынешнего министра, Кингсли Шеклболта, сложно было назвать глупым.

Но поможет ли это им, запертым здесь, если «художник» — псих? Если его не напугать Азкабаном? Если во всём виновата Астория Гринграсс, которой нечего терять?

— Ты хмуришься, — заметил Малфой. И сам нахмурился.

Если Гермиона была в расстроенных чувствах в его присутствии — он всегда решал, что из-за него.

— Думаешь, Гринграсс могла бы?..

Он рассмеялся. Громко, искренне, откинув голову назад. И немного успокоившись, ответил:

— Кто угодно, но не она.

— Ты уверен?

— Астория… — он задумался, подбирая слова, — очень мягкий человек. Нежный. Она не решилась бы на подобное. Я бы скорее тебя начал подозревать, — в глазах Малфоя заплясали черти. И Гермиона шутливо толкнула его в бок — нечего её дразнить.

Он рассмеялся. Так весело и заразительно, что она рассмеялась вместе с ним. И клыки саблезубого тигра наткнулись на глухую стену — не смогли навредить. Не тогда, когда рядом Малфой.

* * *

Гермиона проснулась, когда на улице уже стемнело. Потянулась до хруста в костях и широко зевнула, прикрыв ладошкой рот. В незашторенное окно чужого номера с любопытством заглядывали звёзды, а на второй половине кровати мирно посапывал Малфой.

Надо же, они так долго говорили, что умудрились уснуть.

Надо же, она второй раз за день видела его спящим.

На этот раз он был полностью расслабленным. До забавного трогательным со своими растрепавшимися светлыми волосами. Таким… домашним, беспечным. Ожившей скульптурой из камня, которая за неимением своего сердца похищала чужие.

Сложно просто отвести глаза и уйти, когда хотелось свернуться калачиком и снова уснуть — рядом с ним. С её персональным очагом спокойствия.

Поцеловав Малфоя в щеку, Гермиона встала с кровати, поправила мантию и направилась прямиком к Марселе. Когда та открыла, молча протиснулась внутрь и, вздохнув, сообщила:

— Ночью, — Гермиона показала на дверь, — все закрыты.

— Так что же… Всё отменяется? Будем сидеть сложа руки, ждать чуда?

— Не чуда — своей очереди, — мрачно пошутила Гермиона.

Марсела рассмеялась. Почти истерически. Или не почти? Впервые за время их знакомства её маска извечной невозмутимости так сильно истощилась. Пошла трещинами.

Гермиона хотела помочь. Поддержать, посидеть рядом, поговорить, выслушать. Но не умела предлагать такого рода помощь. Боялась, что неправильные слова могут сделать только хуже.

— Мы выясним, мужчина ли он, — заявила она.

— Правда? — Марсела улыбнулась, истолковав её слова немного превратно. Но как раз этого Гермиона и добивалась. — Я не уверена, что хочу участвовать.

— Значит, я выясню. А ты понаблюдаешь.

— О, ну это здорово меняет дело, — теперь Марсела рассмеялась уже искренне. Её маска не стала целой, но трещинам удалось невозможное — они затянулись, словно раны.

И Гермиона надеялась, что этого достаточно, чтобы совместная ночная вылазка увенчалась успехом.