Нерабочие будни и праздники Уолдена МакНейра, ликвидатора опасных существ. Мантикора. Рождество (джен)

Он и сам не знал, как так получилось. Обычно он не позволял себе ничего подобного, тем более, на работе — но, наверное, правду говорят, что из любого правила есть исключения. Вот она и стала таким… исключением. Из всего.

А теперь ему приходилось иметь дело с последствиями. Вот как, к примеру, сейчас — когда все его коллеги праздновали Рождество (немного заранее, да — но кто ж в здравом уме станет отмечать его с коллегами непосредственно в день праздника?) — МакНейр отвечал одному из них, так некстати сейчас попытавшемуся заманить Уолдена на праздник, бодрым вопросом:

— Уолли, ты где?

— У меня красотка рожает!

В ответ раздался взрыв хохота, от которого из камина вылетел сноп искр и даже крохотных угольков, и вопрос:

— Когда ты успел-то?

— Я как раз не успел, — отшутился МакНейр, раздумывая, не закрыть ли к дракклам камин сегодня, — вернее, не успеваю. А ты отвлекаешь.

— Ну да, ну да, — приятель пьяно хохотнул в ответ. — Если бы успел, то без детишек бы обошлось...

— Да я вот как раз боюсь, если не успею, случится что... она ж без меня не справится! — ответил МакНейр, в очередной раз с унынием понимая, что камин закрывать нельзя: в самом деле, а вдруг что случится?

— И давно вы с ней? — расхохотался в ответ коллега.

— Лет десять... — рассеянно отвечал МакНейр, а потом задумался, посчитал про себя и поправился: — Да нет, двенадцать уже… Извини, всё — пора, — сказал он и даже плеснул воды, прерывая сеанс связи. Но потом растопил камин снова, потому что, дракклы его подери, не мог позволить себе отключиться от сети. Мало ли что…

Рожать к нему она пришла уже в восьмой раз. Но теперь он хотя бы точно знал, что должен делать — а тогда, в первый раз…

Это был рождественский вечер, и Уолден собирался на приём к Малфоям — и в тот момент, когда он уже был готов аппарировать, во дворе раздался протяжный и громкий звук, который он бы не перепутал ни с каким другим: смесь волчьего воя, кошачьего мяуканья и человечьего крика. Одним взмахом палочки МакНейр скинул мантию — потому что другой нарядной и достойной того, чтобы быть надетой на великосветский приём, у него не было — вторым и вовсе разделся до белья, потому что таких нарядных брюк и рубашки у него больше не было тоже, а в этих ботинках можно было разве что ходить по паркету, но никак уж не драться с одним из самых опасных магических существ. Затем Уолден облачился в рабочую одежду, погасил свет и осторожно выглянул в окно, держа палочку наготове.

Прямо на поляне перед крыльцом, на белом снегу сидела она — мантикора. Крупная рыжевато-коричневая тварь с заросшими длинными волосами лицом, весьма похожим на человеческое, она была странно крупной… нет — круглой. Вернее, у неё был крупный округлый живот, на котором выделялись набухшие молочные железы. Беременных мантикор Уолден прежде вживую не видел — лишь на картинках — но тут не нужно было обладать какими-то особыми знаниями, чтобы понять, что зверюга, как говорится, на сносях.

Но куда сильнее поразило МакНейра не это — хотя, насколько он знал, мантикоры всегда очень тщательно выбирали себе укрытие для родов. Куда больше его изумило то, что эту конкретную мантикору он знал. Это её он не убил пару лет назад, когда только ещё начинал работать ликвидатором. Она не была его первым заданием, и даже первой мантикорой, что он должен был ликвидировать, не была, но именно на ней почему-то его пока ещё только выстраиваемая система работы дала сбой. Он прогонялся тогда за нею полдня, а когда, ближе к закату, почти поймал, камень, на который он наступил, взбираясь за мантикорой на гору, вдруг соскользнул назад, нога Уолдена поехала вслед за ним, и он не успел ничего сделать, как повис на краю скалы. И что было хуже всего, его палочка хотя и не упала вниз, но отлетела далеко в сторону, когда он, падая, выпустил её, чтоб ухватиться за камни.

И когда Уолден, подтянувшись на руках, облокотился телом о камни и уже закинул ногу, чтобы забраться наверх, он услышал тихую ангельски прекрасную песню, от которой по его позвоночнику пополз холодок. Потому что так пела мантикора, поедая свою жертву — эту песню иногда называли «последней колыбельной», и до сей поры Уолдену доводилось её слышать всего один раз: когда его вызвали к, как было написано в заявке, «внезапно взбесившейся одомашненной мантикоре». То, что он увидел на месте, потом некоторое время снилось ему в кошмарах: залитая кровью от пола до потолка комната, в углу которой устроилась окровавленная же мантикора, неспешно доедающая мозг из расколотой маленькой черепной коробки. В той комнате обнаружились тела трёх детей и их матери — все истерзанные, изодранные, и все с расколотыми черепами и съеденным мозгом и внутренностями, в основном, сердцами и печенью. А тот, кто, по твёрдому убеждению Уолдена, был виновен в этом кошмаре, глава семьи и хозяин чудовищной твари, уцелел — именно он и вызвал ликвидаторов. Позже, Уолден знал, аврорат даже открыл на этого горе-владельца дело по подозрению в умышленном убийстве, но позже вынужденно закрыл за недостатком улик. И, по мнению МакНейра, зря: умышленно или по собственной идиотской самонадеянности, тот человек был, определённо, убийцей.

На самом деле, мантикор приручали — по крайней мере, на Востоке подобное точно практиковалось. Правда, в то время МакНейр понятия не имел, как именно это делают — да и, сказать по правде, не интересовался он этим. Кому вообще в здравом уме может прийти в голову нечто подобное?

В тот вечер, слушая «прощальную колыбельную», что звучала по нему, Уолден полувисел над обрывом, глядя в глаза стоящей буквально в шаге от него мантикоре, и думал, что у неё и вправду совершенно человеческие глаза нечеловеческого, звериного золотого цвета.

Она подошла чуть ближе и, протянув лапу — к счастью, именно лапу, а не хвост, один удар жала которого уничтожил бы Уолдена меньше, чем за минуту — и положила её ему на лицо. Драться с ней не имело смысла: её пасть была достаточно широка, чтобы не просто перегрызть ему горло, а просто откусить голову, а оружия у него не то чтобы не было — нож у Уолдена, разумеется, имелся, но сумеет ли он, во-первых, незаметно достать его, а во-вторых, им воспользоваться? Он должен — если хочет жить.

А жить он хотел.

Так что МакНейр очень осторожно и очень, очень медленно начал подтягивать вторую ногу, чтобы суметь немного приподнять тело и высвободить сейчас намертво прижатый им к камням нож. «Колыбельная» мантикоры завораживала, и он вдруг поймал себя на том, что ему не так уж и хочется спасаться и вообще шевелиться. В конце концов, у него, скорее всего, ничего не выйдет — и проще будет умереть тихо и с достоинством, чем в суете боя. Но нет, это был, конечно же, морок — он понимал это, но бороться с внезапно охватившим его равнодушием и усталостью ему становилось всё тяжелей… хотя нет — это было не равнодушие. Ему просто было всё равно — а ещё очень хотелось спать. Но он упрямо продолжал сражаться теперь уже с самим собой — и в какой-то момент вдруг осознал, что ничего больше не слышит. Морок исчез вместе с песней — и с самой мантикорой.

Тогда, взобравшись, наконец, на скалу, Уолден первым делом подобрал палочку и долго потом оглядывался, ожидая внезапного нападения — но его не случилось. Мантикора просто ушла, исчезла, непонятно почему потеряв интерес к МакНейру … по крайней мере, так он тогда подумал.

И понятия не имел, что встретится с ней ещё не однажды. Второй раз это произошло месяца через три, когда он, довольный удачной охотой на взбесившегося фестрала, за которым ему изрядно пришлось побегать, раздумывал, как лучше транспортировать его не поддающееся ни уменьшению, ни каким-либо другим чарам тело. Будь у него ковёр-самолёт, это бы не составляло проблемы, и Уолден как раз выбирал между вариантом отправиться в министерство и там запросить портал или тем, чтобы привязать тушу к метле и попробовать так доставить её «к месту утилизации»… или, наконец, плюнуть и сделать это прямо на месте, потеряв, правда, при этом премию, полагающуюся в случае доставки «существа, чьи части могли бы быть каким-либо полезным способом использованы» — когда услышал в кустах громкий звук, похожий на громкое то ли урчание, то ли мурлыканье. С точностью определить по нему животное Уолден в то время не мог — это уже потом, с опытом, он научился безошибочно отличать урчание нунду от вампуса, не говоря уже о более мелких тварях. А тогда он просто понял, что в кустах прячется некое крупное существо кошачьей породы — и выставил вперёд палочку, хотя и знал, что с той же мантикорой практически любые заклятья бесполезны.

МакНейр осторожно двинулся вперёд — и, разглядев среди ветвей косматый жёлто-коричневатый мех, опознал вид твари. Мантикора. Но он даже не представлял тогда, с чем столкнётся.

Она побежала прочь, он дёрнулся было следом — но быстро остановился. Что толку преследовать мантикору без сети и арбалета, с одной только палочкой и ножом? С этих тварей даже Авада слетает, если не попасть в лицо или туда, где расходятся рёбра. Нет, это глупо — он не пойдёт. По крайней мере, сейчас.

Фестрала он, впрочем, оставил, и отправился в министерство за порталом, заодно прихватив всё, что требуется для охоты на мантикору: арбалет, сети и метательные ножи, которые он, честно говоря, даже предпочитал арбалету. Жаль, с секирой толком не побегаешь по лесу, да и неудобна она в таких условиях. С нунду подошёл ещё короткий меч, но мантикору с её жалом подпускать к себе так близко было слишком неосторожно, хотя МакНейр вообще предпочитал избегать ближнего боя.

Когда он вернулся, фестрала на месте не было. МакНейру пришлось потратить несколько часов, чтобы отыскать его остатки — но мантикору в тот день он больше не видел.

Следующая их встреча произошла холодной осенней ночью — и на сей раз она не была связана с его профессиональной деятельностью. Тогда МакНейр возвращался домой после рейда, и рейда неудачного — раненый, да ещё и расщеплённый при неудачной аппарации. Не слишком сильно — он отделался лишь глубокой раной на плече и бедре — но обессиленный и, главное, основательно промахнувшийся, Уолден оказался вместо дома на берегу озера. Кажется, он тогда потерял сознание — а очнулся от ощущения, что его рану трут то ли жёсткой щёткой, то ли наждачной бумагой. Мокрой и почему-то горячей. Кое-как разлепив глаза, он не сразу сумел понять в темноте, что видит — осознал только, что это что-то крупное, живое и шерстяное.

А вот запах он опознал. И почему-то даже не испугался — подумал только, что у судьбы всё-таки странное чувство юмора. И что ликвидатор и Пожиратель, сожранный мантикорой — это и вправду смешно. Настолько, что он даже хмыкнул — и в тот же момент щётка-наждак исчезла из его раны, и в глаза Уолдену уставились поблёскивающие отражённым зеленоватым светом глаза чудовища.

— Не ешь меня, красотка, — шутливо попросил он — и добавил, почему-то вдруг вспомнив детскую сказку: — Я тебе отплачу добром.

Мантикора склонила голову на бок — и вдруг заурчала. Почти как домашняя кошка или, может быть, книззл — а потом отвернулась, и Уолден, наконец, понял, что за щётка терзала его многострадальную руку. Язык. Это был язык мантикоры, которая, кажется, решила просто неспешно слизать его мясо с костей.

Постепенно её урчание стало громче, а потом перешло в песню — в ту самую «последнюю колыбельную», и на сей раз Уолден решил её чарам поддаться. И подумал, засыпая, что, пожалуй, это самая забавная и даже справедливая смерть, которую он только мог бы себе придумать.

В следующий раз он очнулся уже дома, под шутливое ворчание деда:

— Просыпайся, внук. Хватит уже лентяйничать.

Уолден открыл глаза и упёрся взглядом в знакомый потолок над своей кроватью. Полежал так немного, вспоминая, что с ним случилось. Пошевелился. Раны заныли, но той болью, что бывает при выздоровлении — он откинул одеяло, и одного взгляда на бедро и плечо ему хватило, чтоб понять, как изумительно легко он отделался. Да, будут шрамы — но больше о случившемся ему уже через пару недель не напомнит ничто.

— Ты как меня отыскал? — спросил он, садясь и с наслаждением глотая воду прямо из стоящего на тумбочке у кровати кувшина.

— Прибраться на крыльцо вышел, — хмыкнул дед. — Ты немного совсем не дошёл.

На крыльцо?

Но как? Там, ночью, на берегу озера ему пела прощальную колыбельную мантикора — как он оказался здесь? И почему он вообще жив?

— Вовремя вышел, — сказал он задумчиво, вставая и направляясь к шкафу за рубашкой.

— Ты дверь почини, — сказал дед, направляясь к выходу из комнаты. — Некрасиво.

Что?

Заинтригованный, Уолден натянул халат и, накинув поверх тёплую куртку, пошёл смотреть дверь.

И тупо уставился на глубокие, едва ли не сквозные, царапины, превратившие её нижнюю часть почти в щепки.

А ведь это волшебное дерево, как-то отрешённо подумал Уолден. И ему уже лет сто, наверное… или триста. Было.

Мерлин, что вообще происходит?

Следующие недели МакНейр каждую свободную минуту проводил в библиотеках — министерской и у Малфоев — изучая там всё, что сумел найти про мантикор. Он даже решился подойти с вопросом об этих тварях к самому Руквуду — чем не то чтобы удивил его, невыразимец, похоже, не был способен на подобные чувства, но, во всяком случае, вызвал у него интерес и, главное, получил очень подробный ответ.

Тогда же к Уолдену в руки попал и древнегреческий трактат о дрессуре мантикор — и, хотя Уолден древнегреческого не знал, текст ему перевёл Эйвери, которому вполне хватило короткого объяснения «для работы надо». Хотя вернее описанные принципы и правила было бы вернее назвать не дрессурой, а языком общения.

Это был первый текст подобного рода, который прочитал Уолден — однако далеко не последний. Следующий манускрипт — персидский, кажется — ему уже переведённым принёс тот же Эйвери. Так же, впрочем, как и последующие — и ни разу почему-то так и не задал вопроса, для чего могут понадобиться подобные вещи ликвидатору. Но он вообще не задавал вопросов, Эйвери — никому и никогда. А вот дело делал.

В принесённых им книгах МакНейр и отыскал то, что отчасти ответило на мучающий его вопрос — и породило целый ряд новых. Оказалось, что если греки мантикор боялись, и то прятались от них, то уничтожали, то персы научились не просто приручать этих тварей и держать их в качестве домашней охраны, но и вполне успешно использовали их в армии, отмечая, что «знающая с рождения человеческие руки и речь мантикора, правильно выращенная и обученная, и попавшая к своему хозяину в возрасте не старше одного года и, что отдельно важно, девственной, обладает безусловной преданностью своему хозяину. Разрушить оную способна единственно непосредственная угроза котятам в случае самки — самцы же преданны безусловно и абсолютно, и потому предпочтительнее в качестве военного компаньона или домашнего сторожа».

А потом было то Рождество — с самыми что ни на есть настоящими родами. Уолден тогда уже почти собрался было достать арбалет — потому что своей сети в то время у него ещё не было — когда вдруг увидел на снегу тёмное пятно. Кровь. Пятно было совсем небольшим, и мантикора совсем не походила на раненую — а ещё у неё очень характерно шевелился живот. Она вновь издала тот же звук — то ли вой, то ли крик, то ли протяжное мяуканье — и сделала несколько нетерпеливых шагов к крыльцу.

Уолден поймал себя на дикой мысли, что он совершенно не хочет опять менять дверь. А заодно и крыльцо — потому что кровь мантикоры с камня не вывести. И о том, сколько стоит даже не на чёрном, а на вполне легальном рынке что родовой пузырь, что послед, что вот эта самая кровь.

Следующая мысль, пришедшая Уолдену в голову, была ещё бредовей — потому что пытаться не то что приблизиться, даже просто показаться на глаза рожающей мантикоре может даже не псих, а только кретин. Законченный. Нет, конечно, он уже знал, что разводившие мантикор персы непременно сами принимали у них котят, которых приучали с самых первых минут жизни к своим рукам — но то персы. Да и дело они имели с условно ручными животными. А тут дикий зверь — и дурной ликвидатор, которого даже подстраховать некому: деда не было дома уже пару дней, и до Нового года не будет.

Мантикора, тем временем, уже добралась до крыльца — за ней по снегу тянулся тонкий след крупных тёмных капель, но, в целом, кажется, всё шло нормально. По крайней мере, если сравнивать с рожающими кошками, которых Уолден в детстве нагляделся на местных фермах достаточно. Что ж… анатомически тело мантикоры — это просто тело большой кошки, подумал он. Надо только что-то сделать с жалом на краю её хвоста: роды — дело непредсказуемое… а хотя… У него есть куртка драконьей кожи — подарок деда на окончание школы. Целиком она жало не скроет — но вот если её набросить на него и завязать… В принципе, мантикор обычно так и ловили живьём: первым делом цепляли на хвост чехол из драконьей кожи, затягивали его потуже — а дальше уже можно было использовать сеть, не опасаясь, что бьющаяся в ней мантикора уколет сама себя. А они именно так и делали, попадаясь в ловушку, из которой не могли выбраться: вонзали жало в собственное тело и кончали с собой. Вот только чехла у Уолдена не было — да и не учил его никто подобным вещам: он же ликвидатор, а не второй Ньют Скамандер. Но если куртку накинуть как-нибудь половчее и использовать Инкарцеро… особенно если сама мантикора не будет против… хотя нет — Инканцеро тут не сработает: чары слетают что с этой куртки, что с мантикоры. Значит, остаётся просто связать… использовать лассо, может быть?

Кажется, он сейчас будет совершать своё первое серьёзное должностное преступление, подумал Уолден, беря куртку, верёвку с петлёй на конце и надевая меховой полушубок.

Прежде чем открыть дверь, МакНейр сделал её прозрачной и пару секунд смотрел на топчущуюся на крыльце мантикору. Зачем она вообще пришла? И почему именно сюда? Замёрзла, что ли? Ну так мантикоры всегда рожают зимой: гон у них по весне, обычно в самом её начале, и котята — которых они, словно люди, носят девять месяцев — как правило, рождаются в начале или в середине зимы. Мантикора животное, конечно, южное — но всё же горное, и к снегу вполне приспособленное. Так что ей тут надо?

Палочку МакНейр оставил пока в рукаве — всё равно от неё сейчас толку чуть — и дверь открывал с взведённым арбалетом в левой руке. Он взял самый маленький — ударная сила у него, конечно, поменьше, но на таком расстоянии это было не так уж и важно. А вот то, что вторая рука при этом оказывалась свободной — и именно в ней Уолден держал свою куртку — с лихвой компенсировало этот небольшой недостаток.

— Привет, красотка, — спокойно и негромко проговорил он, открывая дверь достаточно широко и держа тварь на прицеле. — Какими судьбами?

Мантикора его, конечно, не поняла, но и настроение, и тон почувствовала, и издала негромкий звук, похожий на тихое журчание — а потом поднялась на лапы и сделала уверенный шаг к двери, явно намереваясь войти. Её хвост, впрочем, был мирно опущен и вытянут параллельно земле — самое спокойное положение.

— Ты хочешь войти? — уточнил Уолден. Нет, определённо, впускать её в дом он не собирался. Он понимал, что она искала укрытие, какое-то безопасное место — но почему она сочла таковым его дом? Мантикора словно поняла его вопрос и, сделав ещё один шаг, тихо заурчала. Её хвост чуть дрогнул… и что оставалось Уолдену? Или драться — и, возможно, убивать — или уступить. — Ты войдёшь, — сказал он ей, — но для этого мне нужно закрыть твоё жало. Ты позволишь?

Вот зачем он всё это болтал? Мантикоры считаются условно разумными животными — не так, конечно, как фениксы или русалки, но разум у них есть. Однако разве его самого по себе довольно для того, чтобы понимать человеческий язык? С другой стороны, эта мантикора, вроде бы, сбежала, пару лет прожив с людьми. Может ведь и понимать…

Мантикора стояла и глядела на него так изучающе, что Уолдену стало немного не по себе. Впрочем, этот взгляд он выдержал — и, не отрывая глаз, очень медленно и плавно начал приближаться к ней. А она стояла, и кончик её хвоста с жалом слегка шевелился — и хотел бы Уолден знать, означает ли это, как у кошек, интерес, или что-то ещё.

А ведь у него даже нет противоядия, сообразил он. Только куртка, арбалет и нож. И аппарировать нельзя…

— Я сейчас оберну его этой курткой, — сказал он мантикоре. Она продолжала на него смотреть, но, когда он, засунув арбалет за пояс, развернул куртку и начал подносить её к хвосту, зашипела и оскалилась. МакНейр отступил — и она, тут же успокоившись, сделала ещё один шаг и поставила лапу на порог.

И вот в этот-то момент МакНейр и сделал тот выбор, который в литературе определённого типа называют «судьбоносным»: отступив, Уолден позволил мантикоре переступить порог. Думая о том, как удачно, что деда нет дома, и что нужно немедленно заблокировать камин и накрыть дом антиаппарационными чарами — потому что не дай Мерлин кому-то придёт в голову навестить его и… Стоп. Надо сообщить Малфоям, что он не придёт. Но ведь сову теперь не позовёшь: кто знает, как отреагирует на это его гостья — значит, остаётся камин. К которому они сейчас, кажется, и шли — МакНейр медленно пятился, а мантикора, напряжённо, но пока довольно мирно нюхая воздух, шла за ним, оглядываясь и медленно поводя своим смертоносным хвостом-жалом из стороны в сторону.

Холла в доме у МакНейров толком не было — тот был недостаточно велик для этого, и поэтому основной камин располагался в самой большой комнате, игравшей роль гостиной. В доме были и другие, поменьше, использовавшиеся лишь для обогрева — впрочем, они остались со старых времён, а теперь дом давно уже отапливался с помощью котла, воды, труб и батарей. Но камины здесь любили — и сам Уолден нередко убавлял отопление до минимума, только чтобы трубы не замёрзли, и обогревал свою спальню живым огнём, особенно когда жил здесь один. Впрочем, тот камин, что был подключён к сети, топился почти всегда — и для дела, да и просто рядом с ним было приятно посидеть, и потом, вертел Уолден с дедом использовали часто, благо, чары позволяли с лёгкостью убрать и дым, и чад.

Именно сюда они с мантикорой и пришли — и пока она уютно устраивалась на лежащих на полу чёрных овечьих шкурах (которые теперь останется лишь выбросить, только и вздохнул Уолден), МакНейр бросил в камин порох, опустился на колени и, высунувшись из камина в доме Малфоев, к своему облегчению увидел дежурящего эльфа и велел ему передать хозяевам, что он приносит искренние извинения, однако не придёт, потому что у него внезапно возникло срочное и абсолютно неотложное дело.

Затем МакНейр заблокировал камин и, очень осторожно и медленно выбравшись сперва из комнаты, а затем и из дома, накрыл его антиаппарационным куполом. И подумал, что теперь, случись что, ему останется полагаться лишь на собственную ловкость, потому что даже аппарировать отсюда он не сможет.

Когда он вернулся, роды уже начались. К счастью, никакой помощи от Уолдена не требовалось — но, когда первый котёнок вышел, и мантикора, прокусив пузырь, освободила его и истово принялась вылизывать, МакНейр, сам не веря, что это делает, рискнул.

Очень медленно и плавно он подошёл поближе, прислушиваясь к мерному и громкому урчанию мантикоры и готовый отскочить в любой момент. Но она, похоже, не возражала — лишь мельком поглядела на него и, тихо урча, съела послед и продолжила вылизывать котёнка. Уолден медленно и плавно опустился сперва на корточки, а затем и сел на шкуру рядом с роженицей — как раз в тот момент, когда у неё вновь начались схватки. Больно ей, похоже, не было — только неудобно и неловко. Она задвигалась, то продолжая нервно облизывать котёнка, то вдруг резко оборачиваясь и, как показалось Уолдену, с некоторым недоумением глядя на свою промежность.

— В первый раз, да? — понимающе спросил Уолден. Она вдруг мяукнула в ответ, и он от неожиданности вздрогнул — и почувствовал, как его губы растягиваются в улыбке. — Ты справляешься отлично, — похвалил её МакНейр, и она мяукнула снова. — Ты позволишь посмотреть? — спросил он, медленно протягивая руку к котёнку. Она не ответила, но и не зарычала, пристально следя за тем, как его рука дотягивается до её новорождённого ребёнка — и когда кончики его пальцев прикоснулись к нежной мокрой шёрстке, она подалась к ней и прежде, чем он успел всерьёз испугаться, с нажимом провела по его руке своим горячим красным языком. Словно наждаком прошлась… Он подсунул ладонь под лежащего на тоже мокрой уже шкуре котёнка и опять спросил: — Позволишь посмотреть?

Она снова не ответила, и он рисковать не стал — наклонился сам, не поднимая его вверх. Котёнок был на удивление крохотным — совсем немногим больше его, Уолдена, ладони — и весь покрыт пятнистым шелковистым мехом. Весь — кроме хвоста, кончик которого сейчас сквозь тоненькую и нежную кожицу просвечивал алым. Интересно, а детёныш уже ядовит? И если нет, когда таким становится? То ли Уолдену не попадалось такой информации, то ли он не обращал внимания, но ответа он не знал. По логике, не должен: иначе он случайно уколет мать или себя и… Впрочем, проверять на себе это Уолден не желал, и зорко за маленьким хвостом следил. Котёнок выглядел совсем беспомощным: слепым, беззубым и то ли без когтей, то ли с такими крохотными коготками, что в шёрстке их было сложно разглядеть.

— Красавец, — сказал Уолден, аккуратно гладя его по спинке. — У тебя очень красивое дитя, красотка.

Мантикора коротко мяукнула, а затем, согнувшись, принялась истово лизать свою промежность — а Уолден пока продолжал разглядывать котёнка, одним взглядом, впрочем, наблюдая за процессом родов и с каждой минутой всё больше убеждаясь, что он чрезвычайно похож на кошачий. Кстати, хвост свой мантикора держала свёрнутым в кольцо и прижатым к спине — так, что жало оказалось спрятано внутри.

Второй котёнок родился так же легко, как и первый — и мантикора тут же принялась его облизывать. А Уолден, вернув ей первого котёнка, не удержался и, с замирающим сердцем, очень медленно и, как он надеялся, незаметно для роженицы притянул к себе ошмётки его плодного пузыря. Прятать его в карман он не рискнул, и, незаметно уложив на свой носовой платок, левитировал уже сам платок подальше — на шкаф, стоящий у противоположной стены. А затем приготовился проделать то же самое со вторым последом, на который мантикора, занятая вылизыванием малышей, пока не обращала внимания.

— Это будет плата за постой, — пошутил он, тянясь ко второму котёнку. Мантикора коротко мяукнула, потом снова заурчала — а потом… запела. МакНейр замер, превратившись в собственное изваяние и лихорадочно соображая, что ему делать. Арбалет лежал довольно далеко, но куртка была рядом, да и нож торчал за поясом — успеть бы… Однако мантикора, кажется, не обращала на него никакого внимания, продолжая тщательно вылизывать котят и, судя по всему, даже и не думая развивать кольцо хвоста.

МакНейр постепенно отмер. А потом и понял, что эта песня была, определённо, другой — не такой, как «последняя колыбельная», с совершенно другой мелодией. Она успокаивала и задавала некий ритм, и Уолден в какой-то момент поймал себя на том, что дышит точно в такт — слишком часто для себя, но ровно, мерно и спокойно. И чувствует себя на удивление… уютно. Ему невероятно захотелось лечь — просто устроиться тут, рядом, на этих чёрных шкурах у огня, и закрыть глаза. И слушать, слушать эту песню…

Уолден зажмурился и сбил дыханье, отгоняя морок. Он не ощущал опасности — но это отнюдь не означало её настоящего отсутствия. Послед. Он хотел забрать послед — и почти что сделал это… вон он — надо только дотянуться. Ещё немного, и тот был в его руке — и МакНейр, ввиду отсутствия ещё одного платка, отрезал край своей рубахи, уложил на него трофей и, отправив его на тот же шкаф, начал медленно и осторожно подниматься: его драгоценную добычу следовало убрать в холод и защитить чарами… хотя подействуют ли они? Ему в голову не приходило изучить этот вопрос, но тут Уолден не винил себя: разве ему могло даже в голову прийти, что однажды это может ему понадобится?

А что, если их продать сейчас, пришло ему в голову, когда он тихо выходил из комнаты, левитируя перед собой свою добычу. Кто знает, сумеет ли он сохранить их до утра — и хорошо если до грядущего, а не до следующего. Правда, рождественский вечер… хотя уже, скорее, ночь — не лучшее время для такого, но вряд ли на него так уж рассердятся. Кому только? Он не так уж много знал практикующих зельеваров — и ещё меньше тех, кто не станет задавать лишних вопросов. В Лютном были лавки, где его бы приняли в любое время дня и года, да и спрашивать бы ни о чём не стали — но и заплатили бы куда меньше. Но главное — его запомнили бы, и он не был убеждён, что хотел этого.

Принимать решение следовало быстро — и МакНейр решился. Написав письмо, он зачаровал его так, чтобы оно сгорело сразу по прочтении, отдал его сове — и вернулся в комнату. Теперь оставалось только ждать, разблокировав камин и ежесекундно его охраняя. Потому что если Белби вдруг появится, презрев его предупреждения, лично, случится катастрофа — и хотя МакНейру, разумеется, было, куда прятать труп, он предпочёл бы обойтись без этого.

Надо было как-нибудь убрать мантикору подальше — и Уолден, плавно подойдя поближе, навёл палочку на шкуры и как можно ласковей сказал:

— Извини, красотка. Я вас слегка подвину.

Она только заурчала громче — а он очень медленно и осторожно отволок шкуры с нею и котятами вдоль стены в самый угол и, не сводя с них глаз, стоял некоторое время — и лишь убедившись в отсутствии протеста, вернулся к камину и уселся рядом с ним, держа наготове палочку.

Тем временем котята уже активно сосали молоко, кажется, едва ли не повиснув на сосках. Песня мантикоры изменилась — по-прежнему ангельски прекрасная, она стала громче и уже не усыпляла, а напротив, придавала сил. МакНейр сидел, ждал, смотрел на мантикору и котят — и думал, что же ему делать с ними дальше. Оставлять их в доме невозможно — но не выкинешь же их на улицу. Надо… надо переселить их в сарай. Только там холодно — а значит, нужна печь или камин, или хоть очаг какой. Хотя нет, дымоход нужен — без него и неудобно, и опасно. Может быть, поставить простенькую печь, чугунную? И трубу под крышу вывести… хотя нет: она так раскаляется, что о неё легко обжечься, а укрывающие чары с мантикорой могут просто не сработать. Да и опрокинуть её можно… нет, уж делать так делать. Надо мастера найти… не завтра, разумеется, но побыстрее. Впрочем, дед должен знать кого-то…

Уолден попытался представить себе реакцию деда на их новых жильцов и нервно усмехнулся. Да уж, это вам не книззл… кстати, вот ещё вопрос — как дедов книззл отреагирует на подобное соседство? И, что важно не меньше, какой будет реакция мантикоры на него?

— Эй, красотка, — негромко позвал МакНейр — и улыбнулся, когда мантикора, дёрнув ухом, вопросительно мяукнула, не прерывая своё пение. — Я тут не один живу. Если вы тут собираетесь остаться, нам придётся обговорить правила.

Мантикора посмотрела на него и даже замолчала ненадолго — а потом опять запела, продолжая вылизывать котят. Что ж, пожалуй, это можно было счесть за её готовность договариваться — всё равно лучшего ответа у него не было.

Они долго так сидели — давно миновала полночь, и Уолден даже начал клевать носом, когда камин вспыхнул, и в его углях возникло лицо Белби.

— Доброго Рождества! — бодро воскликнул он. — Вы меня весьма заинтриговали, мистер МакНейр.

— Доброго Рождества, — МакНейр быстро наложил на них заглушающие чары, потому что задремавшая было мантикора при первых звуках голоса Дамокла Белби подняла голову и угрожающе зашипела. — Извините, что не приглашаю в дом, — сказал Уолден. — К сожалению, сейчас это неудобно.

— Ну так заходите сами, — предложил радушно Белби, называя адрес.

И исчез.

Это было то, что нужно — и МакНейр, встав, сказал серьёзно мантикоре:

— Я скоро вернусь, красотка. Не шали, — и решительно шагнул в камин, очень надеясь, что никому из его знакомых не придёт в голову фантазия явиться к нему среди ночи.

В доме Белби было шумно, людно и очень красиво: в воздухе парили свечи, а с потолка сыпался мягкий, белый и совершенно не холодный снег, превращаясь при соприкосновении с любым предметом или человеком в крохотные белые цветки. Сам Дамокл — крупный мужчина с массивным подбородком, небольшими светлыми глазами и тонкими губами — был наряжен в тёмно-бордовую бархатную мантию с золотым шитьём. Наряд самого МакНейра здесь смотрелся неуместно, но ни Белби, ни самого Уолдена это совершенно не смутило: работа есть работа, и кому какое дело, кто и во что одет?

— Рад познакомиться, — сказал МакНейр, пожимая широкую и крепкую ладонь Дамокла Белби. — Красивый дом, — вежливо добавил Уолден.

— Хорош, да, — согласился Белби, ведя его по коридору прочь от широкой мраморной лестнице. Кабинет Белби, как оказалось, располагался прямо на первом этаже и выглядел почти аскетичным: большой дубовый стол с чернильницей в виде земного шара, старинное резное кресло, шкафы да несколько стульев, один из которых Дамокл и предложил Уолдену. Сам же он уселся в кресло и, положив руки на стол, сплёл в замок свои длинные массивные пальцы и сказал: — Ну, к делу. У вас и вправду есть то, о чём вы написали?

— Дурная шутка вышла бы, мне кажется, — ответил Уолден.

— Да уж, — согласился Белби. — Насколько свежие?

— Часа, — Уолден глянул на часы, — три, как. Лежат на холоде, но я не замораживал.

— Фантастика, — глаза Белби недоверчиво сощурились. — Я должен увидеть.

— Если договоримся, — кивнул Уолден.

До сей поры он дела с Белби не имел, но был о нём наслышан — и полагал, что тот не станет пытаться его обмануть. Не потому, что Белби был так уж особо честен, а потому что был человеком деловым и умным. Зачем ему обманывать потенциального поставщика товара, без преувеличения, уникального? Выиграв сейчас пусть даже сотню галлеонов, он навсегда лишит себя такого выгодного сотрудничества — нет, Дамокл Белби не был жадным дураком.

— Назовите цену, — деловито сказал Белби.

Если б только Уолден её знал! Ему в голову никогда не приходило интересоваться чем-то подобным. Нет, он знал, разумеется, что его коллеги приторговывают порой чем-нибудь «добытым», да и сам не чурался такого — но больно уж товар был неожиданным.

— Плюс двадцать пять процентов к средней цене на рынке, — ответил МакНейр.

Возможно, он продешевил, конечно, ну да не важно — он не жаден.

— Дам среднюю, — возразил Белби. — И больше вы сейчас не получите нигде — а через несколько часов их ценность упадёт на треть, как вы понимаете.

Уолден этого не знал, но покивал:

— Я знаю. Но если так — какой резон мне иметь дело с вами, а не со своим обычным покупателем? Да, он сейчас занят — но утром появится. Я, конечно, потеряю в деньгах — но и вы получите товар не первой свежести.

Некоторое время они молча изучали друг друга, а затем Дамокл сказал:

— Вы потеряете почти сотню за послед.

— А вы — часть его уникальных свойств, — пожал плечами Уолден. И добавил: — Мы оба знаем, что я сейчас монополист — да, ненадолго, но, тем не менее, сейчас вам никто не предложит ничего подобного. Предложение уникально. К тому же, — добавил он небрежно, — у меня ещё есть родовой мешок. Разорванный, конечно, — добавил он на всякий случай.

Глаза Белби буквально полыхнули, и Уолден понял, что, похоже, выиграл. Нет, определённо, нужно будет этот рынок изучить — хотя бы из простого любопытства.

— Сколько? — выдохнул Белби.

— Цена та же — плюс двадцать пять процентов к среднерыночной, — ответил Уолден.

Белби помолчал. На его лице отражалась внутренняя борьба — МакНейр, не желая ни мешать ему, ни помогать, смотрел куда-то в сторону и улыбался слегка рассеянно и лениво.

— Ему тоже три часа? — спросил Белби.

— Примерно, — кивнул Уолден.

— Хорошо, — Дамокл шумно выдохнул. — Но у меня здесь нет нужной суммы.

— Меня устроит расписка, — вежливо ответил Уолден. — Завтра банк закрыт, но я не умираю с голода.

— По рукам, — Белби протянул ему свою широкую ладонь, и МакНейр ответил ему крепким рукопожатием. Белби вытащил из ящика пергамент и, написав на нём пару строк и поставив свою подпись, протянул его МакНейру, и тот едва удержал невозмутимое выражение лица, едва увидев сумму. Если так пойдёт, он сможет не работать, шутливо подумал Уолден. — Вот что, — сказал Белби, пристально глядя на него. — Я за новорождённого дам втрое больше. Добудете?

— Навряд ли, — не задумываясь, твёрдо сказал Уолден. — Не в этот раз.

— А жаль, — с досадой покривился Белби.

«А мне как жаль», — подумал Уолден. Но он точно знал, что не желает отдавать этих котят на зелья и эксперименты. Хотя их, конечно, всё равно придётся куда-нибудь пристраивать — это Уолден тоже понимал, но сдать, как говорится, на запчасти тех, кого ему так неожиданно доверили, он готов не был.

Когда МакНейр передавал Дамоклу Белби послед и родовой мешок, тот вручил ему небольшую белую бумажную коробочку, перевязанную алой ленточкой, заявив:

— Сегодня всё же Рождество. Я своих поставщиков ценю — обращайтесь напрямую, мистер МакНейр. И не только с такими редкостями.

— Отличное предложение, — кивнул МакНейр. — Буду иметь в виду.

Вернувшись домой, Уолден первым делом снова закрыл камин, а затем взял большой таз, налил туда воды и поставил рядом с мантикорой.

— Пей, красотка, — сказал он — и когда мантикора жадно начала лакать, рискнул коснуться её гривы. Мантикора не выказала никакого недовольства, и Уолден сперва осторожно провёл ладонью по её косматой голове, а затем и почесал её за ухом. Мантикора перестала пить и, обернувшись, посмотрела на Уолдена — и громко заурчала. — Тебя, наверно, надо покормить, — сообразил Уолден. — Пойду я гляну, что есть. Был, вроде, ещё сырой кролик, и кусок ноги оленьей остался.

Он встал — мантикора вдруг тоже поднялась и, обнюхав котят, резво потрусила к выходу. Уолден только двери открыл — сперва из комнаты, а потом и из дома — а после стоял на крыльце и смотрел, как мантикора ходит по двору, разыскивая что-то, и как садится, наконец, и облегчается, и тщательно закапывает мочу и экскременты в снег. А потом она вдруг мягко повалилась на бок и принялась кататься по чистому снегу, обваливаясь в нём с ног до головы — будто купалась, подумал Уолден. Надо шкуры поменять, вспомнил он — те, что вымазаны кровью, осталось теперь только сжечь. В принципе, их, вероятно, тоже можно было бы продать — но он не хотел давать никому даже намёка на то, что может иметь какое-то отношение к родившей мантикоре. Мало ли, где он взял те послед и пузырь — в лесу наткнулся на роженицу и спугнул, к примеру. Или ещё что.

Извалявшись в снегу, мантикора встала, наконец, встряхнулась совершенно по-собачьи, и как-то очень неспешно побрела к дому.

— Ну иди, — сказал Уолден, пропуская её внутрь. — Твои дети там скучают.

Она посмотрела на него, заглянув прямо в глаза, и он почувствовал, как поднялись дыбом все волоски на его теле, начиная с головы и заканчивая пальцами.

— Можешь здесь остаться, — сказал он, сглатывая несуществующую слюну и машинально облизывая сухим языком сухие же губы. — Когда дети подрастут немного, я вас отселю в сарай. Только печку там поставлю.

Мантикора продолжала на него смотреть, а затем свернула хвост кольцом, пряча жало в середине, и направилась в комнату — и, проходя, прижалась боком к ногам Уолдена, обтираясь о них, словно кошка.

А он направился в сарай — за ужином и для неё, и, что уж, для себя. Потому что есть хотелось зверски: он ведь рассчитывал на ужин, а не на то, чтобы изображать из себя Ньюта Скамандера. Интересно, кстати, есть ли у него ручная мантикора?

В ту ночь МакНейру поспать так и не довелось — а утром он, обновив антиаппарационный купол и тщательнейше заперев дом, отправился за дедом. Разговор у них вышел сложным, и не потому что дед потребовал убрать опасную тварь из их дома — нет, он просто сказал, что, пожалуй поживёт пока «на озёрах».

— Сколько ты собрался жить там? — спросил Уолден. — До осени?

— Можно и до осени, — мирно кивнул тот.

Уолден глубоко вздохнул — и начал торговаться.

Хоть МакНейр и был категорически против того, чтобы выселять деда из дома на всё время пребывания у них мантикоры с котятами, он прекрасно понимал, что в этом был смысл. С переселением их в сарай Уолден собирался оградить его чарами, добавив кусок двора и леса — и полагал, что с этого момента дед вполне мог бы вернуться домой. Описание подобных чар уже попадалось ему в книгах, и хотя он сам пока творить их не умел, Уолден не видел ни одной причины тому, чтобы они у него не вышли. И потом, ведь мантикора не останется с ним до осени. Ей всё равно нужно будет сделать укрытие в лесу, а лучше на каком-нибудь острове. На озёрах было много островков, и некоторые из них были достаточно большими для того, чтобы мантикоре с котятами хватило там места.

Но если кто-то узнает… Он ведь совершает преступление — МакНейр это прекрасно осознавал. Причём не одно, и не только как частное лицо. За такое ему светило лет десять Азкабана — если Визенгамот решит сложить все сроки. По-хорошему, он должен был бы поймать эту мантикору и сдать в министерство — или, на худой конец, убить. Там нашли бы применение и ей самой, и её котятам — и, возможно, он бы даже получил одного из них, разумеется, мёртвого — и честно продал бы.

Но его передёргивало от этой мысли. Глупо, да, и очень неразумно, и он первый осудил бы того, кто такое сделал — но ведь он-то знал, что делает. Хотя и понимал, что ровно то же самое говорили себе и другие — те, кого он потом иногда соскребал со стен ошмётками.

Но был ведь и Ньют Скамандер…

Уолден не претендовал ни на его лавры, ни на опытность, ни на эксцентричность, но ведь он же и не собирал зверинец со всего света. Он вообще никого не собирал — эта мантикора сама пришла к нему. Сама! И она давно жила здесь, в их лесах — и ни разу, между прочим, не напала ни на маггла, ни на волшебника.

— Найдём остров, — сказал, наконец, дед. — И печку сделаем — я давно думал. Ты считаешь риск оправданным?

— А куда её? — буркнул Уолден, признавая, разумеется, что дед прав. Бесспорно, так рисковать не стоило. Ни капли. — Их?

— Ну смотри, — дед обхватил подбородок своими мощными узловатыми пальцами и, почесав его, кивнул.

На том и порешили.

Печь в сарае сложили буквально за неделю — и всё время, пока печник там работал, Уолден не отходил от мантикоры ни на шаг. Это стоило ему неоплачиваемых отгулов на работе и язвительных ухмылок и коллег, и Диггори — но это было меньшим из зол. Зато, когда он ходил отпрашиваться, Уолден забрал с работы обе свои сети и пару магических лассо — он их недолюбливал, но в данных обстоятельствах чем больше способов остановить внезапно решившую прогуляться мантикору, не навредив ей, у него было — тем лучше.

Но она, по счастью, не выказывала подобного намерения. Она вообще оказалась очень ответственной матерью: всё время то кормила малышей, то их вылизывала, и отходила разве что на пару минут чтобы поесть, размять лапы да облегчиться. Последнее и представляло для Уолдена наибольшую проблему: делать это в доме мантикора не могла и не хотела, а вот выпускать её на улицу в то время, когда в сарае были люди, он боялся. Но деваться было некуда: она не признавала расписания, и хотя Уолден отгородил кусок заднего двора не только чарами, но и вполне себе реальной изгородью, он всё равно ходил за нею следом, буквально ни на шаг не отступая и не расставаясь на время этих выходов из дома с сетью.

Переселение семейства мантикор (котята, если Уолден правильно определил, родились разнополыми, и пока что брат в размерах и активности ощутимо опережал сестру) в уже утеплённый, тщательно убранный и застеленный шкурами сарай МакНейр приурочил к тому моменту, когда у второго из детёнышей — самочки — открылись глаза, что случилось на десятый день после их рождения. Откладывать было уже некуда: в Отделе на Уолдена смотрели косо, а накануне Диггори прислал ему весьма недвусмысленное письмо о том, что если у мистера МакНейра так много личных и семейных дел, возможно, ему следует отдаться им всецело и не делить время между личной жизнью и службой. Тем более, ехидно добавлял он под конец, в праздники.

То, чего Уолден так боялся и из-за чего так нервничал — переселение — свершилось на удивление спокойно. Единственная заминка вышла с малышнёй: мантикора никак не могла разом захватить обоих, и выбрать, с кого начать, она тоже не могла. В конце концов, сидящий рядом с ней Уолден предложил:

— Давай малышку мне. Понесу прямо перед твоим носом.

Нервно топчущаяся на месте мантикора коротко мяукнула — у неё был неожиданно высокий, почти по-кошачьи, голос, и, хотя мяуканье это Уолден слышал уже не одну сотню раз, привыкнуть к нему он всё равно не мог и каждый раз чуть улыбался, удивляясь: ну ровно кошка же.

В сарае мантикорьему семейству, к вящему облегчению МакНейра, понравилось. Тем более, что к нему Уолден с дедом приделали загон, не крытый, но окружённый прочной каменной стеной, достаточно высокой, чтобы не позволить мантикоре её перепрыгнуть, и набросали туда веток, хвойных и обычных, и навалили побольше снега. Мантикора такой вольер одобрила и, к радости Уолдена, даже определила один из его углов под туалет. И хотя решение было, конечно, временным, оно, по крайней мере, позволяло МакНейру вернуться на работу, где его ждал целый месяц работы без единого выходного дня. Можно было бы, конечно, отказаться, но ему вовсе не хотелось портить отношения с начальством и коллегами, которых сговорчивость Уолдена по поводу внеурочных дежурств весьма смягчила — и вместо недовольного ворчания и косых взглядом он получил дружеские шутки, порой довольно язвительные и острые, но, в целом, вполне доброжелательные.

Ту зиму Уолден помнил плохо: вызовы и бесконечные бумаги, которые следовало непременно заполнять немедленно, перемешались в ней с на глазах растущими котятами и книгами, которые безропотно носил ему Эйвери. Уолден даже спал в сарае — прямо на тех шкурах, рядом с мантикорой и котятами, охотно забиравшимися к нему под бок и порой со сна пытавшимися там же найти сосок и немного перекусить. Спал он поначалу плохо: хотя в книгах по приручению писали, что это — лучший способ «лишить котят природной враждебности к человеку» и что «матери обыкновенно без труда подпускают к себе того, кто вместе с ней присутствовал при рождении её потомства», терять контроль рядом с кровожадной тварью, с лёгкостью способной просто откусить ему башку, уж не говоря о яде, противоядие к которому МакНейр теперь всегда носил в кармане, ему было просто страшно. Однако те же книги настоятельно советовали «проводить с котятами не меньше половины времени их жизни» — а где Уолдену было взять двенадцать свободных часов в сутках, не считая сна и службы? Чем-нибудь одним пришлось пожертвовать — и поскольку отпуска такой длины ему никто бы не дал, оставался сон.

К середине марта дед и Уолден устроили в пещере на одном из крупных — акров в четыреста, если не пятьсот — отдалённых островов гнездо: потеплело, да и котята уже потеряли детский пух и обросли густой и плотной шерстью, ещё довольно светлой по сравнению со взрослой, но не менее жёсткой и тёплой. Но очаг в пещере Уолден всё же сложил — в конце концов, ему-то тоже там ночевать. А в марте на озёрах человеку холодно даже в пещере и даже рядом с тёплыми мантикорами.

На новое место семейство МакНейр перевозил на лодке. Пришлось, правда, добавить матери в еду немного седативных зелий — не так много, чтобы усыпить её, но достаточно, чтобы она была вялой и послушной. Поначалу Уолден, правда, собирался просто усыпить их и так аппарировать — но вычитал, что «одним из особенностей содержания мантикоры является важность установления доверия между нею и признаваемым ею человеком. Мантикора нетерпима к обману, и, нарушенное однажды, доверие больше никогда не может быть восстановлено никаким путём — и единственное, что остаётся предавшему его владельцу, это уничтожить животное или найти ему нового хозяина, потому что в противном случае мантикора будет мстить обманувшему её до уничтожения». Дальше следовало долгое перечисление того, что мантикора может счесть предательством — и любые произведённые без её согласия с ней и с её потомством действия стояли в этом списке на самом верху.

К тому же Уолден отнюдь не был уверен, что аппарация со спящей или нет мантикорой в принципе возможна — а проверять это ему не хотелось. С мёртвыми животными же это не срабатывало — доставлять их в министерство приходилось на метле.

«Если вы не собираетесь оставлять выращенных вами котят себе, но желаете оставить мать, вам следует убедить её в том, что вы способны позаботиться об их судьбе и найдёте им удобные и безопасные угодья. Молодые мантикоры обычно отделяются от матери в возрасте десяти-одиннадцати месяцев, и до этого момента вам следует приучить её к тому, что она может без опаски отпускать их с вами.» Оставлять котят себе, да и просто в местном лесу Уолден, разумеется, не собирался — он вообще задумал их продать. Но не зельевару, а какому-нибудь умелому любителю — и не в Британии, разумеется. Менее всего ему хотелось бы однажды встретить их по долгу службы — и не только самому, но и узнать, что это случилось с кем-нибудь из его коллег. Нет, котятам была дорога на Восток — к арабам, например, или, может быть, к персам, если не дальше. К середине весны — когда Уолден уже мог, наконец-то, просто навещать семейство утром и вечером, а ночью, всё же, спать в своей постели — МакНейр выяснил, что существуют хотя и небольшие, но весьма стабильные рынки мантикор на Аравийском полуострове, в Китае, Индии и в Средней Азии. Аравия представлялась Уолдену для его котят слишком жаркой и сухой, а вот Индия с Китаем выглядели лучше — и он аккуратно начал разыскивать посредников.

И нашёл — всё-таки связи в Лютном есть связи в Лютном. Нужных языков Уолден, к сожалению, не знал — но Эйвери снабдил его особыми заклинаниями, позволяющими понимать любой язык (они вообще не то чтобы сдружились с ним за это время — дружить с человеком, которого ты понимаешь через слово, и который, в свою очередь, тебя откровенно побаивается, сложно — но нашли общий язык и даже обменялись пасхальными открытками). Найти клиента оказалось не так просто — тем более что передавать ему котят следовало только из рук в руки, и при этом делать это нужно было уже на их новом месте жительства, добираться куда предстояло, разумеется, порталом.

Международным и, конечно, нелегальным.

Портал, впрочем, предоставил покупатель — верней, его представитель, маленький сладкоголосый человечек совершенно неопределённой нации и возраста. Уолден на дух не переносил таких людей — но, с другой стороны, ему же не пить было с ним за одним столом. А репутация у него была вполне надёжная — хотя за свои услуги он и драл безбожно.

Мать рассталась с своим потомством без грусти и даже, как показалось Уолдену, с некоторым облегчением. Прежде, чем забрать детёнышей, он перевёз их всех на, что называется, большую землю лодкой, и они с котятами некоторое время смотрели, как мантикора какое-то время бредёт по берегу, а затем и исчезает в зарослях, направляясь к возвышающимся вдалеке горам. И только когда она полностью скрылась из вида, Уолден подозвал к себе котят, надел им на хвосты чехлы — к которым приучал их с самого раннего детства — обнял за шеи и активировал портал.

Никогда прежде он так тяжело не переносил перемещение. Уже позже он прочёл в одной старинной книге, что использовать порталы с существами, «преломляющими и мешающими нормальному течению магии вроде мантикор, драконов или фениксов» нужно с осторожностью, и создавать оные нужно строго определённым образом. Был ли в курсе этого создатель данного портала, Уолден бы не поручился — но, когда они с котятами вывалились в тёплый и зелёный сад, МакНейр не удержался на ногах и рухнул на четвереньки. А котятам было хоть бы хны, и, пока он утирал ручьём текущую из носа кровь и пытался унять головокружение и тошноту и сладить с тремором — и не обращать внимание на острую до горечи во рту головную боль — они с огромным любопытством оглядывались.

Ожидавший их покупатель оказался человеком выдержанным: как они с Уолденом заочно и договорились, он не появился в саду до тех пор, пока МакНейр, кое-как привёдший себя в порядок, не поднялся на ноги и не обошёл всю территорию вместе с котятами и не уселся вместе с ними в тени у маленького каменного фонтана в виде широкой чаши.

Следующую неделю Уолден провёл в по-восточному роскошном доме, постепенно приучая своих питомцев к их новому хозяину и постепенно убеждаясь в том, что им здесь не грозит никакая беда. Их новый владелец был человеком, искушённым в обращении с животными и недавно потерявшим свою любимую питомицу, мантикору, мирно скончавшуюся от старости в возрасте тридцати двух лет. Разумеется, Уолден не мог быть в точности уверен в том, что тот не лжёт, хотя одолженный у Люциуса Малфоя маленький детектор лжи — не дающий такой точности, конечно, как веритасерум, но зато не требующий непосредственного контакта с человеком — молча и недвижно лежал у него в кармане, но большего МакНейр всё равно не мог сделать. Кажется, котятам их новый хозяин понравился — и Уолден покидал его дом с тяжёлым кошельком и с радостным и лёгким сердцем.

Следующее Рождество прошло предсказуемо спокойно, и когда через год в канун праздника во дворе МакНейра было пусто, он вздохнул спокойно — но вдруг понял, что… скучает. И грустит. И даже несколько волнуется — потому что хотя несколько раз раз за прошедший год он и видел мантикору, но близко к нему она не подходила. Обиделась? За что? За то, что он увёл котят? Но это было нормой: мантикоры — одиночные животные, и молодняк уходит всегда. Нет, это было глупо — она просто выросла, освоилась в природе и больше не нуждалась в человеке.

И это было замечательно. Уолден только надеялся, что она никогда не станет вредить людям и проживёт всю отведённую ей жизнь до конца.

А утром после Рождества, когда он, вернувшийся под утро с бала у Малфоев пьяным и уставшим донельзя, спал как убитый, его разбудил тот самый звук — смесь воя, крика и мяуканья. Уолден еле встал тогда — и, с трудом продрав глаза, буквально силой вынудил себя подняться и добраться до окна.

И рассмеялся, просыпаясь окончательно и глядя на сидящую на закапанном кровью ослепительно сверкающем в лучах утреннего солнце снегу мантикору с круглым, словно шар, животом.

На сей раз он сразу повёл её в сарай, параллельно сгребая всё, что там хранилось, в угол, раскидывая на полу шкуры и разводя огонь в печи. И уже куда увереннее чувствовал себя, принимая роды. Страшно ему больше не было — скорей, весело, ну и волновался он, разумеется. Но всё прошло отлично — и на сей раз он даже сохранил оба пузыря и последа. И, едва роды закончились, продал их тому же Белби, с которым за прошедшие два года наладил отличное взаимовыгодное сотрудничество.

— Что же вы меня не предупредили? — укоризненно спросил он. — Я бы приготовил деньги.

— Так откуда же я знал, — пожал плечами Уолден и добавил: — Это дело случая.

— Там, где вы это добыли, — с надеждой просил Белби, — котят не было?

— Ну ведь не принёс же, — благодушно ухмыльнулся Уолден.

Он вовсе не считал чем-то дурным использование магических животных зельеварами — да пусть даже не животных, а вот хоть бы и кентавров или тех же мантикор. Но конкретно этих котят, которых он сам вёл в мир, он отдавать не собирался. Ни за какие деньги.

Тем более, что выдрессированный и ручной подращённый котёнок стоил на порядок больше, чем новорождённый.

Так и повелось: раз в два года мантикора в Рождество приходила к дому Уолдена — рожать и, проведя первые пару месяцев в сарае, отправлялась жить на остров, где МакНейр превратил пещеру в маленькое, но вполне уютное даже для него жилище. Позже он пристраивал котят, каждый раз придирчиво выбирая им дом — и так обзаводясь ещё и некоторыми международными контактами и постепенно приобретя ещё одну профессию то ли посредника, то ли торговца.

Время шло, и мантикора постепенно научалась не просто понимать его, но и почти говорить. Когда МакНейр впервые услышал за окошком вполне отчётливое «Уууоооооллллллиииии!», он не поверил ни своим ушам, ни глазам. Но ему пришлось — потому что мантикора, которую он уже давно не называл даже про себя иначе как «Красотка», теперь приветствовала его именно так. Она давно уже приходила навестить его и между родами — просто возникала во дворе, ночью или на рассвете, и звала его.

А однажды она услышала, как он играет на волынке. Было лето — жаркий вечер, почти не принёсший желаемой прохлады, и Уолден сидел прямо на крыльце. Не то чтобы он был блестящим музыкантом, но игра помогала ему выбрасывать из головы всё то, чего он не желал держать там — а как это звучит со стороны, МакНейра никогда не интересовало просто потому, что слушал его разве что дед, да и то нечасто. И в тот день он совсем не сразу разобрал, что в музыку вплетается другой звук — пение.

Она быстро научилась требовать сыграть ей, даже слово выучила нужное — «волынка». Оно было вторым, что появилось в её лексиконе — но, как выяснилось позднее, не последним. Голос у неё был низкий, протяжный и сильный — Уолден шутил, что его Красотка поёт лучше Селестины. И уж точно не такую пошлость.

Уолден задумчиво следил за быстро сползающим в воду солнцем. Здесь, на этой точке острова, казалось, будто вокруг нет ничего, кроме воды — до горизонта, да и за ним тоже. Тихий прилив ластился к его босым ногам — апрель в этом году выдался непривычно тёплым, а последние дни Уолден, вернувшись вечером на остров, просто раздевался и загорал, и подолгу плавал, приучая так котят к воде. Они уже подросли достаточно для того, чтоб начать охотиться, и, в том числе, на рыбу — что, впрочем, выходило у них пока так себе.

А теперь котята, утомившись за день, спали прямо на нагретой за день гальке, а человек с мантикорой сидели рядом, прислонившись друг к дружке, и смотрели на закат.

— Облака, — сказал МакНейр, кивнув на небо. — Сегодня красиво будет.

Мантикора тихо и музыкально мурлыкнула и, потянувшись, улеглась, устроив свою голову на его коленях. А потом перевернулась на спину, подставляя ему свой живот и грудь, и запела — тихо-тихо, и её песня, прекраснее которой Уолден действительно ничего и никогда не слышал, казалась продолжением яркого весеннего заката, расцвечивающего небо и воду красным, оранжевым и золотым.

А когда краски погасли, Уолден встал и подхватил не пожелавших проснуться котят на руки — очень скоро они ещё подрастут, и ему будет уже не поднять их двоих разом, но пока ещё он мог себе позволить это удовольствие. Мантикора тоже поднялась на лапы, и они неспешно направились к пещере.

К дому.

Вчетвером.