После финала (джен)

В полушаге от входа в убежище, Лира остановилась.

Задумалась. Присела на корточки и, сняв с шеи святое ожерелье, надела его на малышку Джин.

— Мы больше не увидимся, моя радость, — сказала она ласково. — Но я всегда буду с тобой. Сила всегда будет с тобой.

— Мама? — спросила та растерянно, но Лира только улыбнулась в ответ и строго напомнила:

— Сиди тихо, пока не придёт дядя Геррера, хорошо, звездочка?

Та серьёзно кивнула и скрылась за потайной дверью. Годы изгнания научили малышку быть такой послушной, такой решительной, такой взрослой... невидимые весы качнулись, напоминая: так надо.

Всё идёт, как надо. Каждый играет свою партию в великой симфонии, которую несведущие зовут историей. Кому-то достаётся раз в полчаса тюкать в треугольник, кто-то отбивает барабанный ритм — но каждый необходим, ведь достаточно ошибиться одному из сотни музыкантов, чтобы нарушить гармонию.

В жизни Лира Эрсо была дирижёром — среди прочего, среди геологоразведчика, проводника-спелеолога, вебкам-модели, домохозяйки, выживальщицы и в последнее время — начинающего агронома. Но в том великом оркестре, к счастью или нет, ей досталась роль куда скромнее, и она это знала с самого детства, с тех пор, как коснулась великого кристалла и услышала откровение Пророчицы.

Знала, что её судьба — не стать кем-то, но привести в мир ту, кто кем-то станет. Кто «убьёт миллионы и спасёт триллионы, зажжёт пламя, что разгонит мрак и никогда не угаснет». Для этого Лире нужно было спать с Галеном, но вовсе не нужно было оставаться в живых сейчас, когда дочь уже существует.

Даже наоборот.

Друг Орсон — человек дотошный, он непременно обыщет всё и вся вокруг, если не найдёт Лиру и малышку. Но если найдёт — если убьёт — Лиру, он забудет про Джин.

Потому что он несведущий, он мирянин, для которого её дитя — лишь одна из множества раздражающих человеческих детёнышей, и он не знает ни об огне, ни о триллионах. Зато он знает Лиру, чудачку Лиру, которая дружит с сектантами и молится запрещённой Силе. Более того, он любит Лиру лишь чуть меньше, чем любит Галена — её смерть сделает ему больно, а когда им больно, люди совершают ошибки.

Галену тоже будет больно, но... так надо, чтобы великие незримые весы были в равновесии.

Она любила Галена, хотя не собиралась — со студенческих времён у неё оставались контакты в вебкаме, на беременных был спрос, она готовилась стать матерью-одиночкой с самого детства... но Гален позвал её быть с ним, жить с ним, разделить с ним жизнь, и она не смогла отказаться. И оказалось, что с ним довольно уютно быть и жить — пусть он и невыносимый атеист, не сведущий и не желающий сведущим становиться. Что он шьёт смешные игрушки и кротко терпит её молитвы и праздники, пока она терпит его расчёты и Друга Орсона. Она полюбила его — не сразу, но с годами, как любят старые игрушки и старые дома.

Но Сила важнее Галена, и для Силы нужно, чтобы Лира умерла.

Поэтому она добежала до дома, до Друга Орсона и его штурмовиков — и выстрелила, хорошенько прицелившись, чтобы не только не убить, но и не вызвать лишнего болевого шока. Орсон должен был остаться в сознании и отдать приказ.

И он отдал.

— В моём конце — моё начало, — задумчиво произнёс Кассиан. — Джин, как думаешь, что это?

— Тот мужик из фантастического романа, который попал в прошлое и стал собственным дедом? — бездумно ответила она.

Крохотное помещение бара на Тарисе было едва освещено парой ламп "вечернего света", превращавших розовый доспех барменши в густо-оранжевый, а её лицо — в нездорово-желтушное. Из музыкального автомата неслась свежая песенка Дивы Алтана про то, как ей хочется накуриться на пляже и набухаться на берегу, а Кассиан и Бейз копались в голове К2 и предавались самому мужскому из пороков.

Кроссвордам.

Пару часов — всего пару часов — назад был Скариф и зеленое пламя, охватившее всё вокруг, кроме крохотного островка, где Чиррут вцепился в своего друга и шептал дрожащими губами: «Сила со мной, и я един с Силой». Потом пламя угасло и наступила тьма. Осталась только левая рука Чиррута, горевшая жутким тёмно-синим пламенем. Он продолжал шептать, продолжал цепляться за Бейза, пока они с Кассианом пытались понять, что происходит — почему они всё ещё живы, если Звезда выстрелила и не промахнулась. Почему они слышат шёпот Чиррута, если вокруг бушует буря.

Потом она поняла, что это тупо.

Зачем гадать, что да как, если главное — они живы. Здесь и сейчас, они живы. А значит, что? Значит, нужно срочно выбираться и продолжать жить. Но как можно выбраться с разрушающейся планеты, из центра водно-песчаной бури? (Планета не разрушалась, но тогда, конечно, никто этого не знал.) Она судорожно обшарила карманы, пазуху, пояс в поисках трансмиттера и слишком поздно вспомнила, что полностью переоделась для миссии. Кассиан был умнее; он переложил свои коммы в новый костюм. Теперь он опустил на землю черепушку К2 и судорожно жал кнопки вызова — одну, другую, третью, пятую. Бейз тоже колошматил по кнопке на наручном мультиструменте.

Бесполезно.

Это буря, ситхова буря. Она блокировала все трансляции. Нужно было ждать, пока она закончится. Или закончится кислород. Или силы у Чиррута. Что-нибудь. Испытанья шлёт нам Силы благодать — самые тяжелые: ждать и догонять, — пропела мама у неё в памяти. Она пела этот гимн частенько во время жизни на Ламу. Сейчас Джин понимала, почему. Сейчас Джин многое понимала.

Меж тем буря сошла с ума. Среди темноты появились неторопливо вращающиеся пятна серебристо-голубого света. Пятна кружились, танцевали, как пятна со стробоскопа на дискотеке. А они смотрели на эти пятна снизу вверх, не понимая, что творится, что это значит, что это им принесёт.

— Корабль, — хрипло выдохнул Кассиан. — Это корабль. Что здесь делает корабль? Империя пришла за нами?

Но это была не Империя.

Мандалорцы. Крупный тяжеловес в темно-зелёном доспехе и тётка в розовом, которая каким-то невероятным чудом не только провела корабль в бурю, но и сумела из неё вывести. Зато не смогла поднять их на борт — Чиррут, всё сделал Чиррут, и заплатил за это своей рукой, от которой осталась одна обугленная кость. Тётка гавкала команды, не вылезая из-за руля (ещё бы она вылезла), тяжеловес послушно выполнял: ставил уколы Чирруту (противошок, обезбол и что-то ещё незнакомое, люто-лиловое), махал медсканом, ставил уколы уже им с Кассианом и Бейзу, которого звал "батя".

— Почему батя? Он настолько старше тебя? — спросил Кассиан. Вот же дотошная личность, не зря в разведке сидит. Какая разница, кто кого как зовёт? Старухи часто звали Джин "дочка", например, она ж не возражала.

— Так это ж батя мой, — ответил тёмно-зеленый. — Горра Бевиин, а я Азог, — подумав, добавил: — А там Мать Рин.

— А Чиррут — клон, — в тон согласилась Джин, вспомнив вечер в явинском медпункте. — Беглый одарённый клон, который украл древний артефакт и что-то там ещё.

— Чо, правда, бать? Ты опять клонов спасаешь? Блин, нас и так у тебя полтора десятка, остановись, — мандюк заржал. Бейз молчал, не говоря ни слова — не подтверждая и не опровергая. Наверное, противошоковое, оно всегда малость отключало мозги и не давало толком следовать за нитью беседы.

Наконец Бейз открыл рот.

— О, — сказал он. — Азог. Какого хрена? — сказал он. — Ты вообще знаешь, как тут опасно? Тут буря. И эта, Звезда. И повстанцы. Собьют, недорого возьмут, и как без тебя ферма будет?

Мандюк виновато склонил шлем, но как-то неискренне, так, для порядка.

— А это Чиррут, — добавил Бейз. Нахмурился, ища того взглядом, нашёл, выдохнул успокоенно. — Вот это Чиррут, — повторил он. — Он тоже бывший клон, как ты. Представляешь, иду по Джедде и тут он мне: «Стой, а то беда будет». Я ему: «Сам стой, в зубы дам». А он мне раз, два — и ногу сломал и два ребра ещё. Я ему: «А ты неплох», а он мне: «Это предложение было?», так что мы вместе. А оказалось, он с экрана слышал, что мы теперь вне закона, помочь хотел... а потом у меня нога зажила и тут эта девка прибывает, и такая: «Где Геррера? Подать мне сюда Герреру», а потом Явин, повстанцы, Звезда Смерти...

Джин прикрыла глаза, окончательно теряя нить его рассказа и суть происходящего тоже. Наверное, тоже противошоковое. От него тупеешь.

Вот так они и оказались здесь, в барчике на окраине тарисской фермы Бевиинов, где Дива Алтана рассказывала о своих вредных привычках, Чиррут стонал во сне на диване у стенки, Бейз и Кассиан пытались одновременно чинить К2 и решать кроссворд, а Джин... Джин пила ардис мелкими глотками и ничего, совершенно ничего из происходящего не понимала.

— Это пройдёт, — Азог Бевиин рухнул на стул рядом, стукнул её по плечу одоспешенной лапищей (было немного больно). — Отвечаю. У меня так было, когда батя нас с Камино забрал.

Он тоже налил себе ардису, снял шлем. Оказался совсем молодым для клона — Джин приняла бы его за ровесника, пожалуй, может только чуть старше. И похожим на Бейза больше, чем на других клонов.

— Давно? — механически спросила она.

— Ага, давненько, я ещё пацан был. Нас утилизировать хотели, производственный брак, вот батя и выкупил. Он хороший, хоть вас и обманывал, ты не думай. И на Джедду поехал не гадить вашему брату, а так, ловить кой-кого.

Джин кивнула рассеянно. Она не была в обиде, наоборот. Притвориться служителем Уиллов — лучше, чем выдать себя как мандюка и попасть в лапы Империи. Это нормально.

— Давненько — это сколько? Лет... — она прикинула на глазок, — пять?

— Тю, ты чего! Камино ещё когда рванули, там что пять, что пятнадцать лет назад только море волнуется раз было, есть и будет. Это ещё во время войны, — заметил её недоумение, пояснил: — Нас Мать Рин подкрутила, чтоб не старели так быстро. Говорит, это неправильно, так стареть. Надо жить, пока живётся. Ей виднее, она гений.

— Ага, — снова рассеянно кивнула Джин.

— А этот, Чиррут, он что за человек? Надёжный? Раз уж батя теперь с ним, — тревожно спросил мандюк.

— Надёжный. Может так сказать правду, что даже безопасники не догадаются. И побить палкой штурмовиков так, что насмерть. И нас спас.

— Вас спас — это круто, — решительно ответил мандюк. — Это вот реально круто. Эй, Рин! Включи экран, интересно же, что импы про Скариф наврут!

Барменша — пилот — мандя — что бы оно ни было — Мать Рин ленивым жестом нашарила пульт, включая новостной экран.

— С вами "Верный излучатель" и я, Бен Драр, слуга нашего доброго Императора! Сегодня произошло нечто трагическое и знаменательное: Органа, подлецы, стремившиеся уничтожить всё, за что мы боремся, своими преступными предательствами и безрассудными действиями довели до гибели собственную планету! Давайте посмотрим на уникальные кадры, предоставленные нам лично гранд-моффом Таркином!

Всё было зря.

Всё было зря.

Всё было зря.

Может быть, это потому, что они выжили? Может быть, если бы они умерли, всё было бы иначе?

Всё было зря.

Джин обняла сидевшего рядом мандюка и разрыдалась ему в доспех.

Приказ об эвакуации был отдан в тот же миг, как диспетчерские доложили о появлении над Алдерааном неопознанной станции.

Бреха не присутствовала на последнем совещании — там был Бэйл — но достаточно слышала о мифическом (значит, нет) супероружии Империи, чтобы понимать: если оно пришло к Алдераану, оно пришло за Алдерааном. И задача королевы — этого не допустить.

Да, у неё не было войск, чтобы атаковать станцию: роспуск сил самообороны был одним из условий сохранения частичной автономии. Но у неё был хороший, отличный, флот стелс-транспортников. Она сможет спасти десять, может быть даже сто, тысяч своих подданных — если те будут хорошими мальчиками и девочками и поторопятся с погрузкой.

— Оставьте всё, кроме семейных сокровищ. У вас будет новый дом, но не новая история, — властно вещала она, пока королевский шаттл нёсся к Элизиуму. — А если выбор между сокровищем и жизнью, выбирайте жизнь. Алдераан — это не планета. Это вы.

Она лгала, конечно. Когда не станет планеты, не станет и её истории — и скоро, может быть, через сотню-другую лет, скончается последний настоящий алдераанин и останутся лишь космополиты, граждане Республики — Новой Республики, которую она никогда не увидит. Пускай. Кровь в жилах этих космополитов будет кровью Алдераана, и это главное.

Широким, решительным шагом она спустилась с рампы и подошла к семейному сейфу Органа. Древний, надёжный, он должен был пережить любые беды — прямое попадание турболазера, извержение вулкана... может быть, гибель планеты — тоже?

Освобождая затёкшие плечи, она сняла из-за спины тяжёлый меч — королевский меч, Риндон — и, поцеловав синий камень в основании рукояти, положила его в сейф.

Когда-то, в долгую зиму, королева Петра убила этим мечом царя волков, подарив свободу своему народу. Потом принцесса Яэль, дочь Петры, передала его своей дочери, королеве Лиаран, и та сразила им чёрного джедая, разорявшего посевы и несшего бесплодие женщинам.

Сотня имён — сотня поколений — сотня королев — сотня великих подвигов, великих клятв, принесённых на этом мече. Бреха будет последней, и вот её клятва: «Встретить смерть с честью, спася то и тех, что и кого можно спасти».

Теперь корона.

Моложе, намного моложе меча — её заказала Аднона, первая королева из дома Пантир, и её бросила к ногам мужа-изменника Тезия, когда покидала Алдераан. Авион, последняя королева Пантир, тоже бросила эту корону — бросила в море и утопилась сама, чтобы ничего не отдать террористам.

Рыцарь Нокс покрыл себя славой и кровью, добывая корону со дна, и две королевы сражались за неё в Круге Равных, принеся наследников дома Ульго в жертву для освящения Круга: Иза Тул и Ажан Органа. Ажан победила и взошла на трон, а Кария, дочь Изы, ушла в изгнание со своим домом и остатком опозоренных Ульго. С тех пор прошла тысяча лет, пятьдесят королев успели увенчаться этой короной — пятьдесят дочерей дома Органа.

Кто наденет её теперь? И наденет ли кто-нибудь? Бреха сняла корону, поцеловала и убрала в сейф.

Она собиралась закрыть дверцу, когда услышала робкий кашель за спиной. Там стоял человек — незнакомый, высокий и смуглый, с чёрными дырами вместо глаз. Она никогда таких не видела, но знала, кто это: килик в людском обличии, джойнер.

— Мы извиняемся, что не предупредили о прибытии, — сказал он робко. — Но мы молим королеву оказать нам милость. Улей спит, и спит рой. Мы погибнем все до единого. Но мы молим королеву сохранить память, чтобы она не погибла.

Джойнер рухнул на колени, протягивая ей небольшое, всего с кулак размером, яйцо, серебристо-сиреневое, чуть мерцающее изнутри.

— Мы молим королеву сохранить королеве жизнь, — сказал он.

Бреха недоумённо нахмурилась, потом понимающе кивнула и осторожно положила яйцо в сейф, к мечу и короне. Как она спасала бы свою дочь — (как она спасала мужа, который там, на Явине) — как она спасала своих подданных, так рой спасал свою мать. Она не могла отказать им в их просьбе.

— Королева бесконечно благородна, — произнёс джойнер. — Рассветный вестник Вектор счастлив умереть рядом с ней.

Бреха невесело улыбнулась.

— Я тоже рада, Вектор. Вы смелый и благородный, — она замешкалась, подбирая слово, — рассветный вестник. — Она надеялась, что угадала правильно, и "Вектор" — это имя, а не часть титула.

И ещё гости.

Шаттл опустился на площадку, доступ к которой был закрыт любому, кто не принадлежал к королевскому дому. «Только не Лея, не Бэйл», — замерло сердце, но нет, к счастью, нет: две женщины, темнокожая и бледная, спустились по рампе и уверенно направились к хранилищу семьи Органа. Крест Тулов. Звезда Ульго. Бреха узнала гербы, которые помнила с детства, из учебников, и слёзы навернулись ей на глаза.

— Ализея, — сказала темнокожая Тул.

— Лареза, — сказала бледная Ульго.

Они отдали ей золотой пояс и золотое ожерелье Яэли — сокровища, утерянные с той самой дуэли, считавшиеся навеки утраченными и вот теперь — навстречу гибели — вернувшиеся.

Две королевы некогда насмерть сразились за Алдераан.

Три королевы умрут, провожая его в последний путь.

Они сидели и пили чай, и говорили, как старые друзья.

Ализея смеялась за вышитым веером, и Бреха восхищалась тонкостью вышивки: она читала о мастерицах дома Тул, но не думала, что однажды увидит своими глазами их шедевр. Лареза шелестела страницами старинного молитвенника, и Бреха с трудом удерживалась попросить и его отправить в сейф, ведь наверняка это была та самая "Книга тысячи молитв", которую Илоне Ульго дала в видении святая Териса. Рассветный вестник по имени Вектор рассказывал забавные истории, и эти истории были в самом деле забавны.

А потом диспетчерская известила, что принц-консорт скоро прибудет на Элизиум, и у Брехи замерло сердце.

— Идиот! — кричала она в микрофон. — Развернись, лети прочь, мы все умрём, ты мне нужен живым, ты нужен живым народу. Кто поведет его? Кто защитит нашу дочь? Убирайся вон, Бэйл, я прошу тебя, идиот, убирайся вон!

Но он не послушал, и вот уже третий шаттл опустился на посадочную площадку. Бреха подбежала к мужу и от души залепила пощечину, и сама же заплакала от глупости этого жеста.

— Ещё есть время, — умоляюще сказала она. — Не знаю сколько, но есть. Ещё есть время...

Бэйл обнял её и прижал к груди, и держал так, пока все слёзы не вылились, не впитались в его дурацкую гимнастёрку.

— Прости, — сказал он наконец. — Без тебя... без Аппенцы, без Каамоса... без яблок из нашего сада... — он покачал головой. — Я слабый человек, Бреха. Но Лея сильнее меня, сильнее нас обоих. Она будет хорошей королевой.

Он протянул ей красное яблоко из их сада, и Бреха, не задумываясь, его надкусила. Ойкнула по-девчачьи: неловко вышло, у них ведь гости, а она ест одна. Бэйл рассмеялся:

— Как знал заранее! — и достал из шаттла полную корзину. — Хватит на всех, налетайте, дамы и господин.

Ализея Тул взяла яблоко, подняла высоко над головой, словно глядя на просвет, потом решительно подошла к сейфу и обернулась на Бреху, взглядом указывая той, что делать.

«Королева приказывает королеве, до чего дожили...»

А потом небо загорелось зелёным, и не стало ничего, кроме ровного голоса Ларезы:

— И когда я пойду долиной вечной тени, зло не будет меня страшить, потому что ты со мною, посох твой и твой жезл...

— Гвардию... — Палпатин оглядел пятерых мальчишек, замерших в стазис-поле, чтобы не сбежали.

Марек, смуглый, коренастый, плоть от плоти своего родного Кашиика. Сетхар, настороженный, в дорогом септ-шёлковом костюмчике в хамбаринском стиле. Безымянный "Лайс" картавый до отвращения, с перепуганной мордочкой хорошо и много битого раба. Рыжий Люк Беллоз — Палпатин помнил его отца в детстве, сходство было просто омерзительно. И ещё один Люк, маленький алдераанский принц с гордым взором и прямой осанкой. Да, из такого материала можно было вылепить нечто стоящее. Надо только правильно замесить глину, добавить нужные присадки...

— Будут Радужная Гвардия, — решительно заявил он. — Их как раз семеро, — и ухмыльнулся, чувствуя глубокое замешательство ученика.

Пять ошибок Вейдера — и ещё две девочки из личного проекта Палпатина, Мара и Шира. Всего семь, как цветов радуги — такая вот ситская арифметика. Которая, как любил повторять Дарт Плэгас, самая лучшая из возможных арифметик.

* * *

У Радужной Гвардии, конечно, были казармы на Звезде Смерти. Громкое слово, "казармы" — на самом деле это была комната побольше без окна и сущий чулан, зато с окном. Четыре двухэтажные кровати (Император любил симметрию), стол, семь стульев и диван. Ничего лишнего, только нужное.

На диване лежал Марек, надвинув очки дополненной реальности на глаза и бормоча что-то в такт серии любимого детского мультика "Безумный аксолотль и его друзья". За столом обложились книгами Сетхар и Мара; Беллоз сидел, чиркая очередную страшную фантасмагорию на планшете, пока Шира дремала в чулане, а Лайс отсутствовал по работе.

— О, сейчас опять будем стрелять! — без особого энтузиазма сказал Сетхар. — Слышите, гудим?

Пол под ногами и правда гудел, и переборки, и всё вокруг: станция готовилась к очередному выстрелу. Уже третьему, так что эффект новизны изрядно поугас.

— Не просто стрелять! — из чулана высунулась Шира, услышавшая что-то, доступное лишь инженерам. — Да, однозначно не просто. Пошла полная цепь реакций, а в прошлый раз только с одного ключа зажигания стреляли. Будем выносить планету!

— Интересно, какую, — зевнул Беллоз. — Опять громим исторические ценности, или для разнообразия, нет?

Джедда была сплошной памятник архитектуры, а на Скарифе где-то видели какие-то супер-древние супер-развалины, так что это была уже тенденция.

— Дантуин, — в дормиторий, на ходу застёгивая чёрный бушлат, зашёл Лайс. — Там у террористов база. Так что громим, громим, — он достал из кармана жёлтую ленточку и принялся собирать волосы в хвост.

— О, ты уже вернулся! — Мара приветственно помахала рукой. — Я думала, ещё сидишь в клетке с принцессой вместе.

— Не, меня быстро выпустили. Я им показал, как парнем становлюсь, и выпустили.

Марек подёргал друга за рукав:

— Ларс, посмотри. Там Лео плохо. Семья?

Лео и правда было заметно плохо: лоб покрыт бисеринами холодного пота, губа закушена, глаза распахнуты, зрачки в точку.

— Я его обнимал, он не реагирует, — пожаловался Марек.

Такое случалось нечасто. Объятья Марека обладали редкими успокоительными свойствами.

— Эй, Лео, — потормошил его Лайс. — Лео, всё хорошо. Они дома, они в безопасности.

Тот медленно повернулся на звук, склонил набок голову.

— Папа прямым текстом сказал, что летит домой к маме. А Лея тут сидит, её допросят, конечно, но от этого ещё никто не умирал. Максимум, придушит пару раз, ну может молнией хлестанёт ещё. Житейское же дело. Ну? Слышишь? Мы её потом вытащим, верно, народ?

— Государственная измена, — напомнил Сетхар, но решительно кивнул, присоединяясь к остальным друзьям.

Лео был свой, а значит и семья Лео тоже были свои и подлежали защите.

— Спасибо, — выдохнул Лео. — Просто... не знаю, что-то меня плющит сегодня с самого утра. Может, просто съел что-то не то. Говоришь, по Дантуину будем стрелять? Вот ведь... неймётся Таркину. Там же и храм эпохи Ревана, и ракатанские руины...

— Да тех руин и храмов по Галактике — ж...жесть сколько, — отмахнулся Беллоз. — После Джедды даже преступлением против культуры не назовёшь. А на Дантуине зато населения всего ничего и все террористы, так что не жалко. Ну что, пошли смотреть фейерверк? — он встал, двинулся в сторону чулана.

Первой к иллюминатору подоспела Мара — и тихо вскрикнула. Подошедший за ней Сетхар судорожно замахал остальным. Лайс с размаху ударил по стене и недоумённо посмотрел на обвисшую тряпкой кисть и вмятину в дюрастиле. Марек, только взглянув наружу, решительно поймал Лео в медвежью хватку.

— Это не Дантуин, да? — спросил тот. — Не Дантуин, да?!

Каждый ученик Вейдера видел смерть, и не по разу — видел чужую, на заданиях, и видел свою, крайне разнообразную. Учитель не прощал просчётов, настолько, что император поставил ему ограничение: тратить не больше пяти клонов в декаду. Клоны штука недешёвая, да и наказание, слишком часто повторённое, теряет эффективность. Гораздо лучше подвести к грани гибели и оставить на ней, живого и в полном сознании. Палпатин так поступал с Вейдером — и тот, хоть и не сразу, перенял прогрессивную педагогическую практику.

Каждый ученик Вейдера видел смерть, но не такую.

Не когда лёгким движением руки и парой слов один отмороженный старикашка между сессиями бурного секса с суровой рыжулей или симпатичным штурмовиком уничтожает пару миллиардов человек и несколько тысяч лет истории вместе с горами, лесами, реками и морем, небом и землёй. А потом пойти браниться с женой по гиперсвязи или делить адмиралов с Вейдером.

— Нельзя продолжать быть как есть, — сказал тогда Сетхар. Он всегда был наиболее трезвомыслящим, всегда первым начинал думать, а не чувствовать. Алдераан ему был чужим, просто одной из множества планет Галактики. Алдераан, но не Лео. Лео был другом, почти братом.

— Но и уходить всем тоже нельзя, — Мара прикусила ноготь большого пальца. Она видела мир в цветах задач и проблем, путей и тупиков. Задачей было обеспечить собратьям-гвардейцам возможность уйти, если их душа не способна смириться с происшедшим. Проблемой было то, что если они просто сбегут, их просто поймают. Значит, следовало сбегать не просто.

Лайс уже тащил Лео на выход, собираясь угнать шаттл, но уткнулся в Марека и вынужденно остановился. Марек мог быть невеликим умником, но одно понимал твёрдо: просто сбегать бесполезно, надо как-то так не просто, чтобы и не заловили, и не пришлось очухиваться в клоне, и в идеале остаться вместе, хотя бы с Лайсом.

— Или наоборот... — Беллоз задумчиво убрал в походную сумку планшет с бумагой, краски и карандаши. — Надо уйти всем и сразу, и пусть Шира ещё попортит им... ну, что-нибудь, чтобы не запалили сразу. А когда нас таки выловят, скажем, что мы внедрились к террористам с коварными целями и тому подобное. — Он прошёл всё течение Гларуса от истока до устья с этюдником наперевес, изредка охаживая тем этюдником интересных алдераанских зверей и скучных алдераанских бандитов. Три тома его драгоценного комикса родилось именно там.

Шира присела на корточки, подключаясь к внутренней системе коммуникации, повертела колёсико, прыгая по каналам. Саботаж на Звезде Смерти — задача не из лёгких, хотя по имперским станциям ей работать уже приходилось. Тем интереснее, однако: Шира любила сложные задачи. И своих товарищей она тоже любила — по-своему, не очень умело, но крепко. Тем более, задачи они ей подбрасывали интереснее некуда.

— Ребят, проблемка, — сказала она. — На Дантуине никакой базы нету, они оттуда свалили. Куда валить-то теперь?

Лайс опустился на стул, прикрыл глаза ладонью. «Мама, папа... мама, папа...» — билось в висках. Он плохо помнил, как умерли первые мама и папа, был слишком маленьким и сидел в подвале. Только лужи на полу, противный запах и много выстрелов. А от новых мамы с папой не осталось ничего, даже луж, даже тел. Только память.

Но ему хорошо, он всего три года с ними был, а Лео? Как же Лео?

Конечно, это были не его родители, не его сестра — они остались где-то там, непонятно где, откуда безумный наоборотный аист Вейдер утащил их к себе на Вьюн — но всё равно. Когда Лео навещал "Зиму", он мог часами молчать и слушать, как в соседней комнате разговаривают Бэйл и Бреха. Слушать, замерев, как сурок. Или часами же болтать с Леей про её глупости — потому что, пусть она и не его сестра, его сестра была совсем другая, она сестру достаточно напоминала. И что теперь?

— Лея, — выдохнул он. Она всё, что осталось. Она их надежда. И она... — Она знает, где повстанцы. Если спасём Лею, получим бесплатный пропуск на их базу и сможем легко ассимилироваться. Возражения?

* * *

К несчастью, принять решение и спланировать оказалось легче, чем воплотить — и когда они наконец были готовы, принцессу уже успели спасти. Оставалось только подключиться к трекеру и благодарить судьбу, что даже Лямбды летают быстрее, чем громоздкая Звезда.

Отчаянно болело горло.

Падме очень хотелось сказать об этом Оби-Вану, но тот не слышал её сиплый хрип, отдавая приказания дроидам, готовя каталку и операционный стол к родам. В археологическом центре, наверное, нечасто рожали; скорее всего, у местных дроидов даже подходящих программ-то не было.

Может быть, лучше кесарить? Базовую полостную хирургию вроде ставят всем?

Острая боль от укола в основание спины почему-то не помогла сосредоточиться, а наоборот — заставила сознание поплыть, бело-серую комнату расцветиться множеством пёстрых пятен и радужных полос.

Наркоз, это наверняка наркоз. Значит, всё-таки кесарево?

Падме не чувствовала своего тела, но чувствовала, что у неё отчаянно болит горло.

Дышать становилось всё труднее.

Разве когда наркоз, не делают что-то для искусственного дыхания?

Где-то далеко, где-то бесконечно далеко кто-то плакал. «Я их всех убил, Падме. Они были как звери, и я их перебил, как зверей», — шептал плачущий. Малышей в яслях и старух в крыле стариков, он приказал клонам убивать, чтобы она жила. Все эти смерти были для неё, ради неё, только ради неё.

Со слезами на глазах плачущий протянул ей золотой шар, крохотный и сияющий и тяжёлый, словно свинец. Золотой шар, в котором была жизнь, и здоровье, и детство её детей, их первый смех и первый плач, их первый крик и первое слово.

Только протянуть руку — она уже протянула — и взять его — она уже взяла.

Только принять этот дар.

Принять смерть малышей в яслях и старух в крыле стариков, отчаяние Кеноби и безумие клонов, бушующий огонь Мустафара и скрипучий хохот Палпатина.

И горло перестанет болеть. И впереди будет жизнь.

Изо всех сил — их оставалось немного, слишком мало, но она постаралась — Падме отшвырнула шар прочь. Он подкатился под ноги плачущему и тот, нагнувшись, машинально подобрал его, спрятал в карман.

Падме отвернулась и пошла туда, где горел огонь и у огня сидела женщина в белом, где пахло надвигающейся грозой и набуанским летом. Плачущий звал её, плачущий плакал, но она шла и шла, не желая останавливаться, не желая думать ни о чём, кроме грозы, огня и рубинов на груди у женщины в белом.

— Как ты назовёшь своего сына? — спросила женщина в белом, когда Падме подошла ближе.

— Люк. Это в честь джедая из "Легенды о Старкиллере", хотя не знаю, почему именно его. Он старый, суровый и похож... не знаю, наверное на капитана Юларена?

— А дочку?

— Лея. Пусть будет красивая, смелая и умная, как все принцессы этого имени со времен зари кинематографа! — Падме рассмеялась. Принцесса по имени Лея была почти в каждом большом кино, где были принцессы. Даже в "Симфонии".

— А тот человек? — женщина указала туда, далеко, где остался плачущий. — Теперь ты ненавидишь его?

— Нет. Нет. Есть же в нём ещё что-то хорошее, верно? Его было так много... Есть же? — зачем ненавидеть, когда скоро начнётся гроза, и огонь светит так уютно?

— Хорошо, — женщина улыбнулась. — Иди сюда, дитя. Тебе надо отдохнуть.

Падме села рядом с ней и почувствовала, как сильно её клонит в сон. «Извините», — пробормотала она, сползая на траву и утыкаясь лбом в обтянутые белой тканью колени. От них пахло домом, и цветами юззы, и чем-то ещё таким родным и знакомым и уютным, и скоро Падме уже крепко спала.

Распустив волосы и периодически рассеянно проводя по ним щёткой, Лея сидела перед зеркалом и смотрела в него усталым, невидящим взглядом.

Через час была назначена торжественная церемония, потом обед и танцы, все готовились праздновать и спешили заранее повысить градус, чтобы потом понижать. Известное же дело: «После виски пей ардис — утром будет зашибись». Что праздновать? Ну как же: (почти) все живы, (почти) всё хорошо, зло повержено, больше никаких взрывателей планет.

Для них всё так и есть.

Не для неё.

Для неё уже никогда ничего не будет хорошо.

«Нет, нельзя. Не думать. Сосредоточиться на текущей задаче», — напомнила она себе.

Текущая задача: причесаться и одеться так, чтобы выглядеть прилично на церемонии и танцах. Звучало просто, но Лея в душе не сношала, как именно выглядеть будет прилично. Она и танцевать-то не хотела, но если принцесса — изволь соответствовать. Принцесса несуществующего трона, будущая королева ничего, первая и последняя своего имени. Лея уронила голову на руки и прерывисто вдохнула, сглатывая слёзы.

— Мистрис Лея, — металлический голос вырвал её из тоскливой бездумности. — Я принёс ваш чай.

— Трипио, — отозвалась она. — Привет.

Неровной походкой дроид приблизился к столику, поставил на него поднос: чайничек, чашечка, сливочник, сахарница. Милый, заботливый Трипио.

— Одни мы с тобой остались, да? — она невесело улыбнулась.

— Эрдва непременно починят, мистрис Лея, — решительно возразил тот. — И о мистрис Зиме нет подтверждения смерти. — Он не говорил об Альянсе, и это было здорово — что он понимал разницу между своими и близкими.

— Посиди со мной, — попросила она. — Поговори о чём-нибудь.

— О чём, мистрис Лея? О погоде? — кажется, это была шутка. Она не думала, что дроиды умеют шутить. Она вообще не думала раньше о дроидах, о Трипио иначе, чем о предметах интерьера, хотя и осознавала, что это как-то неправильно.

— О чём-нибудь, — повторила она. — Например, не знаю... где ты родился? То есть, где тебя сделали?

Трипио пожужжал процессорами, обдумывая вопрос.

— Ох, это сложный вопрос, мистрис Лея. Мои компоненты были собраны в уникальную комбинацию на Татуине, но матрица личности и чип её имитации были созданы задолго до того. К сожалению, данные об их происхождении мне недоступны.

— Татуин... — она привычно пропустила мимо ушей лишнюю информацию. — Занятное место. Люк там родился, тебя там создали.

— Ох... — только и ответил Трипио.

— Да, тот ещё "ох", если верить всему, что я о нём читала, — почти не глядя, Лея налила себе в чашку сливок, бросила пару таблеток сахара, размешала. — Скажи, Трипио, что ты сделаешь, если я заплачу?

— Простите, мистрис Лея, это зависит от того, будете ли вы бить кулаками мою грудную пластину. Это может повредить сервомоторы, я бы этого не рекомендовал.

— Какая-то истеричка так колотила тебя по груди во время рыданий, что повредила сервомоторы? — Лея расхохоталась. — Весёлая у тебя была жизнь, Трипио!

— Если вам так угодно, мистрис Лея, — покорно согласился тот.

Да, неловко как-то вышло. Если подумать, то ничего весёлого — как если бы человеку пару рёбер сломали... она нахмурилась.

— Прости, Трипио. Я не подумала. Я смеялась над этой женщиной, не над тобой. Тебе ведь, наверное, было больно.

— Нет, мистрис Лея. Я уже привык отключать симулятор боли при первых признаках её плача. Она была очень, ох, эмоциональная женщина. Страстный оратор.

— От слова орать? — фыркнула Лея. — Не сомневаюсь.

— Орать — это пахать на прото-бейсике, — с невозмутимым видом ответил дроид. — Мистрис часто говорила, что надо перековать мечи на орала, то есть инструменты пахоты. Поэтому, полагаю, мистрис Лея совершенно права.

Он совершенно точно шутил — в своём стиле, занудно и многословно, спору нет, но шутил. Почему раньше она никогда с ним вот так не разговаривала? Они могли бы так славно болтать, можно было бы пригласить папу и маму и сидеть всем вместе, папа любил лингвистические шутки...

В горле першило. Лея сглотнула ком и постаралась сделать ровный вдох, не пустить слёзы на глаза.

— До этого у меня были ещё хозяева, — продолжал болтать Трипио. — Когда плакала мистрис Шми, надо было сказать ей, что её сын в порядке и непременно приедет. А когда плакал её сын, надо было делать вот так, — он несколько раз осторожно похлопал Лею по спине, ритмичным, чётким движением, и произнёс: — Ну, ну.

Снова похлопал и повторил: «Ну, ну!», и снова, и снова. Лея судорожно втянула воздух, сглотнула солёную слюну, хотя совсем не хотела плакать, просто это «Ну, ну» и похлопывание наоборот расслабляло, не успокаивало слёзы, а помогало им течь свободно.

— А если молодой мастер не успокаивался, мне следовало поступить следующим образом, — Трипио аккуратно взял с постели одеяло, перебросил через плечо наподобие тоги и, подойдя к Лее, уткнул её лбом в одеяло. — Поскольку без мягкой прокладки он мог повредить голову, а у гуманоидов это очень, ох, важная часть тела.

Лея согласно всхлипнула. Реветь в одеяло оказалось удобно и уютно, особенно когда Трипио продолжает своё «Ну, ну».

Хороший он друг, Трипио. Хороший человек.

— А теперь, мистрис Лея, давайте вы выпьете чашечку чая, а потом я принесу вам голубое молоко с корицей, — предложил дроид, когда её слёзы наконец иссякли.

— Оно вкусное? Голубое молоко?

— Я, ох, не могу судить, мистрис Лея. Никогда его не пробовал. Но моя первая хозяйка и молодой мастер находили его весьма приятным.

— Люк его тоже любит. Как он там?

— Мастер Люк глубоко шокирован происшедшим и травмирован ранением Эрдва, с которым успел наладить приятельские отношения. В остальном здоров и весел, — доложил Трипио. — Он проводит время среди себе подобных пилотов, а это энергичные молодые люди, к которым я, ох, не решаюсь приближаться.

Учитывая, что однажды они открутили Трипио руку и играли ей в собачку — неудивительно.

Тогда Лея над этим смеялась, сейчас... сейчас она почему-то представила, что пилоты поставили подножку старичку и весело пинают ногами и поняла, что ничего смешного в этом не было. Трипио теперь казался кем-то вроде старого слуги из старого же фильма: немного смешным, очень наивным, но верным и добрым, не знающим другой жизни, кроме рабства и оттого не ищущим свободы. Старик-дитя, о котором нужно заботиться не меньше, чем он заботится о других.

— Знаешь что? Давай так: сейчас я буду пить чай, а тебе скажу подготовить хорошую масляную ванну. Климат тут такой, что тебе совершенно необходимо следить за функционалом! А потом можешь сделать мне молока с корицей. Идёт?

— Ох, мистрис Лея, спасибо, мистрис Лея! — старик, конечно, был вне себя от счастья.

Такая мелочь — и столько радости, кровь королевы, ну как так можно?

Чай, конечно, успел остыть. Пришлось ждать, пока подогреется заново, размешивать сахар в холодном было неудобно. Зато больше не хотелось реветь — видно, свой запас слёз она на сегодня истратила.

— Теперь осталось только придумать, что всё-таки надеть на праздник, — мрачно сказала она. — И как причесаться. — Наверное, надо было оставить волосы как есть, но если совсем не расплетать косы, те могут превратиться в войлок (если верить маме и нянюшкам).

Она решила сначала накраситься, потому что с этим точно могла справиться сама. Красная помада, какие-нибудь тени, какая-нибудь тушь... вроде, ничего себе получалось. Ещё бы вспомнить, чем прячут чёрные круги под глазами, а то самой на себя смотреть страшно.

Дверь скрипнула.

— Трипио? — она всё ещё копалась в зиминой палетке, ища что-нибудь подходящее.

С глухим бряком кто-то сгрузил на кровать что-то тяжёлое (та протестующе скрипнула). Значит, не Трипио, какие-нибудь ребятки принесли что-нибудь рабочее.

Она подняла глаза и в зеркале увидела своё лицо... и ещё одно своё лицо рядом, только с голубыми глазами.

Зима поцеловала её в макушку и положила перед ней на стол ярко-красное яблоко из маминого сада.

— А ей идёт, — бездумно заметил Кассиан, глядя на экран, где принцесса Лея, в белом платье с поясом из серебряных пластин, оделяла наградами героев битвы при Явине IV.

— И обратите внимание, — слабым голосом заметил с дивана Чиррут, — вуки остался без медали. А говорят, не расисты.

— Конечно, не расисты, дружище, — обнял его за плечи Бейз, то есть Горра. — Им совершенно без разницы, какого цвета человек, чёрный, белый или жёлтый.

Джин смотрела в зеркало — типичное зеркало в типичном сортире типичного барчика в галактической глуши. Никакой рамки, неровная форма и куча чёрных пятен. Она, впрочем, не жаловалась. За годы жизни в бегах ей доводилось создавать новые личности и вообще без зеркал, и пользуясь отражением в луже, и как только не.

— Рыжая или блонда? — спросила она саму себя, но достаточно громко, чтобы услышали в зале.

Первый шаг — стрижка — был практически позади. У новой неё будет чандрильский боб с косой чёлкой — ещё пара прядок, и точно будет.

Вообще, она хотела блонд, но блондой уже была мать Рин. Джин не любила повторяться.

В зеркале отражались экран, красивая принцесса, пафосная церемония и профиль Кассиана на их фоне — красивый, хоть сейчас снимай и в альбом.

— А, ладно, лучше сначала имя выберу. Как по-вашему, Рук Бевиин ничего так звучит?

Она сама не знала, хочет в клан или нет. Бейз был с дредами, как дядька Геррера, а мать Рин говорила так же чётко и с тем же столичным прононсом, что дядя Орсон. Что куда хуже, когда Джин смотрела на них со стороны, она видела семью — совсем не идеальную, не слишком правильную, но дружную до омерзения. Она боялась семей, она слишком часто, слишком много их теряла.

Мама, Майя, Геррера, Акшая и Хаддер, папа, даже дядя Орсон...

— Представляете, Врен даже не пошевелилась в сторону повстанцев, даже после Алдераана, — возмущался в зале один из сынков Бейза. Все они были на одно лицо и одинаково странные имена — что Лугбурц, что Анахарсис, что Азог, что Тынтыргын. Мать Рин объяснила, Бейз считал эти имена красивыми и очень мандалорскими. У Рин детей двали Дэн и Ами, но они объяснили, что это сокращение — от Дандамид и Амизог.

— Совсем оборзела там с мистическими волками и сексяшными тогрутами, — звон стаканов говорил, что Рин опять их мыла. — Впрочем, следовало ожидать. Она и резню точно так же проигнорила. А ведь сама пинала Бо-Катан — иди мол, веди мол...

— Молодёжь. И имя ей — безответственность, — басовито сокрушался Бейз.

Профиль Кассиана на фоне экрана был всё так же чёрен и чёток, и Джин поймала себя на том, что любуется. И ещё — что ей немного недостаёт комментариев К2.

— Ничего, сейчас батин голубок поправится и рванём туда всем кланом, — решительно заявил Азог (если это был он, а не какой-нибудь Меджекивис). — Защитим доброе имя мандалорцев!

— А посевная для кого? А таунтаунов кто кормить будет? Всем кланом он на Явин, ага. Всё, на ближайшие полгода будешь за утят ответственный, я сказал! — нет, кажется, вот это был Азог, у него голос на полтона ниже.

Она прикрыла глаза, слушая спор, думая о Кассиане, К2, Чирруте и его Бейзе и даже немного о бедолаге Бодхи, который был так предан папе, что пошёл за ним на смерть.

Кажется, бояться было поздно.

Кажется, это уже была семья.

«В моём конце — моё начало», — вспомнила она и улыбнулась в зеркало незнакомой ещё девушке, мандалорке Рук Бевиин.