Ветер (джен)

Ведь властелин

Достославный

Смертный час

Сам выбрал.

Сага об Инглингах

Посреди иссушенной холодной северной равнины, мерзлая ломкая трава которой уже лишилась последних соков, на троне из прозрачного хрусталя сидел человек и напряженно всматривался вдаль. Оттуда, со стороны высоких безмолвных гор, к нему по воздуху стремительно приближался темный силуэт.

Растрепанный пегий ворон с печалью посмотрел в глаза человека, сев на подлокотник его трона.

— Вести правдивы. Полковник Штурцреген⁽¹⁾ мертв, — склонил голову он.

— Как?..

— Слишком много зла он видел за последние годы, и сердце его не выдержало... Лишь великая жертва может оживить его, и то вряд ли… Люди не заслуживают смерти бога, — глухим голосом с оттенком вечно одинокого храмового металла ответил тот.

Уже несколько лет в мире не выпадало ни капли дождя — а теперь человек узнал, что людская порочность убила-таки полковника Штурцрегена, который бессчетные тысячелетия поливал землю жизнью.

— Лети прочь, Рабе. Я прошу тебя об одном: не забывай… Будь вечным вестником божьего гнева, будь тенью, что омрачает злобное торжество предателей, будь немым укором всем, кто уничтожил своего покровителя. Теперь лети, Рабе, оставь меня. Лети на север, там у ледяных гор ты найдешь себе вечное прибежище, — сжал подлокотники человек.

Он встал с трона, тут же рассыпавшегося алмазной росой, и на прощание прижался щекой к бежево-пепельному, в черных мазках глянцевых перьев боку ворона, надев ему на шею незамысловатый металлический амулет.

— Храни его, Рабе — здесь все, что я создал, весь мир, все люди, все мечты, — прошептал человек. — Довольно, лети, лети же прочь!

Пегий ворон протяжно и глухо каркнул, улетая.

Скоро темная тень скрылась за горизонтом, там, где жил только северный ветер, свинцовое море, набрякшие веки серых туч и ослепительно-зеленая трава.

Пробираясь сквозь высокие сугробы, человек вошел в неизбывно древний лес, присматриваясь к деревьям. Заметив пришельца, все они замерли, но в глубине чащи слышались шорохи и шепот: иногда деревья ходили по лесу.

Пройдя достаточно далеко, человек заметил ель, стоящую поодаль от остальных. На ней уже почти не рождалось шишек, прошлые семена давно улетели, а некоторые даже отправились в другие леса. Когда-то ветер рассказывал ей новости, но теперь они приходили все реже.

— Здравствуйте! — сказал человек. Ветер гнал снег ему в лицо, когда он смотрел вверх на тяжелые ветви.

Разговаривать с людьми нельзя — это ель знала твердо. В их сердцах зачастую зло, чернота; а если они светятся, то они боги или изгнанники.

— Я хотел вас попросить… — сказал человек. — Вы пойдете со мной? В обычный мир. Если у вас, конечно, нет других дел…

— Не ходи! — сразу вмешался молодой дуб, росший у края поляны. — Они рубят и сжигают нас!

— Да, такие люди есть, — согласился человек. — Но есть и другие… Сегодня у них большое горе… А наши дети — да, когда они взбираются на ваши ветви, они причиняют вам боль. Но дети людей забираются на деревья, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя птицами…

Старая ель слушала, и ей показалось, что в сердцевине стоящего перед ней человека что-то светится… Расправив затекшие ветви, она сбросила с себя снег.

— Ты что? — удивился дуб.

— Пожалуй, пора пройтись, — ответила ель. — Давно я не ходила, раньше хоть собиралась в соседнюю рощу весной, а теперь все тут… Почему бы и не пройтись? Мне терять уже нечего.

Она медленно шагнула вперёд, высвобождая из-под снега длинные узловатые корни.

— Спасибо вам, — склонил голову человек.

Молодой дуб, качая ветвями, смотрел, как идут по лесу старая ель и человек. Свиристели сообщили, что они дошли до широкого поля, а потом вдруг исчезли.

Медленно ель и человек двинулись к запретным землям у берегов ледяного сердитого моря. Они шли день за днем, и теперь ель точно понимала, кого она встретила.

— Скажи мне, человеческий бог, что тебе нужно? — спросила она, перешагивая через упавшее дерево. — Чего не было в твоей жизни? Куда ты ведешь меня? В твоих глазах тоска, но знай, что раны, которые ты наносишь сам себе, заживают хуже полученных от врагов… Если ты коришь себя за что-то, оставь это — ведь завтра подует завтрашний ветер, каждое завтра дует завтрашний ветер, — прошелестели ее ветви.

— Демоном человека всегда является он сам… В боге же демон столь всемогущ, что горе в его душе всегда, как ветер в соснах. Я не могу, понимаете? Я не могу вмешиваться во все, а бездействуя, созерцаю уничтожение всего, что я создал… Это мой последний шанс…

— У горьких дней есть свое завтра, человеческий бог, — мягко возразила ель. — Подумай, прав ли ты.

— Я принял решение, — произнес человек, стоя на обрыве у моря. — Вы поможете мне?

— Да, маленький человеческий бог. Я помогу, — вздохнуло старое дерево.

Человек принес топор, и с кровоточащим сердцем он очистил свою спутницу от ветвей, и сложил из них огромный костер, пламя которого погребальным факелом озаряло берег.

— Не плачь, маленький бог, — услышал он голос ели. — Добровольная гибель не приносит боли.

Но человек зарыдал, отчаянно прижимая к себе могучий старый ствол.

— Мне страшно… Но мне надо…

— Не бойся. Бог видит высокие горы и дарует им вечные снега, чтобы никто не осмеливался тревожить их величие… Делай дело свое и освободись.

Человек вырезал из ствола погребальный драккар, нос которого, выточенный в виде ворона, венчался факелом; и под тихий шепот ели он спустил его на воду. Время расходилось кругами на этой черной, непроглядной воде, ледяной и хрустящей, как снег.

Драккар плыл к горизонту, подгоняемый черно-алым парусом, и человек, управляя им, чувствовал тихую спокойную радость.

— Как хорошо, — прошептала ель.

— Спасибо, — неловко улыбнулся человек.

Драккар уплывал все дальше. Где-то над холодными островами летал последний фарерский ворон, сын бога от смертной женщины, обреченный на вечную жизнь в птичьем теле, а полковник Штурцреген, восставший из мертвых, скрепя сердце, поливал иссушенную землю бесконечным серым дождем и мелким колючим снегом.

Каждую осень полковник тосковал по уплывшему драккару… А люди считали, что это просто выпадают осадки.

— Смертно все, вечен только северный ветер, — прошептал в хмурое небо Рабе, сдергивая с шеи отцовский амулет.

Мир вздрогнул и перевернулся, и завертелся, сверкая то одним крутым взмыленным боком, то другим, словно покатившееся по столу куриное яйцо — и замедлился, оседая, дрожа налитым кровью глазом, возвращаясь к тем временам, когда людей еще не было, и успокоенно зная, что больше они не появятся — ни они, ни странный человеческий бог, покончивший с собой ради дождя.

Рабе наконец-то был мертв и счастлив.

В древнем лесу тихо переговаривались ели и дубы. Впрочем, никто не знал точно — может, это бормотало гладкое чрево реки с неровными, будто оскаленными берегами. Или это говорили между собою скользкие от холода камни…

1) Штурцреген (нем. Sturzregen) — ливень

Вернуться к тексту