Реквием разбитых сердец (джен)

Тяжёлый сон сходит на нет, отпуская медленно, нехотя и, кажется, откровенно сожалея, что он не может забрать с собой душу Мёрдока и ещё одну частицу его изувеченного собственными усилиями и незваной тьмой тела. Волны бледно-серого сумрака, похожего на табачный дым, что десять минут назад застилал его сознание и пространство света вокруг, уже схлынули, вытягивая из ран последние лучи золотистой энергии. И, вслед за ними, кости превращаются в пыль. Мутный осадок, затрудняя дыхание, продолжает плескаться где-то в лёгких и на периферии, от чего у Мёрдока складывается впечатление, что он всю ночь проспал на дне моря. Ему кажется, он даже чувствует солёный привкус. Однако исчезла боль, всегда приходившая в этом состоянии, с которым он свыкся за последние месяцы до такой степени, что практически перестал обращать на него внимание. Если бы ни обломанные под корень крылья, больно впивающиеся костьми в спину — потому что они, кажется, начали расти внутрь, — ни сквозная рана в сердце и ни каждодневные ночные кошмары с Евангелистом, он бы давным-давно забыл, что раньше жил другой, более осмысленной и радостной жизнью.

Если, конечно, более-менее нормальные периоды жизни между затяжными приступами меланхолии правильно называть радостью; но Медс считал, что это так, поскольку те моменты были лучшими в его жизни. Мёрдока никто не учил воспринимать мир иначе, кроме как через призму полученного им болезненного опыта: из двадцати семи прожитых лет, каждый день — как в осаде. Хотя, следует отметить, с тех пор, как Медс покинул ненавистный отчий дом, реальная опасность угрожала его жизни крайне редко. Только в случае, когда басист нарывался специально, поскольку некоторые поставленные им самим задачи требовали, зачастую, неоправданного риска, а Мёрдок шёл на него всегда. Но то были его собственные решения, перед которыми отступал не только страх, но и здравый смысл. До недавнего времени Мёрдок мог чувствовать себя в полной безопасности, только будучи в полном одиночестве. Он даже спал, запираясь в «Виннибаго», или в своей комнате на несколько замков — неискоренимая привычка с годами грозила превратиться в паранойю; и лишь пару месяцев назад Мёрдоку стало всё равно. С недавних пор жизнь Мёрдока окончательно превратилась в ад, потому что у него отняли всё: духовные крылья, единственного ребёнка, любовь, надежду, будущее, музыку. Медс не держался бы за руины своих воздушных замков, позволив утащить себя в бездну, не смотри оттуда оскаленный лик Евангелиста, похожий на осквернённую икону. Всякий раз, ощущая холодные щупальца Иной в белом балахоне, Мёрдок испытывал настолько сильное отвращение к собственной слабости, что невозможно выразить словами.

Окружающая вселенная, судя по всему, охотилась на него, словно заражённая бешенством хищница, прилагая все мыслимые и немыслимые усилия ради морального и физического уничтожения басиста группы Gorillaz. Если не сразу, так измотав до такой степени, чтобы он добровольно и уверенно отказался от жизни. Но нефилима не так-то легко убить, а кто этим занимался, поплатился уже не раз.

Его крылья больше не были опорой, способной вознести его к небесам — лёгкой и воздушной, но одновременно нерушимой, своей надёжностью способной превзойти структуру алмаза. Те крылья, что некогда представляли собой храм божественного света.

«Моё тело — мой храм, и не надейся, что я позволю тебе распоряжаться здесь и приносить в жертву всё то, что ты пожелаешь!»

Истинный свет, а не то лживое его отражение, столь дорогое Евангелисту, всегда сильнее тьмы: если появляется хотя бы один лучик, он обязательно рассеивает темноту. И даже если это будет очень маленький островок освещённого пространства, с ним ничего не случится, пока у самого источника света не закончилась энергия. Если, конечно, твой собственный разум ни захочет обратить свет во тьму, и тогда божественный дар твоих крыльев ни обернётся проклятием.

Теперь крылья приносили Мёрдоку одни только страдания, врастая в самые сокровенные глубины его сущности, как паразитирующие цветы, не способные выжить без сильного тела своего носителя. Тому, чья личность неотвратимо разрушается от тяжёлой болезни, уже не избавиться от них самостоятельно. Наиболее важно то, что вина за возникновение всех свершившихся перемен лежит не на Евангелисте, не на любые других демонах, а на нём, намеренно обратившем свою силу против себя, наказывая себя за ошибку прежде, чем начал разбираться, совершил ли он её на самом деле, или это была простая случайность. Но теперь уже поздно, и отныне крылья, тяжёлые, как отлитые из свинца кандалы, готовы изнутри проткнуть Мёрдоку грудную клетку.

Тем не менее, он по-прежнему может чувствовать, и понимает, что с ним происходит: если бы замысел твари удался, от Мёрдока Никкалса уже не осталось бы ничего человеческого, а уж связывающего с земным миром — тем более.

«Что, съела?!» — торжествующе произносит он про себя, и открывает глаза. С третьей попытки это, всё-таки, удаётся. Падающий из больших окон утренний свет кажется нестерпимо ярким, но, вместе с тем, ласкает замёрзшую кожу тёплыми поцелуями. Каждый более-менее глубокий вдох отдаётся режущей болью в груди, а кислорода словно бы не хватает.

Напротив себя Медс видит ТуДи, чья голова лежит на его подушке так близко, что они соприкасаются лбами. На лице подростка написано трогательное детское выражение — сильнее всего он похож на мирно спящего десятилетнего мальчика, свернувшегося под одеялом в своей кроватке, а не на вполне взрослого юношу, способного при необходимости прятать свою врождённую ангельскую сущность так глубоко, что даже Мёрдок не может её найти. Вот только завязывать шнурки он пока не умеет.

Внешнее умиротворение контрастирует с крайне неудобной позой: Стюарт сидит на полу, на пропахшем пылью ковре, прижав согнутые в коленях ноги к груди, положив одну руку на них, а вторую — на подушку, и выгнув шею немного назад и в сторону, чтобы из своего положения дотянуться до кровати. Его пальцы по-прежнему крепко сжимают ладонь Мёрдока.

Обрамлённая пушистыми лазурными волосами мордочка ТуДи напоминает о Нудл, укутавшейся в покрывало по самые уши и нежно прижавшей к груди плюшевого кролика; зарывшейся носом в мягкую шерсть игрушки. Видя перед собой скорее её образ, чем подростка, Мёрдок в последнюю секунду ловит себя на желании погладить и этого ребёнка по голове. Но затем он вспоминает, почему они оба оказались здесь — в доме на острове, — и чем прибытие ТуДи следом за главой группы может обернуться. Басист, со всей имеющейся у него силой, толкает парня в плечо; тот вздрагивает, силясь открыть огромные чёрные глаза.

— Ты зачем приехал сюда? Кто тебе позволил?! Пираты тебя уже засекли, и теперь убьют нас обоих, понимаешь ты, или нет?!!

Полусонный после таблеток — и по утрам вообще достаточно долго приходящий в себя, — совершенно не способный разобраться сейчас, в какой ситуации он оказался, что сделал неправильно, и куда попал, ТуДи, благодаря силе выброса адреналина в кровь, успевает вовремя соскочить с кровати и отползти в сторону прежде, чем осознает нахлынувшее чувство страха. Мёрдок резким движением пододвигается к краю постели, схватившись за него отказывающимися сгибаться пальцами. Ни на что иное, кроме как вызвериться на бестолкового ребёнка, у Медса сейчас нет сил. Едва ли эмоциональная реакция способна помочь делу хоть немного, поскольку бледная мордочка Ди становится практически полностью белой, наверняка, не от осознания серьёзного положения, а из-за оскаленных клыков басиста и его губ, покрытых капельками запёкшейся крови.

— Они были здесь? — Жалобно спрашивает подросток, теперь дрожа от ужаса перед невидимым, но демонически опасным врагом.

— Будут, благодаря твоей дырявой башке, в самом ближайшем времени!! Лучше сразу прыгай в океан, потому что когда меня начнут пытать, я не смогу быть уверен, что не проболтаюсь о твоём существовании. Самым умным поступком, который ты можешь совершить в последние часы жизни, будет спасение себя от мук, которые придётся перенести мне. А я постараюсь сделать так, чтобы ни один пират больше не вышел из этого дома.

Мёрдок рассказывал им об этой группировке ещё задолго до гибели Нудл — вскоре после того, как понял, в какую скверную историю он ввязался по собственной неосмотрительности. И даже показал мужской половине команды несколько совершенно эксклюзивных фотографий, которые страшно представить, где, и какими силами Медсу удалось раздобыть. Фото наглядно демонстрировали, что пираты могут сделать с людьми, не выполнившими и не доведшими до логического завершения возложенную на них часть договора, вне зависимости от значимости и ценности предмета сделки. А так же, как наказывали тех, кто элементарно им не нравился и вызывал подозрения, а попасть в немилость мог любой, соприкоснувшийся с группировкой при каких угодно обстоятельствах, даже в самой дальней плоскости. Месть их была страшной и касалась всех членов семей тех, кого намеревались покарать, причём те нередко становились свидетелями садистского ада.

Мёрдок давно выяснил, с какими монстрами имеет дело, потому решил тайно уехать из «Конг Студио» не некогда купленный островок, находящийся далеко в океане — на нейтральной территории и не отмеченный на мировой карте. В дальнейшем, возведённый здесь многоярусный особняк нёс в себе функцию секретной штаб-квартиры, о которой никто не должен был знать; даже члены группы «Гориллаз». Мёрдок не исключал, что в определённый момент ему придётся покинуть свою команду навсегда, поскольку из прошлого по его душу вернуться не одни только демоны, и тогда дальнейшее пребывание вместе поставит под угрозу жизни ребят. Будь Медс с точностью до сотой доли уверен, что собственная гибель поможет спасти обоих друзей теперь, или Нудл тогда, он бы сдался врагам незамедлительно, позволив применить все кровожадные планы к себе одному, либо всадил бы себе пулю в череп. Но никаких гарантий оправданности и полезности подобных действий у басиста не было, поэтому он до сих пор считал себя более полезным в виде живой, способной сражаться и защищать близких людей, боевой единицы. Живой полководец на войне поможет лучше памятника, воздвигнутого ему же, и должного вдохновить сотоварищей на подвиги. Медс предпочёл лично убедиться, что его команда никогда больше не понесёт потери. Но внутренне, на подсознательном уровне, всё равно ненавидел себя за смерть ребёнка, которую не сумел предотвратить. Ненавидел, наверное, почти так же сильно, как и пиратов с корабля-«призрака» BlackCloud. Этого оснащённого по последнему слову военной техники судна, вроде как, не существовало в природе, но миг его появления на горизонте был страшнее, чем если бы там поднялся в небо ядерный гриб. Последствия тоже грозили обратить небольшую частицу мира в горстку пепла в центре радиоактивной зоны.

— Медс, подожди, — ТуДи качает головой, стряхивая последние клочки сонного тумана и понемногу вникая в суть недопонимания, — какие пираты? Они не могли меня засечь, ведь я прибыл сюда вместе с тобой, на том же самом транспорте — в чемодане. Если ты не под наблюдением, значит, и я тоже.

Воцаряется немая сцена. Мёрдок долгим тяжёлым взглядом окидывает парня с ног до головы, не произносит ни слова — в связи с чем Ди не может понять, поверил он, или нет, — и ложится обратно на смятое покрывало. ТуДи неотрывно смотрит на своего товарища, пытаясь придумать, что ему теперь делать, но от одного только внешнего вида становится настолько больно — впору заплакать, и справиться со своими эмоциями мальчик практически не в силах. Медс не может увидеть текущие слёзы, поскольку закрыл рукой глаза от света, но ТуДи приглушает дыхание, чтобы нельзя было даже услышать. Он больше не боится остаться один в доме посреди океана, с покойником в одной комнате — он проследит, чтобы подобной трагедии никогда не произошло, исправит всё, что только можно и нельзя, дабы не винить себя остаток жизни в чьей-то гибели по причине собственной слабости и бездействия. Осознание возникает настолько яркое и отчётливое, что даже взбудораженный разум немного успокаивается, покорно принимая возложенную на него героическую миссию.

— Зачем ты здесь? — Голосом, сохранившим единственную эмоцию отчаяния, спрашивает Мёрдок. — Как будешь выбираться отсюда, когда меня не станет? Путь до острова знаю только я. Даже если свяжешься с кем-нибудь во внешнем мире, они тебя не найдут, потому что ни один радар не засечёт эту точку. Защита лучше, чем на военной базе; вот только от пиратов она не поможет, и если они захотят найти тебя, то найдут. Никто из вас не должен был знать ни про это место, ни про мой уход, но теперь уже ничто не имеет ни малейшего значения. Тебе надоело жить среди нормальных людей, да, Ди? Решил подобрать себе тихую уединённую берлогу, где будет место для одного единственного психопата? По моим стопам идёшь? — Мёрдок как-то нервно, неестественно рассмеялся. Смех быстро перешёл в шумное прерывистое дыхание, перемежающееся какими-то странными хрипами, которые не имели ничего общего с прокуренными лёгкими.

— Именно поэтому я здесь, — тихо и твёрдо возражает ТуДи, приближаясь к кровати, — чтобы не позволить тебе завершить всё тем путём, которым ты планируешь, Медс. А ты хочешь лишить себя жизни не из-за пиратов, которые, якобы будут угрожать мне и Рассу, если мы и дальше останемся все вместе — только лишь из-за чувства вины, тобой придуманной, потому что не можешь смириться. Тебе нужен был виноватый, и, поскольку пираты слишком опасны, чтобы враждовать с ними в открытую, нашел того, кто и ближе всех к причине трагедии — произошедшей по чистой случайности, которую никто не сумел бы предотвратить, — ведь до него «руке правосудия» легче всего дотянуться. Но, самое главное, «его не жалко». Скажешь, я вижу ситуацию в неверном свете?

Парень присаживается на корточки рядом с постелью басиста, всем своим видом показывая, что не намерен прекратить данный разговор и оставить Мёрдока в покое до тех пор, пока тот не примет его точку зрения. Стюарт пытается заглянуть Медсу в лицо, и ответом ему становится полыхающий адским огнём вулканического жерла правый глаз, способный, кажется, моментально воспламенить не только его, но и всю комнату.

— Поговори мне ещё тут, щенок!! — Мёрдок оскаливается не хуже волка. Костяшки пальцев белеют от напряжения, а когти врезаются между переплетёнными нитями покрывала. — Вначале повзрослей, чтобы представлять из себя хоть что-нибудь более солидное, чем детсадовца в штанах на подтяжках, который цветными ручками рисует зайчиков в нотных тетрадях и купается с резиновой уточкой, а потом начинай меня учить! М-мать… — лицо мужчины искажается болью, и он съёживается на кровати, обхватив себя скрещенными руками со всех сторон.

ТуДи едва слышно вздыхает, словно родитель, безуспешно пытающийся найти общий язык со своим ненаглядным чадом, которое не желает его слушать, обороняясь от любых слов так отчаянно, словно в них — ядовитые дротики, а закрывшие уши ладони — это нерушимый щит. Наверное, Стю в данный момент чувствует ту силу и мужество, которыми вооружался Мёрдок, ухаживавший за пролежавшим два года в коме подростком; не обращая никакого внимания на мир, ополчившийся против него.

Если Стюарта запрягут в поезд, под завязку нагруженный проблемами, он всё равно его вытянет, потому что больше некому. Старший брат Рассел — за тридевять земель, и помочь не сумеет, а Мёрдок сейчас не в состоянии отвечать за собственные действия. Должен же кто-то взять ответственность за весь апокалипсис, который здесь творится.

Мёрдок ощущает, как рука ложится ему на плечо, предпринимает попытку её сбросить. Это не так-то просто, когда твой желудок разрезают бритвой изнутри.

— Где у тебя лежат лекарства? И сколько дней назад ты ел в последний раз?

— В третьей комнате от лестницы, на втором этаже посмотри. Вода в бутылке, поищи в сумках. А-а-а-а… Да что же это такое?!

— Держись, я сейчас приду.

Через три минуты подросток возвращается. Беглым взглядом окидывает фронт предстоящих работ, лежащий перед ним в позе эмбриона, но теперь уже без единого звука, только мелко дрожащий от болезненного напряжения. Мёрдок кое-как принимает сидячее положение, вползая спиной на подушку, и судорожно вцепляется в принесённый стакан. ТуДи присаживается на корточки рядом, наблюдая, с каких усилий ему стоит каждый жадный глоток.

— Ты же знаешь, я хочу тебе помочь. Хотя бы просто выйти из состояния, в котором ты сейчас. Однако попытаюсь сделать всё, от меня зависящее, чтобы ты навсегда отказался от мысли, что никому не нужен, и что мы перестанем уважать или любить тебя, уйдём и бросим, если ты совершишь «ошибку». Знаешь, умей я творить чудеса, вообще запретил бы твоим мыслям течь в этом направлении. Но, к сожалению, таких способностей у меня нет, однако в моих силах постараться донести до тебя, Медс, смысл того, что я пытаюсь сказать. Люди не бывают беспрекословно идеальными, они не роботы. И ты тоже живой человек, потому доводить себя до грани, когда начинают отказывать даже разум и здравая логика — неправильно и глупо; это ничего не исправит, лишь ранит твою душу ещё сильнее. В итоге, плохо будет, в первую очередь тебе, а во вторую — тем, кто пытается тебе помочь, но не может понять, какова суть происходящих с тобой перемен, — пользуясь тем, что басист слышит его хотя бы краем уха, и пока не имеет возможности прервать, озвучивает свою мысль ТуДи.

В детстве подросток довольно часто приходил на работу своей мамы, поскольку, время от времени, оставить сына с кем либо не предоставлялось возможным. Мальчик слышал, как медсестра общается с больными в своём отделении и, пускай до сегодняшнего дня полученные навыки ни разу, к счастью, не пригодились, они прочно записались на подкорку. К теперешней несказанной радости ТуДи, она ухаживала за теми, кто имел психологические проблемы, очень близкие к таковым у Мёрдока, и кто оставался в больнице на длительный курс лечения. Сам Стю, конечно, может оказать своему товарищу профессиональную помощь, но действует интуитивно, а доброе сердце ещё никогда не подводило. По крайней мере, он готов приложить все усилия к тому, чтобы отговорить своего непутёвого старшего брата от самоубийственного погружения на дно чёрной дыры, носящей зловещее и зомбирующее имя Депрессия.

— Никто не винит и никогда не винил тебя в ситуации с Нудл, которая не более, чем трагическая случайность; надо быть Господом Богом, чтобы знать, где и когда она могла произойти. Прошу тебя об одном, Медс: прекрати думать, будто ты управляешь вселенной; а когда она не подчиняется твоим приказам, объявлять виноватым себя.

— Попробуй, запрети мне что-нибудь сейчас, Дырчатый! — Шипит жертва своих собственных страхов и внутренних демонов больше для вида, поскольку предыдущая тирада безмерно его удивила. Хотя Мёрдок всё равно бы нашёл, что ответить, не будь его внимание всецело сконцентрировано вокруг эпицентра боли, утихающей настолько медленно, словно она издевается над растерзанным в клочья организмом. Химия не сможет зарастить раны, от которых — басист чувствует, — уже начало распадаться его тело; скорее уж, она убьёт его, как последняя капля в переполненной чаше.

— Не думаю, что в этом есть такая уж необходимость, — ТуДи улыбается, хотя в его обсидиановых глазах легко прочитать волнение.

Мёрдок прячет последние не выраженные эмоции за волной быстро накатывающей апатии. Всепоглощающая усталость топит басиста в себе, и он вновь чувствует себя плохо — точно так же, как и вчера до принятия препарата. Совершенно бесцветным голосом бросив: «Делай, что хочешь», Медс неловко натягивает на себя одеяло и ложится, надеясь погрузиться в спасительные объятия сна. Прекрасно, впрочем, осознавая бессмысленность своей затеи. Тело противно ноет, словно бы пытаясь втянуться само внутрь себя, и создавая тем самым психоделичное ощущение ирреальности происходящего. Ног он практически не чувствует, но все остальные мышцы сводит судорогами. В голове раздаётся отчётливый шум, похожий на постукивание костлявого пальца ангела с чёрными крыльями по колбе песочных часов, плавно и неумолимо отмеряющих оставшиеся секунды его жизни холодными колкими песчинками. Или это сами кости рассыпаются в песок?

Больно… Хватит…

— В таком случае, тебе нужно помыться и поесть.

Запнувшись за собственный плавный ход пессимистичных мыслей, Мёрдок воззрился на ТуДи с совершенно непереводимым в словесный эквивалент выражением лица. У него даже все волосы встали дыбом от неслыханной наглости. Тихо страдать в предсмертном состоянии и, возможно, уснуть раз и навсегда, тоже, почему-то, расхотелось.

— Слушай ты, мать Тереза, когда я это сказал, то не имел в виду «Делай что угодно со мной»! Отстань от больного человека!!

— Мёрдок, ты сейчас похож на скелет из кабинета биологии в моей школе. Весишь, наверное, столько же — как пластмассовый манекен. Ты приехал сюда, чтобы долго и мучительно умирать от голода и обезвоживания, не выходя из-под действия наркотиков до тех пор, пока уже некому будет выходить?

— Нет, — буркнул тот, слабо сопротивляясь и не особенно препятствуя вытаскиванию себя из кровати. С последующими попытками уместиться на узких острых бёдрах вокалиста.

— Тогда, не сочти за наглость, чем ты занимаешься?

В любом другом случае Медс никогда не позволил бы подобного панибратства, но сейчас — впервые за всю долгую жизнь, — ему действительно не хотелось ничего, даже вступать в спор, чтобы непременно его выиграть.

— Вот, я так и знал, — прокомментировал Стюарт то, что ему без лишних усилий удалось встать вместе с обхватившим его спину басистом. По меньшей мере, это было странно, учитывая их разницу в возрасте; пускай Медс ниже на полголовы, в другое время Стю едва ли сумел бы его поднять.

Смена положения из горизонтального на вертикальное произошла слишком быстро, и в затуманенной голове Мёрдока пронеслась одинокая мысль, что из-за Тудиного роста у него развивается боязнь высоты.

Лидер группы Гориллаз, начиная со дня гибели Нудл, с каждой неделей становился всё более похожим на страдающую хронической анорексией мумию. Бледную, едва ли не просвечивающую, с не проходящими иссиня-чёрными кругами под глазами, обозначившими их ещё более ярко, чтобы окончательно превратить в две тёмные дыры в бездну. Оттуда на мир давным-давно смотрело не вполне человеческое существо, чей взгляд большую часть времени казался стеклянным, направленным в пустоту взором игрушки из фильма ужасов, которая просто молча наблюдает за твоими передвижениями и действиями. Чтобы в один прекрасный момент эти неживые стеклянные глаза, вдруг, осветились эмоцией запредельного ужаса, или какого-то болезненного возбуждения, похожего на метания при высокой температуре. Внешне это никак не контрастировало с безучастностью Мёрдока к окружающему миру, но глаза говорили о нём всё, словно эти эмоции готовы были выплеснуться изнутри, как кровь из повреждённой артерии, и это пугало до дрожи. Словно его душа и тело отныне существовали раздельно, как неловко вложенные друг в друга несовместимые детали, больше травмирующие одна другую, чем работающие единым точным механизмом.

ТуДи однажды застал Мёрдока в три часа ночи посреди коридора: в полнейшей темноте, басист стоял на подоконнике — к превеликому счастью, закрытого на оба шпингалета окна, — всматриваясь в непроглядную темень, с которой проливной дождь смыл последние искры золотых звёзд, зеркальные реки асфальта, мутные лампочки фонарей по обеим сторонам позеленевших бронзовых ворот, и замшелые растрескавшиеся надгробия. С выражением лица, которое ТуДи, наверное, не забыть уже никогда — так мог смотреть человек, ведомый на эшафот. Но в позе мужчины читалась та самая гордость и ощущение внутренней силы, с какой на поле боя умирает последний выживший воин, пронзённый мечом насквозь, но успевший вогнать свой клинок в грудь врага по самую рукоять. Теперь он покидает этот мир, с превосходством смотря в лицо сгорающему от ярости врагу. И это сочетание разительным образом контрастировало и с его глазами, переполненными болью до краёв, как кубок ядом, и с ярко выраженной болезнью, и с одеянием, практически отсутствующим.

Мёрдок тогда более всего напоминал жреца, поднявшегося на вершину храма, чтобы приветствовать богопоклонников. Стюарт был откровенно заворожён неожиданным и необычным зрелищем, прежде чем заволноваться, не упадёт ли он с такой высоты, поскольку Медс явно не был в данный момент связан с миром смертных. Но никого снимать не пришлось: услышав шаги, мужчина обернулся к нему; на его лице отразился какой-то детский страх, как перед монстром, в самый неподходящий момент вылезшим из-под кровати. Мёрдок почти бесшумно спрыгнул на пол и скрылся в своей комнате. ТуДи пошёл проверить и, найдя Медса с головой укрывшимся одеялом, решил не беспокоить. Утром, в ответ на осторожный вопрос Стю, Мёрдок честно признался, что ничего не помнит, и, по всей видимости, у него был приступ лунатизма. При этом он как-то неуютно поёжился, и попросил запирать внешнюю дверь его комнаты на ночь — другая и так вела в ванную, а ночные путешествия по студии, где запросто можно было в темноте провалиться сквозь трухлявый паркет в редко посещаемой зоне, откровенно ему не понравились.

Мёрдок даже сумел помыться без посторонней помощи, хотя ноги категорически не держали его, руки — мочалку, а свинцовая, но при том совершенно пустая и затянутая серым туманом голова — в которой почему-то присутствовало звуковое сопровождение, напоминающее ТуДину мелодику*, — клонилась на какую-нибудь неподвижную горизонтальную поверхность. Где желала остаться лежать в тишине, темноте и покое до полного выздоровления всех остальных частей тела, или до того момента, когда ни они, ни она уже не будут столь важны. Но столь малую просьбу никто не пожелал исполнить, и вместо этого сонный, истощивший свои последние силы, разум вначале поливали водой и шампунем, а потом пытались заставить скоординировать слишком много органов тела в пространстве. Но когда Медс вышел из ванной комнаты к сторожившему его под дверями ТуДи, он выглядел значительно лучше, чем до этого. По крайней мере, согрелся, и отчасти перестал чувствовать себя засыхающим кактусом в пустыне; поскольку после поездки до Пластикового пляжа ему не хватило сил даже добраться до воды, хотя пить хотелось страшно. Зато в кармане нашлись искомые лекарства, которые только Мёрдок знал, как использовать не по назначению с «позитивным результатом» для себя.

— Сколько дней ты не ел?

— Пять суток. С тех пор, как сел на пароход. Я решил, что будет безопаснее не выходить из каюты до прибытия сюда.

— Неужели совсем не хотелось?

— Ничуть.

— А не спал, видимо, месяц?

— Какое твоё дело, заботливый ты наш?

— Мёрдок, я же обещал тебе помочь. Как я могу помогать, не зная, что ты успел наделать со своим здоровьем? Ты ведь ничего нам с Расселом не рассказывал.

— Не люблю грузить кого-либо своими проблемами, — нехотя признался басист, отворачиваясь. Ему не хочется вытряхивать ТуДи на голову ворох своих проблем — не только и даже не столько желая сохранить чужую психику, скорее ощущая внутренний дискомфорт от необходимости выворачивать душу наизнанку. Слишком уж часто в его личный внутренний мир вторгались злые силы. И Медс запер эти двери на ржавый кодовый замок, шифр от которого больше не помнит. Однако отвергать помощь, как таковую, теперь, когда им обоим никуда не деться друг от друга, было бы глупым и не плодотворным занятием. — Можешь мне поверить, Ди, я прожил достаточно насыщенную событиями жизнь, чтобы разбираться в устройстве этого дрянного мира получше, чем вы. Оба выросшие в благополучных семьях, и испившие горя в сотню раз меньше чем я. Люди не выживают после тех злоключений, какие происходили со мной на протяжении моего детства и юности, а я выжил. Результат не устраивает ни меня, ни окружающих, хотя с этим ничего не поделать. Нельзя вылечить генетическую болезнь, как нельзя воззвать к душе, которой нет. Возможно, было бы лучше, если бы…

— Нет, не правда! — С жаром возразил ТуДи. — Мы никогда не думали о тебе плохо, чувак! Ты сам на себя наговариваешь. Ты через всё это прошёл, не опуская руки, не отказываясь от своих замыслов, и добился всего, чего хотел. Ни секунды не сомневался, что у тебя хватит сил, мужества и терпения воплотить в реальность все поставленные перед собой цели и любые замыслы. И зная, что твоё сердце говорит тебе правильные вещи. Если не хочешь признавать себя достойной личностью, тогда поверь, хотя бы, мне. Ведь ты же мне веришь, всё-таки?

— Ну да, сердце… оно там точно есть, это даже гаргулья с крыши студии подтвердить может, — скептически хмыкнул Медс, внимательно рассматривая свои ноги, чтобы предупредить их попытку запнуться друг за друга при первом удобном случае. Но почти сразу расплывается в клыкастой улыбке, хитро сверкнув потускневшими от хронической боли глазами. — Восхваляй меня, сколько угодно, Дырчатый, но только не надо обожествлять в духовном плане; оставь сие благое дело на долю моих верных поклонниц. Я, вне всяких сомнений, бог от мира музыки, но напрасно ты пытаешься представить меня святым и образцом для подражания.

— Я тоже далеко не святой и не самая идеальная личность на планете. Но, глядя на меня, этому никто не верит.

Войдя в комнату при поддержке ТуДи — благо, теперь он в состоянии чуть-чуть двигаться, а до спальни ведёт не длинный путь, — Медс сразу же замечает исчезновение с тумбочки начатой упаковки таблеток и полупустой бутыли рома.

— Что, тоже хочешь попробовать? — Криво усмехается басист.

Стю изучающим взглядом пробегает по его лицу, сталкивается с угольно-чёрными глазами, похожими на космические дыры, едва заметно вздыхает, и качает головой.

— И назад не верну, извини. Когда тебе понадобится что-нибудь, скажи мне, я принесу.

«Мыло, верёвку и табуретку» — чуть было не ляпнул Мёрдок, чьё обыкновенно брутальное чувство юмора испортилось окончательно, параллельно с нулевым настроением. Но вовремя одёрнул себя, справедливо рассудив, что это уже слишком, даже для него. ТуДи точно примет его за сумасшедшего. Впрочем, Мёрдок давно перестал верить в свою нормальность — приблизительно в тот момент, когда начал видеть Евангелиста и вести диалоги с порождениями своего разума, стремительно обрастающего плесенью.

Есть он отказывается наотрез — любые ассоциации с едой вызывали ощущения, бесконечно далёкие от приятных и начисто отбивающие зачатки аппетита. Мёрдок был готов поклясться, что почти забыл, зачем нужно тратить время на такие глупости, как приём пищи. Чистый алкоголь его вполне устраивал: от него не болели внутренности — до вчерашнего дня, но тут он просчитался, приняв сразу две таблетки, — и спалось вполне себе неплохо.

Быстро сообразив, что заставлять своего непутёвого товарища бесполезно, ТуДи оставляет его в покое, но через полчаса возвращается в спальню с тарелкой в одной руке и бутербродом в другой. Садится в леопардовое кресло напротив кровати, у противоположной стены, пристраивает на коленях какой-то мужской журнал, найденный в одной из комнат, принимается за еду. Пару минут спустя Мёрдоку надоедает изображать безразличного к суетной жизни смертных каменного идола: взгляд вновь становится осмысленным, и он переводит на ТуДи хмурый взор верховного божества, недовольного малым количеством принесённых во имя него жертв.

— Обеденную зону себе нашёл? Другого места, видимо, в этом доме нет.

Единственное, чем Медс может кинуть в Стю, это подушка, но с ней невероятно жаль расставаться. Тревожить залитую серой мутью, точно аквалангистский шлем Евангелиста, голову тоже не хочется, и басист предпочитает обойтись малой кровью, просверлив лишнюю дырку в приёмном младшем брате. Увы, сила его мысли сегодня не столь велика, и манёвр не приносит успеха.

— Я подумал, что оставаться поближе к тебе, Медс, будет правильнее, — сделав паузу, чтобы дожевать, спокойно отозвался подросток. С трудом пряча улыбку. — Ведь тебе трудно до меня дойти. Лучше я здесь посижу, на всякий случай.

— Вообще-то, я пока ещё не немой, несчастье. И нечего тут мозолить мне глаза, неси жрать! Не появишься через три секунды, отберу твоё, а ты будешь круги нарезать по пляжу, пока не научишься быстро шевелить ластами.

— Есть, шеф, — уголки губ ТуДи, всё же, поднялись вверх.

— Нечего тут ухмыляться! Думаешь, я с тобой в игрушки играю, да?! Мне что, сдохнуть от голода, раз ты так медленно соображаешь, Дырчатый?!

— Ни в коем случае, — невольно вырвалось у Стю ироничное заверение, после чего ему пришлось спешно ретироваться из комнаты под гневное рычание.

Когда ТуДи вернулся, Медс отобрал у него тарелку и, с явным намерением защищать добычу от любых посягательств, отполз на дальний край кровати, и сел к нему спиной.

«Выражение «взрослые люди» — это не про Гориллаз, однозначно»

Удовлетворённый тем, что его план блестяще сработал, Стюарт мысленно похвалил себя и возвратился к прерванной трапезе. Но сосредоточенное сопение в противоположном конце комнаты вскоре натолкнуло подростка на новый повод для беспокойства.

— Слушай, тебе не будет плохо?

— Дырчатый, мне будет хор-рошо. А попробуешь отобр-р-рать тарелку, тогда плохо будет тебе, усёк?

— Куда уж яснее.

ТуДи скидывает тапочки и ложится в большое кресло горизонтально: забросив ноги на правый валик подлокотника, опускает голову и плечи на найденную где-то подушку в расшитой золотым узором наволочке. Ставит раскрытый журнал перед собой, в одно ухо помещает вкладыш наушника.

— На третьем этаже в кабинете есть ноутбук. Свяжись с Расселом по "Скайпу", когда соберёшься. Чел, наверное, уже с ума там сходит, гадая, куда мы подевались. Одного психа в банде вполне достаточно.

— А пираты нас не засекут?

— По зашифрованному каналу — нет. Но и Расс не сможет понять, из какой точки мира он исходит.

— Окей.

Организм, наконец, прекращает попытки поглотить самого себя за неимением пропитания, и внутри распространяется приятное живое тепло, словно бы кто-то развёл огонь в камине давно покинутого дома. Не самое вдохновляющее сравнение, если речь идёт о твоём собственном теле. Однако в связи с этим, пустота в голове практически моментально приобретает оттенок приятного свечения. Напоминающего, как смешиваются на закате цвета раскрашенных солнцем облаков: персиковые, кремовые, клубничные, светло-сиреневые, льдисто-золотые, точно карамельные леденцы. Словно бы туда влили это сияние, как коктейль в пустой бокал; некогда красивый, теперь покрывшийся трещинами и несмываемым налётом густой чёрной тьмы, будто этим сосудом вычерпывали мазут из бездонной скважины, вместо того, чтобы наполнять его амброзией. Но первый же воскресший поток приятных мыслей заставил тьму отступить, щерясь и царапая лапами воздух в бессильной ярости и невозможности добраться до вожделенной жертвы. Бежать из осаждённой ею крепости, поджав хвост, словно бы не она пыталась перегрызть позвоночник ядовитыми зубами вчера ночью. Мёрдок мысленно выдрал её отвратительные щупальца из своей плоти и бросил вслед, пожелав всех благ земных и небесных в наиболее ярких выражениях. Почему-то в присутствии ТуДи на душе у басиста стало значительно спокойнее — вчера он пережил подлинную агонию от своих эмоций, даже не понимая, когда и почему она началась. Но именно прошлой ночью Медс твёрдо уверился, что не доживёт до рассвета. Может, этой мучительно длинной саге и суждено было закончиться триумфом Иной, но в самый неожиданный момент появился ТуДи.

От вкусных мыслей настроение поднимается значительно быстрее, чем от меланхоличного перебирания в голове вариантов, что теперь делать с потерявшей ключевую фигуру группой и своей жизнью, лежащей в руинах, словно пост-апокалиптический мегаполис. Хотя и они, временами, помогали ненадолго отвлечься от гложущего чувство вины, неизменно повторяющихся кошмаров с Евангелистом. Которая с каждым разом протачивала всё более обширную дыру в его защите от самых мрачных, гнетущих и пугающих мыслей. Но сегодня Иная едва ли рискнёт вернуться — она явно впала в ужас и смятение после того, как Мёрдок сумел дать ей отпор. Давить на возможность спасти малышку Нудл она более не сможет, а значит, затаится, и будет вычислять новую брешь, чтобы вгрызться в неё с новой, накопленной силой.

Некоторое время спустя Медс осознает, что не стоило с таким энтузиазмом набрасываться на еду, да ещё и просить у ТуДи добавки, но это будет потом, а сейчас ему, впервые за много дней, уютно и хорошо. Басист и сам не верил в возможность появления в его жизни приятных эмоций, и в данный момент это спокойствие явно даровали силы свыше. Пускай даже он уверен, что боги ненавидят его, как своего самого неудачного отпрыска. Может быть, после отчаянной битвы с демонами, падший ангел всё же заслуживает передышки.

Мерный шум кондиционера, шелест перелистываемых ТуДи страниц, и крики чаек за окном какими-то особенно яркими кусочками реальности выделялись на общем фоне, хотя это далеко не весь диапазон звуков, достигающий ушей Мёрдока. Невидимому якорю всё же удалось вытащить его со дна колодца обратно в реальный мир, где можно услышать жизнь, а не шелест плещущейся тьмы под ногами, готовой поглотить тебя целиком.

Мёрдок из-под наполовину прикрытых век наблюдает, как ТуДи встаёт со своего места, приближается к его постели, внимательно изучает «спящего», затем неслышно выходит из комнаты. Бас-гитаристу не дано знать, что с Расселом они будут обсуждать не как теперь ТуДи попасть домой, но что им делать с Мёрдоком. По возможности не раскрывая ему своих замыслов, ибо проникновение в свою личность он не позволит совершить никому, даже лучшим и единственным друзьям, и даже если это — единственный способ спасения. Медс никогда не считал, что кому-либо следует его спасать, и отвергал чужую помощь, поскольку терпеть не мог быть обязанным. Даже после мелочной услуги с должников, обычно, требуют плату. Все оказавшиеся на счету его жизненного опыта добрые поступки со стороны окружающих, которые можно пересчитать по пальцам одной руки, или прятали за фасадом прелестно выглядящей лжи расчет на непременную выгоду, или банально прикидывались благом, а на деле от них становилось ещё хуже. Мёрдок прекрасно знает, что означает пустить хотя бы единственного человека в свою душу — в детстве он пытался, даже несколько раз, и всё это кончилось сломанным носом и вытравленной до состояния безликой рваной тряпки человеческой души. Имей он возможность вернуться в прошлое, под страхом небесной кары запретил бы себе наивно верить в бескорыстную любовь и доброту.

Люди, чаще всего, волки друг другу, и они живут по законам стаи; но даже твоя собственная, родная стая может изгнать слабейшего собрата, если поймёт, что он становится обузой и неоправданным риском для её выживания. Маленький Мёрдок ещё пытался стать «полезным» — во многом, потому что у него не было выбора, но пару лет он по-настоящему верил в свою нужность, — а потом обозлился, научил себя защищаться от всего, что соприкасалось с его личностью ближе, чем на пушечный выстрел. И ушёл: из стаи и в глухую оборону, поскольку практически всё светлое в этом мире умерло для Медса много-много лет назад.

С некоторых пор Мёрдок понял, что нужен одному единственному существу на этой планете — себе. И так действительно лучше — по крайней мере, никто не вправе осуждать, обвинять, или использовать твой внутренний мир, как бич против тебя же, шантажируя всем, чем только можно. Сейчас подобной властью обладает лишь Евангелист, а уж с нечистью Мёрдок Никкалс и сам как-нибудь справится.

К огромному удовольствию музыканта, в данный момент все неприятные мысли оставили его душу покоиться с миром, позволив, наконец, спокойно поспать.

Когда Мёрдок очнулся после неспешного дрейфа в глубинах океана снов, за окнами уже стемнело. Изображение плывёт перед глазами, словно комната отделена от Медса толщей волнующейся воды, посеребрённой лунным светом. Блики тонких хрустальных лучей танцуют на потолке, создавая реалистичную иллюзию подсвеченной луной поверхности моря. Внутренние ощущения далеки от приятных, и не вполне располагают к приподнятому настроению, однако после пяти суток, проведённых в каюте маленького судёнышка, мужчина ощущает в себе потребность прогуляться на свежем воздухе. Еще немного за закрытыми дверями посреди четырёх стен, и он начнёт испытывать чувство клаустрофобии. Только её не хватает «для полного счастья». Мёрдок скидывает ноги с кровати, держась за спинку, осторожно встаёт, перенося на них вес тела; похоже, конечности уже в состоянии переступать без посторонней помощи. Но у него темнеет в глазах от истощения, и он наклоняется вперёд, перехватив край подоконника, прильнув лбом к прохладному стеклу. В голове стоит звенящая тишина и хрустальная пустота: белая, зыбкая и глубокая, словно бескрайняя снежная равнина. Ни единой мысли, только слабые отголоски чувств извне, и в данный момент это успокаивает, не тревожа ничем лишним. Причиной тому, впрочем, служит явно не передоз, который не мог продлиться двадцать часов. Луна нежно целует Мёрдока в щёку, словно извиняясь за тяжело проведённую ночь, и гладит его покрытую шрамами спину, истосковавшуюся по немного тянущему к земле весу крыльев. В отличие от невидимой цепи, они от рождения принадлежали его телу, как неотъемлемая и чрезвычайно нужная часть.

Зачем он променял их на кандалы?

— Прости, родная, но не сегодня, — шепчет Мёрдок в темноту и прикладывает ладонь к стеклу на уровне лунного луча.

По телу распространяется неприятный озноб, ломящий кости, словно при температуре, но не настолько сильный, чтобы отбить желание прогуляться на природе. Мёрдоку хочется свободы, чистого воздуха и открытого неба — он столько месяцев провёл за решёткой клетки, которую сам для себя выстроил, что пространство за пределами дома само начинает казаться сном. Как и сама жизнь. А Мёрдок Никкалс не привык тратить свои драгоценные дни впустую.

На лице мужчины появляется потусторонняя, расслабленная улыбка. Края его зрения застланы странным синеватым свечением, похожим на туман, под полупрозрачной поверхностью которого вспыхивают сапфировые и платиновые искры, словно суперновые звёзды неизвестной галактики. И это не пугает, это красиво; завораживающее отражение луны в каждом из этих всполохов. Медсу становится смешно от мысли, что нечто неординарное, благодаря Евангелисту, с его телом всё же произошло, и теперь тот самый внутренний космос каким-то оригинальным образом оказался снаружи его головы. Скорее всего, не опасно для жизни — ТуДи круглыми сутками в космосе.

«Тоже мне, астронавт!»

Мёрдок ощупью одевается в полутьме, слишком погружённый в игры своего разума, чтобы тратить время на такие мелочи, как надевание ботинок. Шнурки завязывать неохота, а ТуДи рядом нет.

Свет звёзд виден в антрацитовых глазах; в лёгкие проникает словно бы подёрнутый морозом воздух, чистый и свежий, как первый весенний дождь. Мёрдок ощущает капли влаги на своей коже, прикосновения босых ступней к деревянной поверхности гладко отполированной лестницы, а затем — омываемого всеми ветрами причала. В голове, ведомая шелестом ветра, возникает новая мелодия, отчасти похожая на игравшую в ванной комнате, когда он ещё никак не мог проснуться от голодного оцепенения.

Крыла всегда было два, одно из них — его маленький ангел, а второе — музыка. Отнятого не вернуть, но, вдруг, ещё не всё потеряно? Мы можем изменить многое, пока мы живём, верно?

Ноги больше не болят, и хочется сорваться на бег, но Медс боится поскользнуться на длинном «языке» причала без перил, пересекающем всю южную сторону острова. Когда-то уровень моря располагался выше, но теперь оно плещется у самого основания вбитых деревянных подпор. Кирпично-красные скалы уходят вверх, к точке солнечного зенита, заслоняя ясное око луны. Чайки тёмными изваяниями нахохлились на уступах, среди притулившихся там же высоких худых пальм, похожих на растрёпанные малярные кисти. Особняк остался на утёсе, подле водопада, шумно и вдохновенно рушащегося по ту сторону горного острова, издали похожего на огрызок яблока. Каждый сантиметр пейзажа залит таинственным синим цветом волшебной ночи, и Мёрдок явственно понимает — это не вселенная находится внутри него, а он сам — часть вселенной.

Серебристый, вибрирующий и ажурный, лунный ореол касается согретой объятьями дня земли, чёткой линией очерчивая её контуры, словно картинку для коллажа вырезая из реальности, чтобы забрать в свой возвышенный, небесный мир. Настоящий свет, а не обжигающее белое пламя Иной.

Антрацитовые глаза становятся серыми, серебристыми, наконец, практически заполняются светом до краёв, точно озёра, и видят уже что-то совершенно иное, нежели вышитый поверх наложенных друг на друга полотен неба и воды остров. Четыре стихии: океан, ветер, земля и огонь — твой свет. Твоя частица — самая любимая, дорогая, и нужная этому миру, чтобы он не погиб от вечного космического холода. Не небесные светила делают этот мир ярким, уютным и тёплым, а люди — чувствующие, любящие, верящие, что они нашли свой земной рай. Магия — это что-то намного более простое, чем можно себе представить.

Любовь вечна, любовь свободна.

Давай вольёмся в вечность, я и ты.

«Вечность — это хорошо. В вечности ты всегда будешь со мной, любимая моя»

В башне маяка — высокой, словно стрела, белокаменной, массивной и с гранёным круглым куполом на вершине, — горит единственный огонёк. К нему-то Мёрдок и направляется.

— Привет! — ТуДи поднимает голову от синтезатора, на котором задумчиво и сосредоточенно перебирает клавиши. Рядом в беспорядке лежит несколько альбомных листов, исписанных мириадами рисунков — неотъемлемая часть творческого процесса вокалиста.

У ног ТуДи горит древний, как мир, керосиновый фонарь, найденный на первом этаже этого же здания, и больше всего похожий на атрибут какого-нибудь сказочного гномика.

— Здорова! — Мёрдок допускает появление на своём лице доброй усмешки, более всего похожей на улыбку. Позитив в его душе — крайне редкое, и от того ещё более драгоценное явление. — Чем ты тут занимаешься?

— Ой, я не должен был уходить? Извини, — подросток смущённо опускает взгляд в пол.

— Нет, дело не в этом, мне просто любопытно. Там внизу — скучища: ни выпивки, ни сигарет, ни девочек. Даже телевизор, и тот не работает, собака! Вот я и пришёл сюда.

— Прости, Мёрдок, но первого и второго сегодня я тебе дать не могу, потому что если ты сляжешь окончательно…

— Да пошутил я, не трещи попусту, — отмахнулся басист и присел напротив прямо на пол. — Я не настолько хорошо себя чувствую, чтобы отдыхать на полную катушку. Поэтому третье тоже можешь не искать.

— Я написал мелодию к будущей песне, — ТуДи улыбнулся и его щёки слегка покраснели.

— Сам? В смысле, в одиночку? — Искренне изумился Мёрдок.

Не то, чтобы он настолько не верил в Тудины способности, просто хорошо себе представлял, насколько сложно написать аранжировку самому, на единственном инструменте; тем более, прежде Стю никогда подобным не занимался.

— Да. Я взялся придумывать этот трек ещё дома. За два часа до того, как ты проснулся, проработал оставшиеся мелкие детали.

Ди кладёт перед Мёрдоком нотный листок, на котором не осталось ни единого пустого места от начерченных карандашом рисунков и мелких записей. Буквы полегли во все стороны, словно штакетник после урагана, и намертво приросли друг к другу различными закорючками. Басист сделал вид, что всё это прочитал, хотя даже сами ноты за высокохудожественным словесным этюдом проглядывали едва-едва. ТуДи явно был доволен своей работой. Оставив Мёрдока предаваться активной мозговой деятельности по расшифровке волшебного свитка, он вдохновлённо пошевелил изящными пальцами над чёрно-белыми клавишами, и опустил их на музыкальный инструмент, точно какой-нибудь Бетховен. Медс практически сразу сдался постичь таинства быстрого письма с сокращениями мягким грифелем по измятой бумаге, перемежающегося какими-то невиданными цветами и мистическими символами, не понятными даже ему, хотя в символике разных эпох и современных течений его познания весьма глубоки. Соратники по шифрованию посланий могли бы прочесть превеликое множество татуировок басиста, подобно книге, встреть он их на жизненном пути чаще. Некоторые тщательно вытатуированные рисунки несли в себе глубокий, подчас довольно-таки неожиданный смысл, выполняя службу своеобразных оберегов. От чего именно, известно только самому Мёрдоку. Персональным "любимцем" бас-гитариста был питон, свернувшийся кольцами у него на плечах и держащий в пасти пронзённое полумесяцем кинжала сердце. Но даже со всеми своими способностями, Медс сомневался, где у этого листка с нотами хотя бы верх и низ.

Музыка оказалась неожиданно лёгкой и успокаивающей. Обычно тексты песен писал сам Мёрдок, а ТуДи иногда подправлял их, если ему разрешали. Вопросов о том, как должен звучать очередной текст, практически никогда не возникало, парни очень редко вступали в спор друг с другом, и ещё реже — с Расселом и Нудл. Каждый знал, что он или она играет, когда и где следует настаивать на своей точке зрения, а где лучше прислушаться к более опытному товарищу. Верхом логической музыкальной цепочки, конечно же, всегда оставался Мёрдок, и с важными вопросами обращались к нему. Своё мнение глава группы был готов отстаивать до потери пульса, но в большинстве случаев действительно оказывался правым в отношении того, о чём говорил.

Музыка — единственное, пожалуй, объединяющее звено для четверых абсолютно полярных по характеру, разных по возрасту, людей с совершенно непохожими, даже противоречащим друг другу мировоззрением — истинно нерушимое, крепче, чем будь оно выковано из сотни алмазов; сияющее ярче звёзд во всей вселенной. Наверное, даже попытайся они сломать данное звено самостоятельно, ничего не вышло бы. От дара свыше не отказываются, ведь это неразумно, да и отринуть его, вычеркнуть из своего сердца, словно не пришедшуюся по нраву строчку написанной песни, нельзя, как невозможно запретить появляться чувствам.

— Мне нравится. Ди, ты молодец!

— Спасибо, чувак. Я старался.

— Даже скажу, что здесь всё идеально, и любой дополнительный аккомпанемент будет лишним. А как ты её назовёшь?

— Ну, — Стюарт почесал за ухом, — я думал о Детройте, когда писал мелодию. Мне понравился этот город, когда мы там были.

— Значит, так и оставим. Сегодня я добрый, потому можешь распоряжаться придуманной тобой музыкой, как хочешь. Только если будешь делать что-то ещё, позови меня, хорошо?

Глаза ТуДи осветились таинственным сиянием, преисполненном большей космической магии, чем обычно.

— Отличная идея, Медс! Я так и сделаю. Ты и гитару взял с собой?

— Сразу видно, кто из нас профессиональный музыкант, а кому ещё учиться и учиться, хех! Назови мне хотя бы одного гуру жанра, который расставался со своим инструментом дольше, чем на пару недель. Даже месяц — уже перебор. Вдохновение, мой дорогой, не спрашивает тебя ни о чём, оно просто приходит и всё. Плохо ли тебе, хорошо ли — хоть физически, хоть морально, — пьяный ты, трезвый, дома на диване сидишь, на машине едешь, в самолёте, на лавочке в парке где-нибудь валяешься, на пляже с цыпоньками загораешь, да хоть бы даже в ванную помыться зашёл. В любое время дня и ночи изволь быть готовым, что тебя выкинет из твоего уютного внутреннего мирка, и пошлёт искать инструмент, ручку и бумагу, или диктофон, если с памятью не очень. Если ты — музыкант хороший и ответственный, будешь уделять таким вещам должное внимание, даже если ты уже в постель лёг и собираешься сладенько поспать, — Мёрдок усмехнулся. — Или не поспать, но, в любом случае, чрезвычайно занят, и у тебя вот ни одной свободной минуты. Ну, хорошо, в случае с цыпоньками, момент, конечно, спорный; тут уже выбирать приходится, ничего не попишешь. Нет, можно, конечно, всё игнорировать, но тогда не обессудь, когда интересная идея перегорит, как лампочка, и потом придётся сутками бегать по потолку в ожидании вдохновения, если тебе непременно нужно что-то написать, а сроки поджимают. Муза — дама суровая, но справедливая. С женщиной нужно обращаться подобающим образом: почитать, как императрицу, любить, как богиню, своими поступками убедить её, что это именно ты — мужчина, о котором она всегда мечтала, и больше никто. Тогда она обязательно ответит тебе взаимностью и встанет на твою сторону. В шестнадцать лет пора уже знать прописные истины; если не веришь на слово, испытай на практике. И вообще, учись, пока папка жив и не страдает склерозом.

ТуДи смешливо фыркнул.

— А моешься ты тоже с гитарой? — Не удержался парень.

— Нет, в этом случае я открываю дверь и ору тебе, чтоб доставил мою рубиновую малышку прямиком в джакузи. Нельзя было бросать её одну с двумя оболтусами вроде вас, поэтому мы, разумеется, отправились в путешествие вдвоём. Она бы скрасила моё скоротечное одиночество, а её прекрасный образ не травмировал бы воспоминаниями ваши неокрепшие души…

— Мёрдок, — ТуДи укоризненно качает головой.

— Чего тебе? Не прерывай мои высоко поэтические излияния, я ведь тебе не мешаю философствовать о музыке.

— Слушай, не надо превращать этот прекрасный остров в холм меланхолии. Всё намного лучше, чем ты думаешь.

— Серьёзно? Например?

— Ну, у нас выдалась свободная пара месяцев, сможем отдохнуть от туров.

— Сколько оптимизма в этом ребёнке, я просто поражаюсь! Ещё скажи, что ты хочешь вернуться на сцену, — басист грустно усмехается. — Слава и всенародная любовь обладают способностью утекать сквозь пальцы. Полгода не появляешься на экране, не маячишь у аудитории перед носом, и она благополучно про тебя забывает. Кто-то даже посчитает себя обиженным от того, что любимая группа проигнорировала его возвышенные чувства, и вот так, не говоря ни слова, ушла со сцены в закат. Я прошёл через это всё в молодости. Знаешь, сколько групп я организовывал до вас? Целых шестнадцать штук! И каждая требовала терпения, огромных затрат сил, нервов, времени, и использования умений манипулировать людьми в нашу пользу сверх 150-ого уровня (не подумай ничего плохого). В восемнадцатый раз я подобную карусель не переживу, разве что тебе взяться за это дело.

— Тебе всего-навсего двадцать семь лет!

— Прожил бы ты мои годы, Дырчатый. Это было реалити-шоу на выживание, где человека бросают в пруд к реальным крокодилам, или в яму со скорпионами, а потом смотрят, выберется он оттуда, или нет. Если слишком быстро и не впечатляет, мало драмы, то ещё назад спихнут и потребуют исполнить на бис.

— Не волнуйся, — ТуДи улыбнулся, — больше такого никогда не повторится. Представляю, какие ужасы ты пережил; не спрашивай, откуда именно у меня это понимание, просто чувствую на уровне… подсознания, что ли. В любом случае, мы не дадим тебя в обиду; ни пиратам, ни кому-либо другому. Пусть только попробуют сунуться!

Мёрдок смотрит на худосочного, хрупкого, как тростинка, шестнадцатилетнего мальчишку с бездонными глазами дельфина и слегка вьющимися, пушистыми волосами, делающими его более всего похожим на персонажа аниме давних лет (спасибо Нудл за расширение кругозора), когда всех персонажей намеренно рисовали с кукольной внешностью. И ему становится неудержимо смешно. Однако Медс прекрасно знает, сколь велика внутренняя сила в этом ребёнке: если не физическая, то духовная — вне всяких сомнений. Неизвестно, у кого из них двоих внутренний стержень крепче — Ди без страха покинул дом, ставший для него роднее того, в котором парень родился и провёл детство. Нырнул с головой в неизвестность, как в омут непроглядной тьмы, не ведая, какие хищники его там поджидают — для того лишь, чтобы вытащить со дна давным-давно проклятую, отравленную ядом боли и собственной ненависти душу, лишённую крыльев и навечно скованную в тиски своих грехов, умирающую без солнечного света.

«Нефилимы не живут бескрылыми, они рассыпаются в пепел. Серый, холодный прах созвездий, развеянный космическими ветрами. Если ты родился звездой, тебе уготована её судьба — сгорая в пламени, покинуть этот мир, когда придёт время…

Мои крылья не на этой Земле, я точно знаю»

На самом деле, ТуДи не мог исправить ничего, но пожертвовал всем ради призрачной надежды, которая, как ему казалось, теплилась на фитиле сгоревшей дотла свечи. Когда-то Мёрдок сам поступил точно так же, теряя остатки здравого рассудка в поисках маленькой Нудл.

— Не очень-то воинствуй, ангел-хранитель — на данный момент тут только мы с тобой, так что лучше не привлекать к себе внимание главаря BlackCloud. Отвага — одно из мужских качеств, бесспорно, заслуживающих уважение, но лучше, если мы никогда не столкнёмся с этими пиратами.

— Медс, думаешь, они нас уже ищут? — Стюарт поёжился. Под хрустальным сумеречным куполом от подобных мыслей сразу стало чересчур прохладно, словно бы за его пределами плескался не тёплый океан, а Северный Ледовитый.

— Даже если так, нам ничего не угрожает, пока не выдадим нашего присутствия здесь. Связываться с внешним миром мы можем, но никакие суда или самолёты к острову прибывать не должны. Потому, считай, Дырчатый, теперь мы с тобой отрезаны от всей вселенной, словно Робинзон и Пятница от большой земли. Разве что, с продовольствием и прочими ресурсами у нас дела обстоят более оптимистично — здесь может полгода перекантовываться небольшая армия, так что на двоих, думаю, всего хватит.

— Кстати, я помню один из твоих старых постеров, — ТуДи решает сменить тему.

— И не надо на меня смотреть с таким ехидным намёком в глазах, то была чистейшей воды импровизация ради эпатажа публики!

— Медс, почему ты считаешь, что про нас все забудут? Прошёл всего месяц с тех пор, как мы выступали в последний раз. Мы вдвоём вполне можем написать новый альбом; не важно, когда он выйдет, главное — он будет в наличии, проработанный и готовый к выходу. Вернёмся домой — выпустим.

— Вот за что я всегда любил тебя, Ди, так это за целеустремлённость и самоотверженность. С подобным энтузиазмом люди занимаются дайвингом в море, где полно акул. Не важно, выплывешь, или нет, главное успеть получить максимум удовольствия.

— Не мы такие, жизнь такая, чувак.

Подросток встаёт, обходит подставку с синтезатором, наклоняется и обнимает Мёрдока, к огромному изумлению их обоих. Антрацитово-пепельные глаза расширяются до размеров небольших чёрных лун; шрамы на спине начинают болеть сильнее, но как-то по-иному, с усилием и на полной скорости прогоняя по венам волну золотистого тёплого вещества, похожего на рассеянный в воде солнечный свет. И коктейль, смешанный из эфемерной субстанции с эндарфином, сильнее любого наркотика, потому что этот поток — не химическая кислота, а часть тебя, твоей саднящей на минорной ноте одиночества души, и тела, насквозь пронзённого копьём запертого внутри тоскливого воя. Что бы там не говорила Евангелист, но на этой земле ещё вырастут прекрасные цветы; даже ощетинившиеся иглами, свившиеся в клубок лозы могут расцвести, если не попытаться уничтожить их до того, как придёт время. Золотые, полупрозрачные лепестки теперь льются из ран вместо крови, очищая их магическим светом, чтобы позволить вырасти новым крыльям.

Объятия ТуДи сжимаются сильнее; он словно боится отпустить, продолжает мысленно шептать: «Всё хорошо, мы тебя не бросим».

Не только музыка, но и нечто другое — намного более многогранное, простое и всеобъемлющее, связало четырёх человек настолько глубоко, что невозможно себе представить. И слова заклинания, вызывающего к жизни это обыкновенное чудо, складываются из созвездий на иссиня-чёрном бархате неба у Мёрдока над головой.

Басист протягивает руку, чтобы пройтись парой аккордов по клавишам маленького пианино и вывести ТуДи из перенасыщенного эмоциями транса.

— Эй, Дырчатый, это что такое сейчас было?

— Ничего, я просто очень рад, что с тобой всё в порядке.

— Можно подумать, если бы ты не подержался за меня три минуты, прилетели бы инопланетяне и лазерным лучом телепортировали меня через крышу. В следующий раз предупреждай, иначе может сработать условный рефлекс.

— Какой рефлекс?

— Могу на автомате дать тебе хук с правой, когда пересечёшь границу моего личного пространства. Ну, всё, отпускай. Кстати, ты поесть приготовил? — Никкалс прислушался к своим внутренним ощущениям.

— Я уже поужинал. Подумал, что ты проспишь до утра, и сделал порцию только для себя.

— Хомячил в одиночку, кто бы сомневался! В общем, неси меня обратно, несчастье, сам позабочусь об обеспечении моего организма пропитанием. Какие нечуткие люди вокруг меня собрались, ни уважения, ни сопереживания!

— Медс!

— Ну, я.

— Спасибо.

— А, пустяки. Эта старая моряцкая форма просто завалялась в гардеробе; повезло, что она тебе подошла. Даже когда люди тебя не видят, нельзя выходить на радиовещание в одних трусах, растянутой майке и старых тапках. Ну, мне можно иногда, но тебе нет, категорически: такая чересчур расслабленная обстановка понижает градус ответственности, а наша аудитория ждёт качественную музыку.

— Я немного волнуюсь, такой ответственный день. Представить мой первый сольный альбом, сыгранный на единственном инструменте и написанный по задумкам только из моей головы, где не всё так упорядоченно, продуманно и чётко выверено, как… — парень осёкся, но не смог не расплыться в улыбке, глядя на обернувшегося к нему басиста.

— Давай, давай, продолжай. Репетируй речь перед выступлением, Дырчатый. Не утруждай свой сверх гениальный ум, запоминая, оказывал ли кто-нибудь тебе посильную помощь и поддержку в начинаниях. Какая разница, в самом деле? Слава за впереди идущим, а группа поддержки на заднем плане — кому она нужна, пусть сидит в тенёчке и помалкивает...

Мёрдок со всей искренностью изображает глубокую скорбь и разочарование покинутого всеми, никем не признанного гения. Как ни странно, в этот раз надавить на жалость у него получается. Возможно, потому что, спустя четыре недели, выглядит всенародно любимый Падший ангел по-прежнему неважно. Если к его облику мысленно пририсовать золотой нимб, Медс мог вполне сыграть роль какого-нибудь божественного мессии, несущего тяжкое бремя защиты человечества от тёмных сил — самоотверженно и в одиночку, следствием чего стали серьёзные телесные увечья. В виде синяков на всех участках кожи и шрамов, о природе которых ТуДи оставалось гадать, ощущая при этом лёгкую дрожь от предположений. А так же некоторых других проблем со здоровьем, вызванных вполне успешным планом Медса довести себя до нижней границы волшебного мира под названием Жизнь, но Мёрдок предпочитал не вспоминать о них до очередного проявления симптомов. Он уже сам пожалел о сделанном, хотя некоторая часть всего происходила непреднамеренно, и особую роль во всём сыграли внезапно нагрянувшие Иные. В самую последнюю секунду его вытащили из бездны, но теперь приходится пожинать плоды.

— Медс, спасибо, что помог мне, — перебил его ТуДи.

Мёрдок даже не оборачивается, махнув рукой — дескать, проехали. Синеволосый парень ещё раз окидывает взглядом свою форму, которая нравится ему с каждой минутой всё больше. На нём тельняшка, белые расклешённые брюки, красная косынка на шее и до невозможности красивая капитанская фуражка, сияющая всеми металлическими заклёпками и пуговками так, словно бы их кто-то каждый день натирал до зеркального блеска, а эта одежда не хранилась годами на полке в пыльном шкафу. Единственное, что несколько разбивает единообразие сложившегося образа — серебряный череп прямо по центру, над козырьком головного убора. Каким образом он там оказался, не знал даже Мёрдок, уверивший ТуДи, что не заметил странное дизайнерское излишество, когда её покупал. Череп, судя по его необычной форме, имелся ввиду далеко не человеческий. Медс и Стю почти сошлись во мнении, что он принадлежит инопланетянину, но ТуДи больше понравилась теория с китом, поскольку китов он не любил всеми фибрами своей души. Весь мир единогласно утверждает, что киты — благородные, прекрасные и удивительные существа, против чего Ди не имел никаких возражений. Однако ни перед кем из этих людей, вероятно, огромная чёрная махина не выпрыгивала, разделённая с лодкой ужасающе узенькой полосой воды. После той злосчастной прогулки с родителями на небольшом пароходике в поисках дельфинов, семилетний Стюарт больше никогда не чувствовал себя на море в полной безопасности. Хотя несчастный ребёнок в тот самый момент настолько остолбенел от ужаса, что родители едва ли догадались, какие именно чувства он испытал. Но животными эти близкие контакты с глубоководной фауной не ограничились, и во время просмотра доброго мультика «Пиноккио» ТуДи узнал и на всю жизнь запомнил, что у китов ещё бывают зубы и ужасающе выразительные, почти человеческие глаза…

Таким образом, Стю не имел ничего против ношения на себе символа «смерть китам», даже обожая животных.

Образ Мёрдока перекликается с его собственным, но в наличии имеется ещё капитанский китель и больше позолоченных украшений, что несколько приближало его наряд к стилю «стимпанк», а точнее «сейлпанк» — связанный с небом или морем, кораблями и пиратами. Одним словом, всё символично и красиво. В одной руке басист несёт курительную трубку, а в другой — подзорную трубу; по всей вероятности, для лучшего проникновения колоритным антуражем, потому что наблюдать за ними могут только чайки, белоснежными крыльями разрезающие бирюзовый купол вышины, и рыбы, похожие на отражения птиц в воде. С превеликим интересом рассматривая их обоих, ТуДи восхищался на всём протяжении пути, пока парни поднимались на крышу особняка, где можно поймать самые сильные волны радиосигнала. Может, ему только показалось, но сама обстановка поддерживала торжественность момента. Яркое солнце, играющее бликами на морском серебре, таком пёстром, что невозможно понять, где пробегает рябь по океану, а где его обитатели, сплетаясь шелковистыми хвостами, кружатся в танце. Лучи отразились в каждом кристалле кварца на белоснежном пляже, создавая впечатление, что ночью там прополз огромный морской дракон, рассыпав тысячи чешуек по песку. Пальмы тихо постукивают ветками в стеклянные кубы парящих лоджий особняка, будто бы целиком отлитого из платины, и напоминающего приготовившийся к старту космический корабль с картины художника — ретро-футуриста. Если Мёрдок сам выбирал дизайн, его творческое видение в архитектуре заслуживает уважения. Райский остров окутан пологом благодатной тишины, изолировавший эту землю от внешнего мира, как красивую фигурку внутри стеклянного шара. Встряхни его, и в воздухе закружатся зеркальные пылинки драконьей чешуи и хлопья пенопласта — к сожалению, к берегам маленькой земли часто прибивало мусор, сбрасываемый с проплывающих где-то вдали кораблей, и кто знает, откуда ещё.

Подросток не мог не задать вопрос, пришедший к нему в голову сразу же, стоило им одеться и увидеть себя в зеркале:

— Почему мы никогда не выступали в этих костюмах?

— Ди, ты хочешь, чтобы девушек с наших концертов увозили на машине «Скорой помощи»? Они и так хватаются за сердце, умываясь слезами умиления и восторга, стоит тебе взять первые ноты. Серьёзно, больше народу выживет, если я пробегусь по сцене голым, потому что все успели привыкнуть, чем после того, как выйду красиво одетым мужчиной. Ну, вот, посмотри, как тебе это нравится?

Мёрдок откинул с лица тёмную прядь отросших волос, которые теперь приходилось связывать во внушительный хвост на затылке, встал в профиль и поднял подзорную трубу. Сказать, что он — ещё более загорелый, чем обычно, со своей фирменной улыбкой, показывающей клыки в наиболее выгодном ракурсе, и тёмными, словно ночь, глазами, облачённый в контрастное белое, — не произведёт на женскую аудиторию должного впечатления, было бы самой несправедливой вещью во вселенной. Хотя скрыть за всем этим последствия его болезни не удалось.

— Незабываемое зрелище.

— Вот именно! Лично я не готов к тому, что однажды утром обнаружить на электронной почте пару миллионов писем, в которых будут признания в любви размером с «Войну и мир», и объяснения, почему каждую из фанаток я должен непременно взять в жёны. Даже если я, ты и Расс поделим их поровну и организуем гарем, вакантных мест всё равно кому-то не достанется. Поэтому нет, я предпочитаю остаться холостым богом. Можно было бы выложить моё фото в Instagram — показать тебе, Ди, что я имею в виду, но, леди, боюсь, доберутся даже сюда, раскрыв наше инкогнито на радость пиратской группировке.

Парни вышли на широкую площадку крыши, куда вполне бы могла приземлиться парочка небольших вертолётов. Отсюда открывался потрясающий вид на блестящую сапфирово — лазурную гладь океана до горизонта, хотя количество вероломно скрывающихся под ней китов несколько омрачало вдохновенный пейзаж. Солнечные лучи отразились в бездонных глазах ТуДи, и как будто утонули в них, не оставив бликов на поверхности, но пробудив какие-то таинственные синие искры в глубине. Стоило новоприбывшим оказаться на улице, жара сразу же взялась за них в полную силу. Подросток с некоторым сожалением снял фуражку, опустил ноутбук на стол под козырьком матовой стеклянной крыши.

— Медс, начинаем?

— Само собой, младший помощник! Готовьте для вашего капитана штурвал и скайп, — Мёрдок, не видевший солнца, наверное, полтора месяца, огромным усилием заставил себя выйти из зоны благодатного тепла. — Тысяча чертей, какие-то корабельные крысы испортили сигнал Wi-Fi!

Мёрдок рыкнул и полез куда-то под стол, в поисках кабеля, идущего к установленному на крыше роутеру.

— И хватит ржать, салага, а то пошлю драить палубу зубной щёткой!

— Прости, Мёрдок, я не специально, — ТуДи зажал рот ладонью, продолжая приглушённо хихикать.

— Здорово, парни! — На экране, наконец, появилась улыбающаяся физиономия Рассела.

Сегодня был первый день, когда Медс согласился выйти с ним на видеосвязь. Не то, чтобы он испытывал какие-то угрызения совести по причине своего недавнего поступка, в результате которого ТуДи тоже оказался на краю земли (хотя и они, вероятно, имели место). Басисту не хотелось, чтобы лучший друг увидел его в состоянии ещё худшем, чем за день до отъезда: если все предыдущие месяцы Мёрдок напоминал потустороннюю сущность откуда-то из глубин подземного царства, то за сутки изоляции в корабельной каюте со своими внутренними демонами превратился в ожившего покойника. Каким образом произошла данная метаморфоза, ТуДи не мог понять до сих пор, а Медс категорически отказывался поддерживать разговор на эту тему, сразу же переходя в фазу «Не тронь меня, а то завянешь». В условиях реального боя Стю удалось привести своего товарища в относительно человеческое состояние — с поправкой на то, что мы говорим о Мёрдоке, конечно. Поскольку примерять что-либо человеческое с точки зрения обыкновенных людей на столь неординарную личность — воистину самоубийственное решение для того, кто попытается это сделать.

При виде басиста в объективе камеры, старший братец всей группы сразу посуровел и задал вопрос:

— Мёрдок, ты на себя в зеркало смотрел хотя бы раз? Здесь тоже по вечерам запираешься в комнате и терзаешь гитару так, что сердце кровью обливается, и неизвестно, чем ещё кроме этого занимаясь? Скажи честно, всё равно же узнаю; не у тебя, так у ТуДи.

Мердок страдальчески посмотрел на вокалиста, тряхнул нестриженой головой, и возвёл глаза к небу:

— Рассел, ну что же это такое?! Не начинай заново ту же самую песню! Я в хорошем настроении, перед эфиром, а он тут наводит тоску. Ни в каком ските я не запираюсь, весь остров в моём полном распоряжении, и никто не мешает творческой личности! Между прочим, у нас с Ди вчера мальчишник был. Дырчатый, подтверди!

— Да. Медс сказал, что раз уж мы здесь одни, нужно не упускать уникальную возможность, и оторваться на полную катушку. Видимо, хотел, чтобы я раскрыл ему, где спрятал выпивку, но я не признался.

— Поэтому мы свински напились энергетиками, истратив на такое дело практически все местные запасы. А что было дальше, тебе лучше не знать, Расс! — Заржал Мёрдок.

— Я ничего не помню, — отозвался ТуДи, — кроме одного единственного момента, прежде чем выпал в нирвану и отключился. Медс нашёл какой-то игрушечный электрический кораблик и качался на нём туда-сюда, пока, кажется, не сломал. И кричал нечто неразборчивое, или пел, что ли, я не понял.

— Ничего ты не понимаешь в высоком искусстве, салага, — басист хлопнул фронтмена по плечу, едва не уронив подростка на стоящий позади них диван. — В отличие от некоторых, Мёрдок не спал, а прислушался к порывам своего вдохновения, и занялся сочинительством песни. Чувственной, печальной и жизненной.

— Это была самая позитивная печальная песня из всех, мною когда-либо слышанных, Медс. И, по-моему, ты пел слова задом наперёд и в обратном порядке.

— Ладно, мужики, хорош болтать — у нас эфир! — Тот резко повернул разговор в другое русло, опустился на обтянутую зелёным бархатом мебель, и придвинул к себе чёрный микрофон на высокой подставке. Затем потянулся за трубкой.

— Чувак, что ты там куришь?

— Ради всех потусторонних миров и междумирий, оставь меня в покое, Расс! — Возмутилось разноглазое чудо, гневно сверкнув в сторону барабанщика тёмно-алым ореолом вокруг левой радужки; более чем обрадовав того наличием вышеописанного. — И прекрати строить из себя большую мамочку, так как пост главы семейства уже закреплён за мной. Но можешь остаться и насладиться моим… то есть, нашим, разумеется, триумфом, — милостиво дозволили по ту сторону экрана.

Глаза Мёрдока перестали светиться достаточно давно, что в его случае не свидетельствовало о хорошем самочувствии. По факту, свет источали они оба, но в правом сияние всегда оставалось настолько тусклым, что заметить его представлялось возможным лишь в полной темноте. Причём алое свечение исходило именно изнутри, не являясь отражением внешнего источника света, как у ночных животных. Так ТуДи однажды был до смерти напуган, проходя ночью мимо кухни, и увидев в кромешной тьме уставившийся на него единственный красный глаз. Причём он почему-то напомнил Стю о гаргулье из чёрного гранита, с недавних пор сидящей на козырьке «Конг Студио» — плоде специфической любви далеко не к прекрасному безымянного скульптора. Каменное чудище приветливо скалилось преодолевшим преграду в виде кладбища и ржавых скрипучих ворот. Больше всего похожее на мумию рогатой собаки с кожистыми крыльями, скромно прикрывающей длинным хвостом своё обнаженное тело. Мёрдок сходил с ума от этой штуки, найдя в ней родственную душу. Но хорошо, что после того, как сущность кухонного хищника прояснилась, Стю не рассказал ему о своих ассоциациях, иначе парню пришлось бы неделю прятаться в холодильнике. Медс мог потушить правый глаз совсем, чтобы ярче зажечь левый, или оба сразу; тогда левый становился светло-серым, практически прозрачным, словно внутри него выгорел весь пронзительный, почти чёрный цвет.

Но в последнее время эти глаза казались необратимо мёртвыми и стеклянными, и видеть нечто подобное на лице живого человека было жутко. Впрочем, Мёрдок в тот момент меньше всего походил и на него, нежели на ту самую костлявую гаргулью в сочетании со всеми четырьмя Всадниками Апокалипсиса одновременно. Но едва ли для возрождения внутреннего света Мёрдоку не хватало лишь ящика энергетиков.

ТуДи, наконец, разобрался с нужной программой, и запустил её. Мёрдок тем временем всё-таки попробовал закурить трубку, но немного не рассчитал, вдохнул слишком много дыма и надрывно закашлялся. Рассел обречённо вздохнул.

— Живой, живой. Ди, прекрати смотреть на меня испуганными глазами, — теперь его хриплый голос вполне мог дать фору иному пирату. — Привет, мир! Ваш бог вернулся, и больше никогда не позволит вам та сильно соскучиться! Прежде, чем мы начнём, приношу свои глубочайшие извинения тем, кому всё это время не отвечал на письма. Вы знаете, что я читаю их все, дорогие мои. Девочки, про вас тем более не забыл, отвечу в первую очередь, — добавил Медс игриво, поцеловав воздух вблизи микрофона.

По расслабленной позе короля мира, выражению лица, тому, как он ведёт себя и как разговаривает, ТуДи мог без труда определить, что сейчас Мёрдок думает о чём угодно, но только ни о боли, в буквальном смысле выпившей из него всю душу пару недель назад. Отчаянно хотелось верить, что теперь всё будет двигаться только в сторону хорошего; но даже если нет, пусть продлится подольше.

---

Примечания:

Саундтрек:

Музыка в сознании Мердока: Jubel — Dancing In The Moonlight (ft. NEIMY)

https://youtu.be/tYmUaiSYUnA

L'aupaire — Dancing In The Moonlight

https://youtu.be/-6Ulqwkj22w