Встрепенувшееся сторге (гет)

Примечания:

Будь терпелив, читатель: перед тобой душа

---

Пролог

Там, за улицей, стоял красивейший ряд уютных трёхэтажных домов. В ночи их освещали только уличные округлые и утончённые фонари, и горели они жёлто-оранжевым цветом, падающим на ещё зелёные кроны и на пастельно-белые стены жилищ, меняя их. В обстановке этой, сонно завораживающей, успокаивающей, хотелось всегда рядом кого-то близкого, даже если пока, в этот час и в это время, такое было невозможно. Но человек, думающий о своём любимом, вспоминающий все прекрасные моменты и мечтательнопланирующий быть с ним, чувствует уже семейную теплоту, пока даже просто гуляет по таким местам. Слева тишь Луны убаюкивает любой стресс его, утешает, придаёт гармоничности всем движениям и дыханию гуляющего в ночи, а справа обнимает стена ещё полных постелей. Он бродит по незнакомым улицам один и не является всё же одиноким, потому что невидимая радость обитает где-то рядом с ним.

Был полный разгром, как в человеке, так и в природе, после которого обиженные люди-мимозы стали верить во что попало. Этими грубыми словами я пытаюсь объяснить то, как люди научились в моей скромнейшей вселенной совершать «чудо».

Это мини-роман о жизни чудной девочки Таси и о том, как её внутреннее душевное состояние влияет на видение окружающего мира, как люди внешне преображаются, попадая к ней в её скучающие руки. У Таси нет цели в жизни, нет предыстории, поскольку все вокруг неё утверждают, будто она взялась из ниоткуда и именно в том возрасте, в котором она и начала свою судьбу в романе, и подобные упоминания с самой первой секунды сознательной жизни девушки, похожей внешне на ребёнка, превращают её в по-настоящему серую, потерянную субстанцию, как луч, без начала и без конца. Единственное, что делает Тася правильно и интуитивно, это поиск человека, для которого она сможет совершить чудо, что изменит и его, и её.

И раньше говорили, что определённую силу всё же имеет мысль: она позволяет человеческому организму и разуму даже неосознанно стремиться к тому, во что верит человек. Например, он хочет чего-то добиться, что многие считают невозможным, и добивается, хотя даже не имеет за собой черту особого упорства или целеустремлённости; он может и не думать о своей цели, но всё равно её достигнет. Или он может выздороветь, не узнав о болезни. Или завалить экзамен, потому что внутри верил, что так и будет. Также случается и с людьми, не нарочно поверившими во что-то. Так влияет время на людей, окружающее общество — оно невольно заставляет тебя принимать какие-то решения, и даже человек, стоящий против неоправданных и несправедливых стереотипов, может сам невольно подчиниться им. Так девушки становятся глупыми, жестокими или легкодоступными, так ребёнок, которому всё детство только и ставили кого-то из ровесников в пример, хая его, этого ребёнка, за все промахи и ошибки, в которых он даже не виноват ввиду своей неопытности, так и вырастает неудачником, завидующим тем, кто лучше его самого. Безусловно, так случается не со всеми, но причина этому, как я считаю, — податливость. Есть люди, глубоко воспринимающие всё, они даже при сильном желании не всегда могут бороться с тем, что им внушают, что они слышат вокруг себя или замечают. Их организмы слабые (или, скорее, нервная система), поэтому они очень подвержены стороннему влиянию. Неосторожно сказанное слово может изменить или даже сломать чью-нибудь судьбу.

Таким образом, особо чувствительные люди, чья психика довольно шаткая (но не всегда), могут быть способны к «волшебству». Я имею в виду что-то невероятное, влияние той самой силы мысли, мечтаний, разума, выделяющегося даже через взгляд. Такой человек может посмотреть на тебя и полностью переубедить в чём-то, поскольку сам действительно и глубоко верит в это. Дело не только в психологии — это огромная невидимая паутина, касающаяся любого, «случайность», «совпадение», при котором может чуть раньше вернуться с работы муж и застать жену с любовником, могут встретиться и пожениться спустя очень много лет друзья детства или всего лишь кто-то может по такой «случайности» выиграть что-то у фортуны. Когда ты идёшь и думаешь о ком-то, не ожидая его встретить, но желая этого, а потом сталкиваешься с ним — «удача». Так и с маленькими, и с большими желаниями. Смысл их существования не в том, чтобы верить и думать, что вот-вот это произойдёт, а, наверно, в приятном чувстве от момента исполнения такого желания или же наоборот: обвинении некого «Закона подлости». Есть то, чему неосознанно подчиняется человек, потому что обладает мышлением, которое может как раз погубить или одарить чем-то.

Мир, описываемый мною, открыл эту способность в людях. В этом переломе создался чудесный и невообразимый мир осмысленной магии, но в то же время серый из-за самих его жителей. Как бы мне ни не хотелось всё называть этим словом из-за его репутации и отождествления с чем-то абсолютно полностью нереальным, действительно невозможным, но я вынуждена это делать, дабы сократить все объяснения и лишние слова. Далее, пожалуй, я также буду звать это «сознанием» или «особым сознанием», «причудой» …

Мой несуществующий друг, человек осознанный, как представитель отдельного вида, которому принадлежат все порядочные непосредственные умные и добрые люди, как на счастье мне склонен к писательству, лечебному делу и интересу к детективным, криминальным делам и историям. Думаю, это потому, что он логик (такой чертой тоже обладает этот «вид»). Мой друг не обладает магией во всей чистоте этого слова, он слишком здоров, а потому слишком реален и далёк от прямого использования своей причуды, однако мне нравится, как он связывается с окружающими. На этой паутине он как паук-вегетарианец, который способен следить за всеми в ней и понимать каждого, но никогда даже не думает о том, чтобы воспользоваться этим в корыстных целях. Он трезво оценивает обстановку перед тем, как войти в неё, а затем пристраивается по необходимости в общий механизм, никого не обижая и помогая этой общей системе как правильный гражданин, хорошо знающий свою работу и правильно, честно выполняющий её, а благодаря сильной воле и живому уму он всегда находится на такой высоте своей значимости, которой другим не достигнуть, на таком посте, с которого его никогда не уберут ввиду его большой полезности.

Это первый из описываемых мною здесь людей, которые мне нравятся. Есть личности, которыми я в какой-то мере восхищаюсь, и знание их, способность найти информацию о ком-либо, о каких-либо событиях, поддержание порядка где-либо я считаю своей работой, поэтому описание некоторых людей или моментов не может обойтись без меня.

I глава: Малое путешествие

Семья

На видеозаписи мы увидели счастливую семью. Длинный худой отец, со светлой кожей и еле заметной тоже светлой рыжиной, с веснушчатым лицом, глубоко посаженными красно-карими умными щенячьими глазами и густыми низкоопущенными бровями, совершенно добро и счастливо улыбался нам в камеру, придерживая вместе с женой малыша. Жена была смуглая женщина среднего роста, с округлыми, но в то же время скромными формами и лицом, с тёмно-рыжими коротковатыми волосами, миниатюрным носом, губками и, как у мужа, карими глазами; она периодически краснела или немного бледнела и постоянно смеялась, показывая свои белые зубы. Пока она смеялась, её глаза сощуривались в узенькие блестящие щёлочки с чёрными ресничками, полными слёз, а малыш, что был, как ни странно, рыжее обоих своих родителей, был почему-то спокоен, даже когда мать, потрясаясь от смеха, вызванного какими-то словами папки, полностью передала ему на руки ребёнка и опустилась куда-то вниз, откуда её уже на записи не было видно. Её несдержанная эмоциональность поразила меня, однако, насколько мне известно, на учёте у психотерапевтов или у психологов она не числилась. Впрочем, похоже, это была очень жизнерадостная женщина, переполненная любовью к дому и семье.

Дальше в видео было показано всё детство огненного ребёнка с года от рождения по семнадцать лет — а больше нам и не было известно, хотя это являлось тем, что мы искали. Запись не дала нам много полезного, но мы не сдавались: даже просмотрев одно только это и саму квартиру, полную вещей пропавших хозяев, не несущих в себе причину их исчезновения, я всё же чувствовал, что нити, ведущие к истине, где-то рядом.

В найденном дневнике я так же не прочитал ничего интересного, только сделал вывод, что мать семейства, очевидно, сохраняла свою юность и свою детскость и являлась творческим человеком. Я прочитал это на одной из страниц, первых, сразу открытых мною в дневнике:

«Не хватает кислорода на море, полном воздуха, мучает жажда при горе различных прохладительных напитков, — это так любовь мучает меня и возбуждает, как Солнце светит, согревает и обжигает. Но моя кожа темна — значит, меня Солнце любит. И это взаимно».

* * *

Там, за улицей, стоял красивейший рассвет,

И сонные высыпали люди.

Уже устали фонари и нет

Ночных маньяков — лишь на блюде

Уже пахнет у кого-то завтрак…

Ночь отступила — вместе с ней

Ушло плохое, забываемое, как

Любой кошмар днём станет светлей.

Фигура полицейского вышла из двери здания. То был дом семьи Летовых, уже пожилой пары с ребёнком, который намного больше взрослых преступников привлекал здешнюю полицию ещё со своего детства. Признаться, раньше он даже не был таким опасным — только вызывал подозрения, но достигнув совершеннолетия, Роман стал главной целью для всех отделений как Дальнего Востока, так и Центральной России или других стран. Великие лбы в среде лучших сыщиков собрались в этом спокойном когда-то месте, решая загадку по поводу исчезновения целой семьи.

Тася

Мир подчиняется власти фей и чудаков, он полон чудес и одновременно скептицизма, что накрывает пелена сознания, даже если никто этого не видит. Да и мир красится так не чтобы на него смотрели. Деревья растут прямо из земли и сторожат в себе заключённую человеческую душу даже после того, как другие люди срубают их. В мебели… В посуде… В игрушках… В рамах и окнах живут сотни душ. Они — нити сетей, что образуют время и пространство, пуская корни и связывая всё происходящее вокруг, как держат землю в саду. Потому мечты, испущенные головой, или сердцем, или душой, обязательно попадают в эту невидимую паутину. Они питают великих и страшно могущественных фей, рождённых из многочисленных ошибок людей. Умирают феи так же необычно — на своей заре, которая наступает, когда создающие их люди путаются в себе и во мраке, когда их мечты сменяются предвкушением и мыслями о смерти, когда страх или отчаяние заполняют то место, что было когда-то отведено сладостным звёздам и желаниям. Потому все убийцы являются настоящими преступниками против природы, создавая бесконечные страдания в мире. У животных такого нет. Они не жаждут ни своей, ни чьей-либо смерти, и их головы не содержат кровожадных или мрачных мыслей. Наоборот: те желают жизни себе и своему потомству. Они не несут зависти к людям из-за того, что те обладают бессмертною душой, лишь берегут собственную роль, отведённую им в этой жизни. Они преодолели конец света, и тот не сказался на них как на человечестве, которое потерпело собственный упадок и потерю многовекового опыта. В живых остались только лицемерие, запретное творчество и, конечно, медицина, позорно превратившаяся из точной науки в обитель чудных людей.

В любом случае, человек всё равно относится к животным по своему строению и по своей природе. Но почему именно он обладает бессмертием своего существа? Самым блаженным даром? Потому что именно он идёт наперекор своему мозгу и телу, будто те — всего лишь отдельные составляющие его. Потому что только он, не повинуясь инстинктам и внутренним, заранее заложенным, законам, делает столько серьёзных ошибок. Душа человека трансформируется и перерождается снова и снова, чтобы исправлять эти ошибки… Или иметь такую возможность. У каждого есть своё бремя, оно определяет его суть, его значение.

* * *

Они надели на Селестию откровенное, но вместе с тем элегантное серебристо-белое тонкое платье, открывающее развитые, большие груди маленькой худенькой девочки, что всё время прятала своё тело под большой для неё, мешковатой одеждой и огромным рюкзаком, чем служила своей небольшой команде, ибо больше не умела для неё что-нибудь сделать.

— Ва-а-а, а тебе идёт! — восхитилась та, что в эти минуты являлась для милой Селестии костюмером.

— И правда. Почему ты вечно носишь этот рюкзак? Тебе бы очень пошло, если бы ты носила одежду своего размера, к тому же, сейчас у нас пока на это есть деньги.

И правда, хищный кошачий взгляд её больших светло-карих глаз на фоне пушистых вьющихся волос создавал в танце с этим молчаливым, но вызывающим одеянием впечатление страстной и дикой женщины, способной не завоевать, а именно управлять чужим сердцем…

— Нет, просто понимаешь, я не могу носить такую одежду… Я боюсь, что меня неправильно поймут люди, потому что скажут, что какой-то бомж украл это прекрасное белое платье… Хах…

«Никогда не пойму таких людей, — подумала Тася. — Зачем так говорить о себе, особенно когда остальные видят лучшую версию тебя? По-моему, это неуважение по отношению к доброте и мнению этих людей», — но она оставила своё мнение при себе, в голове под тысячей тёмно-русых кучеряшек, будто она-то уверена в себе.

Всего лишь за последние два с четвертью года все объединились с Тасей, незаметно для неё став друзьями, или хотя бы приятелями и приятельницами, и она прекрасно помнила, что совсем недавно всё было по-другому, однако, конечно, была благодарна судьбе за всё это.

* * *

Она ни с кем не дружила, не могла к кому-то привязаться и часто раздражалась. Её воспитала любящая Богиня, что подарила малютке ласки больше, чем умения самостоятельно проявлять к кому-либо чувства. Тася только ходила по городу, как бестелесная, как само настроение этих домов, этого народа и этих улиц, становясь то весельем, танцующим и играющим на маракасах, то печалью и тоской дождя, то любовью, витающей в воздухе… Однако живя такой бесполезной и бессмысленной жизнью, постоянно перемещаясь ветром и не имея постоянного дома, она вдруг почему-то поправилась внешне, о чём сама Тася узнала от старых знакомых, которые, встретив её впервые за некоторое время их необщения, отметили это, а также то, что она заметно похорошела и явно стала более активной и улыбчивой.

«Это, наверное, из-за тех объедков, — подумала она после размышлений и искреннего непонимания этих улучшений после голодной и одинокой, на её взгляд, жизни. В последнее время абсолютно незнакомые ей толстые кошельки в уличных кафе и ресторанах порой приглашали смугленькую девчонку, часто гуляющую по дорогам, особенно возле пристани, перекусить за их столом, когда большинство гостей их уже валялись пьяные или вовсе разошлись по своим домам и семьям, хвастая заказанными заранее дорогими блюдами. Везде ещё кто-нибудь да предлагал ей что-нибудь: то яблочко, то пирог, который чей-то молодой именинник не доел… И ей стало стыдно. — Моё тело — мой дом, а я вношу в него какие-то помои… То, что кто-то недоел. Меня кормит какая-то улица. Неужели в душе я всего лишь бродяжка и истинное наслаждение мне приносит только эта свободная жизнь? Или же я всё-таки хочу большего?.. Эх… Надеюсь на это. Вот бы приключилось нечто, перевернувшее всё вокруг и меня саму в нём», — с этими мыслями она под деревом на вершине над городом предалась мечтам о силе и магии, о совершенствовании, с которым она будет помогать людям, а они будут её благодарить под вонью продающихся крабов и устриц, под далёким шумом старых волн и назойливых чаек, за которыми девочка наблюдает сейчас. Они постоянны и настойчивы, а значит, постоянно радуют взгляд любящего море.

Кощей в платье

Меня, как оказалось, нигде особо не любили ровно с тех пор, как я начала часто менять место жительства и школу. Я думала, что дело в окружающих, а сейчас думаю, что дело во мне и в сегодняшнем менталитете. В этот раз это не оправдание, не перекладывание своей вины на других, а дело вот в чём: недавно я устроилась впервые на работу, на полставки, и одна дама, что была там менеджером по продажам, на ровном месте получила отрицательное впечатление обо мне и отношение как к кому-то презренному, находящемуся на ничтожной должности. Также однажды я, возвращаясь с работы через магазин, пыталась зайти с тяжёлым пакетом в автобус и споткнулась. Естественно, я упала, в пакете разбилась бутылка минеральной воды, и пол транспорта оказался немного в ней и моей крови, так как я ободрала коленку. Мне не было особо легко сразу встать, да и вокруг были свидетели моего небольшого происшествия — я полагала, что мне как-то помогут или хотя бы спросят, цела ли я, потому что, как я потом заметила, моя кровь была и на руках, и на вещах, как и на самой ноге, да и сама я такого мнения, что всегда надо хоть как-то реагировать… Но окружающие сделали вид, будто ничего не заметили, а я, испугавшись звука разбивающегося стекла и реакции людей, заплакала. Да, в восемнадцать лет… Я ничего не могу с собой поделать, в такие моменты мной сильно овладевают мысли и эмоции: я искренне не понимала, почему никто не помог, я думала и представляла себе, что в подобных случаях всё должно быть с точностью да наоборот. Это мелочь, но огромное количество таких неприятных капель составляет грязное кислотное море. Возможно, смысл его в том, чтобы породить жизнь заново, будто в первичном бульоне. И правило любви к недостаткам людей на меня явно не работает. Затем моя мама выписалась из больницы, и выпустили её в такое непредсказуемое время, что меня не оказалось рядом, и маме пришлось топать со всеми бывшими передачками до ближайшего автобуса самостоятельно. Она заверила меня, что даже ещё сама заедет в банк, однако, обессилевшая после болезни, с трудом добралась даже до остановки. К слову, возле больницы и поликлиники постоянно есть какие-то люди, в том числе много мужчин, причём не каких-то маленьких, тоненьких хиляков, а реальных мужиков— и никто не предложил моей маме помощь. Когда я, невысокая, да и не спортивная, девочка, единственная говорю какой-нибудь бабушке, что могу донести её сумки, она обязательно отказывается, даже если видно, что ей тяжело. Я не понимаю, почему случилось так, что люди потеряли друг к другу доверие? Почему они не предлагают сами и не принимают от других руку помощи? С каких пор мы, такие немощные, слабые и беззащитные, обязаны черстветь и делать что-либо из самых последних сил? Ведь, насколько мне известно, раньше все русские были братьями, сёстрами, матерями и батьками. Вспомните обращения из старых наших фильмов: «Ну что, мать, как ты поживаешь? Куда дорогу-то держишь? Потеряла, может, кого или чего?»

В своей последней школе я имела счастье подружиться с одной девушкой и её комплексами по поводу прекрасной внешности: она была всегда очень тонкой и миниатюрной, но с красивой сформировавшейся грудью, которой обычно нисколько не было видно, поскольку та пряталась под одеждой, что всегда была моей однокласснице велика. У неё были чёрные восхитительные крепкие волосы, каким позавидуют многие, длинные ресницы и довольно смуглая кожа — а я, признаться, люблю такую кожу (с точки зрения эстетики, естественно). Мне и до сих пор хочется находиться с таким социально-активным и открытым человеком как она, но то, что она однажды сказала, не даёт мне возможности вернуть наши отношения. Да и может, она сама того не хочет. По правде говоря, я была тогда виновата сама: я видела и знала, как та девушка относится ко взрослым, к мнению и вездесущей оценке родственников и, в частности, родителей, но всё равно наивно затеяла один повседневный разговор, который окончился импульсивным полу внезапным ответом моей одноклассницы мне и нашей ссорой. Я знала, что она так может отреагировать, и всё же подала неправильно ту свою мысль, которую не надо было подавать вовсе. Я считаю, здесь имел место тот самый фактор, что называется «человеческий», который часто не берут во внимание мужчины, из-за чего считающие женскую логику бессмысленной, иррациональной и недоступной пониманию. Как было со вторым моим потерянным навсегда другом. Тот решил в один ужасный для меня день, что я стала странной.

Это разбило мне сердце. Вероятно, я сделала то, что она так не любил: эмоционально привязалась к нему, потому что больше никто так не относился ко мне. Мне всегда трудно находить реальных и постоянных друзей, а особенно интересных собеседников, что сочетал в себе тот мальчик. Мне нравилась его рациональность, которую, похоже, он ждал и от меня, но той во мне ещё меньше, чем умения лгать, его бесстыдность и то, что он говорил всегда: «Ты можешь спрашивать всё» (я могла чуть-чуть переиначить, но смысл остался прежним). Вероятно, можно было конечного исхода и избежать, но есть ли смысл бороться, если человек в тебе разочаровался? Если раньше он считал тебя «классным», а потом уже нет? Если к тебе был потерян интерес, если ты стал тем, на кого раньше друг жаловался тебе.

Меня эти события необычайно сильно кольнули в душу и вызвали во мне большие переживания, из-за которых, наверное, я охладела в своих ещё, к счастью, существующих отношениях. Моего молодого человека не было рядом, чтобы меня поддержать, и я чувствовала себя покинутой, никем не понимаемой… Той, с кем никто не хочет и не может дружить, и никакая периодичная романтика меня не спасала от этих мыслей. Я и отношения свои почти испортила, и не знаю до конца, с чем это связано: с поступлением или с тем, что я «пришла в два часа ночи, а не как обычно днём», и все решили, будто я другая. Я загонялась так же, как бывало раньше, срывалась с той же силой, с какой бывало раньше, но чего не видели они.

Очень жаль, что так получилось.

Тася

Тася действительно не знала, чего она хотела: иногда она очень хотела пойти на работу и накопить денег на свой приют для животных, иногда — продолжить учиться, чтобы потом добиться чего-то более высокого (но чего?), что пока и делала, когда, окончив скромную школу для квадратных людей в своём маленьком городе, порой мечтала стать живописным убийцей и читала книги, чтобы отточить для этого свой ум, но одно и тоже быстро надоедало, бывало, причём часто, что Тася уходила мечтами в толпу поклонников или на тусовку в её честь, на которой даже девушки будут следовать хвостиком за ней, что будет статусом и признаком вожделения и общего одобрения — слава, но и не только такая она была желаемой для Таси. Что-то сделать важное для людей, то самое «а кто если не я это сделает?», которое повлечёт за собой именно исполнение самой важной мечты — все люди будут помнить её. В них останется тот след, в котором после смерти Тася будет жить вечно. Но сейчас она маленькая ленивая девочка, которая хочет всего и сразу и не знает с чего начать, как и положено, впрочем, молодому человеку, нереалистично оценивающему свои возможности и перспективы. Она надеется на то, что кто-то изменит её судьбу, что появится что-то такое, после чего у неё не будет сожалений, из-за которых она бы оставила свою маленькую семью, или школу, или город, ничто не заставит её идти по тому пути, который уготован для всех — только не она, у неё в жизни особенная цель.

Но, может, если так много разных ролей ей нравится, значит ли это, что Тасе стоит быть писателем, который будет писать обо всех этих историях? Или режиссёром? Режиссирование даже представить сложно, особенно в этой стране, а как же писательство? Нет, такая глупая и неначитанная девочка не может стать писателем, особенно в мире, где не терпят творцов и чудесных людей. Но кем же тогда? Любителем приключений? Говорят, что некоторые путешествуют для заработка… но как? Неужто они находят что-то такое ценное? А как они потом это продают? Это же не игра какая-нибудь… Таких много было раньше, ещё даже до рождения Таси, когда люди не верили сами себе и не умели думать так, чтобы получать желаемое, тогда люди служили больше действию и чистой науке. Сейчас мысли мешают передачам через радиоволны, да и после Конца Света человечество утратило множество ранее созданных технологий. Прогресс откатился, но зато третьим миром сейчас считают магов и колдунов, хотя, по мнению Таси, они единственные, на кого должна быть сейчас вся надежда, потому что своей магией они могут вернуть потерянные знания, воссоздать разрушившиеся конструкции, может, даже изменить климат, при котором сейчас становится всё жарче и жарче, при котором сгорают все надежды и одежды, обнажая важных сливочных девиц в ведьм, подобно крему Маргариты.

Вспоминая тему о книгах, должно быть сказано и то, что всё полезное осталось на страницах, пусть те и периодически сжигаются за ненадобностью, ведь люди стали избавляться от старого и необходимого, сложенного тысячелетиями и столетиями, опытами и знаниями, будто ланцетники, коим ненужной сталась хорда.

Брат Эредин

В Дыре.

— Если ты спрашиваешь о том, куда тебе лучше первым делом податься, чтобы начать странствовать, то скажу тебе, что главное не в Руины. Они называются так, а на самом деле жару тебе дадут. Они как бывшие расисты и радикальные феминистки, только хуже. Сама выбирай смысл, в каком хочешь это понять. Они не любят нас, они же воруют у нас энергию по трубам, хах, и пользуются магией наших чудных в «тайне», пока у нас их чморят.

— Но как? Почему тогда наши не задают им жару? Все знают, что одна страна ворует у другой, и все с этим мирятся? И одна другой подстилает страстную постельку?

— Конечно! Руины победили когда-то в войне, получив поддержку от больших стран пустынь, теперь они всё себе позволяют. На Государстве Россов ещё долго будет позор той войны, хотя время сейчас мирное. Те, как говорят старики, убили в нас всё то светлое и чистое, что отличало нас и что у нас было. Да, убили изнутри даже, а не снаружи. Да и Руины сейчас поднялись, говорят: у них чудная в парламент попала как представитель Южных Руин. Но это, наверно, бред, нигде никогда людей с причудами не чествуют, даже у воров, а политики так вообще делают вид, что их нет. Ну, а ещё: кто будет жаловаться на то, что россы почти даром сами отдали своих чудесных?

— Они будто рабы… Как эльфы в сказках.

Тася задумчиво опустила голову, чтобы взгляд её друга, Эредина, не отвлекал её:

— Понятно…

На самом деле её друг имел магии немного, именно поэтому он радовал её вечно скучающее лицо своими естественными красными волосами, которые остальные люди получали только с помощью краски. Сама Тася постоянно заплетала свои недлинные жиденькие и рыжеющие на постоянном солнце волосики в косички или завивала, потому что хотела себе кучеряшки. Так они даже были немного похожи на брата с сестрой: высокий якобы крашеный парень и маленькая ржавая девочка, что ходит за ним попятам. Пожалуй, это и есть исключение во фразе «у неё не было друзей». Сама Тася считает, что им просто иногда приятно поговорить друг с другом о чём-то, о чём другие люди не любят даже упоминать. «Послушай, а «Эритася» звучит весьма эротично, не считаешь?» — сказала она однажды, и это как всегда почему-то для них было забавно, пусть и не несло никакого смысла.

Эредин был в семье не один, но и нельзя было сказать, что в этой семье он не одинок, и на всë были свои причины. Этот молодой человек был чуть старше Таси, высок, красноволос, по-своему загадочен и привлекателен, и казался он положителен во всëм: в готовке, в общении, в части об образовании, в доброте, щедрости и так далее. Однако и у этой медали есть обратная сторона: Эредин не любит, когда с ним кокетливо пытаются играть занятые девушки, хотя сам не прочь поухаживать за любой, которую сочтëт достойной и достаточно развязной в общении, чтобы не вынуждать себя ломать стену инакомыслия, крайней интровертности и чужой неуверенности в себе. Он бывает очень требователен к своему окружению и свои пороки, оставляющие острые углы в отношениях с другими людьми, оставляет скрытыми в тени, а дамам же приятно было видеть лишь тëмную сторону прилежного студентика и пай-мальчика.

Эредин также любил книги, много читал, что поддерживало его скромную силу в колдовских делах и большую — в делах реалистично-разумных. Он выглядел старше своих лет, но оттого не казался хуже, тело его было подтянутое, а от кожи исходило постоянно тепло, как от батареи.

Два золотых мальчика

Дыра. Еë Центр.

Существовало два золотых мальчика в сознаниях людей этого мира: Олег Селестии, со старым росским именем, о котором она всегда мечтала, который когда-то, между прочим, был её одноклассником, невыносимый, самовлюблённый, но чертовски умный и хитрый иногда человек, а второй — буквально мальчик, ему не больше двадцати, не двадцать, а всего 13 лет.

Маленький принц, кусочек которого желает буквально каждая женщина, даже не взирая на его возраст. Золотые пушистые волосы, сапфировые синие большие глаза и лицо, которое, как говорят, «слеплено ангелами». Детское тело спрятано под богатыми расшитыми серебром и золотом одеждами с синим бархатом, подчёркивающим цвет и блеск глаз, а на ножках его туфли на каблучке, что стоят дороже любых нарядов куртизанок при дворе Его величества. Только невеста его носит такие же. Мальчик и правда был желанен и хорош собой, ибо в тринадцать лет он мог выиграть в шахматы у всех своих тридцатилетних дядь, иногда обогнать в конной скачке своего личного тренера по верховой езде, являющегося одним из лучших в стране, сшить своей любимой идеальные рукавички или написать небольшую песню для игры на пианино. Но, по секрету, безусловно, известному всем, этот самый принц имел склонность к магии и любил читать, потому воображение его часто покидало пределы собственной головы, но читал не всё, а чаще перечитывал любимые книги, всякий раз находя в них для себя что-то новое и обязательно достаточно интересное и познавательное, чтобы стать пищей для размышления маленькой короны.

Смысл тех двоих обычно в даровании мечтаний всем несмышлёным девицам, а никак не в управлении миром, городами или хотя бы самими собой.

Разговоры

— Вот меня недавно назвали старухой на лавочке, просто из-за «раньше было лучше». Но ведь и правда в чём-то так! Хотя я больше говорила о возрасте… Точно! О возрасте! Бабки на лавках обычно говорят о своём времени, а я говорила просто о детстве… хотя всё-таки я не одобряю, что сейчас детишки воруют, либо им покупают шар судьбы, и они целый день сам-на-сам с ним играются, да ещё агрессивные какие-то становятся и очень обособленные, одинокие: лет в мои десять меня во-от такой шкет обматерил, представляешь?! Мои ровесники даже в таком возрасте так не матерились, хотя и не были тоже паиньками…

И так Тася много болтала, пока, наконец, не пришла к тому, о чём хотела сказать изначально:

— В общем, пусть я и не знаю точно, но вроде как раньше мужчины были более настойчивы в плане ухаживаний. И, я считаю, это очень здорово, ведь сейчас у меня зачастую создаётся такое ощущение, будто мальчики, парни просто «пробуют» — получится ли. Они не любят девушек, а пытаются с ними повстречаться, а если бы любили, то им не важно было бы, скажет она «да» или «нет», им было бы важно, что они могут сделать, чтобы было «да». А на деле в наши дни получается, что ваша мужская симпатия или даже любовь ничего не стоят… Любая… Ну, почти любая девушка, конечно, хочет, чтобы за ней ухаживали, а в итоге это мы бегаем за вами. Мы-то и будет бегать, но всё равно как-то грустно… Я бы очень хотела, чтобы за мной поухаживали, а то на словах одно… а потом и след простыл…

— А если бы я за тобой ухаживал?..

Тася посмотрела на своего высокого собрата.

— Ты о чём? Мы же и так вместе ходим, — после этих слов она смутилась. Она поняла, к чему ведёт Эредин, но не могла ему на это ответить. Да, она плохо воспитанная в вопросе отношений между людьми, да, она любит играть с Эредином, приставать к нему, лезть под кофту, шутить ниже пояса… Но она никогда всерьёз не думала, что они всерьёз могли бы иметь какой-то роман, тем более, что, по секрету, она уже была влюблена в кое-кого. Хотя, возможно, она и ошиблась насчёт чувств Эредина, но братец оставался по-своему интересным.

Кампания Таси

С Селестией и Таей Тася познакомилась случайно и не напрямую. Вечно убитая своим настроением, Тася и её дружелюбное кислое лицо пришли в бар. «Скоро мне восемнадцать», — подумала она и решила, что её пустят, но Эредина она, по правде, ещё толком не знала, только была с ним знакома, и один раз он её уже провёл в эти прекрасные, чарующие врата в хмельный мир. Однако сейчас Эредина нигде видно не было, да и, в принципе, способная его отыскать девочка не стала этого делать, потому что, по-глупому, боялась ему навязаться. Такой высокий юноша с красивыми красными вечно отрастающими быстро волосами, пользующийся большой популярностью среди девушек вряд ли мог бы уделить ей время по своему собственному желанию. Так, по крайней мере, она думала. Безусловно, пользоваться полным вниманием популярного человека, в раз способного найти себе как друга, так и собеседника, значительно повышает мнение о себе самом и держит в хорошем настроении и уверенности всегда, однако даже попытка влиться в коллектив такого внутреннего мира кажется опасным и заведомо провальным. Придётся сильно побороться с душевными противоречиями, чтобы подружиться с таким деловым человеком-рестораном, подпускающим к себе заранее зарезервировавших столик.

Многое определяло и рождение, но своё происхождение Тася не знала, что только усугубляло положение. Когда-то она просто нашлась Богиней, и та приняла её как свою родную дочку. Они и впрямь были похожи, особенно глазами, однако что Богиня могла знать точно, так это то, что Тасю кто-то сотворил намеренно и относительно недавно, оттого она и не помнит своего прошлого как другие дети.

Она усердно заботилась о девочке, пусть тогда Богиню и ждали только препятствия да страдания. Когда-то в Богов никто не верил, да и сейчас это те же люди, только сумевшие чудом дожить до сего момента ещё со Дня Конца Света или имеющие особенное колдовство. Мама Таси исцеляла от невзгод, создавала уют и приносила окружающим счастье, тогда как сама была лишена его. Многие пытались воспользоваться её счастьем, создавая лишь вид крайне нуждающегося, либо попытаться стать ей ровней. Но особенность Богов и Богинь в том, что простые люди только оскверняют их души своими пороками, спрятанными в сердце, если делят с ними одни чувства…

Время неслось, и всегда даже самая прекрасная женщина стала немощной, и пришло время юной и слабой духом преемницы. От уверенности в своём качестве обучения или наоборот, от отчаяния, девочка решилась отправиться в путешествие, и цель побудила в ней любым способом найти себе хотя бы одного компаньона.

Так Тася и нашла Эредина. На самом деле это было очередной случайностью. Балуясь любимым детьми шаром с предсказаниями, она услышала далёкий голос такого же неудачника и пригласила его погулять со своей скромной компанией, в которой девочка тогда находилась, а в итоге все оказались у него дома. Красноволосый высокий мальчик, что выглядел, в отличие от Таси, старше своих лет, восседал на мягких, вышитых красным подушках. «Друзья» расселись около него любопытными проказливыми гномиками в саду и жутко его достали. На самом деле после той встречи Тася и Эредин над всем этим долго смеялись… или Тася над Эредином. В любом случае, круг общения обоих с тех пор несколько поменялся.

— А знаешь… Я всегда мечтала о хрустальном шаре, — рассказывала как-то она ему. — Но не о таком, конечно, как у нас. Некоторые чудные, говорят, берут целые дома или уголок леса и помещают его в абсолютно пустой и чистый хрустальный шар, в котором потом пускают дождь, или метель, или просто блёстки…

Но всё же ещё интересно, что мы познакомились именно благодаря этой дурацкой штуке! Эх…

И через какое-то время Эредин подарил ей тот самый шар, какой она хотела, но в ответ она ничего не смогла ему дать кроме благодарности.

Пожалуй, самое приятное в зародившейся дружбе, особенно с противоположным полом, — это купание в чужой любви, в любви твоего собеседника. Пока ты даже не знаешь, что нравишься ему или ей, ты уже чувствуешь себя с человеком так свободно, так защищённо, будто, наверное, вы знакомы уже давно и действительно понимаете друг друга, словно на уровне химии и души. Вы связаны, вы точно знаете, что имеете общие цели, желания или и то, и другое, — на двоих, и это сближает вас, даёт точное сознание того, что этот человек хочет находиться рядом с тобой, потому что вам обоим просто приятно проводить друг с другом время. Однако проходят дни, и кто-то из вас изъявляет желание двигаться дальше. Но куда это дальше? К чему оно ведёт? Ведь всё и так было хорошо. К чему этот шепчущий горячий ветер перемен над ухом? И в этом вы начинаете расходиться, и никто из вас в итоге не получает желаемого, а ведь самым лучшим другом мог быть бы именно он, стоять у тебя в кухне без твоего спроса, танцевать задом и сжигать твои продукты в искренней попытке, наверное, сделать тебе завтрак, или наоборот. Вы вдвоём могли бы находить утешение друг в друге, однако, что с вами стало? Любовь? Любовь-разлучница? Не только ведь такой тип отношений возможен между мужчиной и женщиной!.. Так почему в итоге именно романтическая любовь побеждает дружескую и портит всё?

Вероятно, то же должно было случиться и с Эритасей, и самой девушке, по правде, хотелось понравиться ему, Эредину, но, может, как и любому парню, но это желание не было вызвано любовью или чем-то схожим; Тася любила внимание, в тайне хотела попробовать много чего, в том числе и испытать своего друга, который бахвалился своей устойчивостью ко всему и хладомыслием. Её бы обидело, если бы Эредин нашёл себе девушку, от которой не потерял бы голову: по её мнению, любые подобные отношения должны иметь в себе сильные и искренние чувства с эмоциями, способные даже победить здравомыслие, чего никогда вроде как не делал Эредин. Этот парень должен почувствовать это! К тому же, страсть всегда заканчивается, другое дело сторге. Если Эредин почувствует страсть с другой, это может также и разделить его с Тасей, поскольку он отдастся той любви полностью.

На самом деле её терзали сомнения. Если друг Таси и испытает, наконец, это, то всё равно с другой женщиной, с настоящей любовью, а не с ней самой, однако увидеть это лично, первой, ощутить на себе изменившийся взгляд девушка хотела бы, но дождаться этого она так и не могла, даже несмотря на то, что Тася всегда была рядом. Она не знала, нравилась ли ему, как плохо с ним поступала, когда в ней просыпались вот такие детские и плохо обдуманные желания.

Но всему должен был прийти конец. Тася угомонилась, когда они оба отправились в это путешествие в немыслимом поиске вряд ли существующих денег. Она назвала это «Кампанией Таси против сухопутных ведьм», и смысл этого странствия заключался в том, чтобы отправиться как можно дальше от родного моря, как можно ближе к столице и найти как можно больше ведьм…

— …и провести расследование, — закончила она.

Конечно, человек-идея не может собрать всё и всех воедино в цельном и готовом пазле, вспышка и взрыв сами по себе не создают планеты и жизнь на них, но без этого бы не происходило всё дальнейшее, это как импульсы, проходящие через дуги и синапсы, отдавая приказ действовать. То есть Тася ничего не подготовила для своего скорого путешествия, однако всё ещё была уверенна в его необходимости и необходимости срочности такого события. Однако у неё был хороший друг, руки которого были сильны в этом деле, и они сковали непоколебимую решимость, разбивающую недостатки и нехватку информации и ресурсов. Эредин уже имел при себе деньги, а его подруга имела характер, не имеющий потребности в регулярных пинках для Эредина, чтобы он не бросал начатое. Осталось только составить какой-никакой маршрут и подумать над разрешениями и документами…

Любая таможня интересуется твоим рождением, не взялся ли ты из неоткуда, например, как Тася.

— Ну же! Включи своё женское обаяние!

— Но у меня его нету-у! — проскулила Тася, прячась от злого таможника за рукавом Эредина.

— Ещё как есть. Ладно, он пока занят другими, я тоже отойду, мне надо кое-что взять.

— Не-ет, подожди! Не оставляй меня здесь! Как это «кое-что взять»? Что ты хочешь купить?

— А вот это секрет-секрет, мда-а, — проговорил он, сделав голос тоньше и покачав немного бёдрами.

На самом деле, безусловно, в нём не было ничего женского: сильные сухие руки, длинные ноги, рыжевато-медная щетина и форма мускулатуры, — всё это, в принципе, давало ему разрешение иногда похлопать своими рыжими ресницами. Но вот он ушёл, повернувшись своей широкой спиной и всё же оставив Тасю одну.

«Питер Пен. Сомнение — потеря крыльев», —

прочитала Тася на корешке книжки со сказками.

— Это мне когда-то дал моему брату мой отец.

— Брату?.. Я думала, ты единственный ребёнок в семье.

— Да, но раньше у меня всё-таки были братья и сестра… Но мы почти не общались и вообще жили отдельно. Я был самым любимым сыном и поэтому меня отдали на воспитание моей бабушке…

— Что, прям так? А почему? Как они могли? А остальных детей они оставили? Почему именно с тобой они…

— Да я вообще-то не жалуюсь, — перебил её Эредин. — Я зато один вырос нормальным. На самом деле у нас были, как я понимал, проблемы с деньгами, мы даже не могли платить по счетам, а для бабушки я и правда был самым любимым внуком, потому что я один ей помогал, и она забрала меня. Родители даже хотели и остальных на бабушку повесить, угрожали ей судом, но она сказала, что она им ничего не обязана, что детей они для себя рожали и меня она единственного готова взять. Она потом оборвала с отцом всякие связи, и больше я ни с кем из них не общался. …Но, насколько знаю, никто из них сейчас не остался в живых. Я имею в виду, из братьев и сестёр — насчёт родителей не знаю.

Тася после кратко парализующей паузы, будто отведя самой себе время на понимание, спросила:

— Как так? Почему? Неужто все?

— Неужто все что?

— Погибли…

— Да, но, как я уже сказал, я ни с кем из них не общался, да и все они меня по-своему недолюбливали, — понятно по каким причинам, — так что я по ним не горюю. Да и с ними не случилось ничего сверхъестественного: старший брат стал наркоманом, у него, по-моему, заражение крови вышло, двое младших братьев-близнецов сами ввязались с кем-то куда-то в какое-то преступное дело, а затем они же и преследовали эту жизнь, даже после того, как встали на учёт за хулиганство и мелкое воровство, и за это их кто-то из своих кикнул, самая маленькая сестра умерла от болезни. Всё. Что? Не-ет, никто их не заставлял. Нет, я… Я знаю, что говорить так нехорошо, но я это и не говорю всем подряд, а с братьями и сёстрами я даже вместе не рос. Я даже ни на кого из них не был похож, только на маму, поэтому, всё, что я помню об отце, это что он тряпка, которая нарожала детей, ничего им не дала, ничему не научила, зато избивала мою мать. Я считаю, что настоящий мужчина должен уметь держать, если уж не всё, то хотя бы себя в руках. А бить беспомощную женщину, какой бы она ни была — низший поступок.

— Поня-ятно, — почти пробубнила Тася, словно погружаясь в свои мысли. Мягкие подушечки её пальцев прошелестели страничками книги, пока заторможенный взгляд следил за ними и убегающими за закрывающиеся врата к ним словам, и закрыли её.

«Питер Пен. Сомнение — потеря крыльев» было написано на шероховатой монотонной соломенной обложке. Звучит не очень весело для маленьких детей, пусть внутри и говорится о беззаботном мальчике, летающем с птицами, дружащем с хитрыми маленькими феями и создающем свою команду из беспризорных, как и он, маленьких пиратов. «Наверное, это своего рода иностранная притча», — промелькнула малозначимая мысль в голове девушки. Тася отложила книгу и стала задумчиво смотреть в окошко поезда со смешивающейся в ребристые пятна высокой травой и старыми мелькающими столбами с оборванными проводами на фоне скучного дневного голубого неба, воздуха которого она не чувствовала. Она считала всю историю Эредина безумно интересной: никогда что-то такое опасное даже не показывалось близко на глаза ей, а для кого-то это была жизнь, причём несчастливая. Она бы посчитала, что сама бы вела себя в подобной ситуации по-другому, или хотя бы написала бы из этого рассказ, что на самом деле было бы, наверно, глупо. Но сейчас на Тасю словно вновь нашло какое-то настроение, как это часто бывало: вот только что она боялась таможника, вот она же с ним разговорилась и подружилась, вот они весело, почти прокравшись, как синоби, сели на поезд в скрытое купе, вот они достали немного еды, блокнот Таси, книжку Эредина, и теперь девушка не хочет ни разговаривать, ни рисовать, ни читать книжку… а просто смотреть в окно…

Эредин что-то рисовал в её блокноте, даже пару дней спустя, изнурённая Тася уже муторно описывала еле переплетающимся языком муху, что, по её мнению, слишком нагло ползала по их столу, и затем только подняла глаза на своего друга.

— Ты что, рисуешь?

— Ага.

— А что ты рисуешь?

— А вот это секрет.

— Почему? — спросила девушка и выкатила губу, явно не готовая на самом деле допрашивать парня дальше.

Но он сделал ещё пару небрежных штрихов, бросил карандаш и, тяжело поставив локти на стол и вздохнув, повернул интересующий девушку лист с грубым наброском к ней: «Вот».

— О-о-о! А что это?..

— Это…

— А! Я поняла! Это-о… инопланетянин? Ящеролюд? Сфинкс? Нет, это что-то между пресмыкающимся и человеком: это человек-дракон?

— Нет-нет — это просто человек в костюме. Это всего лишь костюм. Вот здесь отходит подол плаща.

— А-а-а! Интересно. Всё, я поняла. Это называется ретро-стиль, да? А это рюшечки такие? Или как это называется?..

Тем временем колёса прошумели громче, чем обычно, и весь вагон вздрогнул, будто на мгновение даже накренившись и снова встав на место.

— Что это? — в поезде встала тишина, как и серая картинка за окном. Они были посреди моста через реку.

Тася испуганно следила за лицом Эредина, чувствуя около него защиту. Тот напряжённо приподнялся с сидения и застыл, глядя на дверь и прислушиваясь ко всему, что творится за ней, но всё было тихо. Девушка заметила, что в этот момент венка на его виске под огненно-красными волосами вздулась, руки тоже напряглись и затвердели. Затем поезд тронулся и постучал колёсами по мосту, как ни в чём и не бывало. «Что это? Что это?» — допытывала Эредина Тася. Над её веками хмуро сжался лоб между сведёнными вопрошающими бровями. «Всё нормально», — ответил он ей, хотя и не был до конца в этом уверен.

Они доехали до ближайшего города, и команда машинистов и проводников объявила здесь «привал». Друзья собрали сумки, сдали постельное бельё и, еле передвигая почти неразгибающимися ногами, спустились на перрон. «Ух! Кажется, что мы так долго ехали!» — провозгласила Тася, радуясь свежему воздуху, и тутже потянула Эредина в город, распахивающий над ними объятья цветных и в то же время прозрачных, незримых крыльев красок пейзажа, словно защищающими то ли этот город, то ли мир от этого города.

Огромное, густоватое, словно в сахаре, небо несло по себе исключительно белых птиц и изливалось пурпурным, персиковым, янтарным и голубым там, где его не пресекали верхушки бирюзовых и зелёных елей.

«Приятный тут запах хвои», — говорила Тася, глядя себе под ноги на проминающийся под ней слой сухих неубранных иголок, и Эредин следил за её маленькими ногами в неухоженных синих старых ботиночках, хотя на самом деле его завлекали не эти стопы, стоящие на несущей приятный холодок земле, не эти живописные холмы — а те холмики, что должны прятаться у местных «деревенских» девчушек под раздуваемыми летним ветром блузками.

«П-п-пуустите меня-я!» — пришлось кричать Тасе, когда некая стража у входа в город не захотела пускать маленькую двадцатилетнюю невинную девочку. «Спокойно, она со мной, не нужно так хватать», — отвечал людям явно понравившийся им с первого взгляда Эредин.

Они вошли в заражённый город. «Необычный и прекрасный», — как думала о нём младшая сестра, и необычие Милоградова состояло в сочетании милых его пастельных и семейных улочек с неоновыми вывесками мегаполисов чудных из третьего мира, а также количество нищих и больных на полах этого чужого большого дома.

«Самое что некстати было то, что она влюбилась именно в эту поездку и именно в этом городе, — позже писал он в дневнике, будто не его скрытой целью были подобного рода похождения, — Какой-то парень, альбинос из нашего города (интересно, что он здесь вообще забыл?) — и она в один миг от него в восторге и таянии. Это место не вызвало у меня доверия с самого того начала, как я успел увидеть местных зевак и подозрительных караульных у выхода с платформы, а тут ещё такие неуместно быстрые чувства забивают голову Таси.

…А эта станция полностью перекосила мою уверенность в нашей безопасности. Таисия ходила как блаженная, любуясь городом и стенами его домов, «цвета тирамису, лимонных пирогов и клубничных йогуртов», как она говорила, но меня не особо волновали цвета тех зданий, пусть там и правда было красиво, пускай и слишком просто (даже по сравнению с нашей Дырой). Меня больше волновало то, что остальные, кто ехал с нами в одном поезде, резко куда-то делись, а местные жители, похоже, были не очень-то рады нас видеть, будто на наших одеждах красовалась вечно светящаяся надпись «туристы». Впрочем, возможно, они винили нас или таких как мы в том, что с ними тогда происходило, хотя это и настигло горожан ещё за несколько месяцев до нашего приезда.

Я не мог наслаждаться привычными прогулками с Тасей, поскольку она всё время говорила о Роббе, белобрысом мальчике, или убегала, даже не замечая иногда, слушаю я или вовсе от неё отстал, и я разглядывал от досады людей, пусть мне и нравилась она такой живой. Уже к концу третьего дня нашего пребывания в Милоградове я заметил и заключил, что все здесь чем-то больны, но я ещё не понимал, почему тогда нас пустили и оставили в этом населённом чумой пункте.

«Я должна делать что-то полезное!» — заявила мне в один момент Тася и объяснила мне, что существует некий комикс про девочку-школьницу с васильковыми глазами, которая одновременно просто безответно любит своего одноклассника, великолепного блондина, и является супер-героиней, чьё истинное имя никому неизвестно, и в этом обличии она нравится всё тому же блондину-красавцу-однокласснику. Ах, да, и эта супер-героиня успешна во всём, много умеет и очень добра, как я понял (спортсменка-активистка-комсомолка…)… И теперь Тася хочет быть как она. Впрочем, именно благодаря таким неожиданным её порывам мы и нашли госпиталь, в котором лежали все приезжие (что было, как мне тогда казалось, почти невозможно, потому что никто из горожан не изъявлял большого желания вступать с нами хоть в какой-либо контакт). Тогда я предположил впервые, что могу распространять свою магию на других, что было почти невероятно. Несмотря на все меры предосторожности, люди всё равно заражались, к тому же, ещё эта интуиция и сверхвезение, что помогли нам вообще найти тяжело больных… Тася при этом ни разу даже и не чихнула, хотя, бывало, что закашливалась, но потом я понял, что это больше самовнушение, под которым она ждёт, что заболеет, пока пытается помочь докторам своим волонтёрством, но на деле она не заболела. Нам повезло и с тем, что врачи вообще были не против подпустить нас к пациентам в палаты (вероятно, они рассчитывали, что мы пойдём «на убой» к самой заразе и на этом всё). Я знал, что я не заболею, с самого начала, ведь я, да, не волшебник там какой-то, но в какой-то мере защищён своей кровью, но вот своего единственного такого друга как этот неуправляемый ребёнок изначально я не хотел подпускать так близко к опасности, но похоже, что Тасю бывает не переубедить. Она слишком упряма, пока горит чем-то и пока болтает.

Что бросилось мне в глаза, эти люди очень часто молятся, хотя, по идее, мы даже не отъехали далеко от дома и ничего не должно было измениться в этих краях. А ночью в искусственном ярком свете чего-либо сильно пахло сладкими ананасами… Пожалуй, это для меня было самым странным кроме того, что альбинос быстро пропал из виду, когда мы занялись делом; Таисия отвлеклась, но потом быстро вернулась к разговорам об остро очерченным мужском подбородке Робба и его матери. Честно говоря, меня даже это перестало волновать тогда, я не то чтобы был в ужасе, но в Милоградове мы проторчали долго, будто даже кто-то намеренно нас заточил там. Нас не хотели выпускать за его пределы, скорее пытались привлечь нас как нулевых пациентов за распространение болезни, что абсолютно не поддавалось логике и здравому смыслу, но всё обошлось, однако Тася осталась расстроенная и ещё осуждённая за то, что так глупо старалась помочь тому городу и его абсолютно неблагодарным и корыстным жителям. В принципе, здесь я на самом деле только убедился в том, что далеко от родного уголка мы не отъехали, а скорее остались всё там же.

Конечно, мы так и не смогли никому помочь. Ни у кого из нас не было опыта или медицинского образования, врачи нам ничего не говорили и не давали никакой работы, кроме разбора их старых, не относящихся никак к нынешней ситуации бумажек, а медсёстры относились с презрением, что, пожалуй, было, конечно, объяснимо. Однако Таисию не успокаивало то, что она не может напрямую помочь пациентам, а может только ходить и спрашивать самочувствие у тех, кто в сознании, и приносить им стакан воды, но на «смертельно скучную и почти бесполезную работу с макулатурой», как она выразилась, Тася, по правде, не слишком-то много жаловалась, хотя из-за доктора Морриаса расплакалась, как маленькая».

«Этот город был прекрасен: весь в ярких зелёных листьях и солнечном свете, будто сама погода говорила обо мне и тебе. Твои белые волосы так выделялись на чуть загоревшей коже саламандры, ты улыбался, как взрослый и страшный, для меня, высокий человек, однако оказался меня младше. Эти стены так же улыбались мне своими кондитерскими оттенками, как и подвядшие тюльпаны, высаженные вдоль большинства дорог и их развилок. Всё было прекрасно, кроме поражающе уродующей этих же Милоградовцев болезни, а само место подарило нам загадку: я почувствовала ещё давно, что этих людей кто-то отравил, однако мысль эта оставалась в моей папке предположения, пока мы ещё не знали это наверняка, поскольку я так и не нашла явных доказательств кроме внешнего вида горожан. Возможно, это ведьмы! Аж не верится, что мы их так быстро нашли! Но я не стала говорить это Рю… Наверное, я стесняюсь его… Или просто боюсь показаться в нелучшем свете, я не хочу быть глупышкой. Хотя раньше он говорил, что ему нравится во мне именно способность говорить и делать то, что вздумается, не прогибаясь под общественное мнение или страх быть непонятым и нелюбимым. Надеюсь, мы из-за этого не поссоримся. Он довольно умный человек, он, наверняка, посчитает мою идею бредом, ведь какие могут быть ведьмы? Их придумали ещё когда магии не существовало. Хотя нет! Именно поэтому они могут быть! Их могли создать чудные… Или они сами могут являться чудными… Это интересно… Всё-таки, считаю, эта остановка в Милоградове не была напрасной! Я даже была близка к тому, чтобы побыть хоть немного медиком: интересно быть полезной кому-то. …Но эти дурацкие врачи меня не пустили. То есть… Да, я не имела права вообще там находиться, но ведь заместительница главврача сама сказала нам, что мы можем помочь! А что в итоге вышло? Агх! Какими некоторые врачи бывают злыми и отвратительными! Она была так груба! «Бесполезные малолетки!» — ну да, конечно! Как будто наши руки будут им лишними! Всё доктор Морриаса. Сами все жаловались, что не хватает людей, сами обговорили и дали добро нам на волонтёрскую помощь им, а потом обосрали с ног до головы и на этом всё! Нет, не всё: ещё пытались обвинить нас во всём том, что случилось с их гражданами, будто это мы принесли заразу! Там такая зараза, что я со своим иммунитетом уже за компанию харкалась бы на них кровью или выкашляла свои лёгкие — такое в лёгкой форме у простых людей не бывает.

В любом случае, я рада, что оказалась здесь, наверное, даже рада и тому ещё, что этот дурацкий поезд уехал без нас. Но Эредин переживает: он думает, мы не уедем. Да, мы не на курорте и не в отпуске, но можно же сесть на электричку и хотя бы доехать до дома… На это у нас деньги ещё есть вроде».

Тася устала. Оказалось, на время эпидемии они не имеют права выехать из города, но они не могут и долго оставаться в нём, а поезд уехал… Эредин нашёл им дешёвый хостел, Тася кривилась и всячески пряталась в себе от людей, что были с ними в одной комнатушке, но молчала: она понимала, что пока это их единственный выход, однако уезжать надо было как можно скорее, а пытаться оплатить прокат на лошади, проскакать всего километров пять, а дальше идти несколько дней или недель пешком желанья не было, да и можно было потеряться. Девушка погружалась всё больше в себя, переживая и не замечая своего Рю, но уже вскоре Эредин сказал, что есть возможность поехать с каким-то служебным вагоном в обмен на помощь с погрузкой и перевозкой, на что страдающие вдали от дома не могли не согласиться.

— А почему книга называлась «Сомнение — потеря крыльев»? Почему она была об этом? Если даже не знаешь, на что способен, твои способности от этого никуда не денутся, разве не так? И то, что ты сомневаешься в своих возможностях, не говорит, что у тебя нет таланта, — спрашивала Тася.

— Это название говорит о том, что сомнения мешают раскрыться твоему потенциалу, мешают сделать задуманное, рвут канаты моста, даже если тот у тебя был врождëнным, как связки.

Доктор Морриаса

Доктор Морриаса чудная и ненавистница чудных. Высокая и очень худая темнокожая дама средних лет в чёрных кожаных каблуках со строгим острым носом и, что естественно, в белом халате. Сама она больше похожа на гибридную островитянку: глаза большие, но с красивым суженным разрезом, нос маленький, аккуратный и ровный, но через чур острый из-за худобы, а губы очень пухлые, как у негритянки, волосы тёмно-серого металлического цвета крупными мягкими волнами объёмной причёски ложатся на пояс плеч. Сейчас эта уважаемая больницами леди, пожалуй, больше следила за собой, чем за пациентами, поскольку ныне они не сильно-то её волновали. Доктор Морриаса заключила сделку, из-за которой все души под её ладонями предавались страданиям и очищению в страданиях. Чем больше людей ещё погибнет от её ножа, тем больше душ исцелится. Они пусты, пока не наполнятся чем-то свежим, должно получиться новое вещество, новое создание, если к холёности прилить нужду. Под каблуком доктора Морриаса все они испытывают жажду и страдание, пациенты видят муки обыденных жизненных и бытовых проблем перед собой, бедность, из которой не могут найти выхода, чувствуют голод и нехватку во всём, закрытые двери, даже если в настоящих домах их полно золота и пищи, ждущих своих хозяев после «лечения».

Больше Морриаса не имела своей собственной души: она обменяла её на такое лекарство и способность давать его каждому неосознанному.

* * *

Воображение — большая сила, но иногда чудными становятся больные люди, либо не отличающие вымысел от реальности или воспоминаний, либо убеждённые, которые видят мир только в определённом свете и оттого портят его, превращают в то, во что верят сами. Пессимисты.

Вот причина, по которой леди Морриаса ненавидела чудных. Да, она сама являлась убеждённой.

Несси на сковороде под Жиром

Я честно вижу тебя чудной тоже, потому и думаю, что мы подходим друг другу. Есть определённая связь, я считаю, некоторая общность или параметр, по которой мы находим своих близких. Я помню, как однажды моими убеждениями, мечтами и планами на жизнь мне удалось повлиять на тебя, и ты подарила мне невероятное чувство, которое я обязательно ещё повторю, оно стоит того, чтобы к чему-то стремиться. Это восхищение. Сейчас, наверное, мы очень разные, и мой след в тебе, как и твой во мне, этого не отменяет, и я продолжаю помнить лишь ту девочку, с которой училась в шестом классе, с которой очень любила и люблю гулять по Хабаровску, которую вижу здесь до сих пор, и тебе же я дала прочитать свой первый нормальный и полноценный рассказ, он был тогда про Персиковое золотое королевство, а сейчас — про мои размышления о просто друзьях, влюблённости и любви. Знаешь, сейчас я на сто процентов уверена только в том, что люблю маму, Женю, умершего кота, его старую маму, мяукающего чёрного двадцати однолетнего пирожочка, и свою собаку, что суёт приправой свою шерсть в любую еду и питьё, а конкретно сейчас лежит возле меня, домогается и вздыхает. Я реально вижу тебя в других людях, они все кажутся очень похожими на тебя: у всех на лице родинка, смуглая кожа, карие глаза, каштановые волосы и потрясающий вкус в одежде — это невыносимо. Ты — дух в моём «Сторге», который поддерживает рост травки и деревьев, ты тёмная зелень и редкая прохлада в этих краях, моя свежесть в голове, которой сложно, по правде говоря, там устроиться. Я хочу теперь, чтобы мной восхищались, но даже если я сама этого не добьюсь, пусть теперь Тася сделает всё возможное. Не думай, пожалуйста, что она такая незрелая и скучная. Её незрелость — мой кисловатый плод на этой ветке, он достоин быть хотя бы потому, что косточка, прячущаяся внутри мякоти его, однажды попадёт в землю и породит дерево с кучей гроздьев великолепных сочных розовых ягод. Они будут сладкими, я обещаю.

Сейчас есть ещё один человек, отношение к которому схоже с отношением к тебе, часть его маленькая в Эредине, так что знакомьтесь (но там много ещё кого внутри персонажа, так что лучше читай отдельные, более личные мини-главки).

Пугающийся джентльмен

«Дети невинны и чисты», — говорят взрослые, но они не знают, сколько красок те впитывают из палитры родителей и даже случайных знакомцев и незнакомцев. Но этот ребёнок держал на голове руки, прижав к животу маленькие ноги, чьи кости врезались сквозь великоватые для мальчика брюки.

— Мама, почему люди жестоки ко мне?

Но в горле её встал ком, когда она услышала это, глаза, широко распахнутые, карие смотрели в глаза его: её чистый белый малыш, которого она всегда так любила, в которого всё это время вкладывала всю заботу, доброту и искренность, сейчас грустно вопрошал умным, но растерянным взглядом свою маму. Она погладила его по голове, но так и не нашлась, что ответить, хотя знала, она давно сама задавалась таким вопросом и, пусть привыкла к собственному же ответу, сейчас будто не могла произнести ни слова, чтобы успокоить маленькую душу, прятавшуюся у неё под крылом.

Бедная женщина не знала тогда, что душа её сына уже потеряна.

Вдоль стен робко и дрожа ходил тонкий и худой нервный пожилой человек, дети смотрели на него и отчего-то смеялись. Кажется, они о чём-то говорили ему, но джентльмен молчал и закрывался от детей, словно эти шкоды-малыши, эта подворотня могла что-то ему сделать. И ребятки, посчитав дядю сумасшедшим, стали кидаться в него камнями. Взрослый человек натягивал на бок лица шляпу, сжимался ещё больше внутрь своего старого полосато-серого костюма и затем, достигнув края арочного перехода между домами, бежал по светлой улице со всех ног, чтобы его не догнали. Кто не догнал? Зачем бы детям такое? Тем временем человек знал, что его в этом мире не любят, что человечество всегда было жестоко и ничто это не изменит. Люди презирают его и втайне смеются над ним. Обществу было бы лучше, чтобы он умер. Да, все они в тайне хотят его смерти…

Слепой мальчик

Бар при отеле «Океан». Поздний вечер.

— Ты хочешь перестать быть девственником!

— Я хочу перестать быть девственником!

— Так возьми же её!

— Так возьму же я её!

— О-о-о! Как потекла!

— Ах!.. — выдохнул юнец, допив всю воду из стакана.

— Да-а! Вот теперь ты почти мужчина!

— Да-а! …Почти? Почему почти мужчина?..

— Потому что настоящие мужчины не берут всё так просто: им всегда приходится идти напролом, потому что их всегда ждёт какая-нибудь дрянь! А ты этот стакан просто поднял со стола и выпил. Осушил, как эти прекрасные бабы через пять минут высушат этого могучего старикана, — он похлопал себя по своему внушительному пузу, — ты только не падай от волны громких стонов из моей «каюты».

— Хаха… Обижаете, капитан Мелл, сравнить меня с девушкой…

— Значит сказать, наконец, жалкому мальцу правду в лицо и оскорбить при этом девушку! Хе-хе! А теперь дай дорогу, я ещё должен подняться с моими цыпочками наверх, на шестое небо — а дальше уж они меня сами поднимут… Ну-у, дела… — протянул он последнее уже куда-то и не ясно кому, когда его голос отдалился вместе с ним самим.

А мальчик остался сидеть у барной стойки с застывшим задумчивым взглядом, немного отведённым от яркого света, исходящего от стеллажей с напитками, и с небольшим румянцем неловкости и эля. Робб вытер рукавом жилетки оставшуюся пенку с губы, выйдя из оцепенения, и покинул бар, предварительно не забыв оставить свои скромные чаевые. Ночь была прекрасна, звёзды рассыпались по небу и по воде бесконечными крошечными кристалликами, а тёплые огни фонарей отражались в морской глади и в случайной паре, плавающей тихо на лодке, будто в отдельном мире уединённые и такие близкие…

— Мальчик, ты слеп, — сказал кто-то, указав на красные глаза Робба, и тот обернулся в сторону, из которой тянулась тычущая пальцем длинная рука.

«По-моему, жизнь его не пощадила, когда отдалась ему», — подумал мальчик, когда оглядел своего собеседника: от сплошного бочкообразного тела отходили длиннющие непропорциональные ему кривые руки, пухловатые, будто в них неравномерно накидали ваты, ассиметричное, чуть вздутое из-за частых драк и запоев бородатое лицо смотрело маленькими чёрными заплывшими глазками, но очень внимательно, будто изучало объект перед собой. Сий не совсем трезвый человечек стоял на ногах, полностью спрятанных под рваные мешковатые джинсы, испачканные в чём-то коричневом…

— Я альбинос, — с пренебрежением отрезал он в ответ на дуновение перегара.

— Я вижу, — хрипонул тот.

— И что же Вам от меня нужно?

— Ты слеп, мальчик, — ещё раз повторил дядька.

— И как же мне это понимать?

— Ты стоишь сейчас на моём ботинке.

И правда, когда Робб опустил глаза, он увидел, что стоит на остром вытянутом носке изношенных и мягких несоразмерно ноге уже больших туфель.

— Простите, — он убрал ногу со вздохом. Ему не очень была приятна эта встреча, пусть он и не понимал, как всё это время мог находиться, почти не двигаясь, рядом с таким вонючим, пропитанным сигаретой и алкоголем мешком.

— Будь осторожнее в следующий раз, юный господин.

— Господин? С чего это бы я был господином?

Но неопрятный джентльмен уже исчез прямо у него из-под носа, как будто и перегара его здесь не было. Нахмуренный и сбитый с толку высокий парень ещё постоял так с несколько минут и ушёл медленно к себе домой, в «Нору» в самом центре города, будто весь мир его сейчас немного изменился, преобразился, и не стоило так спешно бежать по нему, не замечая того, что по сторонам, наоборот же: следовало всмотреться к этим стенам, к этим деревьям, к этому морю по левую руку, что отражало восход полной Луны, прислушаться к ночи, к одиноким парочкам в лодках, что украшали берега по пути, к этой подозрительно шепчущейся листве, к шагам… пока не услышал свист и заливистый женский смех. «Ой! Я столкнулась с Вами! П-простите мне мою неосторожность, господин! Ха-ха!» С ним поздоровалась маленькая рыжеватая смуглая девушка, что над чем-то долго смеялась, при том она шла по этим ночным переулкам одна и вызывала мало доверия к себе, однако разница в целую голову не позволила бы крошке-убийце даже дать сдачи, если бы это Робб на неё напал. Но Робб хороший парень, он не нападает на юных красавиц, шляющихся по пустынному городу в одиночестве, да и странных встреч ему за последние полчаса пока хватало. «Такой белый, такой красивый и такой высокий», — тем временем подумала про себя Тася и даже успокоилась, хотя её дружный с настроением румянец ещё не пропал, и она даже решилась попробовать немного пококетничать с этим случайным прохожим, однако парень быстро отверг её и исчез из переулка, бормоча что-то про мать, от которой ему достанется.

Чёрный дым от чистого огня инквизитора, или его предвестие

Пригородный лагерь сенсея Морриаса для чудных и талантливых молодых людей и детей.

«Она сейчас с любимым», — передал весело Эредин кривому старичку, назвавшемуся детективом, и сам удалился в обнимку с какой-то девушкой.

Таисия сидела на воображаемом троне из стула и подушек в комнате маленького деревянного домишки, в котором были только она и её беленький Робб, что сидел около неё, обнимая её ноги и засыпая. За неплотно прорастающими короткими волосами, если проводить пальцами, виднелась его розовая кожа, что и делала с ним Тася, чьё волнистое каре незаметно приподнималось в воздухе и «пушистилось». Раздался стук и за ним зашёл детектив. Он отталкивал почему-то Тасю одним своим видом: небольшой рост и несоразмерные ему длинные кривые руки, а также опухшее небритое лицо не вызывали умиления. И правда, такая внешность была дана Наставнику когда-то как проклятие.

— Таисия Елена (фамилия дана по имени её Богини)?

— Моя Богиня в телах многих, её характер раздроблен, как Вы догадались, что именно Елена?

— Это моя работа, — лишь сказал детектив. — Я пришёл сюда задать вопросы Вам.

Увлечённая сейчас игрой в госпожу на троне, Тася пригласила мужчину жестом.

— Недавно Вы с Вашим другом Эредином посещали южный город Милоградов? — звучало это больше как утверждение. — Кем Вам приходится тот юноша?

— Другом, как вы же и подметили.

— И не больше?

— Я лучше пока пойду, — шепнул Робб и, погладив напоследок Тасю, вышел из домика.

— А похоже?

— Нет, конечно нет, — буркнул из-под кривых покромсанных усов детектив, но всё же записал что-то у себя в заметках, — но как Вы объясните то, что Вы так и не заболели в городе, полном болезни и пыли? И что Вы сейчас делаете в лагере сестры доктора Морриаса?

«Доктора Морриаса? Я не успела спросить Агафью о её семье и её фамилии, но вряд ли она, близкая родственница такой отвратительной женщины, стала бы брать меня под крыло… Хотя кто знает…», — она густо покраснела от одного упоминания.

— У меня были некоторые признаки болезни, возможно, я перенесла её в лёгкой форме.

— Смертельно опасную болезнь, подкашивающую даже людей с крепким иммунитетом?

— Я не знаю, чего Вы от меня хотите? А Агафья Стефановна считает, что у меня есть талант и натаскивает на спортивных тренировках, чтобы я была ей полезна, мы познакомились сразу, как я и Эредин вернулись домой из Милоградова.

— Милый город, который подарил такую удачу и подругу-чудную для абсолютно простой девочки, не так ли? — давил Наставник. Он упомянул и о Селестии.

Таисия раскраснелась, она не понимала, к чему клонит детектив.

— Поезд, уехавший без вас, через семь часов взорвался. Как думаете, кто виноват?

— Неужели Вы думаете, что это я?! Я не могла это сделать! Я была тогда в Милоградове!.. Вы… Вы… Вы же сами понимаете, меня не было на том поезде!

— Успокойтесь. Я и не обвиняю Вас. Вы познакомились с Селестией Атакишиевой (как бы нескладно ни звучало) в электричке, когда ехали домой из Милоградова, не так ли?.. Она ехала тем рейсом, что отъезжал от Облихова, неподалёку от которого взорвался головной вагон Вашего поезда.

Тася поняла. Этот человек хотел забрать маленькую Селестию, обвинив её в подрыве поезда. Она не знала наверняка, было ли это правдой, но и это же означало, что девушка не могла сказать ничего против своей новой подруги.

— Извините, но меня это не касается. Я могу сказать только, что не думаю, что Селестия в чём-то виновата. Мне она ничего не говорила, а сама я не видела ничего кроме того, что она очень милый и добрый человек.

— И Вы думаете, что «милый и добрый человек», которого Вы знаете от силы полгода, не может оказаться террористом, убийцей или мародёром, прячущимся уже два года?

Мужчина был прав, но Тася считала, что он лишь вывернул её слова наизнанку, искривив смысл. Она хотела только сказать, что не способна ничего полезного дать детективу или осудить подругу.

— Нет.

— Я не желаю Вам и Вашим друзьям зла, поймите, — раздобрел вдруг Наставник. — Но Ваша подруга чудная, она может устраивать взрывы и поджоги и непроизвольно. У меня есть обязанность: не допускать опасных людей в общество и задерживать тех, кто уже скрывается в нём, дабы предотвратить возможные жертвы. Вы же понимаете, что это такое, Тася. Вам ведь тоже жалко этих людей. …Ну, ладно, не буду Вам больше докучать. Если услышите или увидите что-то странное на Ваш взгляд или опасное, сообщите Агафье Стефановне, а она найдёт способ связаться со мной. До свиданья!

После одного этого разговора у Таси появилось море пищи для размышлений, как и новой информации. Возможно, детектив был прав и в том, что Селестия могла ненамеренно устраивать беспорядки, а что насчёт тренера? Агафья была сестрой доктора Морриаса? Является? Что ей на самом деле нужно от Таисии? А Милоградов?.. Почему пять месяцев спустя её всё ещё это преследует? И… Неужели она тогда и вправду не заболела? Что же случилось?

Через день Тася резко поднялась с постели, будто её ударил гром, и выбежала на улицу, и её облило дождём. «Где Дин? Эри-рю должен был быть рядом!» — почему-то резко забеспокоилась она, но её друга нигде не было видно.

Так было часто: теперь Эредин был только со своей девушкой, которую даже почему-то не было видно, а Тася скучала одна, пока Селестию привлекали к общественно-полезным магическим действиям, от которых не было толку, пока сама девушка не хотела помочь, и пока Робба контролировала мать, что всюду была рядом с ним, как надзиратель, притворяющийся, особенно благодаря таким же, как у сына, белым волосам, божьим одуванчиком. В лагере стало для феи жаждущей веселья скучно. Агафья словно забыла про свои планы на Таисию и только поговаривала ей, чтобы та отдыхала, потому что молодец, но сама девушка не считала себя пока таковой и унывала вместе с погодой, лишь иногда предаваясь любви к пейзажу, поскольку даже в колке дров Тася была бесполезна.

Привычного гула многочисленных людей в лагере не было. Костерочек приятно трещал, отбрасывая от себя тени двух сидящих и горячие тонкие искры с запахом горелого угля. «Это довольно приятный запах», — думали многие, однако в этот вечер мало кто сидел у костра. Робб никогда не любил дождь, а Тася смутно всегда верила, что её мама бы обожала ливень, отчего тот становился как-то роднее. Последние дни обещали долгую холодную и сырую неделю, но оттого она не становилась ужасней. Слякоть, в которую превратились тропы, несли по своим мягким песчано-грязевым венам ручейки, сливающиеся в быстробегущие плоские реки. Всё полотно между одеялом густых, как мрачная синяя пенка или дрожжевое тесто, туч и травой с промокшей насквозь землёй было тёмно-зелёным, хоть и плоским, что обычно несвойственно пушисто-колючему лесу, и в этом цвете, особенно с ярким, страстно-тёплым языком костра, становилось приятнее и спокойнее. Даже бросающиеся друг на друга и шумящие вверху ветви лишь ласкали душу. Всё журчало или слегка подвывало, а огонь накренялся в сторону, стремясь вслед за ветром, что крал его жаркое сердце, и руки с мокрой под пледом головой стали подмерзать. Вдруг Тасю что-то ужалило в сухую на деревянном коротком поддоне ногу, и она взглянула сквозь полупрозрачную стенку дождя на Селестию, которая чудом ещё не убежала сушиться в дом. Взгляд её, этой крайне миниатюрной светлой кошечки с сильно выраженным носом, наблюдающим за пылающей древесиной, смотрел перед собой, теряясь явно где-то в другом месте, и она даже не заводила разговоров об Олеге, а в это время сухой лист под стопой Таси загорелся и стал слегка жечь её. «Ай! Ай!» — вскрикнула девушка, но её голос был заглушен бесконечно льющимся небом. «Что с тобой случилось?» — услышала она голос подруги прямо у себя над ухом, будто тот мог существовать отдельно от дождя. Селестия стояла перед ней с очень озабоченным выражением лица. По нему стекали реки воды, но её карие глаза пристально следили за Тасей, и она, взяв её под руку, повела в дом. Как только обе повернулись спинами к костру, тот потух, как маленькая свеча. «Та-ася!» — громко звал, крича, с размывающегося в потоке расстояния Робб. Он вышел из жилища за своей неуёмной любительницей капризов погоды и уже был на полпути до неё.

— Ты же теперь весь мокрый! — нарочито заметила она.

— Да! Как и ты. Я тебя вообще-то ждал, чем вы там так долго занимались?

— Всего лишь смотрели на огонь и на деревья, иногда хорошо бывает подумать. А ты чего не вышел с нами, раз всё равно потом пошёл под дождь? — но на самом деле её милый не слышал так много, как она говорила.

— А я думал, дамскими поцелуйчиками. А погода отвратная конечно, — он весь дрогнул. — Бяка в общем. Но за тобой я как мог не выйти? А огонь вы потушили? Как какой? Не-ет, не-ет, надо всегда тушить, даже если дождь: ты сама мне говорила, — Робб часто так шутил, пользуясь частыми навязчивыми советами Таси обо всём, но её это ничуть и не возмущало.

— Ну, значит, я пойду и потушу его, если он ещё сам не потух. Ой, а он ведь, кстати, очень стойко держался! Ты бы видел! Такой небольшой костёр в такой-то ливень!..

— Никуда я тебя не пущу!

Белый кролик нежно обнял её и стал самостоятельно переодевать, когда довёл до домика и внёс девушку внутрь.

— А, ну да, простите, иногда неловко дружить с парой… Кстати, костёр сам потух, так что не переживайте. Я пошла спать, спокойной ночи! — Селестия всё ещё была рядом с ними.

— Сладких снов, Леся.

— Я не Леся, я Селестия! — угрожала милая маленькая дюймовочка, похожая иногда на стручок гороха. Только гневный.

«Она тоже как ребёнок», — подумала Тася. Для неё это было что-то роднящее, поэтому она только глубже уткнулась носом в одежду и подмышку Робба, вдыхая его запах. …Она привязалась к нему. Близость подруги тоже радовала её: никогда она не жила так близко с теми, кого могла выбрать и кто нравился ей. Но и это лишь мимолётное приятное чувство.

Как бы ни странно, но Тася ни к кому не была привязана по-настоящему сильно, даже к Богине, однако часто тосковала или впадала в уныние отчего-то. Осознанно она жила немного, так как появилась совсем недавно, но в её сердце жило томление, которое сейчас разбавляли всё больше эти новые события и лица, особенно лицо Робба, похожее ещё на мелководье в бухте, полное морского неравно поверхностного разнообразия. Она отличала его запах от других, запах его вещей и его дома, который он долго поначалу возил с собой. С ним было теплее и спокойнее, её плечи расправлялись, ноги расслаблялись и плыли, а веки тяжелели и падали при нём… Сон… Как будто его долго не хватало. Тася была нервная и чувствительная, особенно с тех нелёгких годов с Богиней, которой все говорили бросить неоткуда взявшуюся маленькую ведьму в виде подростка, отчего иногда её беспокоило здоровье, но рядом с молодым человеком, белым зайчиком и белым кроликом, ей становилось будто легче, особенно если их двоих никто не беспокоил…

Она жаловалась ему даже на отношения с Эредином, который полностью ушёл в свои постельные свидания с девушкой — Тася считала, что очень нуждалась в друзьях или хотя бы в собеседнике, но никто в полной мере не мог ей этого дать.

Происходить начали странности, когда девушка осталась одна, даже без надзора разваливающегося следователя: то за стенами в пустых наколдованных чудными комнатах или в палаточных лагерях, именно в тех единичных местах их, где никого не было, слышались голоса, то запахи неприятные по целым дням мерещились, то ходило примерзкое ощущение тараканов по коже, то казались волосы собственные, пронизывающие насквозь всю еду в тарелке, — но позже стало даже страшно. Пока Тася находилась под крылом тëти Морриаса, еë безуспешно пытались обучить и магии, к которой девушка была вроде бы не склонна, и вот однажды, возвращаясь к просëлочной дороге от реки, возле которой проводился урок, она наткнулась на пустырь, на котором ещë недавно были люди, путешествующие с ней. Таисия была встревожена, но еë быстро успокоила Агафья, остающаяся рядом. Тëтка сказала, что ещë до их откола в сторону воды лагерь собрался, чтобы немного сменить место пребывания на более удобное и защищëнное от ветра. Направляясь в сторону предполагаемого нового местоположения приятелей и друзей, куда указала Агафья, Тася потеряла Морриаса из виду, но так и не обратила сама на это внимания. Вскоре за кустами, чуть поодаль от дороги, послышались родные голоса, и первой встала на глазах одинокая маленькая палатка Лëшки, главного весельчака, авантюриста и просто доброго дядьки, что на самом деле был ровесником Таси. В прыгающих по ткани тенях чëтко вырисовывался полуприплясывающий в положении «сидя» Алексей, наслаждающийся отдыхом явно под музыку от костра и звонкой гитары, хорошо слышимой отсюда. Девушка не стала его беспокоить и, обойдя палатку, прошла дальше, но ни костра, ни людей там не оказалось. Тася потерялась. Уже темнело. Вокруг были лишь высокие сухие и свежие заросли однообразной травы, кустарники и деревья, ничем не отличающиеся все друг от друга, будто с любой стороны некуда было идти, и ничего не было видно. К ушам поднялся знакомый стук — его посылало напуганное ситуацией сердце. Поверхность на мягкой коже похолодела, и волоски на ней зашевелил ветер, погладивший обнажëнные руки Таси. Еë напряжëнное лицо пульсировало, но не давало жару, только страх. Кто сейчас был за еë спиной? Можно ли оборачиваться? Но обернуться ведь всë-таки придëтся, чтобы хотя бы попытаться вернуться к единственной здесь дороге. Слышит ли она музыку сейчас? Даже на такой простой вопрос девушка не могла найти ответа, даже отчаянно напрягаясь и вслушиваясь в звуки, окружающие еë в этом месте, словно сам её мозг подводил её. Тася усилием воли обернулась. Палатка оставалась на месте, и в ней всё также плясал контур вроде бы её знакомого. Тут человек внутри замер, и девушка почувствовала, как на неё пристально, ровно и тяжело смотрят сквозь непрозрачную ткань. Огонёк внутри потух, и некто, скрипя, вышел к Тасе, абсолютно непохожий на Лёшу, и только от его движения уже она вздрогнула, да и вид незнакомца не призвал душу и колотящееся сердце к спокойствию. Руки задрожали, подавая знак необходимости что-либо предпринять, челюсти в леденящем холодке свело, и ногам не было покоя. Аккуратно для человека в поле одетый джентльмен будто терял в своём образе какую-то важную деталь, заставляющую своим отсутствием пропасть всякое чувство безопасности, что-то странное было в том или даже не вполне естественное. Во всяком описании и объяснении, невысокий подозрительный мужчина вызывал своим видом тревогу. Только Тася, уже пятившаяся назад, увидела трещину в глазу незнакомца, она, наполненная страхом и испугом до предела, повернулась к высокой стене травы, до краёв которой дотягивались лишь протянутые ручки, и побежала сквозь неё. Ноги девушки с размахом перепрыгивали бугорки и ямы на заросшей земле, перелетая по два метра за шаг, и быстро пульсирующая кровь в ней несла Тасю далеко отсюда, но будто свихнувшийся дяденька не отставал от него, а только нагонял всё время, пока та не сворачивала резко и очень вовремя в какую-либо другую сторону, что у неё получалось лучше, чем у джентльмена с треснувшим стеклянным глазом, но вскоре девушка выдохлась, чего почему-то не случалось с хихикающем с пеной у рта человеком, который, возможно, и не был уже похож на человека. «Он совершенно безумен!» — понимала Тася, как и то, что незнакомца ничего не остановит, раз уж эту немыслимую охоту затеяла его раненая голова, и это оставляло на душе её безвыходности только больше. Уже хрипящая девушка, неспособная нормально дышать, с ватными нетренированными ногами и несчастьем, читающимся на лице, поскользнулась на грязи, ознаменовавшей здесь болото, и упала, в попытке ещё удержаться, на спину. Тогда, в ту же секунду, на неё навалилась и громадная слюнявая и грязная собака.

«Плоттер!» — позвал псину кто-то и, тутже появившись, отдёрнул её за ошейник. Это был тот самый Лёша из лагеря Агафьи для чудных и чудил.

— Да что ты? Мы бы никогда не ушли без тебя, это ты как-то загуляла, затерялась, маленькая маньячка, — говорил Алексей, когда успокоил Тасю, привёл её ко всем своим, укрыл пледом и дал горячий лимонный чай со сладким рулетом.

Где-то было слышно, как бухтела на кого-то Морриаса за то, что потеряли «её девочку», взаправду играла у костра гитара какую-то весёлую и заводную песню с плохо различимыми словами из-за тихого голоса певуньи. Там же сидели на брёвнышке и Тая с Лесей, а вот Робба и Эредина с его девушкой нигде не было слышно.

— Там был страшный человек с треснувшим глазом!

— Ну ты даёшь! Я же красавчик, как ты могла меня с ним перепутать?

Они говорили полночи, а на утро, когда объявился Робб, весь лагерь тронулся дальше, к горам, где были горячие источники.

Горячо

«Горячо!» — вскрикнула она, опустив свою маленькую смуглую ножку в воду. Сейчас Таисия выглядела намного женственнее, и её кукольное лицо и фигурка идеально вписывались в приятную, завораживающую и расслабляющую атмосферу горячего источника под открытым звёздным небом, в которое уходил пар вместе с растаявшими в нём телами. «Вот бы потеха была, если бы источник был один на всех, а не разделён на женскую комнату и мужскую… Ох, нет, пожалуй, было бы опасно так купаться со взрослыми мужиками. Даже Эри-рю смутил бы меня! Да, это было бы ужасно!.. Его размер… Даже вода бы не скрыла такого, и Робб-и меня бы не защитил от этого стыда», — думала она и медленно, шажками больше погружалась в воду. Сейчас её лицо было бело на фоне прямых и коротких крашеных волос цвета тёмного сапфира в ночи или самого неба, в котором плясали холодные огоньки и подмигивали голым девушкам, наслаждающимся природной ванной или её имитацией. Сейчас Тася выглядела элегантней и привлекательней, в ней будто успокоился её детский вздор, но на самом деле никто не знал, что она скучала. Будто фея, отгородившаяся от шалостей. «Робб-и совсем меня не любит… Он давно, кажется, не обращал на меня так внимание, как на первых свиданиях, он почти меня, наверное, не замечает… Конечно, его друзья намного интереснее меня…», — ей было грустно, и она винила себя, что часто бухтела, как старая бабка, пытающаяся исправить в чём-то молодого и неудержимого парня, но не могла от этого успокоиться, и ничто не успокаивало её до конца, даже этот горячий источник, на котором она всегда мечтала побывать.

«Как бы выглядел такой бассейн горячей крови? Она казалась бы очень густой и тёмной, так?» — застучало у Таи в голове, и на мгновение она потеряла связь с реальностью, готовая провалиться во мрак.

Старушка

Ранее, в Дыре.

«Она боится спать одна!», — вспомнила Тася разговор каких-то мужиков у бара и продолжила фыркать и описывать своё крайнее неудовлетворение любыми даже обсуждениями легкомысленных и крайне харизматичных в среде мужчин дам. Эредина не особо беспокоила такая реакция. Он объяснил маленькой Тасе, что подобно Лелле, девушке, так часто оставляющей порог бара при отеле «Океан» в телах из тех, кто отчаянно пытается заглянуть под её и без того постоянно как-либо приподнимающуюся короткую юбку, многие девочки любых возрастов таким способом пытаются компенсировать внимание, которое не смогли получить от своих отцов. «А ведь я тоже, можно сказать, без отца… Но распространяется ли это на рождённых кислородом и прочими составляющими воздуха?»

— Зуб даю: если бы я встретил эту твою Леллу, я бы её так отшил, что она бы месяц плакала в подушку!

— Очень смешно! Да ты бы уже валялся у её ног, как и все остальные, потому что она носит чулки!

— А-ах… чулки-и-и!.. Чёрт, об этом я не подумал: очень жаль отшивать такие чулки. Похоже, плакать будем мы вдвоём.

Внезапно небо облило их неприятным дождём, рядом из ниоткуда появилась явная бесиха, которой не хватало только козлиных рожек. Она была во всём чёрном, в сетчатых колготках, берцах, но каждая деталь хорошо выделялась, не давая соблазнительному, бросающемуся в глаза телу утонуть в однородном бесформенном чёрном пятне. Девушка под красивым цветным и большим зонтом шла с кем-то под руку, обгоняя зачем-то всех, затем оборачивалась, оценивала прохожих и обсмеивала с ног до головы, как этот дождь. Разговор Дина и Таси, похоже, она слышала хорошо, а потому внятно прокомментировала его своим отвратительным ртом с раздвоенным тонким языком и пухлыми матовыми губами: «Вот они! Все недостатки общества в лице двух нищебродов, которым никто, очевидно не даёт! Милочка, станешь хорошей проституткой, с таким-то милым личиком и одержимостью другими шлюшками! Главное помни, соси с удовольствием и не кусайся, а то собачий кайф — это не всегда подарок». Глупая Тася не всё поняла из того, что ей было сказано, однако в ярости, застелившей, как пот, глаза, она и не слышала уже слов, только думала: «Как жаль, что закон запрещает… Нет, жаль, что он не наказывает таких людей. Я бы тебя наказала!» Но на удивление девчонка-бес растворилась с паром от горячего летнего пыльного кирпича, устилающего бульвары и улочки. Резкий запах её убегающих пяток попал в нос, будто действительно вся пыль не примялась от небольшого ливня, а поднялась сейчас, когда дождь только-только закончился, быстро, как и явился пару мгновений назад. Но все уже были мокрые, а потому улица медленно опустела.

Тася и Эредин сохли, лёжа на булыжнике, напоминающем о старых и толстых заборах здесь. Они находились на вершине холма с некоторыми развалинами и неким подобием бывавшего замка, прильнув затылками друг к другу, и тот участочек был самым тёплым, как и самым влажным. «Уф! Устала!» — пожаловалась девушка, но её друг любезно напомнил ей, что она снова прогуляла школу, а потому не могла устать, раз не делала ничего тяжёлого и серьёзного, и она замолчала.

Красные волосы Дина снова горели в закатных лучах и завораживали больше, чем надоевшие листья и деревья рядом. Длинноватые гладкие локоны переливались чуть золотистым огоньком и притягивали к себе. Тася повернулась и привстала на локти, чтобы быть сейчас выше друга и иметь больше возможности разглядеть его. Девушка застыла, её сердце забилось быстрее от волнения, и она наклонилась к голове Рю, чтобы поцеловать её, и её губы коснулись его мягких горячих у корней волос, в ноздри тутже попал их свежий мыльный запах.

— Что ты делаешь?

— Ты вкусно пахнешь.

— А, ну теперь понятно, — и Эредин без тени смущения пристально посмотрел ей в глаза, распахивая свои мягкие и пушистые рыжеватые ресницы.

«Приятно находиться рядом и «не краснеть удушливой волной», — каждый раз вспоминала Тася Цветаеву, поэтессу, чудом не стёртую за столько лет и изменений в мире. Как хорошо, когда ещё живут хотя бы книги. Тася чувствовала себя спокойно, будто ничего не должно случиться в ближайшие годы.

«Хорошо живём», — подумала старушка, что редко сидела дома и всюду обо всех всё вынюхивала. Она видела и как убили её старую подругу из-за делёжки денег, как пропадают без вести дети, как некоторые сами уходят из дома, а потом режутся и показывают всем свои несчастные ручонки, — всё, но никому ничего не сообщала. А что тут сообщать? Кому? Счастливо ведь живём. Никто не замечает, если под носом у него что-то не так.

Наставник

— Знал ли ты о таких существах как антропосавра, или антрополацерта? Они считались когда-то вымершей формой ящеролюдей, но на самом деле раньше таких и не существовало. В общем, сейчас они населяют некоторые пещеры Южных Руин, и их не считают за людей, однако, те имеют человеческие чувства и признаки человеческого осмысленного поведения, насколько я слышал. По правде, с одним я даже был мельком знаком. Звали его Билл и за это он всех убил. Ящеролюд мечтал о своём собственном имени, однако биологическое его поведение одержало верх над социальным, и существо напало на экипаж, находясь в открытом море. Там же умер и он сам. От голода. Человеческие потребности, желания, стремление выделиться из толпы, обрести собственное «я» на лицо. Однако можно ли считать такое существо человеком? Да, он был одним из немногих таких агрессивных зверолюдей, на самом деле обычно они не нападают и даже проявляют такое же сострадание к другим как человек. Но стоял вопрос: стоит ли относиться к плодам человеческого же разума по-человечески? А я скажу тебе: твоё отношение к другому должно зависеть не от того, кем является он, а от того, кем являешься ты. Но и, если кто-то ведёт себя недостойно, не стоит строить из себя того, кто простит любые грехи. Уважение исходит от тебя, его не надо заслуживать, но его можно легко лишиться как самому, так и любому иному. Ящеролюди, чудные могут ничем от нас не отличаться кроме внешности или характера. Нужно помнить, что и ты не выбирал, кем рождаться, но ты выбираешь, кем показывать себя. Ты будешь таким же диким Биллом, если недостойно проявишь себя в отношении других людей.

Песнь высокой раненой птички

Тематический район для туристов. Вален-Вилль.

«Я никогда и не думала, что влюбиться можно так запросто. Наверное, я очень наивна, раз меня так легко можно обворожить талантом или внешностью его. Меня покорила француженка и её красивое страдание. Она пела в мой славный тёплый вечер в каком-то кабаке, когда в него праздно и пьяно ворвались я и Эредин. На крошечную сцену тогда, на которую никто не обращал внимания, в тонкий белый свет вышла столь же тонкая фигурка очень молодой и очень красивой блондиночки с короткими подкрученными волосами, обрамляющими её жемчужное еле-еле разборчивое в лампе лицо, которое потом запело полными красными накрашенными губами, похожими больше на спелую вишню, наполненную соком и дрожащей, упирающейся плотно в тонкие стенки ягодной кожурки музыкой, что полилась из них, как из пореза. Она рассказывала мне, а я не понимала. Кто-то переводил мне тихо, что она поёт о своём одиночестве и бессмысленном, бесцельном существе на этой земле, как она пытается убежать от всего, что так мучает и терзает её, но в итоге она погибает на пустой холодной площади Парижа, что стоял когда-то… Птица пела так пронзительно и с такой печалью, что невольно накатывались слёзы. Моё лицо скривилось, наверное, как у младенца, предаваясь рыданиям, и я молча спрятала его от людей, чтобы никто не увидел меня. Я знаю, людей трогает подобная реакция, однако всё равно я не хотела, чтобы меня вдруг поняли неправильно, ведь все восхищались вокруг, если, конечно, вообще слушали певичку, но восхищение это больше вызывало одобрение, наслаждение или радость, а во мне её талант вызывал слёзы. Вообще любое сильное переживание, особенно позитивное, у меня выливалось в слёзы, поэтому Эредин уже подготовил мне гору свежих салфеток и увлёк меня в уголок».

Олег

Около города Вален-вилль.

После всего застоя наступившая череда событий и знакомств привела, наконец, к той самой дружбе, ради которой можно жить десятки лет в терпеливом ожидании. Олег мой познакомился с девушкой, для которой по характеру был создан. Это та дружба, при которой люди могут жить на расстоянии душа в душу, при том не имея друг с другом ни романтических, ни сексуальных отношений, но фантазия моя мне не даёт оставить этих двоих в покое, потому данная страница будет как фанфиком, опирающимся на некоторые события из реальной жизни созданного мною человека.

Стояла высоко в небе серебряная и яркая, как начищенная монета, круглая Луна, скромно, но с теплотой и семейной любовью освещающая тонкую полевую дорожку Олегу и Лесе. Он идёт к старой могиле своего брата, поливая вином землю, нетрезвый и беспокойный, приправляя сарказмом свои жалобы на бесконечную жизнь. Леся, понимающе, сидя на корточках рядом с ним, коснулась его спины в чёрной рубашке, аккуратно погладив. Они были втроём, с молчаливым призраком рано ушедшего из жизни родственника, и двое ушли, когда третий остался, не имея возможности ходить, прикованный к своей вечной могильной земле. Олег с Лесей остались одни. Тёплый желтоватый свет лампы вырисовывал обеденный деревенский стол, на котором стоял, вазу с высыхающими полевыми цветами, маленькую грязную кружку и двухъярусную не застеленную ещё с утра кровать. Мужчина, худой, с чёрными вьющимися волосами, голубоглазый красавец по юношеским дням, сейчас некрасивый, злой и пьяный, сел в одежде на постель, касаясь длинными кривыми пальцами пустой кружки и разочарованно опрокидывая её, снова на что-то сматерился и уставился в какую-то воображаемую точку, погружённый в свои мысли, неслышимые даже им самим.

— Вот ты… хотела бы меня? Ты же нормальная девчонка, почему у тебя давно нет мужа и четверо детей?

— … Я не знаю… Потому что у меня никогда их и не было…

— …Ты вот могла бы… сейчас утешить меня и мою жалкую душу? — прерывисто, постоянно сбиваясь, Олег говорил, намёками, но его полупроглатываемые слова так и оставались непонятыми. — Сердца у меня нет, в моей груди — дыра. …Ты видишь? Давай ты побудешь со мной ещё немного, ладно? Садись сюда… Не бойся…

Он сидел с краю, ближе к столу, и большая часть кровати была пуста. Девушка села, ощущая непонятное, смущающее и щекочущее волнение в груди. Олег часто был рядом с ней так близко, но раньше мужчина не вызывал такого ускоренного сердцебиения у неё. Ей это было непонятно, но разум её, как ей казалось, оставался чист. Друг её продолжал говорить сам с собой себе под нос, пока Леся терпеливо ждала, когда же он устанет и заснёт, чтобы спокойно уйти. Олег обнял её за талию, а она почувствовала, как горяча его сильная рука.

— Ты можешь дать мне только один раз? Один раз, солнышко… Мы останемся друзьями.

— …Тебе правда это нужно?

— Да.

Повременив, в больших сомнениях… в растерянности… она всё же дала ему «да». Не испытывая никакой половой привязанности или же хоть мимолётных романтических чувств (возможно), девушка согласилась. Признаться, никогда он так не смущал её, близкие отношения всегда сохранялись дружескими. Леся отошла за свечами, пока Олег «готовился» — он был согласен на любые её условия, а она не могла совсем не настроиться на романтику. За несколько коротких тактов она устроила себе нужную обстановку, её тело дрожало, она боялась подойти к нему… Он подозвал шёпотом её к себе. Леся подошла, встала одним коленом на кровать, а руками обняла Олега за шею, но ему это было не нужно. Он облизал её всю, кусая, оставляя багровые засосы на коже, перевернул на спину и, расстегнув её джинсы, сунул руку под них и под нижнее бельё, пальцами залезая внутрь самой девушки, во влажное и горячее влагалище, затем разделся сам и провёл так полчаса ночи, прежде чем уснуть.

На следующее утро он всё забыл, а девушка так и не напоминала ему. И они остались друзьями.

Селестия знала всё о своём избраннике, о котором собирала тонну материалов и фотографий, в которого влюблена была безумно, хотя и скрытно для себя, и с которым могла пересечься лишь иногда, когда лагерь Агафьи гостил у городов или когда могла оставить его вовсе. Но это не позволяло ей переходить границ, и где-то, может, она осторожничала зря, однако, к счастью и она была близка, пусть и не настолько, сколько привычно всем.

Самые светлые цвета во тьме

Существует и в более материальном понимании Тень, или Тьма. Это пространство и банк всех скрываемых чувств и эмоций, являющийся отражением обыденного мира, та самая паутина иначе говоря. Как писал уважаемый Сэр Джеймс Мэтью Барри, автор сказок о Питере Пэне: «Ночь, как и день, окрашена в разные цвета, но только более яркие и волшебные. Не верите? Тогда посмотрите, как ослепительно сияет лампочка в одиноком ночном окне и как невзрачен и тускл свет, когда за окном светит солнце».

Если успокоиться, отречься от занятий и прочих дел, Тася, присев у какой-нибудь реки, могла увидеть над самой её гладью маленьких жужжащих синих и голубых фей, особенно ярко сияющих в тумане и в ночи. Те крошечные существа то танцевали, то шептали Тасе чужие мечты, естественно, не раскрывая ничьих личностей. Так она услышала про попытку кого-то попробовать вкус радуги, получить всесмысленно большой и прекрасный праздник, заниматься давно утерянными, но оттого не менее полезными технологиями, стать врачём или режиссёром и научиться играть на пианино. Были даже и более взрослые желания: чтобы власть признала творчество, чтобы правил президент или просветлённый царь, а не какая-то шпана, которой лишь бы пить, кутить и баловаться дамами и танцами.

Но надвигалась и та тьма, что представляла собой рой монстров, человеческих страхов, ненависти и тёмных желаний. Она приближалась вместе с храмом.

---

Примечания:

Чем дальше в лес, тем интереснее и злее камни, жду тебя в следующей главе☕

Примечания:

И снова приветствую тебя, читатель! Спасибо, что остаёшься со мной :*

---

«Я вижу шум в его голове, и он не подобен городу, он подобен листве и дождю».

Отступление

Дорогой читатель! Мир, с которым ты немного ознакомился благодаря первой главе, — лишь цвет линз в очках главной героини. То, что описано для тебя, — результат мышления, опыта и ложных воспоминаний Таси. Это изменённая временем и мнениями людей Россия, а мнения эти сосуществуют, накладываясь друг на друга и иногда теснясь. К примеру, то, во что верят люди с Запада, может радикально отличаться от мира тех, кто живёт на Востоке, даже если они родом из одного государства.

Даже близкие могут видеть Жизнь по-разному, но это не мешает им делать это вместе, ибо корни, образующие сети под землёй, постоянно пытаются связать человеческие мысли между собой.

Лекция

В Вален-Вилле

На первый взгляд без цели, как Форрест Гамп, главный герой легенд о бегуне из прошлого, лагерь молодых чудных вечно путешествовал с места на место. Агафья вела их к Чудесной Горе, скромной, но единственной в своём роде академии целителей. Это был своего рода бизнес: чем больше куратор приводил новых беспризорных чудных и тех, у кого возможно было наличие особой силы веры и фантазии, тем больше голубых алмазов он получал. Никакой ценности, кроме возможности обмена этих камней на земли у короля или самого института мыслителей, они не имели, но, как и квартирный вопрос, вопрос земельного надела был очень важен для людей и давал владельцам его свои привилегии. В этот раз временно-кочующий народ Морриаса остановился в Вален-Вилле, городе, расположившемся вот уже почти у подножья холма, перетекающего в неопасную гору Ясо. Он горел в бумажных красных, жёлтых, розовых и оранжевых летающих фонарях, звенел и был полон одновременно торговцами у реки и ворот, детьми и молодыми амбициями в центре. Здесь стоял старый университет с колоколом для местных и приезжих, желающих хоть на время отбиться от той серой жизни, что живописно рисовало скучное королевское семейство, строящее государство на личной выгоде. Любой желающий мог себе позволить посидеть на одной из лекций.

Тут также стоял аромат пряного хлеба, сладкого волшебства и свежего ума, коего, по нынешним стереотипам, у чудных никогда не было.

Люди в Вален-Вилле, впрочем, как и везде сейчас, встречались самые разные: одни из них казались учëнее других и носили странные, не всегда удобные наряды, жили в в группе комнат в домах из нескольких этажей, почти как в гостинице, любили они случайные эксперименты, моду, политические игры и беседы, другие же жили в землянках и ходили в невероятном тряпье, ценили сердечную доброту, трудолюбие, но в разговоре были неприятны, как первые, хотя в минуту сердечных и жизненных невзгод желательнее было оказаться рядом со вторыми.

Не решаясь отбиться от своих, Тася послушно следовала по пятам наставников. Чувство настороженности вызывала поблизости Леся, которая с беспечным и весёлым лицом огнём красочно описывала в воздухе то, как рождается человек, какому-то мальчику, которого, кажется, звали то ли Бруно, то ли Богдан, то ли Богфри… Но точно на букву «Б». Тася взглянула на Эредина рядом с ней и подумала: «А всегда ли мы будем друзьями?» — этот вопрос ранее она уже задавала себе, но сейчас, похоже, девушка уже теряла своего друга, пусть и не знала об этом, ведь кому нужны люди, загнанные в себя, те, что постоянно о чём-то думают и о чём-то грустят? Все же люди хотят находиться там и с теми, где им комфортно, где нет и никакого слуха о проблемах.

Красноволосый парниша выглядел подавлено. Недавно он закончил свои неудавшиеся и переполненные отношения. По правде говоря, ни одну девушку он и не считал подходящей для себя, однако, жажда романтики порой вынуждала искать.

Робб тоже шёл рядом, и он придерживал Тасю нежно за локоток, чтобы та не упала при подъёме в горку по пути в гостиницу. Что интересно, ему будто всегда было с этой девушкой комфортно. По крайней мере, так подозревала инфантильная Тася, чувствовавшая за собой вину оттого, что не могла дать кролику столько же. «А давай сбежим!» — вдруг предложила она ему, но Робб сделал грозный и серьёзный вид и покачал головой. Помощник Агафьи Стефановны, похожий на заплесневевший огурец, также подозрительно посмотрел на девушку. В этот же момент Тася заметила, как белая прядь упала кролику на лицо, и было ясно, что мальчику пора бы уже стричься, то есть гостиницы и Морриаса не миновать. Тася вздохнула и пригрустнула. Она чувствовала, как в небе шевелятся облака и зовут звёзды, как летают где-то там уже знакомые ей феи наравне с птицами и звенят, напоминая о Маленьком принце.

Так этим вечером все до одного остались под покровом деревянной шикарной двухэтажной избы с высеченной вывеской: «Отель Отиса». Того самого Отиса, о котором никто не знал, но который являлся сводным братом огуречного мистера Гитсванна, помощника наставницы Морриаса и наставника в ту же очередь. А утром Тася, пойманная каким-то тайным желанием, возможно, тем самым, что толкнул её вчера предложить неожиданный побег, полетела из окна и по мощёным улочкам куда-то в центр города, где увидела невысокое, но по-своему величественное здание университета.

В нём преподавало всего три человека: философ, психолог и писатель, в одном лице, и два других, абсолютно не имеющих никакого отношения к науке, но зато прекрасно украшающих как университет, так и его лекции. Утром, в такую рань, когда стоит ещё самая пренеприятная и холодно-сырая погода, как раз сеял всё хорошее в умы студентов и простых посетителей главный преподаватель. Его монолог было приятно слышать и слушать, хоть и не отовсюду было слышно голоса учёного: мешал шум людей, пришедших сюда сонными, раздражёнными и никак не расположенными к получению новых знаний и умений. Профессор Кол Вертебралис объяснял простейшие признаки и факторы того или иного поведения, отношения и реакции человека на внешние раздражители. Он понимал, что его слушают немногие, но был благодарен и той кучке людей, что с блестящими глазами смотрела на него во всё время, что не опускала голову для конспектирования. Преподаватель говорил о семье, о том, как важно уметь вовремя понять причину гнева человека и промолчать, простить ему это. Говорил и о молодых семьях, об отношениях, о дружбе.

«А девушки… С ними всё по-другому, с ними нельзя так: только ты её коснёшься, она тут же это почувствует и обязательно на это отреагирует, даже если вы не заметите. Прикосновение — это дар, который дан только женщинам, а те уже, в свою очередь, передают его нам, учат нас чувствовать всё то сокровенное и тёплое, что прячется лишь внутри тела, там, где душа. Так уж мы устроены. Поэтому ты можешь сколько угодно дёргать своего друга, хоть даже разговаривать и секретничать с большим пальцем на его правой ноге, но с девушкой ты никогда не сделаешь то же самое, чтобы оно без изменений осталось прежним, ибо чем больше ты касаешься её, чем больше вы шутите и дурачитесь вместе, тем больше привязываетесь друг к другу. Или она к тебе. Может случиться и так. Поэтому никогда не давайте такую надежду её подсознанию, если она не нравится вам или если вы не готовы разделить с ней всё то, что имеете и не имеете. Не трогайте её. Ей это может не понравиться», — продолжал профессор, а гомон не утихал. Лишь первые ряды и Тася — на заднем — слушали достаточно внимательно, и всё лекция, оправдывая какие-то даже несуществующие ожидания, была звучала максимально интересно, даже если не у всех находила в головах понимание и одобрение. Говорил мистер Вертебралис медленно и чётко, отчеканивая каждое слово и делая долгие паузы там, где они были нужны, отчего речь его становилась ещё только увлекательнее и убедительнее.

Тася и не заметила, как пробыла в том университете всё утро. Она возвращалась домой длинным путём, по бульвару, то есть туда, где находился её белый кролик, странным образом всё время ждущий её, вне зависимости от её настроения. Лекция выжала из мозга девушки сок, а ранний подъём напомнил о нужде во сне и еде. Когда Тася проходила с завистью в накрытой юбочкой попе к сидящим на скамьях, один тонкий мужчина громко сказал ей что-то о том, что она превосходна или что-то вроде того, что было очень странно, спонтанно и неожиданно, и оттого, что кучеряшка ходила по городу совсем одна, ей стало сильно не по себе от внимания очередного подозрительного джентльмена, и вдруг даже вспомнилось, будто когда-то пытался обольстить её педофил. В лужицах на асфальте и выложенных кирпичиком дорожках чернела какая-то истина, будто старые, спрятанные на дно страшные мысли и ведения, которых не должно здесь быть. Но вот скоро Тася вернётся в гостиницу, её окутает заботой молодой человек, она поспит в его объятиях, вечером в беседке они с чудными детьми, подростками и просто весёлым дядькой Лёшей посидят под атмосферный добрый гомон с чаем и горячим ароматным сладким глинтвейном, даже появится чувство, будто все окружающие стали друг другу друзьями, но на следующий день одни будут считать Тасю неровней и слишком маленькой возможно, а другие продолжат быть обычными знакомыми или приятелями, готовыми утром иногда поздороваться.

Одиночество создавало проблемы, создавало голоса и черноту, стирала воспоминания и даже важнейшие детали в днях — оттого мир становился однообразным и непонятным, скучным и тянущемся как резинка. Если снова говорить глобально о мире, то сейчас он представлял обломки цивилизации людей, которые никак не собирались, место, где все делалось для виду, и люди сами даже не замечали, как порой пользовались чем-то, что вроде как якобы было давно утеряно.

Как фейри, летающие в ночи и шепчущие разное, Тася задумывалась о всяком, терялась и путалась в собственных мыслях. Сейчас это было нормально.

Вот снова просветление в голове. Кажется, у Таси появились новый друг и новый объект наблюдения.

Когда Лëша уехал в город, она увлеклась перепиской. Чем меньше она его знала, тем больше интересного хотелось узнать о нëм, а ещë веселее было дразнить его в своих письмах, такого взрослого и мелкого, по её мнению, одновременно. Почта сильно радовала еë, и девушка всë время постоянно представляла, как дядька вернëтся и они вместе пойдут гулять, и Тася станет рассказывать ему про сосны, про их кору и жизненный цикл, о которых прочитала недавно. То было ещё до прихода в Вален-Вилль.

Бывало и интереснее, но более кратковременно.

Порой люди очень привлекали. Этот был великолепно рыжим и даже отвлекал от мыслей о потерянному уже навсегда Эредине. Да-да, человек, что слушал обо всем поддерживал любую идею и любые настроения, вот так легко ушёл из известной жизни: не попадался на глаза, в руки и в разговоры на расстоянии не давался. А рыжий человек был необычен, вежлив, добр и учтив, имел свою невесту, имеющую тонкие, словно аккуратно нарисованные пальцы с чëрными ноготками. Девушка та была подстать красавцу своим характером и добродушным, в то же время хитрым, лицом. Шутила она постоянно о своей работе в сфере ритуальных услуг, о модных жемчужных гробах и о внезапно приходящей ко всем Смерти, которая всякий раз могла перед явлением своим также принарядиться и предупредить деревья.

Робб знал о любвеобильности и всех пристрастиях дорогой и вредной Таси, но относился к тому снисходительно, как если бы то было совершенно обыкновенной привычкой или чертой характера человека, к которому паренёк неровно дышал.

Ей же всё надоедало, всё становилось скучным, и наедине с собой опять и опять голова с носом окуналась в воду мрачных и прохлаждающих мыслей, вводящих то ли в тоску, то ли в транс.

«Я чувствую, как зарываюсь пальцами рук в приятный прохладный песок с кучей мельчайших камней, чувствую, как я жила много лет назад и делала также. Через чëрное озеро на меня глядит моя недовольная тень; лицо еë обезображено: одна половина смеëтся и ухмыляется мне с прищуренным весëлым глазом, а другая будто без причины грустит, и уголок еë рта никогда не поднимается и не опускается, и остаëтся она хмурой и оттого некрасивой. Я смотрю на свою поднятую ладонью кверху руку, полную песка, раздвигаю пальцы, но время не течëт чрез них. Не было никакого песка. Не было никаких камней. Мои руки были пусты.

Я одна, совсем одна, и нет со мной Богини, которая бы успокоила меня и дала чай или сделала невкусную подгоревшую яичницу. Я без своей мамы, без кошки, без кота, свинки и даже собаки. О нет, здесь всë же есть человек… Как стыдно!.. Стыдно быть ненормальным. Нет, эта женщина же не слышала моих мыслей? Нет, она всë равно почувствует, поймëт, что я не такая, а чудных не любят. Она узнает». И всё же показалось. Не было никакой женщины, хотя недавно, лишь долгие две секунды назад, чётко виднелся силуэт и слышался голос, обсуждающий даже с кем-то возможное место для пикника у воды. …Как Тася оказалась у воды? Она же только что впервые шла из института, буквально после лекции с доктором Колом Вертебралисом, на суждениях которого, казалось, держался весь Вален-Вилль, даже если те были недостаточно мудры или обоснованны. Снова потерялись где-то воспоминания о времени, что не любило куда-либо ходить вообще.

О Боже! Играет снова в шумящей и бьющейся одной и той же листве музыка, будто чьи-то аккорды на гитаре с гласом о несправедливости и покаянии. Рябь прокатилась двойственно по округе, и всё закончилось. В кармане, любезно предусмотренном швеёй, юбки пальцы нашли старый и помятый немного золотистый бумажный фантик от конфеты, бывшей при своей жизни приторной и невкусной. Пачкающиеся бесконечно во влажном песке цветочные кеды шаркая шагали далеко домой. Снова Тася отстала от других и пропадала где-то, где тело её не должно было быть.

Красивые и страстные друг к другу кокетливые актёры бездарно играли, будто шутили о том, что должны были реалистично показать, разваливающиеся автомобили громко шагали и тележились рядом с повозками на дорогах, пердели и создавали общий смог и смрад, как если бы в мгновение ока картина волшебства и сине-розовой сказки, пестрящей знаниями и новыми мыслями и идеями свалилась и упала с дребезгом стекла, отразив кривое лицо в себе и превратившись в пустые серые каменки, полные пыли и краски.

Только трамваи оставались по-прежнему родными. Их рельсы вели всегда в одно и то же место по знакомому пути.

В красные нити

Исполинский белый лес при Вален-Вилле.

Дух этот бесконтрольно шастал и по глухим переулкам с бедными и больными, и по лесам, бесконечно разбросанным по землям неряшливо и небрежно, будто кухонный мальчишка, воруя крошки, раскидал по полу следы своего преступления. Как кровавый артист, он танцевал на разлагающихся здесь телах лесников, грибников и просто случайно заблудившихся людей. Он забирал их души как хранитель здешних мест и зарывал в корни деревьев, чтобы те благодатно молчали и наполнялись силой год за годом, храня её в себе для будущих веков. Растения следили за всем происходящим вокруг, но спали, и суета живых людей для них была иногда лишь как смутный сон. Дух ходил меж них порой, подобно королю-тигру, осматривающему свои владения, и шептал каждому цветочку тихо, ласково называя их Belladonna или Chamomilla. Он ухаживал за каждым и кормил зверей, поддерживая баланс природы. Он окутывал лес в красные нити, чтобы, как паук, за всем следить и не вредить никому.

Разумеется, под «никому» не понимались люди. Те в глазах хранителя давно утеряли ценность своего существования именно в порочных людских оболочках, их грешные сердца могли очиститься только кровью или душевными страданиями, истязаниями, меняющими форму души. Те же самые люди, что когда-то построили этот уже давно заросший мхом каменный скрытый храм для Бога Жизни.

Если говорить же о самой Жизни, то чётких примет её лица никто никогда не видел и не знал, потому что этой деве, чтобы материализоваться в плоти, отделившись от всего, нужно покинуть всех живых существ. И дабы избежать гибели всего Жизнь находится в каждом существе и не избегает его, а духи хранят её и этот порядок.

Этот дух однажды появился «случайно». В обществе свирепых и бесконечно занятых людей, терявших и раскидывавших своё и чужое времена налево и направо, не чтили медлительных ценителей Жизни. Никто из них не замечал еë, как она проходит мимо, томно опуская свои сияющие синие, точно небо, как я думаю, или зелëные либо красные, словно листва, или карие, как земля, глаза, отбрасывая на чью-то ступень подол алого тонкого и приятного мягкого платья. У них не было даже секунды и друг на друга, чтобы только прикоснуться, почувствовать, осознать человека и медленно спокойно выдохнуть тëплый спëртый воздух из наконец раскрытой груди. Они потеряли себя.

Зато простой мужчина, полный тридцатидвухлетнего кризиса и мыслей о Жизни, о том, как устроен мир, какое собственное его место в нëм и где его любовь, мог сидеть часами на скамье в каком-то парке и наблюдать за тем, что творится перед ним. Просто мечтать. Жизнь видела его, она находилась в нëм и придавала все те скрещенные ощущения и чувства.

Пришли за Эйдосом в один созерцательный день люди и утопили в озере перед скамьëй за неповиновение. Обществу не нужен был бесполезный элемент.

В лес

Гостиница, далее: главные улицы Вален-Вилля, детский дом «Обещанный приём», Исполинский белый лес.

«Передо мною тёплое лицо, по которому стекают струйки дождя, попавшего на голову ещё перед тем, как мы скрылись под крышей. Лучи заката греют эту смуглую кожу, гладкую, почти как у младенца. Я не вижу, какие у него волосы, но я вижу разрез глаз и простого приятного цвета радужку с бликами на роговице, вот вырисовываются спутанные, как мои слова, ресницы. Всё это сон. Я с человеком, которого не существует, но который вызывает у меня в груди тепло и спокойствие. Я хочу расслабиться в его объятиях и упасть в гармонию. В мире нет движения, только один бред. Я слышу только неприятный запах от него, но сейчас, уснув в руках плода воображения, мне как никогда комфортно, словно вливается в меня умеренной горячести зелёный чай, необжигающий и согревающий. Я не хочу просыпаться и жить в своём мире, где являюсь никем…» — Тася тревожно открыла слипающиеся глаза. Она спала на Роббе, до сих пор сохранявшем каменную неподвижность и осторожность; сейчас он облегчённо выдохнул и переложил маленькую девушку к себе на плечо, при этом он почувствовал будто укол у себя под мышкой и ему стало на секунду горячо в том месте. Тася недовольно смотрела ему в лицо, не дотягиваясь взглядом до зрачков и не в силах приподнять голову, чтобы сделать это, отчего, по мнению кролика, становилась ещё милее, напоминая сонного, злого и пучеглазого совёнка. Её кудри спутались и смялись, когда Тася увидела себя в зеркале — так и хотелось пойти куда-нибудь в магазин или к подружке-парикмахеру, способной заменить эту восхитительную причёску на нормальные волосы с помаркой «годны». Одежда на полудетском теле смотрелась мешковатой, но давала представление в голове о лете, о свободе и горе новых знакомств. Вот что интереснее всего! «Я проснулась!» — подумала девушка, и эта мысль ей была приятна. С ног сыпалась грязь, поэтому пришлось заняться уборкой в комнате этой полудеревенской гостиницы. Через час в белую дверь постучалась тётка Агафья, «потерявшая давно уже» свою Тасю. Последняя состирнула почерневшие тряпки в горячей воде, отжала, ровненько развесила по батареям, засмотрелась в слепящее солнцем окно: на светлые улицы и дороги с идущими по делам серьёзными людьми, что явно уже переделали за это утро много, отчего их лица и тела выглядели уже готовыми ко всему и бодрыми, а одежда смотрелась практичной и удобной, и на это приятно было глядеть. Затем Тася оторвалась от белого подоконника, отодвинула ящик комода и достала из него широкие короткие шорты со свободной жёлтой майкой. Робб в это время играл в капризного «тамагочи», лёжа пузом на кровати. Его белые короткие тонкие волосы отражали доброту этого утра над чёрной футболкой. Когда девушка оделась и накрасила губы оранжевым блеском, она выбежала в балетках в пустой коридор и поняла, что очевидно опаздывает. На улице у входа её уже ждала Морриаса, почёсывавшая свой второй мягкий подбородок. Серые глаза женщины задумчиво глядели куда-то в даль, и черта суровости или злого лика тронула её внешний вид, но, увидев перед собой светящуюся и лохматую розовую Тасю, Агафья резко переменилась на доброжелательность: она улыбнулась, хотя остальная часть от всей её мимики и не выражала больше ничего. Сегодня ждал очередной урок, но в этот раз тётя и её помощник повели девушку на задание одну, без остальных чудных.

Первым делом они побывали в детском доме, где содержалось слёзное количество крохотных, как и уже почти больших, брошенок. Среди них одна девочка явно отличалась от других своим печальным видом, она не общалась с другими детьми и всё время лежала в постели с игрушечной тряпичной куклой. Ребёнок, оказалось, был болен, и врачи отказывались принимать малышку к себе на лечение. Тася должна была всего-навсего поднять девчушке настроение и помочь справиться с боязнью общения. Девушке не было известно, какая именно болезнь мучает ребёнка, лишь то, что он не заразен. Познакомившись с юной принцесской поближе, Тася расчувствовалась, и это сблизило девочек. Не умея и не зная на самом деле почти ничего, она насоветовала своей новой маленькой подружке побольше кушать, не бояться ходить на улицу, дышать воздухом, играть со всеми и делать разминку по утрам, чтобы быть крепче, веселее и здоровее. Малышка пожаловалась только на боль в горле, и Тася попросила у Агафьи платок, дабы спрятать шею девочки в тепле.

Дальше короткий отряд направился вперёд через весь город, ноги наставников и ученицы чуть не стёрлись от усталости, но вот девушку вывели зачем-то в лес. Стволы деревьев меж собой кидали небольшие полуденные тени, хвоя, смешанная с листвой, обнимала носки ботинок, оставляя на них родную грязь. Ветра не было, поэтому погода казалась более-менее тёплой, но оттого же порой во время ходьбы становилось душно. Какая-то птица назойливо повторяла свой трезвон под аккомпанемент кукушки, монотонно отсчитывающей чьи-то долгие года. Но вот общий природный гомон с появлением звука шагов прекратился, и воздух, тихий, но точно живой, ветром шумно и резко вырвался из-за поворота тропы среди кустов, и, неся за собой ошмётки пылевых частиц, камней и веток, с неестественной по меркам этого спокойного дня силой сбил помощника Морриаса, подцепил его и волоком унёс куда-то дальше, волоча и стирая раненное тело о земь, оставляя на ней следы крови. Что из этого реально, а что нет? Этого не знала Тася. Всё вдруг начало казаться нечётким сном, закружилась голова, и во всём девушку обвинила опаршивевшая в один миг морда Морриаса. «Ты! Это всё ты! — твердила она. — Никакой жизни от вас нет, вы только пьёте кровь. Лицемерка! «Дайте-ка я вылечу девочку от туберкулёза и скажу всем, что я нормальная!» — а потом вырываешь с корнем у людей всё, что есть! Щуцка! Это всё магия! Это против Бога! Так-то! Смерти тебе надо! А!» — в этот момент Агафья заливалась слезами, собственной слюной и соплями, отчего её лицо выглядело текущим, сморщенным, как если бы по нему ударили сковородкой, и омерзительным. Глаза сузились до незаметных в общих морщинах щёлки, изо рта повалились гнилые зубы. Вся тётка тряслась и только пуще краснела, вместе с напуганной Тасей, испытывающей вину, что по непонятной ей причине скинула сверху на неё неожиданно наставница. «Это действительно я! Мне иногда не нравятся люди, и вот они, наверно, становятся жертвами из-за меня…» Она вспомнила и то, что оставила где-то далеко совсем одну свою Богиню и, возможно, маленького пёсика на Бейкер-стрит, что любил испечённые пирожки с мясом из Тасиных умелых рук, как часто нечаянно ранила кролика, когда была не в настроении, и как почти сдала свою подругу Селестию уродливому детективу за то, в чём она была и не виновата.

Во внезапно поднявшемся шторме с ветряными вихрями погружённое в себя тело всё больше скрывалось за бешено несущимися в потоках камнями и порванными листьями. Рядом с ней Агафья Стефановна Морриаса, опустившись на больные колени, уцепилась за землю и прикрыла кровоточащее лицо рукой.

Встреча с Эйдосом

Исполинский белый лес при Вален-Вилле.

Еë голова спутанная лежала в траве, объятая пëстрыми опавшими листьями, и над спрятанным сном лицом влюблëнно, словно бабочки, порхали феи и кричали, перекрывая друг дружку голосами, что-то неразборчивое для Таси:

— Сюзерен хочет кофе! Я слышу его мысли!

— Принц с золотистыми прядями ненавидит людей! Он хочет их всех сжечь, собирая в Круги Магов и обвиняя во лжи и колдовстве!

— Селестия хочет освободиться из заточения! Она виновата в том, что пропала Тая!

— Эйдос устал.

— Эйдос-и возвращается, и он хочет человека.

— Несси хочет любви и покоя…

— Эйдос хочет чему-то тебя научить… — этот голос имел слегка фиолетовый оттенок.

Его сильно вьющиеся влажные чëрные волосы спадали на лоб и на уши, а голубо-серые глаза задумчиво направляли, очевидно, душу между чëрными стволами дальше в ночной лес, откуда изначально Эйдос и пришëл. Кажется, на всë это была падкой Тася: на глаза, на волосы, на тело… На то выражение лица, когда человек занят мыслями, скрытыми от всех за черепной стеной.

— О чëм Вы думаете, сенсей?

— Ни о чëм.

«Какое враньë», — подумала девушка. Ей тяжело было равнодушно относиться к существу, находящемуся перед ней, будто оно манило её одним видом и присутствием. Оно пыталось научить еë любить, а вместо этого ребëнок влюбился.

— Не хочешь взглянуть на меня, сенсей? — она приблизилась к нему на четвереньках, передвигая медленно голые влажные колени по гладкому тëплому камню на кайме горячего источника.

Иногда прохладный ветер поддувал, напоминая о частичной наготе кожи, но стучащая по ушам, пальцам рук и по бëдрам кровь не давала жару уйти.

— Ты снова забываешь о своëм избраннике, — проговорил Эйдос, не поворачивая головы к Тасе. — Ты должна всегда помнить его, почитать как супруга даже в его отсутствие вообще-то и хранить верность… То есть я хочу сказать, что ты должна была его внимание привлекать всë это время.

Тася понимала, но внимание Робба она всегда более или менее имела, даже если ей не хватало. Тяжело было вытворять шалости, как думала девушка, когда парень ожидал увидеть уже что угодно. Это было скучно. Она намеренно покинула его.

— Я слишком молода для таких отношений, Эй, разве ты так не думаешь?

— Честь берегут с молоду, а любовь к супругу — с рождения. Непослушный ребëнок!

— Эйдос, ты говоришь какую-то… Бессмыслицу. Настоящий брак может быть только между взрослыми самостоятельными людьми, которые знают, на что идут. Детей это ни-как не касается! Так что какие могут быть «с рождения»? — она посмеялась.

Тася пропала однажды в лесу. Она отправилась со своими наставниками на задание, и все трое остались там же, куда и ушли, но разница между ними была в том, что юная Тася могла вернуться, но не хотела этого. Помутнения в её скучной жизни сейчас разбавлял только изумруд этого леса, притягивающий своей дороговизной, созданной нелюдимым Божеством. Его чёрные волосы вились и будто украшали белую стену холодного лица, покрытого кожей, местами вырезанной красными кратерами, будто от акне.

— Почему ты здесь, детёныш? — спросил как-то молодой человек, на вид того же возраста, что и кудряшка.

— Я хочу успокоения.

— Я могу усмирить тебя, как это делаю с другими «чудными», но в таком случае ты бросишь всех, кто тебя любит.

— Меня никто не любит, — он начал тогда учить её, как владеть своими эмоциями и правильно отвечать на всё, что вокруг. И правильно любить, хотя и нельзя было научить чему-то абсолютно пустой сосуд. Эту Йони надо было чем-то наполнить.

Эйдос считал, что высшая связь, которая делает людей людьми, это сторге — семейная любовь. Она всесильна, она меняет человека и окрашивает даже плохие его стороны в пепельный блеск звёзд, даёт оправдание и некоторую теплоту. Как шаг от ненависти.

Эйдос обязан отныне был давать Тасе задания и поручения, а она — выполнять их и по мере достижения маленьких целей стремиться к большой: к успокоению. Это должно было усмирить её.

Совсем немного мании

Так вышло, что сейчас, вероятно, мною движет одержимость.

Я даже у себя в заметках оставила небольшое письмо о своих чувствах:

«Я вижу, как меняется твоё отношение ко мне, каков твой взгляд: он содержит больше, чем привычные тебе всегда фразы и реакции. Ты обвинял меня даже в том, что я заставляю тебя нервничать и волноваться. Если честно, я так и не поняла, о чём именно ты говорил тогда, имело ли это тот подтекст, который я ждала от тебя в те дни. Сейчас ты краснеешь, как рак, и твои щёки, застеленные нелюбимым твоим рельефом, становятся ещё привлекательнее, как бы странно это ни звучало.

Влюблённость глупа, особенно моя творческая, именно та, что направлена на человека.

Но вот я думаю сейчас: а что если это было лишь очередным моим спасением? Я про момент, с которого всё началось. Тьма сидит у меня в голове и путает мысли, так что если тело искало химически, за что ему зацепиться, чтобы отвлечь меня и мои мысли? Но если и так, то очень странно — у меня всё началось с вождения, а не вдохновления или влюблённости. Прекрасное и приятное чувство жадности, которое заставило меня даже порвать бывшие связи, отношения. Я думала, что воплощение моих фантазий даже не может иметь места здесь, в реальности. Ты был таким большим и жёстким со мной, прятался под своей одеждой и отворачивался часто от меня, а сейчас ты мягок, как нежное тесто для булочек моей воображаемой Англии. Но вот я снова поплыла и растеклась по фразам, однако дело вот в чём: я испытываю определённую вину, притом уже не за Лето, а за тебя, семпай. Кто ты для меня? Я действительно думала о тебе как о временном своём увлечении, о чём-то, что должно было меня помучить и быстро отпустить, а сейчас ты моя Муза, и я продолжаю писать. Это реально то, что мне было нужно. Я даже чувствую отвлечение от своей неважности.

И всё-таки что же с тобой? Не обижу ли я тебя? Сейчас я боюсь тебя ранить, я вижу, почему ты прячешься в твёрдых слоях от всего окружающего тебя. И я хочу подписать контракт на долгосрочной основе, пакт о мире. Я хочу видеть твою реакцию, твою застенчивость или наглость, отведённый куда-то в сторону взгляд голубых глаз, твои весёлые шутки или ругань.

Кажется даже, будто иногда ты вдохновлён мной, а что может быть лучше этого?»

Это та медаль, что радует меня. Мой старый, не подлежащий полному ремонту трамвай, барак в овраге среди новых школ и высокоэтажек. Моя любимая бедность, одетая в домашние чувства. «В тесноте, да не в обиде», «с милым рай и в шалаше» — то чему учили меня в семье, и я тянусь к звёздам, к моим простым звёздам, не к их искажённому образу или ощущению, я верю, что мир был создан в простоте, а откровение появилось после того, как человек проявил стыд и скрытие стыда.

Одержимость — первое, что движет мной, когда сознания моего касается потрясающий объект.

Тася и Эйдос

Исполинский белый лес при Вален-Вилле.

— Я люблю светлый зелёный цвет, как вон тот, — он показал ей на листья аккуратно остриженных кустов, чрез которые, заискивающе, глядел закатный свет, и, когда она повернула голову в ту сторону, сам смотрел не туда же, а на открывшиеся его виду зелёные серьги на её ушах. Того самого цвета, что он описывал ей.

— Я думаю, что эти листья похожи на вырвавшуюся душевную непокорность, — позже говорила о том же Тася. — У меня тоже она есть, и у тебя. Ты говорил сначала, что ненавидишь людей, но, по правде, ты всё делаешь для них, особенно когда тебя об этом просят. Скажи честно, тебя их просьбы заставляют чувствовать себя нужным? Ты боишься, что останешься один и тебя все забудут? — сказала прямо Тася, как всегда своим спокойным для таких вопросов детским голоском, глядя перед собой на лес, смягчившийся и раскрывшийся перед ней.

— Да, не буду отрицать даже, — он говорил с ней, будто её ровесник, как если бы её видение реально меняло всё вокруг, вплоть до образа лесного злого духа, который жил здесь уже очень долго и был так стар, как эти величественные хвойные толстые деревья.

— Я понимаю тебя. Знаешь, я думаю, мы похожи. А ещё я нравлюсь тебе, — Тася смотрела, не скрываясь, но краснея, в самую глубину его глаз, пытаясь дотронуться до сокровенного.

— Не путай уважение к тебе как к человеку и свою детскую невинность с любовью, — отмахнулся Эйдос. — Тебя ко мне тянет, потому что ты видишь во мне жизнь, которой нет у тебя. Ты родилась от тепла любви, которой не суждено было воплотиться во что-нибудь живое, и оно вселилось в единственный найденный подходящий объект в своем месте — горячее страусиное перо.

Девушка смутилась и задумалась.

— Ты хочешь сказать, я в душе страус?

— Я хочу сказать, что ты душа в страусином пере, которая хочет выглядеть как человек и ведёт себя как человек.

— Неправда. Я сама знаю, что отличаюсь от других людей. Я слишком странная для них, и я чудная, поэтому внешний мир для меня представляет хаос, и я не знаю, что на самом деле в нём творится.

— Нет ничего плохого в том, чтобы быть странной. Тебе же на самом деле нравится это? Именно поэтому ты такая, иначе бы ты давно подсознательно избавилась от своих странностей, но вместо этого они делают твою личность такой, какая она есть сейчас.

«Ты балуешь людей, Эйдос. Балуешь меня. Ты в курсе этого? От тебя человек в Сети может заразиться скучностью и нереальностью. Ты знал, что большинство, если и слышало о тебе, считает тебя выдумкой? Вскоре и сами люди превратятся в пустую и бессмысленную выдумку. Нереалистичные герои на бумаге», — так подумала Тася, но не стала говорить об этом, продолжая диалог. Возможно, часть из этого расстроила бы духа, возможно, девушка всего-навсего постеснялась сказать что-то ещё. Она улыбнулась собственным мыслям. Вероятно, она бы и посмеялась над чем-то, если бы дала такому разговору случиться, но об этом она уже не узнает.

Как бы ни странно, но в лесу жилось Тасе прекрасно. Она не ощущала ни голода, ни холода здесь, будто была блаженной и во сне с любимым человеком, будто сама стала нематериальной частью этого леса.

В какие-то дни даже потеплело настолько, что и вокруг не было снега — только солнце и остаток зелёных листьев. Лицо Таси, расслабленное и счастливое, не следило ни за чем вокруг себя и лишь наслаждалось силой и энергией по всему телу, которое без оглядки стремительно вздымало под собою пыль, как если бы свободная душа Таси сейчас трансформировалась в лань или лошадь. Но в пустую голову девушки прилетела стрела. В этот же момент Эйдос шепнул ей в мыслях: «Ты не человек, ты лёгкое перо, ты не умрёшь от этого, главное не верь в это». По груди девушки что-то поднялось изнутри, словно водопад, идущий вверх, и скомкалось, сжалось. Мир на мгновение остановился, и Тася воспарила в воздухе, задержавшись в прыжке над оврагом. Затем она повернула голову и заметила лишь чью-то белую макушку. «В руках того человека хороший лук», — подумала она.

Эма

Район самоубийц, улица Привратника.

Она была строгой с другими и развязной с самой собой — такая вот Эма. Здесь у неё были шелковистые белые волосы, которые она обрезала до коротких, небрежно, серые глаза, грубый из-за питающих связки манер и сигарет голос, бывший когда-то женским. Эма объективно ненавидела каждого разговаривающего человека, а любила сон, кислые апельсины и холодный мрак перед рассветом на балконе. Эта девушка любила носить тёмно-фиолетовый бондаж на груди поверх голого тела и чёрную кожу сверху, которую дополняли внизу джинсы и берцы со звенящей цепочкой, на концах которой висели розовые блестящие маленькие сердечки. В зубах Эма всегда держала сигарету, оранжевый кончик которой выделялся на фоне её бледной болезненной кожи.

Эма росла только с мамой и не знала в общем-то ни отцовской любви, ни материнской, поскольку та, в основном, пропадала на работе, где водила отрезающий головы голубой трамвай по прекрасному городу золотых огней и синевы тёмного неба. С детства эта девушка проводила всё своё время либо на улице, либо на кухне дяди, принявшего Эму как свою родную племянницу. В подворотне она нашла себе шпану, создавшую ей некую «бандитскую» группку овощей, которая то и дело таскала где-то хлеб, колбасу, а иногда и чьи-нибудь кошельки.

Теребя в руке позолоченный ромбовидный кулон на тяжёлой цепи на своей шее, Эма смотрела как-то вдаль, находясь на самой низкой крыше многоуровневой многоэтажки, вместе с парнишей, приносившем ей тапки, и резко будто выстрелила в неё со спины пуля. Подпрыгнули неровно обрезанные белые локоны, Эма обернулась с замершими сердцем и дыханием, но никого и ничего там не увидела, не было и раны после выстрела. Ничего в тот момент словно и не произошло, только пацанка испугала своего последователя, и в тот же миг Эма поняла, что она уже без секунды призрак и что Смерть уже заглянула к ней в окно, передавая свой нетерпеливый «привет».

* * *

Эма любила парней-плохишей, которые не стеснялись её присутствия с её обнажённой грудью, едва ли прикрываемой кожаной курткой. Ещё в средней школе девушка поняла, что всё её окружение составляет именно противоположный пол, но не пользовалась этим так, как делали бы обычные девчонки. Эма создавала свой авторитет и никогда не принимала критику в свою сторону. Однажды она-таки влюбилась в молодого человека. То было уже в старших классах. У него были брутальные чёрные очки, впрочем, как и весь его наряд, как и его вьющиеся волосы, и всё это шло в контраст его белой коже, обтягивающей его острые скулы с щетиной, напоминающей наждачку. Олег стал её первой любовью, и он руководил ей, управлял как только мог, а хотел принц нищих, чтобы Эма ходила на женственных каблуках в женственной короткой юбке и, возможно, в пиджаке с подчёркнутой талией.

Сама же девушка в этом наряде выглядела больше как трансвестит: с широко расставленными напряжёнными ногами в чёрных деловых туфлях с ужасно давящим на пальцы узким носом и карандашной мини-юбке из тянущейся ткани, которая на Эме почти готова была лопнуть, она часто стояла и курила, матерясь, как дядя на кухне в закусочной, опёршись о старую тачку теперь уже её друга, всё того же таскальщика тапок его госпожи.

Город

Вален-Вилль

Летели листья под потоком ветра вверх. Падал снег вниз. Это тоже важно. Зима настала не по расписанию, а тогда, когда ей это было нужно.

Селестия была хороша, тонка, но, как и многие замечательные люди, она рисковала быть потерянной. Как человек она уже отчасти была потеряна, поскольку не уважала многих других людей и давала им сгореть в своих воспоминаниях. Отчасти, она была лицемерна: любила предлагать помощь там, где сама создавала обычно проблемы и улыбалась всем подряд, даже когда прятала презрение.

Ты мечтаешь, растёшь, и многое влияет на твой внутренний мир, на то, насколько противоречиво ты видишь его. Таким же противоречивым является сам человек. Поэтому нормально, когда друзья не являются эталоном или идолом чего-то, но для многих уже было поздно что-либо менять.

Робб и Эредин сблизились и сдружились, теперь они напоминали кетчуп с майонезом, если глядеть на их волосы. Не оставался и за спинами у всех Лёша, который всегда и каждому был рад помочь. Самое ответственное звено в этом кольце участников чудных. Немного отбилась Тая, у которой в вечно свежей голове образовывалась каша. Долгая осень встала над головами людей и стала путать их мысли. Мальчики с мальчиками, а Тая осталась одна после того, как исчезли наставница и Тася, а Леся ушла в башню магов. Надо было как-то искать жильё и работу в чужом городе, гостиница не могла держать постояльцев вечно на деньгах без вести пропавших. Порою ветер завывал так, что окна этих тёплых и уютных изнутри помещений страшно тряслись, будто пытаясь через щели впустить чьи-то слова. Её меняющаяся внешность обычно отображала то, что хотят увидеть люди, и сейчас почему-то Тая сидела на полу высокая и худая, с такими же худыми копнами тёмно-каштановых волос, с искривлённым прикусом и родинкою на щеке. Леся не была ей близкой подругой, теперь та была где-то далеко от её сознания, занималась непонятно чем, хотя на самом деле в искусстве магии была не очень хороша, пусть ей и удавались некоторые мелочи.

Ещё с ними оставался какое-то время всеми забытый детектив. Его настроение резко сделалось тоже хмурым, и порою даже вечерами он глядел безумными глазами в какую-то точку перед собой, говорил иногда с отражением в кружке пива без пенки, будто извиняясь за что-то перед тем лицом, которое уже пропил.

Город затих. Его прелести померкли в грызущем его на каком-то муниципальном уровне быту. Посерел. И забыл все свои обещания о веселье, пока не объявили некий местный праздник — Канун всех Святых.

* * *

Обычно города представляли собой множество очень мелких зеркал, глядящих друг на друга, поэтому в целом огромная страна холода с Дырой была похожа на сверкающий на солнце снег с серо-чёрным пеплом.

Люди, превращаясь в единую толпу, точно грозовую тучу, заряженную энергией, должны были стать эмоциональной пищей для небожителей, которые посылали королю птиц со своими желаниями, привязанными к лапкам. Небожители являлись реальными богами, не обычными людьми, которые продолжали жить из века в век дабы предотвратить повторение своих ошибок, но по иронии самой Судьбы провоцирующие вероятность обратного всё больше с каждой минутой своей длинной жизни.

Депутаты кормились с этой Камарильи, думая, что они свободны от такого замысла, но общий план доведения деградации людей до крайности действовал и на них, чего богачи в законе никогда бы не признали.

Манджиро забавило это, но он не считал это правильным. Всеведущий Майя, как его прозвали ещё до его восхождения на трон, был почитаем, особенно в кругу близких, знакомых и некоторых их приятелей, которые могли знать Манджиро только по наслышке, и считалось, что он знал даже грядущее будущее их государства, их страны, и именно это означало, что этот тринадцатилетний мальчик должен стать королём, взяв под руку всю власть над холодом. Называлась эта страна счастливым домом процветающего общества всюду цепляющихся вьюнов и бамбука.

* * *

Стук каблуков громко привлекал сосредоточенное внимание ночи. Одинокая девушка шла переулками вдоль прекрасных старинных домов высотою в шесть этажей одного из районов Вален-Вилля. Её серый костюм, серая шляпка и серая дорога под женскими ножками, чьи щиколотки оголены, утром оставались уже недвижимыми на голом и холодном булыжнике в тумане и алой крови. Такое сочетание в то же утро описывал преподаватель в местном институте, когда говорил об искусстве.

Тем временем город Жизни и ярких красок просыпался и собирался ко дню празднества. Всюду и вокруг ходили ведьмы в колпаках, гоблины, гномы, и будто даже особенно много стало чёрных котов.

Боже мой

Что я могу сказать про саму себя? Да, я тоже в этом белом списке незнакомых читателю людей. Я тринадцатилетний подросток в душе, который любит его тёплую воду. Именно поэтому мне можно плакать не по делу (я ещё и женщина — такая привилегия будет со мной до самой моей старости), жаловаться на жизнь и на себя и так далее.

Сейчас я пожалуюсь на то, какая я отвратительная. Как про меня, бывало, говорили, я «девочка-девочка», «как кукла», то есть у меня небольшой ротик, красивые глазки и маленький нос, который то ли «не вырос с пяти лет», что хорошо, то ли «недорос», что плохо, а ещё я очень люблю колечки, блестяшки и с детства мечтаю выйти замуж. Я думала, что хочу встретить одного-единственного идеального мужчину, именно когда вырасту, он будет рыжим и конопатым, смуглым, и у нас будут рыжие детки с моими глазами и с тёмной кожей. Солнечные детки. Но физиологический возраст дал мне покататься на гормональных американских горках, и я устала ждать принца довольно сразу, поэтому нашла себе парня, отдалённо даже рыжего и неотдалённо конопатого. Отличный человек, позже расскажу про него отдельно. Человек моих шалостей, экспериментов, многочисленных прогулок, которых мне никогда не хватало, первые мои желания дарить кому-то настоящий романтический или обычный подарок на День рождения, Новый год и 23 февраля. Но в том-то я и отвратительна, что мне наскучило. Не знаю, дело в приоритетах, отношении ко мне, реальном отсутствии времени или во всём сразу, но моего избранника не было со мной тогда, когда мне это нужно, при том, что сама я, как я думала и, пожалуй, думаю, всегда старалась быть рядом с ним всегда и при необходимости. Я переехала, нам стало неудобно ездить друг до друга, мы уже учились в разных местах, не было уже и тех общих знакомых поблизости, через которых можно было поддерживать общение. Я остыла, я вернулась в комфортное детство, не создающее мне достаточных для поддержания более-менее взрослых романтических отношений условий. Мой избранник всё также оставался мне близким и хорошим другом, о котором я очень тепло думала, но с которым не хотела целоваться. И тут, как в дешёвом романе, прямо перед моими глазами появился человек, которого я вроде бы давно знала, но который оставался для меня никем буквально несколько лет — настолько я его не замечала. Возможно, я видела его раньше, но относилась к нему как какому-то через чур взрослому и непривлекательному для меня другу моей старшей сестры из её университета, но теперь, когда разговоры с парнем превратились в буднические ссоры, когда ещё и я потеряла сразу двух своих друзей, один из которых больше всего был дорог мне, когда я провалилась на экзаменах, я очень увлеклась этим дядькой, с которым, условно, я познакомилась всего лишь на своём последнем Дне рождения в декабре, тогда же, когда он праздновал дембель. Он напомнил мне моего пьющего дядю, который тоже служил, который всегда по-доброму разговаривал со мной, учил драться, а потом исчез из моей жизни. Этот же весельчак не пьяница и не так стар, как мой дядя, но говорил всегда (даже будучи трезвым) в какой-то своей будто пьяной манере, отзывающейся в фразе «да он уже хороший, по нему видно». В принципе, больше я его пьяным не видела, но одного такого воспоминания хватило, чтобы запечатлеться зачем-то у меня в памяти, пусть я и перестала дольше замечать, что этот друг моей сестры говорит в такой непривычной для меня манере. Он просто добрый и весёлый. Такое мнение сформировалось у меня потом.

Моя любимая подруга, недавно переехавшая на Запад и покинувшая тем самым, к моему горю, меня, когда-то возмущалась по поводу того, что в своём первом полноценном рассказе я так и не описала Лето, своего уже бывшего молодого человека. Мы там «просто прошлись по коридору, держась за ручку, и всё». И что правда, то правда. Мне тяжело было писать о нём, пусть я его и рисовала. Я писала обо всех мальчиках, которые мне нравились, но когда чувства стали мои детские и принцесские по-настоящему взаимными, когда я получила опыт взаимной влюблённости и отношений, все мои склонности к писательству улетучились… Я стала почти что Сибилой Вэйн, потерявшей дар превосходно и реалистично играть на сцене любовь, когда сама ощутила её в себе. Конечно, я не так буквально похожа здесь на ту актрису, но небольшая параллель имеет место быть. К тому же, меня подначивали сентиментальность и романтичность моей мамы.

О своём новом друге почему-то я всё-таки могу писать. Не знаю, стала ли я уравновешеннее и спокойнее для продолжения занятием этим хобби, но даже при всей взаимности сегодня я могу рассказать свои фантазии или же о самом этом человеке, поэтому он есть в этом игрушечном коротком романе о жизни чудной Таси.

Чем я больше всего отвратительна, так это тем, что я по-прежнему всё-таки общаюсь с Летом, я хочу, чтобы он оставался где-то подле меня, как член семьи, который в любом случае никуда от меня не денется. При этом когда я вижу его, я вспоминаю своего друга, перешедшего уже из университета в колледж. За что меня, как я считаю, осудят, или хотя бы должны осудить, это за отсутствие у меня всякого стыда. Я хочу, чтобы рядом были оба этих человека, а потому не могу полностью отвернуться навсегда от Лета и оборвать с ним все связи. О сенпае таких слов и быть вовсе не может — комплект всего, что нравилось мне: творчество, трудолюбие, ответственность, чувство юмора и любовь к чтению. Идеальный букет. Но Лето понимал меня лучше, был терпимее, относился ко всем, буквально ко всем моим странностям и недостаткам ровно так, словно они и не являлись никогда чем-то плохим. Даже во время расставания он понял меня и принял моё желание.

Голубоглазый красавец так же добр ко мне, но часто я становлюсь слишком юной для его уровня, и к моему обычному поведению порой он не может привыкнуть.

Наверное, если бы я к кому-то обратилась за советом, мне бы сказали, что это нормально, но я чувствую себя так, будто пытаюсь воткнуть кухонную вилку в розетку.

При том я и этот человек, как вижу я, представляем вместе живописную картину, как два кота на крыше сказочной ночью, усыпанную звёздами.

Я будто слишком привыкла к Лету, и я закончила свой инцест с ним, начав здоровый (не по объёму) роман (не по типу отношений).

Уныние — самый отвратительный из грехов, хуже него только обжорство, и то не всегда. Уныние приходит, когда стены закрывают тебя от всего остального.

И это то, что всегда со мной, словно мой личный плюшевый медведь.

Пока я это писала, очевидно, я пребывала в неком меланхоличном состоянии, но, к счастью, я уехала с той станции, однако, отрывок пусть всё-таки будет, хотя я и не люблю этих розово-лиловых соплей. Пишу как в тринадцать.

Неосознанность Таси

Вален-Вилль: голова Таси, далее — исполинский белый лес при Вален-Вилле, улицы города, «Red Light Secrets».

«Как у тебя дела?» — заглянувший и заменивший лампу дневной свет с протянутой сухой тёплой рукой иногда может изменить всё. Нет никакого сторге, нет никакой любви, пока есть уныние. Из него вытекают одержимость, жажда внимания от одного человека, ревность, жадность. А то доводит до преступления. Иногда это состояние вторгается резко и незаметно, будто даже беспричинно. «Любите меня!» — думает человек, который не способен на самом деле здраво рассуждать и отвечать на чужую любовь. Он ходит по английскому вечнозелёному лабиринту, почти в тумане. Шершавая бумага старых книг не возвращает кончили его пальцев к реальности, поскольку слова просто не доходят до его сознания.

Робб будто равнодушно продолжал жизнь так, как и привык это делать, но, по правде, прятал всё в себе. Селестия, точно принцесса в замке, сидела в той части башни магов, где обычно находились осуждённые за что-то. Её сейчас бросила подруга, променяла на лес и свободный бег босиком на мужчину. Сама же Тася думала, как трудно быть феей и одновременно желать общества кого-то и отвергать его. И было нечто, что объединяло их — отсутствие какой-либо цели и их собственного смысла в жизни.

* * *

— Я отнесла каждого на его Родину.

— Прям каждого?

— Каждого.

— Своими руками?

— Своими руками.

— С шизой?

— С шизой… Мне бы своих сил не хватило, я же слабая… Ты знаешь же…

— Вообще это не шиза, это защитные механизмы личности вкупе с твоей фантазией. И ты зачем тогда относила вообще руками?

— Чтобы почтить их память. Они же были моими друзьями. Прикосновение к ним… Это передача эмоций, что в тех клетках ещё осталась, хотя вся энергия и ушла уже в чужую землю, теперь они передали своими телами в родную землю тепло через меня и энергию моих действий. Механическую энергию… Да… Я читала об этом, это должно было сработать.

Эйдос тяжело вздохнул, будто ему приходилось сейчас мириться с серьёзным проступком невинного ребёнка:

— Да ты гениальна…

При этом уголок его рта даже не приподнялся.

— Да, я знаю. Эй, тебе повезло встретить такого гениального и великолепного кохая как я, да? — после паузы почти шутя вымолвила Тася. Для неё до сих пор все были живы, словно происходившее было лишь выдумкой её мозга, как во сне.

— Да-да, — согласился он и отвесил маленькой девушке лёгкого подзатыльника.

Было бы так хорошо раствориться, резко стать чьим-то героем или антигероем, но этого нельзя было сделать, невозможно вот так запросто заполучить в своей жизни переломный момент, если только ты не самый большой везунчик.

— На самом деле даже у тебя есть своё значение, своё место в этом мире.

Будучи в шатком психонервном состоянии, Тася мгновенно повеселела:

— Почему «даже у тебя»?! Почему в таком тоне? Конечно же у меня есть какое-то место. А какое оно? — она снова на четвереньках, как кошка, приблизилась к нему и наклонила под любопытствующим углом голову со сверкающими зеленеющими глазами.

— Не смотри на меня так, — усмехнулся он. — Я же старик, я всех вижу насквозь и про всех всё знаю, но поэтому я только наблюдатель, я не скажу тебе, какая у тебя роль, даже не проси.

Кучеряшка нежно упала на колени Эйдоса, будто она сейчас являлась самым маленьким, лёгким и весёлым существом в мире, как одуванчик, прижала к телу руки, согнув в кистях, и стала ёрзать, тереться об колени, немного перекатываясь с боку на бок. Её мягкие короткие волосы при этом как попало мялись, одежда задиралась до неприличия, но лесному духу не приходилось на это жаловаться: он почти что наслаждался этим и даже краснел, почти как школьник. Он даже подумывал в тайне превратить Тасю в настоящую кошку, но в том случае не отделался бы он от проблем со стороны девчонки. Кошки сами по себе своенравные, а такой нелепый характер внутри черепаховой красавицы и вовсе, может, представлял бы собою огненную смесь.

— Как же мне выласкать из тебя эту информацию, семпай?

— А вот когда начнёшь следовать моим урокам, тогда и своё получишь.

— Это о чём ты? — так удивилась девушка, что посерьёзнела и привстала, столкнувшись с собеседником носом к носу. Её взгляд при этом бегал по лицу Эйдоса, то опускаясь, то вновь поднимаясь к глазам Эйдоса. Сейчас она уже видела его иначе. — А ты толстый, величественный дух леса! Не просто большой взрослый, а ещё и толстый, — щёки при этом его она нашла очень симпатичными и мягкими на вид, как тесто, а глаза казались большими, но похожими больше на щели, усыпанные длинными изогнутыми ресницами, нежели круги и овалы на бумаге в набросках остальных людей.

— Ой, поговори мне ещё тут!

«Он похож сам на ребёнка, — решила Тася, — наверное, это делают за него годы — невозможно, пожалуй, жить столько, сколько живёт он, и при этом помнить всё обо всём и обо всех, сохраняя постоянными все черты и одинаковую личность».

— Так какое там у меня предназначение?

— Теперь я точно тебе не скажу.

— Хах! Ну конечно… — девушка, подобно лисе, сощурилась. — А если мы будем играть в игры на желания? Смогу ли я тогда узнать?

— Ты никогда у меня не выиграешь, пёрышко! …Кстати, так ты хочешь знать, что случилось со всеми?

— С кем «всеми»?..

— Никто не умирал, это всё в твоей голове, маленький кохай.

Тася напряглась и вся застыла, даже дыхание её замерло в воздухе. Она обдумала его слова, будто это иностранец ей назвал отдалённо знакомое слово, которое нужно было вспомнить. Сначала она почувствовала, как кровь и слёзы подбегают рывками к широко раскрытым глазам, а потом поняла, что это снова трюк злого бога.

— Ты отвратителен! Кто с таким шутит?! Я ненавижу тебя, сенпай! Ты даже буквы «м» в своём звании не заслуживаешь! Я думала… Я думала, что все погибли, кого я знала! В городе они ходили мёртвыми бестелесными душами!

«Ну всё-всё!» — успокаивал он Тасю, пока та горела в своём негодовании и помутнении, и через пять минут девушка успокоилась, обратилась лисой и свернулась нервным комочком на коленях толстяка, сидящего на ступенях, ведущих в пещеру, бывшую когда-то величественным, незаросшим храмом.

* * *

«Тася не являлась осознанной. Созданной такой, она всё время падала во мраковое состояние, при котором мало управляла своей жизнью. При этом входила она в него самостоятельно, потому что напридумывала себе ещё в подростковом возрасте недугов и не боролась с ними. Так бывает с глупыми людьми, но это же делало её личностью.

Она любила голубику, море, необычных людей разных форм и размеров, она только говорила: «Ах! Мой сенпай!» — и тут же млела, потому что дух, принявший для неё образ наиболее приятного человека, мог заменить в анализе дня любое невзрачное событие или плохих людей (которых, впрочем, не бывает, ведь все люди на самом деле добрые). Также, прочем, каждый человек нуждается в объекте, за который будет цепляться его сознание, центр паутины, в котором скопится роса радостей и негодований. Основа всех последующих мыслей и убеждений, как базальный слой кожи с пигментом, поверх которого идут все остальные слои.

К ней в берлогу однажды явился белый охотник — то был Робб, и он пришёл целенаправленно за ней, выстрелил ей в сердце и попытался забрать. Тася же, несклонная к одобряемости разрозненным обществом, поддалась искушению и поцеловала Робба, которому ещё совсем недавно принадлежала. Она почувствовала его родной запах, вновь увидела его тёплые глаза и почувствовала ту близость, что совсем уже давно не связывала их. Так она подумала, но кролик был уже разделан и лежал на блюде в соусе. Вот почему Эйдос всё знал, и Тася поздно призналась ему. Так или иначе, он был в её мыслях, он поселён в её голове и видит все секреты в неубранных шкафах с костями, оттого он был очень зол на неё, хотя и не среагировал так, как сделал бы это будучи простым молодым человеком, являющимся естественным звеном в богохульном обществе беспорядочных лиц.

— Ты провинилась. Я не хочу больше с тобой разговаривать, ты знаешь, я очень избирателен в том, кого к себе подпускать. Раз хотела схитрить надо мной, то пойди теперь и продай на рынке свою душу, раз тебе нефиг больше делать. Посмотрим, сколько она стоит.

Девушка вышла рассеянная на ближайшую людную улицу города, похожая на нищего беспризорного ребëнка. Окружающие огибали еë или толкали, но никто не обращал внимания. «П-пожалуйста… Купите мою душу! Пожалуйста, купите! Она… Она вся светится и горит идеями!» — с каждым разом всë увереннее она говорила о несуществующем, потому что не видела, чтобы кто-то реагировал: положительно ли, с презрением ли. Тася была довольно милой, но еë кукольное лицо было спрятано злым Богом, который решил преподать ей заслуженный урок.

Наконец-то эта лёгкая кара, как шлепок по попке, настигла и лисицу. «Нет в жизни смысла. Не знаю своего предназначения», — непростительные мысли для чудной. Она была слишком переменчива и слишком пессимистична для своих лет и своего опыта.

Тогда начались первые походы в город и набеги лисиц на частные дома, как бы совпавшие с теми событиями, но межались они по-прежнему с фантазиями:

«Перед нею ровная гладь серого в свежих тучах моря в небольшой бухте. По бокам каймы её — главы высохших драконов изумрудного цвета, покрытого лёгкой плёнкой тумана, а на берегу сидят Тася и Эйдос. Она говорит о потерянном Эредине, который в последние дни их дружбы отдалился, стал привирать и скрыл настоящее отношение к поступкам Таси. Это были жалобы, которые иногда просто было приятно вспоминать».

Так выглядит стена мыслей: когда представляешь что-то, и оно становится некой реальностью, представляемой картиной вокруг тебя.

Когда Тася заметила, что стыдливая и хорошая она никого не привлекает, она смело сняла капюшон на людной улице города и закричала: «Я ненавижу отвратительных, жестоких, лицемерных и высокомерных людей! Чтоб черти вас всех порвали за то, что у вас всех такие длинные носы.… в золоте и алмазах… которые делают вас одиноким никем!» — её никто не понял, что было справедливо, и в этот момент из тёмных и мрачных углов отовсюду повылезали реальные черти: серые и фиолетовые лисицы с крупными острыми клыками и рогами на головах. Их зубы, как и когти с тонкой пластинкой, переплетались между собой, будто сплетённые пальцы чьих-то рук. Лисы смеялись, плевались желчью и говорили человечьим языком, подступая со всех сторон: «Плохие! Плохие людишки!»

Тогда Тася с испугу сама обратилась гигантской лисой и первого прыгнувшего на неё зверя поймала своей пастью, прокусив существу хребет. «Это точно не создаст искупления, а тем более усмирения от Эйдоса для меня!» — всё, о чём подумала девушка тогда. Дух не скупился на выражения и грубости, когда был зол, а потому мог позволить себе лишнее из старых русских книжек с бытом в совхозе или на целине, а потому вселенское прощение надо было заслужить», — так прозвучал отчёт маленькой сказительницы. В детстве она была маленьким гадким утёнком, лишь соломенные волосы и голубые глаза обещали её прекрасное розовое будущее. Её голос, как голос барда, мог поведать историю каждого, в том числе и Таси, даже в этом старом людном баре, чем воспользовался Наставник. Уродливый мужчина отпустил руку девочки, она медленно моргнула, опустив голову к полу, а затем, как ни в чём не бывало, вновь задрала подбородок и продолжила помогать сестре в баре. «Ха-ха! Это здесь-то он ищет потерянную девочку? Вот же работничек этот старпёр!» — по ушам ударил скрежещущий звук голоса одного из местных юных пьяниц. Наставник опустошил свой четвёртый стакан крепкого, со стуком поставил его на стол и удалился из сего зловонного от людей места — здесь было принято платить сразу, а потому нужды в последнем перед уходом не было. Он нервно укусил себя за кончики четырёх пальцев, содрав немного лишней кожи с грязью и откашлялся, убирая руку и по привычке вытирая её об край жилетки. Он и так знал, что эти лисы, подобно крысам, рыщущим по городу, — руки кучерявой Таси, но что было делать с методично раскачиваемой психикой неуравновешенного чудного ребёнка? Некоторые старики пошли с фруктами и мясом к подножию леса, дабы задобрить его — но лесной Бог отвернулся от них и их просьб, будто потакал тем чудесам, что разворачивались сейчас, медленно, словно давно нетронутый рулон карты.

На детектива в отставке многое навалилось сейчас, как сказали бы соседи, которых у него нет: он рискует завалить уже второе дело его жизни.

Робб после новой встречи с Тасей ещё больше был смущён, а мысли его — спутаны. Он теперь знал, что его девушка не одна, что он зря её ждал, что она ушла к некому духу, чтобы потешить себя новыми отношениями, а кролик ныне был для неё просто плюшевой игрушкой.

После её исчезновения, как и наставников, дети вынуждены были куда-то расселиться. Самым верным путём был университет — тот мог обеспечить своих студентов жильём, что сейчас самое главное. «К чёрту ваши праздники, — думал обиженный Робб. — Мне бы сейчас поступить». Вступительные оказались для него не самыми сложными, а потому переселение из гостиницы в общежитие прошло достаточно быстро и гладко. Оставалось только примерно учиться, чего парень будто не мог: первые пропуски, первые отработки, первые «недружелюбные преподаватели», ненужная история на бесполезном техническом факультете, обучающем построению колёс, бары с друзьями и ночи без сна. «Неужели всё это из-за меня?» — думала Тася, когда наблюдала за ним со стороны. «Нет», — ответила ей Тая, уже имеющая подобный опыт. Тася снова в городе, Тася снова здесь — этого и ждала её подруга.

«Я так по тебе скучала!» — заплакала она, уткнувшись носом в кудрявую мягкую макушку. Это не было похоже на Таю, делившую с Лесей одного молодого человека и простившую в итоге ей его ради дружбы, Таю, что быстро нашла себе и работу, и какой-никакой дом, и учёбу в техникуме на окраине Вален-Вилля, почти в деревянной деревне. Эта девушка периодически теряла веру в чудо, в детское чудачество, мечтания и сны — из-за неё, между прочим, и погибали массово крохотные феи. Но она всё равно была верна горящим идеям девушки рядом с ней, всегда, пусть они и были совсем плохо знакомы. Вечер обнял их и обдул слабым знобящим ветерком и накрывающей темнотой город. Вдвоём они стояли напротив общежития Робба, но, разрубив случайно связь с ним и с его сознанием, теперь вынуждены уходить, потому что здесь сейчас им никто не был бы даже отдалённо рад. Это место пустое.

«Дружба и дружеская любовь между нами — самое важное, что на данный момент есть», — подумала Тася, закрыла глаза и стоя заснула в тёплых руках и пледе Таи.

Ей приснился чудесный сине-фиолетовый сон с красным кирпичом и серебристыми звёздами, по-странному отражающими свет жёлтых фонарей. Она сидела на крыше защищаемого исторического уже нежилого здания вместе с Эйдосом, они грелись друг о друга и смотрели на дома перед собой, как и на небо над ними. Небольшие скульптуры на их верхушках и окна никогда доселе не были видимыми для них. И весь этот вечер был прекрасен.

* * *

«Твои рыжие волосы восхитительны! — шептала она вдове, что так часто заглядывалась на то же великолепное здание, что и Тася. — Ты хороша, и ты заслуживаешь такой бордель в своём распоряжении! Только представь вместо этих унылых чопорных занавесок за теми окнами алые полотна или тяжёлые длинные шторы цвета бордо! Я знаю, ты этого хочешь…»

Глаза ведьмы при этом загорелись. Как повезло лесной девчонке с первого же взгляда на голубую улицу приметить именно эту женщину. Зелёный цвет её радужки теперь имел примесь желания и цели. Скоро в этом четырёхэтажном кораллово-золотом доме в стиле рококо будут стоять лишь запахи наслаждения, свеч, пота и мыла, окна гореть будут красным, а двери — надписью над ними «Red Light Secrets».

Тася сама не заметила, как получила это внезапное наваждение. Она шла в город по поручению Эйдоса и вдруг зацепилась взором за возможность вплести в чью-то жизнь свою нить.

Далее она под видом волнистой чёрной лисы проникла в канализацию башни магов и долго поднималась в кромешной темноте по нескончаемой скользкой сырой лестнице вверх, ведомая мыслью встретить там Селестию. Бывшая подруга должна была узнать о Тасе снова. Девушка вошла в её комнату обнажённая, уже в своём естественном человеческом виде. Леся удивлённо окликнула её, лицо её было даже испуганным, она хотела убедиться, что это не та Тася, которую она знала совсем недавно, по вине которой, отчасти, кошечка и осталась здесь совсем одна, на пути к сомнительному величию магессы. «Что ты от меня теперь хочешь?» — спросила Селестия. «Я хочу изменить твою жизнь», — с усмешкой и оскалом сказала ей вошедшая. Тася посмотрела глубоко в глаза бывшей подруги, в самую тьму, достигла хрусталика и отразилась в нём уже самой Лесей. В маленьком теле этой девушки она сбежала из круга магов, будто наглая и непослушная ученица, убежала к принцу этого мира — к Олегу — и очаровала его. Она почувствовала, как в груди Селестии быстро и неровно колотится нежное сердце, и только тогда отпустила её. То была завистливая месть за то, что Леся была единственной, кто в итоге попал официально в круг чудных. Тася сама хотела быть там, в том сладостном заточении и учиться силе творчества и знания, которые были осуждены во всей остальной части страны.

Тем не менее, каторга подруги в роли начинающей магессы закончилась, она влюбилась открыто в своего давнишнего избранника со взаимностью, а затем была брошена как простолюдинка, когда их людус, навлечённый со стороны, закончился.

Именно этого и добивалась Тася. А Эйдос ничего не знал, ибо тот шкаф девушки был хорошо спрятан и закрыт в чулане, лестницы к которому не было, и он искренне звал её своей хорошей девочкой, потому что с ним она и оставалась такой.

Люди в городе получали бесплатное искупление через египетские казни, которые находили на них. Они создавали то жутко-истеричное предпраздничное настроение, которое встречало Цирк.

Цирк

Железная дорога выходящая на центральный вокзал города с привокзальной театральной площадью.

Огромные, с неровными плечами, на которые падал белый атласный пышный воротник, клоуны свисали с крошечного, почти детского, поезда, который вёз трупу в радостный город, с криками встречающий цирк. Тоненькая длинная артистка в полосатых чёрно-белых колготках и платье балерины с яркими голубыми помпонами вместо пуговичек, уже всюду лазала, цепляясь то за выступы поверх вагона, то уже за столбы и фонари — и потом снова возвращалась назад к трупе, откуда сильно и задорно, будто какой-то легко гнущейся ветвью дерева, махала бледной рукой в разноцветных многочисленных звенящих браслетах. Из заднего вагона на людей с презрением взирали крупные чёрные коты, которые фыркали и плевались на тех, кто пытался просунуть в окошко к ним свои руки. Всё это сопровождалось весёлой повторяющейся музыкой, странным смехом, звоном бубенцов, барабанов и салютованием двух слонов, украшенных тонкими фиолетовыми коврами.

Университетские по приезду циркачей сильно не рвались к ним, а стояли, в основном, облокотившись о стены своего учреждения, и говорили: «Забрали у нас наше же звание, прикинулись нами и забирают всю славу себе. Ох уж эти люди! Не знают, где настоящий цирк!».

Вскоре общий гомон и стук торжественных колёс прекратились на общей улице, переместившись в быстро сооружённый купол. Через пару дней уже цирк давал номера горожанам, удивляя их акробатикой и фокусами без обмана. Люди хлопали в ладоши, но быстро покинули купол сразу после одного лишь вечера, поскольку им было жаль своих денег. Цирк не просил слишком много, не просил цены, которая могла бы считаться неприемлемой для него, однако почему-то поток зрителей так быстро иссяк, что и не ясно было, существовал ли он у них когда-то вообще. Тогда к цирку присоединился ещё один артист, которого все звали Чёрным Властелином. Он раздавал гражданам деньги просто так, лишь бы они сидели под куполом и смотрели представления от циркачей. Сам он в этих представлениях почти не участвовал и оставался очень загадочен. Он показывал трюки с какими-то странными на вид дрессированными лисицами, чьи зубы вылезали из пасти и путались, переплетаясь между собой. Тем не менее, лесные зверьки оказались довольно смышлёными и ловко проделывали то одни, то другие трюки, веселя и радуя зрителей, которые прозвали этих цирковых питомцев огненными адскими лисичками, поскольку в одном из номеров они не страшась прыгали через облитое бензином и подожжённое кольцо.

В последний день пребывания цирка в городе на арену неожиданно вышла невысокая девушка в свадебном платье и фате, она обняла Чёрного властелина, кружась с ним в вальсе, затем обратилась огромным зверем и откусила артисту голову. Остальные циркачи замерли также, как и все наблюдатели происходящего, а ведущий, осознавший опасность им предполагаемого и ответственность перед городом, вышел из оцепенения и мигом постарался обрисовать в словах ситуацию: «Это… ммм…. Такой номер! Дамы и господа! Сейчас же голова быстро вернётся на голову мистеру Чёрному Властелину прямо на ваших глазах! Никакой презренной магии! Никакого обмана! Всё — чистой воды фокус! Всё для вас, дорогие зрители!». И действительно — на голове артиста тут же выросла новая голова. Никаких слёз. «Никакой паники даже! Фьюх! Обошлось!» — подумал, было, ведущий, Агустин Мармеладов, но не тут-то было! Из срединного ряда истерично закричала женщина и, роняя свой розовый платок, спотыкаясь, выбежала из цирка, а за нею собралась бежать и толпа, пока не вошёл совсем иной человек.

То был невысокий джентльмен с детским лицом, зализанными золотыми волосами и в голубом, испещрённом различными вышитыми деталями, фраке. Он встал у самой сцены, в которой точно всё замерло, вплоть до сердцебиения самих артистов, медленно окинул взором абсолютно каждого из здесь присутствующих и спросил ровным голосом с прекрасным акцентом: «Кто виновник?». Вслед за ним ворвались люди, больше напоминающие стражу, как только они появились, всем стало ясно, кто перед ними находится, и зрители вместе с циркачами низко поклонились коротышке. «Полно! Я спросил: кто виновник!». Все взгляды устремились на единственную пару в центре купола, вернее туда, где она должна была стоять, но ни Чёрного Властелина, ни его невесты тут уже не было. Гигантские цирковые коты и клоуны сменжевались и уставились в пол, сложив — кто руки, кто лапы — себе на груди.

После этого странного явления о цирке старались не вспоминать, будто то был какой-то общий для всех гипнотический сон. Полиция работала с того дня денно и нощно без устали, поскольку каждый третий, бывший на представлении остался либо без какого-то дорогого украшения, либо без кошелька, либо даже без документов.

Листья зелёные падали на голову Вален-Виллю и приехавшему принцу. Он поймал один из них и подумал о лете, что только что внезапно окружило его. Это лето пришло вслед за ним из тёплой столицы, и только рождественский снег мог слегка остудить его.

Навязчивая идея

Исполинский белый лес при Вален-Вилле.

— Кониум макулатум токсичен, во всех его частях яд нервно-паралитического действия, сначала вызывает общее возбуждение, затем урежение дыхания — и его остановку. Поэтому так опасен.

Эйдос лёгко стукнул девушку черпаком по голове:

— И всё? Это всё, что ты запомнила? Мне стыдно за тебя, кохай! Если ты и достигнешь успокоения, то только на уровне той медлительности, с которой ты запоминаешь растения и все их качества.

Тася насупилась и посмотрела на своего учителя как на кусочек.

— Может, я вообще хочу не лечить людей, а калечить их? Так намного интереснее. Даже в упадке наша жизнь слишком безопасна и скучна, люди так хорошо живут, что даже не нужны друг другу!

— Хватит философствовать, лучше поухаживай за смоковницей.

— У тебя прямо-таки райский сад — чего только не растёт. Это ненормально.

— Почему это? Хорошо же, когда много чего есть.

— Да с тобой бесполезно спорить, поэтому ничего не буду говорить.

— А ты чего так быстро сдаёшься? Давай, поспорь со мной. Или ты боишься, что не справишься?

— Ох…

«Самое интересное, что, думаю, окружающие не считают его таким интересным, поэтому он боится прямого контакта с обществом незнакомых ему людей, они не очень дружелюбны. Клубок обособленных перетирающихся змей. Но мне он всем своим видом нравится. Я как избалованная нищенка, и меня уже бесят все эти тупые модники и богачи, блин, которые выпендриваются якобы знаниями. Чего не скажешь про простого добряка-старпёра. Уф… — размышляла Тася, пока игнорировала вопросы Эйдоса, — …а может, устроить в городе шумиху и развеселить Эйдоса, м? Как ему все эти прекрасные циркачи?»

Прошлое

Место преступления.

Детектив открыл скрипящую деревянную дверь квартиры, которая, как он надеялся, должна быть пуста, но тут его дыхание остановилось, и сердце на мгновение замерло. Кудряво-рыжая девушка, вернее её тело, лежало коченеющим грузом на разваленном пыльном ободранном диване в цветах бабушкиных пледов. Её голова вместе с рукой свисала неестественно с края и улыбалась, будто бы даже с движением уголка губ, глядя стеклом прямо в глаза Наставника. Её смуглая кожа будто облезла, как старая краска со стен, сменившаяся белым и бледным грязным тоном.

Мужчина на ногах пошатнулся и опустил перед трупом глаза, прикрыв их исчерченной складками сломанной в пястье рукой, немного развернувшись и оперевшись о ближайший косяк.

«Я слоями буду лежать на тебе голая, на твоём сознании, несчастном и обречённом, настолько беспомощном и жалком — слишком жалком для мужчины, — чтобы напоминать тебе о моей смерти», — стояло в его болящей полупустой спутанной голове. Когда детектив поднял взгляд, именно её уже не было — лежала только мертво девушка, явно получившая передоз. Нужно было вызывать бригаду, но пустые глазницы без яблок на нужном месте не давали ему покоя. Кому тут скажешь, что ты сошёл с ума и видишь уже то, чего нет? Вернее, отсутствие того, что остальные видят. Разумеется, в следующий раз его уже не допустят на работу, и ближайшим другом для Наставника станет госпожа психотерапевт из холодного кабинета для полицейских с явно сломанными роликами, если кто-то и узнает правду.

Не видеть глаз для него теперь было реальной проблемой, поскольку это буквально первый и последний барьер к душе и помыслам человека, а особенно женщин — а именно их сияние сейчас было выколото специально для взора следователя. Этакая почти кровавая шутка Судьбы, чтобы Наставник не видел больше ничьих глаз со смерти дочери.

У него неожиданно задёргалась бровь над скорченным от запаха сморщенным носом, и Детектив понял, что уже вызвал своего помощника и медика для подтверждения смерти от передозировки.

«Она принимала приход за паническую атаку ровно столько же раз, сколько и принимала в принципе», — пыталась якобы утешить его сестра.

«Легко ей говорить! Её дочь же жива!» — кудахтала стервозная соседка — но никто из них не мог загладить словами отцовское горе. Только милая племяшка способна была ему напомнить о Диане, очень похожая на неё, только опять же без яблок, без радужки и без зрачков. Этот образ в ней и привлекал, и одновременно отталкивал из-за постоянного присутствия в нём самого ужасного момента в жизни следователя и неотвратимости сего.

Детектив потянул шелушащимися пальцами кожу своих висячих щёк вниз, отогнув вместе с тем нижнее веко, полное красных сосудов с кровью, и снова проснулся, осознав, что он уже сидит на мокрой французской улице, пока бригада где-то за его спиной оцепляет место возможного преступления и собирает улики. Некая девушка сбежала из России якобы к своему бойфренду из захолустья в другую страну, а вместо любимого встретила там пары Счастья и порошок Удачи. «Конечно! — подумал он про себя. — Из дыры в дыру, при нулевом знании языка и возможности видеть этого мужчину раньше, так она и прибежала к нему с рыбьим обозом, чтобы умереть. Что-то тут не складывается. Очередное дело для купленного суда. Зачем здесь вообще я?». Он цокнул будто в ответ самому себе, а затем снова скорчился, точно от своей же дерзости, будто одна его половина всё ещё вела себя молодо и глупо, пусть и покрывалась морщинами да пигментными пятнами.

«Да я чистая уже почти год! Честно! Сколько можно меня контролировать?! Спокойно! Я больше не принимаю наркотики», — обещала когда-то она отцу, но её сердце уже бешено колотилось от метамфетамина, и он видел этот обман в её глазах. Буквально.

Он снова почесал бороду и решил всё-таки уйти, как если бы был действительно здесь не нужен: «Сами справятся — не шестнадцать лет же», — оправдал он сам себя. Наставник прошёл мимо пекарни на углу одного из домов, откуда заманчиво тянулся аромат свежей выпечки, но даже эта сладость не пошатнула чёрствости Детектива, пытающегося всю дорогу закурить одну-единственную сигарету, что постоянно капризничала, точно распутная девка, под дождём. В конечном итоге он бросил несчастную смятую подружку на землю, не растаптывая даже носом туфли, и сел на скамейку в парке, в который он случайно в ходе своей ничем необусловленной прогулки забрёл.

— Так вы тоже любите просто посидеть и посмотреть на воду?

Наставник обернулся: с ним же на другом крае деревянной уличной скамьи находился джентльмен потрёпанного вида, но невероятно расслабленный и в то же время задумчивый — очевидно, пребывание здесь и размышления о чём-то более вечном, делало его счастливее.

— Конечно нет, — ответил незнакомец сам же на свой вопрос. — Вы здесь, потому что убегаете от чего-то. Ладно. Не буду Вам мешать.

Детектив уставился на него ещё больше, и его локоть уже стоял колене, создавая удобный для слушания полуоборот в сторону говорящего хотя бы на долгие тридцать минут.

— Нет же. С чего это Вы взяли, что я от кого-то бегу? Это от меня обычно все бегут: профессия у меня такая. Они бегут, а я их ловлю.

Черноволосый молодой мужчина посмотрел на него, словно у него отпало желание вести беседу, но не упустил соблюдение такта:

— С того, что Вы сами проговорились сейчас, сказав мне «кого-то» вместо «чего-то». Это женщина?

— Вы… Вы ошибаетесь, нет никакой женщины. Я холостяк.

— В Ваши-то годы?

— Не всем везёт обрести любовь всей своей жизни и удержать её.

— Что ж, в этом я с Вами согласен, — тут собеседник снова задумался, и его тёмные глаза устремились куда-то вдаль, над самим озером, будто он мечтал там увидеть свою собственную возлюбленную.

— Знаете… — после продолжительной паузы продолжил Детектив, — все эти разговоры о нежности и любви для самих же женщин и созданы, а Вам я желаю удачи, месье, делайте, что хотите.

И он вышел из парка, по пути, на входе, заметив всю ту же рыжеватую юную девушку. В этот раз она была в голубеньком, цвета неба, платье, которое смотрелось ярко на её смуглой гладкой молодой коже.

Первый принц

Университет Голубого дворца, далее: дом Таи, переулок Привратника, заброшенный сад, рабочее место Таи (кафе «Пряное»).

Во дворце на величественной площади жизнь оставалась однообразно сладкой и интересной для приезжего. Здесь стояли глобусы с непонятными картами, которые крутились сами по себе, калейдоскопы, что самостоятельно глядели в небо, — люди не знали, как работает это, а потому верили, что и автомобиль едет, потому что должен, и он это делал, повинуясь силе мысли или придуманным в университетах правилам.

Манджиро очень любил университеты, и отталкивало его в них только общество, которое он же сам и создал: зря снующая по коридору некогда величественных стен бесконечная толпа бестолковых барышней, куртизанок наравне с принцессами и их дрыщеватыми нищими ухажёрами, которые сидят прямо на партах в аудиториях и загрязняют звук бессмысленными выражениями, шутками и нелепым смехом. Кто-то украшал туалеты или лекционные залы сексом, но это было абсолютно неприемлемо для пустых людей, как считал Манджиро. Для людей, не имевших даже мечты, не то что средств для осуществления её.

«Майя! — так золотого принца по-доброму звал его лучший друг и учитель Хайсэй Шуниро, узкоглазый товарищ. — Опять замечтался?». Джиро только фыркал в ответ, как ребёнок, пытаясь сохранить абсолютно беспристрастное ко всему лицо, но глаза его выдавал огонёк детской игривости. Только Шуниро знал, каким дьяволёнком принц может стать: даже мать, лишившая своего юного властителя всех радостей его возраста, а затем ушедшая из мира, не видела, насколько сыну нравится играть за спиной у регента в короля, подчиняя волю окружающих Харизмой.

Сейчас Манджиро знал только одну единственно важную вещь: на Дальнем Востоке, по словам учителя, находилась ведьма-оборотень, способная даже силой своей мысли терроризировать город нападками адских кошмарных лисиц.

— Почему именно там? Почему нельзя было найти где-то поближе? Зачем тащиться через всю страну за одной девчонкой?

— Затем, юный неодарённый аналитическим умом господин, что именно на Дальнем Востоке больше всего чудных, а там, где их больше, там и сильнее мнение общественного сознания о своей принадлежности к чудотворчеству и безумию. Чем больше человека подталкивать, что он может оказаться сумасшедшим или каким-то нездоровым, тем больше он таким и становится. А особенно это видно в той кошке-лисице. Говорят, на самом деле она может обратиться в любого зверя. Для нас, обычных, здоровых людей, это нереально, но у них там, возможно, творится такое постоянно.

— А ещё они едят червивых медведей, которые ходят у них под окнами с саксофоном, запивают водкой и не давятся? Сказки мне тут расскажешь, Шун.

* * *

— У Вас такая интересная жизнь, девушка.

— У меня-то?..

— Только не говорите, что не считаете так, я знаю достаточно людей, которые многое бы отдали за Ваши приключения.

— Да не было у меня как таковых приключений. Чуть-чуть поездила да походила туда-сюда.

— А как Ваши друзья? Наверное, много интересных людей повстречали.

— Да, но друзей у меня нет.

— Как же так? И куда все подевались?

— Не знаю… Я сама избавилась от них, — она сощурилась, как если бы хотела удержать слезу или посмеяться. Ей неприятна была эта правда, но от того менее правдивой она не становилась.

К этому бару теперь Тася была прикреплена, как участок к больнице, но заходил к ней луч радости, открывая всегда дверь с каким-то звоном колокольчиков и их музыки.

Девушка обернулась и увидела в вошедшем голубые волшебные глаза Эйдоса, похожие на дымку в космосе после умершей звезды, со спутанными чёрными ресничками. Ей захотелось подойти, схватить его и прижать к себе, как после долгой разлуки. Она чувствовала его отличимый, особенный сладко-травянистый запах, горячую пульсирующую покрасневшую кожу и щетину, что никогда не отрастала до бородки и никогда не заменялась гладкой младенческой нежностью. Ей хотелось всё время укусить его, добраться до кипящей крови.

Таков был сон. Утром Тася была на кровати в съёмной комнате Таи, старую и пыльную мебель с запахом молока дополняла вошедшая в моду винтажная одежда Таи, свежее бельё и две представительницы женского пола. Чудная медленно водила гладкими пятками по своей новой постели, слегка где-то смявшейся за ночь из-за ярких снов. Её ждала встреча с неким Манджиро. «…важным перцем, наверное», — думала девушка, взаправду даже и не подозревая, что Манджиро Хайсэй — существующий первый принц её страны, в которой стоял мёртвыми обломками упадок.

Ещё было темно, но Тася уже спешно собралась, нацепив на себя наиболее подходящий по размеру брючный костюм цвета пломбира с кремом-брюле из комода Таи, перекусила одним сиротским бутербродом с хлебом и колбасой, запила холодным молоком и вышла на предрассветную улицу с леденящей поднимающейся дымкой росы. На улице, чёрной и неприветливой в это время суток, совершенно лишённой тепла, не было ни души кроме Таси. Она слышала собственное шумное дыхание, на котором безуспешно пыталась сконцентрироваться, чтобы выровнять, но и не заметила, как под ногами появился какой-то выступ. Девушка споткнулась, пытаясь обойти угол на перепутье между улицами и переулком, враскорячку поймала равновесие и обернулась, хмуря брови, будто это булыжник на дороге виноват в травмоопасности, а не невнимательность. К сожалению, то был не выступ, не камень и не ямка — из тьмы вылезала холодная закоченевшая рука чьей-то жертвы. Твёрдые фиолетовые пальцы её, как слипшиеся, держали помятый и подсохший букет жёлтых цветов, в которых лежала записка: «У жёлтых ворот». Она была точно для Таси: ещё когда она шлялась беззаботно по улицам и какое-то время приставала к прохожим, как к нынешней рыжей владелице борделя, она приметила не сильно заметные, но интересные увесистые позолоченные ворота со сваренными листьями на них. Эти ворота как раз-таки вели в цветущий сад, что ныне был мёртв из-за таких перепадов в температуре и из-за своей забытости людьми. Он точно переставал существовать в их глазах.

Будто снова впадая в состояние тумана, Тася прикрыла чистой рукой нос и рот, чтобы больше не слышать режущий и тошнотворный трупный запах, и вместо того, чтобы найти полисмена, убежала прочь, и ноги сами привели её к заброшенному саду с золотыми воротами. Как и в букете, жёлтые цветы произрастали здесь, но были уже сухими и обвивали, окружая, полусухой водоём. Она застыла у его чёрной глади и успокоилась как перевела дух. Ветер и тишину от голосов и транспорта прервали только хруст веток и шелест от кустов, которые открыли каменистую тропинку для Майи.

— Я рад тебя видеть! Стой, не надо убегать, я же тебе не враг. Разогнал только цирк, больше похожий на зоопарк. Я здесь неофициально. Позволь представиться, я Хайсэй Манджиро, первый принц этого мира и Заточитель чудных.

— Как это Вы откровенно назвали себя надзирателем для больных. Ведь я правильно понимаю, в башне магов чудных держат насильно?

— Ты хорошо осведомлена…

— Это всего лишь слухи. Меня зовут Тася… Принц…

— Мы, думаю, знакомы давно, нас свела Судьба, так что, пожалуй, нам не нужны формальности?

— Наверное. Трудно приспособиться, когда перед тобой мальчик, способный словом вырезать твою семью.

— Да, но у тебя нет семьи, не так ли? Вернее, ты так в этом уверена. Раз уж мы сразу заговорили на эту тему, давай перейдём к делу. Ты живёшь в тумане и не разбираешь, что творится вокруг тебя, твой единственный островок — образ божества леса, который ты создала под себя, ты живёшь без цели и без преданности. Я знаю прошлое твоей семьи. И я могу отдать его тебе, если ты мне поможешь в моей мечте. …Что ж, раз ты согласна, Тася, я хочу, чтобы ещё до усмирения ты окольцевала своим смутным сном одного священника, наиболее приближённого к Богу. Если сразу говорить откровенно, я хочу, чтобы ты повлияла через него на небо, которое посылает указания. Это всё, что я потребую от тебя.

Этот момент был Тасе интересен, даже вызывал смущение и энергию. «Готовность к бою», как называла это она. Принц был красив, но самым красивым в нём была не внешность, а харизма и умное лицо не по годам. «Не может быть, что ему всего тринадцать! Его тело уже неплохо сложено, а глаза слишком глубокие и серьёзные для такого возраста. Единственное, что его «роднит» с тринадцатилетними это рост!» — оценила она. Совокупность всех этих черт уже вызвала в ней любопытство и уважение. Тася согласилась на сделку с Манджиро, но на ней пока их разговор и окончился.

Погода стала приятнее, не было ветра, листья, отрываясь, спокойно себе падали на головы прохожих. Стоял уже день. «Странно, что на крыше утром не было той девушки», — подумала кучеряшка, вспоминая, что как-то, было, видела примерно в одном и том же районе обязательно молодую, чуть мальчишеского вида блондинку, которая любила находиться на чьей-то крыше или на межэтажном балконе в очень раннее утро. Она сидела там и курила, а потом бросала сигарету вниз не глядя, но постоянно что-нибудь да пролетало тогда у Таси перед носом. Это её раздражало. Девушка зашла в кафешку у трамвайных путей, дабы иметь ещё возможность насладиться видом этого транспорта, гремящего всем своим телом. Там же у кассы стояла Тая — здесь была её подработка.

— Ты почему утром ушла и даже не попрощалась со мной, а?! Раз у меня будильник стоит на час позже, значит и меня ставить ни во что не надо? Даже в известность?! — она в этот момент очень кстати сдула с лица упавшую прядь тёмно-каштановых волос. — А вот не налью я тебе кофе… С сиропом… Карамельным, твоим любимым… Посмотрим, как ты тогда заживёшь!

— Хахах, я тоже люблю тебя, Тай, но мне надо было на одну очень подозрительную встречу. Вот ты возьми и представь: мне Эйдос постоянно давал какие-то задания: сходить туда-не-знаю-куда, поискать или сделать там то-не-знаю-что, сорвать травку, выучить травку, выучить косточку, поболтать с человеком или успокоиться…

— Это я поняла, давай покороче.

— Ну, это же самое главное! Я должна была все задания выполнять чётко, как по инструкции, это помогало контролировать себя, эмоции и т.п., но вот один раз Эйдос разрешил мне шалость! Я очень хотела пошалить в цирке, даже придумала свой план по внедрению, но потом Эйдос взял и сам согласился. Ты представляешь?! Я его столько терроризировала раньше, а тут он просто взял и согласился! Ну кто так делает? Кажется, я действительно ему нравлюсь…

— …Ваша сдача: 35 гривен.

— …мы преображались! Я научилась этому в лесу! Это реальное колдовство! Аж не верится — точно предновогоднее чудо, как и это тепло. Правда потом нас настигла нехорошая карма в виде полисменов, какой-то благородной шайки… Я вообще-то всё помню как в тумане — так бывает, когда реальность становится для меня очень интересной — но я запомнила там одного мальчика! Он был великолепен, и все его присутствия будто испугались. Тогда я и Эйдос быстро удалились, мы убежали в лес, как любовники! Это забавно, точно мы чья-то пьеса на одной огромной сцене…

— Слушай, Тася, у меня полно дел, давай ещё ближе к делу. Как всё это относится к твоим утренним шляниям под Луной?

— А ты мне кофе сначала налей. С сиропом налей, жалко что ли? Воот. Ну хорошо. В цирке тогда был принц! Его зовут Манджиро! Прекрасное имя, не так ли? У меня от него какое-то чувство дежавю, как если бы в моих руках когда-то было комикс с таким именем, но это же просто невозможно… В следующий мой поход в город, видимо, он меня как-то перехватил. Лицом к лицу я ни с кем не сталкивалась, но в своей же походной корзине я нашла записку, вот она, читаю: «Я был на Вашем выступлении! Я был очарован! Идите в такой-то день вдоль по улице Гайваронских в это время». Я пошла, нашла труп, у трупа букет…

— Стой, ты нашла труп?

— Даа, но вроде как со мной подобное уже было тоже не давно… — Тая подняла на Тасю бровь. — То есть я очнулась, когда уже оправдывалась перед Эйдосом, мол, похоронила всех… всех некоторых знакомых, потому что нашла их в городе мёртвыми после того, как столько времени спустя пришла их навестить. Но ничего не было. Это всё было моей иллюзией. Вот и в этот раз я не могла понять, что это настоящее мёртвое тело. Там лежала девушка, очень бледная девушка, с белыми волосами. Она лежала раздетая и очень некрасивая. У неё в руке был букет с жёлтыми засохшими цветами.

— …Ты хочешь сказать, что в это жесть какое холодное утро нашла на холодной каменной дороге на улице женщину без одежды совсем и не могла подумать, что это труп и место преступления?

— Не вини меня! …Да, это так. Но я словно снова была в трансе… Мне очень жаль. Ты хоть знаешь, как периодически меня очень внезапно начинает терзать вина за что-либо? И такой вины может быть много, и её трудно сдерживать… Это тяжело… Да, я ничего с ней не сделала. Не позвала людей. Только даже воспользовалась ею…

— Ещё скажи, что ты тоже её изнасиловала, как, наверняка, сделал её убийца… Чёрт! Тася!

— Да что?! Не делала я ничего такого! Я лишь взяла посмотрела у неё записку, увидела адрес, поперхнулась от запашка, который, кстати, почему-то услышала только в тот момент, и убежала на место встречи. Там меня уже ждал Хайсэй Манджиро. Он предложил мне сделку… Думаю, об этом уже не стоит говорить здесь.

— Ага, умная какая, решила-таки не отвлекать меня от работы? Ты ещё не допила? Чашку когда вернёшь, барышня? — Тая всё это умудрялась как-то говорить смешно, с заботой и с неизменным женственным довольно юным голосом. Но сейчас она была чуть серьёзнее. Она написала срочное письмо комиссару, передала и приняла следующего клиента. — Значит так. В следующий раз меня обо всём предупреждаешь, с незнакомыми мужиками в одинокие кусты не ходишь…

— Но ему тринадцать!..

— Даже с тринадцатилетними мужиками…

— А Эйдос? Ему не тринадцать…

— Тася! Хватит глупости говорить! Ты меня поняла. Если что… Вот этот миленький розовый ножик окажется у тебя между глазами. Ты всё правильно поняла?

— Между моими честными красивыми глазами?

— Да, между твоими честными красивыми глазами. А куда Эйдос вообще смотрит? Ты с ним, значит, второй труп уже находишь, а его ничего не смущает? Или он там у себя в пещере живёт?

— Ну… Буквально да…

— Охх… Как же с вами сложно. А почему ты вообще пошла с ним на встречу? С Манджиро этим?

— Он сказал, что его впечатлило моё представление.

— Ты серьёзно? «Впечатлило представление»? Ты теперь на любую лесть внимание обращаешь?

— Ну… нет… — промямлила Тася. Её утомил под конец этот диалог, и она растеклась по рабочей стойке Таи, так и держа в ладошках чашку недопитого кофе.

— Знаешь, я думаю, он станет новой эпохой. Этот Манджиро. Что бы про него ни говорили, мне кажется, он достойный человек и поднимет нашу страну с колен.

— Когда кажется, креститься надо, Тась, иди домой. Или к Эйдосу. Может, он, наконец, мозги тебе вправит.

— Не хочу…

---

Примечания:

Всего две главы, читатель, а ты уже, увы, близок к концу, неизбежно доканывающему каждого ?

Древо Летовых

Когда Рома был ребёнком, он уже был очень одарённым мальчиком. Однажды он увидел, как город залила толпа взорвавшихся от негодований людей, и в этой толпе растворился единственный самый главный для него человек — его мама.

Её утянула за собой толпа в тот момент, когда она успела толкнуть сына в маленький переулок между домами, сама она вместе с отцом исчезла тогда для него навсегда.

Увидев это, Рома не мог поверить и долго сопоставлял реальность с игрой воображения: родители были перед ним всё так же, как и всегда, неизменно, однако, что-то в них или в его восприятии на них явно изменилось.

Он от рождения был обычным мальчиком, любимым мамой и папой, которые соединили в нём свои души, чтобы получить такое чудо, и именно им для своих родителей был маленький Рома, светлый и рыжий, как ещё одно солнышко. Всеволод и его Анастасия долго не могли завести детей, и это было для их зарождающейся семьи настоящим испытанием. Будучи молодыми и здоровыми, они столкнулись с неясной ситуацией, при которой свежая, весёлая и всегда энергичная Настя никак не могла забеременеть, хотя врачи и давали всегда одни и теже положительные прогнозы. Все анализы и УЗИ показывали, что и она, и её муж способны зачать, однако ни к чему эта уверенность и эти обещания не приводили. «Неужели та старуха действительно накаркала? — говорила уже в отчаянии о невозможном она Севе. — Когда мне было где-то шестнадцать или семнадцать, я гуляла с подругой, мы качались на качеле и обсуждали будущее: кто в какой университет пойдёт. Марьяна знала, что я хочу в медицину, возможно, стану судмедэкспертом, чтобы помогать одновременно в двух сферах: полиции и медицине. Тогда же шла какая-то старушка вдоль тропинки, пересекающей двор Марьяны, в котором мы сидели. Там же были и другие люди, чуть в отдалении, дети, их мамочки, кто-то ещё даже, мне кажется, что я помню мужской голос. Было лето, то есть никакого гололёда, сюрпризов под сугробом и прочего. И она упала. Та старушка. Мне показалось, что она просто споткнулась. На самом деле и старушку в ней выдавала только манера речи — на вид она была самой обыкновенной женщиной средних лет, без особых каких-то, явных признаков старости или болезни. Она упала, я тут же обратила на неё внимание, и мне показалось, будто ничего серьёзного не произошло. Как обычно люди падают, так они и встают, я правда думала, что всё нормально, к тому же, мы находились не так близко к той женщине, было достаточно ещё окружающих. На тот момент я и не знала никаких алгоритмов первой помощи. Вообще. И только потом я заметила, что она долго не встаёт. Я не решалась, подойти мне или нет, но уже увидела, что это за меня делают другие люди. И тогда я увидела, что у той старушки в крови всё лицо, она как жук, который не может перевернуться с панциря, только она упала лицом в асфальт и не могла толком пошевелиться. Когда ей помогли встать, она повернулась прямо на нас, она подумала, что я и Марьяна сидим и смеёмся над ней, поэтому она сказала: «Да чтоб с вами такое случилось!». Затем она обратилась конкретно ко мне: «Да чтоб к тебе все так относились! Чтоб у тебя детей никогда не было! Чтоб некому даже помочь было!». И выглядела она прям как ведьма! Мне тогда стало очень не по себе, и я старалась с тех пор больше читать, учить и меньше бояться в таких случаях. Какой бы из меня был врач, если я даже не знаю, что мне делать с людьми в таких случаях. Теперь я боюсь, что её угроза сбывается, пожелание той невежественной старухи. Она говорила тогда так серьёзно, хотя я не желала ей зла. Я не понимаю, откуда в людях берётся столько ужасных слов и мыслей», — таков был её рассказ, и Настя действительно верила в это, верила, что какая-то женщина могла навлечь на неё несчастье несколько лет назад одной такой фразой. «Она прокляла меня, — была уверена девушка, — за мою ошибку».

Тем временем у Насти была двоюродная сестра Диана, очень на неё похожая внешне, вот только Диана никогда не хотела иметь своих детей, всё млела о Париже, о Франции и о её деревушках. Жила в мечтах и хотела себе богатого жениха-иностранца с красивым телом, который забрал бы её к себе. Но она пропала. По слухам, перед тем, как исчезнуть совсем, перед тем, как её отец, живя и работая в Европе, нашёл там же её мёртвой, она была беременна, и этот ребёнок, такой же чудной как и Рома, имел свой определённый мировой след.

Но никто его никогда не видел. Все говорят, что то дитя погибло вместе с матерью ещё до своего рождения, и, вероятно, весть о том, что существует некая чудная, являющаяся двоюродной сестрой Роману Летову, всего лишь чей-то абсолютно нелепый слух, созданный под влиянием тяжёлой случившейся трагедии.

Говоря о дяде Насти, можно лишь упомянуть, что из младших поколений его почти не знали. Сама Диана видела отца только в далёком детстве, как раз до того, как он бросил её и её маму, что было частым явлением в России. Настя и её муж и вовсе никогда не знали того мужчину. Он имел корни где-то в Европе, там же родился и провёл своё детство, а именно поэтому туда же и вернулся в итоге.

Однажды в дом Летовых после их переезда из России нагрянули двое джентльменов, представившихся социальными работниками, интересующиеся как раз неровным положением данной семьи в их тщетном желании обзавестись ребёнком. Один из них выглядел отвратительным запустившим себя седым мужчиной с кривыми длинными руками, другой же, в контраст первому, — молодой, стройный специалист в костюме и с зализанными волосами. Они навещали Летовых не раз и помогали лишь просвещением о разного рода существующих возможных для Насти и Севы льготах, предложениях и прочей социальной поддержке для молодых семей и врачей. Однако, после их появления и такого же внезапного исчезновения, появились некоторые подвижки в деле о зачатии ребёнка. Первую радостную новость дал аптечный тест, вторую, уже более подтверждённую — результаты анализов в больнице. Теперь Летовы ожидали пополнения в виде мальчика, что должен в будущем изменить их судьбу и историю для всего древа, о чём не то что дальние родственники, даже Настя и Сева пока не знали, что местный детектив уже долго и очень давно исследует, пытаясь разобрать загадку по частям.

Ревнивая Тая

Школа. Приморье.

Хотелось бы рассказать немного о прошлом Таи в том числе.

Как истинная девушка, Тая имеет ряд романтико-печальных историй, и её детство связано именно с ними, если не считать прочих мелочей.

Тая знала Олега ещё со школы, они с детства были друзьями, дружили даже их семьи. Всё было хорошо, пока оба не вошли в пубертатный возраст. Мальчики начали нравиться девочкам и наоборот. Тогда же и их отношения изменились. Олег не верил в дружбу между парнем и девушкой, разумеется, это мнение он подцепил от старших, а потому и с Таей не мог поддерживать былое общение. У него был брат, который перевёлся в новую крутую школу, довольно продвинутую для этого времени. Олег же туда не прошёл, хотя и нельзя было назвать его глупым. Брат увлекался шахматами и людьми. Он продолжал видеться с Таей в отличие от меньшого, ходили даже слухи, будто они встречаются, хотя это не было правдой. Тае нравился Олег, пусть об этом на тот момент знали далеко не все. Они были так близки, что сами почти являлись одной большой общей семьёй, даже после перемен в воззрении Олега мама и бабушка его очень любили Таю и как и прежде приглашали её на все праздники, обменивались подарками и звали даже просто так её к себе в гости, и им всегда было что обсудить даже годы спустя, что было очень приятно.

Ближе к старшей школе однажды Олег отправил Тае письмо, в котором предлагал встретиться, намекал на романтические чувства, извинялся за такой перерыв в общении и предложил ей интимную близость, которой, по его словам, ждал всё это время, стесняясь признаться Тае. Она же, думая о нём уже несколько лет, будучи тогда мечтательной, романтичной и наивной девушкой, находившейся как раз в том возрасте, когда за неё говорили не её собственные мысли, а её эндокринная система, согласилась на это. На следующий день все в школе об этом знали. Как только Олег получил её ответ, он не стал обнадёживать её, назначая свидание сразу, зато в ту же минуту поделился новостью со своим братцем, который и владел той идеей, а затем уже с одноклассниками и далее. Являясь бóльшим мозгом в их паре, старший брат часто придумывал такие «шутки», а особенно он любил разыгрывать влюблённых девчат, так что Тая была не первой и не последней их жертвой, однако, тот поступок Олега был для неё раной и серьёзной обидой.

Впрочем, если говорить об учёбе и прочих внеклассных успехах, у этой девушки всё шло поначалу довольно неплохо. Она получала всегда положительные отметки, участвовала в школьных мероприятиях, рисовала, шила и разукрашивала одежду, помогала одному человеку организовывать его вечеринки для молодёжи и подростков в городе и получала бесплатные билеты в качестве благодарности. Также она училась играть на гитаре и ходила на акустические вечера со своим инструментом. Правда когда она стала старше, у неё появилось больше проблем в собственной семье, также бремя итоговых экзаменов в школе и поступления в университет отягощалось больным маленьким братиком с отклонениями в развитии, за которым, конечно, следила именно старшая сестра — родители же всегда были заняты и даже развелись в конце концов, втянув в свою ссору детей.

На самом деле Тая знала Тасю и раньше. Отдалённо. Тася как-то перешла в её школу. В том классе она ещё пока могла вливаться в коллектив. Она не любила то место, но была хороша как в учёбе, так и в спорте, всегда метилась в старостат и общалась со всеми, а потому Тая её знала как минимум через знакомых, и её восхищал мечтательный оптимизм, что был с Тасей когда-то и что сиял вокруг неё ореолом. Время появления кучеряшки как раз совпало случайно с появлением у Таи её первого молодого человека, что утешил её после ухода лучшего друга в лице Олега и его злой шутки.

Его звали Игорем, или Игги, что интересно, так это то, что он был весёлым диабетиком, который привлекал к себе очень много внимания других абсолютно непроизвольно, и что Тая была вынуждена терпеть его фанатку из средней школы.

Кто-то постоянно подкладывал письма, валентинки и шоколад в шкафчик Игги, и однажды, когда большинство классов старшего и среднего звена перевели во вторую смену, в день, когда уже почти все разошлись, когда стемнело, Тая проходила мимо своего класса в сторону кабинета студсовета, чтобы оставить там бумаги для официальной отметки о выборе экзаменов, она увидела идущую ей навстречу девочку, чуть полную, с крашеными короткими розовыми прямыми волосами, убранными за уши, веснушками на лице, чуть приподнятыми бровями, слегка вздёрнутым носиком и пухлыми губками с яркой, вызывающей розовой помадой. Она была в сильно обтягивающих чёрных чулках и короткой юбке, обнажающей некоторое расстояние голой кожи её мясистых бёдер. Девочка не поднимая головы посмотрела на Таю исподлобья лишь в момент, когда была максимально близко к ней, так, что той почудилось на миг будто бы что-то неладное. Затем, буквально через четыре минуты, когда Тая уже возвращалась из кабинета, что был неподалёку, она услышала из своего класса ругань и подбежала, но увидела своего парня на парте посреди аудитории, его рубашка была сверху немного расстёгнута, невысокая кучеряшка тащила пухлую девочку из шестого класса за ухо так, будто почти отрывала его.

— Ах ты свинья! Я тебя всюду ищу, чтобы отпиздить, а ты здесь с хахалем милуешься!

— Я не её парень! — пытался оправдаться Игорь, когда говорил, что его чуть не изнасиловали и увидел появившуюся в дверях Таю.

Поэтому сейчас Тая была в каком-то смысле благодарна своей рыжей подруге, хотя и не понимала, что же тогда такого сделала Тасе малолетка, что она нашла её тёмным вечером в пустой школе и при том, что Тася никогда не ругалась больше при Тае матом и тем более ни с кем не дралась. Возможно, дело было просто в годах, ведь люди меняются, иногда быстрее, чем думаешь.

Маленький Рома

Дом Летовых на Шиит-Стрит.

Он чувствовал, как тесно прижаты друг к другу были его зубы, стирая медленно эмаль, как они готовы были заскрипеть. Рома закончил мыть посуду и открыл верхний шкафчик, чтобы сложить её туда, а затем продолжить готовку здесь же. Сзади подошла его мама, нервно задержав дыхание у его уха и чего-то ожидая. Парень закрыл дверцу и потянулся за ручкой металлического старого чайничка на плите, чтобы его переставить, в этот же момент мама раскрыла кухонный шкафчик у его головы, но Рома резко закрыл его обратно, чуть не ударив женщину по пальцам.

— Я тебе не разрешал, а ты меня не просила достать что-то за тебя или отойти в сторонку.

— Ещё раз в таком тоне мне что-то скажешь и…

— И что? Что ты мне сделаешь? Тебе даже нечего мне сделать, потому что ты ни на что не способна.

— Не смей со мной говорить в таком тоне! Хамло! Дорос до того, чтобы спорить со мной?!

Рома чувствовал, как закипало его лицо и как уменьшался его обзор, сужаясь то на лице матери, то на тумбе перед собой. На её поверхности как раз лежали деревянная доска и рядом нож с пластиковой ручкой и нарисованными на нём дизайнером розовыми бабочками и сердечками. «Слишком тупой, — подумал Рома. — Если и делать что-то им, то не резать, а сразу колоть со всей силы, причём только в нужное место, иначе может и не сработать как надо. А если ты сделала бы из меня убийцу? Столько раз говорила, что всё начинается с семьи и маньяками становятся из-за проблем в отношениях с матерью. Что если я убью кого-то? Что ты тогда будешь делать? Твой любимый сынишка вдруг неожиданно стал маньяком? Как же это могло произойти? Что ты тогда будешь думать, мама? Ты возненавидишь меня? Или станешь корить себя? Как это глупо! А если бы что-то произошло, этим расследованием занялась бы и Россия, потому что именно её обвинили бы во всём». Он представил, как применяет этот нож и прокрутил в своей голове все эти мысли несколько раз, пока помогал нарезать салат. Глупо было о подобном думать из-за маленьких житейских мелочей. Затем Рома пошёл в свою комнату, а мама в свою. Отца не было дома. В последнее время он часто пропадал на работе. Через полчаса парень услышал, как милым голосом его зовёт мать. Она уже включила их любимый фильм, поэтому, похлопав по дивану, пригласила Рому смотреть с ней, будто недавно на кухне ничего и не было. Молодого парня это раздражало. Мать часто была чем-то недовольна, пока не было отца, и пилила его, а неуравновешенный сын отвечал ей тем же.

«Надо выйти из себя, — думал про себя он. — Я снова слишком глубоко застрял, кончу как тётка».

Взрослый Рома был уже очень привлекателен. Его лицо посветлело, хотя в целом выглядел он поджарым. Он стал крупнее, нарастил мышцы, вытянулся.

«Кто ты такая?» — оценивал он девушку рядом с ним.

— Рома! Ты меня вообще слушаешь?! Ты хоть любишь меня? — она посмотрела на него грустными щенячьими глазами, наигранными, будто искала повода для ссоры.

Эта девушка была очень милой на вид, но выше своего молодого человека. Своего рода «сталкерша» — всюду следовала за сынком Летовых и знала о нём больше, чем он сам, а оттого добивалась его очень долго, а когда добилась, требовала большой отдачи.

— Нет, но ты была интересна мне.

— Ты… Я ненавижу тебя!

— Тогда почему ты вообще ходишь со мной?

— Хочу так! Потому что люблю тебя. А вот ты меня совсем не любишь! — но смотря на эти слова она очень противоречила самой себе. Она тут же завела Рому в кинотеатр, в его туалет, и сделала парню минет.

Уже тогда у него был некоторый «триггер». Этот «триггер» часто приводил к разным неожиданным последствиям. Это было что-то, что вдруг сильно вызывало у него эмоции, чего не происходило в норме у других людей какая-то маленькая деталь, незначительный случай, жест или слова, которые для обычного человека создавали впечатление лишь в большой совокупности их, но для Ромы тогда достаточно было одной только пуговицы от пальто, без ткани, без тепла и без ниток, чтобы вызвать этот «триггер». В какой-то мере он был неадекватен в реакции на окружающий его мир.

Чудовищная ведьма

Вален-Вилль.

Когда-то и здесь знали страшного маньяка, любившего принимать кровавую баню из влаги его погибших жертв. Он был здесь ещё в то время, когда Эйдос не врос в дерево и не стал божеством, охраняющим эти края. Он безжалостно кормился мирными горожанами, преступниками, полисменами и представителями правительства. Он был проклят и даже выгнан со своей родной далёкой земли: пусть его дальние корни и проросли на Дальнем Востоке, но рождён человек этот был на Западе, причём нормальным мальчиком. Позже этот капитан был сбит с пути волной безумия, окатившей тогда мир, и унесло его от семьи, от привычных чувств, так и оказался он здесь, нелюдимый и чужой. Поднялся шторм в день его прибытия в Вален-Вилль, а сопровождал его Цирк.

Прошло уже очень много лет с тех пор. Сейчас нашествие убийств снова повторяется. Люди говорят, что видят некую чёрную женскую фигуру, снующую по переулку Привратника, в котором недавно нашли мёртвое и нагое тело девушки. Как придание, собиралась она с воздухом и частицами пыли, собиралась из мыслей, случайно выброшенных людьми на улицу, в эту тень, изображающую деву-ведьму, приносящую неудачи и смерть. Говорят, что волосы её смоляные заплетает огромный чёрный ворон, одевает её кошмарный сон в нежное бельё ночи, что отнимает шанс на пробуждение даже у самого жизнестойкого человека. Моется она в квартире убитого его же кровью, а слезами умывается.

Об этом сказал Манджиро Тасе во время очередной их встречи. Похоже, местные жители приравняли её к злому Богу, беснующемуся в Вален-Вилле, которого раньше почитали как Бога-хранителя, лесного духа-помощника, очищающего воздух, обеспечивающего плодородие людских почв и энергетическую ценность пищи.

Эйдос отчего-то не любил Майю, они не могли найти общий язык, да и большую часть своего времени он проводил за уходом за своим лесом, который действительно очень любил и к которому очень привык за много лет. Сам Манджиро и не мешал Эйдосу и принимал его как должное приложение к Тасе, к которой у него было дело. Ими правил многогранный план, общей целью которого являлся патриарх страны холода, но и он же учитывал положение в городе, что сложно было обойти.

— Как думаете, у меня честные глаза? — поинтересовалась со всей своей несерьёзностью Тася у Наставника. Похоже, она к его присутствию уже привыкала, особенно когда пила медовуху у Таи.

— Да, красивые. У моей дочери был такой цвет, — сквозь поросшие усы отозвался он сухо и тутже заглотнул свои слова пивом.

— Хо-хоо! Вы слышали, что сказал этот джентльмен? Так вот почему Вы, товарищ детектив, так отчаянно следите за мной, да? Вы, может, ещё и влюбились в меня?

— Ты, похоже, уже несёшь чушь, — сказал ей, наклонившись, на ухо Робб.

— Роббик! Ты здесь! Я так рада тебя видеть! А что ты здесь забыл?

— Мы с Эредином часто сюда заходим к Тае, — за его спиной при этих словах промелькнула красная шевелюра, которая направилась непосредственно к самой девушке-баристе.

— Как это мило, — прослезилась Тася, но подумала о том, что когда-то именно она связывала их всех, а ныне вся компания продолжала жить и без него, более того — где-то в отдельности от самой чудной.

Она повернулась в ту сторону, где должен был найтись её бывший друг, но вместо Таи с ним увидела другую девушку.

— А Рю теперь с кем-то встречается?! — увеличилась Тася в области глаз.

— Да, давно, а ты не в курсе?

— А у тебя как дела на личном фронте?

— У меня? Да никак.

— Почему?

— Ну вот так.

У Робба при этом было очень уставшее бледное лицо с синяками под глазами, от него пахло табаком. Кучеряшка посмотрела на него, и ей от этого стало больно, поэтому она отвернулась. Не было смысла что-то говорить ему, пытаться сблизиться, сдружиться. Они не могут стать друзьями, это делает ему только хуже. В первый раз за долгое время Тася подумала о доме, с которого всё началось, откуда по счастливой случайности все они в этом же составе и пришли, и остались, если не считать промежуточных встречных и знакомых. Как бы то ни было, но непонятная размытая область Дыры была её малой родиной, где осталась её Богиня. В пути чудные руками зажигали палки, делали вкусные блюда из ничего, фильтровали воду, с лёгкостью ставили палатки и незримо расширяли их изнутри. Они были весёлой компанией, но они не создавали легко ускользающего чувства дома, которое и без того давалось кучеряшке с трудом. Робб и Эредин были главной частью воспоминаний о родном море с чайками и задумчивыми волнами. Тоска по солёному запаху воздуха и всего вокруг объяла Тасю. «Что случилось, мой кохай?» — спросил Эйдос. С ним иноземные «кохай» и «семпай» становились чем-то особенным, особые имена, которые выделяли их друг для друга среди похожих. «Всё хорошо», — бровки-домики, уходящие концами вниз, ответили ему. «Больше я, Эредин и Робб не связаны, также как я и бывший дом. Почему я такая?».

«Почему я такой?» — задумывался когда-то и Рома. Когда его семья пропала, он перестал в неё верить. Его окутал злейший враг человека — уныние, и вместе с родными пропал и он сам. Пускай его и искала полиция, никто не верил, что Летовы остались здесь. Все действительно считали, что они пропали.

Тасю вывела из пьяного странствия по мыслям Тая:

— Не дай Бог ты что-нибудь натворишь. Тебя искал Манджиро. Сейчас. Он здесь. Мне остаться с тобой, или ты сможешь одна?

— Подержи меня, а то я упаду. И вообще, я не хочу сейчас разговаривать.

— Тася, приди в себя! — пронзительно посмотрел на неё Майя, обняв руками розовые щёки. — Ты мне сейчас нужна! Я приехал сквозь всю страну к тебе только потому, что одна ты можешь помочь мне, ладно? Возьми себя в руки и не пей больше! А то ведёшь себя как маленькая!

«Это я-то как маленькая? Вот карлик». Тем не менее Манджиро продолжал:

— Нам нужно найти эту ведьму как можно скорее. На самом деле за этой страшилкой может прятаться кто угодно: от шаловливого ребёнка-чудного до старого мужика-извращенца. Ну что, есть предположения?

— Почему именно я? У меня на это нет предположений.

— Потому что одна ты имеешь такую силу творчества в мысли. Ну же! Это может быть кто-то, кто постоянно находился рядом с тобой, кто-то, кто, возможно, хочет выставить тебя ведьмой, потому что ты всегда ходишь с главным врагом людей — Эйдосом, которого они уже много лет олицетвлряли как злого Бога, приносящего всякому беду из леса. Тебе стоит только назвать имя, а дальше я и мои люди всё сделают сами.

— Не знаю, — сказала чётко Тася, но призадумалась. Действительно странных людей, если не считать саму себя, она знает достаточно: сама поглощённая лесом Морриаса была достаточно подозрительной. Кто дальше? Селестия довольно быстро отвыкла от присутствия Таси, а может, она никогда и не была ей настоящей подругой?.. Нет, глупо думать так предательнице. Кто же ещё? От Эредина странно отвернулась вся его семья. Робб подозрительно нормальный мальчик. Тая хорошая девочка. А вот детектив… Пожалуй, детектив вызывал больше подозрений, чем кто-либо, хотя бы тем, что он всегда находился поблизости и как бы оставался в стороне при любых обстоятельствах, даже когда Тасю чуть не съел лесной ветер, было ощущение, будто тот страшный мужчина следит за ней из-за деревьев. — Пожалуй, Наставник самый подозрительный из всех, — пришла она к выводу.

— Тот, что всегда контролирует тебя?

— У тебя какие-то сомнения? Уж не думаешь, принц, что он, тёмная лошадка под нашим носом, невинен, как тринадцатилетняя девочка, курящая за спиной у мамы?

— Наверное нет.

— Тогда на кого думал ты?

— Заменившая тебе мать, скажем, больше беспокоит меня, — Манджиро был серьёзен. Даже настолько, что сам уже казался опасным объектом, хоть и оставался мальчиком. Его тёмные брови тяжело падали на большие сапфировые глаза.

— Она хоть и Богиня, но ты знаешь, что Боги бесполезны в нашем мире преступности, а девушку, насколько мы знаем, убили. У неё были жёлтые цветы — это послание, я уверена.

— Жёлтые цветы? Откуда ты знаешь? Ты была там?

— Ну конечно, когда шла на встречу с тобой, мой принц. Разве не ты оставил мне записку в бук… Это ты?!

— Нет, не я убил её, что за глупость?! Какая записка?! — в этот момент он действительно был похож на мальчишку.

— Не делай вид, что не знаешь! — повысила голос Тася, но сама не была уверена до конца в том, что говорит.

— Я не знал про записку вплоть до этого момента. Когда полиция нашла тело, её уже не было, поэтому и мне ничего не передали о ней.

Дальше Тася пропустила мимо ушей. Она вернулась вместе с Таей, странно молчавшей весь диалог, в кафе.

— Неужели у тебя нет совсем никаких мыслей на этот счёт? — изумилась кучеряшка молчаливости подруги.

— Я не доверяю этому парню. А ещё я согласна с тобой, что самый подозрительный из всех пока тот, кого ты назвала. Ну, ты понимаешь, о ком я, только тихо. Он постоянно смотрит в твои глаза и разглядывает лицо. Он ни с кем так не делает: обычно отворачивается или переводит взгляд на одежду, на руки, особенно если собеседник жестикулирует, но никогда не смотрит в глаза. Это странно для детектива, ты так не думаешь? Он больше похож на старого извращенца, как сказал Майя, хотя и тот не лучше. Принц — тогда что здесь забыл? На Дальнем Востоке, в такой глуши, полной чудными и детьми? Здесь люди пропадают чаще, чем он тут дышит, а он дышит часто: очевидно, воздух здесь не такой, как у него дома, в столице. А может, ещё и скрывает что-то и волнуется, когда приходится общаться с кем-то.

— Тая, да ты сама как детектив!

— На самом деле это поймёт каждый, если просто подумает, это ты если и думаешь, то об отношениях, о парнях, о том, как разбила сердце Роббу, хотя ты и не виновата в этом, потому что, блин, это нормально, когда люди не подходят друг другу и не оправдывают ожидания друг друга. У меня тоже был такой опыт, поэтому хватит ныть, я же не ною! Справилась как-то со всеми своими проблемами!

— Или просто убежала. Где ты сейчас, а где твои проблемы? Где вся твоя родня, где твой Олег?

— Знаешь, Тася, ты сейчас не в том положении, чтобы говорить мне об этом. Я со своими проблемами справилась, а со всеми вами я пошла, чтобы начать куда-то развиваться, начать свою собственную жизнь, поискать себя в каком-то деле в конце концов. Ох! Как ты иногда изматываешь!

— Понятно… Извини… — сказала Тася и ушла.

На улице она пыталась охладиться на берегу, но лишь чувствовала, как собственный жар окутывает её и отгоняет холодный воздух вместе со слабым ветерком.

Река была без фей, но в ней сияло отражение Богини. Тася прикоснулась к нему кончиками пальцев. «Что, если бы ты оказалась виновата в этом, мама? Это было бы бредом. Ты бы никогда не смогла такое сделать. Ты всегда была категорически против всего такого».

В воздухе шумели все, кто только мог: кузнечики, лягушки, мотыльки, — все, кому этой ночью не спалось.

Тася просидела там со своими мыслями всего полчаса, едва погрузившись, как услышала от домов крики. Девушка побежала с колотящимся сердцем на звук и увидела толпу, которая окружала что-то. Любопытство стало толкать её тело через людей, но тут кто-то схватил её сзади: то был Эйдос. Он закрыл ей глаза и одновременно стал оттаскивать Тасю от остальных. «Успокойся! Успокойся!» — вторил дух шелестом листвы на ухо. Со спины появилась и Тая, обнявшая кучеряшку необыкновенно крепко и прислонившаяся к её голове.

— Такой молодой, — говорил кто-то.

— Как зовут этого мальчика? Робб?..

Вслушиваясь растерянно в звуки вокруг себя, Тася поняла, от чего пытались спрятать её друзья. Она захотела крикнуть «нет, нет», что этого не может быть в реальности, но зарыдала взахлёб так, что не могла произнести вслух и слова: всё превращалось в стоны и бульканья, либо икания. Теперь её вина перед Роббом всегда будет с ней. В ней так всё рвалось, что она начала задыхаться, сжимаясь и краснея. Его больше не будет с ней, даже злого или всё время печального. Он был для неё важен как семья, как любимый брат, а теперь его нет, как и любой их связи, как и «привет-пока».

Наставник

«Вина — вот что будет с тобой всегда, пока меня нет! Ты был виноват в моей смерти! Не уследил за любимой дочкой! А ведь я была твоей единственной!.. После мамы…» — повторял снова и снова навязчивый образ дочери. Её обезображенный вид всюду преследовал его с тех пор, как всё произошло и как он оставил жену одну после возвращения ради Дианы.

Он был настолько грешен, что перепутал тогда дочку с бывшей женой, и эта случившаяся связь осталась в его подкорке навсегда и напоминала о самом плохом, что Наставник сделал, о причине, по которой он проживал бессмысленно и бесцельно эти долго тянущиеся годы. Мужчину мучали мигрени, бессонница, его внешность была изуродована навсегда как физически, сейчас, так и в его памяти — и он знал таким себя всегда. То была его малая кара за его поступки.

Детектив поначалу оставался пуст, но со временем он осознавал, что долго так существовать он не хочет — ему нужна цель. Он знал о исчезновении Летовых, и, пусть ему это было малоинтересно, взялся за это дело. Ему нужно было только отследить вспышки сознания, что он намеренно поселил когда-то в мальчике. То было важной задачей, если говорить о последнем. Первое задание на таком сроке лет, за которое можно было получить повышение: искусственно, посредством воображения и веры создать где-то жизнь. В семье Летовых по непонятной причине не рождался ребёнок. По словам начальника, Настя не могла зачать потому, что была серьёзно уверена в своём бесплодии, как и в здоровье своих органов. Её надо было только убедить в том, что она забеременеет, а самому знать только то, что родится преступник. Нужно было чётко представить себе человека, но, поскольку определённые ожидания были и у Насти с Севой, трудно было сформировать точно личность так, чтобы её развитие можно было предсказать. Это казалось невозможным тогда, однако, на свет появился очень хороший малыш, но при постоянном навещании он превратился в трудного подростка, который любил привлекать к себе внимание и был так силён сознанием, что начал менять структуру сна окружающих людей, те проявляли лёгкие формы психических отклонений, и это становилось очень заметно.

Когда он исчез, безумие не прекратилось, и её волны означали продолжение существования запущенного механизма. Оставалось ждать, когда появится следующий такой человек как продолжение Романа. Это был бы ещё один непредсказуемый эффект, но шанс исправить уже сложившийся и нелогичный мир, который продолжал развиваться дальше в туманном направлении. Это как удача на самоубийство для Наставника.

Он не полагал, что ему придётся ждать дольше, чем он прожил до этого, но он встретил девушку, взявшуюся вдруг из ниоткуда. Рыжеватая и кудрявая смуглая Тася, подчиняющаяся настроениям. Открывала людям травы анальгезирующего действия, пока жила в лесу, в том и было её проявление Летовской ветви. Тот момент, как пропала Тася, означал достижение цели Наставника. Тогда надо было действовать, чтобы всё закончить: внезапные приступы тревожности, апатии, чувства потерянности, цирк, жертвы, — всего лишь паззлы в единой картине.

Обряд усмирения

Заброшенная церковь.

Обряд, который делал магов бесчувственными, безэмоциональными неясными хладными существами, иногда являлся всё же спасением для чудных.

Несси гладила руками лицо Таси, словно мать, пока та лежала на воде в одной сорочке.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как переваренная морковка или старый сладкий апельсин.

— Как что?

— Всю пользу, как витамины, выкачали из меня.

— А, ну тогда всё нормально, так и должно работать усмирение. Ты пока без явных эмоций. Тебя ещё ждут «побочки»: странные видения, чувство тревожности и так далее. Это просто переходное, так что всё нормально.

— Ясно. А почему сейчас?

— А надо было, чтобы ты надругалась над кем-то как маньяк? Или впала в депрессию?

— Хох… Если я и маньяк, то по булочкам и пончикам.

— Ты помнишь, что случилось с Роббом?

— С Роббом? Он куда-то пропал… Вроде бы с ним случилось что-то такое, да, мне очень жаль, но я ничего не помню. В смысле кроме этого. Иногда память дарит подарки, я прямо чувствую это.

Эйдос зашёл в залу, обложенную плиткой, сырую и пахнущую зажжёнными благовониями. Его фигура приблизилась к Тасе, и чёрные спутанные длинные волосы упали на лицо девушки. Его поцелуй пах для неё спелым нектарином, розой и шоколадом с нотой апельсина. Он предал ей спокойствия, почти схожего с гармонией. Эйдос будто стал для неё быстрой тёплой привязанностью, «триггером» к хорошему настроению. Так проходило усмирение.

Тася закрыла глаза, обрывки разных картин, мест и времён быстро промелькнули перед ней.

* * *

Сначала она сознанием проснулась в ванной. Пахло горячим эвкалиптом, вода с паром усыпляли тело, расслабляли его, волосы были мокрыми, а лицо горело красным. Голова при этом будто кружилась немного и, при быстром закрывании глаз, будто готова была бесконтрольно отяжелеть и упасть. Тася вылезла голая из ванны и квартиры, не накидывая на себя даже полотенце. Перед этим её встретила дверь с натёртой до блеска ручкой. Девушка остановилась перед ней. В ручке отражались она и ещё какое-то тело, длинное, чёрное, прямо за её плечом. Тася обернулась, побледнев, но за ней только висело на верёвке сушащееся тёмное покрывало. Мыслями она успокоила себя, но холодный пот и ускоренный пульс пока не оставляли её. На лестничной площадке, тускло освещённой одной-единственной умирающей лампочкой, что периодически мигала, дверь квартиры захлопнулась за нагой девушкой. Кучеряшка обернулась, но нигде не увидела самой лестницы, хотя, по её памяти, она должна была находиться где-то у лифта, но сейчас же там сотавалась только его чёрная шахта за раскрытыми дверями. Проход будто бы зазывал к себе, лампочка на кнопке горела, но самой кабины не было видно или даже слышно на других этажах. Тася выглянула в этот ржавый тоннель лифта, и одномоментно тот полетел с грохотом вниз прямо над головой девушки, будто тормозящей системы не было вовсе. Тася вовремя отпрыгнула, и кабина пронеслась у неё перед носом, закрылись двери. Лампочки с номерками заработали, и одна показала, что лифт сейчас находится на минус первом этаже, но через несколько секунд он уже медленно поднимался. Кудрявые волосы заметались к квартире, но дверь была так плотно захлопнута, что отворить её было нельзя. Побледневшая влажная кожа почувствовала на себе холодок от страха, приближающегося к девятому этажу. Окно было ничем не занавешено, без ручки, да ещё заклеено каким-то картоном, так что образованный стенами холл казался глухим, замкнутым и непросачиваемым. Тасе захотелось прижаться к родной двери, но та оказалась отталкивающе ледяной. Новые цыфры горели, пока нижние гасли — лифт поднимался всё выше, будто это значило что-то существенно зловещее. Вот прозвенело, открылись дверцы кабины, и зазвучала будничная постоянная чуть прыгающая музыка изнутри. Тем не менее никого не было там, и лампа лифта опускала свой холодный свет на покрытый грязью пустой пол. Некое патологическое любопытство пробудилось в Тасе, но мыслью она приказала себе не идти туда и только больше обняла себя за грудь, согревая тело без одежды. Казалось, будто даже кудри на голове замёрзли и зашевелились, точно кожа под ними была открыта холодному призрачному воздуху. Девушка выдохнула, и изо рта у неё вывалился пар.

Внезапно стены будто стали сошкваривать с себя краску, меняться в высоте, размерах и направлении, и Тася стояла уже в спальной комнате Таи. Послышался щелчок двери, и внутрь вошла она сама, вместе с Эредином. Разумеется, это был стресс. Кучеряшка сжалась, как будто в кулачок, до боли в застывших в этом положении рёбрах. Парень замер, глядя на бывшую подругу, с которой давно не обмолвился ни словом. Каштанка прикрыла ему глаза и, неловко улыбаясь, сказала: «Опять ты за своё. Иди переоденься в ванную». Тася, как не сразу понявшая что делать, через секунду раскраснелась и побежала в назначенное место. На стенках были капли воды, ванна была наполнена и явно оставлена, одежда сложенная ждала на стиральной машинке рядом.

В окне на балконе следующим утром Тасю охватила снова гармония. Она была приятным, почти недвижимым свежим оранжевым рассветным воздухом с первыми лучами солнца, линией опускающимися от крыш к подножию домов. Город был настолько прекрасен, что даже все эти незнакомые сонные лица в нём, некоторые даже радостные отчего-то, как у девушки с лохматым гнездом на голове, вызывали любовь и восхищение, желание защитить это место от невзгод. Вдруг повеяло холодом. Где-то здесь пропал ещё один человек, и в этом не была виновата Тася.

Эредина и Таю, кажется, что-то объединяло, а может, кучеряшке просто показалось, и они оба собирались оплакать исчезновение Робба.

«В чём моя цель? К чему я стремлюсь? Может, я стремлюсь стать кем-то? Я хочу найти своё место… Нет, я уже знаю своё место. Я хочу, чтобы меня заметили, чтобы я осталась в ком-то, как останусь в Эйдосе и Тае», — думала она.

— Пойдёмте! Нас ждёт будущий король! Манджиро наверняка соскучился по мне! — провозгласила кучеряшка.

Но Эредин и Тая оба спали крепко в общей постели. Свет падал на углу смятой простыни, сквозняк из открытой двери балкона сморщил носы друзей. Лицо Таи выглядело недовольным, но по-домашнему милым. Она вытащила из-под красной головы лежащей рядом подушку и бросила её в Тасю.

— Ой! Довольно сильно! Я бы из такого положения не добросила!

Тая застыла дальше в немом и сладком сне, не отвечая.

— Ну же! — заскулила девушка у кровати. Тася обошла угол постели, схватила Рю за волосы и потянула его к полу. Резкая и очень внезапная обида обуревала её. — Ха-хах! Ты особенно должен пойти со мной!

«Мы ведь были друзьями, а ты меня покинул, когда был нужен, когда моя голова особенно нуждалась в друге. Когда она нуждалась в тебе!» — хотела довершить девушка, но, почти вприпрыжку, пошла одеваться к своему настроению, пока подруга вслед пыталась выразить что-то вроде претензии, недоумения или ругани. В помещении в этот момент пред ней предстал запах выгоревшего табака. Такое было чувство, будто именно он был родным для Таси, словно он был как-то связан с её несуществующим прошлым. Или существующим? Это ещё больше подталкивало встретиться с Манджиро, тем, кого она искала в один момент почти интуитивно, как если бы не было и приглашения, а нашла труп с запиской. Сейчас же богатый мальчик-принц был ключом к двери интереса, за которой мог находиться секрет самой Таси, а всё, что меняет жизнь — всё интересно.

Эма

Район Самоубийц, улица Привратника, крыша на переулке Самоубийц.

В этот раз в чёрной кожаной рубашке, чуть даже приталенной по фигуре Эмы, девушка в однотонной короткой юбке стояла, замерши и размышляя почти у столба на улице за ним так, что попадала ровно в слепую зону, в тень.

«Тебе это аукнется, — сказал какой-то дед, что должен был просто пройти мимо, не трогая её. — Зачем ты живёшь такой жизнью? Твои друзья же бандиты! Вы курите, обворовываете ребят на улице, запугиваете их, избиваете так, что их родные матери дома не узнают»… А она только отвечала: «Дедуль, отстань, а. А то и тебе придётся потом примочку прикладывать». И он ушёл, себе же под нос оставляя последние слова: «Какая же сейчас молодёжь… Какая же сейчас молодёжь…» — но речь была больше не о жалости к себе, не о страхе, не о разочаровании, а о реальном беспокойстве за детей.

«Точно», — подумала тем временем про себя Эма, что-то вспомнив, и свернула на свой переулок Самоубийц. Перед этим девушка ещё раз взглянула на часы: в это время по улицам не шныряют просто так старики и дети — это было своего рода послание для Эмы, чтобы та поскорее приняла окончательное решение. Ответ был в уме на самом виду, однако лицо девушки всё также выражало несогласие с действительностью и с очевидным выбором. Она подошла к ближайшему гаражу, быстро и ловко вскочила на него, а дальше, цепляясь за выступы, кронштейны, молдинги, карниз и прочее — на крышу здания, где уже осуждал её свистящий ветер. Там ждал девушку непропорционально тощий, кривой и похожий на шпалу парень — охотник на лис. В этом городе он обычно был известен как тот, чьи пойманные зверушки любили причинять вред по приказу или умирали именно там, где их запах был особенно прелесен и полезен, пока не пробудился слух про всеми забытого вроде бы лесного духа и его подружки-ведьмы, больше похожей на оборотня.

— А на меня ты тоже будешь как на дерево лезть, Шелли?

— Я Эма, а ты мразь. Это все знают. Ты знаешь, что мне от тебя нужно, и вот я пришла.

— Да ты много хочешь, как любая шлюха. То, что нужно мне, ты принесла?

Эма достала из-под лифчика со спины какие-то документы, попутно обдумав то, что сегодня почему-то её собеседник особенно спокоен и вежлив, чем обычно. Парень взял их в руки, повертел, будто бы недоверчиво, раскрыл паспорт на трёх страничках, усмехнулся, глянув бегло на саму девушку и сказал:

— Всё нормально. А ты умница: с первого раза — и то, что надо. Ты правда хочешь взамен только дозу? А ты коньки не отбросишь, малая? Ты не похожа на опытную в крепких.

— А ты заботишься, папаша-мразь?

— Ещё так скажешь, и беспокоиться за тебя будет некому, шлюха!

— Давай-давай быстрее лучше!

Но вместо того, чтобы произвести обмен, парень толкнул Эму с крыши.

Хотелось бы сказать, что, будучи ловкой, она уцепилась за что-то, но именно в ту ночь девушка погибла.

Манджиро и договорённость

«Гейша для рыбака», Вален-Вилль.

С предметами так порой случается, что теряешь их, но с людьми всё иначе — не ты теряешь их, а они, как время, незаметно уходят от тебя сами, причём по-английски, поэтому ты и веришь в то, что ты виноват в их исчезновении сам, но это не всегда так.

Принц решил оставить Тасю, но она оказалась в этот раз слишком воодушевлённой и упёртой. Ей хватало сейчас той осознанности, которой не доставало ей всегда, но именно осознанность теперь могла испортить планы: когда человек полностью находится в настоящем моменте, внимателен, логичен, он не может подчиниться существующей атмосфере или самостоятельно создать её — на это способны только чудные. Кучеряшка увидела ещё издалека Манджиро — должно быть, это судьба, найти его так без заведомой договорённости, но девушка не могла понять этого в нынешнем состоянии, хотя и чувствовала удачу.

— Стой! — тутже опровергнул мысли Таси Майя. — Мы с Шуниро возвращаемся на Запад. Нам больше нет дела до вас, поэтому я оставляю тебя в покое, Тася.

Она понимала, что дело в том, что сумасшествие оставляло её.

— Но у вас ещё не все дела закончены здесь. Люди продолжают пропадать и гибнуть. И у нас была сделка! — её голос задрожал, будто в отчаянии.

— Сделка была расторгнута, когда Вы не сдержали себя и воплотились в лисицу при всех, при одном только слухе, что якобы белый кролик мёртв, — ответил за ученика Шуниро Хайсэй. Однако девушка не помнила за собой ничего подобного.

— Стой, — показал Джиро уже учителю. — Видишь, она ещё чувствует мир. Скажи мне: как ты видишь окружающее тебя? — обратился принц к ней.

Тася остановилась в мыслях в голове, её взгляд успокоился. Девушка выпрямилась и в первую очередь огляделась слева направо: медленнее, чем обычно, стены домов вокруг неё облазили и снова красились, и на них одновременно появлялись новые архитектурные детали, новый блеск от солнца, но, тем не менее, город продолжал выглядеть сказочно: невообразимые готического стиля чудеса света красовались, выстроившись друг за другом и друг на друге, неприличных цветов были они, а их крыши отражали небо, которое иглами рассекали. Когда же взгляд вновь остановился на будущем короле, Тася увидела его именно сейчас таким больше, чем когда-либо, таким, каким великим и представляла этого мальчика — вернее не мальчика, а уже мужчину. Тася поняла его секрет: он не был никаким Хайсэем, вероятно, он присвоил себе это имя, а всем остальным, будучи сам чудным, внушил, будто он тринадцатилетний принц с гипофункцией своего третьего глаза, чем на самом деле и страдал его слабоумный предшественник.

— Ну вот, — проговорил эти два коротких слова Майя с таким удовольствием на лице, какое могло только быть, если бы король с уважением в глазах посмотрел на друга, — теперь ты знаешь.

— Вы уверены, что это стоило делать, мой принц? — словно невзначай кашлянул Шуниро.

— Да! Она станет нам неплохой союзницей. Я думаю так.

— Но… Я ведь не смогу выполнить уговор так же, как и прежде, — замялась Тася.

— Да. Но это не нужно. Пойдём. Я посвящу тебя в свои королевские местные заботы. …Мне нужно закрыть этот город стерильным от убийств — это действительно важно, поскольку проблема чудных на Востоке может заразить и Запад, и без того далёкий для разумов здешних людей. Ты ведь ничего не смыслишь в политике, Тася, верно? — рассказывал Майя, когда они сидели в закрытой обедной комнате в одном из заведений, в «Гейше для рыбака». — Этот город — эпицентр, причём у власти там, откуда я пришёл, хотят закрыть глаза на ваши проблемы, и по понятным причинам хочу сказать. Но мне нужно, чтобы чудные здесь поверили в то, что я их спаситель…

— Понятно, — сказала Тася: то ли своим спутанным тёмным кудрям, то ли носу, то ли новому другу, хотя понимание чего-то серьёзного обычно не входило в её привычки. — Звучит слишком просто и логично, господин Король, — неумеючи подытожила она. — А где подводные камни? А как же сподручные? Где Камарилья?

Манджиро рассмеялся, отпив сакэ, что медленно и редко подливал ему Шуниро.

— Ты — моя рука здесь. Ты должна посадить сеть, что опутает этих людей нужной мыслью. Ты же любишь деревья?

Тася, недолго думая, согласилась.

— А что ты, Король?

— А я… А я ещё соберу информацию о том, кто здесь вершит дела, пока я мечтал легко «взять» Восток.

* * *

Скользнувши между столами, чёрно-серая склизкая, с ободранной кое-где короткой шерстью, крыса пробежала смело по кухне, будто в этом месте была главной она всегда. Высокий нескладный парень, в тумане, чуть не наступил на неё, но спешно извинился, попытавшись ударить хвостатую сковородкой.

— Мудак.

— Чё надо? — поднял он голос.

— Тут крыса опять завелась, — доложила качающимся, как и её складчатое тело, голосом сожительница. Лицо у неё заплывало пьяными синяками.

— Да я так-то и без тебя понял. Вон, только что по кухне гоняла, будто не я тут хозяин, — и он харкнул в то место, где только что была красавица с её лысым хвостом.

— Ты не понял, дурья твоя бошка! Приезжий что-то тут разнюхивает. Тебе всё равно?

Парень выругался на маленькую правящую руку тринадцатилетнего мальчика, что прибыл в Вален-Вилль буквально на неделях. Тощая фигура глубже упала в своё древнее подобие тёплой кофты или шали, но костям его менее холодно от этого не становилось. Как будто со смерти той блондинистой девочки низкие температуры почвы, в которой она теперь лежит, не оставляли парня.

— Эх, ты, провидица? Или тоже ведьма?

Тем временем крыса, забежавшая к мудаку, уже лежала мёртвая под столом, и её доедала лиса охотника.

— Да весь город из-за этого мракобеса на ушах стоит. Он словно демон! И в свой рыжий цвет все стены тут покрасит!

Эйдос

«Вобла».

Эйдос стал похож на гнома-мужичка из кузницы, в фартуке, в перчатках; волосы его чёрные густые волнистые были завязаны сзади в хвост. Он целый день чинил балкон второго этажа непростенького кирпичного старинного здания с толстыми стенами. Он был деревянно-металлический, с красивой сваркой, отражающей честность работы сварщика, который занимался этим домом. Доски, правда, уже прогнили, и их стоило заменить, чтобы потом какая-нибудь маленькая двадцатилетняя девочка своей ножкой не провалилась.

Много лет назад у Эйдоса уже была девушка. Рисовала с ним мангу, придумывала кучу историй. В общем, тоже была другой для того времени.

Ближе к приходу Таси он сидел на одном-единственном найденном им стуле в помещении нижнего этажа и отдыхал. К нему на полчаса зашли какие-то новые знакомые, соседи с верхних этажей и здания напротив, к ним затем присоединились Тая и Лёша, но к моменту, когда вернулась лиса, все быстро разошлись.

* * *

Тася пошла будто довольная домой, как с письмом, в котором лежало золотое послание с заданием. Дом теперь — не квартира Таи, а лавка сувениров и растений, причудливо объединённая с пивной. Выглядело это как комната отдыха с верандой, с цветами, различными кустарниковыми, травами, которая пахла ими и лишь благовониями — но не хмелем и пьяными потными весёлыми мужиками из соседнего помещения. Работали здесь Эйдос и маленькая ведьмочка с этого дня. «Семпай!» — отозвалась кучеряшка. Девушка выглядела с черноволосым, с запахом коры, хвои и земли, мужиком как милая пара. Тася, находясь в бурлении спокойствия, воодушевления и тревоги, прижималась и обнимала Эйдоса как после войны. Какое-то чувство дома окутало её. Солнце ещё было высоко, и ведьма с мужем занялись работой. Пыльные помещения, разбросанные горшки с растениями, лесная грязь на полу, пустая заляпанная стойка, спрятанные по разным углам старые стулья, — всё это требовало внимания. Скоро здесь Тася будет щеголять в одной большой футболке до бёдер с надписью на груди: «Вобла». Она будет разбираться в разных сортах пива, в разных его подачах, как подобрать под клиента, будет пахнуть рыбой, её щёки всегда будут красные, а волосы мокрые.

Вечером в окно забил яркий закат, и тут же послышался стук кулака по стеклу.

Девушка с вниманием на носочках подбежала: это был учитель Манджиро. Он передал Тасе тряпичную безобразную и смешную куклу: с телом-бочонком и непропорционально длинными кривыми плечами, свисающими по бокам от туловища.

Место девушки. Имидж проститутки

Район Самоубийц, место преступления.

Тася мило распрощалась с Эйдосом и побежала в назначенное место с куклой в руке. В точке, где до этого лежало нагое белое тело убитой недавно девушки, пристально разглядывал залитые засохшей кровью трещины в асфальте Манджиро, пока его чёрный плащ по-сказочному красиво остывал от дневного солнца, точно испаряя из себя его жар, что притягивало завороженный взгляд Таси.

— Ты помнишь детали её одежды? Она была в чёрной короткой юбке и рубашке…

— Нет, ты ошибаешься: она была голая. У неё была бледная с синевой кожа, гладкая грудь, жёлтый букет с запиской… Она, кстати, была о том, где мне найти тебя!

— Нет, это ты ошибаешься. Она была в одежде. Это видела целая толпа утром. Она была одета как проститутка.

— Там не было людей, — уже раздражённо отвечала девушка, точно её эмоциональность в миг резко возросла и одно слово могло вызвать реакцию. — Больше меня и её. А после — я встретилась с тобой, принц.

Майя поднялся и посмотрел в лицо Тасе.

— Похоже, ты помнишь это по-другому. Так бывает: ты потеряла память о настоящем прошлом, — он обнял её за плечо, как бы утешающе, — оторвалась от Богини, поимела неудачный опыт от первой любви, тебя преследовал маньяк…

— Какой маньяк? — прервала его девушка.

— Тот детектив в отставке, что тебя преследовал, — бархатился голос Джиро. — Ты ещё не знала? Он целенаправленно выцепил тебя, из-за своих психологических проблем. Он тоже чудной… — его взгляд медленно ходил по переулку, выцепливая незаметные глазу учителя или Таси детали.

«Странно, я даже не помню такой большой лужи. Она точно была голой, кажется даже, кровь была именно от глаз», — подумала про себя она.

Манджиро внезапно поднял какой-то маленький коричневый свёрток — в нём лежали раскрошенные белые таблетки.

— Я выяснил про одного наркоторговца. Его также называют охотником на лисиц. Может, и нашествия этих животных связаны с ним. Если так, то будет хорошо: оба дела будут закрыты, а народ получит висельника.

Тася ничего не ответила Майе. Ей не понравилась его скоропостижность выводов, но и кучеряшка слишком боялась выставить себя перед ним в плохом свете даже лишним движением ввиду нескромного, большого и искреннего уважения к нему, возникающему в груди, а потому промолчала.

В переулке послышался смех какой-то молодой компании. Манджиро и Тася напряжённо переглянулись и притихли, а Шуниро приблизился к ученику. «Да ты слабак: комплексы — говно, вкусы у тебя бабкины или дедкины…» — отразился эхом голос студента. Когда они приблизились к ранее находившимся здесь, парень вдруг оглянулся на Тасю и, окидывая взором с головы до ног, вдруг остановился на её голых бёдрах с мини-шортиками на попе.

— О! Ещё одна шалава! — ознаменовал результат своей находки он, но тут же выплюнул вместе со словами свои зубы: так постарался Майя.

Он ни слова не говорил, но зато вся остальная компания молодых людей и девушек поняла его посыл: эта рыжая кучеряшка была под его защитой, а сам он чудовищно силён духом, чтобы можно было вот так запросто к нему подойти или что-то у него забрать.

Спустя какое-то время, когда переулок снова опустел, Джиро сказал:

— А это мысль. Может, мы переоденем тебя в проститутку? Наркоманы любят таких. Если выяснится, что есть все основания для задержания того охотника на лисиц, попробуем поймать его на удочку с рыбкой.

— Ты ежели шутишь, принц, так делай это хотя бы с улыбкой… — наморщила лоб и брови Тася. Но Майя был серьёзен. Шуниро поддержал его идею.

Дома

«Вобла».

Необычайно быстро все страшные и неприятные мысли отошли назад, как и вид огромного засохшего пятна крови на дороге, как и план Манджиро. Сейчас перед закрытыми глазами стоял вид чудесных голубых глаз Эйдоса, его всегда тёплый, такой родной, такой приятный и манящий запах. Там же ждали и постель, и небольшой ужин на плите в кухонке. Дух, вернее, настоящий, живой человек, с неуклюжими движениями, вдумчивым, будто держащим вечно в губах флейту, лицом и всегда смешными шутками ждал свою жену.

Вернувшись поздней ночью, Тася устало постучала по стеклу, слева от деревянной двери, счастливая от предвкушения горячих объятий с тёмной футболкой мужа. Эйдос открыл ей, но сам не отошёл от порога:

— Ты хоть в курсе который час?

— Ох!.. Прости… Я не специально, ты же знаешь, — попыталась внезапно она оправдаться, не ожидая таких слов.

— Нет, я, конечно, всё понимаю, но ты всегда где-то гуляешь. Это не по-взрослому, что ты неожиданно где-то выпадаешь из жизни, покидаешь дорогих тебе людей: тебе за двадцать лет, а ты убежала из дома, убежала от бывшего парня, убежала от правды о том, что он умер, от тех жертв, что были и до этого, и сейчас даже не можешь появиться дома.

«Непривычно это слышать от парня», — подумала Тася.

— Но я же появилась… Ты… Необычно злишься. Что-то случилось? — она смогла в миг переключиться, когда не нашла себе оправдания, как и смысла извиняться. Если вовремя отвлечься о мыслей, создаваемых ситуацией, выдаётся шанс взглянуть на человека и оценить, почему он говорит или делает так или иначе. Так думала девушка.

— Ох… — он схватился за голову, почесав затылок. — Ты насквозь меня видишь. Иди, переоденься сначала, — помягчал Эйдос и закрыл плотно дверь за её спиной, отсекая снежный холод ночи.

Пока кучеряшки не было, появлялся Детектив, по словам Духа. И он был на вид очень озадаченным, хмурым и нервным, и передал, чтобы Эйдос не впускал Тасю в свой дом, поскольку та является ведьмой.

Она ополоснулась под горячим душем, переоделась в ночнушку из рубахи Эйдоса и села к нему за стол. Мужчина грузно упал на стул, грозно опёршись локтями о дерево, и молчал. Тася почувствовала себя хрупкой девочкой, которая не знала, с чего ей начать. Перед ней был её муж, но история такова, что они оба друг друга не знали и не понимали.

Они промолчали ещё несколько минут, при этом девушка ощущала напряжённое дыхание и пристальное внимание глаз Эйдоса.

Прошлая женщина была очень контрастной по сравнению с Тасей: выразительной, уверенной в себе платиновой блондинкой, не скрывала своё любопытство и способности, а ещё очень любила себя и свою работу — гораздо больше, чем своего молодого человека. Но в этом смысле она была естественной в том эгоистичном мире, когда люди мало заботились друг о друге, сидели много в телефонах и общались с карточками, деньгами и экранами. Сейчас это не сильно изменилось, однако, открытые души точно возвращались назад, хотя и вместе с чудными. Тася тоже была чудной, и если она делала кому-то зло, то лишь по детской невинности, по непониманию или незнанию. По велению сердца.

Это то, что было Эйдосу как существу живому и чувствующему нужно. Как ничто другое.

Кучерявую же надо было исцелять от неуверенности в себе, от амнезии, что наложило на неё настоящее время по сравнению с прошлым. Дух леса знал, как и Манджиро, откуда взялась Тася, зачем она существовала: её детство было детством обыкновенного ребёнка, правда росла она без эгоиста-отца, сидевшего в тюрьме. Растила её мама, вытягивала как могла, нервничала и курила — оттого запах табака и был приятен сейчас девушке, хотя она и не любит наркоманов. Ей был передан призрак из горячего пера от людей, немогущих завести детей, и она обрела именно тот облик, который навязчивым образом пропитывал воздух. Поэтому Наставник видел в ней те самые глаза.

Брошенная отцом, но спасённая матерью от всех грызущих родственников, что пытались в своих целях похитить это дитя, Тася стала собирательным цветом их мечт, но отличалась от всего, что бы окружающие хотели видеть в ней. Родилась белая ворона.

Такой же отстранённый по своим причинам от людей Эйдос в некоторые времена сам был душой любой компании, но никто из тех людей, по его мнению, не относился никогда к нему так, как сейчас к нему относилась Тася, его кохай.

И вот вдвоём они, абсолютно разные, но связанные неким сводом, мозолистым телом, молчали в стол, соединяющий их руки. После девушка всё-таки подала голос, высказалась о том, что Манджиро её единственная надежда на то, чтобы узнать кто она есть, сказала, что он достойный человек, заслуживающий её помощи, надавила на жалость, и тогда муж сделал лицо, отображающее явное неудовольствие и даже презрение из-за сказанного Тасей:

— Самое низкое, что может делать человек, это манипулировать другими. А ты сейчас пытаешься манипулировать мной. Если ты ещё раз так попытаешься сделать… — и он недоговорил. Он уже впитал частичку этой девушки и не мог просто уйти от неё, оставив одну, или разочароваться в ней, даже если она сделает что-то непристойное. Более того, он считал, что тот, кто на такое был бы способен, оказался бы недостойным её общества хотя бы с обычной и вполне объяснимой точки зрения: если человек легко обижается на твои выходки, наверное, он не признаёт их как твой характер и в любом случае уйдёт сам, когда заметит, как ошибался.

Он встал, подошёл к кучеряшке, поднял её из-за стола и обнял. Тася вся раскраснелась и почувствовала как бы невзначай вдруг себя виноватой. Она прижалась к нему в ответ, вдохнула запах, и сердце, как и нервы её, успокоились.

Пыль торговца Смертью

Подпольный клуб «Alsea».

Был один человек, который любил подчинение животных больше других. Он же делал и людей, и даже одну Богиню, животными — своими рабами. Смерть отдавалась ему, в основном, в порошковом виде, а затем продавалась как маленькие завертончики, подарочки, письма или просто в пакетиках. Она была так свежа — и в то же время всем одинаково уже знакома, — что вызывала страсть и даже привыкание. Обычно всё происходило в подпольных клубах Вален-Вилля, города чудес, магов и знаний. Человек, обитающий здесь, известен также как охотник на лисиц.

Манджиро, Шуниро, Селестия и Тася были на месте, когда наступила ещё одна ночь. Принц зачем-то подобрал в команду и бывшую подругу кудрявой. Девушка чинно поклонилась маленькой Лесе, здороваясь с ней, в надежде, что прошлые обиды забыты, но та полностью проигнорировала её, а может всего-навсего не услышала Тасю сейчас. В клубе, как ни странно, играла музыка, и стояла своя энергичная и в то же время расслабленная атмосфера — как и бесплатное виски на столе, куда и пошла в первую очередь смуглянка. Кучеряшка впервые была именно в таком заведении, поэтому ей необходимо было срочно за что-нибудь ухватиться руками, заняться чем-то, что похоже на обыкновенные привычные действия, как для маскировки, успокаивающей и скрывающей тремор. Леся же со школы была заводной и сейчас легко слилась с танцующей толпой, пока Манджиро с учителем аккуратно поддерживали пост рыжей ведьмы, пусть и немного с другой стороны. Они заказали столик на втором этаже и поднялись туда. Сверху Шуниро и Майя легко наблюдали за толпой.

Так они провели по меньшей мере час под прикрытием, ожидая главную преступную звезду вечера, точно порноактрису, но Тасе хватило и этого времени, чтобы повеселеть от того, что ей щедро предлагал симпатичный бармен, и она поднялась по винтовой лестнице к Манджиро, виляя бёдрами, как дама лёгкого поведения, в компенсацию трудно управляемому телу. «Маня! — позвала она. — А давай ещё и Эйсика позовём сюда!». Но принц быстро напрягся, повернув голову в сторону кудрявой, и Шуниро резвым движением руки остановил кого-то за спиной смуглянки. Тася испугалась, обернулась: за ней стоял высокий симпатичный сухожильный парень — так представляла его рядом находящаяся Селестия — и ухмылялся во весь рот:

— Я её нанимаю, — сказал он, точно смеющимся голосом. — А дальше как посмотрим.

«Он клюнул на её внешний вид!» — пронеслась довольная многообещающая мысль в голове Майи. Они специально для этого момента одели Тасю в короткую чёрную юбку, чулки в сетку и яркий просвечивающийся через белую короткую блузку атласный розовый лиф. Прошлая жертва гада наряжалась примерно так. Манджиро съел глазами наркомана.

— Она не принадлежит тебе, друг, — «напомнил» блондин, но слово «друг» в отношении столь мерзкого для него человека далось ему с трудом. В этом была долевая нотка высокомерия Хайсэя, в чём, впрочем, сам он не видел недостатка.

— «Бог велел делиться», — повторил охотник известную ему фразу и обнял, подтянув к себе, Тасю за грудь. Она попыталась вырваться, но руки её были настолько слабыми, что даже ослабить хватку наркомана она не могла, а ножки её были слишком короткими и толстыми по сравнению с высотой аппонента, что мешало нормально пнуть его неуклюжей девушке.

Она наступила со всей силы охотнику на ногу, но он только цыкнул, ударив Тасю по голове. Тогда же Манджиро достал откуда-то нож и пырнул им парня, только потом стукнул наркомана, отправляя того в астральный мир.

— Он не умрёт, — заверил всех Майя. — А завтра люди получат наконец своего козла отпущения.

— Козла отпущения? — вслух спросила кучеряшка, заподозрив неладное, будто бы наркоман, живодёр и убийца мог быть на деле невиновен во всех произошедших событиях.

— Я сделаю его пока моим маленьким мальчиком, — перебила её Леся. Она всегда любила плохих парней. В этом она была даже больше похожа на Эму, чем Тася, которую здесь выбрали из-за её внешнего сходства с последней известной жертвой.

Манджиро удовлетворённо кивнул тоненькой и изящной Селестии, ставшей отступницей для башни магов из-за подруги, но хорошей мишенью для Майи и отловленного им преступника. Именно она завела охотника наверх в нужный момент. И это было довольно быстро. В итоге в клубе вся компания управилась меньше чем за два часачаса, и теперь Смерть отвернулась от своего хозяина и примкнула к новому королю — Манджиро.

* * *

На следующее утро над Вален-Виллем развевался пустой, без человека, костюм, состоящий из привычной одежды охотника на лисиц. Сам нароман превратился благодаря Селестии в ту пыль, которую обычно толкал другим сам вместе с колёсами или травой, а потому легко песком вычистился из собственных брюк и развеялся над главной площадью города, на которой собралась неизмеримо большая толпа. Люди сначала многочисленным шёпотом изучали происходящее, а затем, после речи явившегося в сверкающем синем богатом туалете Манджиро, стали радостно хлопать, кричать, смеяться и присвистывать. Тем временем Тася в большую клумбу, соединяющуюся со всей почвой, лежащей под камнями и асфальтом города, садила благословлённое бывшей подругой семя баобаба и уже чувствовала, как его будущие быстрорастущие переплетающиеся корни поражают землю от Востока до Запада, а вместе с образующейся ими сетью растёт и любовь народа к новому Хайсэю, заменившему старого мальчика, больного, возможно, однобоко мыслящего, попавшего к власти по пинку Судьбы, щедрой для мерзавцев.

И всё же Тася знала, что была ещё одна девушка. Та, которую она нашла изначально. В её жёлтом букете не просто так оказалась записка с местом встречи: она знала своего убийцу и пыталась последним духом чудной как-то оставить знак, а уже рыжая, интуитивно после приглашения принца знавшая где его искать, создала нужную надпись. На месте упавшей с крыши Эмы же странным образом нельзя было найти ничего, за что можно было бы уцепиться: даже её личных ключей от дома, не говоря уже о деньгах. Зато свёрток с наркотиком там был, и его нашёл именно Джиро. Но связать всё в одной своей голове ведьма не могла, поэтому она передала все свои наблюдения и мысли мужу, Эйдосу, и вместе они сумели осознать, что во всём был виноват не какой-то охотник на лисиц, а сам Майя, вовремя появлявшийся везде.

Выбор был между привычным следованием закону, чтобы выдать Манджиро, пусть это и казалось почти невозможным, и ещё более естественной утайкой происшествия. Для Таси это было очевидным. Она бы защитила человека, которого уважает, даже если это был убийца. «Лучше него на это место всё равно не будет никого», — подытожила саму себя последней мыслью она. Ведьма выбрала его королём. И хотя Эйдос не одобрял подобное, он поддался силе её очарования. В том и заключалось предупреждение Наставника, пусть на самом деле с него всё и началось.

Это детектив преследовал Тасю и всех окружающих её людей. Он лишил её друзей и подтолкнул оставить своего молодого человека, хотя Наставник и не знал, как именно кучеряшка это сделает. А она и не планировала такого: её направили в лес, чтобы убить, а вместо этого девушку само это место и спасло, его дух, местное Божество. А потому она выбрала его, а не жизнь в городе, в котором всегда была чужой, и горячие источники в глубине Исполинских дебрей пригрели её. Детектив же и сообщал информацию Майе и Шуниро, который предал своего настоящего принца, променяв на новую звезду.

Для Наставника это было его личной петлёй: давным-давно, ещё до роковой волны безумия, он бросил свою семью и уехал на запад, а спустя годы по пьяни нашёл на улице проститутку и изнасиловал её. В то время он пребывал в одном из городков Франции. Но той девушкой была его взрослая дочь, которая приехала к некому мужчине, а в итоге осталась без дома, и с ней было только её отравление, из-за которого вскоре девушка и погибла.

С тех пор детектив и перестал видеть глаза женщин. Последние, что он успел перед этим застать, принадлежали телу дочери, которое ему показали, и он узнал в нём проститутку, найденную им несколько дней тому назад.

— Я думаю, мы должны уехать отсюда, — сказала Тася. — И нам придётся продать «Воблу». В любом случае, мы оба долго скитались, нам пора бы и заиметь где-то свой дом, в котором не будет ни странных мужичков-алкашей, ни принцев, ни принцесс, уж я надеюсь…

Эйдос согласился, но предложил жене её прошлый дом, на что ведьма ответила:

— Нет. Там больше никого нет. Поэтому я не хочу туда возвращаться.

— Тогда куда ты хочешь, моя le petit?

— Я не знаю… Честно… Давай туда, где тепло, где море и цветы, но только не в старые дома, ладно?

— Хорошо, le petit. Тогда нам надо заняться «Воблой» и продать её новому владельцу поскорее.

Перемены

Лавандовый утёс.

Где обрывается резко земля, входя глубоко в море и его гладкие, тёплые даже под водой, камни, где стоит с одной стороны полуострова мельница, а с другой высокие старые башни, в которых снова живут люди, поселились по удаче Тася и Эйдос. В их владении лежали поля лаванды по одну руку — и пшена и подсолнухов по другую. Внутри двора замка был вырыт пруд для уточек. Чуть снаружи бывшая ведьма самолично выращивала белые розы, в память о Роббе и о маме, о тех, с кем худшие моменты когда-то она старательно стёрла из памяти, отдавшись безумию. Работники при замке благодаря мельнице готовили и приносили горячий пахнущий хлеб, некоторые занимались курами и хозяйством, кто-то — коровами, благодаря чему всегда в руке была кружка парного молока. И весь этот живой организм грели и освещали яркие прекрасные закаты, выпускающие последние лучи над горизонтом бескрайних солёных лазурных вод. Сам запах здесь извещал о море и о прекрасной жизни.

Шли до такого места Тася и Эйдос долго. Прежде они всё же останавливались в городе, там кучеряшка даже получила всё-таки своё образование, которого до этого долго избегала, и стала земским доктором. По крайней мере, так говорили местные на полуострове, потому что было престижно, чтобы врач владел такой землёй и таким, пусть и небольшим, замком. С поры Вален-Вилльской у Таси не было никакой магии, но зато в ней проснулся дар рисования. Она часто пропадала где-то, пока писала пейзажи. Она также любила и людей, а потому не пропускала, если где-то в поле трудился человек, подсекала работников и в мельнице, и в кухне, и с коровами, и у пруда, и в лесу… Получившиеся картины вывозил в города на выставку и продажу Эйдос, и, когда она его ждала, с бóльшим усердием ухаживала за виноградом, делала вино и переходила с красок на вышивку. Всё это сочетание алкоголя, свежего воздуха, хлеба, уток, воды и искусства так переполняло рыжую девушку, что вскоре она перестала всему удивляться и жила здесь с таким расслаблением, точно была хозяйкой Лавандового утёса всегда.

Семена подсолнечника продавались: в обычном виде или виде масла, и эта деталь почему-то всегда вдохновляла Тасю.

Она повзрослела, стала уравновешеннее и спокойнее. Она нашла своё место, но ей возможность к этому подарил её муж.

— Я как будто знаю тебя уже давно, и моё боязливое уважение к тебе и стеснение давно переросли в домашнее отношение. Я как голая перед тобой, но при этом не краснею, — говорила как-то она ему однажды, но после переросла и это, когда уже появился первый сын.

Тася заставляла своих детей читать, как не читала по своей лени сама никогда, но это имело свою пользу: в городе часто положительно отзывались о Летовых этого времени и о сыновьях бывшей ведьмы, к которым имели, к счастью, всё же больше доверия, чем к матери, пока она следовала ветренным мыслям и сомнительным личностям.

Манджиро же всё-таки стал королём. Сейчас страной леса и холода управлял именно он и занимался «оттаиванием» людей и наращиванием мозгов, открывая университеты. С его приходом всё изменилось и стало как будто лучше и тише, а люди — добрее.

Именно такого будущего хотела Тася, и точно её желание исполнилось.

Сейчас вишнёвое и виноградное вина и, в форме каблучка-гвоздика, грязно-розовая хрустальная ваза с белоснежными пышными розами на столике напротив морского шума радостных волн означали волос Робба и его красные слепые глаза. Таким образом, он всегда оставался с ней и иногда являлся даже во снах. С Селестией она так больше и не виделась, а вот братец Эредин занялся «Воблой», которую и купил.

Дорогая Тая уволилась из «Пряного» и ушла работать к Эри-рю. Похоже, теперь они были вместе. Они и правда хорошо сочетались: каштановый густой прямой волос девушки, её несвойственная простым женщинам логичность, рациональность, её чуткость и ум были подстать высокому красноволосому красавцу-чудному, с которым теперь велось общее дело. Тая легко вписывалась в любой мужской коллектив, и в пивной она чувствовала себя достаточно удобно, если не считать пьяных похотливых иногда рож, которые не могли даже встать из-за стола, но в этом Эредин помогал ей и оберегал её.

* * *

Вален-Вилль успокоился, хотя цирк больше не принимал к себе в гости. Оставшись в своей любимой утончённой готике, город процветал и принимал всё больше новых студентов. Посередине града уже стояло огромное дерево баобаба, подмявшее под себя всю площадь, а его корни и впрямь простирались до самого Запада.

* * *

Белой птицей однажды донеслось до Таси большое письмо: оно было от Таи. Маленькая крылатая почтальонша очень эмоционально щебетала, пока девушка не дала ей зерно и не села читать. В письме подруга описывала историю одной жертвы. Её звали Эмой. Она была своенравной леди со двора, за которой толпами бегали мальчишки не потому, что она была красива, а потому, что она была их предводителем. Саму Эму, бывало, сражали чувства романтического рода, но нравились ей больше мелкие воришки, искусные мошенники и наркодиллеры с их клиентами. Ей нравился, как бы ни странно, и давно упоминавшийся Олег, и тот ответил ей взаимностью. Однако полиция по какой-то причине не разделяла их чувств, поэтому, чтобы спасти любимого, Эма намерилась связаться с охотником на лисиц, который по совместительству торговал разнообразием пыльцы фей, чтобы затем сдать его с потрохами вместо Олега. Но тот вместо того, чтобы продать девушке товар, столкнул её с крыши, и все её планы разбились вместе с ней. Так быстро закончилась вся её история, не успев начаться.

* * *

Сущность Эмы была скрыта от всех: она с детства желала отрубать головы и идти по ним, росла и жила сама по себе. Это было ошибкой и её, и её семьи.

Каждый следует по кругу своих ошибок — кольцам Ада.

Наставник являлся умным, мудрым человеком, пусть и пропившим талант следователя, хотя и нашедшем в итоге цель, Тасю, наследницу духа Романа Летова, но его грехом были отношения с семьёй, которую он бросил и разрушил, поэтому призрак дочери преследовал повсюду, а в итоге стал мишенью для уничтожения жадным до власти нарцисса, Манджиро, тихого манипулятора с добрыми глазами и тёплыми руками, каких ещё поискать. Поэтому он решил её огородить: детектив заключил сделку с Хайсэем, через которую становился сурфактантом альвеол в баобабе, носившем кислород по всему Государству Россов, в обмен чего ведьма Тася становилась простой девушкой, становилась взрослее, рожала детей и любовалась видом моря. Так он исправил свою ошибку.

Эредин всегда подбирал тщательно своё окружение и легко избавлялся от людей, с которыми не очень хорошо развивались отношения, но приобретение дела в виде пивной вместе с Таей изменило его и её, девушку, грешную отказом от существования чуда.

Селестия любила молодого человека, но её неверение в возможность их отношений погубила всё, и так было всегда. Тот же порок и следовал за Тасей, которая не считала, что может иметь друзей, своё место и своё будущее, но в итоге именно Сеть обрисовала всё иначе. Леся продолжила идти за Манджиро и добилась его как своего личного принца.

Эйдос отличался от остальных, в этом греха никакого нет, и более того: он справлялся с этим, и ему нравилось одиночество, а дальше время всё же преподносило ему друзей и близких. Дух леса приютил белую ворону, а та поделилась, как кошка, с ним половинкой трупика. Любезно.

Уютный ряд красивейших домов-неудач

Жила-была прекрасная девушка. Прекрасная и талантливая. Но её поразила опухоль, которую победить она не могла. Родители при этом почему-то всё ещё надеялись, что дочь найдёт себе мужа-капитана, но сама девушка предпочитала других девушек. К моему стыду, мне это было тогда непонятно, но я думала, что она сознательно разочаровывает маму с папой потому, что не хочет делать второй половинке больно из-за своей болезни, однако она не заводила ни с кем отношения только потому, что ей совершенно не нравились парни — даже отталкивали её, а среди девушек не всегда был успех, и ей разбивали сердце.

Мне понравилось, как она говорила со мной, как она чувствительна, как интересна, тактична и любознательна. Она говорила по меньшей мере на трёх языках, в свои четырнадцать или пятнадцать жила отдельно от родителей и содержала себя тем, что работала переводчиком. И это при том, что в наше время человек может не работать даже в двадцать три ввиду того, что ещё не закончил процесс обучения, к каким людям отношусь и я.

У меня, к сожалению, есть свой недуг — неуверенность в себе. Да, это недуг, и он имеет тяжёлые последствия: мне тяжело искать работу, тяжело продвигать своё творчество, общаться с людьми, даже нормально одеваться. У меня нет на данный момент ни одного близкого друга. Я вроде бы начала общаться с одногруппницей в колледже, и то общение мне очень нравилось, но оказалось, что каждый в мире человек чем-то недоволен. Как если бы я составляла образ идеального парня, но образ идеального друга, я бы сказала, что это человек, который признаёт ошибки и слабости за нормальное явление, а не корил каждого за его недостатки, будто бы сам таковых не имеет. Что ж, я просто выговариваюсь в подглаву. Надеюсь, читатель, ты меня поймёшь, ведь каждый, наверное, встречал в жизни кого-то, кто был ему интересен, но в то же время будто с высока смотрел на других при том, что сам был неидеален абсолютно в тех же местах: как если бы очень толстая девушка-ханжа в леопардовых лосинах осуждала остальных за поведение и внешность. Также моя знакомая слаба, пока ничего не делает для саморазвития и успеха в чём-то и ещё параллельно мечтает о недостижимых бездельнику деньгах.

Для меня отношения с приятельницей пока что в моей единой длинной полосе неудач, как неправильно сваренные макароны, как ангина, как отсутствие общения с бывшими одноклассниками и так далее.

Таким образом, первая и вторая девушки для меня как две абсолютно разные стороны одной медали: одна постаралась сделать всё и начала добиваться успехов ещё на раннем этапе жизни, а лично для меня она была большой поддержкой в творчестве какое-то время, и до сих пор её мнение обо мне, пусть и уже устаревшее и, наверное, позабытое, очень дорого и важно (кстати, она тоже писала книгу о разных людях), а другая — лишённая тех отягчающих, которые имела переводчица в лице рака и непонимающих родителей, продолжала спать на лекциях и ничего не делая мечтать о лете и возвращении домой, да ещё ворчать, будто я заразила её своим бабушкиным синдромом.

Сторге

Там, за улицей, стоял красивейший ряд уютных двух- и трёхэтажных домов города, вдоль улиц которого двигался черноволосый красавец Эйдос с полотнами на продажу в руках. Он был один, но не одинок, ведь всюду следовала за ним его любимая маленькая ведьма-жена в виде картин или запахе надушенного её парфюмом платка. Он всегда знал, что там, дома, в тёплой комнате, увешанной собранными пазлами и растениями в горшках, ждёт всё такая же неугомонная в душе Тася с лицом несравнимого спокойствия и взрослости. Она рассказывает детям о свойствах листьев цветов, о душах деревьев, байки про короля Манджиро, о том, что всего можно добиться живым желанием.

* * *

По улицам с рассветом уже начали бродить молодые люди, зевая и иногда потягиваясь, как коты. Это были журналисты и писатели — лучшие умельцы в сфере речевых пыток над интересными личностями, могущими делиться информацией, и они знали завсегдатого Эйдоса, который появлялся тут с удивительным постоянством и периодичностью, чтобы не только показать свою жену в предметах, но и подобрать что-то для неё.

Тася очень любила мыла, особенно ароматные, разных цветов, в основном, пастельных, с выпуклыми рисунками или без, а кто как не всеведающий журналист знает, где найти то, что понравится женщине. Так он сам попал в их вечно развивающееся, но в то же время ностальгически уютное иногда общество. Только, когда Эйдос приглашал их в свой дом, те постоянно искали сенсацию, каверзные сплетни и прочий-прочий материал. В общем, занимались своим родным делом.

Сторге — это семейная любовь. Организм человека в большей степени автономен, и даже то сознание, которым люди обладают, мысли, не предшествует импульсу, идущему по двигательному нерву к мышце. Не существует истинной свободы, все мы подчиняемся заранее заложенным механизмам. Единственная капля свободы — разумный импульс. Осознанный человек, человек в гармонии способен почувствовать Сеть, слезть с неё и поступить непредсказуемо, непонятно для других, или же самому создать паутину. На нас всегда влияют внешние и внутренние факторы: настроение, наличие или отсутствие гастрита, стрессы, моральный уклад и воспитание, нормы общества, которые могут не сходиться с предыдущим, погода, климат, происшествия и так далее. Таким образом, любой выбор обусловлен именно совокупностью этих параметров, и это означает несамостоятельность людей во время принятия решений.

Однажды мой бывший друг неожиданно рано, по моему мнению, сказал мне уходить, что меня удивило. Но я действительно вела себя странно. Тогда, если честно, я начала думать о нём не как о друге, потому что вокруг меня был не самый благодейный и непорочный климат; с самим человеком я часто обсуждала, увы, интимные моменты, я помнила, как в начале нашего общения он признавал во мне одни из лучших, по его мнению, качеств, которые он бы в принципе хотел видеть в девушке, и в целом поднимал мне самооценку, точно как читатель давал мне, как автору, то признание, в котором я так нуждалась. Именно поэтому он был дорог мне, поэтому мне не нравилось то, что моё отношение вдруг изменилось. Это было со всех сторон неправильно: я уже встречалась с достаточно хорошим человеком, в которого я влюбилась в школе, сам мой друг только расстался со своей девушкой. Прошу, не суди меня, читатель. Это мой порочный круг, да, я не однолюб, я художник, и многие люди могут одновременно привлекать меня по разным причинам. Тот человек не нравился мне с точки зрения романтики, потому и были мои порочные сны максимально неэтичны, не к месту и нежелательны, и это вызывало смущение при общении с моим другом, и ему я в этом так и не успела признаться. Подобные сны я перестала видеть, хотя сам мальчик никуда не ушёл: теперь ночами я вижу, как мы миримся и как я рассказываю ему, что в итоге поступила в медицинский недалеко от его дома. Но правда в том, что в том году я праздновала свой День рождения с другом, а последний — уже без. Я не виделась с ним больше и вряд ли что-то сделала бы, если всё же случайно встретила бы его на улице, скажем, по пути на учёбу.

Сейчас у меня есть Хиро, Ханагаки Такемучи, Нацу, личный Тирион Ланнистер, — в одном лице, но нет друзей, только весёлая по непонятности уклада характера девушка из колледжа, что отправляет мне конспекты, если меня не было, и делит со мной буфет и игру в карты. Ещё, пожалуй, есть брат по интернету, с которым разучилась по-человечески общаться, но того самого друга, как иногда я думаю, мне не хватает.

Однажды он сказал уйти, в чём не было ничего нечеловеческого, и в моей голове было перекати-поле вместо быстрых и естественных вариантов выбора действия. Я боялась, что он подумает, будто я обиделась из-за такого, поэтому в итоге включила голову и поняла, что лучше уйти поскорее и не мешать болеющему другу, который расстался с девушкой, тем более что, вероятно, вскоре могла прийти домой его мама. Я довольно быстро собралась и без объятий, не думая, ушла, и, естественно, тот человек меня не понял тогда.

Тебе, читатель, покажется, возможно, что это ничего не значит, но для меня как для мнительного человека тот момент, когда друг даже обвинил меня всё-таки в том, что я якобы была в обиде и как ребёнок показала так свои эмоции, это было даже пищей для размышления. Я как будто, по ощущениям, саму себя быстро избавила от друга, потому что именно после того раза для меня всё пошло наперекосяк.

В моём кругу Ада я бегаю от неуверенности в себе, от страхов, от одиночества, но возвращаюсь всё туда же, хотя описанный мною случай и является примером разумного импульса.

Возвращаясь к сторге: так как по большей части нами управляет бессознательное, именно это состояние сильнее. Мать любит своё дитя, потому что так заложено природой — это уже есть семейная любовь. По такой причине я и считаю, что именно это чувство между мужчиной и женщиной скрепляет их как ничто другое, а для моей Таси это гармония, как магний для детей, что я советую и тебе.

---

Примечания:

Спасибо, что дошёл до конца ☺