Хозяин в доме (джен)

Нет, правильно же говорят — в доме должен быть хозяин. И так естественно, что хозяином стал кот. Тем более такой — высокий, стройный. С серебристой пушистой шкуркой. И, между прочим, с маленьким беленьким пятнышком на носу. Одним словом — не кот, а чистое чудо.

И бабка Маня понимала, как же ей с котом свезло. Она баловала его как маленького котеночка и молока была готова наливать в любое время дня и ночи. В холодильнике всегда была припасена для него сметанка. Да и то сказать — кот был солидный. Осанистый. На зависть всем соседям. Жила-то бабка Маня одна. Муж давно умер, дочь в город подалась, да там и замуж вышла. И так бы и пропадала Маня в тоске и одиночестве, если бы не кот. Вальяжный. С белым пятнышком на носу.

Коту с бабкой жилось хорошо. Она его ни в чем не неволила. Захочется ему весь день на печи проспать — пожалуйста. Захочется на рассвете сметанки отведать — получай, мое золотко. Да и охотиться али кошечек пообхаживать мог Пушок в любое время, когда душа пожелает. Был для него у бабки специальный лаз под печкой. Кусочком старого одеяльца прикрытый, но так, что кот легко мог своим нежным носом отодвинуть попонку-дверцу и через подвал и приоткрытое в нем оконце выйти на чистый снег. Под луну.

Летом-то по ночам он и вовсе домой не приходил. Как ни огорчалась старушка, а все ж таки прелести молоденьких кошечек были намного более притягательнее мисочки даже самой свежей сметанки. Зима сменялась летом, а затем и осенью, после которой опять приходила зима. Сколько времени утекло с момента его рождения — кот не считал. Зачем? Жилось ему хорошо. Привольно. В любви да ласке. Старушка на него нарадоваться не могла. Сказки-песенки пела, ну и он служил ей как мог. Где мышей ловил. Где от грустных мыслей отвлекал, смешил, играя то с хвостом своим, то со случайно оброненной бумажкой.

Иногда в жизни бабки Мани случались особо тоскливые ночи, когда уж очень плотно наваливалась печаль и от горючих слез было не продохнуть. Тогда запрыгивал кот ей на грудь и вытирал шершавым языком соленые слезы. А она, щуря подслеповатые глаза, все чесала у него за теплым ушком и шептала: «Голубчик ты мой, голубчик».

Кот переносил ласки стоически, но, когда приступ тоски у бабки проходил — вздыхал с облегчением и, задрав хвост, удирал навстречу весенним запахам, милым кошечкам и необыкновенным приключениям молодости. И все бы было у них хорошо, да случилась беда. Единственная дочка бабки Мани разошлась со своим человеком. Приехала на поправку в деревню. И до того привязалась к утешительным песням серебристого кота, что упросила мать отпустить того с ней в город жить. Кота же спросить, как водится, забыли.

Городская квартира оказалась не в пример деревенскому дому маленькой и стерильной. Ни запахов естественных, ни мышей живых. Была, правда парочка задумчивых тараканов на кухне, но кот быстро их всех переловил. А кого не поймал — прочно загнал под плинтус.

За окном бушевали осенние ветры, и все тоскливее и печальнее становилось у кота на душе. Не ладно было ему на новом месте. Все не к лапе. Вместо родного, пропахшего мышами и травами самодельного коврика — новомодное магазинное гнездо-корзинка. Сами бы спали в таких гнездах. Кот, это что, по-вашему, — птица попугай? Твердый материал совершенно ничем не пах. Только чужими руками да бензином автомобиля погрузчика. Вместо дышащей теплом и уютом настоящей живой печки — чугунная мертвая батарея. Залезешь на неё — обожжешь лапы, устроишься под ней на полу — зверски просквозит спину — по полу в городской квартире вечно дует холодным воздухом.

И никаких тебе ночных прогулок под луной. Ясные ли лунные ночи, дождливые или ураганные — в любом случае окно на запоре, а дверь — такую тяжелую, железную — кот так и не научился открывать. Так ведь можно и поранить нежный розовый нос с белым пятнышком на самом кончике.

Реже стало заглядывать теплое осеннее солнышко, а уж когда истаяло короткое бабье лето, и вовсе тоска охватила кошачью душу. За пару месяцев устал он от жизни в бетонной клетке, истосковался по свободным просторам, азартному собачьему лаю, терпеливому сидению в засаде, безумной погоне за мышью или быстрому бегу от стаи одичавших собак. Уже и острые колючки репейника стали казаться ему милыми друзьями.

Но недаром коты были награждены могучим инстинктом охотника, а человеческие существа издревле совершали оплошности. Стоило только чуточку подождать. Так и есть — оставили не закрытой на защелку форточку. Плевать, что высоко. Плевать, что второй этаж и скользкий подоконник. Плевать. Там, в родной деревне, заждалась его уже теплая печка, да и бабка Маня, поди, извдыхалась вся. Сто раз уже пожалела о своей бесхарактерности. Это же надо додуматься — кота отдать!

И наступило для кота время испытаний. Началась беспросветная дорога. По дороге то в город, когда увозили его из деревни в окне автобуса казалось все намного более мирным. Дружелюбным и маленьким. К тому же был хоть и конец, но все-таки лета. А когда кот наконец надумал убежать — шел уже ноябрь месяц.

Ночь, и день, и снова ночь. Холод такой, что кончиков ушей он давно уже не чувствовал. Сколько раз он шарахался от ночных теней? Сколько раз слышал где-то вдалеке леденящий душу вой волков? Или то кричали ночные совы? Тоже, между прочим, опасные звери. Зайцев же вон таскали. Могли и за кота ухватиться, тем более, что от былой упитанности и великолепия не осталось и следа. Шерсть давно свалялась безобразными клочьями и обвисла на впалых боках. Хвост насобирал в себя и колючек, и иголок, а времени и сил, чтобы почистить все как следует, у кота уже и не было. Лапы давно истерлись, искривились от долгого бега. Коты — это вам не ездовые лошади. Не предназначено им природой так много ходить. Но если ошибка совершена — нужно же ее как-то исправлять? И кому, как не мудрому коту, хозяину дома бабки Мани, за это взяться? Только такому ответственному и замечательному во всех отношениях зверю будет по плечу подобный подвиг.

Предаваясь таким вот возвышенным мыслям, кот и не заметил, как попался под ноги сумрачному мужику. Что бы ни выгнало того на пустынную трассу, а раздосадован он был крепко. И потому испытал мрачное удовольствие, когда подобрался незаметно к невесть откуда взявшемуся на дороге грязному и худому коту. И пнул того посильнее. Так вот вам всем! Прочь, с дороги, мерзкая скотина, нечего тут шастать. Ко всем своим несчастьям кот еще и налетел со всей мочи на дерево. От усталости и неожиданности не смог вовремя собраться в полете. Приложился крепко ребрами к оледеневшему стволу старой осины. Дыхание на один мучительный момент застряло в легких и не хотело выходить. Ни туда, ни сюда. А потом накрыла тьма.

Зверя дикого что лечит? Покой и голод. Сон и покой. Когда-то толстый и домашний, самоуверенный и уязвимый кот давно уже стал лесным бродягой. Не сразу, но ожили в нем дикие, убаюканные соседством с человеком инстинкты. Из тьмы веков пришла память, что у кошки как-никак девять жизней. Так что отлежался он маленько, оклемался и снова в путь. Чувствовал, слышал кошачьим сердцем — там, где-то далеко, мается его бабка Маня. Лежит одиноко на печке, очки свои толстостекольные сняла, до подбородка одеялом укуталась и льет горючие тяжелые слезы. Всё одеяло мокрое уже.

И потому — к черту колючий ветер. И обжигающий мороз — тоже к черту. Хозяин не мог оставить свой дом, в котором его так ждут.

Верно, те же древние инстинкты, что не дали зверю сдохнуть в зимнем лесу, вывели его в конце концов к родимой деревне. Без компаса и карты, без колес и двигателя, мелкими своими шагами, меряя километр за километром, добрался-таки измученный кот почти до дому. Вот, вот уже там, на горке, родной дом. Но как добраться то? Почуяли близость родного дома, и оставили кота последние силы. Несколько раз едва не срывался он в пропасть беспамятства. Если бы коты умели усмехаться, наверняка у него вышла бы самая горькая ухмылка. Идти столько месяцев. Терпеть холод, и голод, и боль, и страх. И добравшись почти до самого дома, сдохнуть вот так, даже не доползя до своих. Бабка Маня так и не узнает, как сгинул хозяин дома. Окоченевшую тушку занесет равнодушной метелью.

— Эко дело, — услышал кот над самым ухом. — Пушок, это ты, что ли? Ну, учудил! Давай-ка, иди сюда... Сейчас я тебе подмогну немножко…

Остальная часть фразы потонула уже в черном тумане.

Первое, что почувствовал кот, когда очнулся — ощущение тепла. Блаженного, всепроникающего, благословенного тепла. И несмелые, дрожащие пальцы за ушком. И тихий шепот:

— Ты, это, знаешь, давай-ка не умирай теперь. Раз домой-то уж вернулся.

Кот медленно разлепил один глаз.

«Конечно. Помрешь тут с вами. Чёрт-те во что дом превратили: полы грязные, половики не стираны, занавески на окнах и те задернуты, как будто умер уже кто. Или это, ты, бабка Маня, себя хоронить начала? Не-ет, шалишь, мы с тобой ещё поживем».

И кот улыбнулся в усы.