Он умирал (джен)

Джим умирал. Он начал умирать, едва за ним закрылась дверь в отсек с реактором. С тех пор прошло всего десять минут, за которые он успел восстановить работу варп-ядра и спасти их всех.

Все до единого на этом трижды проклятом корабле обязаны жизнью одному-единственному человеку — своему капитану, безрассудному и отважному Джеймсу Т.Кирку.

И теперь он умирал. Один за всех, ради всех, в том числе ради него, доктора Леонарда Маккоя. Доктора, который ничего, абсолютно ничего не мог сделать для умирающего на его руках пациента.

Конечно, на этих руках пациент умирал далеко не впервые. Маккой давно знал, как это бывает. Каким опустошающим, выворачивающим душу чувством накрывает с головой. Он вынужден был научиться отключать это чувство, задвигать его так глубоко, как только можно, помнить каждого, но не умирать вместе с ними.

Сейчас он умирал вместе с Джимом, готовый умереть вместо него. Вот только никто не спешил менять их местами. Всем и всегда был нужен Джим, солнце-Джим, счастье-Джим, чудо-Джим. Даже там, куда все отправляются после смерти, тоже ждали именно Джима.

Маккой отчаянно хотел верить, что это "там" существует и они встретятся, когда придёт его время и он догонит Джима. Вот только не верилось.

Неужели это всё? Вот сейчас на этой самой кушетке Джим едва слышно вздохнёт в последний раз, и его не станет. Совсем не станет. Никогда и нигде.

Да, Маккой знал о параллельных вселенных, где другой Джим Кирк, возможно, держит на руках умирающего Леонарда Маккоя. Может быть, даже испытывает всё то, что испытывает Маккой здесь и сейчас. Вот только это другой Джим. И рядом с ним другой Маккой. А вот этот — родной, любимый, бесконечно нужный — скоро исчезнет навсегда.

Какое страшное слово "навсегда". Почему навсегда не может быть счастье, или любовь, или нежность? Почему навсегда только смерть?

Когда это началось? Когда Джим Кирк из вечной занозы в заднице, бесившей до зубовного скрежета и белых мушек перед глазами, превратился в самого нужного, самого главного, самого близкого человека во вселенной?

Да, у Маккоя есть дочь, но это другое. Он не видел её несколько лет и не был ей так уж нужен. А Джиму он нужен, был нужен.

Пьянящее, окрыляющее чувство нужности помогало держаться за эту жизнь, не рухнуть в пьяное скотство, к чему были все предпосылки. Появился Джим и спас его, вытащил из трясины его никчёмности и бесполезности, несуществования в этой реальности.

Постепенно Леонард поверил, что это не игра, не спектакль с непонятными, неизвестными целями. Он действительно нашёл друга, которому оказался необходим. Оказывается, это так много! А потом захотелось большего.

Леонард не мог вспомнить какой-то особенный момент в их с Джимом жизни, когда его чувства едва заметно, но всё же изменились. Стало мало быть другом. Хотелось стать кем-то ещё: особенным, единственным, любимым. Как же он мечтал не просто пожать протянутую руку, но задержать её в ладони, погладить пальцем; не просто поддержать Джима за плечи, чтобы не упал, но обнять, огладить спину, прижать к себе, вдохнуть аромат его кожи; не просто дружески между делом потрепать по волосам, но зарыться в них пальцами, перебирать и ласкать.

Ни разу с тех пор, как осознал свою тягу к Джиму Кирку, Леонард ничем не выдал себя, своих чувств и желаний. Лёжа один в своей постели, он часами перебирал в памяти все их моменты, но не находил даже лёгкого намёка на то, что Джим может думать о том же, о чём думал, чего хотел, жаждал он сам. Леонарду оставалось лишь мечтать, представляя, как это могло бы быть, но едва ли когда-нибудь будет.

Это было больно, но почему-то и сладко тоже. Леонард понимал, что долго так вряд ли протянет. Нужно на что-то решаться: либо совсем уйти из жизни Джима — перевестись на другой корабль, завербоваться в дальнюю колонию, да что угодно, лишь бы не видеть своё наваждение каждый день; либо признаться в своих чувствах, надеясь на чудо, и будь что будет. Но не мог, ничего не мог. И ничем, никак не позволял себе даже намекнуть Джиму, что всё изменилось. Для него, Леонарда Маккоя, изменилось всё.

И вот теперь уже ничего не нужно решать. Джим всё решил за всех, просто шагнув в реактор. И как, как Леонарду теперь жить дальше? Сможет ли он вообще жить после?..

Никогда Леонард не умел молиться. О чём и как молить кого-то, в кого не веришь? Но сейчас, после того, как уже почти мёртвого Джима достали из отсека с реактором, после всех попыток реанимировать агонизирующее тело, оставалось только молиться.

"Космос, который он так любит, жизнь, которая его не баловала, все боги, какие были когда-либо придуманы всеми существами этой грёбаной вселенной, я прошу, умоляю вас всех и сразу: помогите! Он должен жить! Вот именно он должен жить! Понимаете? Кто угодно, только не он! Если надо, заберите меня. Меня не жалко — я обычный, таких миллионы. А Джим Кирк единственный. Он нужен этому миру. Как вы не понимаете? Его нельзя забирать!"

С кем мысленно говорил сейчас Маккой, он и сам не знал, не замечал стоявших в глазах слёз. Его не услышали. Никто.

Джим умер, а Леонард продолжал умирать рядом с его бездыханным телом. Да, он пытался снова его реанимировать, но что может сделать даже самый современный дефибриллятор, если клетки тела отказываются работать все разом? Излучение от варп-ядра только называется радиацией. От той, прежней радиации тело человека на глазах разваливалось на куски. Пузырилась и слезала кожа, осыпались волосы и ногти. Это было ужасное зрелище.

Варп-излучение не делало ничего подобного. Джим лежал как живой, будто просто уснул. Покрасневшие белки глаз были не видны за прикрытыми веками. Прекрасные светлые волосы всё так же хотелось погладить. Кожа оставалась светлой и чистой, без единой ранки. Даже губы ещё не побледнели и будто ждали поцелуя.

Глядя на Джима сейчас, Леонард не мог поверить, что это всё. Казалось, вот-вот дрогнут ресницы, поднимутся веки, и он опять заглянет в живые синие глаза, увидит в них искорки смеха и своё отражение. А потом Джим подмигнёт и весело спросит: "Что, Боунс, купился? Круто я всех развёл?" И захочется треснуть его в лоб за такие выкрутасы.

Своей рукой Леонард застегнул чёрный пластиковый пакет с телом Джима, не в силах больше смотреть на это спокойное, умиротворённое лицо. Уж лучше бы он и в самом деле стал похож на зомби из старых фильмов. Тогда поверить было бы легче.

Сидя за столом, Леонард невидящим взглядом уставился на мёртвое тело триббла. Зачем он здесь лежит? Зачем сам Леонард здесь сидит? Зачем вообще всё? Сколько прошло: секунды, минуты, вечность? Где-то там Спок убивал Хана (Маккой очень надеялся, что так, а не наоборот). Кто-то рядом что-то говорил, пытался чем-то заниматься. А Маккой ждал. Сидел, смотрел на мёртвого триббла и ждал.

Чего именно он ждал? Когда ему скажут, что Хан мёртв? Когда кто-нибудь встряхнёт, заставит жить дальше, что-то делать, решать? А может быть, он ждал, когда остановится его собственное сердце? А потом кто-то, например Кэрол Маркус, закроет ещё один чёрный пакет. И если повезёт, их с Джимом тела вместе отправятся в путешествие по космическим просторам, пока не сгорят в пламени случайно попавшейся на их пути звезды. Джиму бы это понравилось, а он как Джим, лишь бы рядом.

Маккой не знал, как долго он сидел за тем столом, словно каменный, не чувствуя своего тела, не пытаясь осознать хоть одну из блуждающих в голове мыслей.

А потом дёрнулся мёртвый триббл. И всё завертелось и понеслось вскачь.

— Криокапсулу, быстро! "Энтерпрайз", Споку. Спок!!! Хан нужен мне живым!