Эстер, звёздочка ясная (джен)

На рынке людно и шумно — не протолкнуться, будто весь Лондон стекся сюда в поисках хлеба и зрелищ. Пылят сапоги и копыта, гремят повозки, кричат торговцы… Кого тут только нет! Садовники и кухарки, конюхи и гувернантки, повара из господских домов, учителя из благородных школ…

Покупатели разного чина и звания прохаживаются между прилавками, выбирая овощи и свежую выпечку. Тут же, дурачась и играя, бегают мальчишки. Мужчины курят, женщины хохочут и сплетничают. И только одна из них не говорит ни слова — хмуро сидит в стороне, у задних ворот. Простоволосая, худая, с изможденным лицом и блестящими как в лихорадке голубыми глазами. На руках у нее спит младенец. Всякий раз, как только в неугомонной толпе раздается крик, она вздрагивает и озирается, а потом обращает в небо печальный взгляд.

Остро пахнет травами, копченой рыбой и дешевым пивом. Солнце в зените. Палит так, словно и не собирается садиться.

В воздухе предвестие скорой грозы. Еще чуть-чуть — и на шумный муравейник из людей, лошадей и экипажей хлынет вода. Заглушит все звуки, сотрет все запахи, затопит все желания и надежды. Дождь — единственное спасение от духоты. Но уж если начнется, непременно зарядит на целую неделю, а то и больше. До тех пор, пока отчаявшиеся земледельцы не станут молить Господа о пощаде.

— Берегись! Дождь! — машет руками пожилой господин в пыльном дорожном костюме, когда на прилавки начинают падать первые прохладные капли. Раскаты грома, вспышка молнии… Возникает суета. Корзины, коробки, шляпы и зонты смешиваются в одно пестрое полотно. Гроза набирает силу, охлаждая разгоряченную от солнца рыночную площадь.

Шум дождя и людских голосов прорезает детский плач. У задних ворот, на деревянном ящике для фруктов — ребенок. Один, без матери. Старое потрепанное одеяло вмиг мокреет. Красное от натуги личико морщится, всё сильнее заходится криком младенец, но стихия безразлична. Обрушивается на него, словно это он — причина нестерпимой полуденной жары.

— Ребенок! Чей ребенок? Где мать? Здесь была его мать! — причитают женщины, одна из них раскрывает над младенцем зонт. Вокруг, невзирая на дождь, толпится народ. 

Пожилая дама с крестом на груди и в строгом темном одеянии, окруженная такими же благообразными приятельницами, берет младенца на руки и разворачивает, чтобы поправить сбившиеся пеленки. Увидев над собой незнакомое лицо, обрамленное светлыми локонами, малыш неожиданно затихает.

— Это девочка! — с улыбкой восклицает дама.

Ее товарки ахают и всплескивают руками. Они склоняются над притихшим ребенком, укрывая от дождя, и с упоением разглядывают. Намокшие белокурые волосы вьются колечками, глаза голубые-голубые, почти прозрачные. Чуть вздернутая верхняя губа придает детскому личику насмешливое выражение.

— В святую Магдалину ее! — произносит грубый мужской голос. — В приют для сирот. Там разберутся.

— Чистый ангел, — продолжают умиляться женщины, — звездочка ясная...

Они спешат к экипажу и уже через пару минут покидают опустевший рынок, чтобы доставить несчастную девочку в монастырский приют.

* * *

Каждое утро в приюте святой Магдалины начинается с молитвы. Старшая сестра — суровая монахиня по имени Агата — звонит в колокольчик. Двенадцатилетняя Эстер всегда просыпается первой. Она вскакивает с постели, ступая босыми ногами на холодный каменный пол, и затыкает уши. Как же надоел этот ужасный звук! С назойливым колокольчиком сестры Агаты может сравниться лишь ее скрипучий голос.

В маленькие окна под самым потолком крадется утренний свет. Кажется, вот-вот зальет щедро комнаты, поиграет с волосами и сорочками, наполнит жизнью призрачные фигуры. Но окна слишком высоко, и поэтому внизу, где рядами стоят детские кровати, по-прежнему темно, неуютно и зябко. Как в склепе.

— Покажите мне, какие вы добрые христианки! — то и дело твердит сестра Агата, и, ежась под орлиным взглядом наставницы, девочки послушно встают на колени перед распятием.

Эстер молится прилежнее всех. Она знает, как обвести старшую монахиню вокруг пальца. Маска скорби на лице, заломленные руки, слезы раскаяния… Всего несколько минут театрального представления — и каменное сердце сестры Агаты тает, как воск на огне.

Белокурые кудрявые волосы Эстер, рассыпанные по худеньким плечам, в полумраке комнаты напоминают ангельские крылья, а ее огромные голубые глаза — чистые пруды, в которых тонут самые тяжкие грехи.

— Иисус знает все твои секреты, Эстер, ничто не скроется от его глаз, — любит повторять сестра Агата. — Душа человека — дивный фрукт, снаружи приятный, а внутри полный червей.

Эстер ей не верит. Если бы Иисус знал всё, что у нее внутри, он бы тут же ее наказал, а уж если бы ему стали известны тайны обитателей приюта, весь монастырь давно бы сгорел в адском пламени.

Эстер здесь с младенчества и знает о секретах всё. Они есть у каждого. Липкие от страха, сладкие, как клубничный мармелад на Рождество, и дурно пахнущие, словно немытые тела.

В старом шкафу сестры Агаты хранится большая бутылка бренди, и монахиня частенько прикладывается к ней, чтобы успокоить нервы. Сестра Мария до сих пор влюблена в своего хозяина, у которого до монастыря работала горничной — на досуге она перечитывает его письма. Кухарка Анна съедает половину сладостей, что жертвует детям попечитель приюта мистер Лоуренс. Когда все засыпают, Миранда приходит в кровать к своей подруге Лили, и они до рассвета целуются, трутся друг о друга и тяжело дышат. Маленький Джим постоянно крадет в кухне нож и рисует острым лезвием кровавые узоры на ногах. А его старший брат Оливер и вовсе хочет зарезать сестру Агату и сбежать — он рассказывал об этом мальчишкам на прошлой неделе.

Эстер тоже мечтает сбежать из приюта, вырваться на волю из темного склепа, в котором душно от молитв, поучений и запаха ладана.

— Когда-нибудь найдется опекун, который заберет тебя отсюда, — обещает ей сестра Мария, добрая и приветливая монахиня, единственная из сестер, кого любит Эстер, потому что та никогда не поучает и говорит с ней на равных. Если бы не строгое монашеское облачение, по разговору и манерам сестры Марии можно было бы сказать, что она совершенный ребенок. — Я очень хочу, чтобы у тебя появилась семья, где ты найдешь покой и счастье.

— Пусть вместо опекуна будет принц из вашей сказки, — отвечает Эстер. — Тот, что приплыл за девушкой на корабле. 

— Принц так принц, — соглашается сестра Мария и гладит Эстер по волосам.

Эстер верит в принца с малых лет — гораздо крепче, чем в Иисуса, который глядит на нее с медного распятия и делает вид, что ничего не случилось. По ночам она слышит причудливый шум моря, крики чаек и далекий голос, зовущий ее по имени.

На самом деле Эстер не знает, как выглядит море. Она видела его только на картинке в цветной книжке сестры Марии. Вместо моря в приюте есть лишь купальня с облезлыми, изъеденными грибком стенами, а снаружи, за монастырскими воротами — кривые заборы неизвестных строений, пьяные извозчики и июльское солнце, пахнущее цветами и едва уловимой свободой.

Эстер каждый день ждет своего принца, но его всё нет. Как нет и опекунов. Детей из приюта забирают очень редко — намного чаще привозят новых. Эстер уже и не помнит, когда за кем-то из них приезжали. Кажется, последней была крошка Эми, похожая на измученного чахоткой ангела. Девочку взяли под опеку только потому, что умершая от грудной жабы двоюродная тетка оставила ей в наследство роскошный особняк в Уэльсе. Ангел с русыми косичками радостно сиял и целовал на прощание своих подруг, которые были готовы лопнуть от зависти.

— Почему никто не забирает Эстер? — сокрушалась тогда сестра Мария. — Одно её имя должно приводить в священный восторг. Звездочка ясная! А уж локоны и глаза…

— Эта звездочка сожжет своим светом не одно сердце, помяни мое слово, — процедила в ответ сестра Агата, бросив в сторону Эстер взгляд хищной птицы.

* * *

— Молитва окончена! Все на занятия! — громко кричит сестра Агата, и Эстер вздрагивает от ее противного голоса. Мечты о принце и жизни на воле такие приятные, возвращаться к реальности совсем не хочется. Эстер надевает платье, чувствуя, как желудок сводит от голода. В приюте никогда не бывает завтрака — сестра Агата приучает детей к воздержанию. Придется терпеть до обеда, а это целая вечность. Потому что вместо уроков, которые преподают детям в нормальных школах, здесь можно услышать только отрывки из Нового Завета, притчи о благочестивой жизни и тягучие, как клей, наставления о том, что все должны быть добры друг к другу. Сидеть несколько часов за партами не шелохнувшись, в страхе и трепете — суровое испытание.

— А если я не желаю быть доброй? — нарочно спрашивает заскучавшая от нудных рассказов Эстер, с вызовом глядя в морщинистое лицо сестры Агаты.

— Всех, кто не желает быть добрым, после смерти ждут адские муки, — говорит та и отворачивается, будто Эстер для нее не существует.

Обычно за такую дерзость Эстер наказывают. Ее приводят в кабинет старшей монахини, раздевают догола и бьют по спине влажными розгами. Эстер не плачет, в ее глазах — ни слезинки. Она лишь молча кусает губы и морщится, ощущая, как жжет спину от ударов, как стекает по коже горячая, липкая кровь. После этого Эстер еще несколько дней слышит ужасный звук, который издают розги. Он похож на свист неприкаянного зимнего ветра или на грустные стихи про славную шхуну «Гесперус», что читал им однажды долговязый Чарли, сгоревший два года назад в лихорадке.

* * *

— Смотри, какие у сестры Агаты костлявые руки, — шепчет Миранда, наклонившись к Эстер, а сама гладит под партой ладонь Лили — наверное, думает, что никто не видит.

— А тебе какие нравятся? Ласковые, как у твоей подружки? — ехидно спрашивает Эстер.

Миранда вспыхивает, как сухая листва, ее бледные губы дрожат, она пытается что-то сказать, но, похоже, слова застревают в горле. Эстер молча усмехается. На нее накатывает тошнота, и сейчас она может думать только о еде.

Хорошо, если на обед будет овсянка с патокой, индейка или тыквенный суп. Чаще всего их кормят непрожаренной говядиной и безвкусной крупяной похлебкой. Хотя даже плохой обед в приюте считается развлечением. По пути в столовую можно перекинуться парой слов, а во время приема пищи вовсе не обязательно сидеть смирно, как на уроках сестры Агаты.

Но самое интересное происходит вечером, в «час свободы». Дети собираются вместе в общей гостиной и начинают играть. Они выбирают водящего, а потом дружно прыгают от него на одной ноге, и горе тому, кого он поймает. Позор и насмешки ожидают неуклюжего игрока. Правда, через пару минут о нем забывают — его место занимает другой.

— Хитрец, вдовец и еще мертвец.

Выбирай, кому ходить.

У негодяев есть рабы.

Тебе или мне водить?

Голос у Эстер звонкий, щеки румяные, вздернутая верхняя губа придает ангельскому лицу озорной вид. Она охотно читает стишок, приглашая ребят в игру, но сама почти не играет, а если играет, то никогда не проигрывает.

— Эстер родилась под счастливой звездой, — отдышавшись, объявляет Лили.

— Она и сама звезда, — соглашается маленький Джим, — только всё принца дождаться не может.

Ноги у Джима снова в кровавых полосах. Нежная детская кожа опухает и гноится. Если сестра Агата увидит, ему не поздоровится.

— Какой же ты дурак, Джим, — качает головой Эстер. — Сестра Мария говорит, что можно умереть от инфекции. Нужно срочно обработать раны. Сейчас я тебе помогу. Я знаю, где сестра Агата прячет бренди. 

— К черту твоего принца, Эстер! — с жаром говорит Оливер, наблюдая, как она умело протирает раны его младшему брату. — Давайте сбежим!

— Да! Да! Давайте! — хором восклицают ребята, окружая Эстер.

— Без плана нельзя, — спокойно говорит она. — Нам нужен план. Хотите, чтобы нас забили насмерть? Рассказать вам, какие нежные розги у сестры Агаты?

До окончания «часа свободы» остается не больше пяти минут, и, услышав шаги старшей монахини, заговорщики молча расходятся по комнатам. В глубине коридора визжат простуженные младенцы. Глухо бьёт колокол со двора. После отбоя разговаривать запрещено, и Эстер больше не произносит ни звука. Завтра они с ребятами придумают грандиозный план, который поможет им сбежать из ненавистного приюта.

Она ложится в постель, укрывшись с головой, чтобы не слышать ни монотонного сопения провалившихся в сон соседок, ни приторного шепота Миранды и Лили, ни жалобного воя уличных собак. Погружаясь в дрему, Эстер видит знакомый морской берег, а на горизонте — большой корабль. Всё ближе белые лоскутки парусов, и кто-то родной и близкий зовёт её по имени…

* * *

Мечта о побеге и сказочном принце так и остается мечтой. Проснувшись утром, Эстер и не подозревает, что уже через несколько часов ее жизнь изменится навсегда.

— Девочки, у нас гость! — громче колокола возвещает сестра Агата. — Покажите ему, какие вы добрые христианки. Эстер!

Старшая монахиня выплевывает ее имя, как древнее проклятие. Девочки покорно опускаются на колени спиной к двери, осеняя себя крестным знамением, и только Эстер стоит в оцепенении: увидела призрака — не иначе. Слева от сестры Агаты — почтенный бородатый господин в цилиндре и с тростью, смотрит и улыбается, словно знает их с рождения. Несколько секунд — и вот он уже рядом с Эстер. Глаза у него хитрые, масляные, руки большие и сильные, того и гляди — схватит и задушит в объятиях.

— Эстер, верно? — спрашивает он, кривя в ухмылке рот и обнажая желтые зубы. — Покажись, не бойся!

Она не боится. Что может быть страшнее приюта святой Магдалины? Эстер слабо улыбается в ответ и позволяет господину взять себя за руку. Поняв, в чем дело, девочки начинают причитать, как будто на соседней кровати лежит покойник.

— Прощай, Эстер! — плачут они и машут ей вслед. Но она не оборачивается. Еще чуть-чуть — и у Эстер начнется новая жизнь, где не будет ни набивших оскомину молитв, ни скрипучего голоса сестры Агаты, ни чужих пропахших тлением секретов.

— Я ждала принца, а приехал ты, — доверчиво распахнув глаза, говорит Эстер, когда они с господином садятся в экипаж. От него пахнет духами. Непривычный аромат вызывает легкое головокружение.

— Меня зовут Артур, милая, — смеется господин, прижимая к себе Эстер. — Теперь я твой опекун, а ты — моя звезда. Звездочка путеводная…

— В приюте меня звали звездочкой ясной. А потом били розгами.

Артур треплет Эстер по раскрасневшимся от волнения щекам. Она замирает. Ей приятно и в то же время тревожно. Что скрывает этот сдобренный маслом пронизывающий взгляд?

— Обещаю, что сделаю тебя счастливой без этих монашеских глупостей.

* * *

В доме Артура пахнет алкоголем, сигаретным дымом и вкусной едой. У него много друзей, и они почти каждый вечер устраивают пирушки. Чаще остальных здесь бывает Томасетти. Он промышляет карманными кражами в публичных заведениях Лондона.

Эстер знает, что воровать нехорошо, но она не говорит Томасетти ни слова. Он единственный из всех приятелей опекуна приносит ей игрушки и сладости. Сильнее Томасетти ее балует только сам Артур. Вместо того чтобы отдать Эстер в школу или нанять домашнего учителя, он учит ее другим, более полезным наукам. Одевает, словно куклу, красит лицо и заставляет декламировать вульгарные стихи. За примерное поведение Артур каждый вечер дает Эстер золотую монету, а по воскресеньям позволяет спать до обеда.

— Подойди, милая! — Артур притягивает ее к себе, сверкая пьяными глазами. — Как же ты хороша в этом платье!

От него разит бренди и несвежим бельем. Эстер морщится, с трудом подавляя тошноту. Приютские запахи преследуют ее повсюду. Мечты о свободной жизни растворились, как предрассветное марево в солнечных лучах.

— Пусти! — вырывается Эстер, и Артур нехотя ослабляет хватку.

— Приберегу тебя на черный день, — заливается он смехом. — Лакомый кусочек!

Эстер краснеет от его слов. Она знает, о чем он думает и что ее ждет. Этим занимались Миранда и Лили. Только у мужчины и женщины всё гораздо страшнее.

Худенькие плечи дрожат. Из старинного зеркала огромными голубыми глазами смотрит взъерошенный птенец, выпавший из гнезда. Разноцветные юбки, алый бант, вплетенный в длинные белокурые волосы, ярко накрашенные губы… Что за странная девочка? Сирота из монастырского приюта или артистка лондонского кабаре? 

— Ну, не реви! — придя в себя, произносит Артур. — Лучше расскажи мне про славную шхуну «Гесперус». 

— Я не знаю, — чуть слышно отзывается Эстер, глотая соленые слезы. — Я только про хитреца и мертвеца могу.

— Врешь! Всё ты знаешь, если постараешься. Публика тебя на руках носить будет. Ну, давай!

Эстер душит обида, но она превозмогает себя. Смахнув слезы с нарумяненных щек, набирает в грудь побольше воздуха и декламирует:

— Славная шхуна «Гесперус»

Вошла в ледяные моря,

И младшую дочь свою старый моряк

Взял в чужие края…

— Умница! — аплодирует Артур, одобрительно кивая. — Ты смышленая девчушка. Вскружишь им головы, даже не поднимая юбки.

Эстер натянуто улыбается, но голубые, почти прозрачные глаза вновь наполняются слезами. Она убегает в свою комнату и плачет навзрыд долго-долго, пока не засыпает на нерасправленной кровати прямо в одежде...

* * *

В кабаре шумно и весело. Из-за кулис видны довольные физиономии завсегдатаев. Они свистят и хохочут, улыбаются и машут руками, подпитывая свое безудержное празднество дорогим французским коньяком.

Эстер в волнении смотрит на освещенную сцену и вдруг чувствует, как руки Артура толкают ее вперед. Яркий свет слепит глаза. Она не в силах разглядеть, кто сидит в зале. Всего одно мгновение — и они перестают существовать.

— Славная шхуна «Гесперус»

Вошла в ледяные моря,

И младшую дочь свою старый моряк

Взял в чужие края.

Голубые глаза, словно льна цветок,

И щеки ярче зари.

Едва распустились на теле ее

Бутоны нежной груди.

И стоял, прислонившись к штурвалу, моряк

И из трубки клубы выпускал,

А ветер то южный, то западный вдруг

Паруса корабля его рвал…

Вместо лиц, отмеченных печатью похоти, Эстер видит море, а за горизонтом — долгожданный корабль. Он мчится ей навстречу, рассекая волны. Эстер вдыхает соленый морской воздух и слышит, как кто-то родной и близкий зовет ее по имени...