Кушель (джен)

Кусок хозяйственного мыла выскользнул из пальцев и ударился о дно тазика. Кушель помассировала ладонь. Руки болели и сильно устали. Простынь нужно было постирать сейчас, чтобы до завтра высохла. Сегодня ей ещё полы мыть, нет времени отдыхать.

Кушель знала, что мертва. Уже несколько дней знала.

Точнее, она своим присутствием заставляла мёртвое тело функционировать. Поэтому автоматические процессы типа моргания и дыхания на полуручном управлении.

Радовало, что сердце билось без её участия. Хотя были вполне весомые подозрения, что именно она и заставляла его биться.

Когда она, наконец, смогла помыться, то заметила огромный синяк на всю спину. Кушель сталкивалась со смертью и знала, что это означало. Тело было мертво и гравитация притянула кровь к частям тела, что были расположены ниже.

Если вспомнить момент её пробуждения, то становилось понятно, что и трупное окоченение она пережила. Повезло, что постель была чиста. Кажется, прошлая Кушель уже не могла ни есть, ни пить, ни испражняться.

Некроз не успел коснуться пальцев, но оставался риск, что сердце встанет. Синяк на спине не проходил уже неделю.

Тело не успело начать активно разлагаться. Оно прошло всего одну стадию.

«Кушель была мертва около трёх часов», — Кушель остановила взгляд на помогающем Грете Леви. Мальчик с самого начала знал, что она не его мама.

Вопросов было много, а ответов не было вовсе. Кушель не могла сказать, что знала о смерти всё. Она знала совсем немного, но эти знания лишь порождали всё новые и новые вопросы.

— Кушель, ты закончила? Мне таз нужен, — послышался голос Греты.

— Да.

Неделя в этом месте была прекрасной. Они могли питаться горячей, сытной едой, мыться тёплой водой, спать в безопасности и накопить на будущее.

Леви начал помогать ей с уборкой. Редкий ребёнок будет также сильно ненавидеть грязь, как и он. Полы мыть ему было ещё рано, сил не хватало, но орудовать веником и протирать столы — вполне. Помощник растёт.

В груди Кушель зародилась надежда на хорошее будущее, пока она набирала воду в ведро. Если продолжать в том же духе, то она сможет вырастить Леви и, возможно, выйти на поверхность. Будет здорово показать малышу солнце.

Про бордель она забыла, как про страшный сон. Грета ничего не спрашивала. Кушель было нечего ей рассказать.

На улицу они не выходили. Кушель пока не была готова к длительным прогулкам. Все силы уходили на заботу о Леви и работу у Греты.

Остро вставал вопрос с одеждой для Леви. Ходить в одной рубашке да ворованной кофте было не совсем нормально для ребёнка, хотя не в их положении привередничать. Ещё ему нужна обувь.

Кушель могла бы попробовать сшить ребёнку брючки или шортики, но её потолок — юбки и один кривой фартук. Она смогла подшить себе платье (Грета одолжила нитки с иглой), скрыв узор, но на большее была неспособна.

Леви было необходимо гулять на улице. Иначе выходило, что они сменили одну темницу на другую. Разница была лишь в том, что в этом месте они находились добровольно.

Клетка из четырёх стен любого сведёт с ума.

Неловко проведя тряпкой по деревянному полу, Кушель зацепила основанием ладони какую-то доску. Занозы.

«Зато не гвоздь», — мудро рассудила она и на некоторое время забыла о пораненной руке.

Силы закончить работу оставались. Скоро можно будет поспать.

— Грета, — позвала Кушель, пока хозяйка опускала стулья со столов, Леви неподалёку старательно вытирал крошки с барной стойки.

— Чего тебе?

В грубом тоне Греты не было ничего плохого. Она просто была такая. Кушель привыкла.

— Мне нужна детская одежда.

— Так сходи и купи, — вытерла руки о передник Грета.

— Ты можешь посидеть с Леви?

Грета внимательно всмотрелась в её лицо. Просьба явно не пришлась ей по вкусу.

— Решила кинуть его на меня? — прошипела она.

Кушель растерянно моргнула.

— Ты занята, да? — с отголоском вины произнесла Кушель. — Извини. У него обуви нет, поранится.

Лицо Греты немного смягчилось. Она окинула её взглядом и кивнула сама себе.

— Скажи мне что именно тебе нужно, я сама схожу купить, — отрезала Грета.

Кушель кивнула, несколько удивлённая. Поведение Греты было странным. Это напрягало и напоминало, что в этом мире друзей нет, только союзники.

Она помогла сгрести Леви мусор на полотенце. Малыш упрямо отнял его и вынес в ведро сам.

Леви в каких-то вопросах был очень независимым и самостоятельным. Иногда Кушель забывала насколько он маленький, но когда он льнул к ней во сне, она видела насколько хрупкое существо вручило ей свою жизнь в руки.

Мальчик видел как ей тяжело. Кушель спала практически весь день, чтобы вечером были силы выполнить свою работу, а потом она снова засыпала. Леви тоже боялся, что она не проснётся.

Кушель не могла верить этому телу. Они оба не могли. Поэтому она собиралась хотя бы одному из них гарантировать достойную жизнь.

— Спокойной ночи, — кивнула им Грета, скрываясь на втором этаже.

— Доброй ночи, — пожелала ей в спину Кушель, чувствуя как после этих слов усталость наваливается на плечи.

— Нужно умыться, — строго произнёс Леви, дёргая её за подол платья и пресекая недостойные мысли о немедленном сне.

— Верно, малыш, — она рассеянно потрепала его по волосам.

Леви познал какого ходить грязным, чесаться от каждого движения. Ощущения отвратительные и они произвели на него глубокое впечатление.

Кушель осторожно поливала ребёнка тёплой водой из кувшина, промывая чёрные волосы. Сам Леви старательно намыливал свои руки.

— Чересчур чистым тоже быть нехорошо, — заметила она.

Леви нахмурил бровки и требовательно посмотрел на неё. Кушель подождала вопроса. Она не экстрасенс, чтобы мысли читать.

— Почему быть чистым плохо? — очаровательно надул губки ребёнок.

— Быть чистым это хорошо, — поправила она, — быть чересчур чистым — плохо. У твоего организма есть своя микрофлора… как бы это объяснить… идеальные условия для существования. Вот так будет понятнее.

— Разве это плохо? — Леви понимал что она говорит с трудом, но понять пытался. Старая Кушель могла гордиться таким сыном. Она уж точно гордилась.

— Идеальные условия защищают твой организм от болезней, вирусов и инфекций. Если ты каждый раз смываешь свою микрофлору, то как организм будет тебя защищать? — замотала Леви в полотенце Кушель, мысленно благодаря Грету, что так добра к ним.

— Но не мыться плохо, — упрямо повторил Леви, удобно устраиваясь у Кушель на руках.

— Всего должно быть в меру, — заметила Кушель, быстрым шагом возвращаясь в кладовку. Силы покидали тело быстро, но не потратить лишнее движение на ребёнка было кощунственно. — Пока ты маленький, мыться можно хоть круглые сутки, но не нужно переуседствовать, иначе жизнь пройдёт мимо тебя, малыш.

Кушель поставила Леви на лавку, погладила его по обретающей здоровую пухлость щеке и слабо улыбнулась.

— Ты устала, — сказал он.

— Немного, — не стала спорить она. — Переодевайся. Я приберу за нами.

Леви кивнул. Кушель выскользнула из кладовой.

Иногда Кушель казалось, что Леви спокойно мог прожить и без неё. Весь мир мог рухнуть, взорваться, а малыш бы выжил. Даже геноцид бы пережил, она уверена. Удивительный ребёнок.

Таз для наливающихся свинцовой тяжестью рук был практически неподъёмным. Кушель на миг захотела оставить его здесь до утра и убрать уже после сна, но она знала, не проснётся.

Она подняла тазик. Острые края больно врезались в пальцы. Кушель от тяжести забыла выдохнуть.

Пока выливала воду, чуть не перевернула всё на себя. Боль прошлась от рук к спине. Это немного обрадовало Кушель.

«Если есть боль, значит есть нервные окончания, информацию с которых мозг в состоянии воспринять», — кивнула она сама себе.

Кушель присела у тусклой лампы и вытащила моток ниток из кармана. Она достала иглу и нагрела её на огне. Какая-никакая, а дезинфекция.

Ладонь в неясном свете лампы видна плохо. Больше на ощупь она находила занозы, что глубоко ушли под кожу.

Ранения ей не нужны. Даже такие слабые. Сможет ли восстановиться тело, пережившее смерть она не знала. Лучше не рисковать.

Она вообще ничего не знала и это напрягало.

Кушель склонилась ниже, чëрные волосы упали ей на лицо, перекрыв обзор. Она со вздохом заплела их в косу, понадеявшись, что она продержится достаточно и не будет мешать.

«Короткие намного удобнее, — с тоской подумала она и застыла на миг. — Значит, короткие, да?»

Кушель знала о себе одновременно всë и ничего. Иногда были мысли-ощущения, мысли-причитания, но никогда не было мыслей-воспоминаний. Она не знала своих внешности, семьи, имени. Это было неприятно.

Занозы поддавались с трудом. Они зашли в ладонь практически под прямым углом. Нужно было вспарывать кожу чуть ли не до крови, чтобы достать их.

«Сюда бы деда, — снова подумалось ей, — вот уж кто любую занозу достать мог».

Только ни деда, ни нормальных воспоминаний о нëм не было. Кушель страстно желала если не вспомнить, так хоть забыть обо всëм окончательно. Как жить здесь, если тебя тянет куда-то в другое место?

Рука болела больше от лечения, чем от ранения. Кушель не привыкла сдаваться, поэтому ладонь была морально убита, а занозы ликвидированы в кратчайшие сроки.

Она тихо посмеивается со своих ассоциаций и медленно убирает всë на места, не обращая внимания на маленькие царапины на ладони.

Гаснет лампа на кухне.

Леви уже расстелил простыню на лавке, сложил кофту на манер подушки и положил у стены.

«Нужно найти нормальную подушку», — мимоходом наметила цель Кушель.

Ребёнок внимательно смотрел на неё, словно старался что-то найти. Кушель решила не спрашивать.

Она стянула платье, оставаясь в одной рубахе. Облегчëнный выдох так и просился наружу.

Грубая ткань убивала еë кожу даже через слой рубашки, что, по идее, должна защищать от подобного.

— Давай спать? — предложила она, устраиваясь на лавке.

Леви подполз к ней ближе, положил голову на грудь.

— Ты долго.

— Пришлось немного повозиться с парой дел, — мягко ответила она.

Леви кивнул. Он лежал некоторое время, мял еë сероватую ночнушку в ладонях и собирался с силами. Кушель не торопила.

— Ты можешь рассказать мне что-нибудь? — робко спросил он. — Мама однажды рассказала историю. Сказала, это сказка. Мне… мне интересно.

Кушель печально посмотрела на чёрную макушку ребёнка. Такой маленький, а уже познал горечь одиночества.

— Я знаю тысячу и одну сказку, — погладила его по спинке Кушель. — Я могу рассказать тебе каждую, если ты только этого захочешь.

— Хочу, — Леви поднял голову, глаза его ярко сияли, сердце Кушель обволокла топлёная нежность.

— Значит, слушай, малыш, — улыбнулась ему Кушель. — Жил старик со своею старухой у самого синего моря; они жили в ветхой землянке ровно тридцать лет и три года…

У Леви сна ни в одном глазу. Он слушал сказку, приоткрыв рот и поддавшись ближе, чтобы лучше слышать.

Кушель играла голосом. Ласково говорила стариком, скрипела, как старуха, звонко журчала, подражая золотой рыбке.

Ребёнок перебирал маленькими пальчиками ткань рубашки у неё на животе и казался полностью очарованным.

— На пороге сидит его старуха, а пред нею разбитое корыто, — заканчивает Кушель.

Леви сонно моргает несколько раз. Объятия сказки не оставили его, поэтому он требовательно заглядывает ей в глаза, медленно пробуждающимся взглядом.

— Что такое море?

Кушель растерянно хлопает глазами. Как объяснить, что море это… море?

— Видел землю под ногами? — дождавшись кивка продолжает. — А теперь представь, что вместо земли под ногами вода. Столько воды, что ей не видно конца. А ещё она солёная, как слёзы. Море может быть синим-синим, как васильки, голубым, как небо, а может быть сине-зелёным, как зелёнка.

Леви нахмурился.

— Что такое васильки?

В груди похолодело. Она совсем забыла где они находятся. Конечно же, дитя не знало ни моря, ни неба, ни цветов. Нужно выбираться отсюда.

— Это цветы, малыш. Однажды я покажу их тебе, — ласково погладила его по щеке Кушель, ребёнок прикрыл глаза, принимая ласку.

Леви еле заметно кивнул сам себе. Он задавал ещё миллион вопросов обо всём непонятном, что прозвучало в сказке. Кушель терпеливо отвечала на все.

«Такой хороший ребёнок», — подумалось Кушель.

По ощущениям прошла половина ночи, но на деле всего часа полтора, не больше.

— Можно ещё сказку?

— Завтра, — улыбнулась Кушель, чувствуя как усталость обнимает её за плечи. — Сейчас пора спать, а завтра я расскажу тебе новую сказку.

— Обещаешь?

— Обещаю.

* * *

На следующий день Грета объявила выходной и закрыла столовую. Немногие работники повозмущались, но спорить не стали и разошлись по домам. Сама же хозяйка пошла за покупками.

Кушель надиктовала Грете целый список того, что ей нужно, и отдала две трети всех денег, что у неё были. Она не знала расценок, как называется их валюта, но здраво решила, что лучше хоть немного будет в запасе, чем вообще ничего.

В столовой они с Леви остались одни. Так как никого из работников не было, они могли позволить себе использовать большой зал заведения как площадку для игр. Кушель бы прямо сейчас пошла спать, но ребёнком нужно было заниматься. Он и так долгое время был предоставлен сам себе.

Кушель не падала без сознания от усталости (и такое успело случиться), а значит вполне могла поиграть с дитёнком.

— Иди сюда, — позвала Кушель, заварив две чашки чая.

Грета была столь добра, что выделила им пакетик чайных листьев. Леви обожал чай. Со временем даже перестал глотать так, будто через секунду его отнимут.

— Хочешь заняться сегодня чем-нибудь особым? — грея руки о чашку, спросила Кушель.

— Можно сказку? — поднял голову от чая Леви.

Кушель усмехнулась в чашку.

— Можно, но я думала, что ты захочешь поиграть в новые игры, а сказки оставим на вечер, но если ты так хочешь… — потянула она максимально расстроенным тоном.

— Игры? — удивился Леви.

«Только не говорите, что он не умеет играть», — обречённо подумала Кушель.

— Хотела повеселиться с тобой, — завлекающим тоном пояснила она.

— А сказки точно будут вечером? — уточнил Леви.

Кушель с улыбкой кивнула. Леви стал больше разговаривать, выглядеть живее. Ей это нравилось.

Леви решительно допил чай и вперил в неё свой взгляд. Кушель поняла, что просто не будет.

Она не умела играть с детьми. Она в принципе даже общалась с ними с трудом. Мысли-ощущения подсказывали, что в прошлой жизни ситуация обстояла не лучше.

«Научите играть двадцатилетнюю кобылушку, — мысленно взвыла Кушель и замерла на секунду. — Около двадцати».

— Давай-ка, дружок, сыграем в догонялки, — внесла предложение она.

Ребёнку нужно на что-то тратить энергию за день. У них получается, что Леви половину ночи не спит уже дня три. Все прошлые дни он был в нервном напряжении и вырубался, стоило прижать его к себе.

— Как это?

— Я убегаю, а ты должен меня поймать, — с улыбкой пояснила Кушель, — потом меняемся — я буду тебя ловить.

Леви соскочил с места и бросился к ней. Пришлось ловить его в объятия, чтобы не расшиб себе нос.

— Вот торопыжка, — хихикнула Кушель. — Нужно сказать особые слова, чтобы началась игра.

— Какие? — поднял голову от её живота Леви.

Кушель хитро улыбнулась, отошла на два шага от ребёнка и быстро проговорила:

— Рыба-карась, игра началась! — и сорвалась с места.

Кушель поймали ровно за две минуты. Леви задорно сверкал серыми глазками, обнимая её за ноги.

— О-о-о, — игриво потянула Кушель, — теперь я тебя буду ловить. Ух, сейчас поймаю и съем!

Леви весело взвизгнул, вывернулся из её рук и бросился бежать. Кушель было не сравниться по скорости с ребёнком, у которого где-то точно был спрятан моторчик.

Леви забегал за столы, прятался за стульями, сверкал яркими серыми глазами и звонко хихикал, когда Кушель преувеличенно неуклюже пыталась обойти препятствия.

Вот ребёнок неловко отпрыгивает, цепляется одной ногой за другую и падает. Кушель и сама не поняла каким образом успела его поймать.

— Попался! — радостно оповестила она его, чтобы отвлечь от секундного испуга.

Она проводит пальцами по его рёбрам. Леви хихикает и удивлённо замирает, не ожидав подобного от себя. Кушель больше ничего не сдерживает, и она щекочет ребёнка под его громкий хохот.

Леви устаёт быстро и теперь икает от пережитого смеха. Кушель с тихими смешками целует его лицо. Щёки, веки, лобик. Малыш морщится от слабой щекотки на лице, но подставляет личико.

Когда на крыльце слышатся шаги, Кушель звонко чмокает сына в нос и подхватывает его на руки.

Грету они встречают с искрящимися весельем глазами. Та что-то бормочет ворчливо, но не гонит их. Даже выслушивает впечатления Леви о сегодняшнем дне.

«Всё хорошо», — успокаивается что-то внутри Кушель.

Дневная активность хорошо повлияла на Леви. После купания он уже клевал носом. Кушель уложила его в их каморке. Он заснул после двух четверостиший новой сказки.

Грета заварила две чашки чая. Кушель села перед ней.

— Ткань в сумке, ты знаешь, где она стоит, — Кушель кивнула, Грета продолжила, — нашла детские ботиночки, но на них не хватило.

Кушель нахмурилась. Это было не хорошо, но не критично.

— Можно найти где-нибудь подешевле? Может кто-нибудь продаёт уже ношеные, но ненужные?

— Поспрашиваю у знакомых, — кивнула Грета, она задумчиво крутила ложку в руках.

Кушель подняла чашку ко рту, собиралась отпить, как Грета снова заговорила:

— На улицах разыскивают некую Олимпию, — Кушель медленно опустила руку, внутри что-то оборвалась. — Ты знаешь что-то?

Взгляд Греты был проницательным, она, наверняка, уловила изменения в её лице. Кушель судорожно вздохнула, чтобы успокоиться, и начала просчитывать варианты.

— Меня так звали, — сказала очевидную вещь Кушель, — там.

Грета смотрела хмуро и беспокойно.

«Ха, — подумалось Кушель, — неужели она к нам привязалась? Или беспокоится за себя?»

— Что будешь делать?

— Есть возможность сменить цвет волос? — решительно отпила уже холодный чай Кушель.

Грета с сомнением оглядела её волосы:

— Будь у тебя светлые волосы, то можно было бы луковой шелухой окрасить, но настолько тёмные… — покачала головой. — Без вариантов.

Кушель и сама это знала, но надеялась, что есть какие-то методы, которые ей неизвестны. Надежда таяла на глазах.

— Они знают о мальчике?

Кушель подняла взгляд, встречаясь с глазами Греты. Она могла бы отдать Леви ей, а самой попытаться затеряться в переулках. Если поймают, то малыша опасность обойдёт стороной.

Внутри что-то заныло, когда она подумала о том, чтобы оставить ребёнка.

«Так для него безопаснее», — попыталась убедить себя Кушель, но ничего не получалось.

Она вытащила их из борделя.

Она нашла убежище.

Она вернула Леви улыбку.

Это была она, а не Кушель. Леви безопаснее рядом с ней. Они уже столько сделали вместе, как она может оставить его и не знать что с ним?

— Нет, — отвечает она. — И не узнают никогда. У меня осталось ещё немного денег, скажи, этого хватит, чтобы снять комнату?

Она высыпает на стол все имеющиеся монетки. Грета внимательно пересчитывает их и по её лицу уже понятен ответ.

— Не хватит.

— Сколько нужно ещё? Сколько я могу у тебя заработать? — она устало прикрывает глаза.

— Если возьмёшь и смену официанта, то за четыре дня.

— Опасно работать днём, — она крепко сжимает зубы, чтобы отчаяние не вырвалось горькими всхлипами.

— Повяжем тебе платок на голову, немного подкрасим. Никто не заподозрит, — пообещала Грета.

Вместе с тяжёлым вздохом захотелось выплюнуть свои лёгкие. Руки подрагивали от напряжения и слабости, но сдаваться сейчас было нельзя. Она не имела на это право.

— Хорошо.

* * *

Жизнь стала тяжелее. Ночью она шила одежду, днём, намалевав лицо, разносила заказы разного вида работягам.

Леви необходимо было чем-то занять, он не мог сидеть целыми днями без движения, поэтому из ненужных лоскутов ткани она сделала куколки мальчика и девочки. Это было просто.

Малыш играл с ними весь день в каморке, вечером выходил помогать убирать зал, потом они ужинали и после двух сказок он засыпал в обнимку с игрушками.

Кушель старалась не сбиваться с такого ритма жизни. Было ужасно тяжело. Иногда стук сердца гулом отдавался в ушах, а перед глазами темнело. Она ложилась подремать час или два, а после снова принималась за работу.

Штанишки для Леви шились тяжело. Она совсем не предназначена для шитья. Понять как правильно удалось через неделю.

Закончены штанишки оказались через столько же, рубашечка заняла меньше времени.

Спустя время принялась за своё платье. Она разрезала широкую юбку вдоль и пришила завязки. Получилась юбка с запахом. Ноги были надёжно прикрыты, но одежда смотрелась несколько необычно.

В случае необходимости Кушель могла откинуть кусок юбки и достать нож, что привязала к ноге. Здоровая паранойя переставала быть таковой, но сил сопротивляться страху не было.

Игнорировать сон было нельзя, поэтому приходилось делать перерывы. Почти месяц она жила в таком темпе.

Грета, как и обещала, платила больше. Кушель не понимала такого хорошего отношения к себе, но жаловаться не собиралась. Дают — бери.

«А бьют — беги», — вздохнула она, откладывая иглу в сторону.

Одежда для Леви была готова. А вот средств было немного, ещё нужно было купить ботиночки. В один из выходных Грета сводила Кушель к старушке Марте, что и сдавала комнату.

Комната располагалась на втором этаже соседнего дома, имела небольшую кухонную зону у противоположной двум окнам стене, один диван и стол с двумя грубо сбитыми табуретами. Жить с ребëнком тут можно было, даже с комфортом.

«Не раздельные комнаты конечно, но и я до пятнадцати жила с… с кем?» — замерла на секунду она.

— Будешь заселяться, дочка? — прошамкала старушка, подслеповато щурясь.

— Буду, — ещё раз оглядела комнату Кушель.

Марта, как оказалось, видела зорче орла, поэтому подарила набор посуды и несколько кастрюлек. Сказала, что это подарок на новоселье. Кушель лишь благодарно кивнула. Не придётся искать подешёвке.

Переехали сразу как Кушель сходила на рынок и купила ботиночки. Немного больше размером, чем нужно, но она не могла позволить себе тратиться так часто на детские вещи, из которых Леви вырастал скачками.

«Зато, примерно, в восемнадцать перестанет расти», — мелькнула странная мысль.

— Нравится? — взволнованно спросила она.

Леви оглядел комнату, где им предстояло жить и исчез. Кушель пару раз моргнула. Ребёнок успел залезть за диван, под стол, изучить тумбы в кухоньке.

— Он уже потерян, — хмыкнула Грета, помогая раскладывать вещи.

Леви, сидя под столом, рассказывал своим куколкам, что теперь у них есть хоть и одна, но своя крепость.

Малыш использовал столы в таверне как маленькие крепости. После закрытия, когда они прибирали всё, он играл со своими куклами, которых Кушель в шутку окрестила Чёрч и Магнолия. В чём шутка она сама не знала.

— Ну вот и всё, — довольно оглядела дело рук своих Грета. — Не забудь во сколько тебе завтра на работу.

— Не забуду, — кивнула Кушель и быстро окликнула собирающуюся уходить благодетельницу. — Грета!

— Чего? — ворчливо отозвалась та.

— Почему?

Грета молчала. Смотрела на неё пронзительно и устало, а потом медленно и тихо заговорила.

— Мою мать называли Горячая Моника. Она сбежала со мной, зашла в таверну, говорила как устала от такой жизни, как хочет начать всё заново вместе со мной. Бабушка Марта поверила. Мы жили в каморке, где жили вы, делали всё тоже самое, что и вы. Однажды она попросила денег у бабушки, чтобы сходить на рынок и исчезла, оставив меня.

— Её поймали? — осторожно спросила Кушель.

— Нет, — почти безразлично качает головой Грета, — она сбежала. Нашла себе кого-то и жила с ним. Каждые два месяца я хожу проведать её.

— Ты не простила её, — заметила Кушель.

— Не захотела, — пожимает плечами Грета.

— Хочешь остаться на чай? — предлагает Кушель.

— Нет. Обживайтесь, — и уходит.

Кушель задумчиво разбирала вещи, готовила лёгкий ужин. Она бы тоже так могла. Оставить Леви и сбежать. Только не сделала этого почему-то.

«Чувства Кушель? Или мои?»

Она смотрела на играющего куклами ребёнка и не могла понять что чувствует. Леви поднял взгляд стальных глаз на неё и светло улыбнулся.

Возможно, из-за этого она не оставила его. Нельзя предать доверие ребёнка.

* * *

В Подземном городе нет ветра, солнца и неба. Здесь не растут трава и деревья.

Почва тут сухая, каменистая, утрамбованная, чтобы нога не провалилась в грунт.

Тут не было дождей, туманов и росы.

Тут были стены и скалистый потолок без единой трещины. Тут были гетто и около средний класс. Тут были бордели и контрабандисты.

Город создавался с целью защитить, а в итоге стал тем, от чего нужно было защищать.

Проклятый город закрыл их от звёзд и лика луны. Болезненная духота наполняла воздух, стелилась по улицам.

Кушель задыхалась здесь. Ей было тут не место. Им было тут не место.

Она каждый день ходила на работу, задыхалась от духоты здешних улиц и натягивала улыбку, чтобы оставили чаевых побольше. Не оставляли. Денег тут ни у кого не было в достаточном количестве.

— Плесни-ка мне ещё, хозяйка!

Кушель выглянула из-за стойки и испуганно юркнула обратно. Охотничий нож неловко привязанный к бедру лоскутами ожёг кожу. Это был мужчина из борделя. Тот самый, у которого она стащила нож.

— Иди налей ему, — толкнула её локтем Грета.

Кушель хотела сказать, объяснить, но не смогла. С тяжело бухающим в груди сердцем она подошла к мужчине, вцепившись в глиняный кувшин, как в щит.

С широкой улыбкой мужчина подтолкнул к ней кружку. Кушель наполнил её. Она уже собиралась отойти, как мужчина её окликнул.

— Красавица, а ты здесь девушку не видела? — он неприятно ухмыльнулся.

— Какую девушку, господин? — натянуто улыбнулась она.

— Черноволосая, глаза, как у тебя, серые. Носит имя Олимпия.

— Не встречала, — качнула головой Кушель, мечтая сбежать.

— Ну ла-а-адно, — потянул мужчина, теряя к ней интерес.

— А зачем вам она? — перед тем как уйти спросила Кушель. Она должна знать.

— Награду за неё назначили, — неприятно ухмыльнулся мужчина.

Кушель поспешила скрыться на кухне. Было страшно.

Домой она возвращалась постоянно оглядываясь. Пять минут пути показались целыми часами. Кушель не собиралась петлять и сбивать со следа возможного преследователя. Она этого не умела, лишь потеряется.

Леви встречал её подогретым супом и горячим чаем. Увидев ребёнка, она смогла выдохнуть и убрать нож в сторону.

— Ты убрался, — заметила она.

— Пыль с потолка сыпется, — надулся ребёнок.

Кушель тихо засмеялась, потрепав слабо кольнувшей болью ладонью по волосам Леви. Мальчик был очарователен.

— Ты ел?

— Да, — кивнул Леви.

— Я кое-что купила к чаю, малыш, — улыбнулась Кушель.

Леви побежал к кухонной тумбе за чашками. Он налил им чай и выжидающе уставился на Кушель.

Она снова хихикнула и достала из кармана платок, в который ей сегодня завернули два пряника на рынке.

— Это пряники. Сладкие. Попробуй.

Леви осторожно откусил пряник и застыл. Он смотрел на сладость в своих руках таким удивлённым взглядом, словно вкуснее ничего никогда не пробовал.

— Ты ел когда-нибудь сладости? — осторожно спросила она.

Леви кивнул, откусывая ещё кусочек:

— Мама принесла однажды. Давно.

Кушель грустно улыбнулась. Сладости были дорогими. Она потратила почти все свободные деньги на них. Возможно это было не самое практичное решение, но у неё на руках был маленький ребёнок, которому она была обязана обеспечить хорошее детство.

Леви съел свой пряник и заинтересованно посматривал на последний. Кушель без сожалений пододвинула его к нему.

— Ешь, малыш.

— Он же твой, — упрямо насупился Леви.

— Я уже ела, — солгала Кушель. — Не волнуйся, кушай.

Леви старался удержать строгий взгляд, но желание ощутить на языке приятную сладость было слишком сильно. Кушель с умилением смотрела как малыш с сомнением глядит на половину пряника.

— Я оставлю на завтра. Можно?

«Я к экономии пришла лет в десять», — отмечает мимоходом Кушель.

— Можно, — ласково гладит его по голове. — Ты всухомятку всё умял. Чай-то попей.

Леви кивнул. Он аккуратно завернул остатки пряника в платок и взялся за чашку.

То, как Леви держал чашки, кружки, стаканы, было отдельным номером. Он брал не за ручку, а поверх, за края. Пить так было неудобно, Кушель пыталась его переучить, но ребёнок был непреклонен и ей пришлось сдаться.

— Ты расскажешь сегодня сказку?

Кушель прислушалась к себе. Вчера её вырубило, стоило только ощутить тепло Леви под боком.

— Расскажу. О чём ты хочешь услышать?

— О море.

— Тогда давай скорее прибирать и укладываться, — одним глотком допила чай Кушель, поднимаясь с места.

В погоне за новой историей Леви был готов хоть весь Подземный город отдраить до блеска. Хотя Кушель была уверена, что он и без награды это хотел сделать.

Застелили постель и немного подурачились. Леви всё смелее и смелее улыбался с ней, а у неё сердце кровью обливалось каждый раз. Почему-то видеть его улыбку было странно.

— Сказку, — с видом победителя провозгласил Леви, сидя на её животе.

Кушель приглушённо хихикнула. Ребёнок уже не маленький, тяжеловат для неё. Хоть на свой возраст стал выглядеть более-менее.

— Я расскажу тебе о морском народце.

— Морской народ? — Леви уложил подбородок ей на грудь и с интересом заглядывал в глаза.

— Этих существ зовут шелки. Говорят, что раньше они были людьми, но были изгнаны за проступки. Наполовину они люди, а наполовину, — Кушель напустила интригу в голос и резко выдала, — тюлени!

— Кто такие тюлени? — смешливо фыркнул Леви.

— Животные такие, — улыбнулась Кушель. — Живут в морях, не боятся холода, дружелюбны.

— А как они выглядят?

— Я тебе нарисую. Найдём с бабулей Гретой бумагу и я нарисую тебе тюленей.

— И шелки!

— И шелки, — согласилась Кушель.

Она рассказывала о морском народце всё, что помнила. Описала шторм, что может вызвать обиженный шелки, как тёмны суровые воды.

Леви заснул под неспешный рассказ о шубке шелки.

* * *

Кушель смотрит на свою ладонь и обеспокоенно сжимает губы. Не зажило.

Она не помнит как долго заживает эпителий. Сейчас ей кажется, что должен быстрее. Намного быстрее.

Тонкие пальцы метнулись к шее и прижались к сонной артерии. Она прислушалась.

Тук. Тук. Тук.

Сердце билось. Билось ровно, спокойно. Совсем не соответствовало охватившему её волнению.

Понимание на привкус как отчаяние. Тело не заживёт. Она навсегда в таком состоянии. Ни жизнь, ни смерть. Не человек и не мертвец.

Дышать глубоко, чтобы жизнь почувствовать, чтобы не забыть.

Вдох. Выдох.

Как жить, если уже мёртв?

Тук. Тук. Вдох.

Как быть собой, если не знаешь себя?

Тук. Тук. Выдох.

Царапина на ладони не запеклась, не кровоточила. Она просто была. Кушель давит на неё ногтями, вслушиваясь в биение сердца. Больно.

Боль — это жизнь. Если есть боль, значит тело способно воспринимать сигналы о поломке. Должно ли болеть воскресшее тело? А воскресло ли оно?

— Мама, — дёргает её за юбку ребёнок.

Она моргает, возвращаясь в реальность. Леви позвал. На душе стало горько-сладко.

— Что такое, родной? — улыбается непослушными губами Кушель.

— Можно порисовать?

Бумагу нужно экономить. Бумага дорогая в этом месте.

— Конечно, — легко соглашается Кушель.

Есть вещи, что нужны здесь и сейчас.

Леви рисует чёрным угольком их комнату, себя и её. Только две фигуры.

— А где же мама? — шёпотом спрашивает Кушель и боится услышать ответ.

— Вот же ты, — улыбка озаряет лицо ребёнка.

Кушель хочется плакать. Он забывает её. Так не должно быть. Нет.

— А как же мама, что была до меня, солнышко? — мягко напоминает она.

Сейчас она корит себя за то, что взяла имя Кушель. Возможно, Леви бы не начал забывать родную маму. Она не имела права заменять собой настоящую Кушель.

Леви хмурит бровки. Моргает удивлённо-удивлённо и решительно пририсовывает позади неё тень. Она одобрительно кивает, хоть и задаëтся вопросом: кто же на деле пририсован она или Кушель?

— Как оно выглядит? — внезапно поднимает голову от рисунка Леви.

— Кто, родной?

— Солнышко. Ты пела про него и меня так зовëшь, — серые глазки горят детскими любопытством и любознательностью. — Какое оно?

Она проклинает этот город, что отнял у ребëнка солнце. Малыш никогда не видел ночи и дня, свет луны и звëзд.

— Солнце — это оранжевый шар, — рассказывает она. — Говорят, что на солнце живëт огненный кролик, что делает лето жарким.

— Кролик? — удивляется Леви.

— Кролик, — с улыбкой кивает Кушель. — Давай нарисуем?

У Леви решительно загораются глаза.

— И шелки!

— И шелки, — мягко соглашается она.

Они рисуют огненного кролика и лунного ворона, шелки и рыбака, что нашёл её шубку. Они создают столько удивительных вещей, которых никто доселе не видел.

Кушель почти забывает о месте, где им приходится жить, о проблемах, что преследуют их с одержимостью адской своры. Вот только Леви смотрит на чёрно-белое изображение мира на поверхности с таким изумлением, что она не может не помнить.

— А можно сделать другие цвета? — Леви с сомнением смотрит на уголёк в руке.

Кушель вспомнила всё, что можно было использовать как краски. Если найти ягоды, то можно попробовать сделать из мякоти или сока краситель.

— Я подумаю, что можно сделать, малыш, — в очередной раз пообещала она.

Этих обещаний накопилось очень много. Кушель боялась, что выполнить их не хватит сил.

Синяк на спине всё ещё не прошёл.

* * *

Бывший владелец ножа больше не появлялся. Кушель не видела его на улицах, в таверне и облегчённо выдохнула. Приходили к ним конечно наёмники, что разыскивали Олимпию, но Грета мастерски заговаривала им зубы.

— Может забудут о тебе скоро, — сказала она однажды, зажимая зубами самокрутку.

Кушель со старанием работала, не отвечала на флирт работяг, не позволяла зажать себя у бара. Жизнь практически наладилась, да только тянуло на поверхность, подальше от смрада забытых богом улиц, где люди с трудом помнили о человечности и о том, что сами являются людьми.

Она боялась отпускать Леви гулять. Дети на улицах сбивались в банды, грабили, убивали. Это было опасно. У их маленькой семьи один нож на двоих и ни один не умел им пользоваться.

Награда за её поимку манила многих. Радовало, что в городе не было фотоаппаратов, поэтому только устное описание могло её сгубить.

Было тяжело жить и не знать что принесёт завтрашний день. Планов не было. Единственный план был выполнен через несколько дней после воскрешения — побег из борделя.

— Как попасть на поверхность? — Кушель только закончила мыть полы и теперь устало опиралась о барную стойку. — На поверхности хоть что-то есть?

— Конечно есть, — фыркнула Грета. — Если хочешь на поверхность, то тебе нужна справка от чиновника какого. Или начальника полиции.

— Тут есть полиция? — удивлённо подняла голову Кушель, Грета выдавила смешок. — Что смешного?

— Если бы тут была полиция, милочка, то здесь было бы лучше, а в итоге имеем, что имеем, — пожимает плечами Грета, поджигая сигарету. — Но есть у нас отделение. Оно как пропускной пункт на поверхность работает.

— И как получить эту справку? — с надеждой поддалась вперёд Кушель.

— Состоять в банде, иметь много бабла, — перечисляла женщина, надежда Кушель загибалась, как пальцы Греты, — быть перевозчиком контрабанды, быть дилером наркоты…

— Да что это за полиция такая! — рассерженно хлопнула по стойке Кушель и удивлённо посмотрела на ладонь. Царапинки стали меньше?

— Добро пожаловать в реальность, куколка, — хмыкнула Грета. — Это наша доблестная военная полиция, сердце за короля, народ и прочий бред.

— Неужели никто ничего не делает с этим? — нахмурилась Кушель.

— Кому надо было, уже всё сделали, — весело фыркнула Грета. — Взятку взяли, к примеру.

— Грёбанные коррупционеры, — пробормотала Кушель, — нигде с ними сладу нет.

— Иди-ка ты уже домой, — вздохнула Грета. — Ребёнок тебя весь день не видит, а ты ещё и задерживаешься.

— Гонят меня, гонят, — ворчит Кушель, но поднимается и, потягиваясь, идёт на выход.

— Постой, — окликают её уже на крыльце.

Кушель оборачивается. Грета неловко мнётся, но всовывает ей в руки тарелку, завёрнутую в полотенце.

— Остатки пирога. Покорми ребёнка.

— Спасибо, Грета, — сказала закрывшейся двери Кушель.

Идти пришлось быстро. Соблазнительный аромат пирога был достаточно сильным, чтобы дети из местной шайки почуяли его.

«Будто не люди, а звери», — мелькнуло в голове.

Кушель бы поделилась, если бы видела хоть одного ребёнка. Желательно не опасного.

«Бойтесь своих желаний, да?» — невесело усмехнулась Кушель.

В переулке недалеко от её дома сидел ребёнок. Русые волосы спутаны, фигурка сжата, словно что-то болит.

— Ты в порядке? — Кушель остановилась неподалёку. Сочувствие сочувствием, а об осторожности забывать не стоит.

Ребёнок поднял на неё серо-голубые глаза и Кушель поразилась тому голоду, что видела в них. Леви смотрел на еду также, когда они только познакомились.

— Ты один?

Мальчик пошевелил пересохшими губами и выдавил сиплое «нет».

«Только приняли в банду, — поняла Кушель, — и, возможно, за что-то наказали».

Она медленно подошла, остановилась в трёх шагах от мальчика, поставила на землю подарок Греты и отошла обратно, не прерывая зрительного контакта.

— Поешь, — попросила она, мальчик непонимающе на неё посмотрел.

— Почему?..

— Ты — ребёнок, а я — взрослая. Взрослые должны заботиться о детях, — пояснила она.

Мальчик аккуратно подполз к тарелке, приподнял полотенце. Дурманящий аромат выпечки защекотал ноздри. Живот ребёнка громко заурчал.

— Ешь, — кивает на тарелку Кушель и ждёт.

Мальчик мнётся. Есть при незнакомке ему не хочется, но Кушель не может уйти. Ей Грета голову оторвёт, если она тарелку не вернёт.

— Я могу уйти, но ты должен пообещать, что вернёшь мне тарелку с полотенцем, — решается Кушель.

Мальчик пронзительно смотрит на неё своими голубыми глазками и Кушель они кажутся знакомыми.

— Я съем. Сейчас. Подождите, — ребёнок говорил коротко, ему было явно тяжело.

Кушель покорно ждала, пока ребёнок давился едой. Она уже сказала ему не торопиться, но тот не послушал.

Менее чем за три минуты пирога как не бывало. Мальчик отполз обратно. Он больше не выглядел умирающим. Голодал явно не так давно.

Кушель забрала тарелку, заметила отсутствие полотенца, но ничего не сказала. Пусть забирает, не жалко. Видимо, ему нужнее.

— Выживи, пожалуйста, — попросила она перед уходом.

— Зачем? — донеслось вслед.

— Потому что ты был рождён, чтобы жить.

До дома дошла быстро. Почему-то тени перестали пугать. Она поднялась на второй этаж с пустой тарелкой в руках, размышляя над тем как приучить Леви, что помогать людям нужно и вообще мир-дружба-жвачка.

Она постучала, чтобы предупредить, что пришла. Дверь поддалась. Кушель закатила глаза и прошла вперёд, захлопнув за собой.

— Леви, я же просила закрывать дверь, когда ты один. Я понимаю, что тётушка Марта живёт в соседней комнате и ты забыв… — Кушель осеклась. — Что такое, малыш?

Леви был бледен и напуган. Он сидел на диване, не шевелясь, и крепко сжимал крошечными кулачками обивку. Кушель и сама испугалась. Что могло так встревожить ребёнка, что крысу веником на улицу выкинул, и глазом не моргнув?

Серые глазки Леви следили за чем-то за её спиной. Кушель напряглась.

Позади кто-то неприятно ухмыльнулся. Кушель замерла.