Пепел (джен)

Длинные тонкие стальные прутья агрессивно переплетаются между собой, извиваясь, словно смертельно-ядовитые змеи, и образуя невероятно прочную решётку без сколов и щелей.

Моя клетка.

Хрустальный лязг висящих на хрупких кистях и изломанных лодыжках цепей гулко проносится по помещению.

Приветственно скалюсь, когда в горле свистящим шёпотом зарождается едва слышное рычание, а на грани сознания слышу уже давно привычные и оглушающие своей громкостью шлепки грубой кожи о каменный пол. Дергаюсь, и холодный сплав из усиленного и непробиваемого металла впивается в разодранную кожу на запястьях, раздражая.

Слишком сильно, но так необходимо, чтобы отыграть свою роль до конца.

Железная дверь в самой дальней стене моего заточения медленно с еле заметным скрипом открывается, останавливаясь, однако спустя миг резко вонзается в каменную кладку, а из кромешной темноты выходит он.

Я помню его так же отчётливо, как и безумие, что шло за ним по пятам.

Он никогда не скрывал его.

Дагур Остервенелый.

Неистовый Берсерк, не знающий ни чести, ни пощады.

Он старательно щурится, пытаясь в мёртвой тьме разглядеть лицо небезызвестной рабыни-гладиатора, которая, в отличие от него, прекрасно видит даже в самом глубоком мраке и не испытывает никаких неудобств.

Кроме одного.

Огонь яростно разгорается, радостно поглощая горячее масло, а его зелёные глаза удивлённо блестят в проблесках пламени.

Усмехаюсь, когда его взгляд блуждает по металлической конструкции, покрывающую мою голову и скрывающую моё истинное лицо. Грубый ошейник привычно сжимается вокруг шеи, не позволяя издать и звука, а маленький колокольчик раздражающе звенит при каждом движении.

Маска позора.

— За что на неё надета эта… Конструкция? — он тщательно подбирает слова на грубом и чужеземном языке, с усмешкой кривя губы и заглядывая прямо в глаза, словно ища ответ на заданный вопрос.

— Так это ж намордник, — вскидываю голову, раздражённо и оглушающе рыча на непонимающий тёмный взгляд и раздирая руки в кровь, когда смотритель отвечает на вопрос, заданный асбсолютно не ему. — Видите, уважаемый? Она неразумна, словно дикий зверь. Рычит и набрасывается на всех. Ума не больше, чем у собаки, так их хоть надрессировать можно, а эта нет. Не поддаётся…

— Вон, — голос лязгает сталью, а ставший чуть ли не родным смотритель, глухо бормоча себе под крючковатый нос непристойности, удивлённо хмыкает, но выходит за дверь.

Медленно приближается, словно и правда верит в ту громкую чушь, что была произнесена секунду назад, но останавливается в полуметре от меня, аккуратно присаживаясь на пальцы ног. Задумчиво теребит цепь ошейника, будто ничего не происходит.

Однако он не выдерживает первым.

Молниеносно вскакивает, гордо выплёвывая:

— Вендела⁽¹⁾ Хэддок, Кровожадная Карасик III, Надежда и Опора и Наследная Принцесса Племени Лохматых Хулиганов, — быстро и чётко, словно множество отточенных до совершенства ударов, цедит каждое слово из полного, но оттого не менее раздражающего титула, принадлежащего мне по праву. — Что ты делаешь здесь? — и резко оттягивает ненавистную цепь на последнем слове, принуждая смотреть прямо в его глаза.

Молчу.

Упрямо сжимаю губы, когда взбешённый до невозможности вождь по-змеиному шипит мне прямо в лицо:

— Я знаю, что ты разумна. Я лучше всех знаю, что ты умнее всех, кого я видел… Я знаю это, упрямая Стоикова дочь!

Грубые и глубокие шрамы искажают того Дагура, которого я помню: у того Дагура из воспоминаний не было ужасающих отметин на огрубевшей коже; у того Дагура не было жёсткого прищура, будто тот видит всю твою бездонную душу до самого дна.

Однако я не отвожу взгляд, упорно продолжая нашу битву, ведь каждый из нас уже не тот, кем являлся.

Мы изменились.

Но он этого не понимает.

— Почему ты молчишь? — звучит злобно и упрямо, отрывисто, резко до безумия.

— Потому, что это не моё имя… — я подаюсь вперёд, гордо вскидывая голову, — Я больше не являюсь той, кого ты знаешь… Я — не она.

Живой, огненный блеск в его волосах, в отличие от моих мертвенно-чёрных, лишь подчёркивает, насколько мы разные, и ставит долгожданную точку.

Мы слишком разные, и ему никогда этого не понять.

Медленно, нехотя он отводит взгляд, но спустя секунду в них снова разгорается целое пламя такого родного безумия и упрямства.

Гремучая смесь.

Встаёт, резко отбрасывая цепь, и холодно отходит на приличное расстояние, отворачиваясь, продолжая:

— Сегодня у тебя будет бой с моими людьми. Это не те противники, с кем ты боролась раньше, — он напряжённо оглядывается, встречаясь со мной взглядом.

— А тебе-то что? — отвечаю полным яда голосом, — Какое дело вождю Берсерков до рабыни, недостойной твоего внимания?

Однако он лишь усмехается, расслабляясь, словно нашёл ответ сразу на все свои вопросы.

— Я тебя понял.

И уходит, напоследок отравляя это место своим запахом. Но совсем скоро его место занимает смотритель с двумя рабами, тяжко вздыхая.

— Тупая же, как пробка, — он насмешливо морщится, резко отворачиваясь и подавляя тошнотворное чувство брезгливого отвращения. — Ладно, приготовьте её к выходу.

Рабы тенью проскальзывают рядом со мной, бесшумно расстёгивая многочисленные кандалы и помогая от них освободиться. Разбирают ужасную конструкцию, избавляя от пяти килограммов жуткой стали, оставляя лишь ошейник, напоминающий всем остальным мой нынешний статус. Они почтенно отходят в сторону — абсолютно точно догадывающиеся о моей разумности — и остаются на месте.

Плавно погружаюсь в воду, стараясь забыть обо всём. Ведь у меня сегодня бой — остальное… Неважно.

А вода остыла.

* * *

«Запомни раз и навсегда, моя девочка…»

Хриплый и дикий, безумно пугающе-серьёзный голос — и я не помню ничего. Только горькая пустота, где-то там глубоко в сознании. Я лишь знаю тяжёлое звучание древних, как сам мир, слов, они будто выжженное клеймо на хрупкой душе. Его не убрать, а лишь вырвать вместе с душой.

«Крылья — это свобода, но только когда раскрыты в полёте, за спиной же они — непосильная ноша, что тянет тебя на самое дно…»

Неохотно выдыхаю, чувствуя позади себя чужое присутствие. Его запах. Глубокий аромат железа горечью опаляет язык, что уже давно впитался в его собственный, ведь Дагур никогда не расстаётся со своим верным оружием, а тонкий и едва заметный шлейф моря, гордых скалистых берегов, едко напоминает о месте, ради которого он борется всю свою жизнь.

Его дом.

Даже не оборачиваюсь, когда он встаёт рядом со мной, плечом к плечу, даря оглушающее ощущение поддержки и защиты.

Однако уже поздно.

«…Никогда не позволяй никому отбирать у тебя самое ценное — свою свободу.

Без неё ты — никто».

— Зачем тебе это?

Молчу, ведь ему этого не понять.

Никогда.

Слишком громкое слово.

Киваю, усмехнувшись уголками губ, и тяжёлое решето поднимается, открывая вид на арену, где солнце обжигает сильнее всего и проливается горячая, ещё живая, кровь: к победе или поражению.

Толпа с излишне высокой трибуны громко кричит, приветствуя очередного гладиатора и предчувствуя своими чёрными душами море крови и невообразимое, но такое любимое, зрелище.

Они — верхушка мира здесь и сейчас, а я — лишь дикий зверь, что будет драться на потеху публике.

Он уже там.

Лениво и вальяжно восседает на своём пьедестале, мягко улыбаясь, однако его глаза непривычно серьёзны. Смотрит прямо на меня и шепчет беззвучно, одними губами:

«Остановись, пока не поздно».

Никогда.

Мне всё равно, как меня называют, что кричат: они — на трибунах. А на арене я всегда одна. Я и оружие в моих руках. И противник, посмевший выйти на мою арену.

Сегодня все так же. Ничего не изменилось.

Но вождь Берсерков не один.

Плавно перевожу взгляд на главу праздника и замираю, ведь ледяной порыв ветра доносит до меня аромат.

Его запах.

Холодная Северная мерзлота великих ледников, накрывающих огромные воды, и прохладная успокаивающая мягкость драконьей мяты, а также обжигающее тепло домашнего очага…

Он был Северным ветром. Свободным и гордым, способным замораживать заживо…

До смерти. Всех. Кроме меня.

Это было до невообразимости странно, чувствовать столь остро человека, которого видишь первый раз в жизни, но абсолютно точно не чужого.

В его глазах снежная буря, что манит к себе, одаривая могильным холодом; в них пылает таинственным огнём надежда. Он словно ожидает чего-то, затаившись и готовый к любому исходу.

Однако это длится всего мгновение.

Одно-единственное, но невообразимо прекрасное, мгновение.

И всё пропадает.

Словно наваждение схлынуло.

Он слегка щурится, плавно и надменно наклоняя голову, медленно проводит языком по потрескавшейся коже, размазывая живительную влагу и ощущая тысячи различных ароматов, скованных в сухом воздухе, на своих губах.

Усмехается. Открыто и дерзко, не скрывая не-человечески длинных клыков; почти скалится, бросая мне вызов.

Неспешно склоняю голову, как велит древний обычай, приветствуя главу праздника. Ведь именно по его воле здесь собрались они все, чтобы насладиться очередным кровавым представлением.

Однако никто так и не замечает, что жест этот полон грубой непочтительности…

Дразня зверя.

Громкий раскатистый, но невообразимо отдалённый смешок продирает по нервам, словно колкая щекотка, разносясь далеко по пространству и довольно искривляя его губы в предвкушающей улыбке.

Но меня уже ждут.

Они закованы в кожаную броню, покрытую сталью, однако не сковывающую ни единого движения. Спокойно, но твёрдо и привычно сжимают свои широкие двуручные мечи, ведь именно им они убивали людей, и ни огонь, ни железо не причиняли им вреда.

Их зовут берсерками — Великими Воинами. Они те, для кого убийство — благословение.

Предупреждающе рычу, позволяя хищному оскалу неспешно растянуть губы в неком подобии улыбки, и отработанным до автоматизма движением закидываю руки за плечи, доставая из ножен верные мечи-норлы.

Их трое, а значит, это будет…

Интересно.

1) Вендела — Странница.

Вернуться к тексту