Водяная роза (джен)

Я коротал время в ожидании поезда. Опоздал на пересадку и застрял на промежуточной станции самым нелепым образом. Маленький городок, кругом горы — не из тех, что подавляют своим величием, но посолиднее, чем холмы-переростки в моих родных краях. На станции кафе, газетный киоск (но он еще закрыт), через дорогу магазин (тоже закрыт) и крохотная площадь. Все, за исключением гор, очень маленькое. Сам городок был мил и наряден, как затейливая, но без вычурности табакерка. Я бывал здесь раньше, почему-то всегда весной, и видел его в цвету бесчисленных яблонь и вишен. Но в этот день с утра зарядил дождь — и стер своей равнодушной рукой все вокруг, не разбирая красивое и некрасивое, достойное внимания и бессмысленное. Поэтому я, послонявшись по той части перрона, которая была прикрыта навесом, вернулся под крышу и снова засел в кафе.

Молчаливая, но приветливая женщина за стойкой улыбнулась мне: я был в этот день первым посетителем с самого утра, когда обнаружил, что мой поезд уже ушел, и заходил за своей чашечкой эспрессо уже в третий раз — по-прежнему единственный гость в этом чистом и тихом уголке, который, честное слово, заслуживал большего. Мне было уже немного неловко беспокоить приятную женщину по пустякам, и на этот раз я взял сэндвич, весь в кокетливых рюшах салатного листа, и что-то еще из витрины с выпечкой — не разбирая, показал пальцем на сложно закрученную загогулину из теста (совершенная головоломка — с лимонным кремом внутри, как потом выяснилось). И большую кружку кофе с молоком. Буфетчица была все так же мила, но не потому, что я все это купил, а просто так. Мне еще пришлось разменять крупную купюру, и я ожидал, что вот уж тут она точно заворчит, но она даже тени неудовольствия не выразила и мирно отсчитала мне сдачу.

Я уселся на свое обычное место — думаю, у меня уже было право называть его своим. Еще раз сверился с расписанием поездов и убедился, что проведу здесь не менее часа. Я опаздывал на очень скучную семейную встречу, где обещал непременно быть. Но что я могу поделать, если поезд уже ушел? Моей вины тут нет, это все железные дороги. Я взглянул на часы, понял, что теперь точно не успею вовремя, и настроение мое от этого только улучшилось.

В кафе горел свет, как в школьном классе в хмурый зимний день, и даже тишина была как на уроке, когда ученики старательно пишут проверочную работу, а учительница, воспользовавшись паузой, читает газету. Не самая приятная ситуация, когда ты ученик, но я-то уже взрослый. Мне не надо решать задачки про воду, вылившуюся из бассейна, или писать столбиком иностранные слова. Мне как взрослому дозволено взять паузу и читать газету в этом оазисе света и покоя, где само время словно замерло. Эта забавная мысль принесла мне странное удовлетворение.

Я взял газету, оставленную кем-то на соседнем столике. Позавчерашняя… но какая мне разница? Местные новости, анекдоты — настолько древние, что некоторые могли сойти за новые в наш век с его короткой памятью и рассеянным вниманием. Прогноз погоды простодушно обещал ясное небо и солнце на всю неделю вперед. Мэр объявлял о подготовке к какому-то местному празднику и напоминал о пожарной безопасности в условиях засушливого лета.

От хрупкой загогулины на моей тарелке остались только крошки (и даже они дразняще пахли лимоном), а я успел добраться до страницы со спортивными новостями, когда обнаружил, что в кафе появился еще один посетитель. Мужчина средних лет сидел за столиком наискосок от меня, угрюмо уставившись в маленькую, будто игрушечную чашку черного кофе. Из такой же чашки я пил сегодня такой же кофе уже два раза, и он был превосходен. Значит, угрюмое настроение незнакомца было связано с чем-то другим. Я не слышал, как он вошел, не слышал его разговора с женщиной за стойкой, а он будто не замечал меня. Все это было немного странно, и я задержал на нем взгляд дольше, чем полагалось. Это разрушило всю таинственность. Незнакомец заметил меня, встрепенулся и постарался принять более приветливый вид.

— Погода, а? — он кивнул на окно.

Легкомысленная розовая занавеска отгораживала нас от внешнего мира, но слышно было, как дождь стучит по подоконнику.

— А обещали солнце, — я потряс газетой с наигранным возмущением. — Вот и верь им после этого!

— Сплошное надувательство, — согласился он и снова замолчал, уставившись в свою чашку.

Но мне уже наскучило читать в одиночестве и хотелось поболтать.

— А я вот на поезд опоздал, уже часа два здесь сижу, на улицу носа не высунешь.

— Опоздали на поезд? — он как будто удивился, хотя ничего такого удивительного в моих словах вроде не было. — Так вы здесь… — он помедлил, разглядывая меня с любопытством, — вы, значит, нечаянно?

— Ну да. Застрял вот, жду, когда можно будет уехать. Хотел прогуляться, а там льет как из ведра.

— Ах вон оно что!

Мне так и казалось, что он вот-вот удивленно присвистнет, но он лишь добавил:

— А я думал, вы специально на праздник.

— Так праздник уже сегодня? Погода, гм, не очень-то праздничная.

— О, это им все равно.

Хлопнула дверь, и мы дружно обернулись, но это была всего лишь буфетчица, которая появилась из помещения за стойкой. Она принесла еще один поднос, горячо дышащий ванилью, и принялась пристраивать его на прилавке. Я вдруг подумал: для кого все это великолепие — аккуратные сэндвичи, ровные ряды румяного печенья, охапки пышных пирожных? За целое утро лишь два посетителя, из которых один оказался здесь по чистейшей случайности, а второй, по-видимому, не может похвастаться хорошим аппетитом.

— А что, здесь принято отмечать праздник в семейном кругу? — спросил я. — Похоже, все сидят по домам. Даже на станции, я смотрю, как-то безлюдно.

— В этот день всегда так, — сказал он. — Все поезда отменяются.

— То есть как это? А в расписании…

— Нет-нет, расписание тоже отменяется. Вы просто не здешний, поэтому не знаете. Сегодня нельзя ни приехать, ни уехать.

— Вы что-то путаете. Я приехал два часа назад. Совершенно точно.

— Вот это-то и странно, — он нахмурился, потом вдруг улыбнулся. — А кроме вас кто-нибудь сошел на этой станции?

— Не припомню. Впрочем, нет, кажется, я был один.

— Тогда понятно. С одинокими путешественниками такое иногда случается. Ладно, это ничего. Хорошо, что я вас увидел. Я помогу вам уехать.

— Позвольте, но… Я и сам прекрасно справлюсь.

Наш странный разговор и смешил меня, и раздражал, и я уже был не рад, что затеял его. Мой собеседник, словно угадав, о чем я думаю, замолчал и снова принялся высматривать что-то в молчаливой черноте кофейной чашки. Я попытался взяться за чтение газеты, но приятное ощущение уюта и покоя уже ушло. К тому же чудаковатый незнакомец время от времени поглядывал в мою сторону, но смотрел при этом будто сквозь меня, на что-то за моей спиной… нет, чуть выше моего левого уха… Да что за черт! Я с неудовольствием свернул газету и собрался вставать, но он вдруг снова заговорил.

— Простите, я вас, кажется, побеспокоил? Я просто смотрю на картину, вон там, за вами.

Я оглянулся. За моей спиной на стене и впрямь висела небольшая картина. Она действительно притягивала внимание, и я удивился, что не заметил ее сразу.

Это был портрет девушки или молодой женщины. Портрет, кажется, незавершенный, как этюд к какому-то будущему полотну. Такие этюды почти всегда интереснее, чем законченная работа, неизбежно слащавая и тяжеловесная. А здесь так верно и живо все передано — блеск прозрачных глаз и игра тени на белой коже. Длинные темные волосы и светлое платье не выписаны до конца, и очертания фигуры лишь угадываются… И можно много времени провести вот так, пытаясь разглядеть то, что ускользает от взгляда, но не отпускает его. Странный выбор картины для буфета на провинциальной железнодорожной станции. Впрочем, владелец кафе вряд ли об этом задумывался — повесил, видимо, что подвернулось под руку, как это обычно бывает. Но я бы на его месте оставил этот портрет себе. Да еще не всякому бы позволял любоваться.

— Не ожидаешь такое увидеть в привокзальном буфете, да? — спросил мой собеседник, дождавшись, пока я составлю свое мнение о картине.

Я даже вздрогнул — он снова как будто прочитал мои мысли. Впрочем, угадать их было нетрудно.

— Я просил хозяина продать ее мне, — продолжал он. — Большие деньги предлагал. А он уперся и ни в какую. Только посмотреть позволил, но там ни подписи, ничего.

— Интересуетесь искусством? — я понимающе кивнул. Незнакомец уже не казался мне особенно странным. Ну, то есть для историка искусства или антиквара, или кто он там… они же все слегка не в себе. — А хозяин, значит, тоже ценитель прекрасного.

— Нет, — он досадливо поморщился. — Не в этом дело. Просто я знаю, кто здесь изображен. Непонятно только, кто мог эту картину написать и как она здесь оказалась.

Я снова посмотрел на портрет. Удивительное дело, теперь бледное лицо девушки было словно согрето легким, едва различимым румянцем, какой увидишь разве что в сердцевине полураскрытого белого цветка. Словно она слышала разговор и была не то смущена, не то польщена нашим вниманием.

— Это какая-нибудь известная личность?

Он молча покачал головой.

— Значит, ваша знакомая.

— Знакомая? — он усмехнулся. — Можно и так сказать. Да, знакомая. Я… я однажды потерял ее, потом разыскивал долгие годы, и все, что мне удалось найти — вот этот портрет.

Он снова замолчал, но я чувствовал, как в нем, будто птичка в клетке, бьется и ищет выхода на свободу какая-то история — хотелось надеяться, что занимательная.

— Расскажите, — предложил я напрямую, и его лицо так и озарилось радостью.

— Только это долго, — промямлил он виновато и испуганно глянул на меня, опасаясь, что я откажусь.

— Да у меня поезд только через час, — напомнил я. — За час-то управитесь?

— Да, я… конечно.

Он пересел к моему столику и начал свой рассказ, то и дело поглядывая на портрет над моим левым ухом, будто обращался не столько ко мне, сколько к девушке в белом.

— Я впервые оказался здесь несколько лет назад. Был тут проездом — читал лекцию в другом городе, добирался с пересадкой. Ну, почти как и вы. И тоже задержался, упустил своей поезд, пришлось заночевать. А назавтра оказалось, что поезда проходят мимо не останавливаясь, потому что это особенный день — праздник середины лета. День, когда отсюда нельзя уехать. Нет-нет, вы не беспокойтесь. Вам каким-то образом удалось сойти на станции, такое изредка случается, а значит, уехать тоже сможете. Я вам помогу, если понадобится, я ведь пообещал.

Итак, был праздник, как и сегодня. Вас удивляет, что местные жители не высыпали на улицы, и на площади нет ярмарки с каруселями и сахарной ватой, и никто не обещает фейерверков? Я тоже удивлялся, пока кружил по городу, и некому было мне объяснить, что происходит и чем я рискую. Видите ли, в этот день все, у кого есть домашний очаг, собираются в кругу близких. У кого нет семьи, те идут в знакомые дома, чтобы провести там весь день до вечера, но идут по двое, по трое или целыми компаниями. В одиночку нельзя. Еще готовят такие особые пирожные, как бишь они называются… ну вон, в витрине, видите? Значит, собираются дома, пьют кофе со сладостями и слушают пение за окнами. В этот день город не принадлежит людям, он отдан… им. Тем, кто жил здесь в стародавние времена, задолго до людей, задолго до того, как здесь возникла первая деревушка, разросшаяся потом до нынешних своих пределов. Пришлось потесниться, но здешние жители — мирные работяги, никогда не вступали в спор с теми, кому когда-то эта земля принадлежала безраздельно, и оба народа научились жить в согласии. Только раз в году, в долгий летний день, прежние обитатели этого места снова получают его в свое распоряжение. Они принимают человеческий облик, выходят на улицы города и ведут себя совсем как люди — им это в диковинку, и они очень веселятся. Ну, понимаете, как веселимся мы на маскараде, изображая из себя тех, кем не являемся. И они так веселятся, что могут подстроить какую-нибудь шутку над человеком, который подвернется им по пути. Компании они не трогают, но кто идет один — тот как бы сам выражает свою готовность поиграть с ними и стать мишенью для их каверз… Да-да, находятся ведь и такие, отдельные смельчаки, чаще молодежь, но иногда и люди постарше, из тех, кто в юности был слишком серьезен, а теперь сожалеет об этом. Выходят на поиски приключений, и рассказов об этом хватает потом на целый год. Некоторые, впрочем, предпочитают отмалчиваться. Шутка не будет злой, но может оказаться опасной — они ведь не очень понимают, как надо с нами, с людьми.

Я никаких шуток не хотел. Я был из тех, кто в молодости серьезен не по годам и не одобряет всякие глупости. Все получилось случайно. Я просто не знал. Бродил по городу, дивясь его пустоте. Иногда мне слышалось пение, и я пытался отыскать источник звука, но это мне ни разу не удалось. Наверное, я выглядел совсем уж остолопом, и они поначалу сами избегали меня.

Городок этот, как вы сами видите, совсем небольшой, заблудиться негде. Однако у меня будто что-то помутилось в голове, и я запутался в переплетениях безлюдных улочек, которые вдруг стали все похожи друг на друга. Я все пытался уйти от площади с фонтаном — и каждый раз против воли снова возвращался к ней. День тогда был солнечный, и я подходил к фонтану, чтобы плеснуть воды в горящее лицо. Вода там была чистейшая, как слеза. Это местная гордость, знаете, да? Горные реки и все такое. Так вот, и в фонтане вода была как хрусталь, только на поверхности плавал сухой листик. И когда я спустя четверть часа снова подошел к этому фонтану, все было точно так же: тот же листик покачивался перед глазами и сам собой подворачивался под руку. Я хотел убрать его, но он вдруг выскользнул из моих пальцев, будто живой… И превратился в рыбку! В самую настоящую золотую рыбку, с хвостиком и прозрачными плавниками. Я некоторое время наблюдал за тем, как она плавает в плошке фонтана — самым спокойным образом, будто так и надо. Я готов был поклясться, что не ошибся: я не мог перепутать безжизненный древесный лист с юркой рыбкой. Превращение действительно произошло на моих глазах.

Я вернулся на площадь и в третий раз, уже понимая, что происходит что-то неладное. Дело было к полудню, я взмок от пота после бессмысленного кружения по улицам, и снова устремился к фонтану. Рыбки там не было, только чистая и прозрачная до самого дна вода, не встревоженная даже легким ветерком. Я засучил рукава и погрузил ладони в освежающую прохладу, собираясь побрызгать себе на лицо… но вдруг ощутил, как мои пальцы сдавило уверенное, хотя и не очень сильное рукопожатие. Да-да, именно так! В чистейшей хрустальной воде кто-то невидимый взял меня за руку, я чувствовал его ладонь… знаете, когда тебе сотни раз в жизни пожимали руку, это трудно с чем-то перепутать. Я рванулся прочь — к счастью, неведомая сила не собиралась меня удерживать — и припустил бегом подальше от этого проклятого фонтана.

В городе царили все те же пустота и тишина. Несколько раз я слышал шаги, отчетливые шаги на булыжной мостовой, чьи-то крепкие башмаки стучали по камням, но когда я оборачивался на этот звук, то никого не видел. Зато на каком-то перекрестке ко мне привязался большущий заяц. Я вздрогнул от неожиданности, заметив его, но он выглядел совершенно безобидным. Я притопнул на него ногой, но он лишь бесшумно запрыгал вокруг меня, словно приглашая поиграть в догонялки. Мне долго не удавалось от него отделаться: он не меньше часа следовал за мной по пятам, пока его не окликнул с макушки старой липы бесплотный голос. Тогда заяц, сделав еще пару гигантских прыжков вокруг меня, ускакал к той липе — и взбежал вверх по ее стволу, будто белка, после чего бесследно исчез среди веток.

Тут я решил, что с меня достаточно, и зашагал по дороге, которая, как мне показалось, должна была вывести меня вон из этого обезумевшего в отсутствие людей города.

Хотя и не с первой попытки, но я все же выбрался из путаницы улиц и перевел дыхание в тихой зеленой роще, которая будто ластилась, подбираясь к окраинам города и вплотную обступая разрозненные домики на берегу реки. Да, река… я почему-то обрадовался, увидев ее. В ней было что-то надежное, она не изменила своего русла, от нее веяло трезвой чистотой, и свежий ветерок напоил прохладой мое разгоряченное тело. Я спустился к самой воде и некоторое время бездумно наблюдал за ее движением и колыханием сочной зеленой травы на берегу. Я сидел так, видимо, довольно долго и не заметил, как заснул.

Очнулся я уже в темноте. Вернее, не так. Стемнело, пока я спал, а проснулся я оттого, что взошла луна — выкатилась из-за горы и повисла, такая огромная и совсем близкая, разглядывая меня, валявшегося на берегу в сонном оцепенении, с бесстыдным любопытством. В траве трещали кузнечики, а больше ничего не нарушало душистую тишину. Я уселся, покрутил руками и ногами, разминая мышцы, подождал, пока в голове прояснится, и стал размышлять, что мне делать дальше. Разумнее всего было бы дождаться утра прямо здесь, но спать мне совсем не хотелось. Луна сияла, сбивая меня с толку и путая мысли. Я опустил взгляд: белая дорожка тянулась по реке, будто источаемый луной свет был осязаем и оставлял след там, где она прокатилась. Вода была совсем спокойной, и я вдруг заметил на ее поверхности крупный цветок. Днем его там не было. Ах да, он же, наверное, из тех цветов, что показываются только по ночам. Ажурная чашечка из белых листьев, и будто зеленые ладони поддерживают ее с двух сторон, оберегая от чернильной тьмы.

Водяная роза. Не знаю, почему я сразу дал ей такое имя в своих мыслях. Вы назвали бы этот же цветок иначе, но… но вы ведь его не видели. А я видел, и сразу понял, что это она — водяная роза.

Некоторое время я смотрел на нее, и чем дольше смотрел, тем больше убеждался, что это не цветок. Это что-то другое, оно только притворяется цветком. Безумная мысль? Да, но со мной за день произошло столько странных вещей, что я и сам, кажется, сделался немного странен.

Итак, водяная роза сияла в свете луны прямо передо мной. Ей в этом ее ослепительном великолепии не было до меня никакого дела. Мне бы радоваться этому, после всего, что со мной произошло, но меня взяла необъяснимая досада, а затем захотелось непременно добраться до нее и посмотреть поближе. Река, как мне думалось, в этом месте неглубока. А если даже там настоящая глубина — что с того? Я отлично плаваю.

Я все-таки не настолько обезумел, чтобы лезть в воду прямо в одежде, но пока раздевался и примеривался, где удобнее спуститься, мой цветок вдруг исчез. Это меня рассердило, но не обескуражило. Почему-то я знал, что водяная роза никуда не делась. Я ощущал ее присутствие, я чувствовал ее жемчужное сияние… Словно в награду за эту мою уверенность она вновь показалась мне — в другом месте, но на этот раз даже будто бы поближе. Отлично, теперь добраться до нее будет совсем просто! Я сложил одежду с преувеличенной аккуратностью, словно пытался таким образом убедить себя, что я не сошел с ума и действую как здравомыслящий человек, у которого все спланировано. И вошел в воду.

Как уже было сказано, я неплохой пловец, в студенческие годы выигрывал соревнования. Меня не страшили ни глубина, ни темнота, ни холод горной реки. Но меня ожидало нечто совсем другое, и поплыть, привычно рассекая воду руками, мне не удалось. Как бы это объяснить? Да вот попробуйте переплыть по воздуху хотя бы свою комнату — и поймете.

Я не тонул. Я падал. Летел вниз, и ветер свистел в ушах, а вокруг роились серебряные искры, будто меня со всех сторон обступило кипящее звездное небо. Это длилось долго… или мне только показалось так? Но даже если мой полет продолжался всего несколько секунд, этой высоты было бы достаточно, чтобы падение вышло если не смертельным, то болезненным. Однако когда оно закончилось, я почувствовал лишь что-то мягкое и упругое вокруг себя — будто просто опустился на подушки собственной кровати.

Жадно хватая воздух ртом, я ощупал себя и огляделся. Что за наваждение? Я лежал все на том же берегу, на ласковой зеленой траве, поодаль от воды. Да вон и одежда, которую я так бережно сложил и оставил, собираясь отправиться за своей водяной розой. Отдышавшись, я взглянул на реку — белая полоса, нарисованная луной, была пуста: ни цветка, ни хотя бы его плотных круглых листьев.

Зато над ухом у меня вдруг кто-то рассмеялся — легким щекочущим смехом, будто замельтешили серебристые блики на поверхности потревоженной воды. Я хотел вскочить и обернуться. Ноги меня не держали, и я опять чуть не повалился на траву, но все же успел заметить того, кто смеялся… и мысленно похвалил себя за то, что перед купанием в реке разделся не полностью. Потому что в нескольких шагах от меня сидела прямо на земле девушка в белом платье с изумрудно-зеленой шелковой лентой вместо пояса.

Вы уже догадались, что на портрете именно она, да? Не буду повторять романтические банальности вроде того, что портрет, дескать, не передает в полной мере… Он отражает достаточно. Сами все можете видеть своими глазами. У нее действительно такая кожа — белая, как сливки. И волосы, бесконечно текучие, как река. Русалка? Ундина? Душа лунной ночи или самого этого волшебного места?

Мы разглядывали друг друга с полминуты, она — посмеиваясь, я — пытаясь вспомнить слова хоть какого-нибудь из известных мне языков. «Кто вы?» — спросил я наконец.

А ведь я уже знал ответ и почти не удивился, когда она сказала: «Водяная роза. Вы ведь так меня назвали?»

Чудеса! Мне откуда-то было известно ее имя, а она как будто подслушала мои мысли. Мне должно было стать неуютно от того, что я сижу тут совершенным дураком — полураздетый, ошарашенный, и даже самые мои мысли и сокровенные глубины души видны ей как на ладони. Но мне не было ни досадно, ни неловко, и уж подавно не было страшно. Может, потому что она была так спокойна, и так по-простому сидела на траве, поджав ноги, как это делают обычные девушки, выбравшись на пикник. Ничто в ней не вызывало страха и тревоги, напротив, все манило к себе — и беззащитная белизна шеи, и хрупкость теплых пальцев, которыми она провела по моей руке, стряхивая с нее налипший сор, когда я привстал и потянулся все-таки за одеждой.

Вернув себе приличный вид, я с неуместной серьезностью осведомился, как она здесь оказалась и что вообще происходит под этой обезумевшей луной. Вот тут я и услышал то, что должен был сразу разузнать, прибыв в город: о тех, кто живет в этих краях с давних времен, о празднике середины лета, о том, каких опасностей (не особо страшных) я избежал и как я рисковал (вот теперь уже по-настоящему), сунувшись в воду за повлекшим меня к себе белым цветком.

Потом мы говорили обо мне. Я чувствовал, что ей ничего не стоит заглянуть мне в самое сердце, в потаенные уголки моего разума. Но рассказывая о себе, я будто сам вручал ей ключи от всех дверей и добровольно отдавал себя в ее руки. Оказывается, быть искренним вот так, до конца — большое удовольствие. Раньше мне почему-то не приходило в голову, что так можно.

Мы говорили до самого утра. Летом рассвет наступает рано, и времени нам не хватило. Однако на рассвете ей надо было уходить — надолго, на целый год, до следующего праздника. Услышав это, я пришел в отчаяние, но она успокоила меня, пообещав, что если за год я ничего не забуду и приду на это же самое место, она снова покажется мне и, возможно, больше уже не уйдет. Сказав это, она велела мне подождать, а сама спустилась к реке и зачерпнула воды — прямо с брызгами бледнеющего лунного света, они так и засверкали в ее ладонях, словно груда драгоценностей… Да так оно, кажется, и было. Горсть она бросила обратно, а одну светящуюся каплю, отвердевшую, отлившуюся в плоский блестящий кружочек, протянула мне.

Это была монетка, ну или что-то вроде монетки, на одной стороне — надпись неведомыми буквами, на другой — не то цветок с множеством лепестков, не то лучистая звезда. «Сохрани ее, — сказала она, — и принеси мне через год. Я узнаю тебя по ней, а ты узнаешь меня. Но если потеряешь, продашь или обменяешь, не увидимся больше никогда».

На рассвете она ушла, а я, кажется, снова заснул, ну или впал в какое-то забытье и очнулся, когда солнце было уже высоко. Я был голоден, и в голове встрепенулась тревожная мысль, что мне надо поскорее на станцию, чтобы наконец сесть на свой поезд и уехать. Нет, я не забыл все, что со мной произошло, но готов был принять случившееся за сон — поэтичный, но бессмысленный сон, какие иногда случаются в лунную летнюю ночь.

Однако покупая билет на станции, я полез в карман за деньгами — и обнаружил там необычную монетку. Сначала я не придал этому значения. Я, видите ли, много путешествовал тогда, и в карманах у меня скопилась груда разномастной мелочи из разных стран. Уже в поезде я разглядел монету получше и понял, что никогда таких не видел. Почти никогда, если не считать того, что привиделось мне в этом странном сне про водяную розу… Вот она, надпись непонятными буквами, и вот рисунок то ли цветка, то ли звезды.

Кроме того, монета была сделана из особого металла. Она сияла в темноте, она не тускнела от множества моих прикосновений, а я то и дело вертел ее в руках в течение всего следующего года, который показался мне таким безумно долгим... Сон это был или не сон, а только я твердо знал, что в следующий праздник середины лета непременно вернусь сюда, чтобы найти водяную розу и наконец заполучить ее себе навсегда.

Я очень боялся потерять монету. Сначала запирал ее в особом ящике стола, потом стал носить с собой в потайном кармане, опасаясь грабителей, которые могли забраться в дом в мое отсутствие. Но и в кармане она не давала мне покоя, мне все время хотелось достать ее и подержать в руках, чтобы убедиться, что она все еще со мной.

Одержимость не доводит до добра. Лучше бы монета спокойно лежала в ящике стола под замком. Я потерял ее за три дня до намеченной поездки на праздник середины лета. Дела мои тогда не ладились, я пребывал в скверном настроении и, как будто позабыв о терпеливо ожидающем меня чуде, отправился в кабак, чтобы погасить свое раздражение выпивкой. Не знаю, что произошло: может, я просто выронил ее, когда возвращался пьяным домой, может, отдал с другими деньгами, когда рассчитывался с барменом. На другой день я, конечно, попытался отыскать свою монетку, но тщетно, она пропала насовсем.

Уговаривая себя не впадать в отчаяние, я все-таки приехал через три дня на праздник — я ведь ничего не забыл, я по-прежнему хотел найти водяную розу, неужели она откажет мне из-за такой малости, как какая-то глупая монетка?

Разумеется, она мне так и не показалась. Я рассердился и пообещал себе выбросить из головы эту чушь и вернуться к своей нормальной серьезной жизни, какую я вел до той злополучной поездки и встречи с неведомым.

Но я, конечно, снова приехал сюда на следующий год. Я не мог ее забыть, как ни уговаривал себя: подумаешь, просто какая-то капризная красавица, которая вздумала заморочить мне голову. Мало ли я их таких видел, красивых и капризных?

Однако через год я снова был здесь. И вот так приезжаю уже… ну неважно, уже много лет. Но она мне не показывается, а ее собратья лишь смеются надо мной и водят за нос.

Монетку я тоже долго еще потом искал. Даже давал объявления в газетах. Попросил знакомого художника, чтобы нарисовал с моих слов, и расспрашивал — не видел ли кто что-то подобное? Сколько сил на это потратил… Словом, теперь я неплохо разбираюсь в нумизматике, но к цели своих поисков не приблизился ни на шаг. Правда, нашел вот этот портрет, но и он меня ни к чему не привел. Никто даже не помнит, откуда он взялся.

Видимо, она все еще сердится на меня. А может, забыла. Но лучше пусть сердится. Тогда, может, она однажды меня простит и даст мне еще один шанс, и уж теперь я его не упущу. Думаете, глупо, да? Ладно-ладно, неважно. Думайте как хотите. Вы ведь не были на моем месте там, на берегу.

Он умолк. Я тоже молчал, и только дождь за окном сосредоточенно выстукивал какой-то сложный ритмический узор.

Что бы вы сделали, услышав в привокзальном буфете вот такой рассказ? Лично я опасался только, что в награду за эту романтическую историю мой собеседник сейчас попросит угостить его чем-нибудь покрепче кофе. Я бы не отказался, история того заслуживала, но такой прозаический эпилог убил бы все ее обаяние.

Я в замешательстве хотел почему-то посмотреть на женщину за стойкой, будто она могла подсказать мне подходящую реплику. Однако за стойкой снова было пусто — видимо, на подходе следующая партия каких-нибудь булочек или сладких пирожков.

Он, проследив за моим взглядом, многозначительно кивнул:

— Это все для них. Чуть попозже обязательно зайдут за угощением. Они это очень любят. У них ведь ничего такого нет.

— А вы, я вижу, уже прямо накоротке с этими… как вы их…

— Не то чтобы накоротке, — он пожал плечами, то ли не заметив легкой иронии в моем голосе, то ли не желая ее замечать. — Я пытался говорить с ними, но они притворялись, что не понимают. Я, признаться, и вас сначала принял за одного из них, но потом понял, что ошибся. Вы человек.

— В самом деле? Ну что ж, спасибо!

Я засмеялся, и он тоже, но мой смех звучал немного принужденно, а его… мне не хотелось думать, что безумно, но вообще-то именно это я и подумал. И малодушно заторопился на поезд, хотя и не совсем честно было оставлять этого странного субъекта доброй буфетчице.

— Мне пора, — сказал я решительно. — Не хватало только снова опоздать. Я и так уже неприлично задержался.

Он вдруг поднялся из-за стола вслед за мной.

— Погодите, я вас провожу.

— Ну что вы, не стоит.

— Вы ведь, кажется, внимательно меня слушали? Не надо вам ходить одному. Я-то, положим, только того и жду, чтобы попасть в какую-нибудь из их ловушек, а вам это ни к чему.

Я решил, что лучше мне с ним не спорить, и мы вместе двинулись к выходу. Возле газетного киоска я задержался, чтобы купить себе что-нибудь почитать в дорогу, но продавца там по-прежнему не было. Я покрутил головой в надежде, что он появится, заметив интерес к своему товару, и машинально встряхнул в ладони мелочь, которую выгреб из кармана. Она отозвалась веселым звоном, в котором я различил непривычно чистую нотку. Я перевел взгляд на свою ладонь — и замер в изумлении.

В моей руке посреди тусклых потертых монет сиял нежным светом кружок белого металла. Я еще раз встряхнул мелочь — монетка мелькнула искристым всплеском и дзинькнула громче и звонче других. Я не успел заметить, что было на первой ее стороне, но теперь она повернулась ко мне другой и подставила под самые глаза тонкий рисунок — очертания не то изящного цветка, не то лучистой звезды.

— Что это? — прошептал мой странный знакомец, протягивая руку к моей руке, но не решаясь ее коснуться. — Откуда она у вас? Где вы ее взяли?

— Сам не знаю, — ответил я растерянно. — Хотя… ну да, мне ее дала буфетчица. У меня же вообще не было мелочи, и я разменял купюру.

— Что за буфетчица? Где? — он по-прежнему не решался дотронуться до монеты и явно с трудом оторвал от нее взгляд — лишь на мгновение, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Ну, женщина за стойкой. Там, в кафе.

— Женщина? — переспросил он ошеломленно. — Вы там видели женщину?

— Да вы же сами покупали у нее кофе! За стойкой кто, по-вашему, был?

— Хозяин кафе. Да он всегда сам за прилавком стоит, уже много лет. Или он, или его сын. Тут никогда не было никаких женщин.

— Ну… хм, странно. Но знаете, она в любом случае не была похожа на ту вашу фею… водяную розу.

— Ах, неважно, — пробормотал он, — они могут принимать любой облик. Но почему… Почему она отдала ее вам? Почему вам?! — воскликнул он вдруг в таком отчаянии, что я порадовался отсутствию свидетелей. — Если только… может быть, как раз для того, чтобы я ее увидел… Отдайте ее мне! Прошу вас, отдайте! Что хотите взамен? Говорите! Назначьте цену сами. Ну, скорее, прошу вас!

— Да забирайте, — я двумя пальцами выудил монетку из груды денежной мелюзги и протянул ему, не скрывая улыбки. — Вот, держите. Не теряйте больше.

Он крепко сжал ее в кулаке и, несмотря на седину в волосах и печать усталости на бесцветном лице, вдруг стал похож на ребенка, получившего неожиданно дорогой подарок. И в кафе он устремился с истинно мальчишеской прытью, едва протараторив сбивчивые слова благодарности.

Я проводил его взглядом и засмеялся. Какой очаровательный розыгрыш! Особенно меня восхитило, что в нем участвует и добродушная круглолицая буфетчица. Они, должно быть, в сговоре, как бы иначе он узнал, что в кармане у меня оказалась эта монетка — какой-нибудь дешевый сувенир из местного магазинчика для туристов. Нет, правда, очень здорово придумано!

Продолжая тихонько посмеиваться, я вышел на перрон… и застыл, невольно заслонив глаза рукой. Платформу заливало горячее летнее солнце. Но как это может быть? Дождь шел не переставая несколько часов, и еще пять минут назад, когда мы сидели в кафе, вовсю барабанил в окно. А теперь — ни следа непогоды, ни единой самой мелкой лужицы. Ясный и сухой летний день, и платформа полна народу, и вот кто-то спешит мимо меня из здания вокзала с газетой, явно только что купленной в том киоске… который так и не открылся с самого утра!

А главное — на часах над платформой одиннадцать пятнадцать. Я сверился с теми часами, что у меня на руке, они показывали то же время. Значит, прибывающий поезд, чей нос уже показался вдали, — тот самый, на котором я должен ехать… и на который я опоздал! Но как?.. Ведь я не успел на него, и когда заходил в кафе, было уже за полдень, и потом столько времени прошло…

В тот момент я не стал размышлять об этом слишком долго, чтобы не упустить свой поезд во второй раз (да во второй ли? точно ли я опоздал на него сегодня утром?), и поспешил занять свое место в вагоне.

Теперь мне не миновать было скучной встречи, на которую я, получается, успевал как раз вовремя, но думал я, конечно, вовсе не о ней. Я так и эдак вертел в голове произошедшее, пытаясь приладить к нему какое-нибудь вразумительное объяснение, но не преуспел в этом занятии и в конце концов бросил его. Острота моего недоумения постепенно сгладилась, оставив после себя шлейф смутного сожаления. Нет-нет, мне не было жаль той монетки из белого металла, которую я так запросто отдал своему странному собеседнику. Она по праву принадлежала ему. И что бы ни было связано с ней — оно тоже принадлежало не мне… Вот об этом я и жалел немного, пока поезд, мерно покачиваясь, уносил меня прочь от игрушечного городка среди синих гор.