Нет заклинаний против октября (гет)

Северус не любил октябрь. И я тоже. Особенно его последний день.

Тыквы с зажженными свечами, вызывающие ужас маски и костюмы, безудержное веселье… Все это казалось лишним и пустым. Мы никогда не праздновали Хэллоуин. Огни Самайна навевали тоску.

Октябрь был колючим. Словно сухая листва под ногами и туманная морось на улицах Лондона.

Как старый свитер Северуса — мой первый несуразный подарок. Как сам Северус. Колючий, тихий, задумчивый.

На исходе октября он запирался в домашней лаборатории и, почти не отдыхая, работал с зельями. Смешивал ингредиенты, ставил опыты, что-то записывал и много читал.

Все это напоминало мне грустную историю одного известного маггловского писателя, где октябрь — будто отдельный персонаж. Причина, состояние, болезнь.

Хотелось взять волшебную палочку и прогнать его из нашего дома. Но в магическом мире не существовало заклинаний против октября.

Я знала, о чем думает Северус. И о ком. Мы избегали этой темы, но я все знала. Не могла не знать. Слишком глубоко вросла в него та, ушедшая так рано и так внезапно. Та, которой мне не стать, да и незачем. Я другая — и по-своему дорога ему.

— Я никогда не сравнивал вас, — сказал однажды Северус, обнимая меня. По привычке — осторожно, трепетно, словно я была хрупкой и уязвимой. — И не буду.

Но октябрь стучался в дверь. Пробирался в окна. Скрипел половицами. Моросил дождем. Пах тыквенным соком и Бодроперцовым зельем, что варил Северус для больницы Св. Мунго.

Поначалу меня пугала его отрешенность. Потом появилось раздражение. Через какое-то время я привыкла и без обид и претензий давала Северусу побыть одному.

Каждый год мы вычеркивали несколько дней из нашей жизни и делали вид, что ничего не случилось. Ведь очередной октябрь был позади. Отгорели тыквы, отшумели гуляния, отболела память.

В ноябре даже дышалось легче.

Но в этот раз я впервые ощутила свою причастность. Мне захотелось разделить с Северусом его молчание, которое кололо душу сильнее старого свитера.

Тридцать первого октября я испекла тыквенный пирог и заварила чай. Уже в последнюю минуту, стоя на пороге лаборатории с подносом в руках, малодушно подумала: «Что, если цвет пирога напомнит ему рыжие волосы?» И призвала из буфета темный шоколад, который так похож на мои.

Северус сидел в кресле возле камина и неотрывно смотрел на огонь. Нахмуренные брови и поджатые губы делали его старше.

— Я принесла тебе чаю, Сев, — тихо сказала я, тронув его за плечо. Он вздрогнул и удивленно посмотрел на меня, словно видел впервые, а потом чуть заметно кивнул.

— Спасибо, Гермиона.

Его взгляд, неуютный и колючий, как октябрь, потеплел.

— Сам знаешь, кондитер из меня не очень, — произнесла я, разливая чай, — но в книге был такой славный рецепт с грецким орехом. Ты же любишь грецкий орех, Сев...

— Иди сюда.

Северус не дал мне договорить, взял за руку и притянул к себе. Я села к нему на колени, уткнувшись носом в свитер — растянутый от времени и такой смешной, смешнее, чем в тот день, когда я подарила его Северусу. От него пахло чернилами, полынью и почему-то дымом. Видимо, очередной эксперимент не удался.

— Чай остынет, Сев, — пробормотала я, вдыхая любимый аромат.

Северус ничего не сказал. Он лишь прижал меня крепче, запустив руку в мои волосы. Дрова в камине трещали и перешептывались, будто затеяли спор. Монотонно тикали часы, отмеряя минуты жизни.

Мы просидели так до самой полуночи. Не разжимая объятий, в полудреме, даря друг другу тепло. За это время дрова превратились в золу, тыквенный пирог осиротел, шоколад растаял, не говоря уже о чае, который наверняка чувствовал себя ненужным.

— Спасибо, родная, — прошептал Северус, когда я пошевелилась. Он улыбнулся мне — впервые за несколько дней.

И я поняла без слов. Октябрь закончился.