Теперь не сбежишь (гет)

Прошедший день был ветреным, как часто бывало здесь в начале осени, хотя сегодня обошлось без дождя. Всё равно было очень сыро, и большая лужа около забора блестела в лучах последнего на этом отрезке её пути фонаря. Дальше нужно было идти по деревянным мосткам, накрытым дощатой крышей; там было темновато и немного жутко, однако Муся мешкать не стала: ветер к вечеру стих, зато стало гораздо холоднее, и тоненькое пальтишко не согревало совсем. Хотелось уже поскорее попасть в тёплую комнату, напиться чаю и забраться под мягкое одеяло.

Муся шагнула на дощатый тротуарчик под крышей, тянувшийся вдоль облезлого розового дома, покрытого лесами. Здесь шла реставрация фасада, капитальный ремонт. Каблучки итальянских сапожек тихонько постукивали по доскам; торопиться не стоило: зацепиться за эти доски и переломать себе ноги можно было в два счёта.

Питер, Питер — бока повытер… Зачем Муся чуть больше года назад притащилась сюда? Подумаешь, культурный центр. За смену в цеху так намаешься, что никакая культура не нужна. Шум в крутильном, где она работает, такой, что даже матерных воплей Вовчика-наладчика не слышно. Всю смену бегаешь вокруг жужжащих станков, привязываешь да присучиваешь оборвавшиеся нити: работа однообразная, но отвлечься или присесть — не выйдет. За смену так набегаешься — ноги гудят и голова не соображает совсем. Муся, конечно, девушка спортивная, выносливая, но работа высасывала все силы. Нет нормы — нет и премии, хочешь жить — заставь веретёна крутиться без простоя. А ведь ещё и ночные смены! Под утро так спать хочется, просто ужас…

Ну, сегодня у неё почти праздник: подружка Валюха уехала к матери в Павловск на пару деньков и оставила Мусе ключи от квартиры на Лиговском проспекте. И сегодня Муся ночует совершенно одна, без осточертевших соседок по комнате в общаге. Им только бы расслабляться, каждый день пьют, и парни к ним постоянно таскаются. Муся давно уже не пыталась даже имена этих парней запомнить. Какой смысл? Через пару месяцев всё равно другой уже ходить будет. Ничего-ничего, комендант обещала сказать Мусе, когда в Купчино освободится место: там красивое новое общежитие, секция на четверых, комнатки на двоих и душ в каждой секции. И не войдёт никто лишний: вахта — зверь.

Муся и не заметила, задумавшись, как прошла больше половины крытого тротуарчика. Уже недалеко: пройти ещё два дома и завернуть за угол.

Питер — красивый город. Но всякие шедевры архитектуры — они где-то там, ближе к центру. А здесь — Лиговка. Совершенно обычные здания, почти без украшений, порядком ободранные. Невысокие, где три этажа, где четыре. Фабрика, на которой работала Муся, недалеко, поэтому с вечерней смены она пошла пешком. Совсем уже стемнело: и то сказать, полночь скоро уже.

Мысли крутились в Мусиной голове, а ноги шагали.

Вот здесь нужно повернуть за угол. Муся и повернула.

И оказалась с размаху впечатана в стену дома! Кто-то невысокий, но очень сильный прижал Мусю к холодной и жёсткой стенке. Она обмерла, услышав хриплое:

— Стой, сучка! Только вякни — враз урою!

Коленки подкосились, в ушах застучал пульс. Дыхание вылетело вон, какое кричать — вдохнуть не получалось. Муся повисла в руках напавшего мужичка: с виду плюгавенький, серый какой-то. Бомж, что ли? Запах псины, немытого тела. Но какой сильный дядька, у Муси даже дёрнуться не получилось.

— Слушай сюда, конфетка: будешь вести себя хорошо, орать не будешь — ничего особенного не сделаю, жива останешься. Целочку только не строй из себя. Давай, снимай одежонку-то, соскучился я по сладкому. Перепихнёмся быстренько — да и разбежимся каждый куда шёл.

Дядька немного отстранился, Муся увидела ножик у него в руке.

— Если рыпнешься, не жить тебе, поняла? Раздевайся давай, я ждать не буду. Ну!

Мысли в голове метались, как бабкины куры. Что же делать? Орать — бесполезно: хоть оборись, не выйдет никто. Район такой, тут всякое случается, дураков нет — свою шею непонятно за кого подставлять.

Мусе много раз говорили: одна не ходи, пропадёшь. Но ведь всегда кажется, что уж с тобой-то не случится ничего. Да и не красавица Муся совсем: обычное лицо, бесцветное, спина сутулая, талия тоже не осиная — такая фигура спортивной называется. Доска, короче. Волосы только хороши, густющие, чёрные и блестящие. Парни как-то Мусю и не замечали обычно, она уж и привыкла. Надо же было так вляпаться…

— Ну, чо телишься, сучка?! Быстро барахло снимай!

— Слушай, подожди, — Муся постаралась говорить спокойно и тихо: сейчас вырваться точно бы не получилось, надо было постараться выиграть время, вдруг повезёт?

— Заткнись, говорю, и раздевайся! — мужик злобно шипел, ножик упирался в Мусины рёбра.

— Да подожди ты! Я, может, и сама не против, — убедительнее, да, а вот сейчас немножко улыбнуться, чтобы поверил, — только сыро тут и холодно. Может, ко мне пойдём? Здесь близко совсем, давай уж по-человечески, приятнее же, а то — как собачки на случке…

Мужик помолчал немного, ошеломлённо взглянул на Мусю.

— Правда, не против, что ли? Смотри, прирежу в момент, если надурить пытаешься!

— Да что ты, милый, какое надурить! Отдохнём нормально, в тепле. Пойдём, не обману, не сомневайся! — Муся постаралась улыбнуться попризывнее дрожащими губами, — напугал ты меня: наскочил, кричишь, ножиком вон машешь. И зачем шуметь, договориться же можно.

— Только денег у меня нету, а и были бы — не дал.

— Да что ты, ну какие деньги. Раз уж вышло так, хоть в тепло пойдём, пожалуйста — я уже замёрзла совсем, — Мусю и правда колотила крупная дрожь.

— Ну, смотри. Враз порешу, если обманешь.

— Да не обману. Пойдём уже.

Мужичок со спины крепко обхватил Мусю за талию, другой рукой приставил нож к её правому боку — и они пошли во двор. Вокруг никого не было. Как вымерло всё. Парадное, тёмная лестница, третий этаж. Обшарпанная дверь. Муся вставила ключ, открыла замок, и они с мужичком ввалились внутрь: коридорчик был маленький и тесный, а мужик по-прежнему плотно держал Мусю, ножик уже и пальто прорезал, похоже — кололся.

— Ты бы ножик-то убрал, милый. Порежешь ведь меня, вон дыру в пальто сделал. Зачем так?

— Молчи, сучка! Раздевайся давай! — мужик отпихнул Мусю вглубь коридорчика, сложил ножик, ловко спрятал его куда-то себе за спину и начал быстро скидывать одежду. Запах псины стоял просто удушающий.

— Так а куда спешить-то, милый? До утра времени много. Я вот со смены, может, поужинаем? Картошки сварить можно. Сосиски есть. Ванная вон там, помыться хорошо бы. Не помешало бы, правда — и тебе приятнее будет, чистенькими-то.

— Ну, всё, девка. Сама виновата. Да и не повезло тебе, что говорить… — мужик внезапно сильно выгнулся назад, потом упал на четвереньки — и начал быстро обрастать грубой, мокрой, тёмно-серой шерстью. И одновременно расти.

Когда превращение закончилось, всю маленькую прихожую занимал огромный вервольф. Горящие жёлтым, неугасимым огнём глаза. Оранжевые, большие, торчащие изо рта клыки. Всклокоченная, грубая и густая шерсть. Запах псины, кажется, заменил собою весь воздух на километры вокруг.

Вервольф негромко, но грозно зарычал, желая напугать жертву: раз не удалось совокупиться с ней и тем остановить превращение — теперь он собирался просто сожрать её. Но девушки рядом волчара не увидел. «Смылась, курва!» — мелькнула мысль, однако из комнаты вдруг послышался мелодичный холодный смех, похожий на перезвон маленьких стеклянных колокольчиков. Рванувшись к двери в комнату, вервольф обнаружил две вещи: во-первых, в комнату пройти он никак не мог — дверь была очень узка для него, голова прошла, а плечи — нет. Он застрял, причём весьма плотно. Дверные косяки, на удивление, оказались достаточно крепкими: хотя и потрескивали под его рывками, но держались — и рассыпаться не собирались совершенно.

Ну, а во-вторых — девушка никуда и не собиралась убегать. Напротив, она тоже изменилась, ничуть не меньше, чем он.

Очень высокая, изящная, с абсолютно белым лицом, напоминающим полную луну, яркими чёрными бровями и белыми глазами, светящимися бледным, призрачным светом — она висела в воздухе среди своих живых, свившихся в тонкие пучки, прихотливо извивающихся чёрных волос, и каждый пучок заканчивался сверкающим, тонким, острым крючком. Губы её были ярко-красными, а зубы — совершенно чёрными. Ноги её не касались земли, а руки тянулись к нему, словно желая обнять — и она звонко, весело смеялась.

Заметив, что застрявший в дверях волк подался назад, пытаясь бежать из этого жуткого места, чудесная дева перестала смеяться, нахмурила яркие чёрные брови и медленно поплыла по воздуху к рвущемуся изо всех сил, пытаясь бежать отсюда — но не способному освободиться вервольфу.

— Милый! — нежным голоском позвала она, и милосердная тьма, наконец-то, накрыла сознание вервольфа.

— Ну… — разочарованно протянула Муся, вставая ногами на пол; волосы её, свиваясь, как змеи, скручивались и укорачивались, крючки на их кончиках исчезли, глаза снова стали обычными, серыми, а лицо — ничем не примечательным.

— Нежные мы какие стали, — недовольно проворчала Муся, — судьбу свою нашла, думала, вот оно, счастье: сейчас и в коечку. А он — в обморок! А то всё рычал: «раздевайся»! — скорчила она лежащему в отключке оборотню кривую рожицу. Оборотень потихонечку возвращался в своё человеческое обличье. Муся накинула на бессознательное тело покрывало с кровати — и прошла в коридорчик. На секундочку задержалась у двери, провела вдоль дверного косяка ладонью, прошептала что-то, потом хлопнула негромко в ладоши.

— Вот, теперь не сбежишь! — и с победной улыбкой удалилась в ванную.