Хроники Тёмного леса (джен)

Это начиналось, как небольшой детективный рассказ в фэнтези-нуарном стиле, а потом неожиданно стало тёмным фэнтези с невероятно широким лором. История не хотела меня отпускать и тогда я дала ей простор. Пролог и Дело №1 — самостоятельные рассказы. Их не обязательно читать, но без них будет многое не ясно. Надеюсь на ваше понимание и терпение.

Спасибо.

Пролог

В наших краях говорят, что любой рождённый в последнюю ночь солнца — колдун. Он умеет подчинять себе зверьё и травы, поворачивает реки вспять и превращает горы в долгие поля. Колдуны немало горя принесли нам, на их руках больше крови, чем у всех вождей мира.

Ещё в наших краях говорят, что беловолосые девы предназначены Лесу, и, если не отдать их Ему, Лес прогневается и быть девам матерями колдуну. Нет участи позорнее и страшнее.

Много разговоров ходит в наших краях. Не всё правдивы, но многие выстраданы. Сколько душ полегло в войнах проклятых колдунов, сколько сирот осталось, сколько дворов они пожгли, сколько люди угнали в неволю в свои небесные города. Об этом мы поем в первый день солнца, чтобы помнить и не забывать.

И всё же Лес всегда решает по-своему.

Мать моя понесла незадолго до кончины отца — дикие лисы пожрали его, а Лес вынес останки на окраину деревни.

Лес иногда подкатывал к самому забору, острыми зубцами устремленному в низкое небо. Тогда вспыхивали древние обережные руны, а старики говорили, что год нас ждёт тяжёлый: солнце не выйдет дольше обычного, земля не отмерзнет — быть голоду и мору.

Вот и тот год обещал быть таким. Спустя же сорок звёзд мать родина вторую дочь. Мою сестру. Млеку.

А назвали её так за белую масть.

Серебристые кудряшки переливались в тусклом свете прирученного огня. Млека никогда не плакала, смотрела большими черными глазами и грустно улыбалась, даже когда была слепым кутенком. Мать, как увидала её — поседела в половину. Повитуха обещалась не выдавать, да только велела отдать Млечку Лесу, но мать не послушалась.

Так и росла Млечка дома, наружу её не выпускали, она и не рвалась — будто боялась чего-то, от чего даже стены не могли защитить. Видно, слышала зов Леса.

Но иногда такая тоска была на её лице, что мне самой тошно становилось и хотелось куда-то… куда-то, где есть воля. Свобода.

То, о чём расскажу, случилось, когда Млеке исполнилось девять лет.

Тем утром она проснулась сама не своя. Вздрагивала от каждого шороха, тяжело вздыхала и затаивалась, едва снаружи доносились людские голоса.

— Ты не заболела, Млечка? — мать заботливо потрогала лоб сестры, но та только помотала головой. А спустя удар колокола жены заголосили, горестно и отчаянно.

Я выглянула посмотреть, что случилось и сама обмерла. Все наши рогатики полегли. Наши кормильцы, наши защитники, наши младшие братья лежали широко раскрыв слепые глаза и безмятежно глядя в серое небо. Если бы не синие языки, беспомощно вывалившиеся из длинных морд, можно было решить, что они спят. Но смерть ни с чем не спутать.

Первый старейшина прикрыл выцветшие на охоте глаза и велел разделать туши.

Над деревней разлился сладко-гнилостный дух, пороги окрасились кровью, жены, рыдая, отделяли драгоценный жир от эластичных шкур — ими покроют хижины или сошьют детям одёжку, и духи рогатиков будут и дальше верно служить, защищая от проклятья Леса.

Млека беззвучно рыдала в углу, поглаживая драгоценные рога, держась подальше от огня. Мать молчала, и это было страшное молчание.

А через сотню ударов колокола и три сна, когда от рогатиков остались только воспоминания и плотный запах смерти, дозорный отчаянно затрубил в рог.

Старейшины собрались на площади на совет. Не слышала о чём они договорились, но женам отдали приказ собирать детей. Я плотно закутала Млеку, пряча её волосы, пока мать спешно вязала обережные узелки.

Снова затрубил рог.

И стало ясно, что приказ старейшин мы уже не успеваем исполнить.

— В Лес! — закричал страшно первый старейшина.

Мы сгрудились у самого забора, не решаясь вступить под сень ухмыляющегося Леса. Он ждал нас. Он ждал Млеку. И та побелела, наверняка, слышала его грозный зов.

Я подняла голову и поняла отчего нас выгнали из домов. С востока летел небесный город. Холод ужаса продрал внутренности.

Небесные города ненавидели нас, охотников и пастухов рогатиков. Они помнили, как мы подняли восстание против них, как отказались служить, торговать и отдавать своих дев им на развод. Редко небесные города покидали зелёные земли, но когда прилетали, это означало неминуемую смерть всем.

Первый старейшина обвязал всех плотными узлами, связывая между собой. Долю мгновения он пристально разглядывал Млеку. И снова мне стало жутко и страшно. Беловолосых дев не жалели. Но потом он отвернулся и пошёл дальше.

Медленно, по шагу мы ушли в Лес. Но не глубоко, чтобы видать было нашу деревню.

Мужчины выставили копья, оберегая нас. Из чаши донёсся вой.

Звери ждали нас.

Небесный город навис над хижинами. Мы затаили дыхание, оставляя место безумной надежде, что нас минует горе.

Напрасно.

Из небесного города посыпалось стекло. Его острые грани рвали шкуры рогатиков, рушили дома, срезали защитные руны. Если бы мы стояли чуть ближе, нас посекло бы бездумным и беспощадными осколками. Первый старейшина заскрипел зубами — теперь мы никогда не сможем вернуться в деревню, придется уходить и строить заново всё, а целых шкур не осталось.

Жены плакали, густо всхлипывая. По щекам Млеки текли беззвучные слезы.

Мы сидели под сенью Леса, и даже стало чудиться, что он оберегает нас. Но мы знали, что это всё ложь, отвлекись мужчины хоть чуть-чуть — лисы загрызут, медведь раздерет, волки порвут, а сам Лес впитает нашу кровь и сыто откатится от разрушенных домов.

Небесный город медленно развернулся и улетел, на прощанье выстрелив чем-то в глубь Леса. До нас донёсся злой рёв и мы поняли: нужно скорее уходить, Лес будет мстить.

Едва город скрылся, мы встали на лыжи и побежали. Мёрзлая земля послушно стелилась под ногами. Млека быстро выдохлась и я взяла её на закорки.

Мы бежали долго, время сна прошло. И ещё одно. Сил почти не осталось. Дети голодно хныкали, только Млека молчала, доверчиво положив голову мне на плечо. Мы остановились, когда между нами и Лесом осталось пять ударов колокола. Даже Лесу потребует время, чтобы догнать нас.

Мужчины выпустили огонь, достали связки сушёного мяса. Даже после смерти рогатики берегли нас.

И всё было спокойно, пока одна из жен не сказала, что никогда раньше не видела Млеку.

— Покажите нам её, — потребовал первый старейшина.

Я крепко удерживала сестру за плечо и вышла вместе с ней. Млека чуть заметно дрожала, но черные, как ночь, глаза прямо смотрели в прозрачные глаза старейшины.

— Ты колдовское дитя? — спросил он, помолчав, и Млека кивнула.

Я обмерла. Горе всколыхнулось во мне: зачем? Зачем она кивнула? Почему не отмолчалась по своему обыкновению?

— Не губите! — мы с матерью одновременно кинулись в ноги старейшине. — Она дитя! Она ничего не знала.

Млека стояла и дрожь всё сильнее сотрясала её, пока я пыталась удержать рыдания в груди.

— Я знала, — тихо сказала Млека. — Лес мне нашептал, что вас ждёт великое несчастье.

Старейшина нахмурился. Я вскочила и встряхнула сестру.

— Что ты такое говоришь! Ты нас всех погубишь!

Шорохом прошли голоса напуганных жён, но я не слышала их слов. Млека смотрела прямо на меня и в её глазах застыла тьма.

— Почему не сказала? — спросил старейшина. — Могла предупредить.

— Мать не велела выходить из дома, — ответила Млека. Её голос промерз, покрылся коркой льда.

Старейшина молча рассматривал нас. Мужчины за его спиной встали, угрожающе подняли копья. Другие старейшины перешептывались. Мать запричитала, не поднимая лица от земли, и такой тоской тянуло от её плача.

— Иди, — сказал старейшина. Он не был грозным, только уставшим, потухшим.

— Спасибо, отныне Лес будет милостив к вам, — Млека поклонилась. Развернулась.

Я медленно повернулась вслед за ней, а за мной жены. Потрясённо и тихо. Дети жались к матерям, не издавая ни звука.

Млека распустила защитный узел, вышла из круга и пустилась бежать. И с каждым шагом становилась всё быстрее, а потом счастливо засмеялась, обернулась белоснежной лисой и исчезла в нахлынувшем Лесе.

А за ней откатился Лес.

Мы остались на пустой заснеженной равнине. Где-то трубно закричали дикие рогатики, слепой глаз солнца тускло светил с пустого неба.

И не было с тех пор нам горя.

А через годы Лес принес нам мертвую лису. Мы похоронили её с честью и вплели её историю в песни первого солнца после долгой зимы.