На маяк, на маяке (джен)

«В моем романе не больше смысла, чем в пятнах Роршаха».

Джон Фаулз

1

Джеймс еще раз смотрит на открытку маяка, который оставил на краю стола его коллега Морис. Рисунок на открытке сделан словно для детской книжки, и маяк на нем выглядит сказочно. Джеймс на мгновение прикрывает глаза: ему кажется, что где-то он видел этот образ: бело-серая башня на темной скале и беспокойное голубое море.

— Что, в самом деле так красиво?

— Конечно, — Морис усмехается. — Овцы мекают, а башня на член подростка похожа. Такая же одинокая и отчаянная. И ветрище отвратительный. Говорят, скоро лавочку закроют для посещения на осень и зиму.

Джеймс хмыкает и задумчиво берет открытку заскорузлыми пальцами. Они впитали так много масла и грязи, что уже толком не отмываются. Ему давно хотелось побывать на каком-нибудь маяке, но все никак не удавалось. То погода портилась как раз в тот день, что он собирался отправиться в дорогу, то работа заваливала его по самое горло.

— Так себе островишко, — Морис смотрит на открытку поверх плеча. — Понять не могу, что Дэйзи туда потащило.

— Скай?

— Да. Унылый остров. Представь себе самый унылый остров на земле. Вот это он. Перекурим?

Джеймс прячет открытку в карман и достает из пачки сигарету. Морис щелкает зажигалкой, и Джеймс вспоминает, что он сто раз обещал Салли бросить. Она считает, что от этого у них могут не родиться дети. Бред, конечно, но кто знает? Да и до детей еще как до Луны пешком. Но он, сделав две затяжки, бросает сигарету в консервную банку.

— Как папаша? — Морис пускает ему в лицо струю дыма, и Джеймс с некоторой благодарностью вдыхает дым. — Все так же слетает с катушек, как в прошлом месяце?

— Я не был у него с тех пор, — Джеймс пожимает плечами. — Противно даже думать об этом. Да и мать ему потакает. Не говори ничего ему, не трогай его, а он и ей подзатыльники отвешивает. Хорошо, что Дин пустил меня пожить к себе.

Морис тушит сигарету в банке и бросает на него взгляд исподтишка. Его пухлые щеки превращают его в хомяка.

— А Салли что? Помирились?

— Не знаю. Она в колледж собирается.

— На кого?

— На ветеринара.

Морис присвистывает. Одного зуба у него нет, выбили в вечерней потасовке, а новый вставлять он и не собирается.

— Это, брат, надолго. Они после колледжа дальше учатся.

Джеймс снова опускает взгляд на свои грубые от постоянной работы пальцы. Дело не в учебе, дело в том, что Салли будет вся такая важная, в белом халате с вышитом на нем именем, умная и нужная всей округе — тут животина часто болеет — а он что? Так и останется автомехаником, будет вдыхать запах бензина, грязного масла и спирта. Ему почти тридцать, за плечами старшая школа. А там папаша пить начал, пришлось работу искать. Ну и — затянуло.

— Ветеринар и механик — ну какая из нас пара? — смеется Джеймс, засовывая руки в карманы, чтобы не видеть свои пальцы. — Так, поиграли. Расходиться надо, Морис.

— Ты же по ней с ума сходишь.

— Да толку-то? Выше головы не прыгнешь. Да и родители ее на меня смотрят, будто на беспризорного мальчишку. Дом у них какой — ну ты знаешь. Черт меня дернул ее на танцах пригласить, черт ее дернул согласиться.

— Что ты все ноешь? — Морис раздраженно поджимает губы. — Куче людей хреновее тебя, а ты сопли развозишь, что тебя перспективная девчонка любит. Используй это с выгодой, да и все. Ладно, пошли, там Санчес уже машину пригнал. С мотором какие-то неполадки.

Хозяин старого «Бьюика», Санчес, с гладкими черными волосами, терпеливо ждет окончания работы. Денег на новую машину у него нет, так что приходится вкладывать последнее в ремонт друга. Когда у Джеймса, пыхтящего около машины, случайно выпадает из кармана открытка с маяком, Санчес неторопливо поднимает ее и долго рассматривает.

— Забавно, — произносит он глухо. — Вчера слышал, что на маяк этот, который на острове Скай, смотритель требуется. Предыдущий помер, болтают, от разрыва сердца, а детей у него нет. Вот и ищут теперь, какой дурак на этот маяк полезет.

Джеймс задумчиво вытирает масляные руки о рабочие штаны. Когда ему было лет шесть, он был одержим маяками и просил отца отвезти его, но у отца всегда находились дела важнее, то погода была плохой, то Лили болела. Хорошо, что сестренка вырвалась из этого городка и укатила за новой жизнью, хоть отец и обещал ее проклясть.

Что, если ему податься смотрителем? Говорят, платят им прилично, да и работа интересная. Уж всяко интереснее, чем старье чинить да запчасти заказывать. И эта открытка весь день не исчезает из его головы.

Салли заглядывает в мастерскую поздним вечером, когда Джеймс, усталый и взмыленный, вытирает лоб мятой жесткой тряпкой.

— Привет! — она повисает у него на шее и с размаху целует в щеку. — Я за тобой.

От нее пахнет лавандовыми духами, и они невероятно хороша в платьице в крупный горох, поверх которого накинут розовый вязаный кардиган. Светлые волосы убраны в задорный хвост, и темные глаза блестят от радости встречи.

— Я устал, Салли, — Джеймс смотрит на нее расстроено.

— А я думала, на танцы сходим, — Салли с мгновение морщится, но потом снова улыбается. — Ладно, хоть до дома проводишь? Я прогуляться хочу. От этой учебы голова кругом.

Ей двадцать, ему скоро тридцать. Глупо.

— Когда уедешь? — спрашивает он сипло, поглядывая на нее искоса.

— Через месяц. Папа уже договорился насчет квартиры, буду жить еще с одной девочкой, я даже рада, — Салли останавливается в темной аллее и внимательно разглядывает его лицо. — Поедем со мной. Я серьезно. Нельзя всю жизнь проторчать в мастерской, Джеймс. У тебя голова варит лучше, чем у кучи колледжских мальчишек, а ты в моторах копаешься.

Он насмешливо кривит рот.

— Это чтобы тебе не было за меня стыдно, да?

Лицо Салли мгновенно бледнеет.

— Мир большой, Джеймс, понимаешь? Он не заканчивается мастерской и баром на пятой улице или полем с коровами за нашим городком. Он необъятный, манящий, интересный, требовательный! А ты ничегошеньки о нем не знаешь, только с Морисом о чепухе болтаешь да куришь, пока я не вижу.

У нее в глазах столько уверенности в своей правоте, что ему становится не по себе. Как просто говорить, когда у тебя есть опора. Как трудно двигаться с места, когда у тебя есть только ты сам.

— Это все мечты, Салли.

— Так иди за мечтой, кто тебе мешает? — она говорит совершенно серьезно, но в ее словах нет никакой уверенности, только наивность.

— Жизнь? — ехидно спрашивает он и тяжело выдыхает. — Слушай, ты бы не ехала в колледж, если бы не твои родители. Ты бы стала продавать цветы в магазине или встала бы на кассу, а может, пошла бы разливать пиво в бар. Я каждый день вожусь с машинами, и если ты изначально дешевая коробка с болтами, то «Порше» ты точно не станешь.

Салли впервые смотрит на него с некоторым разочарованием и недоверием.

— Дурак ты.

Джеймс разворачивается и широкими шагами идет по направлению к центру городка. Салли, конечно, ничего не закричит в ответ, только пожмет плечами и пойдет домой — а может, на танцы, где ее давно поджидает Рик, здоровенный тупой тип с соседней улицы. Тронуть он ее не тронет, но на танец пригласит.

Джеймс останавливается напротив здания, где располагается отделение биржи труда, и вытаскивает из кармана джинсов открытку с маяком. Сомневается он недолго и без особой надежды стучится в обшарпанную дверь. Чушь, конечно, никто не будет сидеть в этой дыре до девяти вечера.

— Что надобно? — седой старик в старой тельняшке и комбинезоне опасливо приоткрывает дверь. Его большие усы свисают с лица как бивни моржа. — Ночь уж почти. Ночью работать хочешь, что ли?

— Спросить думал, — Джеймс смотрит на него с подозрением. — Слышал, на Скай требуется работник на маяк.

Старик присвистывает, потом с интересом обходит его по кругу.

— Туда уже с утра человека нашли, — говорит он наконец. — Но есть одно местечко… на крошечном острове, Эйлин-Мор называется. Слыхал о таком?

— Не слыхал.

— Может, и к лучшему, — старик неожиданно похлопывает его по плечу. — Работенка и простая, и непростая, оплата хорошая, даже очень хорошая. Общаться, правда, не с кем совсем. Только книги, море, ветер. Шторма бывает страшенные.

— А тот маяк похож вот на этот, с открытки? — невпопад интересуется Джеймс и протягивает ее старику.

— Так это он и есть, — тот присвистывает и улыбается. — Точно, он! Они на Скай такие пачками продают, потому что видок получше. Маркетинг, ты понимаешь.

Джеймс нетерпеливо переминается с ноги на ногу, пытаясь унять дрожь. Маяк! Его детская мечта сбудется, если он попадет туда, да еще и смотрителем. Что папаша скажет на это, а? Если поработать там год или два, можно и на жизнь достойную отложить, будет что Салли показать, а не только себя в измазанной грязью форме. А та как раз и колледж свой закончит.

— Инструктаж, конечно, будет, — старик все еще изучает его лицо, незаметно усмехаясь. — Но думаю, включать и выключать свет даже идиот сможет. Ты ведь не идиот?

— Нет.

— Посмотрим. Завтра начнешь? Если согласен, приходи утром на вокзал, ладно? Поезд с твоим инструктором отправится с пятой платформы ровно в семь.

Джеймс медленно возвращается домой, засунув руки в карманы джинсов. Все это слишком внезапно, конечно. Маяк, старик, новая работа — но так даже проще. С Салли все равно пришлось бы рвать — так не лучше сделать это первому? Он вдруг вспоминает ее глаза и на мгновение зажмуривается. Салли! Если бы он мог стать другим! Но он ничего не умеет, кроме как ковыряться в моторах и заменять бампера. Маяк остается единственной надеждой на лучшую жизнь, а Салли… Салли должна понять. Если что — Морис ей объяснит. Он три слова связать не может, но два-то свяжет. А там и он сам вернется, откроет свою мастерскую. Тогда-то родители Салли посмотрят на него как на человека.

Перед самым домом, небольшим и одноэтажным, Джеймс останавливается и снова вытаскивает из кармана открытку. На мгновение ему кажется, что волны шевелятся и что он слышит далекий удар грома.

2

Утро встречает его солеными брызгами, разбивающимися о берег. Ветер, весенний и молодой, с силой ударяет в лицо, когда он распахивает входную дверь жилой пристройки. В ней располагается квартирка и мастерская со всеми необходимыми инструментами.

За неделю Джеймс выучивает две вещи: непостижимо меняющуюся погоду и устав служителя.

— Служитель перед концом своей вахты должен оправить лампы… — бормочет он, поднимаясь и поднимаясь вверх, пока бесконечные ступени не заканчиваются. Ему иногда кажется, что они слегка дрожат под ногами. — Если бы эти чертовы лампы еще работали!

Ему кажется, что так быть не должно, но лампочка в осветительном аппарате постоянно мерцает, пока он не постучит по стеклу. Когда он проходил инструктаж, такого не было, а теперь и спросить не у кого.

Джеймс хмуро рассматривает вахтенную комнату. Аскетизм, черт бы его побрал. Ах да, в уставе и об этом есть немного: «ни в фонаре, ни в комнате под фонарем не дозволяется иметь ни дивана, ни кровати, ни какой другой мебели, на которую можно было бы склониться». Да Морис бы тут за один день подох бы! Вздохнув, Джеймс поднимается еще выше и придирчиво осматривает осветительный аппарат. Лампочка выглядит новехонькой и надежной.

Джеймс задерживается в стеклянном цилиндре на несколько минут, разглядывая остров с высоты. Красота! В своем городишке он и холмов-то не видел. Да и что у них там было? Собор, старый центр с брусчаткой, школа да магазины. И автосервис. Не один — чтобы конкуренция была, разумеется. На мгновение ему вдруг вспоминается смеющееся лицо Салли. Он обязательно вернется с заработанным богатством и попросит ее руки. Ее родители падки до денег — они не откажут. Только бы сама Салли не обиделась, что он так резко уехал и не попрощался. Даже Морису ничего не сказал, только записку оставил. Ничего, он возьмет на его место этого рыжего паренька с торчащими ушами: тот давно уже клинья подбивает, метя в помощники. Вот пусть и поучится, а потом его к себе переманить можно будет.

Но внутри, там, где бьется сердце, Джеймсу неуютно, почему — он и сам не знает. Все детство он мечтал попасть на необитаемый остров с маяком, а отец вечно отказывался искать приключения… И теперь — мечта осуществилась, даже больше того! Он не просто попал на остров, он им руководит, он его сердце.

Небо, еще несколько минут назад чистое и голубое, вдруг затягивается тучами. И Джеймс, давно откладывавший прогулку по островку, решительно снимает с крючка теплую синюю куртку. Остров, сияя росой на изумрудной траве, выглядит приветливо, но одиноко. Он не привык к поступи человека и оттого так пружинит под ногами, пытаясь катапультировать его далеко в холодное море. Джеймс обходит остров по кругу, наткнувшись на несколько странных предметов: обломки корабля, железный ящик с книгами, упавшую на бок синюю телефонную будку и ржавые инструменты, похожими на те, что пользовался еще его дед. Но его последняя находка полностью сбивает его с толку: подходя к старинной часовне у подножия склона, на котором возвышается маяк, он встречает старика с проплешиной на голове, маленького роста и большим носом-картофелиной, украшенным бородавкой.

— Откуда вы тут взялись? — Джеймс смотрит на него подозрительно, задыхаясь от быстрого шага.

— Я отсельник.

— Отшельник? Монах, что ли?

Старик смотрит на него внимательно и с ехидством.

— Отсельник я, парень. Отселился от всех. Так понятнее? А ты вообще кто?

— Смотритель новый, — Джеймс часто и усердно моргает, думая, что старик ему просто привиделся.

— С глазами у тебя что-то? Как же ты корабли замечать будешь? — тот улыбается в ответ. — Флан я, вполне живой и настоящий. А ты кто? Да не отвечай, на кой мне твое имя, вы все одинаковые, без имен обойдемся. А что ты по острову шастаешь, тебе разве не у лампы сидеть нужно?

— Так день же.

— День? — Флан обводит небо глазами, и Джеймс с ужасом замечает, как небо темнеет, становясь грифельного цвета, а потом над маяком, высоко-высоко, эту серость разрезают две молнии. — Хорош денек, ничего не скажешь! Пойдем ко мне, тут ливнем и смыть может. Ты в шторм не выходи из домика, парень. Шторма надо переживать внутри.

Джеймс проходит вслед за ним в низкую часовню, сложенную из камней, поросших мхом. Внутри — кровать, стол и стул, горящий огонь в очаге и полка с книгами. На столе тоже лежит большая желтая бумага с красиво выписанными буквами, но что именно написано, Джеймс разобрать не может.

— Я такие узоры и буквы в музее видел, — говорит он, хмурясь, и в нос словно ударяет запах пыли, дерева и натертых полов, а в голове появляется гул от гомонящих одноклассников. — Мы тогда в Дублин на экскурсию ездили. Вы из какого города?

— Из Энниса, провинция Манстер. Три золотых короны на синем поле. Слыхал?

— Так вы, значит, католик.

— Когда-то им был, — Флан утвердительно кивает. — Пока эльфы не пришли. А там, понимаешь, дружок, осознание пришло: раз эльфы-то есть, значит, и все в мире возможно, значит, на то свой умысел есть. И мы сами за свою жизнь в ответе. Так что иллюзия все это, все не то, чем кажется. Но я к этому не сразу пришел.

Пропуская мимо ушей слова про эльфов, Джеймс внимательно осматривает комнату и замечает над очагом большое прямоугольное полотно, а на нем — три золотые короны на синем поле.

— Давно вы тут живете? Как здесь зимой?

— Давненько, — старик отодвигает бумагу с узорами и ставит на стол кружки. — Зимой, парень, и носа из трубы своей не высунешь, а внутри нее мерзнуть будешь, как ощипанная овца. Ты сюда чего приехал?

Джеймс послушно садится на низкий табурет, прислушиваясь к бушующей снаружи грозе. Эх, хоть и день, но не стоило ему уходить с маяка, вдруг что-то может случиться?

— Денег заработать.

— А, — старик наливает в кружки кипяток. — Еще одного на обещание поймали. Да ни шиша тебе не заплатят, дорогой мой. Так, не больше шестисот фунтов за месяц. А если тебя волной смоет, так и того лучше — никому платить не придется.

— Шестьсот фунтов? Да я на моторах девятьсот получал, — Джеймс чуть не обжигается чаем. — Быть не может, мне обещали две тысячи. Мне нужны эти две тысячи, понимаете? Я так за пару лет столько накоплю…

— А как проверишь зарплату?

— Так в банк обещали класть каждый месяц, счет на меня откроют.

— Эх, парень, а проверить-то ты не сможешь. И телефона здесь нет, чтобы проверить, — Флан придвигает ему сухари. — Угощайся. Да о деньгах и не думай, ты здесь по другой причине. Книги-то читать любишь?

Джеймс нервно постукивает пальцами по старой столешнице. Кажется, будто ей уже тысяча лет. Черт подери! Нужно возвращаться, иначе — провал. Он и так подвел Салли, уехав без причины, а если слова старика — правда, то и делать ему здесь нечего. С такой переменчивой погодой еще с ума сойдешь.

Джеймс уходит от старика с потрепанной книжкой под мышкой и отвратительным настроением. Он несколько раз едва не падает на скользкую траву и, тяжело дыша, замирает на вершине холма, у ступеней, ведущих вверх. Внизу еще бушует море, швыряясь пеной, и солнце, пробиваясь сквозь облака, освещает его лицо. Вспоминается, как давным-давно они с отцом гуляли так на закате. Отец тогда любил рыбачить и брал его с собой, а далеко-далеко виднелось белое тело маяка. И Джеймс каждый раз просил отца отвезти его поближе, а отец только обещал. Есть такие люди, которые только обещают, и в своих обещаниях убеждают и самих себя.

Джеймс вытаскивает книгу из-под мышки: на зеленой обложке выцветшими золотыми буквами написано: «На маяк». Он оглядывается, чтобы посмотреть на часовню, и с возвышения она кажется ему совершенно мертвой грудой камней.

Следующие дни он практически не выходит: непогода бушует каждый день, сырость пахнет наступившей осенью, а запасы в погребе медленно исчезают. Джеймс так же медленно читает книгу, которую сначала едва не забрасывает в дальний угол комнаты. Но скука одерживает победу, и медленная тягучесть слога потихоньку завлекает его, кружит в водовороте слов, история шагает вперед. Джеймсу кажется забавным, что одного из героев тоже зовут Джеймс и у него тоже проблемы с отцом. Получается, он не уникален. Да, пожалуй, было бы глупо думать, что его проблемы существуют только у него одного. Но эта мысль — свежая, как воздух за окном — выглядит новой. В книге Джеймс так ненавидит своего отца, что готов убить, но ничего подходящего не находится под рукой. Заложив страницу пальцем, настоящий Джеймс ходит по комнате: она увешана разными фотографиями, на которые он никогда не обращал внимания. И одна фотография сразу бросается ему в глаза: он сам сидит в лодке рядом с отцом в лодке, залитой солнцем. Джеймс несколько раз открывает и закрывает глаза: фотография остается на месте.

Он пытается снять ее со стены, но она оказывается приклеенной намертво. Джеймс передергивает плечами, и по спине бегут мурашки. Слушая шум дождя, он снова открывает книгу и тут же закрывает. Почему у некоторых все в порядке с родителями, а у него вот так дерьмово? Почему отцу было плевать на него?

Можно вернуться и поговорить. Но в этом, конечно, нет никакого смысла. Уже слишком много слов сказано. Тому, книжному, Джеймсу больше повезло: у него была мать. А его мать всегда стоит горой за отца, и что она только в нем нашла?

Джеймс идет в ванную и долго рассматривает себя в зеркале: худой, с блестящими карими глазами, с рыжеватой щетиной, неинтересный и странный. Смотритель маяка — смотритель одиночества. А там далеко-далеко за горизонтом есть Салли, которая уезжает в колледж.

Через пару дней небо проясняется, как успокоившийся ребенок, и Джеймс, протерев лампы, спускается по бесконечным ступеням вниз. И ступени дрожат у него под ногами.

Старик Флан отвечает на стук не сразу, и Джеймс уже думает, что старик ему привиделся. Но низкая дубовая дверь все-таки открывается, чуть скрипя, и в нос ударяет неприятный запах вареных овощей.

— Возвращаю.

— Понял что-нибудь хоть? — Флан впускает его внутрь.

— Да не дурак, — отзывается Джеймс. — Слушайте, я странные вещи заметил. Свою фотографию, разные предметы на острове…

— Откуда же здесь твоя фото… графия может взяться? Не дури, парень. А что предметы странные — так острову лет побольше, чем тебе, раз в двести. Мало ли что море может сюда занести. Мы тут так — муравьишки. Солнце садится и встает, а мы в воздухе растворяемся.

Джеймс пожимает плечами. Вся эта философия была ему непонятна еще в школе, поэтому все попытки матери записать его на кружок изучения греческих философов закончились неудачно. Физика, математика — в этом он был как рыба в воде, даже серьезно о колледже задумывался, а потом отец окончательно спился, пришлось идти работать к Морису. И вот этот напор Салли только напомнил ему о том, чего он мог получить, если бы его родители тоже были бы обеспечены.

— Смурной ты какой-то, парень, случилось что? — Флан садится за стол и вроде бы собирается перекреститься, но тут же опускает руку. — Чертовы старые привычки, вечно лезут куда ни попадя.

— Запутался я.

— Пьюти-фью! — Флан присвистывает и идет к пыльной книжной полке. — Да я тебе еще одну книжку дам. Там все подробно разжевывается. Путаница и невозможности — они в голове, парень, понимаешь?

Вместо ответа Джеймс берет в руки толстый маленький томик с аскетичными буквами «Волхв». Прежде чем вернуться на маяк, он делает крюк и возвращается к странным разбросанным предметам. Впрочем, в железном ящике уже нет книг, а синяя телефонная будка почему-то оказывается красной. Джеймс дергает плечами. Не остров, а сплошное безумие. Не снится ли это ему все? Реально ли все это — вокруг? И реален ли он сам, кто он сам? Чем отличается от рыбы, которая иногда оказывается на берегу? Жизнь — как море, все вышвыривает на берег, если нет жабр.

Ночью ему становится плохо: сердце колотится, во рту пересыхает, нераскрытый «Волхв» бесполезно лежит на столе рядом с крошками хлеба. Джеймс включает свет над горелкой и ставит чайник на огонь. Никак не согреться!

И тогда он видит их глаза: людей с фотографий. Они следят за ним очень внимательно, и их лица серьезны: старые и молодые, с усами и безусые, с морщинами и без.

— Хватит! — кричит Джеймс, срываясь, потому что ему кажется, что все эти глаза он когда-то видел: в близких, в знакомых, в Салли, в самом себе. — Хватит смотреть! Вас слишком много!

И он поворачивается к ним спиной.

И снова непогода бушует целыми днями, и за стеной ливня не видна часовенка Флана. В один день, в самый шторм, несмотря на огромные волны, он решается заглянуть к старику. Завернувшись в большой толстый плащ, нацепив сапоги, он, падая и скользя по склону, добредает до часовни и замирает: никакой двери там нет, и вся часовня — лишь куча камней, неаккуратно сложенных друг на друге, а внутри — запах мха и мокрой земли.

— Флан? — Джеймс кричит, и косой дождь попадает в рот. — Старик!

Он с трудом возвращается в свою комнату. В ящике письменного стола обнаруживается золотой медальон, которого раньше там и в помине не было. Джеймс невольно щелкает замочек: в овальной рамке в правой половинке проступает лицо Салли, ее фигура, спрятанная в непривычное платье века так восемнадцатого, и высокая прическа с жемчужинками, которые стоят, наверняка, уйму денег. Но в левой половинке медальона — не он. В левой половинке пустота. А он там, на стене, на сотне фотографий. Он там, где выбрал быть. На своем собственном маяке.

Джеймс обхватывает голову руками и закрывает глаза, пытаясь вспомнить, когда придет следующий катер с продуктами. Ему говорили, что, к сожалению, рация не работает, да и проплывающие мимо суда ни разу не оставляли ему сообщений. Он так резко поднимается со стула, что тот с грохотом опрокидывается. Темнеет! Нужно скорее бежать в фонарную.

Считая на бегу ступени, он дышит громко-громко. Десять, двадцать, тридцать… Мысли тяжело бьются в голове, раскачиваются, ударяются о виски: то справа, то слева.

Можно починить рацию и вызвать службу спасения. Можно попробовать связаться с судами с помощью света маяка, выбраться отсюда, сказать Салли… И он, сидя в промозглой вахтенной, чувствует, словно провел в этой комнате много лет, и ему представляется череда смотрителей, который сменяются — но на самом деле сменяется только их одежда, а лицо остается неизменным.

Под утро, почти окоченевший от холода, он гасит лампы и возвращается в жилую комнату. Замерзшие пальцы не слушаются, и он долго возится с плитой и чайником. Кто же тот человек, что виделся ему в вахтенной? Тот призрачный смотритель в одеждах разных эпох? И медальон… Джеймс ищет его битый час, но не находит.

С этого острова нужно бежать!

А потом приходит страшная мысль и не менее страшный вопрос: куда?

Остров этот, маяк этот — словно внутри него, словно он сам. Здесь — свобода, ветер и шторм, здесь огромные волны и ласковое солнце, здесь нет людей, от которых в его сердце появляются дыры. Маяки — для тех, у кого больное сердце. Маяк указывает путь домой, но сам никогда не сдвигается с места, он помогает другим, но остается за их спиной. Маяк — это он сам.

И Джеймс, выпив горячий чай, ложится спать и крепко засыпает. Рядом с ним лежит почти что дочитанный томик в коричневом переплете.

3

Спустя месяц он снова встречает Флана. Дверь часовни оказывается распахнутой, и старик, сидящий за столом, приветственно машет ему рукой. На голове у него самодельная корона из золотого картона.

— Как вы это делаете? — Джеймс достает из внутреннего кармана куртки книгу и кладет на стол. — Куда вы пропадаете и откуда возвращаетесь?

Старик смотрит на него с хитрой улыбкой на морщинистых губах.

— Я никуда не пропадаю. Я как сидел здесь, так и сижу. С головой у тебя что ли не в порядке, парень?

Джеймс сердито стискивает зубы.

— Прекратите. Я не сумасшедший, хоть вы и остров хотите меня таким выставить. Я проходил мимо вашей часовни десятки раз, и она была лишь развалиной.

— Вся жизнь — это иллюзия, парень. Ты, я, маяк, камни — кроме нашего сердца. Оно не просто кровь гоняет, оно ищет мечту. Как компас. Понимаешь ты, дурья башка? У некоторых людей мечты глупые или слабые, сердце не выдерживает, барахлит и ломается, тупеет иногда или вообще в камень превращается. А ты к своему сердцу глух, парень. Не слышишь ты его. Но некоторые проблески иногда бывают.

Джеймс устало проводит рукой по лицу. Бред — и только! О чем вообще болтает этот старик?

— Я об энтом говорю, — Флан тычет пальцем в обложку. — Ты какого черта ее с собой носил, если уверен был, что я пропал или не существую?

— На всякий случай.

— На всякий случай! — Флан фыркает. — Это я вот ношу амулет от эльфов на всякий случай, потому что эти заразы ушастые мои вещи таскают, а ты-то книгу умышленно носил, верить хотел в невозможное. А девочка-то твоя! Салли-то знаешь, что такое?

Джеймс смотрит на него с мгновение — короткое, страшное, молчаливое мгновение — и рассерженно выбегает из часовни, ударившись головой о притолоку.

— Нет никаких эльфов! И вас нет! — кричит он громко в серое небо и сжимает ладони в кулаки. — И ничего этого тоже нет! Только маяк.

Злой порыв ветра сбивает его с ног, и он невольно оборачивается, упав на четвереньки. Дверь исчезает, и часовня выглядит всего лишь стопкой неровно сложенных камней. Яростно пожав плечами, Джеймс возвращается в комнату и, чтобы занять себя, судорожно занимается ревизией продуктов. Руки дрожат и дыхание сбивается, но он заставляет себя мысленно писать список. Сухари, рис, консервы из мяса, фруктов и овощей — всего достаточно, чтобы протянуть еще месяцев пять, если не больше. Пять! Тогда-то и приедет начальник, тогда-то он и спросит про зарплату, и про разбросанные предметы, и про часовню, про все! Должен же быть человек, который все знает…

Оставшиеся месяцы Джеймс проводит на острове, и погода все так же меняется, и он прочитывает все книги и журналы, которые находятся на маяке. Старик Флан не возвращается, и загадочные предметы грудой лежат на промозглой земле. Джеймс иногда приходит туда, к опрокинутой телефонной будке с оборванным проводом, к остатку носовой части корабля с гальюнной фигурой — грифоном, потрепанным ветром и штормами, к странному железному ящику, в котором так и не появились книги. Разбросанные рядом инструменты — молоток, клещи, пригоршня гвоздей — заставляют его задуматься о том, что возможно, кто-то хотел все починить, но так и бросил. Или его унесло в море. На той неделе Джеймс сам видел огромную волну, которая буквально ударила в склон и унесла с собой один из камней часовни. Как бы долго ни прожил тут старик, а его дом однажды утащит море: жадное, сильное, беспощадное, словно людская толпа.

Пять месяцев проходит, но провизию ему доставляет вертолет: огромные ящики с едой просто вываливаются из люка в один солнечный холодный день, как снег на голову, и Джеймс даже не успевает выкрикнуть ни слова. Он долго и тщательно разбирает присланные богатства, сортируя пасту к пасте, рис к рису, сухари к сухарям. По его подсчетам, новой партии ему хватит еще на шесть-семь месяцев. И в голову приходит странная мысль: а ведь это и неплохо: еда сыпется с неба, в жилой комнате всегда тепло, не хватает только развлечений. Но в последнем ящике он находит с дюжину томов, журналы о судоходстве и две энциклопедии по истории. И ему сразу становится легче. Вот просто так — легче, даже горячие слезы выступают на глазах.

И он, перед тем, как лечь утром спать, долго стоит у маленького окна, вглядываясь в сизое море. Там, далеко — люди. Там, далеко — Салли и новая жизнь. Там — родители, которые, конечно, немножко скучают по нему. А он здесь, на своем маяке, и ему кажется, что вот потом, потом-потом, он тоже будет вместе с ними, но немного позже, а сейчас ему хорошо и здесь, потому что здесь тихо, сытно, уютно и иногда — страшно. И завтра он снова обойдет остров и снова вдохнет морской воздух.

Джеймс сотни и сотни раз обходит остров, но ни разу не замечает прямо у старого причала стоящий на якоре катер. Он уверен, что связь с главным центром не работает, поэтому никогда не пытается связаться по ней, ведь Флан не стал бы врать о том, что она давно испорчена. Он прекрасно понимает, что на счет ему капает огромная сумма, но так и не собирается о ней спрашивать, даже когда вертолет прилетает и в третий, и в пятый раз.

Он живет на острове, и на этом острове стоит маяк. А он — он его смотритель.

…Салли осторожно заглядывает в мастерскую и останавливается в дверях. Морис, потный и взлохмаченный, усердно полирует бампер голубенького «Пежо».

— Так и не вернулся?

Морис отрицательно качает головой. Он знает, что Салли еще надеется, хоть и давно уехала учить в другой город, хоть и за ней бегает стайка парней.

— Ничего не понимаю, — Салли морщит нос и грустно вздыхает. — Как он мог так сорваться и исчезнуть? Конечно, здесь много не заработаешь, но я предлагала ему решение, предлагала уехать со мной. Мне казалось… что он меня любит. И я постоянно вспоминаю, каким странным он был в тот последний вечер.

Морис вытирает руки о большую черно-белую тряпку.

— Мир, Салли — это одна большая иллюзия, к сожалению. Я вот царапины заполировал, но и я, и владелец оба знаем: они тут были. А все остальные ни за что не догадаются. Понимаешь, о чем я?

Салли устало пожимает плечами. Ее фигурка, красивая и изящная на фоне заходящего солнца, выглядит хрупкой и одинокой.

— Он действительно написал, что уехал на маяк? — спрашивает она в тысячный раз.

— Да.

— Но я проверяла, Морис. Тот маяк на Эйлин-мор несколько лет назад стал автоматическим, и нет там никаких смотрителей.

Морис не отвечает, любуясь своим отражением в голубом металлике двери. Салли еще некоторое время стоит в дверях, потом поправляет сползшую с плеча сумочку и тихо произносит:

— Если что-нибудь узнаешь, даже самое незначительное, напиши мне, обещаешь? Я все еще жду.

Когда она уходит, Морис достает из кармана комбинезона помятую открытку с маяком — ту самую, что так увлекла когда-то Джеймса. С тех пор прошло почти два года, но от друга не пришло никаких вестей. Погладив «Пежо», Морис задумчиво идет в маленькую каморку в самом конце мастерской и большой желтой кнопкой прикрепляет открытку к пробковой стене. Потом делает два шага назад и молча рассматривает стены крошечной комнаты, увешанной сувенирами со всех концов Земли.

В окошке маяка, на той самой открытке, горит призрачный лимонно-желтый свет.