Диадема (джен)

Люди — временны. Небо — вечно.

В жизни Авроры Синистры, самого молодого профессора астрономии в Хогвартсе, толком никогда и не было людей. Те, что появлялись, проносились вспышками, как астероиды, оставляя след на небосклоне памяти, не более того. По крайней мере так было до тех пор, пока Аврора не повзрослела и не поняла, что ей нет необходимости тянуть ладони к обжигающим кометам. Можно просто любоваться теми, кто отражает чужое тепло и готов делиться собственным. 

Только тогда в ее жизни появились те, кого она могла бы назвать подругами, — умеющая найти подход почти к любому растению Помона и способная установить контакт практически с любым животным Вильгемина. С ними можно было проводить время и разделять знания. Примерно в тот же период Аврора познакомилась с магглом, который не задавал лишних вопросов, но с которым приятно было вместе смотреть на звезды, а потому она стала приезжать к нему на каждые каникулы. И с родителями тогда же стало куда легче общаться — письма, отправляемые совиной почтой, сделались длиннее и регулярнее. 

Если добавить эти межличностные отношения к тому, что рассказывали Авроре о Вселенной книги и звезды, то жить становилось не так уж страшно и скучно. Она перестала задыхаться по ночам от ощущения, что планету, на которой обитает, окружает безвоздушное пространство. Научилась двигаться по маршруту судьбы, учитывая карту местности, которая складывалась из множества наслоений звездных проекций на людей, появившихся под ними в весьма определенный момент. Отказалась от амбиций оставить свой след в истории, потому что, если посмотреть на крохотную чародейку с точки зрения Вечности, она — ничто, хотя при этом является и неотъемлемой частью всего.

Правда, даже в мире волшебства и магии иногда Авроре Синистре чего-то не хватало. Может, близости к людям-звездам? Тем, что живут отчаянно, не думая о смерти. Тем, кто сжигает себя, задевая многих. Тем, на которых глядят прикрывая глаза и о которых говорят с придыханием. Аврора умела смотреть на таких прямо. Однако она слишком хорошо знала, что, когда в них закончится топливо, они неизбежно станут черными дырами. Повезет, если успеют полыхнуть на прощание сверхновой. И когда это происходит, главное — не оказаться поблизости, потому что тогда тебя затянет, твою жизнь скомкает. Вырваться не удастся даже свету. Потому-то Синистра и старалась читать о таких со страниц книг или газет. Ведь она была слишком умна, чтобы приближаться к опасности.

Все началось с того, что 12 февраля 1963 года в семье Синистра — преподавательницы чар Луизы и равно успешного как среди магов, так и среди магглов художника Габриэля — родилась единственная и любимая еще задолго до своего появления на свет наследница, которой дали имя Аврора. Продолжилось, когда на восьмой день после своего восьмого дня рождения Аврора Синистра впервые поняла значение слова «навсегда» и то, что обладает не только талантом, который есть у каждого, будь то маг или маггл, но и магическим даром.

В тот раз Авроре было некуда спешить, кроме разве что уроков. Ее отец, который сорвался со своих европейских пленэров специально на праздник, все еще оставался дома и потому вызвался отвезти дочку в школу сам. И вот девочка поцеловала маму, не раскрывая зонтика, добежала до заднего сидения автомобиля и спряталась от прохладных капель за слегка запотевшим стеклом. Протерев в нем небольшое пространство, она помахала рукой самой прекрасной на свете женщине, стоящей на крыльце. Когда же картинка за окном начала постепенно смещаться, Аврора принялась доставать из рюкзака книгу, чтобы чем-то занять себя в дороге, и заметила под сумкой маленький мокрый комочек с невнятным узором на тонких крылышках, едва подрагивающий лапками. 

— Пап, тут бабочка и она, кажется, все... 

Значение слова «умереть» девочка поняла несколькими годами раньше. Но она не любила его, а потому старательно избегала.

— Кажется, я ее... Ей навредила. 

Значение слова «убить» детский мозг отказывался понимать — слишком противоестественным казалось ему это. 

— Дочка, не расстраивайся. Хочешь — отложи ее в сторону, только аккуратно. Я тебе потом ее нарисую, и она останется с тобой навсегда!

Конечно, отец хотел успокоить девочку, а не предложить ей сувенир, который вызовет чувство вины. Вот только Авроре не нужен был рисунок. Зато она очень хотела, чтобы это прекрасное создание было живым, если возможно, то навсегда. 

— Нет, папа. 

— Тебе самой-то не холодно? Сделать воздух теплее?

— Нет, спасибо, папа. 

— Тогда я включу музыку, ладно? — Вопрос был риторическим, и девочка не стала на него отвечать. 

Синистра аккуратно, чтобы не навредить еще больше, кончиками пальцев за край крылышка приподняла насекомое и переложила на ладонь. Она все смотрела и смотрела на хрупкое существо, изредка переводя взгляд на стекло, за которым дождь уже заканчивался, и в небе начали появляться голубые просветы. Аврора бережно накрыла бабочку и прошептала в ладони: «Пожалуйста, борись! Ты можешь, я знаю». Но, когда передавленные крылышки вновь остались без покрова, лапки уже не шевелились. 

— Пап, можно я приоткрою окно? 

— Как хочешь, милая. 

Девочка решила, что, если уж это прекрасное создание больше и не взлетит, оно не должно оставаться в жестяной коробке или в папином рисунке, но должно вернуться в природу. Аврора поднесла ладонь к щели, зажмурилась на мгновение, и с мощным желанием сказала: «Лети!» И вдруг бабочка полетела. Расправила крылья, оттолкнулась и взмыла в небо. 

— Она улетела! 

— Что? 

— Бабочка улетела! 

— Вот видишь, а ты переживала... 

Но острая радость, накрывшая Синистру волной, схлынула быстро, ведь, возможно, ей лишь показалось, что бабочка летит — гордо расправленные крылья, красноватые прожилки на желтом фоне. Может, насекомое просто сдул ветер и серый комочек сиротливо лежит где-то на обочине. 

На уроках они читали, считали и смотрели мультфильм про китов. 

А во время перерыва на обед, дожевав сэндвич с арахисовой пастой, Аврора решила прогуляться. Солнце, пришедшее на смену тучам, так и манило на улицу. Но несколько ее неспешных шагов в сторону дерева пресек короткий оклик: 

— Эй, мелкая! 

Синистра не оборачивается, ведь ее научили, что игнорировать — лучший способ отделаться от обидчика и избежать открытого столкновения. 

— Стой! Я к тебе обращаюсь! 

Аврора делает еще два шага и замирает, поняв, что без стычки уже не обойтись. Она набирает побольше воздуха в легкие и резко разворачивается на каблуках так, чтобы оказаться лицом к лицу с угрозой. 

— Вы мне? — Голос звучит спокойно, хоть пальцы сдавливают обложку книги, которую девочка собиралась читать, сильнее, чем требуется. 

— Ты видишь здесь еще кого-то? 

Конечно, Синистра видит — за спиной у парня, что выше ее на голову и объемней раза в два, стоят кудрявый рыжий и брюнет с волосами, будто выпрямленными утюжком. 

— Что вы хотели? 

— Прекрати мне выкать! Давай сюда деньги на завтрак!

— Но я уже съела свой ланч. Мне нечем вас угостить. — Аврора никогда еще не сталкивалась с ситуацией, когда кто-то хочет забрать у нее то, что ему не принадлежит и чего у нее не было, а потому не знала, как правильно себя вести. 

— Да уж, а я-то думал, что ты питаешься буквами! — заводила хватается за книжку, и в девочке в тот же момент просыпается маленький, напуганный, но хищный зверек, а может, птица. Она резко выдергивает учебник по литературе из чужих рук и делает два шага назад. 

— Пусти! — кричит так громко, что слышит полшколы. И понимает: ощущение эха не случайно. Просто к ней на выручку бежит одноклассник, вторящий требованию: 

— Пусти ее! 

Аврора видит, как парочка за спиной обидчика заметно напрягается, пацаны синхронно чуть сгибают колени и ловят Тома. Она сама делает еще шаг в сторону и замечает, как руки главаря продолжают тянуться к учебнику. Время неимоверно растягивается. Книга падает, открываясь на одной из страниц со строчками, которые тут же забрызгивает грязь: 

«Ты мигай, звезда ночная! 

Где ты, кто ты — я не знаю. 

Высоко ты надо мной, 

Как алмаз во тьме ночной...» 

Тогда девочка, уже не контролируя себя, выбрасывает ладони вперед, желая остановить угрозу, и кричит: 

— Отстаньте!

И в тот же миг вся троица отлетает, как в кино, на добрые пару метров, а Том падает назад на том же самом месте, на котором его остановили секундой ранее. Аврора не успевает его подхватить, и мальчик приземляется в грязь. Он смотрит на нее ошарашенными глазами. Аврора протягивает ему руку, но тот отползает, не вставая: 

— Уйди! 

— Но, Том... 

— Что это было, Ав? Что ты такое? 

— Я... Я... — Синистра хочет сказать: «Я — ведьма». Ведь, вероятно, именно это сейчас и произошло. Дома ей говорили о возможных странностях уже давно. Но раньше с ней такого не случалось. И ей не понятно, насколько это естественно. Может, с ней что-то не так? Может, она спасла бабочку и теперь умирает сама? Может быть... — Я не знаю. 

Девочка наклоняется, чтобы подобрать книгу, и, не оглядываясь, бежит к выходу из школы, к проезжей части. Понимает, что еще слишком рано и отцовой машины нет. Тогда Аврора возвращается обратно в здание. Женский туалет. Намокшая книга, с которой все никак не оттирается грязь. Слезы. И объявление по местному радио: «Аврора Синистра, пройдите в кабинет директора. Повторяю...» 

В тот раз впервые ее отца вызвали в школу. И Габриэль Синистра, впервые на глазах дочери, врал. Он говорил, что, наверное, девочка с перепугу оттолкнула мальчишек, ведь во время выброса адреналина случается разное. Добавил, что слишком взволнован ее состоянием, а потому должен забрать дочь с оставшихся уроков и отвезти к врачу. Ведь, вероятно, защищаясь, девочка навредила и себе. И вообще, как администрация такое допустила! Аргументы были вескими. Дочку с отцом отпустили быстро и даже извинились «от лица учебного заведения». Словно у него было то самое лицо. 

За воротами школы глава семейства Синистра радостно прижал к себе дочь: 

— Поздравляю! Ты — ведьма! 

Но та не разделяла отцовских восторгов. 

— Пап, это теперь со мной навсегда, да? 

— Да, моя дорогая! 

Кажется, вечером у них был еще один праздник. Но воспоминание, ярче других врезавшееся в память, — лицо не побоявшегося вступиться за нее Тома, которое отворачивается, потому что он слишком напуган пережитым. А в отличие от взрослых личный опыт ребенка ничем не перебить и не переубедить. Тем более мальчишку, севшего в лужу из-за девчонки.

С тех пор Аврора, ставшая ведьмой, не могла с ним нормально общаться. Зато возле нее стали все чаще появляться Долли и Китти, которых со временем она стала называть подружками. А по выходным и иногда по вечерам Синистру дома теперь обучали магии. И очень скоро она получила возможность летать на метле. Но это уже совсем другая история.

Близость — что это такое? Нужно ли находиться рядом, чтобы ее ощущать? Но тогда почему свет далеких от звезд дотягивается до нас, проникает сквозь зрачки, впитывается кожей и греет? Да, свет этих белых точек на черном небосклоне делает окружающий мир теплее, хотя мы не всегда его замечаем. Надо ли регулярно общаться, чтобы поддерживать близость? Но тогда почему порой «своими» кажутся люди, которые находятся очень далеко и, может, вовсе не помнят твоего имени? А едва вы пересекаетесь, что-то внутри отзывается, и ты понимаешь: ваши сущности всегда были и будут рядом. Словно вы — мельчайшие частицы звездной пыли, которые несутся в едином потоке, пусть не сталкиваясь, но неизбежно воздействуя друг на друга.

Аврора повзрослела уже так давно, но ей по-прежнему нравилось наблюдать за теми, кто выходил из Хогвартс-экспресса и собирался отправиться в замок. Особенно за теми, кто делал это впервые, — за новичками. Она начала ходить на станцию спустя несколько лет после того, как стала преподавать, и примерно столько же времени уже этого не делала. А раньше, бывало, сядет на скамейку и ждет, прикрываясь свежим выпуском «Пророка». И вот огонек поезда приближается, шумит. Следом начинается толчея и суета. А она может спокойно оставаться в стороне, делая вид, что не обращает внимания на сутолоку. Но при этом прислушиваться, вглядываться, опустив край газеты так, чтобы над ним были видны глаза.

Вот трое девчонок, одна с соломенными тугими косичками, что-то взахлеб обсуждают. Кажется, новую сову подружки. Рядом сосредоточенно тащит свои чемоданы мальчишка, который и вовсе бы исчез под их весом, если бы не легкое волшебство. Мимо скользит грациозная старшекурсница, едва не задевая мантией кончики туфель преподавательницы по астрономии. Заметив это, она оборачивается и приветственно кивает. Сбоку ее нагоняет молодой человек и, что-то спешно тараторя, подхватывает сокурсницу под локоть. Та одергивает его и коротко бросает взгляд на Синистру.

— Здравствуйте, профессор, — почтительно улыбается рейвенкловец.

Аврора медленно опускает ресницы и еле заметно кивает в ответ на приветствие. Затем встает и стремительно уходит с платформы. Она не любит быть замеченной, не хочет привлекать повышенного внимания, не жаждет выделяться. Потому и пришла сюда в самом рутинном из платьев. Но, кажется, так и не сумела как следует слиться с толпой.

Синистра ловко поправляет шляпу. Ей никогда не удавалось быть как все. Может, потому, что она всегда слишком боялась этого или чересчур жаждала? И потому часто притягивала свой страх, начиная чувствовать себя изгоем, невидимкой. Чтобы избежать этого, стала отстраняться первой, отступая к краю, — видеть всех, ощущать, что происходит, но не вмешиваться. По крайней мере до тех пор, пока не случится что-то страшное или кто-то не окажется слишком близко.

Но вот девочку, идущую перед профессором, кто-то задел, и та выронила книгу из рук. Аврора замедлилась и на автомате подняла ее, протягивая студентке.

— Спасибо, профессор! — слизеринка убирает светлые пряди за уши и перехватывает темную кожаную обложку из пальцев Синистры. Женщина вздрагивает, сглатывает, коротко кивает и ускоряет шаг.

«Спасибо!» — так же она сама поправляла волосы совсем недавно, на самом деле много долгих лет назад. Правда, книгу ей тогда протягивала рыжая девчонка. А за спиной у той прыснул от смеха долговязый пацан и тут же осекся, споткнувшись о настороженный взгляд Синистры, которая остановилась и со вниманием чуть склонила голову набок. Выражение лица у парня тогда изменилось. На ее форме еще не было цвета, а на его... Этого профессор Синистра почему-то никак не могла вспомнить.

И все же интересная штука — память. Подбрасывает картинки из прошлого, цепляясь за любую мелочь. И почти никогда не бывает однозначной. Все хорошие воспоминания присыпаны горечью утраты. Плохие — разбавлены ценностью полученного опыта.

Но за предложенный сейчас момент Аврора была благодарна. Он грел ее. Не зря Синистра высунулась из башни и поехала встречать новоприбывших. Кажется, это ненадолго отвлекло от мыслей о дементорах, нарочно приближенных к Хогвартсу. Но разве можно было о них забыть вовсе? Особенно когда мимо приходится проходить? Ведь в это время они расковыривают в памяти образ, о котором Аврора долгие годы приучала себя не думать...

Дементоры. Астроном не боялась их, хоть, как и все адекватные волшебники, старалась избегать. Просто она считала, что страх — это неизвестность, а девушка совершенно точно знала, в какой момент своей жизни провалится, едва окажется под их влиянием. Она понимала, чей голос услышит: «Отец! Я не виновен! Отец!»

Отрекались ли вы когда-то от того, кто даже не знал, что вы имеете право испытывать это чувство относительно его персоны? Наблюдали ли молча за тем, как чужой свет утекает сквозь пальцы, возвращаясь обратно к втягивающей его в себя звезде, которой предстоит раствориться во мраке? Чувствовали ли, как жжется воздух в легких, как глаза борются со слезами, как в ушах звенит голос, захлебывающийся в общем недовольном рокоте, а в сердце ни на секунду не умолкает собственный беззвучный крик?

Аврора жила с этим чувством довольно долго. С того самого дня, как сидела, вдавливая ногти в ладони так, чтобы не заметили со стороны, и едва улыбалась, чинно кивая в ответ на взгляды знакомых. Вот только его внимания она тогда так и не дождалась, не поймала на себе, не привлекла. И ничего не сделала, никак его не защитила. Промолчала, онемела. Лишь думала про себя еще много ночей подряд: «Авада милосерднее десятков лет в Азкабане. И она не оставляет надежды!»

— Смерть лишает надежды, — шепнула девушка и подняла голову к разгорающейся звезде, которую не затмить даже жутким серым тварям.

Близость — что это такое? Ослабнет ли это чувство, если его однажды предать, от него отказаться? Исчезнет ли, когда вас разделит разный жизненный опыт? Способно ли оно возникнуть от одного зацепившегося взгляда? Насколько легко его спутать с миллиардами других состояний от симпатии до обожания? И почему рука об руку с ним ходит доверие, от которого не так далеко и до веры?

Пока ты не повзрослел и тебе всего тринадцать — легко думается о разном. Например: а что, если мир состоит не из элементов, а из ингредиентов? Не из минимальных неделимых частиц, а из того, что при соединении создает нечто новое? Впрочем, конечно, не следует смешивать или тем более путать эти понятия. Стоит лучше любоваться тем, как меняют цвет простые составы, соединяемые друг с другом, под действием температуры или под произнесенным заклинанием. Авроре нравилось вглядываться в едва уловимую красоту, возникающую в процессе изготовления зелий. Когда же очередной этап оказывался завершенным, у нее появлялось свободное время, чтобы понаблюдать за другими. Синистре особенно нравилось подмечать разницу в движениях вдумчивых рейвенкловцев и старательных пуффендуйцев. Но минуты, которые она выгадала на этом занятии, пока настаивалось противоядие от обычных ядов, юная Синистра решила не тратить на других людей. Вместо этого принялась размышлять о существах, благодаря которым стало возможным появление волшебного снадобья, — о единорогах. Ведь именно создаваемый ими ингредиент был следующим по инструкции. Аврора мечтательно набрасывала тонкими линиями пера контуры морды животного на пергамент — утонченно-благородной, изящной, большеглазой, со слишком умным, чтобы доверять посторонним, взглядом. Но вот первый этап приготовления целительной жидкости пройден. Осталось добавить порошок из молотого рога (Синистра надеялась, что его добывают у волшебных животных безболезненно, возможно, после смерти), затем несколько ягод омелы, правильно перемешать, и вуаля — готово! У молодой ведьмы все вышло почти идеально, и она получила свой высший балл, чему была весьма довольна.

С сияющей улыбкой вошла Аврора в Большой зал и села за стол своего факультета, немедленно приступив к ланчу, ведь ей нужно было еще успеть в библиотеку за время перерыва. Но с левого боку от нее приземлился бумажный журавлик, левитировавший с соседнего стола. Ав обернулась и увидела профиль слизеринца, сидящего к ней спина к спине.

— Барти! — обрадованно шепнула девочка.

— Прочти, — шикнул он.

Девочка расстроенно вздохнула и развернула птичку. «Предлагаю приключение. Жди выхода», — прочитала Аврора торопливый мальчишеский почерк и, насупившись, смяла лист, пряча его в кармане мантии, тут же продолжив есть.

Она не понимала, зачем нужно было так шифроваться. В общении людей с разных факультетов не было ничего необычного или зазорного. Тогда почему они не могли просто нормально дружить? Из-за того, что Крауч — единственный сын министерского работника и должен быть окружен исключительно высокопоставленными слизеринцами и ему не пристало общаться с дочкой маггловской культурной звезды? Нет, Барти не мог так думать! Он слишком умен, чтобы делить людей по их родителям, и достаточно смел, чтобы не считаться с чужим мнением. Да и, если уж на то пошло, ее род ничем не уступал его роду. Но тогда почему? Потому что она — девчонка? Опять же, такого, как он, едва ли могут затронуть гендерные предрассудки.

Синистра слишком увлеклась собственными переживаниями и не заметила, как паренек за спиной словно растворился в воздухе к моменту, когда в голове у нее родилась мысль: «Надо спросить его самого...» Вероятно, это решение было верным, раз приходило на ум не в первый раз. Однако оно постоянно забывалось и уходило на задний план, едва они начинали общаться. Вот и сейчас Синистра сделала очередной глоток сладкого напитка, встала из-за стола и стремительно пошла к выходу. Но за дверью не оказалось никого, кого бы она ждала, и ее голова расстроенно поникла.

— Эй! — подхватил Синистру под локоть на первом повороте неизвестно откуда взявшийся Крауч.

— Пусти! — недовольно скинула руку девочка. — Чего ты от меня хочешь?

— Позвать прогуляться.

— Не мог сделать этого в общем зале?

— Не мог!

— Почему?

— Потому что никто не должен видеть, как слизеринец подбивает рейвенкловку на противоправное деяние, — рассмеялся расслабившийся пацан, едва понял, что собеседница злится лишь для виду, а на самом деле рада ему.

— Ты знаешь, я не нарушаю правил! — продолжая дуться, но борясь с улыбкой, категорично ответила девочка.

— Я тоже, я тоже, — хитро подмигнул ей мальчишка.

— Так. В чем дело? Рассказывай! — остановилась та.

— Давай отойдем в сторонку, — толкнул он ее за ближайшую колонну.

— Ну?

— Я бы к тебе не обратился, но, понимаешь, для этого дела мне нужна девчонка. И не с моего факультета, потому что если кто-то из них узнает — узнают все наши. А я хочу оставить это только себе.

— Что — это?

— Погоди, не перебивай. К рассвету почти на самом краю Запретного леса стал появляться белый единорог. Я слышал, как говорил об этом преподаватель по уходу за магическими животными с Горацием. Но ты же знаешь, что эти животные не любят волшебников, — видать, ревнуют к ведьмам, — подмигнул парнишка. — Потому нас к ним не подпустят. А я так хочу его рассмотреть! К тому же это помогло бы при сдаче предмета, и не одного, учитывая, что у этого зверя много ценных составляющих и полезных свойств...

Если бы Синистра не боялась испачкать мантию, она бы решительно грохнулась в обморок прямо на пол, но вместо этого просто оперлась на стену.

— И ты хочешь, чтобы я пошла с тобой вдвоем искать единорога в Запретный лес?

— Ну да, тебя же не жалко! — озвучил он то, что хотела произнести следом Синистра, и девочка громко сглотнула от удивления. — Дурында, я просто предлагаю тебе отличное развлечение, которое поможет в учебе, а не навредит ей, — продолжил Бартемиус Крауч — младший.

— Не смей меня так называть! — сердито вздернула голову юная ведьма и собралась уходить.

— Аврора, — кажется, мальчишка впервые произнес ее имя, — просто я тебе доверяю. И сейчас ты мне нужна.

— Когда и где? — уже вполоборота бросила Синистра.

— В пять утра на пятом этаже, — серьезным тоном сказал тот.

— Я подумаю, — отозвалась Ав.

— Ты придешь... — еле слышно, не то в виде вопроса, не то как утверждение, поставил точку Барти.

И она пришла. В кедах, спортивках и синем свитере, со свернутой мантией и бутылкой воды в заплечном мешке. Как преодолела путь до указанного места встречи — помнила с трудом, потому что слишком боялась и замирала от каждого шороха дремлющих портретов в раме, от каждого шелеста бессонных призраков. Один раз ей показалось, что она слышит протяжный «мяук» миссис Норрис, тогда девочка буквально вжалась в ближайшую нишу. Но оказалось, что это просто ветер сквозит в безлюдных коридорах Хогвартса.

Ждать встречи пришлось недолго. Тонкий мальчишка вновь появился как из ниоткуда и протянул ей руку. Девочка робко прикоснулась к его ладони кончиками пальцев, и он сжал ее запястье, увлекая за собой. Указательный палец свободной руки приложил к губам, прося о тишине. Так они дошли до статуи Григория Льстивого. Там он надавил на какой-то выступ, и та отъехала, открывая узкий проход. Мальчишка юркнул в него. Но девочка замедлилась, вглядываясь в темноту. Он выразительно посмотрел на нее, кивая в сторону уходящей вниз винтовой лестницы. Но она все никак не могла решиться. Вот только за спиной снова почудилось знакомое «Мяук!», и девочка шагнула вперед, позволяя пареньку надавить на выступ за ее плечом. На этот раз тревога оказалась вовсе не ложной, но статуя вернулась на место как раз вовремя, чтобы Филч не застал нарушителей, а вот те различили бы его недовольное бухчание.

Аврора стояла, стараясь не шевелиться и даже не дышать, смотрела на безукоризненно вычищенную рубашку Барти, на его взлохмаченные волосы, которые так захотелось пригладить, что она потянулась к своим прядкам, проводя ладонями по вискам и затылку, чтобы отвлечься.

— Идем, — шепнул мальчик, когда по ту сторону статуи тишина зазвучала так же, как по эту.

И Синистра пошла, стараясь не отставать от почти сбегающего по каменной лестнице. Ее шаги частые-частые, а он перелетает через одну, местами сразу через две ступени. У нее начинает кружиться голова от избытка кислорода в крови или от нехватки в замкнутом заброшенном помещении, а он дышит глубоко и ровно. Ей хочется окликнуть его, но Барти опережает ее и делает это сам, останавливаясь так непредсказуемо, что Аврора едва не впечатывается в парнишку.

— А ведь я знал, что ты придешь.

Она ничего не отвечает, только смотрит ему в глаза. Дальше им предстоит идти по прямому, узкому, чуть поднимающемуся вверх проходу еще довольно долго. Времени хватит, чтобы позадавать себе вопросов о том, почему же она все-таки пришла. Потому что попросил он? Или потому, что хочет увидеть единорога своими глазами? А может, из-за перспективы улучшить знания? Но когда ход заканчивается, а впереди появляется предрассветное небо, Аврора больше не думает ни о чем, кроме того, как скорее выйти наружу, чтобы застать утренние звезды.

— Смотри, — задирает она голову и указывает на одну из тускло светящихся точек. — Их так мало, что можно сосчитать. Кстати, как думаешь, Венера считается? Ведь она планета.

— Зато ярче других. Считай, звездочет!

— Как ты меня назвал? — девочка переводит взгляд со звездочек на зрачки.

— Звездочет! Или тебе и это не нравится?

— Нравится, — улыбнулась та и опустила глаза в траву.

А потом они пошли дальше. Рейвенкловка следовала за слизеринцем. Шли они хоть и быстро, но достаточно далеко, чтобы удалось поразмышлять еще. Почему ей совсем не страшно? Почему утренняя прохлада не ощущается разгоряченной кожей? Почему чувство такое, словно она дома? Почему...

— Как думаешь, сколько баллов снимут с Рейвенкло, если нас застукают? — оборачивается с хитрым прищуром мальчик.

— Что?

— Наверняка тебе староста говорил при поступлении, что не стоит доверять слизеринцам, — бросает тот и продолжает путь.

Девочка обгоняет его и идет наперерез.

— Что ты только что сказал? — встает на дороге.

— Какая ты непонятливая! Всего лишь что пойду на все, чтобы добиться своего. И что ты довольно умна — придумаешь, как нам не вляпаться! — огибает человеческую преграду он.

Аврора замирает, а Барти пролетает на несколько шагов вперед, но замечает, что движется один, и останавливается тоже. Она ждет, когда он вернется за ней. Он — дает ей возможность нагнать. Пауза затягивается. Паренек смотрит на девчушку. Та на него, но не сдвигается с места. Он садится там, где стоял. Она не шевелится. Тогда он ложится, подкладывая свой мешок под голову и переводя взгляд на небо. Она не меняет позы. Мгновение, второе, третье. И Синистра сдается, подходит к пацану, глядя сверху вниз.

— Двадцать пять, — говорит он, протягивая ей руку.

— Ты считал, на сколько меня хватит? -- отвечает она.

— Я считал звезды. Разглядел двадцать пять, не считая тебя.

Она помогает ему подняться, и дальше они снова идут рядом. Туда, где, как говорят, видели единорога. Но на опушке пусто. Ребята садятся спина к спине, чтобы видеть лес в разных направлениях и заметить приближение угрозы или грациозного зверя издалека. Аврора достает воду, делает глоток и передает бутылку Барти. Она слушает тишину, подкарауливая миг, когда запоют птицы. Синистра еще никогда не видела такой красоты: светлеющее небо, синеватая на просвет трава, черные ветки сосен, серый замок, блеклый отсвет озера вдалеке. Она любуется этим одна.

— Что у тебя? — бросает парню.

— Чаща и немного больше, — отвечает тот.

Оба еще слишком разгоряченные, не отошедшие от скорой ходьбы, оба слишком наполнены адреналином, чтобы вести беседы.

— Зачем тебе единорог?

— Убить его и забрать рог, — отвечает мальчишка, и девочка резко разворачивается.

— Ты серьезно?!

— Ага.

— Нет, скажи мне, ты правда собираешься это сделать?!

— Ну да. Мне не хватает этой штуки в коллекцию диковин.

— Барти, не смей! Я этого не допущу! Я... — она вскакивает на ноги, и он поднимает на нее взгляд.

— Оказывается, и ты помнишь, как меня зовут, — спокойно, уверенно, с небольшой издевкой. — Да сядь уже! Не собираюсь я никого убивать. Это на гобелене у нас в гостиной висит "подвиг НеГеракла". И коллекцию не собираю. А для снадобий порошок из рога всегда можно купить. И чего ты так разволновалась?

— Потому что ты дурак! — обиженно отходит на два шага Аврора и замолкает.

Солнце критически близко к тому, чтобы назвать это время рассветом.

— А все-таки почему ты бы не допустила этого, а?

— Чего? Убийства единорога?

— Ну да. Из-за него, или из-за меня?

Аврора смотрит на вопрошающего пристально и недоуменно, будто не верит, что он это спросил.

— Из-за обоих. Живые существа нельзя лишать жизни. — Девочка знает, что врет, ведь параллельно со словами в мыслях возникает картинка, в которой тонкий мальчик с вытянутой палочкой отважно стоит перед возвышающимся над ним на задних лапах опасным зверем.

В воздухе, дрожащем в предчувствии тепла, повисает очередная пауза.

— И все-таки если бы я это сделал, ты...

Синистра представляет, как окровавленный Барти стоит над трупом поверженного животного, и вздрагивает, то ли потому, что понимает, что кинулась бы помогать ему, а не единорогу, то ли от того, что замечает движение на краю опушки со своей стороны.

— Тссс... — прикладывает палец к губам вместо ответа, касаясь плеча соседа.

Тот разворачивается, и они вместе, затаив дыхание, наблюдают, как из темноты чащи одновременно с первыми проблесками солнца выходит белый конь с золотыми копытами, жемчужной гривой и витым рогом на лбу. Аврора думает, что никогда не видела ничего более прекрасного. Утро неторопливо вступает в свои права. Синистра вспоминает, что это — еще не все, что они могут сделать.

— Сиди тут, — говорит она тихо и медленно поднимается, делая пару шагов в направлении зверя.

Тот замечает движение и оборачивается к ним. Аврора делает очередной шаг и склоняется перед единорогом. Тот не двигается с места, лишь широко раздувает ноздри. Синистра приближается еще. Тот спокоен. В паре-тройке метров она снова опускает голову перед волшебным существом. Животное едва заметно кивает. Она аккуратно протягивает ладонь. Зверь тянется к ней носом, принюхиваясь. Та неспешно поднимает пальцы на уровень единорожьей морды и подается чуть вперед, давая коню возможность самому приблизиться, если тот пожелает. Пару долгих мгновений спустя теплая шерстяная шкура касается ее руки. Девочка улыбается. Но все резко заканчивается, когда единорог отдергивает морду, переводя внимание на мальчика.

Барти решил, что ему можно встать, — не глядя понимает Аврора. Она замечает, как глаза зверя сужаются, когда Крауч делает свой первый шаг.

— Стой! — кричит она, и единорог переключает внимание на девчонку, разворачивая морду, но не меняя выражения лица.

Она отступает на шаг, другой, третий. Она чувствует раздражение зверя и его опасность, и сама начинает бояться.

— Остолбеней! — посылает заклинание Барти в момент, когда Аврора срывается с места и бежит к парню. Это моментально переключает внимание зверя на него. Девочка вздрагивает и, не помня себя, взмахивает палочкой.

— Петрификус тоталус! — на пару мгновений единорог останавливается, но тут же продолжает движение.

— Вместе! — орет Барти, и Аврора понимает, чего он хочет.

Два юных голоса:

— Петрификус тоталус! — и зверь замирает, а Синистра видит, как Барти мчится к ней, наперерез зверю, как его ладонь походя скользит по его шкуре и как животное начинает движение.

— Еще раз, — предупреждает она.

И они повторяют заклинание, обращая его против испуганного существа. И вот рука, прикоснувшаяся к единорогу, обхватывает другую такую же. И два ученика Хогвартса без оглядки мчатся в сторону тайного входа, скрываясь от дикого и прекрасного зверя в ложбине за холмом. Они останавливаются, лишь добежав до места. Жадно втягивают воздух. И только тогда разжимают руки. Они ничего друг другу не говорят. Аврора кивает на проход, в который разъяренный зверь точно не пройдет. Барти молчаливо соглашается. Через пару шагов они садятся, опираясь спинами о каменную кладку. Синистра достает воду. Крауч подставляет ладони. Она помогает умыться ему. Затем он ей. Переведя дух, но по-прежнему не произнеся ни слова, теперь уже мальчик бесшумно зовет девочку в путь. И та соглашается.

Вечность спустя, замерев по ту сторону статуи Григория Льстивого, оба вслушиваются, выжидая тишины в уже начавшем просыпаться Хогвартсе. Мальчишеские пальцы нажимают на выступ. Проход открывается. Юная ведьма, просочившись в проем, тут же вынимает свою мантию и набрасывает поверх пыльной и потной одежды, наспех приглаживая волосы. Молодой волшебник, закрыв тайный ход, поступает так же. В момент, когда она собирается поправить прядку и замечает, как полы его мантии долетают до пола, его рука опережает ее собственную, задевая кончик уха. Синистра отскакивает назад, как от вспышки молнии. Ловит короткое недоумение.

— Спасибо! — их голоса наслаиваются, создавая гармонию.

Оба кивают и торопливо расходятся. Потому что надо, чтобы их никто не застал. Не заметил вместе.

Что забыл преподаватель днем в студенческой гостиной родного факультета? По правде говоря, лично Аврора — ничего. Но в тот день Синистре не спалось. К счастью, дементоров от Хогвартса уже отозвали, и совсем летнему солнцу ничто не мешало бодро пробивать занавески в ее комнате, побуждая к активному досугу. Астроном решила прогуляться. Но декан Флитвик заметил ее в коридоре и попросил принести единственный экземпляр партитуры, который кто-то из учеников оставил на столе в холле, слишком поспешив на урок. И Аврора согласилась ненадолго сменить маршрут.

Она давно не поднималась в башню Рейвенкло. Не касалась бронзового орла. Не стучала им об деревянную дверь. И не отвечала на вопрос: «Как человеку не спать восемь дней?» — «Спать по ночам». Самая легкая и подходящая задачка для астронома. А еще она давно не видела потолка в звездах и статую Кандиды. Солнечный луч, как нарочно, указывал на нишу за спиной скульптуры. И Аврора прикрыла глаза, проваливаясь в воспоминание...

— Эй, звездочет! — заговорщицким шепотом подзывает ее к себе тень за Кандидой.

— Как ты тут оказался? — взволнованно шикает девочка.

— Долго ли умеючи?! — самодовольно усмехается мальчишка.

Тут же в комнате звучит еще один голос, принадлежащий соседке Авроры — Матильде.

— Ав, с кем ты там разговариваешь?

И Синистра быстро прикладывает к губам указательный палец, четко и громко, с улыбкой отвечая:

— С Кандидой, с кем же еще?

— Хочешь, составлю компанию? — рыжеватая головка высовывается из прохода, ведущего в спальни.

— Нет, мы секретничаем, — улыбается Синистра. — Ты иди, я скоро.

— О мальчишках, небось? — щурится Мат. — Может, лучше мне, наконец, расскажешь, кто тебе нравится, а?..

Аврора понимает, что еще немного, и соседушка устроится на одном из диванов, и тогда все это растянется надолго. Она бросается наперерез.

— Нет, Мати, не о мальчишках. — Руки вперед: приобнять, ненавязчиво развернуть к проходу. — Просто повторяю названия звезд из созвездия Орион. И ты знаешь, что он единственный, на кого бы я посмотрела. Но, увы, слишком высоко забрался. Так что иди, пожалуйста, готовься ко сну! — Шаг за шагом ласково направлять к лестнице. — А то мне потом места у зеркала ждать целую вечность. Давай, давай! Освежу в памяти знания и приду...

— Ну хорошо. — Соседка поддается напору и срывается с места. — Но имей в виду, что я тебя жду! Мне столько всего надо тебе рассказать.

Только после того, как звук шагов по каменной лестнице стихает, Аврора возвращается к нише.

— Эй, ты тут?

— Бу!!! — выскакивает тень из темноты.

— Дурак! — вздрагивает девочка. — Как ты прошел?

— Думаешь, одни вы такие умные? — Мальчишка присаживается на ступеньку, полукругом выделяющую нишу над общей поверхностью холла. — Не так уж и сложно решать эти ваши загадки. — Он явно прячет что-то в руках за спиной.

— И какая тебе досталась? — Девочка садится рядом и демонстративно закидывает голову, разглядывая потолок.

— Дурацкое что-то: «У семерых братьев по сестре, сколько всего сестер?» Ясно, что одна! — Взгляд мальчика отрывается от кончика ботинок и переносится на завязки девичьей мантии.

— Что ты тут вообще делаешь? — спрашивает ее владелица.

— Честно?

— Ага.

Мальчик вытягивает перед собой свиток пергамента.

— Хотел попросить тебя проверить мое эссе про Юпитер. Мне нужен высший балл! А ты же, — почти неслышно проскальзывает «у нас», — звездочет. Поможешь?

Единственное, что для Авроры выделяло этого мальчишку среди других, — то, что она смотрела на него как на равного. С той лишь разницей, что, когда Ав на уроке предпочитала промолчать, он с удовольствием отвечал. Зато в письменной форме она всегда получала только «превосходно», в самом крайнем случае — «выше ожидаемого». И еще, когда она отступала в тень с книгой, он где-то поодаль наблюдал за людьми или увлеченно обсуждал что-то с Регулусом. Но, в конце концов, кому какое дело, кто, как и на кого смотрит?

Ав неожиданно для себя расстроилась, что безумный поступок — пробраться в гостиную чужого факультета почти перед самым отбоем — мальчик совершил не ради встречи с ней, а для уверенности в собственной оценке. Она чуть надула губки и собиралась уже отказать, как вновь услышала шаги и чуть капризный голос Матильды.

— Ну где ты там!

И тогда Аврора буквально вырвала пергамент из рук парня.

— Хорошо! Давай! Только не навлеки на меня проблем! — подтолкнула его к выходу, про себя добавив: «И на себя тоже».

— Спасибо, звездочет! Я в тебе не сомневался! — весьма громко сказал он, прежде чем оказаться по другую сторону деревянной перегородки.

— Кто это был? — недоуменно застыла подруга в проеме лестницы.

— Ты про что?

— Я слышала звуки...

— Где?

— За дверью. Ты же у нее стоишь.

— А, это Пивз буянит. Но я не пустила его и сказала, чтобы катился ко всем эльфам.

— А в руках у тебя что?

— Это? Говорю же, астрономию повторяла. Рассказывай лучше, что там у тебя!..

Профессор астрономии Аврора Синистра ласково провела ладонью по проему, ведущему в спальни.

В тот вечер она почти до рассвета слушала про Сириуса и Джаспера и никак не могла подобрать нужных слов, чтобы разрешить это бессмысленное сравнение хоть в чью-то пользу. В перерывах между щебетанием соседки и подбрасыванием поддерживающих междометий в ее монолог она думала: «Все-таки странно, что он не зовет меня по имени. Может, потому и я его никак не называю». И если быть до конца честной, немного жалела, что не может рассказать о своей симпатии даже дневнику. Потому что все, что происходит внутри, должно оставаться внутри.

Но спустя почти пару десятков лет таких подробностей Синистра, конечно, уже не помнила. Она молча взяла со стола нужные листы с нотами и пошла обратно к декану. И все же, хотя гостиная Рейвенкло была намного ниже, чем башня астрономии, звезды на ее потолке сияли круглые сутки. А еще почему-то каждый раз, когда Аврора оказывалась здесь, ей хотелось улыбаться.

Весна 1979 года.

Солнце словно сходит с ума от волнения, набираясь сил, готовясь к лету, — то ослепляет прорвавшимся сквозь завесу туч лучами, то нежно гладит по щеке отраженными зайчиками, то робко прячется за облака. Запах свежести подкарауливает отовсюду: то тут, то там выдувается ветром из-за угла, заполняет даже самые темные закутки старинных коридоров Хогвартса. Пробуждаются жизненные соки в растениях. Выходят из режима сохранения тепла люди. Мир начинает наполняться радостью и предвосхищением полнокровной, необузданной, многообещающей жизни.

Аврора аккуратно растягивает свежевыстиранный гольф по ноге, с небольшим нажимом проходясь по ткани пальцами, чтобы выровнять складки. Она заправляет выбившуюся короткую прядку за ухо и мечтательно улыбается, вспоминая, как мальчишка закусывал губу, сосредоточенно что-то вычерчивая на пергаменте. А вот припомнить, что именно они тогда изучали, девушке не удается, и между ее бровей на долю секунды вырисовывается хмурая складка. Нет. Не пристало так себя вести уже почти совсем взрослой, шестнадцатилетней волшебнице! Ей нужно готовиться к годовым экзаменам, а не вот это все!

Ав подходит к окну женской спальни Рейвенкло и выглядывает во двор: одна фигурка, вторая, третья, газетные листы «Ежедневного пророка», которые ветер протаскивает по пустому пространству. Синистра зябко ежится и оглаживает плечи. Эта весна была не такой, как прежние. Хотя гроз еще не было, но темные вести то и дело омрачали бег ежедневной круговерти. Слава Мерлину, пока они обходили стороной саму Аврору и ее близких. И ей бы хотелось, чтобы все так и оставалось, вернее — скорее закончилось. Потому что неопределенность — худшее, что может быть в жизни, а ее сейчас много. Например, в заварухе, о которой то и дело переговаривались и писали в «Пророке», упоминались не только мрачные знаки и темномагические всплески, но и предупреждения о том, что никому нельзя доверять. Говорилось, что в дверь может постучаться любой, даже сосед, которого знал с детства, а после его визита и над твоим домом может расплыться темная метка, возвещающая беду.

Но Авроре было шестнадцать, родители находились далеко, в Хогвартсе она чувствовала себя безопасно, и все изощренные игры серьезных взрослых казались чем-то отстраненным, временным, мимопроходящим. А потому куда больше Синистру волновало то, что внимание с уроков все чаще сбивалось на мальчишку, и в голове вместо «почему это так, а не иначе» всплывало «какой он красивый». Вот с этим явно надо было что-то делать. Но сперва нужно было не опоздать на урок по зельеварению.

С такими мыслями Ав взяла сумку с учебниками и подалась к двери, но за секунду до намеченной цели остановилась, что-то предугадав. Мгновение, и та распахивается навстречу, а в комнату врывается Матильда — раскрасневшаяся, взволнованная, радостная.

— Ав, как здорово, что я тебя застала! Сядь и не перебивай меня. Иначе я задохнусь от волнения, собьюсь и придется начинать все по новой, потому что ты абсолютно ничего не поймешь!

— Мати, если я опоздаю из-за тебя к профессору...

— Это совсем не важно! Слушай меня! Вопрос жизни и смерти!

Синистра прикинула, что отбиваться от подруги потребует больше времени, чем выслушать ее, и рассудительно присела на край кровати, тут же с помощью заклинания призвав стакан с водой и протянув его Матильде.

— Хорошо. Но сперва отдышись.

Та быстро сделала пару глотков, решительно вернула Авроре подношение и затараторила, как ошпаренная:

— Оно готово!

— Что готово?

— Феликс Фелицис.

— Жидкая удача? Ты с ума сошла?

— Да, я знаю, его нельзя использовать на матче по квиддичу. Но если они сами не будут знать, что используют его... Да и концентрация будет небольшой. Ведь все может сработать!

— Что именно?

— Послушай, ну ты же моя лучшая подруга! Ты должна мне помочь!

— В чем? Я не понимаю.

— Я все продумала. Мой Джаспер — ловец и играет за нашу команду. Рейвенкло должны победить. Думаю, с этим ты не будешь спорить. Так вот. Надо сделать так, чтобы удача была на их стороне, хоть самую малость. Надо, чтобы они в это верили. А со всем остальным уже справятся сами. Так вот. Сегодня последними на тренировке играет Слизерин. А потом в раздевалке никого не будет. Ну, то есть до прихода туда наших. Надо просто занести букет, обрызганный зельем удачи. И капнуть пару капель в воду, если выйдет. Но об этом, понятное дело, никто не должен знать. Кроме того, кто сделал зелье, а кто это, прости, не имею права сказать даже тебе. Кроме него, тебя, которая принесет цветы, и меня, которая для надежности добавит зелье в вазу, что будет уже там. А перед самым матчем я шепну Джасперу, чтобы он понюхал цветы и вспомнил обо мне, мол, это должно вдохновить его. И тогда он обязательно победит! Понимаешь?

— Мати, я понимаю, что опаздываю на зельеварение и не хочу участвовать в этой авантюре.

— Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

— Давай поговорим об этом потом.

На зельеварении и в перерывах Аврора Синистра старалась узнать как можно больше про действие Феликс Фелицис и возможные последствия. Библиотека оказалась полезной. И хотя девочка вовсе не собиралась прибегать к уловкам, чтобы победа досталась их родному факультету, и даже ради личной жизни подруги, она узнала весьма много полезного о сложном в приготовлении редком снадобье, которым нужно распоряжаться ответственно и с безукоризненной осторожностью.

Однако ланч испортил ее планы.

— Аврора Синистра! — поймала ее Матильда в столовой. — Помнишь, ты проиграла мне желание, а я не хотела этим пользоваться? Так вот, это оно.

Отпираться было бесполезно. Аврора всегда отвечала за свои слова. А значит, после занятий она возьмет этот дурацкий букет ромашек, лютиков или роз, что бы там ни приготовила Мати, и пойдет с «подношением болельщиц» в мужскую раздевалку у поля для квиддича.

— Сдаюсь, — кивнула девушка. — Но если твой Джаспер потом не подарит тебе самый красивый букет твоих любимых пионов или ты решишь поставить его не в нашу комнату, а в общей факультетской гостиной, то я тебя укушу! За ухо. Больно. Так и знай! — вполтона продолжила Синистра.

Ирисы. Матильда выбрала синие, чтобы сразу было ясно, какому факультету они предназначены. Уроки кончились. Тренировка, как могла судить Аврора по тишине и нетерпению Мати, тоже. Нужно было выждать лишь пару минут и пойти туда сама знала куда. И найти вазу на месте. Главное, не застать там никого со Слизерина. Букет, на который подруга побрызгала разбавленной удачей, грел руку. Авроре казалось, будто жидкость просачивается под кожу, проникает в кровь, растекается по телу.

— Все, я пошла, — шепнула она Мати, когда ватага мальчишек с зелеными галстуками, что-то бурно обсуждая, прошла по переходу мимо колонны, за которой прятались девчонки. — Надеюсь, не попадусь никому на глаза.

— Удачи! — ответила Матильда и чмокнула Аврору в щеку. — Спасибо! — И побежала следом за ребятами, чтобы убедиться, что никто из них не вознамерится вернуться.

«Главное, не попасться на глаза тому мальчишке, вокруг которого и так крутятся мысли, — всем сердцем желала Аврора. — Главное, не думать о Барти». Она произнесла заветное имя, одновременно касаясь холодными пальцами ручки мужской раздевалки, и оглянулась, чтобы убедиться, что никто не смотрит. Развернулась, закрывая за собой дверь. Перевела взгляд на комнату: пустые ряды скамеек, несколько шкафчиков, мокрые разводы воды на полу, подоконник с вазой.

— Эээй... — робко процедила сквозь зубы Синистра и, не получив ответа, направилась к цели, чтобы скорее выполнить задание и вернуться к учебе. Ее мысли были слишком заняты вопросом: призвать ли воду палочкой для волшебного букета или наполнить емкость в душевой? Поэтому она не услышала шаги. Только голос. Очень знакомый голос.

— Регги, это ты?

Аврора замерла. Она знала, кого увидит через минуту, но не могла пошевелиться.

Барти, завернутый в полотенце, медленно вышел из душевой и повернулся к входному проему. Аврора стояла у него за спиной, почти у самого окна. Ее взгляд медленно опускался в пол, словно виноватясь: мокрые светлые волосы, жилистые плечи, острые локти... Темная, отчетливо различимая змея, вытекающая из черепа и извивающаяся с ядовитым оскалом. Девушка непроизвольно вскрикивает, ее ладонь дергается, чтобы прикрыть губы, ирисы рассыпаются по полу, взгляд взлетает вверх и сталкивается с глазами напротив.

— Звездочет? — Знакомый голос дробится на звуковые фракталы, распадается на звуки, вытягивается, отражается эхом, преломляется, размывается. — Ты зачем здесь? — Мальчишка прижимается к шкафчику, убирая ту самую руку за спину, а другой плотнее перехватывая полотенце.

— Я? — Аврора напряженно пытается вспомнить, как и зачем здесь оказалась. В голове, словно заевшая пластинка, звучит желание: «Перестать думать о Барти». Вместо ответа она смотрит под ноги, наклоняется, неспешно собирает цветы, чувствует, как в горле застревает комок, а в глазах собираются слезы. Но Аврора прогоняет все мысли, один за другим складывая ирисы в букет. Она встает, не проронив ни слова, подходит к вазе. Вставляет туда букет. Палочкой наколдовывает воду. Целует лепестки. Думает: «Интересно, должны ли пожиратели соблюдать секретность?» Ждет, когда в спину ударит заклинание, меняющее память. Может быть, на это надеется. Но ничего подобного не происходит. И Аврора оборачивается.

Барти стоит возле шкафчика уже в наспех накинутой мантии. Смотрит на нее серьезно, словно ожидая реакции, вопросов, увещеваний. Но Аврора по-прежнему не произносит ни слова. Только чувствует, как летит в пропасть с огромной высоты, ожидая момента неизбежного столкновения тела с землей, но тот все не происходит.

— Я пойду, — говорит спокойно и приближается к двери. Она ждет, что слизеринец что-то скажет, объяснит все. Ведь это всего лишь шалость, жестокий розыгрыш и не более того! Она верит, что он ее остановит. Но вот ее еще более холодная рука, чем при входе, касается ручки.

— Ты никому не скажешь. — Фраза, больше приказ, чем вопрос, рассекает душу болезненней, чем розга — кожу.

— Нет, — отзывается привычно Аврора и выходит в коридор.

Вот и все. Она ему обещала. Она никому не скажет. Ничего. Переставляет ногу за ногой. В голове пустота. Там больше нет Барти Крауча — младшего. С этой минуты — нет.

Тогда Аврора еще не понимала, что пожиратель смерти Бартемиус Крауч не только навсегда обосновался в памяти, но и превратил в камень часть ее сердца, на которую она будет любоваться чаще, чем на любой из маггловских шедевров в альбомах отца. В шестнадцать Синистра лишилась шанса своевременно понять, что значит любовь, но с опережением узнала, что такое отречение.

Миссис Крауч — это все, что знала Аврора про мать Барти, когда подходила к дому Краучей на Палмер-стрит. Старинный серый особняк в центре Лондона. Астроном не понимала, как можно жить в одном из таких долго: холодный камень, притиснутый к соседним домам, окруженный мощеной мостовой, почти без зелени рядом, если не считать пары хлипких деревьев. Не то что уютный коттедж Синистра в небольшом городке, вдали от столичной суматохи. Но наверняка человеку, метившему на место министра, нужно было обитать поближе к работе, чтобы в любое время дня и ночи отлучаться по делам, спешно оказываться на посту, подолгу задерживаться, спозаранку отправляться на трудовое поприще. Особенно в «смутные времена», как говорили про оставшуюся за плечами первую магическую войну.

«Теперь-то он наверняка чаще бывает дома», — подумала Ав, поднимаясь по сточенным многочисленными шагами ступеням.

Она никогда не была в гостях у Барти. Но оказалось, что узнать в министерстве адрес Краучей не так и сложно. Это Синистра и сделала первым делом, защитив диссертацию. В столицу она приехала ненадолго. Скоро ей предстояло тестирование, чтобы получить доступ к работе с юными волшебниками. Да и наставница поторапливала свою перспективную преемницу, проча ту на собственное место в Хогвартсе, собираясь отправиться в свободное плавание и в глубинные исследования звезд. Но Авроре нужно было еще немного времени, чтобы закрыть свою историю, которая не отпускала, не давала покоя, мешала есть, а изредка — даже дышать. И чтобы сделать это, будущая преподавательница астрономии намеревалась встретиться с женщиной, которая единственная на свете смогла бы понять, разделить и превзойти ее в ощущении обрушившейся потери.

Хотя, если честно, Синистра не вполне отдавала себе отчет, зачем хочет увидеться и поговорить с той, которую запомнила в тот злополучный день, когда шло слушание по делу пожирателей смерти, замучивших Лонгботтомов. Но она просто не могла иначе. Сколько раз после судебного заседания, на котором Крауч-старший отказался от сына, а его мать потеряла сознание, пока Барти, вернее, пока заключенных уводили дементоры, Аврора казнила себя за то, что не подала тогда голоса, что не потребовала доказательств, не призвала разделить тяжесть преступления соразмерно установленной вине каждого, пересмотреть дело? Сколько часов проворочалась она в постели, убеждая себя, что устроить побег из Азкабана невозможно, что бороться с механизмом правосудия не имеет смысла? Сколько ночей не могла уснуть, задаваясь сменяющимися вопросами: как он мог слушать крики Лонгботтомов, присутствовать при пытках и не остановить этого? Что он должен был ощущать внутри, как ломалась его душа в тот момент? Как можно простить участие в подобном? Почему она не удержала его, когда узнала о решении примкнуть к пожирателям еще в школе, не попыталась остановить, не спасла? Ответы не приходили даже с рассветом.

И вот, наконец, Аврора решила, что не может, не хочет больше этого терпеть. Ей нужно было с кем-то поговорить о случившемся и о своих чувствах по этому поводу. Но с кем это можно было сделать так, чтобы ни себя, ни слушателя не подставить? И тогда она поняла: с матерью Барти, о которой тот ни разу не упоминал. Так она сможет не только высказаться, но и отдать свой долг ему, поддержав ту, которая наверняка ему дорога. Ведь он не хотел бы, чтобы мать оставалась наедине со своим горем. Или, как минимум, этого бы не хотел тот мальчишка, в которого Аврора Синистра была когда-то почти влюблена.

Но несмотря на принятое решение, ей все никак не представлялось подходящего случая. Прошли недели, месяцы, прежде чем Аврора увидела в «Ежедневном пророке» заметку, что у четы Краучей новое горе — миссис Крауч тяжело больна. Вскоре Синистра узнала, что у женщины рак, как называли заболевание магглы. Ждать дальше было некуда.

И вот спустя полгода и три недели Аврора впервые в своей жизни стоит на ступенях дома, где вырос Барти. Дверь открывается, и девушка отшатывается. Мистер Крауч, кажется, не заметил гостью, замершую за дверью, — настолько погружен в свои переживания. Когда он возвращается в дом, Синистра нагоняет молодую волшебницу, только что покинувшую Краучей.

— Элиза, постойте!

Та оборачивается на призыв.

— Я не Элиза. — Недоуменно вздернутая бровь.

— Ох, простите. Конечно же, я вижу, что вы не Элиза. Просто так звали девушку, которая приходила к миссис Крауч до вас. Скажите, как чувствует себя мадам?

— Простите, но я вас не знаю и не стану докладывать вам о здоровье пациентки.

— Ой, забыла представиться. Долорес Люциния. А как зовут вас? Я из фонда святого Абеля. Миссис Крауч часто навещала нашу организацию. Теперь мы заглядываем ее проведать.

— Синтия Сноу. Извините, никогда не слышала о таком фонде.

— Мы малочисленная организация. Помогаем неизлечимым больным.

— Увы. Все равно не имею права говорить с вами о здоровье пациентов. Теперь простите, я очень спешу.

— Как считаете, сейчас удобно ее навестить?

— Да, у вас есть полчаса до приема обезболивающих. Ох! — Девушка бросила недовольный взгляд на Синистру и решительно развернулась в сторону, в которую направлялась ранее. — Не могу больше задерживаться.

Аврора кивнула и неспешно пошла обратно к Краучам. К вопросам, мучившим ее, добавился новый: почему и зачем она только что так легко соврала? Но размышлять об этом было не время, ведь ноги уже донесли ее к дверям, а палец нажал на кнопку звонка. Открыл усатый мужчина.

— Синтия, вы что-то забыли?

— Простите, мистер Крауч. — Авроре было больно смотреть на отца, отрекшегося от сына. — Я...

— Кто вы, я знаю, — хозяин дома признал свою поспешность. — Вы — начинающий астроном, о котором неплохо отзывался Дамблдор в разговоре с Феликсом. Чего я не знаю — так это зачем вы стоите на моем пороге?

Синистра потеряла дар речи — ее прикрытие тем, что помогает медсестре или фонду, рассыпалось, не будучи озвученным.

— Я пришла повидать вашу жену, — честно сказала Аврора.

— Алексис? — Девушка впервые услышала незнакомое имя. — Зачем она вам?

— Я знаю, что у меня есть полчаса до того, как придет время лекарств, и хотела бы задать ей пару вопросов. Это нужно для... Для моей работы.

— Для какой такой работы? Моя жена не имеет дела с астрономией!

Усталый мужчина явно не собирался сдаваться и пропускать ее, более того, гневался и вот-вот намеревался прогнать настырную девчонку со своего порога. Но тут у дверей появился домовой эльф и что-то быстро зашептал на ухо хозяину.

— Не знаю, откуда она о вас знает, но вы можете пройти. Винки вас проводит. Имейте в виду: не больше десяти минут!

Синистра кивнула, произнесла заклинание, очищающее обувь, на пороге и поспешила за эльфом.

Много деревянных ступеней спустя, после скрипа старинных креплений, Аврора оказалась в комнате с серыми шторами, неплотно задернутыми, пропускающими дневной свет. Возле них спиной к окну в роскошном кресле, по правую руку от которого были ряды деревянных полок, уставленных книгами, сидела хрупкая женщина со светлыми волосами в простом платье из темно-синего льна. Она была бледной, с кожей в тон шторам, но с очень живыми глазами. Синистра смотрела на ведьму и не могла произнести ни слова. Эльф исчезла за дверью. Шагов Крауча-старшего или кого бы то ни было еще слышно не было. Только настенные часы монотонно отсчитывали секунды. Алексис, как назвал ее муж, неотрывно вглядывалась в Аврору, словно ожидая, пока та скажет хоть что-то.

— У вас его глаза, — не думая, ляпнула Синистра. — Вернее, у него — ваши... То есть я хотела сказать...

— Не надо, девочка, — улыбнулась женщина и тут же беззвучно заплакала. — Мужу не нужно это слышать, — добавила она.

Тогда Аврора достала палочку. Мать Барти кивнула, и девушка произнесла заклинание, не позволяющее подслушивать. А затем Синистра стояла и молчала, растрачивая драгоценные минуты впустую. Все, что она рисовала в своей голове, когда представляла себе эту встречу, рассыпалось, как пепел от сожженного листа. Все, к чему себя приучала и что внушала себе про прошлое и настоящее, разбилось вдребезги и, распоров сознание, осколками впилось в сердце, парализовало язык и мозг. Просто двум любящим женщинам не нужно говорить что-либо, чтобы понять, что любят они одного и того же человека. А в данном случае им не надо было даже конкурировать за его любовь. Все равно Авроре никогда не получить и части того, что отведено его матери. Все равно теперь он не сможет уделять внимание ни одной из них. Все равно...

— Подойди сюда, — попросила мать Барти, и Синистра приблизилась, присев возле кресла на колени так, чтобы женщина могла дотронуться до нее рукой, что та и сделала, погладив Аврору по голове один в один с тем, как гладила ее мама. — Что ты хотела мне сказать?

— Что я верю: он не виноват, — подняла глаза на собеседницу выпускница Рейвенкло. — Что он не мог так... Что я его знаю.

— А если он это сделал? — Взгляд в упор.

— Сделал что?

— Ты не глупая.

— Если он это сделал, то... — Аврора хотела гневно выпалить: «То там ему самое место!» — но под вниманием смотрящей поняла, что чувствует совсем иное, что даже если он это сделал, то… — То я бы хотела, чтобы кто угодно поменялся с ним тогда местами.

Ответом ей была тишина и блеск в глазах тяжело больной женщины, потерявшей сына.

— Вы ждете, чтобы я сказала, что готова сама поменяться с ним местами? Но это будет ложь. Я не готова идти за него в Азкабан. Я не готова за него умереть. Я... Готова написать за него контрольную, — превратила внезапную злобу на себя в улыбку Аврора. — Но он никогда меня об этом не просил.

Женщина, побледнев еще сильнее, пронзительно знакомо закусила губу:

— Да, таков был Барти...

— Был? — Если Синистра никак не могла до конца смириться с тем, что отец прилюдно отрекся от друга, что она сама молчаливо отказалась от него, то слышать его имя в устах матери в прошедшим времени стало чем-то абсолютно невозможным, немыслимым. — Но он есть! — Она подскочила на ноги, гневно вздернула подбородок, забыв, что находится в комнате больного человека.

— Успокойся, пожалуйста, — тихо произнесла миссис Крауч.

— Простите меня, — Синистра опомнилась и безвольно опустила руки. — Простите, просто мне страшно, что мир хочет сделать так, будто Бар... — Она поймала себя на том, что не может произнести это имя. — Будто его никогда и не было. Но вы — подтверждение того, что он есть. — Тяжелый вздох. — Я пойду. Скажите только, могу ли я вам чем-то помочь? Раз уж не могу помочь ему...

— Кем он был для тебя, девочка? — Женщина смотрит в сторону окна.

Вопрос выбивает воздух из легких.

— Мадам, ваш сын для меня был... — Аврора ловит себя на невыносимом прошедшем времени и поправляется: — Есть. Ваш сын для меня есть тот, чье существование в мире делает мою жизнь осмысленной. Он тот, кого я считаю близким человеком. Хоть об этом не знает никто. Даже он сам. Он — моя вина, моя боль, мое дыхание. Сейчас я думаю, что его имя вложила бы в последний вздох. — Синистра отрывает взгляд от направления, в котором смотрит миссис Крауч, и переводит его на женщину. — Я хотела сказать, что мы учились вместе в Хогвартсе, и больше ничего. Ничего, что стоило бы упоминания обо мне в беседах с вами или о вас в разговоре со мной.

— О, зато Барти много говорил со мной о звездах! — слабо улыбнулась женщина. — Ты ведь астроном?

Аврора кивнула и за секунду поняла, что, возможно, именно это передал хозяйке домашний эльф, именно поэтому она сейчас тут. Но ответить Синистре было нечем.

— Послушай, я хочу кое-что дать тебе на память. Открой ящик в столе возле кушетки. Да, этот. Достань оттуда гребень. Это тебе. Все равно он скоро мне не понадобится. Отдашь его своей дочке и больше никому, ладно?

Синистра любовалась на блики, которые рассыпались от тонкого изделия и так походили на дневные звезды на земле.

— Я… я не могу... — Аврора собиралась отказаться от столь ценного и довольно обязывающего дара, но услышала шаги за дверьми и тут же сняла чары, чтобы ни у кого не возникло ненужных подозрений. — Спасибо.

— Подойди ко мне, — попросила женщина. — Наклонись. — Она коснулась губами лба Авроры, а затем прошептала ей на ухо: — Тебе не нужно быть на чьем-то месте. Достаточно быть на своем.

И тут же Алексис Крауч продолжила речь, на этот раз адресованную Бартемиусу-старшему.

— Эта девочка стажируется у моей студенческой подруги. Не волнуйся, она уже уходит. Но, надеюсь, ты приглядишь за ней в будущем, дорогой? — Голос тихий, но сильный, напоминающий интонации Барти, когда тот подталкивал Аврору на что-то восхитительно опасное.

— Конечно, дорогая!

Синистра, не понимая отчего, незаметно спрятала подарок в карман платья. Домашний эльф в проходе словно заметила ее движение и что-то тихо проворчала, но хозяйка подозвала ее, шепнула на ухо, и та добродушно кивнула.

— Винки проводит гостью. Винки рада служить хозяйке.

— Прощайте, милая! — довольно громко летит вслед абсолютно потерянной Авроре. — Я уверена, ты займешь хорошее место.

— По вашим словам, — благодарно кивает Синистра.

— По вере вашей, — ставит точку Бартемиус Крауч — старший.

Но звездочет уже перебирает ногами ступени, бубня себе под нос:

— О, я верю, я буду верить!

— Я передам госпоже, — доверительно шепчет на прощание эльф. — Она просила сказать, что вы уж будьте покойны — она никому ничего не скажет.

Дверь захлопывается. Аврора почти бегом спускается вниз по улице, оглаживая пальцами гребень. Теперь ей еще больнее будет думать о заключении и злоключениях Барти. Зато она узнала еще одну женщину в этом огромном мире, которая стоит любви.

Ее сразу предупреждали, что первый год работы преподавателем — самый сложный. Что нужно ко многому привыкнуть. Выдерживать дистанцию и выстраивать общение с толпой людей, не намного младших тебя. Подбирать правильные интонации, чтобы знания из букв на пергаменте превращались во что-то по-живому увлекательное, реалистичное. Засыпать по утрам после чашки травяного чая, пришедшего на смену кофе. Приучить себя к ужину на завтрак и наоборот. Узнавать новости не перед работой, а перед сном.

Вот Синистра забирает у своего сыча Персея свежий выпуск «Ежедневного пророка», тут же пробегая глазами по заголовкам на первой странице. И резко выдыхает, чуть приоткрывая губы. Глаза наполняются слезами. Воздуха не хватает. Она вбирает в себя еще две-три небольшие порции кислорода. Обхватывает пальцами одной руки другую и ногтями впивается в сердцевину ладошки. Глубокий-глубокий медленный вдох. Ей нельзя сейчас зарыдать. Аврора озирается по сторонам. Хорошо, что она пришла на завтрак в числе первых и еще мало кто может ее заметить. Две ранних пташки из числа преподавателей что-то обсуждают в стороне. Сонные ученики слишком заняты тем, чтобы разлепить глаза. Ее не видят. Значит, они не заметили. Ногти вдавливаются в ладонь сильнее. Синистра заставляет себя считать, отмеряя дыхание. Она максимально плавно встает из-за стола. Под мышкой зажимает свернутый «Пророк». Идет медленно — шаг, еще один, следующий. Синистра смотрит в пустоту и считает. На выходе из зала профессора астрономии задевает плечом какая-то особенно торопливая ученица, что-то быстро и смущенно произносит, но Синистра не слышит ее, не оборачивается. Шаг, еще один, следующий. Раз-два-три-четыре — вдох, столько же — пауза, затем выдох. Ей надо дойти до дома, не потеряв лица. Какое забавное слово — «дом». Разве у нее есть дом? Ведь дом — это место рядом с тем, с кем связано твое сердце. Она не отсчитывает ступени, лишь скользит взглядом по стене, пока поднимается в астрономическую башню. Дверь. Еще одна. Запереть. Кинуть заклинание, чтобы не услышали лишнего шума случайные уши. Не заметить открытых штор. Упасть лицом в кровать. Свернуться комочком. Плакать.

На первой странице «Ежедневного пророка» в черной рамке короткая весть: «Сын главы Департамента международного магического сотрудничества Бартемиуса Крауча умер в Азкабане. Подробности и соболезнования стр. 5».

Легко горевать открыто. Слезы смывают боль. Окружающие оказывают поддержку. У близких можно получить тепло. В тяжелые моменты отчетливее понимаешь, на кого можешь опереться, кто у тебя есть…

Но у Авроры Синистры не было права горевать так по Барти. Все, что она могла рассчитывать услышать от посторонних, — довольное, с ноткой злорадства: «Какое счастье, одним пожирателем стало меньше». Обратиться за помощью к кому-то из близких она тоже не могла. Их нельзя было подставлять под удар, как, впрочем, и саму себя. Никто не должен был знать, что Аврора Синистра с легкостью готова была отдать под косу смерти хоть всех приверженцев Того-Кто-Не-Стоит-Имени скопом, даже добавить в довесок парочку из числа осуждающих Барти, только бы он остался жив. Пусть в Азкабане. Пусть не рядом. Но жив. Потому что там, иногда, он мог видеть небо. Потому что она так и не нашла в себе силы ни разу ему туда написать. Потому что так и не успела, не сумела простить его, вернее себя, за то, что отреклась, не спасла. Но сейчас это все не имело значения. Ведь теперь она ничего уже не могла исправить. Оставалось горевать. Но боль была столь сильной, разрывающей, что держать ее внутри стало невыносимо, немыслимо. Впрочем, в этом мире была еще одна женщина, с которой можно было разделить утрату и которая могла не пережить ее одна.

Через пятнадцать минут Синистра спустилась со своей башни, отыскала декана Флитвика и предупредила, что бывшая наставница дала ей срочное поручение в Лондоне, поэтому днем Авроры в замке не будет, вечером тоже. Но занятия со студентами начнутся в обычное время. Через полчаса метла уносила астронома из Хогвартса. Через полтора — из своего коттеджа Синистра аппарировала как можно ближе к Министерству магии. Через два — стояла на пороге дома на Палмер-стрит и нажимала на звонок.

Как и несколько месяцев назад, Авроре, непривычно взволнованной, растрепанной, ненакрашенной, открыл усатый и еще более усталый, чем тогда, недовольный мужчина.

— Убирайтесь, — заявил он неожиданно резко, тут же потянув на себя дверь, но Синистра дерзко вставила ногу в проем.

— Я не из «Пророка». Я из министерства.

— М?

— Вы меня не узнали? Я астроном от мадам Хлои. Я приходила несколькими месяцами раньше к вашей жене Алексис. Я...

— Я знаю, кто вы. Убирайтесь.

— Вы ничего обо мне не знаете! Мне нужно пройти к вашей жене. — Синистра не собиралась отступать так легко. — Вы не имеете права не пускать меня к ней!

— Девочка. Может, ты и не из «Пророка», но определенно из-за него, — с тяжелым вздохом ответил тот. — Моей жене необходим покой. Ей не нужны волнения. Она не должна ничего знать. Пожалуйста, уйди, пока она тебя не услышала.

Аврора опешила. «Каким монстром надо быть, чтобы не сказать матери, что умер ее единственный сын, не дать ей его оплакать?» Глаза снова потяжелели от невытекших слез.

— Но он же ваш сын...

— У нас нет сына.

— Теперь.

— Ты хочешь лишить меня еще и жены? Прочь, пока я не вызвал авроров!

— За что?

— За вторжение!

Синистра покорно отодвинула ногу.

— Просто уходи, — выдохнул мужчина.

— Что ж... Тогда разрешите передать вам официальные соболезнования от лица Хогвартса, — кивнула девушка и, не прощаясь, спустилась по ступеням, слыша, как торопливо хлопнули дверью у нее за спиной. Еще какое-то время она промедлила на тротуаре.

У учебного заведения, которое Аврора представляла, лицо определенно было. А вот у монстра в человеческом теле, с которым девушка только что говорила, — нет. Слезы сами потекли по щекам, и она опустила голову, провела по скулам указательным пальцем, смахивая их, прикрыла веки.

Затем Аврора сделала глубокий вдох и посмотрела на окна, прикидывая, из которого можно увидеть ту картинку, которую она запомнила с прошлого раза. Но долго гадать не пришлось. В просвете неплотно задернутых штор показался знакомый профиль. Ладонь взлетела к губам, сдерживая вскрик, потом приподнялась выше, на уровень уха, в приветствии. «Как она похожа на Барти», — отпечаталось в мыслях. Но силуэт тут же пропал. И девушке с непослушными волосами и болезненно бледным лицом не осталось ничего, кроме как уйти.

Этажом выше в роскошном кресле, развернутом к свету, стоящем вблизи книжных полок, полулежал истощенный парень с соломенными волосами. Он буквально рухнул в него секундой ранее. Ему все еще было трудно контролировать свое тело и психику после того, как почти год пробыл в Азкабане, покуда умирающая мать не взяла с мужчин своего семейства обещания исполнить ее последнюю волю и не использовала оборотку, чтобы обменять свою смерть в заключении на жизнь сына дома. Доказательством текущей нестабильности парня служила не только его физическая слабость, но и то, что за мгновение до этого в невзрачной серой девчушке, сиротливо мнущейся на тротуаре, ему почудились черты давней знакомой. Очень давней. Смутно знакомой. Кажется, за месяцы, проведенные в Азкабане, он и вовсе забыл ее имя. Но в памяти остались обрывки чего-то, связывающего образ со звездой. Может, это ее голос или свет мигом ранее и заставил его совершить усилие, чтобы оторваться от кресла и приблизиться к стеклу? Но додумать свою мысль молодой человек не успевает — резко распахивается дверь.

— Ты снова подходил к окну? Я же тебе запретил!

— Кто это был, отец?

— Повторяю: тебе запрещено называть меня так.

— Кто это был? — слабый голос требует ответа, расплачиваясь покорностью, а взгляд скользит к «Ежедневному пророку», валяющемуся на полу возле кресла. — Я имею право знать.

— Это не твое дело. Из министерства, по поручению Хогвартса.

Усатый мужчина приближается, чтобы поднять газету, умело избегая пронзительного взгляда. Тот, кто так смотрит, думает о том, что умерла его мать — единственный человек, который скорбел бы по нему самому. Тот, кто так смотрит, знает, что для мира теперь мертв он сам, но что ни одной живой душе до этого нет дела. И несмотря на это, он все еще есть. Он все еще здесь. Как и его Лорд, во что тоже мало кто верит. Но достаточно верить самому, чтобы вернуться, как и Лорду. И тогда, уже после настоящей смерти, его имя, одно на двоих с отцом, будут поминать все со страхом и с дрожью! Каждый признает, что Бартемиус Крауч изменил их жизнь! Он не останется сломленным, безвестным, забытым. Ему не нужна любовь, ему нужно почитание!

— Думаешь, они про меня забыли? Думаешь, он про меня забыл?! — часто-часто шипит язык, что ниже взгляда. — Видел, как они пишут некролог?! Да, печатают твое имя, но думают про моего Лорда! И боятся его, как никогда не боялись тебя! И презирают они тебя, а не меня...

— Заткнись, щенок! — Траектория движения мужской руки меняется, выхватывая палочку из кармана.

— А я тебя никогда не боялся! Никогда! Потому что ты — ничто! — кричит мальчишка почти в припадке, из последних сил.

— Империо! — срывается заклинание с губ отца, подавляющее волю сына. — Замолчи и замри, — произносит Бартемиус-старший, тут же в полной мере осознавая, что устал от младшего настолько, что впервые использовал против него непростительное.

За миг до того, как перестать владеть собой, Барти видит глаза Авроры — красноватые и неузнаваемые от слез, они превращаются в глаза его матери, и те глядят так тепло, что он становится счастлив, затихает и застывает, безропотно подчиняясь приказу.

За миг до того, как подойти к комоду и достать из нижнего ящика мантию-невидимку, Бартемиус глядит в глаза сына с сеткой полопавшихся сосудов, так похожих на материнские. Силы Крауча-старшего иссякли. Он не может больше видеть свою самую большую ошибку, стоившую ему всего — родовой чести, карьеры, любимой. Он набрасывает мантию на кресло, и то исчезает вместе с парнем, стирая из комнаты болезненную черную дыру, в которую стала утекать вся радость, едва та появилась. И так теперь будет еще долгие годы...

— Винки, — подзывает он эльфа, — присмотри за этим пустым местом. — Кивает головой туда, где спрятан сын.

— О, хозяин, но ведь мистера Крауча нужно лечить. Он еще слаб, хозяин.

— Делай что должно, но не напоминай мне.

Бартемиус Крауч — старший решительно вышел из комнаты и пошел к себе. Сегодня он возьмет выходной в министерстве, чтобы избежать ужаса постоянных напоминаний и бесконечного возвращения к мыслям: каково тому, кто умирает в одиночестве, с кем никто не приходит проститься, каково было находиться среди дементоров в последние минуты жизни его драгоценной жене.

Синистра шла быстро, а как только смогла — аппарировала домой. Там в своей детской комнате, в наглухо пустом доме, она рыдала. Когда заканчивались слезы — пила воду. Потом все повторялось. Ближе к вечеру Аврора впихнула в себя тост с арахисовой пастой. Затем чуть дольше, чем нужно, простояла под струями душа. Чуть меньше, чем требовалось, провозилась с макияжем. Подкрашивая губы, вспомнила прожилки на крылышках той бабочки, которая полетела в день, когда у Синистры открылся дар, или рухнула в лужу.

На занятие профессор астрономии вышла вовремя. Правда, всю ночь давала самостоятельных расчетов чуть больше, чем обычно. Ведь не спала сутки, минимум треть из которых плакала, а другую — удерживала боль внутри. Только следующим утром, прежде чем лечь, вспомнила, что нужно поесть. Но вместо этого написала на пергаменте короткую фразу: «Разделяю вашу потерю. А.» — привязала к лапке Персея и шепнула ему имя Алексис Крауч. Отчего-то сычик непривычно долго не хотел улетать и ворочал головой в разные стороны. Вернулся к вечеру со все той же запиской.

С того дня Аврора почти перестала улыбаться. Впрочем, плакать тоже. Больше она никому ничем не могла помочь. Ей оставалось только учить детей, вычислять расположение звезд, есть, пить, спать. Больше ничего.

Хотя нет, еще — ненадолго отложить астрологию, чтобы позже вернуться к этому искусству и улучшить знания. Дело в том, что натальная карта Бартемиуса Крауча — младшего, как ее читала Аврора, сулила парню умереть свободным. Но девушка оказалась не столь хороша в толковании звездных маршрутов. Значит, ей предстояло углубиться в вопросе.

Люди — временны. Море — вечно.

Девушка спускается с нагретой солнцем плитки на остывающий песок прямо в босоножках на острых каблуках. Идти в них по сыпучей поверхности неудобно, и, сделав пару шагов, она наклоняется, чтобы расстегнуть ремешки, обхватывающие лодыжки, и зажать их в ладони. Затем голыми стопами подкидывает перед собой песчинки, осыпающиеся быстрее, чем в колбе часов. Идет прямо, не сворачивая, пока ласковая волна не касается пальцев. Тут она выпускает обувь из рук и скидывает с плеча расшитый золотой нитью клатч. Оборачивается, чтобы убедиться: все слишком заняты пиршеством и никто не заметил ее бегства в сумерки. Одним движением стягивает вверх летнее платье и отбрасывает его ко всему остальному. После девушка идет дальше — прямо и прямо. Она чувствует, как вода доходит до колен, поднимается к бедрам, огибает талию, покрывает грудь, прочерчивает тонкую линию по ключицам, подбирается к подбородку. И продолжает двигаться вперед. Океан касается губ, подбирается к носу. Тогда она задерживает дыхание, но не закрывает глаз — шаг, еще один шаг, еще чуть-чуть.

— Эй, там кто-то есть?!

Вода плохо пропускает звуки, но Аврора отчетливо слышит голос, которому совсем не хочется отвечать. Она уходит под воду с макушкой и, оттолкнувшись ото дна, с усилием разрезает ладонями толщу океана, толкая себя вперед и дальше — в ночь, к горизонту, чтобы раствориться в солоноватой жидкости, разделиться на миллиарды светящихся точек отраженных звездных лучей, чтобы исчезнуть. Когда кислород в легких заканчивается, ее голова ненадолго выныривает на поверхность, чтобы втянуть новую порцию, проигнорировать настырное «Эй, у вас все в порядке?!» — и поплыть дальше, к линии, где вода сливается с воздухом, океан — с небом. Авроре хочется унести свою боль как можно дальше от веселящихся людей, чтобы та вытекла через поры, оставив внутри лишь глухую пустоту безвоздушного пространства космоса, сродную с онемением, с амнезией. Она просто очень устала и больше ничего не хочет, кроме покоя.

Что было дальше, после того, как Синистра узнала о смерти Барти?

Работа, сон, работа, сон, работа.

Через несколько месяцев появился очередной траурный заголовок, информирующий досужих магов о смерти его матери, чье имя, конечно, не упомянули, ограничившись формулировкой «миссис Крауч». Кажется, тогда Аврора даже не плакала — больше не могла. И совершенно точно она не поехала выражать соболезнования, потому что в прошлый раз, когда Бартемиус-старший даже не пустил ее на порог, поняла, что нельзя отказаться от сына, оставшись при этом для него отцом. А значит, тот усатый нервный мужчина был просто очередным министерским чиновником, не более того.

Еще через несколько месяцев, которые Аврора провела в тишине, обеспокоились ее родители, утратившие общение с дочерью. Они сорвались из в-какой-там-стране-были-на-этот-раз. Прилетели в Хогвартс. Целый вечер таскали ее по свежему воздуху и старались разговорить. Взяли обещание приехать к ним на каникулы.

И вот она сдержала свое слово. И теперь ее окружали мидии, свет фонариков, живая музыка, смеющиеся люди, ничегошеньки не знающие о настоящем волшебстве. И по расчетам ее родителей, все это должно было расслабить замкнувшуюся в себе невесть почему Аврору. Допытаться у нее настоящей причины такого поведения никому так и не удалось. «Критический первый год», — выдавливала из себя ненадолго извиняющуюся улыбку в оправдание она.

И вот сейчас Аврора Синистра уверенными сильными движениями забрасывала свое тело все дальше и дальше от берега, не желая слышать возвращающих ее окриков. Заплыв так далеко, что точки светильников на набережной слились в одну сплошную линию, Синистра легла на спину и уставилась в небо. Оно было вечным и умиротворенным. Его ничто не могло ранить, потому что до него ничто не в силах было дотянуться. Его не беспокоили чужие переживания. Оно не замечало потерь. Не испытывало одиночества. Потому что не чувствовало ничего. Но продолжало исполнять те задачи и роли, для которых было создано, о которых Аврора, так долго его изучавшая, так мало знала. Глядя в небо, она думала о том, что звезды светят всем без разбору, точно так же, как и океан принимает всех — больных и здоровых, богатых и нищих, сильных и ослабленных. Вот только небесные светила нужно еще научиться замечать и распознавать, чтобы с ними общаться, — они требуют тонкости. А океан не требовал ничего.

Аврора выдохнула и поплыла обратно. Вскоре различила над темной водой чью-то голову. Кажется, ее обладатель тоже заметил девушку.

— Эй! Вам нужна помощь? — обеспокоенно спросил он.

— Нет, — отозвалась Аврора.

— Хорошо... — прилетел ответ, и собеседник стремительно поплыл обратно.

На берегу мужчина оказался немногим ранее девушки, но, когда она добралась до мелководья, уже успел одеться и уйти туда, откуда пришел, — к людям. Синистра вышла из воды, руками сметая с кожи капли, натянула на тело платье, которое тут же потемнело в местах соприкосновения с брызгами. Она мысленно поблагодарила неравнодушного случайного зрителя ее ночного заплыва и поспешила домой — обсохнуть и вернуть себе лицо, социально приемлемое, никого не беспокоящее, приличествующее благопристойной волшебнице.

После этого заплыва фраза «Критический первый год» стала слетать с ее губ все чаще, вместе с более теплой улыбкой. Так она необременительно для самой себя восстанавливала потерянные связи, налаживала новые коммуникации и научилась сходить за располагающую к себе молодую преподавательницу в глазах магов и магглов. И все же в разговорах, не считая занятий и астрономических диспутов, Аврора Синистра продолжала отмалчиваться.

Ее жизнь вновь закрутилась, как отлаженный механизм: работа, отдых, работа, отдых, работа.

Так продолжалось годами, и каждое лето она возвращалась на то же самое место, чтобы повторить ночной заплыв. И всякий раз благополучно возвращалась обратно, напитавшись звездами. И фразу «Тяжелый был год» постепенно стала сменять другая — «Да, это был неплохой год». Вот только улыбка, сопровождавшая слова, никак не менялась. Но через пять-шесть лет с того момента, как Аврора перестала читать газетные заголовки, не ожидая от них ничего хорошего, она, наконец, смогла произнести: «Это был хороший год».

Тогда отец после одной из выставок, по счастливому совпадению проходивших в городке, где Синистра осуществляла свой ежегодный заплыв, познакомил ее с молодым человеком. Тем самым, что так переживал о ней, когда она впервые заплыла так далеко, как никогда до этого в жизни. Он узнал ее по сумочке. И они стали общаться. Аврора ловила себя на том, что ей нравится ощущать заботу постороннего, а напитавшись ею сама, поняла, что стала способна делиться.

В тот год она стала не только душевнее общаться с коллегами в Хогвартсе, но и взяла пару дополнительных классов со старшекурсниками с разных факультетов. Порадовала родителей интересом к карьере отца и методам преподавания матери. И тогда все наладилось — отлаженный механизм перестал требовать завода, словно переключился на пусть и не вечный, но очень мощный двигатель.

Следующим летом Аврора перестала заплывать так далеко, как раньше. Она нежилась у берега и целовала слегка колючую щеку того, кто вовсе не понимал магии, а потому никогда не смог бы понять до конца ее саму. Но ему и не требовалось объяснений. А в мире Авроры Синистры отныне и навек все было как надо, как должно, как следует. То есть — «просто прекрасно» и «лучше и быть не может».

Вот и все.

И больше ничего.