Быть человеком (джен)

— Привет, сестрёнка!

"Сестрёнка! Скажет тоже!" Девочка-подросток, собирающая цветы на опушке леса, брезгливо смотрит на чумазого малыша.

— Волки лесные — твои братья и сёстры.

— Конечно, — охотно соглашается тот. — И волки, и медведи, и лисы, и беззубый вурдалак из оврага, и Старуха Ву-упха. Правда, она всё-таки не сестра, а тётка, наверное, — он шлёпается на траву и задумчиво чешет правой ногой за ухом, — или даже бабка. Ты как думаешь, Бриджит?

Девочка смотрит на него, как на серьёзно больного человека. Его и жалко, и слегка гадко. Она складывает цветы в один букет, отряхивает платье.

— Я думаю, что шёл бы ты отсюда, Мик, пока тебя священник не увидел, — и, уже уходя, бросает через плечо, — не место всякому зверью в деревне.

Мальчишка весело улыбается.

— Вот и я говорю, не место тебе, Бри, в деревне. Пошли со мной!

Конечно, никуда она с ним тогда не пошла.

И не пойдёт.

Бриджит сирота, живущая у дальней родни. Пусть она видит в темноте лучше, чем её тётка и кузены. Пусть находит все травы, грибы и ягоды по запаху. Ходит по лесу без усталости и боязни заблудиться. Понимает, когда у животных что-то болит. Перемены погоды чует... Чувствует. Бриджит — не лесное зверьё! Бриджит живёт в деревне, носит обувь, одежду, стирает её (слышишь, Мика, твои шкурки грязные — это ещё не одежда!), печь топит, кашу варит, в церковь ходит... А отец Томас всегда говорит: "Богу верь, молись и поступай по-человечески".

Церковь стоит на краю деревни, почти на опушке леса. Старая, деревянная, резная. Стоит, словно она была на этом холме всегда. Или словно Батюшка Лес однажды вместо дубов и сосен взял и оп! Вырастил церковь. Посмотрел на неё, подумал — странное деревце вышло, а всё же своё, родноё. Обнял кустами рябины, постелил травы и мхи у корней церкви. Сторожа хорошего нашёл. Не простого дятла или филина, не болтливых белок. Особому дереву — особого жильца. Так, видимо, рассудил Лес и привёл в церковь отца Томаса.

Бриджит идёт на воскресную службу вместе со всеми жителями деревни. В церковь , на холмик, с людьми, направо. А в лес, через ручей, к зверёнышу Мике, это было бы налево. Каждое воскресенье сколько она себя помнит Бри слышит в звоне ручья смех фей и поворачивает направо. Иногда во время службы она продолжает различать за голосами прихожан и священника ехидные шуточки пикси. Наверное, кажется, в ухе звенит, ведь никто больше не обращает внимания. Только отец Томас сердито шевелит кривым носом и заводит в полголоса проповедь о том, что "не только человека, но и другую тварь разумную можно научить смирению и послушанию, понятно, вам, непутёвые?" Кому это он? Прихожане ведь уже почти все разошлись? Бриджит всегда задерживается после службы, помогает священнику, слушает его старческую болтовню. Вроде всё снова почти по молитвеннику, а звучит как-то живее и правильнее. И по-человечески. Это главное.

Бриджит становится старше и всё реже заходит в лес. Мика боится деревни, домов, дыма от печек и почти не выходит к опушке. К дороге его вытаскивают эти "очистители". Компания с кучей оружия и клетками на телеге. Они приехали пару дней назад, пили, как не в себя, и орали, что "очистят мир от скверны". А пойманную скверну продадут на ярмарке в большом городе, или сдадут в монастырь за хорошие деньги. Теперь в их клетках бьются пикси и феи, на дне телеги в грязи и крови ворочается вурдалак... Мика получает тычок копьём в спину и падает под копыта коней.

— Эй, зверьё! Ты умеешь говорить? Давай перед смертью мы научим тебя молиться, — ржёт один из "очистителей" и смачно целует распятие. Все смеются, готовят стрелы. "Наверное, Мик слишком похож на человека, чтобы в городе за него дали хорошую цену," — думает Бриджит. Она только что вышла к дороге от ручья, в её руках корзина с чистым бельём, в животе холодно и горько. Она смотрит на Мику, на клетки, и на старого мирного вурдалака, который выводил из леса заблудившихся детей. Она думает о Старухе Ву-упхе, которой здесь нет. Убежала? Убили? Разделали и запихнули в мешок? Вон тот, чёрный и липкий.

— О, красавица, принеси-ка нам пива из таверны, будь человеком!

"Будь человеком."

Бриджит тяжело дышать. Отец Томас говорил: "Верь Богу, молись и поступай по-человечески." Господи, я верю Тебе. Но это — не правильно, не по-людски. Нет.

Монетка ударяет Бриджит по щеке и шлёпается на бельё в корзине.

— Что стоишь, девчонка, в глотке пересохло! Беги давай!

А ещё отец Томас говорил: "Если ударят по одной щеке, подставь и другую. Пока будут опять замахиваться — хук правой, удар по печени."

Бриджит швыряет корзину в сторону и оскаливает клыки:

— Нет. Ты — беги.

P.S.

— Тётка Магда, а с Микой всё хорошо будет?

— Зарастёт как на собаке, отоспится, отожрётся и опять ускачет. Не реви.

— Тётка Магда, а вурдалак как же теперь без ноги, не сдохнет?

— Авось отрастёт. А не отрастёт — прокормим. Не реви.

— Тётка Магда, а пиксям крылья подавило, когда я телегу перевернула...

— Тю, да они уже все по дуплам своим разлетелись, не реви, кому говорю!

— А что отец Томас скажет, я ведь так старалась всегда по-человечески...

— Отец Томас трупы закопает, лопату вернёт и скажет, что ты, девочка, просто зверски по-человечески всё сделала, правильно, значит.

— Тёть Магда?

— Ну чего ещё?

— Я бельё в грязюке и крови бросила, на дороге...

— Ну и дура, Бриджит, не могла сперва в сторонку отставить, всему вас молодых учить надо!

P. P. S.

-... так что всё ты, Бриджит, сделала, правильно. — закончил отец Томас, отставляя почищенную лопату в сарай.

— Как — "всё правильно"? — возмущённо махнула рукой тётя Магда. — А бельё, бельё-то грязное?

— А, точно. Помнил же, что забыл что-то. Девица Бриджит, налагаю на тебя епитимью...

— За бельё извазюканное? — недоверчиво спросила Бриджит. "Не за восемь трупов на дороге?" — явно хотела уточнить она.

— Не перебивай. За горячность, неумение порывы праведные в узде держать хоть минутку. Правда, корзину-то в сторону можно было сперва отставить?

Из-за плеча отца Томаса с довольной улыбкой кивала тётя Магда.

— Так вот. Епитимья твоя — всё бельё перестирать и сто раз прочесть Воинскую молитву святого Борха. Знаешь её?

— Ну, это которая "Сдохни, враже, вдали от дома моего"?

Магда громко хрюкнула и перекрестилась. Отец Томас кивнул и погладил Бри по голове.

— Да, дочь моя, это которая "Храни, Боже, двери дома моего".