Stories from the Inside - Сказки из склепа (джен)

— Белла, — произнёс высокий холодный голос, — ты должна сделать выбор.

Его голос походил на скользящую по шёлку змею. Я почти могла слышать её мысли.

— Но что с Нарциссой? — сбивчиво пробормотала она.

— Нарцисса будет очень полезна мне, когда выйдет замуж за Люциуса, — едва ли не прошипел он.

— А Андромеда? — спросила она с сомнением в голосе. Я могла слышать, как он переместился — по-видимому, ближе к ней.

— Эта… — прозвучало из его уст, как проклятие. — Проведёт жизнь, подслушивая у замочной скважины то, чего не понимает.

Мысленным взором я могла видеть её рот, открывшийся и закрывшийся без единого слова. Она решала в этот момент, продать ли меня.

— Вы правы, разумеется, — сказала она наконец. — Она просто не одна из нас.

Возможно, он был прав. Они закрыли свой мир от меня, когда я была совсем юной, и всё из-за того, что мне было плевать на их глупые предубеждения и сакральные родословные. Я просто хотела быть собой. Но, несмотря на все старания, они не могли выжечь моё имя дочиста. Они не могут забрать то, что я увидела; я не могу забыть их теми, какими знала. Я всегда буду привязана к ним, и не имеет значения, насколько все мы ненавидим эту связь.

Нарцисса всегда пахла лимонным соком.

Не лимонами, нет. Не самими лимонами. Лимонным соком в бутылке, который на вкус на самом деле не похож на лимон вовсе. На вкус он едкий, и острый, и кислый. Лимоны хороши и полезны. Лимонный сок кажется чем-то несколько нездоровым. Он всегда тусклый и мутный. Он отчётливо напоминает мне слюну.

Это долго не доходило до меня — не знаю, почему. У Нарциссы эта жидкость вечно уходила бутылками. Нарцисса лила её на волосы летом, прежде чем выйти на улицу играть со мной и Беллой. Мне кажется, цвет её волос никогда не был достаточно светлым для неё или, скорее, для Люциуса. Она и во всё, что пила, добавляла сок. Нарси нравилось притворяться, что для «укрепления голоса». Я всегда думала, что голос у неё — точно как у ошпаренной кошки. Настоящей причиной было то, что это средство помогало ей оставаться худой — предотвращало отёки. Лимонный сок, думается мне, делал её как раз такой, какой она хотела быть: истощённой и красивой, почти ненастоящей.

Я не осознавала это до самого последнего раза, когда я видела её — воспоминание об этом всегда заставляет меня смеяться. Как провела я восемнадцать лет рядом с ней и ни разу не заметила? Мы с Сириусом только закончили Хогвартс. Я остригла длинные волосы, которыми так гордилась мать, начала одеваться в чёрную кожу и купила мотоцикл. Думаю, в конечном счёте он достался Сириусу. Мы с матерью поссорились. Я оскверняла честь семьи или что-то вроде того. Если ей верить, я всегда оскверняла честь семьи. Я была в своей комнате, паковала вещи, чтобы сбежать с Тедом. Это особое искусство — упаковка. Фокус в том, чтобы заставить носки правильно сложиться. Остальное приложится. Итак, я исполняла свой маленький упаковочный фокус, призывая на головы матери и всего треклятого семейства Блэков все несчастья, какие приходили мне в голову.

Нарцисса ворвалась в комнату прямо с улицы, где она сидела с этим средством на волосах. Она не сказала мне ни слова, только вздёрнула чопорный маленький носик, припечатала взглядом и выскочила за дверь. Именно тогда меня осенило. Нарцисса стала лимонным соком. Мутным. Искусственным. Кислым. Она была ничем, кроме как милым личиком и душком этого проклятого лимонного сока, который я так ненавидела.

Я смеялась всю дорогу из дома в тот день, всю дорогу из этого затхлого чистокровного мира. Иногда я чувствую жалость к ней. Она была такой очаровательной тогда, когда была настоящей. Я гадаю, остаётся ли она в этой сети, воняет ли она ещё фальшью.

Почему-то, думаю, я удивилась бы, если нет.

Раньше поговаривали, что Блэки произошли от вампиров. Я так и не узнала, правда это или нет. Мать говорила, что нашу родословную можно проследить до Элизабет Батори, но она всегда говорила что-то подобное. Она заявляла о кровном родстве с каждым чистокровным, который приходился ей по душе. Намного чаще я слышала об этом в школе: шёпот в коридорах, тающий, как только я оборачивалась.

Хотя в Белле это отразилось. Она обладала той самой, выраженно-потусторонней внешностью. Меня это пугало иногда, особенно когда я поворачивала за угол в мэноре и неожиданно натыкалась на неё. Она стояла там, бледнее самой луны, будто всегда готовая ударить. Может, поэтому я никогда не могла доверять ей. Я никогда не могла сказать, что у неё на уме.

Беллатрикс — лучший манипулятор в мире. Всегда им была. Даже в детстве у неё была самая большая комната, самые новые игрушки и лучшие учителя. Самой ужасной была её способность управлять отцом. Белла умела так трепетать веками, что он забывал собственное имя.

Её добивались очень многие мужчины, пока она не встретила Родольфуса. Слизерин был полон её любовных трофеев. Белла придирчиво выбирала их, очаровывала их, соблазняла, а затем играла с ними. Она могла уронить обычное слово с идеальных губ и заставить мужчину чувствовать себя полным идиотом. Никогда она не сияла так ярко, как когда какой-нибудь несчастный дурак был на её поводке. О, они рано или поздно оставляли её, когда шоры падали с их глаз. Но каждый из них вернулся бы к ней не задумываясь.

Неудивительно, что Он желал её до безумия. Она была его идеальным оружием: красивым, беспощадным и охотно готовым высосать жизнь из любого.

Теперь я примирилась с этим. Я любила его, правда любила. Он был мне ближе, чем брат. Он был всем, что у меня было в этом холодном мире. Сейчас у меня не осталось ничего.

Больше всего я скучаю по его улыбке. Она была самым заразительным из всего, что я когда-либо видела. Он мог сверкнуть этой улыбкой — и всё остальное вокруг гасло. Всё было хорошо, если Сириус был рядом.

Я никогда в это не верила. Я знаю, все так говорят. Задним умом все умны. И всё же я правда это знала. Он не был похож на них. Риус ненавидел тьму. Я хотела прийти на суд. Я хотела встать, и накричать на них, и прекратить всё это, и спасти его. Но что сказать? Как сказать людям, которые потеряли друзей, детей, родителей, что они ошибаются? Как остановить людей, которые жаждут мести?

Я признаю это сейчас: я боялась, когда он сбежал, боялась за свою жизнь. Разве невиновный сбегает? Я думала, что ошибалась все эти годы. Я думала, что он придёт за мной. В конце концов, его друзья погибли, потому что он их выдал. Он оставил собственного крестника сиротой. Год я жила во всепоглощающем страхе перед ним, перед моим Риусом, моим собственным кузеном.

И вот однажды ко мне пришла Нимфадора. Она закончила наконец учиться на аврора, храни её Господь. Она рассказала мне об Ордене, хотя это было против данных ей инструкций, и сказала, что видела его. Я не хотела верить в это, или, скорее, я не хотела, чтобы это оказалось правдой. Она сказала, что у меня есть день, чтобы посетить старый тётин дом, пока не вселились новые жильцы.

Я пошла. Никаких больше размышлений, никакой больше нерешительности. Возможно, в этом было немного от саморазрушения — бежать на встречу с осуждённым за убийство. Но меня это больше не волновало. Мне надо было знать.

Мой страх догнал меня на лестнице, ведущей к комнате, где ждал он, как только тот мерзкий портрет перестал орать на меня. Содрогаясь, я почувствовала, как мои пальцы тянутся к двери и открывают её.

Я хотела бы сказать, что всё было как в маггловском фильме. Я очень хотела бы сказать, что я увидела его лицо, и я поверила, и потом мы бросились друг к другу, и это было красиво. Правда хотела бы. Но всё случилось не так. Было много слёз и крика, прежде чем я успокоилась. В конце концов я обнаружила себя сидящей на кровати, обвитой его сильными руками. Сириус и я оставались так долго, очень долго, разговаривая до самого рассвета.

А затем — слишком скоро — он ушёл. Был убит, потому что Белла всё ещё не могла вынести вида его счастья и не вмешаться; убит, потому что достаточно заботился о крестнике, чтобы попытаться спасти его — и спасти.

Как бы то ни было, это был не первый раз, когда я его потеряла. Сириус бы одобрил то, как он умер. Думаю, это почти восхитило бы его. А вот от того, что началось потом, он был бы в ярости. Я не знаю, сколько раз слышала, как его восхваляют те, кто раньше бы проклял. Это сводит меня с ума. Риус не был героем. Они даже не знали его, они просто знают, что сейчас принято его любить. Это идёт вразрез со всей его сущностью. Меня тошнит от этого.

Я до сих пор могу ощущать Рабастана. Я до сих пор могу чувствовать вкус Рабастана. От одного упоминания его имени у меня желчь подкатывает к горлу.

Его волосы были длинными, чёрными, тонкими и восхитительными на ощупь. Они всегда были собраны в хвост прямо у основания шеи. Я была юной, слишком юной, но вы знаете, каково осознавать это задним умом. Родольфус и Белла уже начали напряжённые, томительно долгие ухаживания после помолвки. Это просто казалось чем-то правильным. Вы знаете, как это начинается, потому что это всегда начинается одинаково. Невинная девочка, отчаявшаяся вписаться в коллектив, мальчик постарше, ищущий кого-нибудь, кто смотрел бы на него снизу вверх. Они разговаривают. Они флиртуют. Он игнорирует её, она обожает его ещё больше. Всё одинаково на каждом этапе, всё закономерно, всё типично.

Думаю, он понравился мне, потому что курил самокрутки. По крайней мере, думаю, тогда причина была именно в этом. Даже маггловский табак был для него «испорченным» — он нашёл единственного волшебника-табаковода в мире. Тогда я думала, что это признак скорее утончённости, нежели пафоса и снобизма.

Он посмотрел на меня однажды, делая долгую затяжку одной из этих одинаковых сигарет. Он посмотрел на меня, оценил меня, одарил меня тем долгим, тяжёлым взглядом, который — последняя проверка. Я не знаю на самом деле, что он увидел. Я была весьма растерянной шестикурсницей, разрывающейся между семьёй и будущим, которая ещё не вполне осознала, что быстро развилась и похорошела. Он закончил разглядывать меня — болезненно долго, почти бесцеремонно — и посмотрел мне прямо в лицо

— Что ж, полагаю, ты хочешь встречаться? — сказал он, словно обращаясь к несговорчивому ребёнку. Так много для меня, впервые вкусившей сладость юной любви. Тогда это не имело для меня никакого значения. Я всё ещё считала его началом и концом магического мира.

Когда мы начали встречаться, ничего особенного не было. Тисканье украдкой в астрономической башне, постоянное сопровождение до класса, жизнь — как непрерывный спектакль для всего Слизерина, очень завидное приглашение на выпускной танец. Все возможные клише, но я считала это чем-то редкостным и прекрасным. Я была необычайно юной, необычайно глупой девушкой.

Это было позднее лето, незадолго до того, как я получила письмо с приглашением на седьмой курс. Я гостила в поместье Лестрейнджей. Странно звучит, но я хотела домой. Редкий случай, когда наши с матерью желания действительно совпадали. За окном небо изливалось на землю. Мы лежали на его кровати, в его комнате: безукоризненно чистой, отделанной тёмной парчой и красным деревом. Это была одна из тех комнат, которые кажутся слишком хороши, чтобы в них находиться, где каждый след того, что здесь кто-то живёт, каждый день тщательно убирается домовым эльфом.

Как мне описать то, что случилось? Не думаю, что это действительно нужно. История известная. Намного больше неловкости, чем я ожидала, неожиданно меньше боли, хранимая — и отданная девственность, момент, который я была бы рада забыть.

И всё же мир не остановился, хотя я часто питала надежду, что остановится. Конечно, мы расстались. В самом деле, невозможно смотреть в глаза тому, кого не любишь, после того как унизилась перед ним. Кроме того, я всё ещё была школьницей. Он прямиком отправился на службу к Волдеморту. Я отправилась прямиком в объятия Теда, прямиком из этой жизни. Маленький мир распался. Конец истории. Всё, что нам оставалось — продолжать жить.

Как в таких ситуациях негласно принято, я ненавидела его всеми фибрами души. А как же иначе? Я добровольно отдала ему то, что было — во всяком случае, для него — самой сутью моего существования. А затем мы предали друг друга во всём. Руки, за которые я держалась, истязали людей. Губы, которые я целовала, изрыгали проклятия. Раньше я часто думала об этом. Слишком часто. Это было ссадиной, которую невозможно прекратить ковырять. Я прокляла его, и плакала, и меня тошнило, и я сворачивалась в клубок, как животное — и шла вперёд, и никогда на самом деле не уходила от этого. И я делала всё это охотно. Я счастливо танцевала к бойне.

Регулус не был глуп — слаб, возможно, но не глуп. Он был одним из умнейших людей из всех, что я знала.

Умом он был согласен с Вы-Знаете-Кем. Все мы сначала были согласны. Регулус был из тех великих умов, которые способны верить в ужасно возвышенные идеалы, даже если следование им легко может привести к смерти тысяч людей. И вот Он продал это Реджи — просто набор идей и татуировку. У Регулуса не было пышной церемонии посвящения, как у остальных. Его это не привлекало — поэтому Он не настаивал.

Я имела сомнительную честь присутствовать, когда его Метка впервые запылала. Сперва ничего… лёгкое покалывание, слабый зуд… но ощущения нарастали. Мне пришлось смотреть, как он бьётся в агонии, катается по земле и пытается содрать кожу с руки. Наконец он трансгрессировал к Нему, больше чтобы узнать, что не так с его татуировкой, чем чтобы выполнять приказы.

Регулус не вернулся.

Так начались ужасные домыслы о Том-Что-Случилось-С-Регулусом. Некоторые говорят, что Лорд просто и быстро убил его. Тогда Он был в расцвете своих сил и не потерпел бы инакомыслия. Но это слишком просто для Него. Огромный список пыток, которые Он с удовольствием использует, не имеет конца.

Меня не было, когда тело моего кузена появилось на полу кухни. Я не видела, как Сириус нёс его к родителям. Я отказалась слушать, что с ним случилось

Это всё, что она написала. Регулус совершил огромную ошибку, и она стоила ему всего.

Меня ужасает, что всё может быть настолько просто.

Счастливчик Люциус⁽¹⁾. Он ненавидел, когда мы его так звали — и мы, конечно, старались использовать это прозвище как можно чаще.

Но это было единственное прозвище, которое всегда ему по-настоящему подходило. Люциус никогда в жизни ни в чём не нуждался. Когда выпускали новую модель метлы, он получал её. Как только он дочитывал книгу, у него была другая. Когда ему надоедала мантия, он получал новую. Когда его сова клюнула его, родители приобрели ему другую. Если его подружка кидала взгляд на другого юношу, другая девушка занимала её место.

И он наслаждался этим. Всё новое немедленно делало его счастливым. Если быть честной… многие из нас были такими же испорченными, как Люциус. Но никто не был так счастлив, как он.

Я могу вспомнить, как он принял Метку. Он был семикурсником и старостой. Они с Нарциссой встречались. Люциус щеголял своим предплечьем в гостиной, потому что, конечно, он был первым. Это было чем-то совершенно новым. Мы все думали, что это восхитительно. И ему это нравилось.

Он, должно быть, единственный когда-либо рождённый человек, довольный своей жизнью во всём. Всё подходило ему. Он действительно верил во всё, что говорил Тот-Кого-Нельзя-Называть. Он любил все эти разговоры о чистоте крови. Для него не могло быть судьбы более совершенной, чем родиться Малфоем именно в то время.

Потом, когда это всё рассыпалось, он остался на вершине. Он обзавёлся сыном — копией отца во всём, за исключением удачи. Его Лорд восстал почти из мёртвых, и Люциус был на его стороне. Всё складывалось идеально для него.

А потом он попал в Азкабан. И я смеялась до слёз.

1) В оригинале — Lucky Lucius. Каламбур: Лаки Люк (Счастливчик Люк) — главный герой серии маггловских комиксов, бесстрашный ковбой на Диком Западе, "стреляющий быстрее собственной тени".

Вернуться к тексту

Нечасто встретишь кого-нибудь без души. Подлецов, эгоистов, наглецов встречаешь каждый день. У них всё же есть надежды и страхи. Они могут осознавать, что поступают неправильно. Они чувствуют стыд. Даже у Беллатрикс есть совесть. Она безумна, но всё ещё способна чувствовать.

Я встретила лишь одного человека, который в самом деле был… как выразить это? Чудовище. Нечеловек. И это был Родольфус. Он больше был похож на машину, чем на человеческое существо.

Родольфус всегда был очень популярен среди слизеринцев. Он долгое время был загонщиком в команде факультета — и нравился всем. Все желали приглашение на одну из вечеринок, которые они с Рабастаном устраивали летом. Очень красивый, ненавидимый каждым, кто небогат — все привычные черты, которые ожидаешь увидеть в популярном чистокровке. Белла его боготворила. Могло ли быть иначе? Он был первым мужчиной, который не угождал каждому её капризу. До него никто не бросал ей вызов — и она любила его отчаянно.

Все остальные любили его, но меня он пугал до чёртиков. Дело было в его глазах. Они глядели как-то особым образом сквозь тебя, прямо в самую глубину души. Он даже не был похож на волшебника. Казалось, что он должен быть какой-то фантастической тварью или злодеем из сказки — чем угодно, но не просто другим человеком.

Он никогда не чувствовал раскаяния, что бы ни делал. Как-то раз он чуть не убил девушку из команды Хаффлпаффа во время матча. Он отправил в неё два бладжера сразу, а когда второй пролетел мимо — ударил её битой по голове. Она упала с метлы — и умерла бы, не будь она ведьмой и не будь там школьной медсестры. Но никто со Слизерина этого даже не заметил, потому что мы победили. В гостиную его несли на руках как героя дня.

Думаю, он отчасти был главной причиной моего побега. Эта мысль кажется странной — он ведь на самом деле даже не моя семья, не по крови. Но я не могла жить в мире, где есть такие как он. Более того, я не могла быть частью общества, где человека вроде Родольфуса превозносят, вместо того чтобы запереть в тюрьме.

Но теперь я не питаю настоящей ненависти ни к одному из них — кроме, может, Родольфуса. Ненависть не так сильна, как любовь, кто бы что ни говорил. Я утопила свою ненависть к ним в любви к тебе и Теду. Глупо, не правда ли? Я могла иметь всё, что пожелаю, но выбрала быть предательницей крови.

Когда ты была маленькой, я старалась оградить тебя от этого. Я не рассказывала тебе о моей семье, только о твоих родственниках-магглах. Я до сих пор не знаю, правильно это было или нет, но что сделано, то сделано.

Раньше я жалела, что покинула их, но потом родилась ты. Именно тогда я поняла, что поступила правильно. Ты не похожа на них. Ты особенная, и чудесная, и красивая, и я люблю тебя, Дора.

Я не знаю, чем это закончится. Я не знаю, восхвалять или поносить будут мою семью за то, что они сделали. Но у тебя есть право знать об их мире и о моей роли в нём. Ты заслуживаешь знать, кем они были на самом деле, кем была я. Именно поэтому я написала это для тебя.