В процессе (джен)

Эпиграф:

«В процессе» — статус, означающий, что работа над произведением продолжается.

Из раздела вопросов и ответов некоего литературного сайта.

Тихий и равномерный стук колёс поезда вдруг прервался скрежетом “уви-и-и-и” и хлопком железных стаканов. Тело Домагоя, который дремал у окна, дёрнуло инерцией, и борт купейного столика не сильно, но чувствительно впился в его живот.

Конечно же, Домагой мгновенно открыл глаза.

— С добрым утром, братик! — раздался над ним раздражающе-бодрый голос. — Проснулся наконец?

Он выпрямился и окатил сидевшую напротив сестру своим самым лёдяным взглядом.

— Зато тебе, как вижу, не спится в дороге, да, Кириэл?

— Дорога — как история, которая бежит и движется, происходит прямо перед твоими глазами. Разве можно долго спать в дороге? Ты же пропускаешь столько интересного.

Домагоя всегда поражала вот эта способность сестры всегда просыпаться раньше него. И всегда вот это вот неизменное приветствие. Как будто они до сих пор дети малые, школяры. Но ведь они уже студенты престижного университета.

Домагой решил именно это и подчеркнуть в ответ сестре:

— Ведёшь себя как первоклашка! — и всё же перевёл взгляд в окно. Может, там правда какое-то необычное зрелище?

Нет, зря он сказал про школьников. Почему же так бывает — стоит вспомнить про нечто неприятное, и оно тут же происходит? Станция была заполнена мальчишками и девчонками в школьных формах, увешанных пакетами и рюкзаками. Школьные годы не вызывали у Домагоя приступа приятных воспоминаний. Для себя он переделал одну старую шутку так:

«Вопрос: — Как прошли ваши школьные годы?

Ответ: — Прошли — и хорошо!»

Вслух же он прокомментировал школьную толпу на перроне так:

— Ну всё, конец спокойной поездке. А так хотелось что-то написать…

— Сегодня же первое сентября, ты что, забыл? — не смогла промолчать Кириэл.

Не забыл, конечно. Забудешь такое.

Просто Домагой давно пытался написать книгу. Вот у сестры легко и просто получалось творить. А у него был инженерно-конструкторский и математическо-прикладной склад ума. Нет, он мог создавать схемы печатных плат, или программный код. Но это было немного не то. Душа просила чего то яркого и эмоционального — того, что так легко получалось у сестры.

Они с сестрой были такие разные и в то же время абсолютно похожие. В детстве их считали близняшками — настолько схожи были их лица. Но вообще-то очевидно же, что они родились двойнятами. Вот все, кто считал их близнецами — они что, не знают, что у млекопитающих не бывает разнополых близнецов? Домагой был старше Кириэл на 17 минут, что часто использовалось в шутливых или серьёзных спорах. Споры же происходили всегда, везде и по любому поводу — потому что характеры у них были настолько разные, насколько это вообще возможно. Домагой всегда стремился к точности, порядку и организованности. Криэл все разбрасывала, разрисовывала или пускала на ветер. Как говаривала о них мама: «У Домагоя алфавит всегда начинается с А, а заканчивается на Я, а у Кириэл алфавит начинается с любой попавшейся под руку буквы, а заканчивается там, где придётся, или когда надоест».

И вот сейчас, когда он уже сдался — ведь всего через минуту вагон наполнят десятки неуёмных детей, будет шум и гам, какая ж тут работа над книгой, — Кириэл не могла не возразить:

— По принципу «Снежинки» теперь, конечно, не выйдет. Но ты можешь набрать массив слов. Ты что-то записал с утра?

В таких ситуациях Домагой предпочитал промолчать. Он просто потянулся за маленьким блокнотом, который в последнее время всегда носил при себе. Сестру обучали в её университете теории литературы, хотя у неё получалось писать и безо всякой теории — теорию всегда полезно знать. Кое-что из этой науки она передавала Домагою, стараясь помочь в его писательских потугах.

Принцип «Снежинки» заключался в том, что произведение надо записать в три-пять предложений — что-то вроде саммари к фанфику. Потом расширить это в план произведения из как минимум вдвое большего числа пунктов, чем было предложений. Уже выходит десять строк или больше. Потом в каждом пункте прописать подпункты, ключевые события, описать в общих чертах, что в этот момент раскрывать про героев. Потом дробить и добавлять, дробить и добавлять… и в конце концов получится как минимум рассказ. Процесс похож на то, как раскрывают вырезанную из бумаги снежинку — потому так и называется. Он пытался пару раз написать по этому принципу хоть что-то, и именно «хоть что-то» и выходило — рассказы-простыни, скорее напоминающие длинную телеграмму.

Набор массива слов был другим приёмом, полезным для Домагоя. В чёрный блокнот, который Кириэл прозвала «Тетрадь смерти», надо было кратко нотировать все события дня — яркие и повседневные, быстрые и тянущиеся. Было три дополнительных условия.

Первое: в каждую строку писать не более трёх слов.

Второе: писать до девяти (или десяти?) вечера, затем разрезать строки и перемешать. Выбирая в случайном порядке, упорядочить в длинный столбик.

Третье: в оставшееся до полуночи время надо придумать, как связать слова именно в том порядке, в каком получилось (тут можно немного отступать или перемещать слова, если совсем уж несвязуемое выходит), придумать план произведения и его концовку. Можно дополнительно помогать себе при помощи «Снежинки», но главное — успеть до полуночи выложить хотя бы одну главу произведения на любом литературном сайте, который позволяет это сделать. Именно из за жёсткого дедлайна (ну и из-за чёрной обложки) Кириэл и прозвала блокнот «Тетрадь смерти» — как всегда, в своём репертуаре.

Одним словом, пока совсем уж не стало шумно, Домагой начал быстро нотировать в «Тетрадь смерти» события раннего утра:

Разговор с родителями.

Ожидание поезда.

Уснул в дороге.

Удар в живот. Пробуждение.

С добрым утром, братик.

Кириэл вредничает (попрошайничает?).

Он так увлёкся процессом, что даже когда вагон заполнили школяры, он здоровался с подсевшими на пустые места детьми «на автомате», и остановился только когда дописал строчку «Поезд, набитый школьниками».

Наконец, он вернулся в реальность движущегося состава.

Рядом с ним сидел парень. В комплекте с парнем шли круглые очки на переносице и увесистая книга в толстющей обложке, с таким затёртым шрифтом форзаца, что шрифт выглядел инопланетными иероглифами названия книги заклинаний, а не титулкой учебника.

Книгу он тут же открыл и принялся читать, бубня себе под нос:

— Зисфлау изблу, зисфлау изблу!

А потом он выдал очередное заклинание из своей книги, да ещё и стал махать рукой в процессе:

— Исзе блуфлаве? Блуфлаве!

Домагой улыбнулся, глядя на него. Когда то и он сам был таким. Всё зубрил, заучивал, повторял. Кириэл тогда ещё шутила: «У тебя не голова, а тыква!». А когда он бывал рассеянным, задумавшись над какой-то математической задачей, она подрунивала: «У тебя не голова, а карета. Вечно куда-то уезжает». Наконец он спросил её: «Так у меня голова карета или тыква?» — ну чтобы хоть как то заткнуть её колкости. Но не тот случай. Кириэл сразу нашлась, что ответить: «Голова-карета, которая в полночь превращается в тыкву!»

Домагой внимательно рассматривал корпящего в такой неподходящей обстановке над учебником паренька. Ну вылитый маг. Гарри Поттер. Хотя… для такого целеустремлённого мага нужно собственное, оригинальное имя, и он спросил:

— Парень, прости, забыл, тебя как зовут?

— Зориан! — просто и без формальностей ответил тот.

— Что это за заклинания ты читаешь?

— Это английский язык, господин Домагой.

— А-а-а.. — рассеяно отреагировал Домагой, потому что магия стремительно исчезала.

Поняв, что его реакция вышла, мягко говоря, «кривоватой» по всем правилам этикета, он решил сгладить углы и хоть как-то продолжить разговор:

— Зориан, а переводить ты уже умеешь?

— Да, господин Домагой. Что вам перевести?

— Ну, например, это... — тыкает Домагой в книгу и читает сам:

— This train is red?

— Красный — это поезд! — уверенно переводит учёник.

Кириэл и Домагой с трудом давят хохот, и Домагой думает, что сегодня, пожалуй, будет удачный день.

* * *

Синева сумерек над Загребом постепенно отодвигалась тягучими, чёрными лапами ночи. Домагой стоял на балконе арендованной квартиры, позади в открытую дверь балкона в комнату струился вечерний ветер с загородных полей и лесов. Он нёс запах можжевельника и олеандра, лимонов и финиковых пальм. Загреб мерцал огнями и кое-где ещё вспыхивали феерверки в честь первого сентября. И всё это, весь день, был уложен, записан и сохранён в «Тетрадке смерти». Даже колючие кусты ядовитого и при этом прекрасно пахнущего кроваво-багрового олеандра туда попали.

Домагой стоял и пытался составить произведение из дня, нарезаного им только что на кусочки и тщательно перемещанного.

И ничего не получалось. Или получались какие то несусветные глупости.

Ну, например, один из получившихся кусков: «Дети. Перевертыши». Это утро — дети в поезде играли в перевёртыши с вкладышами, Домагой удивился, что такая игра до сих пор существует, записал.

Но потом шло слово «Жертва» — это из праздничной речи декана о необходимости жертвовать время, жертвовать силы, жертвовать… Слово «жертва» прозвучало столько раз, что в записи попало лишь оно.

И как теперь это связать? Дети, которые жертвуют фантики? Дети-убийцы, которые переворачивают жертв? Как ни крути — а бред получается.

Или вот другой кусок, ещё хуже: «Освобождение первозданной материи» — это из лекции по ядерной физике и атомным реакциям. Красиво преподаватель сказал. Но за ним: «Красные робы. Дракон» — это попавшийся в интернете на глаза репортаж о Китайском Новом годе, где танцоры в красных робах изображали танец дракона. И всё это связать прикажете? Как? Учёные в красных робах освобождают первозданную материю верхом на драконах? Дракон в красной робе танцует, чтобы освободить первозданную материю из учёных?

Опять ахинея.

Домагой стоял, и, глядя на то, как стрелка часов на подсвеченной ночными огнями старинной башне приближается к одиннадцати, повторил про себя любимую фразу своего куратора:

— Начните сначала. Не получается? В сотый раз начните сначала!

И тут с первым ударом башенных часов на Домагоя снизошло озарение. Размеренный бой курантов выключился, исчез балкон, дом и открытая настежь дверь. В голове бежали и бежали кусочки, падали цветными пазлами вокруг и образовывали прекрасную, вдохновляющую и проникающую в самую душу картину. Он устремился в комнату и начал что-то стремительно набирать на компьютере, что-то записывать на попадающихся под руку клочках бумаги.

Через час взъерошенный Домагой спокойно вышел на балкон.

Получилось.

Он отправил первую главу на сайт.

Наконец-то он утрёт нос Кириэл.

Да, пока только одна глава. Но он закончит, он завершит начатое — теперь-то он в этом уверен.

Часы пробили полночь.

— Сегодня не карета превращается в тыкву, — произнёс он в спящий город. — Наоборот, тыква превращается в ажурную, золочёную и богато украшенную карету.

Пора отдохнуть от этого суматошного, так прекрасно закончившегося дня.

Он тихо вернулся в дом и запер дверь.