Медовые сны (гет)

И нет ни печали, ни зла,

Ни гордости, ни обиды,

Есть только северный ветер

И он разбудит меня,

Там, где взойдёт звезда...⁽¹⁾

Андромеда. Меда. Мёд. Словно мёд, ароматный и тягучий, но слишком сладкий, чтобы баловать себя им слишком часто. Другое дело, если им намазать тонкий кусочек поджаренного хлеба, а сверху положить почти прозрачный ломтик сыра, придающий закуске необычный, пикантный вкус. Андромеда была такая же: сладость и соль. Послушание и воля. Честность и Слизерин. Сочетание несочетаемого. Слишком своенравная, чтобы быть хорошей дочерью, слишком идеальная, чтобы быть правдой. Её густые, чуть вьющиеся волосы обычно бывали по-простому заплетены в косу, что ровной линией шла вдоль позвоночника и спускалась к самой талии. Под тёмной бесформенной школьной робой оставалось лишь угадывать, сколь тонкой могла быть девичья талия, а из-под длинных широких рукавов виднелись лишь самые кончики пальцев. У Рудольфуса только и были, что мечты. Да воспоминание о голом запястье, на мгновение мелькнувшем из-под рукава, стоило Меде кинуть в котёл очередной ингредиент. И какое-то время — уж так он был воспитан — Рудольфусу и не хотелось ничего большего. В маленьком чёрном блокноте — драконья кожа, тонкой выделки пергамент страниц — он писал оды её кофейным с поволокой глазам, нежным запястьям и изящным ступням маленьких ножек.

Андромеда — мелькнувшая звезда, космическая глубина и недосягаемый блеск солнца.

— Мисс Блэк, вы танцуете? — спросил Рудольфус на бале в Сочельник. По краям залы высились нарядные ели, а захмелевшие гости кружились в вальсе и легкомысленной польке.

— Что за официоз, Рудольф? — поморщилась Андромеда. Маленький носик её чуть дёрнулся, а глаза насмешливо блеснули.

Рудольфус не ответил, но лишь настойчиво и с улыбкой протянул ладонь. Меда, ещё раз поморщившись — теперь почти смущённо, — вложила свою ладошку в его, и они пошли в центр залы.

* * *

— Отец, разрешите?

— Рудольфус? — Лестрейндж-старший посмотрел на сына сквозь стёкла своих строгих очков. — Что ты хотел?

— Приходила матушка, — без обиняков начал Рудольфус. Да, ему было страшно, сердце колотилось как безумное — вот-вот выпрыгнет, — но отступать было решительно некуда, поэтому он продолжил: — Сказала, что вы выбрали мне невесту...

— И?.. — нетерпеливо протянул отец.

— И я хочу, чтобы это была Андромеда. Не Беллатриса, понимаете? Отец, ведь нет же никакой разницы, пожалуйста! — голос предательски сорвался в неподобающую высь.

— Но мы уже договорились, — впервые, сколько помнил его младший Лестрейндж, отец выглядел неуверенно. Рудольфус с силой сжал кулаки, собираясь стоять насмерть, и отец, внимательно посмотрев на него, произнёс: — Ну хорошо, я подумаю, что можно сделать.

Рудольфус удовлетворённо кивнул, потому что знал, что отец, коли обещал, действительно попробует сделать всё возможное.

Андромеда — уверенные шаги, свежесть северного утра, сладость, растворенная на языке. Близко, как никогда, ближе, чем на соседнем стуле на Зельеварении, и всё равно не коснуться рукой.

* * *

— Ты не можешь, ты не должна!.. — обидно, как же обидно. Горечь бурлила в горле и выливалась потоком желчи наружу.

— У тебя какие-то проблемы, братишка? — невысокий и коренастый Тэд с Когтеврана толкнул Рудольфуса в плечо и посмотрел презрительно и агрессивно. Вокруг зрачков у него скакали ржавые искры, и хотелось разбить его физиономию голыми руками о коленку. По-маггловски. Уродские грязнокровки.

— Она моя... моя... — Лестрейндж так и не успел сказать «невеста», потому что Тэд решительно перебил его:

— Кто тебе сказал такую ерунду, недотёпа? — насмешливость в голосе Тонкса смешалась с ядовитой злостью, а у Рудольфуса кровь в жилах загустела от ненависти.

— Я не вещь, чтобы принадлежать кому-то, ясно тебе! — прокричала Меда, только сейчас целовавшая Тонкса в губы, и так бешено мотнула головой, что из косы выбилась прядь волос. Каштановая с золотыми нитями, сверкающими в весенних солнечных лучах.

Вещь? О чём она толковала? Какая же она вещь; если она слишком живая, слишком горячая, слишком...

— Моя невеста, — с вызовом закончил Рудольфус, и его кулак с хрустом врезался в курносый нос Тонкса. Раздался девичий крик. Лестрейндж так и не успел достать палочку. Поганые грязнокровки.

* * *

— Мне очень жаль, Руди, — мать подняла руку, то ли чтобы коснуться волос сына, то ли плеча, но нерешительно опустила её вновь.

— Чего вам жаль? — Рудольфус никогда не позволял себе быть грубым с родителями, но ему было так больно, что невозможно стало удерживать негодование внутри. — Вам жаль, что моя невеста сбежала из-под венца с нищим магглокровкой?..

— Блэки выжгли её с родового гобелена и готовы принести свои извинения.

— Что мне до их извинений! — вскричал Рудольфус, чувствуя, как комната вокруг заплясала, закружилась и стала похожа на изнанку дешёвого балагана. — Что мне до этого...

— Блэки всё ещё готовы отдать за тебя Беллатрису. Ты замечал, как они похожи? — мама слегка улыбнулась.

Так же — как Солнце и Луна. Вот только едва ли его устроит кусок космического камня, отражающего солнечный свет.

— Говорят, Беллатриса хочет вступить в ряды лорда Волдеморта, — последний аргумент, запасённый, чтобы не быть произнесённым. И всё же.

Невысокие каблуки матери вспарывали пестрый ворс персидского ковра, словно шпоры, когда она нервно проходила из стороны в сторону.

— Его идеи звучат достаточно здраво, — подумав, медленно произнесла она. — Он укажет магглорождённым на их место, и всё вновь станет как раньше.

«Как раньше уже никогда не будет, — про себя проговорил Рудольфус. — Время не повернуть вспять».

— А ещё, говорят, лорд Волдеморт знает путь обретения бессмертия.

Вечная жизнь без Андромеды — всё равно что пытка. Рудольфус что было сил одёрнул на себе мантию, подражая боевой выправке отца, и, крутанувшись на каблуках, вышел.

* * *

Нет зверя на свете хуже обиженной женщины. В глазах Беллатрисы Блэк острота десятка вскинутых пик — копья в строю римского легиона.

— Беллатриса, рад видеть тебя! — Рудольфус взял её тонкую белую кисть — холодный мрамор с голубыми прожилками — и поднёс к губам.

— Не надо этого, Руди, — она передёрнула плечами. И безжалостно продолжила: — Мне сказали, вы предложили Тонксу целое состояние, чтобы он отказался от Меды.

Лестрейндж застыл в удивлении. Плечи Беллы были вызывающе обнажены поверх кружевного ворота бирюзового платья. И от такой красоты уютом отнюдь не веяло.

— Это ложь, дорогая Беллатриса. Никто не пошёл бы на такое после унижения, которому подвергла нас твоя сестра, — он смотрел в тёмно-карие глаза своей наречённой — видимо, это всё-таки судьба, если ею вновь оказалась Белла — и мысленно умолял оставить ему хотя бы часть гордости. Она фыркнула, явно не поддавшись его ментальному призыву.

— Ну-ну, — протянула Беллатриса и развернулась, чтобы уйти.

— Постой! — Лестрейндж поймал её за запястье, забранное бархатной тканью. Перебежал с него на тонкие пальчики с длинными ухоженными ногтями. Достаточно острыми, чтобы вскрыть ему горло от обиды. — Потанцуем?

— Зачем, Руди? Ты не хочешь на мне жениться, я же знаю...

— Хватит притворяться, что можешь хоть как-то изменить это. Так зачем нам враждовать?

Не обращая внимания на молчаливое непокорство в глазах, Рудольфус притянул к себе Беллатрису и увлёк её в медленный ритм фокстрота — в танец несбывшихся надежд.

От Беллы расходился удушающий аромат розового масла и лаванды, смешиваясь с запахом пунша и воска от повисших в воздухе свечей, музыка била по ушам. У Рудольфуса кружилась голова и кровоточило сердце.

* * *

Нет ничего хуже...

Он прикрыл глаза, он приглушил свечи. Белла с ногами забралась в кресло, прижимая колени к груди, и смотрела на него из-под распущенных волнистых локонов. А карие, почти чёрные глаза казались огромными и влажно блестели в свете камина. Рудольфус нетвердо шагал по полу их спальни. Чёрт бы побрал этого Рабастана, с видом змея-искусителя подливающего ему вина. И всё же, даже это не могло убедить его, что женщина, запертая с ним в одной комнате, хоть сколько-нибудь напоминает Андромеду.

Андромеда, Меда... Наливное яблоко, чьи сахарные бока напитаны солнцем.

Рубашка застряла на мощных запястьях, и он бездумно рванул лацканы. С дробным стуком серебряные запонки, вырванные из ткани, застучали по паркету. Да пошло оно всё!

Рудольфус упал на кровать. Эльфы постаралась на славу: перина белым облаком взметнулась по обе стороны. Лестрейндж закрыл глаза и почти убедил себя, что сейчас сможет спокойно поспать.

И продолжать видеть свои медовые сны.

Кто-то лёгкий лёг рядом. Волны розового аромата разошлись вокруг Рудольфуса, прогоняя медовый морок.

— Рудольфус, — чуть слышно позвал голос.

— Оставь меня в покое, — едва слышно взмолился он. Рудольфус не кричал и уж тем более никогда бы не поднял на женщину руку — так уж он был воспитан. Но как же хотелось за волосы выволочь самозванку из своей спальни, из своей жизни.

— Рудольфус, что я должна делать? — тихо и даже как-то испуганно спросила Белла. Он не понимал, куда делась его дерзкая, на грани с невоспитанностью, невеста. — Помоги мне.

— Ложись спать, Белла, — выдохнул он.

— Но Рудольфус, мы должны...

Она нерешительно прикоснулась к его оголённой груди. Касание это отдалось током в нервно-напряжённом теле. Отец считал, что его сын не должен явиться в постель с молодой супругой неподготовленным. В заведении, куда он привёл его, столбом стоял табачный дым, и густо-напомаженные девки могли изобразить целую гамму эмоций: от детской невинности до любовной лихорадки. Рудольфус пообещал себе никогда не повторять того опыта: пожалуй, кто-то должен был предупредить его, что вместо медовой глубины любимых глаз он заглянет в алчущую бездну порока и обречённости.

«Fatum⁽²⁾», — говорили римляне.

«Андромеда», — произнёс Рудольфус. Одними губами, совсем беззвучно, но, Белла, которую он подмял под себя, лихорадочно целуя в шею, и которая лишь на мгновение показалась ему медовым видением, услышала, считала с губ, изъяла со дна его души.

…Он поторопился. Он понял это сразу же, как только последняя судорога затихла в его расслабленном теле. Понял это по тому, как поспешно Белла сползла с кровати и, захватив по пути длинный белый халат, скрылась в ванной. Первые пару минут он был в прострации. Следующие мгновения — потными ладонями комкал простыни и стремительно трезвел. Ещё через мгновение он услышал женский плач. И это было уже чересчур. Он слетел с кровати и заколотил в дверь:

— Белла, Белла, открой. Что случилось, Белла? Впусти меня! — наконец взвыл он и выбил чёртову дверь плечом, не прибегая ни к какой магии. А она сидела там, на полу, привалившись к бортику ванной. Он присел рядом с ней на колени и, несмотря на сопротивление, крепко обнял. Смутная догадка всплыла в затуманенном сознании, что всё-таки между размалёванными девками в задымлённой зале и будущей женой была существенная разница. И лучше бы отец и вовсе не занимался никаким его образованием.

Не говоря уже о том, что лучше было бы и вовсе ни на ком не жениться.

* * *

Белла не разговаривала с ним больше недели. Гордо вскидывала свой точёный подбородок и поджимала капризно-изогнутые губы Друэллы Блэк. И хотя Лестрейндж всё-таки не мог бы чётко сформулировать, в чём же конкретно виноват перед молодой женой — разве не просил он оставить его в покое? — он испытывал смутное беспокойство и угрызения совести. Он принёс Белле великолепный букет из роз. Цветы жена уронила на пол, а потом долго и демонстративно давила каблуками их упругие головки. В воздухе разливался аромат роз и мёда. И она это знала и злилась сильнее.

Родители дружески посмеивались над их слишком очевидными разногласиями и советовали завести ребёнка. Рудольфус надеялся, что так оно и случится. И через неделю, когда Беллатриса всё-таки заговорила с ним, то они пришли к совместному решению попытаться.

Они честно старались — пару раз в неделю он сжимал её в объятиях, впивался в мягкие алые губы, пропускал сквозь пальцы чёрные шёлковые пряди. Дни складывались в недели, а недели в месяцы. И вот однажды Белла сказала ему, что беременна… Что ж... Рудольфус был рад, действительно рад. Ему думалось, что теперь-то и спадёт медовый дурман, и жизнь рядом с Беллатрисой — не Андромедой — станет... терпимой. Он надеялся, он верил в это...

...Но сроком в две неполных недели Белла потеряла малыша, и пропасть между ними стала ещё глубже.

* * *

Бледная и потерянная, Белла ходила по дому. Рудольфус понятия не имел, как можно утешить её. У него было своё спасение: отец хотел начать посвящать его в дела — стремительно разрастающийся ювелирный бизнес. Рудольфус с облегчением окунулся в эти новые заботы — как можно реже стараясь бывать дома.

— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — глаза Беллы лихорадочно блестели, словно бы она наконец нашла новую отраду — впервые за все месяцы их брака.

Рудольфусу не нужно было уточнять, кто этот «кое-кто». Более того, отец настоятельно рекомендовал завести наконец это перспективное знакомство. Слухи были противоречивы, приписывая новоявленному лидеру честолюбивой молодёжи многое: от весьма тёмных делишек, не содержащих, впрочем, никакой таинственной атмосферы, но имеющих единственную цель — обогатиться, — до действительно ужасающих деяний, не ясных до конца даже самым искушённым потомкам тёмных магов, к коим и Лестрейнджи, и Блэки могли с уверенностью приписать себя.

Реальность оказалась ожидаемая и в то же время несколько обескураживающая. Тихий шелестящий голос то обволакивал, подобно мягкому тёплому кокону, то вдруг внезапно сменялся ожесточенным скандированием, арбалетными болтами бил в самое сердце или поднимался до триумфальных вершин, заставляя трепетать всё тело, и вновь спускался до увещевательного шепота. Казалось, говорящий подбрасывал и ловил десяток разноцветных шаров, ловко жонглируя словами и аргументами, заставляя каждый взлетать ввысь, представляясь во всей красе заворожённым зрителям.

— Мы не должны допустить, чтобы наши традиции были попраны пришельцами извне, — говорил Голос.

«Не должны» — тут же мысленно соглашался Лестрейндж. И перед его внутренним взором стояла Андромеда, освещённая светом холодных звёзд.

— Мы заставим каждую грязнокровку знать своё место.

«Заставим», — соглашался Рудольфус и с ненавистью разбивал воображаемому Тонксу его нагло усмехающиеся губы.

— Мы не только вернём магии её былое величие, но и поднимемся на доселе невиданные высоты, — продолжал Голос, и Белла, в порыве благостного пиетета, обвивала локоть Рудольфуса, словно бы не в силах стоять на своих двоих, и дрожала мелкой дрожью.

«Вернём», — подтверждал Рудольфус и крепко-накрепко сжимал тонкие пальцы жены.

...И потом она влюбилась. Рудольфус видел это по блестящим глазам Беллы, по её мечтательному и отсутствующему виду, по тому, сколько разнообразного кроя и фасона чёрных нарядов у неё появилось — ведь именно чёрный цвет был принят на собраниях Пожирателей Смерти, как окрестил их Голос. Что ж. Это было ожидаемо, и он даже не мог осуждать её. Иногда Лестрейнджу казалось, что он и сам немного влюблён в Лорда Волдеморта — а именно так звали статного бледного мужчину, на чей высокий лоб сползали смоляные локоны и в чьих устах звучал Голос, словно обретший божественный смысл. Нет, конечно, не романтической любовью, как можно было бы подумать. Но другой: как художник любит свою музу, как учёный — идею, как писатель — окружающий мир. Но Белла любила явно не идею. Точнее, не только лишь её. И, несмотря на заявленное безразличие, Рудольфус злился. В одно мгновение маленькими острыми дротиками закололи ущемлённое самолюбие и ревность. Да, ревность. Всё-таки Беллатриса уже давно перестала быть Лестрейнджу посторонней, даже при той сдержанной вежливости, поселившейся между ними.

И всё же он понимал её. Каждый раз, ложась с женой в одну постель и представляя на её месте другую женщину, он понимал и прощал её. Ведь глаза её горели лунным светом, отражённым в воде, лишь когда она смотрела не на него. Так же, как и сам Рудольфус мысленно очерчивал овал другого лица.

Пусть так, думал Рудольфус, склоняясь над ясным ликом Беллы с поцелуем. Её ресницы трепетали, когда она закрывала глаза. Представляла ли она в этот момент, как Голос льёт в уши ей свою мелодию, как Лорд Волдеморт, щекоча и, едва касаясь, проводит пальцами по её страстно изогнутой спине, как обжигает его дыхание её обнажённую шею? Рудольфус злился и сжимал до синяков её острые плечи, а Белла лишь смеялась и в ответ впивалась острыми ногтями ему в спину, губами — в губы, оставляя порой маленькие кровоточащие ранки.

* * *

Рудольфус с трудом мог сказать, что произошло в ту ночь. Хорошо помнил он только одно: когда господин пропал, Белла плакала без остановки несколько часов. Замолкала и вновь начинала рыдать. И так раз за разом, снова и снова. Пока Рудольфусу не отказало самообладание. Чувствовал ли он что-то схожее с тем, что переполняло его, когда он разбивал нос Тонксу? Наверняка. Такой злости он и правда давно не испытывал.

И дальше всё было делом техники. Лорд Волдеморт давно отошёл от образа благого проповедника и каждый из них — его последователей, Пожирателей Смерти — имел на своём счету не одну невинную или виноватую душу. Но это не волновало Рудольфуса. Уже до конца десятилетия они должны были построить новый мир, и те, кто стоял на пути, закономерно были приговорены к уничтожению.

Однако молодой мракоборец и его жена стали фатальной целью для вошедших. Их схватили на месте: Рудольфуса, Рабастана, Беллу и Барти — непутёвого сына одного из их главных политических противников, что увязался за Лестрейнджами. И бросили в Азкабан дожидаться, что же случится быстрее: Голос вновь обретёт потерянную телесность или же обезумевшие глаза закроются на каменных нарах промёрзшей на северном ветру камеры.

Рудольфус писал стихи, выводя буквы прямо на пыльном полу. С потолка капала вода — или слёзы? — мешаясь с кровью из прокушенной губы. Это были дурные стихи — в них почти не осталось любви, но лишь безграничная разрушающая жалость и ненависть к себе.

Андромеда — холод далёких звёзд, несбывшаяся мечта, холодные воды Атлантического океана.

* * *

— Не трогай меня, хорошо?

— Хорошо.

Рудольфус не собирался спорить с этой ведьмой. Кожа да кости — вот, что осталось от Беллатрисы к тому моменту, как Тёмный Лорд пришёл за ними.

Невероятно. Рудольфус не понимал, сомневался он хоть минуту в этом. Или всё, что он делал до этого, служило единственной цели — быть свидетелем чудесного воскрешения Голоса. Всё уже не могло быть, как прежде. Белла больше не была ему женой. Глаза её сверкали, словно угли в золе, но душа её была больна и изуродована и своему мужу совсем не принадлежала. Впрочем, как и тело. Теперь всем, что у неё было, владел один лишь Лорд Волдеморт.

Вырванный из всего того, что когда-то было им — Рудольфусом Лестрейнджем, — он метался и не находил покоя, ища лишь краткие минуты забытья в вине, что как змей-искуситель подливал ему Рабастан, такой же восставший мертвец, как и он сам.

* * *

Высокая, для своих тринадцати, худая и нескладная, с длинными кистями рук и тонкой гусиной шеей, Дельфини сошла по лестнице. Больше всего в глаза бросалось её сходство с бабкой — Друэллой Блэк. Если и характер её пошёл в тёщу... Впрочем, в кого бы из родных ни пошёл характер Дельфи — в мать, отца или бабушку, — сладко Рудольфусу точно не будет.

— Ты звала меня, тётя?

— Да детка, к тебе пришли.

Дельфи выглядела потерянно. Одежда на ней была простая и явно видавшая виды. Немедленно захотелось спросить, куда уходили все те немалые средства, которые каждый месяц переводились со счёта Лестрейнджей в Гринготтсе.

— Дельфини, верно? — Рудольфус попытался улыбнуться. Он был уверен, что получилось плохо. Азкабанская худоба и общий потрёпанный вид плохо соответствовал счастливому воссоединению. Может, стоило оставить ребёнка у Юфимии? Он же понятия не имел, как обращаться с детьми.

Рудольфус не надеялся, что сможет пережить второе заключение в Азкабане, после того, как Тёмный Лорд окончательно проиграл, а вместе с ним и все они, конечно. Лестрейндж даже и теперь не мог до конца поверить в это падение. Это было подобно тому, если бы гигантская каменная глыба — тонны и тонны чёрного, холодного мрамора — вдруг рухнула бы на землю, погребая под собой копошащихся внизу людей. Но это было правдой. Все они — брат, жена и господин — были мертвы. Харон⁽³⁾ уже забрал у них по пригоршне галеонов и медленно отчалил от берега. Однако у Рудольфуса всё ещё было здесь одно дело.

— Тётя? — девочка растерянно обернулась на Юфимию. Дальняя родственница — в равной степени его и Беллы — выглядела как не очень удачная помесь стервятника и лошади и производила скорее отталкивающее впечатление.

— Это Рудольфус Лестрейндж, детка. Твой отец. И он хочет забрать тебя с собой.

Дельфини нерешительно потопталась на месте, затравленно взглянув на Юфимию. Взгляд этот показался Рудольфусу смирением перед злом знакомым, предпочтённым злу неизвестному.

— Я никуда не пойду! — заявила она, внезапно проявляя семейное упрямство. — Я вас не знаю.

— Не говори глупости, Дельфини, — быстро вышла из себя Юфимия, повышая голос. Дельфи чуть дёрнула головой, словно желая вжать её в плечи. Представленная картина всё меньше и меньше нравилась Рудольфусу.

— Если бы я мог, то позаботился о тебе куда раньше. Но теперь — я могу, — он постарался сделать свой голос мягче и увещевательнее.

— Я никуда не пойду.

— У тебя нет выбора, — спокойно парировал Рудольфус, привыкший к подобным «взбрыкам» за годы совместной жизни с Беллатрисой. — Теперь я — твоя семья. И должен заботиться о тебе.

— Вот как? — Дельфи презрительно сощурилась. — И где же вы были до этого?

— Дельфини! — вновь прикрикнула Юфимия.

— В Азкабане, — невозмутимо ответил Рудольфус. Лицо девчонки вытянулось. Ну да, не каждый день за тобой являются уголовники, почти посланники с того света. Дальнейшие сборы, к вящему удовольствию Рудольфуса, происходили в молчании и скоро.

* * *

— Что ты делаешь? — насмешливо спросила Дельфи, болтая тоненькими ножками, свисающими с перекладины качелей. Первое, что Лестрейндж сделал в новом доме — это поставил для нее деревянные качели. Дельфини, естественно высказалась неодобрительно, в духе того, что она уже совсем взрослая и не сдалась ей его забота ни в каком виде.

— Сажаю Медовый хруст⁽⁴⁾.

— Что? — Дельфи слегка оттолкнулась носками туфель и качнулась вверх. Естественно, ему пришлось укрепить сооружение магией. Он вовсе не был в полной мере уверен в своих рукодельческих способностях.

— Сорт яблок такой, — сказал Рудольфус, заливая в лунку с саженцем воду и присыпая землёй.

— А-а-а, — Дельфини пожала плечами и взмыла очень высоко. — Делать тебе нечего.

Рудольфус хотел было напомнить ей об осторожности, но, взглянув на восторженную мордочку падчерицы, промолчал. А потом кинул взгляд украдкой через невысокий забор на дом через дорогу. Сад и дом за ним были ухожены и манили Рудольфуса не хуже «Акцио». Как и в рукодельческих способностях, он не был уверен и в том, что в доме через дорогу были готовы проявить к нему снисхождение, но не попытаться было бы смертельным преступлением. Он высадил в ряд около десятка саженцев. Яблоневый сад — не это ли нужно потерянной душе после многих лет скитаний? Дивный аромат цветов по весне, сладкие плоды тоскливой осенью...

— Разве у тебя не должно быть поместья или что-то типа того? — спросила Дельфи.

— Да, у меня есть поместье. Но там для меня слишком много неприятных воспоминаний. Если захочешь, сможешь поселиться в нём сама, когда подрастешь.

— Шутишь? — недоверчиво переспросила Дельфи, резко тормозя каблуками туфель.

— Ничуть. У меня всё равно никого роднее тебя нет.

— Так это правда: то, что сказала тётя? Что ты мой отец?

— Нет. Твой отец мёртв. Но твоя мать была мне женой. Не очень хорошей, но всё же.

Рудольфус отряхнул руки от земли и обернулся к девочке.

— Зачем она соврала? Чтобы побыстрее избавиться от меня? — зло выплюнула Дельфи, спрыгивая с качелей.

— Нет. Вряд ли она и сама знала об этом. Не думаю, что твоя мама сильно распространялась.

— Она умерла? — Дельфи подалась вперёд. Ему бы хотелось утешить её, но, к сожалению, это было не в его силах.

— Но я обещал ей, что не оставлю тебя.

— А мой отец? Кто он? — Дельфи вскинула на Рудольфуса тёмные большие глаза Беллатрисы.

— Лорд Волдеморт. Слышала о таком? — Рудольфус хмыкнул. Едва ли найдётся хоть один человек в магической Британии, не слышавший данное имя. Только и остаётся, что позавидовать такой известности.

— Издеваешься?

— Нет.

Позже, за обедом, на который ему, непривычному, пришлось убить массу времени, Рудольфус спросил:

— Она тебя обижала? Тётушка? — и как бы между прочим, добавил: — Хочешь, я убью её?

Дельфи вздрогнула и уронила вилку. Напуганно уставилась на него. Рудольфус твёрдо посмотрел в ответ, чтобы убедить в серьёзности своих слов.

— Нет, было не так уж и плохо... Конечно, я была ей в тягость, — она замялась, — но мне всё равно, честно. Я же больше не вернусь к ней?

Голос падчерицы дрогнул. Рудольфус тяжело вздохнул и мотнул головой. В луче солнца на подоконнике грелась сонная муха. Пасхальные каникулы подходили к концу. Скоро она должна была уехать назад в Дурмстранг.

— Мой отец, какой он был? — спросила Дельфи после недолгого молчания.

— Он был великим. Мы думали, он начнёт новую эру — заставит волшебников поднять голову, восстать из пепла, обрести новое могущество...

Как всегда при разговоре о Тёмном Лорде, Рудольфус срывался в высокий слог. Несмотря на боль и горечь, которое принёс в его жизнь этот тёмный маг, Лестрейндж всё ещё чувствовал глухую тоску от смерти господина. Равно как и от смерти жены.

— Я до сих пор не могу понять, почему всё ухнуло в пропасть. Где мы ошиблись.

Дельфи опустила голову в пол и понесла посуду в раковину. Можно было бы помыть тарелки с помощью магии, но Рудольфус не умел. Дельфи, по всей видимости, тоже.

— А если бы у тебя была такая возможность, хотела бы ты познакомиться с другими своими родственниками? — Рудольфус кинул быстрый взгляд в сторону открытого окна, пользуясь тем, что Дельфи не смотрит на него. — С тётей, например?

— У меня уже была одна тётя, ты забыл? — она невесело хмыкнула, намыливая тарелки.

— Нет, другая тётя, родная, — Рудольфус хитро подмигнул Дельфи, оглянувшейся на него.

* * *

Он в нерешительности уставился на дверь. Рука не поднималась постучать. Да что там, не маячь за его спиной Дельфини, то Лестрейндж ни за что бы не осмелился поднять руку.

— Рудольфус? — разве его сердце всё ещё внутри? Как давно оно не подавало признаков жизни и вот теперь…

— А ты совсем не изменилась, — выдохнул он. Медовый морок, как и тридцать три года назад. Подумать только! Как долго он шёл к этому дню. Моменту, когда снова сможет — посмеет! — заговорить с ней.

— Зачем ты пришёл? — без обиняков спросила она. Её волосы были всё так же заплетены в косу. Тут и там встречались седые пряди. Но они её не портили. Нет, не портили! Как бы он хотел быть с ней столько лет, чтобы наблюдать появление каждого из этих седых волосков.

— Отец, ты уверен, что нам здесь рады? — Дельфи дерзко выступила вперёд. Рудольфус вытаращил глаза на падчерицу. «Рудольфус» или «мистер Лестрейндж» — вот что в лучшем случае доставалось ему. И тут это: «отец».

— Да, кхм, — справившись с замешательством, Лестрейндж сказал: — Знакомьтесь: Дельфини — моя дочь, Андромеда Тонкс — родная сестра твоей мамы.

Андромеда после секундного колебания протянула Дельфи руку:

— Рада познакомиться с тобой, милая. Проходите в гостиную, — Меда посторонилась, и они прошли в чистую светлую комнату.

— Бабушка, кто там? — с лестницы, ведущей наверх, свесилась голова подростка с ярко-голубой прической.

— Иди сюда, Тэдди. Я хочу тебе представить кое-кого.

Такой же долговязый и нескладный, как и Дельфи, внук Андромеды скатился вниз и предстал перед ними. По пути он едва не снёс вазу с искусственными цветами, водружённую на каминную полку.

— Я не видел тебя в Хогвартсе, ты маггла? — спросил Тэдди у Дельфи после того, как Андромеда их представила.

— Тэдди! — прикрикнула та.

— Вот ещё! — тут же вскинулась Дельфи. — Я из Дурмстранга.

— О! Круто! — он тут же раскрыл в удивлении рот. — Расскажешь, как там?

Дельфи кивнула и слегка улыбнулась, сменяя гнев на милость. Тэдди, кинув быстрый взгляд на Рудольфуса, явно стесняясь в его присутствии озвучить все те вопросы, что мучили его, оглянулся в сторону Андромеды:

— Бабушка, можно я покажу Дельфи свою коллекцию плюй-камней.

— Обожаю плюй-камни, — искренне обрадовалась Дельфи и тоже с надеждой посмотрела на Андромеду. Та благосклонно кивнула, и дети умчались наверх. Было видно, что вдали от школы этим двоим не хватало общения со сверстниками.

Когда подростки покинули гостиную, повисло тягостное молчание. Рудольфус не спешил начать разговор, жадно смотря на любимое лицо.

— Она ведь не твоя дочь, верно? — разрушила наконец тишину Меда.

— Нет, как ты догадалась? — Рудольфус был удивлён. Андромеда неопределённо дёрнула плечом. — Его.

Андромеда тяжело вздохнула.

— Говорят, это Беллатриса убила мою дочь и её мужа. Отомстила мне за предательство, — мрачно произнесла она, кутая худые строгие плечи в цветастую шаль.

— Я не знаю, — выше сил Рудольфуса было признать, что, возможно, и он сам стал одной из причин этой непримиримой ненависти его мёртвой жены. Ведь он хорошо помнил, с каким азартом Белла неслась за Нимфадорой в день охоты на двойников Поттера. И как ему пришлось выстрелить «Сектусемпрой» в себя самого, чтобы отвлечь жену от её цели. — Когда я увидел Нимфадору на поле боя, то наложил на неё «Империус» и приказал убираться домой. Но твоя дочь быстро скинула чары. Такая упрямая.

— Вся в меня. Она ненавидела, когда я называла её Нимфадорой, — грустно улыбнулась Андромеда, и в глазах её собрались слёзы. — Зачем ты пришёл, Рудольф?

— Хотел, чтобы у девочки была нормальная семья.

— Я тебе не верю, Рудольф. Помнишь, мы ведь со Слизерина? У тебя должно быть как минимум несколько мотивов.

Лестрейндж потерянно молчал. Он уже и забыл как это — разговаривать с Андромедой. Та всегда видела его словно насквозь. Даже то, что он и сам от себя пытался скрыть.

— Знаешь, я ведь так и не забыл тебя, — он нервно сглотнул. Столько лет он воображал себе этот разговор, только благодаря этому вынеся второй срок в Азкабане, и всё равно оказался не готов. — Позволь мне быть тебе другом.

— Другом? Другом, Рудольфус? — Андромеда изогнула свои густые длинные брови. — Вы убили Тэда. И Дору. Вы убили меня! Как я могу тебе быть другом?

— С тех пор, как ты отказалась выходить за меня, всё пошло наперекосяк. Всё так стремительно летело вниз, что я даже и охнуть не успел, как оказался на самом дне. И только воспоминания о тебе иногда солнечными лучами долетали до меня.

— Ты так и не бросил своих поэтических изысканий? — Меда поморщилась и встала. — Вам пора, Рудольф.

— Хорошо, — Лестрейндж медленно встал тоже и позвал: — Дельфи, спускайся, мы уходим!

— Ну, бабуля!

— Отец, можно мы ещё посидим? — в унисон воскликнули подростки, появляющиеся на вершине лестницы.

Андромеда посмотрела на внука и задумчиво поджала губы. Потом, задумчиво потеребив край шали, махнула рукой в сторону кухни и ответила:

— Хорошо, только сначала выпьем чаю с пирогом. Что вы об этом думаете?

Рудольфус едва заметно усмехнулся и, оглянувшись на Дельфи, увидел, как она подмигнула ему, состроив хитрую мордочку.

Андромеда — запах яблочного пирога, лёгкая улыбка на медовых губах и последний шанс на вздох полной грудью.

1) (с) Аквариум «Аделаида».

Вернуться к тексту

2) Fatum — в Древнем Риме олицетворение судьбы.

Вернуться к тексту

3) Харон в греческой мифологии — перевозчик душ умерших через реку Стикс (по другой версии — через Ахерон) в подземное царство мертвых. Сын Эреба и Нюкты.

Вернуться к тексту

4) Сорт яблок Хани Крисп.

Вернуться к тексту