Четырнадцатая (джен)

Ей было девятнадцать, и она была проклята.

Целители из лечебницы Болеслава Слепого, травница из Сивополья и даже таргатский шаман заявляли в один голос — проклятие необратимо. Она не знала, остались ей дни или месяцы, она вообще мало что знала о себе — сознание путалось. Ее жизнь проходила в отгороженном книжным шкафом уголке с кроватью, прикроватной тумбой, огромным окном и уборной за ширмой. Иногда на тумбочке появлялась тарелка с едой. Как часто это происходило, она не отслеживала — зачем?

С кратковременной памятью была беда. С трудом вспоминалось, что она делала час назад: вот — собирается взять книгу из шкафа, а вот — пялится в окно на сдуваемые с дерева еще зеленые листья. Где-то что-то такое было… «Я умру, когда с дерева упадет последний лист»... Долговременная память тоже барахлила.

Во рту оставалось сухо, сколько воды в себя ни вливай. Все тело ломило. Ей чудилось, что пальцы на ногах почернели и чернота ползет вверх — именно так и распространяются проклятия. Стоп! Откуда ей это известно, если никаких проклятий не существует? Она села и уставилась на пальцы ног — совершенно нормальные, обыкновенные пальцы, бледноватые, конечно. С чего она взяла, что проклята? Травница, целители, шаман…

* * *

В большой круглой комнате было бело до рези в глазах: белые стены, пол и потолок, застеленная кипенно-белым бельем кровать из стеклопластика, на которой лежала одетая в больничную пижаму худенькая девушка. Блестящий металлический обруч, опоясывающий голову, и такие же браслеты на запястьях и щиколотках вносили диссонанс в тотальную белизну. От браслетов исходило едва заметное свечение, а яркие световые нити соединяли их с приборами, возле которых статуями застыли люди, также облаченные в белое. Люди пристально наблюдали за голографическими проекциями процессов, иногда поглядывая в сторону пациентки.

Кроме световых нитей, от обруча на голове больной отходил древний провод — толстый, тяжелый, обернутый чем-то вроде каучука. Он тянулся к компьютеру, похожему на те, что были представлены в музее развития техники. Компьютер скрежетал и пыхтел, будто собирался взлететь к потолку. На допотопном мониторе (даже без проекции!) застыла картинка: шкаф с бумажными книгами, простая койка, застеленная чем-то аляповатым, и девушка в холщовом рубище, сидящая на ней — двойник той, что лежала на современной белой кровати из стеклопластика.

— Очаг нейронной активности в передней поясной коре, — звонким голосом отрапортовал кто-то из наблюдающих.

— Это всего лишь реакция на боль, — грузный доктор скривился, не отрывая глаз от переливающейся оттенками красного голограммы.

* * *

Ей было девятнадцать, и проклятие овладевало каждой клеточкой ее тела: выдавливало по капельке жизнь, тянуло щупальца вглубь, въедалось в печень, словно орел — в Прометееву. Кто такой Прометей, она помнила смутно. Зевс… титаны… Греческая мифология. Точно! Бог Зевс проклял титана Прометея. Но кто проклял ее? Как кто-то мог проклясть ее, если проклятия существуют в мифах, сказках и романах в стиле фэнтези? Она не находила ответов в своей голове, что было неудивительно. Даже ожидаемо. Почему бы проклятию не убивать и мозг?

Что-то казалось совершенно неправильным, но она никак не могла взять в толк, что именно. Вопросы тонули в густом киселе безнадежности. Зачем ей ответы, если она проклята и скоро умрет? Уплывала и возвращалась мысль: почему она должна умереть от проклятия, если проклятия — выдумка? Но как же… целители из лечебницы Болеслава Слепого (где находится эта лечебница?), травница из Сивополья (Сивополье... почему ей кажется, что она там не бывала?), шаман (как повстречать настоящего шамана?).

Если она никогда не была в лечебнице Болеслава Слепого, не общалась с травницей и шаманом, кто сказал ей, что она проклята и умирает? Память молчала. Ах да, у нее ведь проблемы с памятью. Или… или ей никто и никогда этого не говорил, ведь в мире, где она живет, нет проклятий. Но… если проклятий не существует, почему она умирает? Ей всего девятнадцать!

Кокон безропотного принятия надорвался, а затем разлетелся в клочья.

* * *

— Это фантастика!

Казалось, ни один из присутствующих в палате не моргал. Моргнешь — пропустишь что-то важное.

— Если динамика сохранится, то через час будет чисто! — выдохнула пожилая врач, присевшая у кровати.

— Мы не можем обнародовать результаты эксперимента. Один случай излечения на тринадцать летальных исходов… Больше похоже на случайность, чем на прорыв, — сухо констатировал долговязый старик, зарываясь пальцами в остатки шевелюры.

— Говорите, словно подопытные умерли в результате наших действий. Все они были терминальными и прожили не меньше, чем им было отведено…

— Очень сомнительно, что мы получим финансирование на продолжение эксперимента, — оборвал старик обиженный бубнеж ассистента. — Потрачено полтора миллиарда…

— Всё потом, — отмахнулся, грузный доктор лет пятидесяти, по лицу которого катились крупные градины пота. Не глядя на коллег, он подошел к кровати и аккуратно сжал своей лапищей бледную руку пациентки, месяц назад отправленной домой на паллиативное лечение. В голове у него по кругу вертелись другие цифры: стопроцентная смертность, девятнадцать лет, четырнадцатая, решившаяся на эксперимент, первая излечившаяся.