Сказки дьявольского особняка (джен)

"Присутствовавшие при этом чуде люди обезумели от блеска золота и от жадности и кинулись рвать и отрывать себе статую по кусочкам. А чистое золото — оно мягкое и приятное, на зуб и на ощупь. Однако каждый, кто прикасался к исполинскому изваянию, тотчас же сам столбенел, превращался в золото. И длинная цепочка золотых изваяний тянулась из пустыни до центра Междуречья, до величественного города Ура..."

— Нянечка, расскажи сказку, — попросил Вэльккэмери.

— Нет, тупица, лучше ужастики, — возразил Эльфарран. — Нянечка, давай самую страшную историю.

— Нет, сказку! — возопил Викки.

— Фуфло твои сказки! — тоже закричал Элф. — Ужастики!

Близнецы вцепились друг другу кто куда дотянулся: Элф — до левой кисти, а Викки кусал брата за бок в задравшейся пижамной фуфайке.

— Я расскажу вам ужасную сказку, — примирительно пробасил нянюшка, выпустил огромное крыло, которым укрыл обоих, и дети сразу успокоились.

— А там будут гномы? — с надеждой спросил Элф.

— И каменные тролли? — перебил Викки.

— И леденящий вой волков, и ветер, и зима? — спросили демоничные дети уже в унисон.

— Это как пойдет, — уклончиво ответил большой нянь и потер лоб по краям спайки микросхемных контактов с кожей. — Итак...

* * *

В далеком царстве, в раздробленном на двадцать мелких княжеств государстве между двух великих рек, в бескрайней пустыне, среди камня и глины жил один старый, выживший из ума отшельник. У него не было за душой ни гроша, ни шалаша. Его пристанищем был желтый уступ, сиротливо торчавший из песка, он спал там, прямо на жестком камне — днем. А ночью — бродил неподалеку по пустыне или лежал, вглядываясь в звёзды.

Он не умирал с голоду, его не мучила жажда, его не сжигал солнечный свет в самые убийственно жаркие дни, и немногие люди, что прознали о нём, почитали его как бога. Они приходили и приносили ему дары, вино, хлеба, плоды деревьев и жареных ягнят, но отшельник ничего не брал, не трогал, не выпивал и не съедал. Ему молились, у него просили совета, ему плакали, ему угрожали. Он не был глух, но он никогда не отвечал. И ни разу не разомкнулись его уста и не сложились в гримасу скорби или в улыбку. Люди отчаивались и уходили, а взамен приходили новые, и не было отшельнику покоя. Но не убегал он дальше, вглубь бесплодных пустынь — что-то держало его на том голом уступе из желтого песчаника.

Прошло много лет, сменились целые поколения просителей и дарителей, прежде чем пришел в то место один очень хитрый и пронырливый мальчишка. Был он базарным вором и заправским обманщиком, нажил себе в городе много врагов и ненавистников. Переполнилась чаша их терпения, и поклялись они его убить. Спасаясь бегством, достиг однажды тот воришка пристанища отшельника и попросил у него защиты. Не ответил, как обычно, старик, но от себя он никого не гнал, ни паломников, ни поклонников.

Остался молодой вор на каменном гребне, спрятался возле бессмертного наблюдателя звёзд и понадеялся, что не посмеют его недруги приблизиться и осквернить ту землю кровью.

Но они посмели. Кровь пролилась.

И тогда случилось невиданное: тело убиенного окаменело и пожелтело, сливаясь с уступом, а затем скала зашаталась и поднялась из песка на пятьдесят человеческих ростов.

Заговорил отшельник грозно, заговорил впервые, и голос его звучал громче раскатов громовых, и рассекал как буря мечей, и крушил как тьма тьмущая молотов. Откололись и отломались от выросшей горы многие и многие куски, да так искусно и ювелирно они отламывались, что показалась из грубого камня стройная фигура гиганта, только стала она не просто жёлтой, а золотой. И сразу же под собственным весом начала уходить в пески.

Присутствовавшие при этом чуде люди обезумели от блеска золота и от жадности и кинулись рвать и отрывать себе статую по кусочкам. А чистое золото — оно мягкое и приятное, на зуб и на ощупь. Однако каждый, кто прикасался к исполинскому изваянию, тотчас же сам столбенел, превращался в золото. И длинная цепочка золотых изваяний тянулась из пустыни до центра Междуречья, до величественного города Ура — того самого, где воришка заслужил себе дурную славу. За один день и одну ночь превратился великий шумный город на тихий некрополь из золотых статуэток детей, взрослых, рабов, жрецов, воинов и купцов. Никого не осталось — кроме юной царевны, единственной дочери уже обратившего в драгоценный металл царя.

Она прошла по следу преступления до погребенного в песок гиганта, где отшельник лежал, заложив морщинистые руки за голову, и глядел на звёзды страшно выцветшими, почти белыми глазами.

Царевна вопросила его, не есть ли случившееся карой небесной. Но старик не ответил.

Царевна вопросила вновь, не обернется ли всё обратно, она скучает по отцу. И не было ответа, отшельник всецело предался звездам.

Растерянная, но не отчаявшаяся, царевна заговорила в третий раз. И на сей раз — она попросила забрать себя в уплату за свершившееся преступление или грех, чем бы оно ни было.

И пусть ответа снова не было, вмиг все статуи исчезли. Правда, люди исчезнувшие обратно не появились, ни рабы, ни купцы, ни жрецы, ни царь, о котором просила безутешная дочь. И все же кое-что изменилось: там, где стояла царевна, из песка вырос зиккурат. Он поглотил ее всю во мгновение ока, не успел раздаться ни один крик о помощи. Зиккурат без сомнения вмещал древнее колдовство — маленький, будто игрушечный, не из глиняных кирпичей, как все храмы-пирамиды в Уре, а выточенный из черного вулканического стекла. Но, как и любое стекло, он был хрупким. Поэтому, когда внутри него что-то зашевелилось, пытаясь выбраться наружу, стекло сразу же треснуло и разломилось, и неизвестное существо вырвалось на волю. Вместо тоненькой стройной девушки рядом со старцем предстал такой же тонкий гибкий юноша, тяжело дышащий после короткого заточения в зиккурате. Он почти не изменился лицом, и волосы его были так же черны и шелковисты и достигали пояса. Но глаза его впитали всё золото, что рассеялось по пустыне, и так много было этого золота в нем, так плотно, так концентрированно, что из желтого оно стало зелёным, ядовитой квинтэссенцией богатства, жадности и власти.

Не знал еще юноша, что впитал он также кровь воришки, убитого подло и безрассудно. Но, едва появившись под сводом звёзд, ощутил он вкус к обману, раздорам и кровопролитию. Потянулся он к старцу бесстрашно и схватил за древние костлявые плечи. Встряхнул и заставил явить истинный облик. Ибо не был старец ни морщинистым, ни седовласым, хотя древность его нисколько не обманывала: возрастом он во много раз превосходил окружающие пески.

Бессмертный скиталец, он прятался в пустыне от своего славного и бесславного прошлого, не находя покоя. Услаждал его скорбные уши красивый юнец тысячу дней и ночей, трудились его медовые уста почти три года, а на тысяча первый рассвет покорили и увели за собой, через пески и две реки к другому могучему городу раздробленного королевства — к Вавилону.

* * *

— Ну что? — шепотом спросил Ангел, обозначив на веселеньких обоях свой полупрофиль.

— Уснули, — тоже шепотом ответил нянь.

— Тогда пойдем? Тебя старина Эльвэ заждался и черная бухгалтерия.

— Не могу, они так уютно в крыло завернулись, у Викки левое ушко замялось. Ну чисто как у маленького котика.

— Ладно, только в восторженную лужицу огня не растекайся перед моими детьми, они те еще дьяволята. Побуду калькулятором вместо тебя, так и быть. Но в три утра по тихоокеанскому времени состоится шабаш в Салеме, ты уж не пропусти развлекалочку.

Нянь сиречь падший серафим махнул ручищей в знак согласия и сам улегся подремать внушительным телом на полу между двух детских кроваток.