Зеленые рукава (гет)

В их первую встречу она была в зеленом — это Эйгон запомнил лучше всего.

Уже вечерело, когда он, переодевшись лиссенийским наемником, пробирался к кузине Дейне в Девичий Склеп — не столько ради самой Дейны, сколько ради сына. В маскараде необходимости не было — в конце концов, кузен Бейлор соизволил окочуриться, да примут его боги ласково, кузины снова появились при дворе, так что теперь никто, даже отец, не сможет ему помешать, — но Дейна утверждала, что переодевания придают их свиданиям ту самую остроту, что и в то время, когда Бейлор был жив, а она — заточена. Эйгон не возражал: ему самому это доставляло удовольствие, а если еще и Дейне по нраву, то вдвойне хорошо.

Девушка спускалась ему навстречу; Эйгон не удержался и припечатал ее по аппетитной заднице. Обычно придворные девки узнавали его в любом наряде и пищали от восторга, когда он, дракон, одаривал их своим вниманием, но эта, видимо, при дворе была недавно — во всяком случае, от оплеухи Эйгон едва увернулся, только край рукава мазнул его по лицу.

— Ах, ты!.. — девчонка стояла несколькими ступеньками ниже; на скулах рдели пятна, темные косы растрепались, а полная грудь под зеленым шелком платья чуть не ходуном ходила — ее обладательница была в бешенстве. — Петух драный! Проходимец! Думаешь, если его величество взял тебя на службу, так и руки распускать можно?!

Эйгон не сдержал улыбки — девчонка оказалась куда... интереснее, чем он ожидал, и не только внешне.

— Полно, не сердись, красавица, — он примиряюще взял ее за руку, но девчонка зашипела, будто бешеная кошка, и отдернулась. — Поцелуй меня, и я ни о чем не скажу госпоже.

— Да я сама принцессе обо всем расскажу, — девчонка смерила Эйгона испепеляющим взглядом, и он чуть было не облизнулся — в гневе она была чудо как хороша, хоть прямо здесь бери. — Молись своим богам, чтобы я этого не сделала, блудодей лиссенийский. Если принцесса Дейна узнает, что ты к ее фрейлинам пристаешь — она сама хозяйство твое оторвет и в глотку тебе затолкает.

Эйгон огромным усилием воли удержал себя в руках. Дерзость девчонки была непростительна, оскорбительна, она бросала тень на всю королевскую семью, или что там обычно брешет отец... а еще она возбуждала так, как не смогло бы ни одно лиссенийское зелье. Еще ни одна женщина не отказывала Эйгону — все они или смирялись со своим долгом удовлетворить дракона, как сестричка Нейрис, или расстилались перед ним, изо всех сил стараясь угодить. И, разумеется, никто из них не пытался ударить его по лицу. Эта девчонка с ее дерзостью была как глоток дорнийского — нечто такое же новое, пряное и лишающее разума.

Эйгону очень хотелось узнать, такова ли она на вкус.

— С кем это я встретился? — спросил он у Дейны после позднего ужина. — Занятная девочка.

— Леди Барба Бракен, — если Дейна и встревожилась от мысли о потенциальной сопернице, то виду не подала. — Да, она довольно интересна — во всяком случае, язык у нее на месте. Приятное разнообразия после всех этих клуш, выслуживавшихся перед моим святошей-братцем, знаешь ли.

— И впрямь, — Эйгон лениво отпил из кубка. — Может, она тогда развлечет нас беседой?

— Отчего бы и нет? — Дейна повернулась к девчонке, рассказывавшей Деймону какой-то вздор про двух деревянных драконов; тот, в свою очередь, хихикал вовсю и пытался полазать по ней. — Леди Бракен? Мой кузен желает побеседовать с вами.

Девчонка мягко ссадила Деймона на ковер и подошла к ним, молча присев в реверансе. Эйгон выждал несколько томительно-долгих мгновений, прежде чем почувствовал, что его охватывает привычное нетерпение.

— Ну что же вы молчите, миледи? — протянул он. — Или откусили свой острый язычок от счастья, что видите так близко настоящего дракона?

— Скорее растеряла слова, — девчонка — Барба, ее зовут Барба, он должен это запомнить, — вскинула на него взгляд темных глаз и тут же притворно-стыдливо опустила ресницы. — Ваше высочество.

— Вот как? Почему же?

— От ужаса, ваше высочество, — Барба снова подняла на него взгляд, но на этот раз лукаво сощурилась. — И изумления от того, что кронпринц пробирается к своей кузине переодетым, точно балаганный шут.

Эйгон замер. Вид у него, верно, был действительно дурацкий, потому что Дейна расхохоталась в голос; Барба продолжала деланно-скромно стоять рядом, но к ее прищуру добавилась плохо скрываемая кривоватая ухмылка. От нее Эйгона бросило в жар: захотелось повалить девчонку на пол, задрать ей юбки и взять прямо здесь, сейчас, не стесняясь ни Дейны, ни сына... но девчонка смотрела на него своими глазищами-омутами слишком насмешливо и слишком проницательно.

Она все знала и понимала. Она видела его насквозь. Она играла с ним как кошка с мышью, и эта игра доставляла ей удовольствие.

— С ваше позволения, ваши высочества, — она вновь присела и вернулась к Деймону, напоследок одарив Эйгона еще одним хлестким взглядом. Чертовка, настоящая чертовка... тем больше будет от нее удовольствия, когда она наконец созреет и упадет к нему в руки. Эйгон не знал, когда это произойдет, но был уверен, что много времени на это не потребуется.

— Даже не рассчитывай, — Дейна словно бы прочитала его мысли. — Это крепкий орешек, так просто не раскусишь.

— Увидим, — Эйгон покачал кубком, мало-помалу приходя в себя. Вечером придется все-таки позвать кого-то себе в спальню — слишком уж девчонка разгорячила его кровь. — Никто не устоит перед кронпринцем.

Никто не смеет отказать дракону.

* * *

Поначалу Эйгон не придавал особого внимания своему увлечению девчонкой Бракен; не она первая, не она последняя: что до нее, что после были и будут миловидные девицы, которых он удостаивал своей благосклонностью — ненадолго, разумеется. Слишком поздно он понял, что на этот раз его чувства не имеют ничего общего с обычным увлечением; септоны назвали бы это одержимостью, слабаки, вроде братца Эймона, — влюбленностью, сам же Эйгон не мог подобрать названия тому, что он чувствовал.

Девчонка Бракен не оставляла его мыслей ни на минуту. Ночами она снилась ему — не голой и не принимающей развратные позы, как все прочие бабы, но в своем зеленом платье и с насмешливым прищуром и кривоватой ухмылкой; стояла, смотрела, выворачивая душу наизнанку, а потом уходила в никуда, покачивая полными бедрами — так, что Эйгон просыпался в поту и с липкой лужей в подштанниках. Днем он пытался отыскать ее, что было не так-то просто — Барба могла быть в десятке мест одновременно: сплетничать с немногочисленными подружками-фрейлинами близ Девичьего Склепа, гулять с Деймоном близ конюшен и рассказывать ему о лошадях, даже кокетничать с молодыми рыцарями и оруженосцами в тренировочном дворе. Каждый раз, когда она посылала нежную улыбку — густые темные ресницы опущены, голова чуть склонена на плечо так, что несколько прядей падают на лицо, меж полных алых губ мелькает полоска крепких жемчужно-белых зубов — не ему, у Эйгона внутренности завязывались узлом от неведанного прежде бешенства — бешенства, когда женщина, которую ты считал почти своей, улыбается кому-то другому.

Ни с одной бабой, ни с одной девкой королевства Эйгон не испытывал ничего подобного.

— Около рук вьется, а в руки не дается, — заметил как-то молодой Джон Хайтауэр, вместе с Эйгоном наблюдавший, как Барба собирается на конную прогулку, неуловимо раздавая улыбки конюхам и наверняка зная о том, что Эйгон ее видит. — Неизведанный плод всегда манит, ваше высочество. Попробуйте его, и наваждение уйдет.

Наваждение. Эйгон наконец нашел нужное слово. Да, наваждение, дурман, колдовство: девчонка наверняка приворожила его чем-то, иначе бы он не сходил по ней с ума. А насчет плода — будто он сам этого не знал.

Случай вскоре подвернулся — во время очередного придворного праздника, кажется, это были именины Дейрона. Сам виновник торжества давно сбежал в спальню со своей дорнийкой (интересно, так же ли она привлекательна, как Барба Бракен?), отец-король и Нейрис тоже удалились, сославшись на усталость; вино полилось сильнее, шутки придворных стали все фривольнее, а дамы и девицы — все сговорчивее. Эйгон уже присматривался к ним, раздумывая, с кем бы дойти до ближайшей постели (или хоть замковой ниши), когда заметил в толпе знакомую фигурку. В два счете он нагнал Барбу и схватил ее за локоть; она круто развернулась, явно намереваясь закатить ему пощечину — как тогда, у Дейны — но на этот раз узнала и опустила руку.

— Ваше высочество.

— Миледи, — Эйгон пошатнулся, продолжая держаться за ее локоть; утром у нее наверняка будут синяки. — Прекрасно выглядите. Воистину, вы — украшение этого вечера.

— Не могу сказать того же о вас, — Эйгон чуть не протрезвел: и в голосе, и во взгляде Барбы сквозило неприкрытое презрение. — Кажется, вы немного перебрали с дорнийским. Коварное вино, как я слышала.

— Весьма коварное, миледи, — покладисто согласился Эйгон. — Как и сами дорнийцы... пока их не убьешь. Знали бы вы, миледи, как же сладко их убивать... а целовать вас, верно, еще слаще, — он притянул ее к себе. — Не проводите своего принца до покоев?

— Увы, но я спешу, — Барба как-то вывернулась из его хватки и одернула платье. — Меня ждет отец. Уверена, кто-нибудь из этих леди с радостью вас сопроводит.

Убежать она не успела — Эйгон, злясь с каждым мгновением все сильнее, заступил ей дорогу.

— Дракон берет все, что хочет, миледи, — процедил он, снова притягивая ее к себе — за талию. — И никто не смеет ему отказать. Если он захочет оседлать одну норовистую кобылку, он это сде...

Боль затопила его разум; ему показалось, что его мужское достоинство раздавили, расплющили огромным булыжником, хотя девчонка всего-то ударила его коленом промеж ног. Спустя целую вечность он смог дышать; в то же мгновение на него пахнуло чем-то терпким, а шею обвили не по-девичьи сильные руки.

— Кобылки лягаются, ваше высочество, — губы Барбы почти касались его уха, а шепот опалял висок. — Особенно, если объездчик не очень опытен. Советую вам это запомнить, — она отстранилась, глядя уже не презрительно, но насмешливо и самую малость надменно. — Доброй ночи. Надеюсь, для вас она будет действительно доброй.

Она ушла, а Эйгон едва нашел в себе силы отойти к стене и отдышаться. После произошедшего он должен был взбеситься, выкинуть ее из головы немедленно и из замка — на следующее утро... но вопреки всему он желал ее еще больше. И не просто желал — теперь к вожделению примешивалось восхищение: редко встречал он людей, похожих на него, но Барба Бракен определенно была такой же. Она говорила, что вздумается — так же, как и он, брала, что хотела — так же, как и он, и плевала на все, что ей мешало — так же, как и он. Барба Бракен была драконом в обличии кобылицы.

И она была достойна большего, чем одна или несколько ночей. Она была достойна того, чтобы стать спутницей дракона и рожать драконов — истинных драконов, а не тех жалких подобий, что вышли из чрева сестрицы Нейрис. Барба на ее месте справилась бы куда лучше, в этом Эйгон не сомневался.

— Прошу прощения, ваше высочество, — Эйгон вздрогнул от неожиданности, но это был всего лишь старик Бракен, отец Барбы. — Моя дочь молода и строптива; каюсь, я сам воспитал ее такой. Если вам будет угодно, я пришлю ее к вам немедленно.

Эйгон коротко мотнул головой — лишнее, мол. Дракониц, в каком бы облике они ни были, не выдавали и не загоняли — их приручали медленно и осторожно.

Наутро, протрезвев и все обдумав, он послал Барбе записку с извинениями, а с запиской — небольшой подарок: ленту зеленого мирийского шелка, в тон ее платью. Два дня Барба ни словом, ни делом не намекала на то, что получила их — она делала вид, что Эйгона не существует, но на третий день он увидел зеленую ленту в ее прическе и понял, что прощен.

А еще — что у него вполне есть шанс.

* * *

Разумеется, одной лишь лентой Эйгон не ограничился.

Каждый день он посылал Барбе подарок — иногда это были милые, но дорогие безделушки, вроде изящного зеркальца мирийской работы или склянки лиссенийских духов, иногда — что-то серьезное: отрезы шелка и кружев, нити жемчуга, богато украшенные головные уборы или сетки для волос с драгоценными камнями. Не сразу, но он начал прикладывать к подаркам стихи или любовные записки, и сильно не сразу Барба стала на них отвечать — строками из баллад или старых легенд. Они больше не разговаривали при дворе, даже встречаться почти перестали — они жили этими подарками, этой тайной перепиской, теми взглядами, которыми обменивались в редкие встречи. Барба не была особенно начитана — жизнь в глуши Речных земель не сильно располагает к проведению времени за книгами — но довольно смела в суждениях, а еще действительно крайне остра на язык. Дейна не ошибалась на ее счет, и с каждой новой запиской Эйгон убеждался, что не ошибся и он.

Само собой, обо всем стало известно отцу. Источник подобных подарков в замке мог быть только один, а у фрейлин и придворных дам языки длинные.

— Ты опять позоришь семью.

Визерис сидел за столом сгорбившись и закутавшись в теплый плащ; в последнее время он сильно сдал, и его не оставляли болезни. Эйгон глядел на него почти с ненавистью — папаше давно пора было убраться на тот свет вслед за святошей Бейлором и освободить ему, Эйгону, трон. А заодно и дать делать все, что он хочет. И в первую очередь — взять себе действительно достойную жену, а не хныксу и слабачку Нейрис.

— Меня радует, что на этот раз это хоть высокородная девка, а не крестьянская, — Визерис перебрал пальцами по столу, и Эйгон подавил в себе желание их сломать — память об унижении после истории с Мегетт все еще жила. — Говорят, в их с отцом покоях уже негде сундуки ставить для твоих подарков.

— Лорд Бракен как-то упомянул, что его семья поиздержалась, — Эйгон передернул плечами как можно непринужденнее. — Его дочь кажется мне достойной девушкой, так что я помогаю ей... собрать приданое.

— Вот так просто, по доброте душевной помогаешь с приданым девчонке, около которой вьешься не первый месяц? — сощурился Визерис. — Не будь дураком. Хорошо, что у девицы есть хоть какие-то представления о порядочности, раз она все еще девица. Или ты и тут поспел?

— Полагаю, нет, раз тебе об этом не донесли, — процедил Эйгон.

— И то верно, — Визерис вновь перебрал пальцами по столу. — Ну что ж, раз ты так печешься о ее будущем... возможно, мне стоит подыскать ей мужа, чтобы твои усилия не пропали даром?

Эйгон смутно помнил, о чем они говорили дальше — от отца он вылетел в бешенстве. Первой, на кого он наткнулся, по странному совпадению была Барба; в ее глазах на мгновение мелькнул страх — но только на мгновение.

— Ваше высочество, — она осторожно коснулась его рукава. — Вы чем-то расстроены?

Эйгон выдохнул, почувствовав прикосновение ее пальцев, и красная пелена перед глазами отступила.

— Его величество изволил устроить мне нагоняй, миледи, — выдавил он. — Что достаточно унизительно в моем возрасте и положении.

— Из-за меня? — Барба всегда была проницательной.

— Не только и не столько, — Эйгон окончательно взял себя в руки. — Он в принципе считает, что я уделяю внимание слишком... многим женщинам.

— О, — она чуть отстранилась, но не ушла. — Я слышала об этом.

— Уверен, слухи сильно преувеличены, миледи, — Эйгон не удержался и заправил прядь волос ей за ухо. — У меня для вас еще один подарок.

— Какой?

— Сейчас узнаете. Не могли бы вы повернуться спиной ко мне?

Барба чуть помедлила, но все же повернулась; Эйгон перебросил копну ее темных волос на плечо, мимоходом коснувшись шелковистой кожи в вырезе платья, и повесил ей на шею крупный, с голубиное яйцо, изумруд на зеленой же шелковой ленте. А потом не удержался и прижался губами к ее шее — там, где заканчивались темные завитки.

Барба вздрогнула и отпрянула, но Эйгон успел ее перехватить; тонкая зеленая шерсть ее рукавов хлестнула его по ногам. Барбу чуть потряхивало, но через несколько мгновений она успокоилась — правда, стояла все так же, не шевелясь.

— Боитесь? — шепнул Эйгон ей на ухо. — Зря. Вам я вреда не причиню.

— Не хочу быть одной из многих, — так же тихо ответила она и исхитрилась повернуться в руках Эйгона — так, чтобы быть с ним лицом к лицу. — Не хочу быть еще одной в вашем списке.

— Не хотите — так будьте единственной, кто вам мешает? — Эйгон огладил ее по лицу. Горячее, молодое сильное тело, шелк тяжелых волос под его руками, темные глаза, в глубине которых тлеет такое знакомое пламя... кому может понравиться чахлый цветок Нейрис, когда рядом Барба — подлинное пламя? — Я буду носить вашу ленту на турнирах, посвящать вам стихи и песни. Буду вашим рабом, если вы этого пожелаете.

Барба молчала бесконечно долго. А затем... провела рукой по его волосам, впервые касаясь его не с гневом, а с лаской.

— Моя лента на вашем копье может разгневать его величество, — шепнула она. — Но я могу дать вам взамен кое-что другое.

И, не успел Эйгон что-либо сказать, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. А потом исчезла — так же внезапно, как пришла.

Драконы — в любом обличье — никогда не любят ждать.

* * *

Эйгон редко писал стихи, хоть и, как говорили мейстеры, имел дар к стихосложению — в основном потому, что не считал это занятие достойным дракона. Даже в письмах к Барбе он предпочитал цитировать чужие и лишь пару раз сумел написать несколько строчек от себя.

Но в этот раз, как ни странно, слова сразу приходили ему на ум и сами укладывались в строки. Это были не стихи, это была песня; музыку Эйгон сочинять не хотел и не умел, но знал, кому это можно поручить — не зря же после смерти Бейлора в Красном замке ошивалась толпа певцов самого разного пошиба.

В тот же вечер один из этих смазливых горлопанов пел при дворе новую песню — песню о девушке в платье с зелеными рукавами, такой же красивой, какой и холодной, безо всякой жалости отвергающей влюбленного в нее. Дамы охали, ахали и перешептываясь, гадая, кем же может быть эта леди из песни, но та, кому песня предназначалась, поняла сразу — во всяком случае, едва певун откланялся, как руки Эйгона коснулись знакомые теплые и сильные пальцы.

— Вы выбрали идеальное оружие, ваше высочество. Ткани и каменья подкупят далеко не каждую, но песни... перед ними все мы, слабые девы, бессильны.

— Вы отказали мне в ленте, миледи, но ничего не сказали о песне, — Эйгон накрыл ее ладонь своей, не давая убрать руку. — Надеюсь, она пришлась вам по душе.

— О да, но... мне не нравится слишком явное указание на меня, — Барба встала рядом с ним; разумеется, она была в зеленом. — Многие поймут...

— И промолчат, если у них хватит разума не будить дракона, — закончил за нее Эйгон. — Не одна вы любите зеленый цвет, миледи.

— Его любила и одна из королев.

— Королева Алисента, да, — Эйгон чуть поморщился. — В нашей семье о ней не говорят. Отец считает, что война между бабушкой Рейнирой и ее братом началась из-за Алисенты, — Эйгон глянул на Барбу. — Помнится, как-то раз вы, миледи, писали мне, что сущая глупость — начинать войну из-за женщины?

— Я покривила душой, ваше высочество, — Барба не смотрела на него, но он был уверен, что в глазах у нее пляшут знакомые и любимые ему огненные бесы. — Это действительно глупо, но... какая же девица откажется от того, чтобы из-за нее начали войну?

— Ну что же... — Эйгон провел кончиками пальцев по ее шее. Обнять бы ее со спины, зарыться лицом в волосы и целовать до синяков точеные плечи... нет. Скоро, очень скоро, но не сейчас. — Воевать за вас с отцом мне более нет смысла — его величество скоро последует за кузеном Бейлором. А вот с лисами и кабанами... — он рассмеялся, заметив ее недоумение. — Завтра я отправляюсь на охоту в Королевский лес. Вы можете сопровождать меня, если хотите.

— Если на то будет воля его высочества...

— Нет, — Эйгон взял ее за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. — Если вы хотите.

— Я скажу от...

— Только вы, миледи.

Барба молчала долго — певца с песней о зеленых рукавах успели вызвать снова, — и все это время не отрывала от Эйгона пристального взгляда, того самого, который так сводил его с ума все эти месяцы. Только когда последние звуки лютни отзвучали во второй раз, она чуть склонила голову, продолжая смотреть ему в глаза и дальше — в самую душу:

— Да, ваше высочество. Хочу.

Эйгон был уверен — она поняла все еще тогда, в зале. Она не удивилась, когда следующим утром на охоте они отстали от остального выезда, не удивилась, когда лошади унесли их на глухую поляну. Не удивилась даже тогда, когда Эйгон уронил ее на землю, и ее темные волосы разметались на зелени травы и зелени (опять!) платья — только смотрела насмешливо и чуть вызывающе и кривила губы в такой же вызывающей ухмылке.

— Это самая сладкая часть охоты, миледи, — усмехнулся Эйгон, склоняясь над ней. — Когда гончие настигают оленя и впиваются в его горло. Даже сам гон не настолько сладок.

Барба приподнялась на локтях.

— Так это была охота, ваше высочество?

— Не охота, миледи, — выдохнул Эйгон. — Приручение. Драконы не охотятся на себе подобных.

И он поцеловал ее по-настоящему, прежде чем она успела возразить.

* * *

Во время коронации король не должен думать о чем-либо, кроме священных клятв. Так твердили и отец, и святоша Бейлор, да примут боги их ласково.

Эйгону было наплевать на клятвы — он думал о своей королеве. Не о Нейрис, шатавшейся подле Эймона от тяжести парадного платья — о своей настоящей королеве, королеве во всем, кроме имени.

Барба, стоявшая в первом ряду вместе со всей его семейкой, поймала его взгляд и, мимолетно улыбнувшись, положила руку на плоский пока живот. Эйгон чуть склонил голову в ответ — лучшего подарка к коронации она и придумать не могла. Истинная драконица понесла в своем чреве истинного дракона — первого, но не последнего. Эйгон не сомневался в том, что их с Барбой сыновья потеснят Дейрона и его дорнийчат и вернут Таргариенам их истинное величие — не сомневася, как никогда не сомневался в выборе их матери.

Отчего-то ему казалось, что у их с Барбой первенца будут его глаза и ее ухмылка.