Встрепенувшееся сторге (гет)

Примечания:

И снова приветствую тебя, читатель! Спасибо, что остаёшься со мной :*

---

«Я вижу шум в его голове, и он не подобен городу, он подобен листве и дождю».

Отступление

Дорогой читатель! Мир, с которым ты немного ознакомился благодаря первой главе, — лишь цвет линз в очках главной героини. То, что описано для тебя, — результат мышления, опыта и ложных воспоминаний Таси. Это изменённая временем и мнениями людей Россия, а мнения эти сосуществуют, накладываясь друг на друга и иногда теснясь. К примеру, то, во что верят люди с Запада, может радикально отличаться от мира тех, кто живёт на Востоке, даже если они родом из одного государства.

Даже близкие могут видеть Жизнь по-разному, но это не мешает им делать это вместе, ибо корни, образующие сети под землёй, постоянно пытаются связать человеческие мысли между собой.

Лекция

В Вален-Вилле

На первый взгляд без цели, как Форрест Гамп, главный герой легенд о бегуне из прошлого, лагерь молодых чудных вечно путешествовал с места на место. Агафья вела их к Чудесной Горе, скромной, но единственной в своём роде академии целителей. Это был своего рода бизнес: чем больше куратор приводил новых беспризорных чудных и тех, у кого возможно было наличие особой силы веры и фантазии, тем больше голубых алмазов он получал. Никакой ценности, кроме возможности обмена этих камней на земли у короля или самого института мыслителей, они не имели, но, как и квартирный вопрос, вопрос земельного надела был очень важен для людей и давал владельцам его свои привилегии. В этот раз временно-кочующий народ Морриаса остановился в Вален-Вилле, городе, расположившемся вот уже почти у подножья холма, перетекающего в неопасную гору Ясо. Он горел в бумажных красных, жёлтых, розовых и оранжевых летающих фонарях, звенел и был полон одновременно торговцами у реки и ворот, детьми и молодыми амбициями в центре. Здесь стоял старый университет с колоколом для местных и приезжих, желающих хоть на время отбиться от той серой жизни, что живописно рисовало скучное королевское семейство, строящее государство на личной выгоде. Любой желающий мог себе позволить посидеть на одной из лекций.

Тут также стоял аромат пряного хлеба, сладкого волшебства и свежего ума, коего, по нынешним стереотипам, у чудных никогда не было.

Люди в Вален-Вилле, впрочем, как и везде сейчас, встречались самые разные: одни из них казались учëнее других и носили странные, не всегда удобные наряды, жили в в группе комнат в домах из нескольких этажей, почти как в гостинице, любили они случайные эксперименты, моду, политические игры и беседы, другие же жили в землянках и ходили в невероятном тряпье, ценили сердечную доброту, трудолюбие, но в разговоре были неприятны, как первые, хотя в минуту сердечных и жизненных невзгод желательнее было оказаться рядом со вторыми.

Не решаясь отбиться от своих, Тася послушно следовала по пятам наставников. Чувство настороженности вызывала поблизости Леся, которая с беспечным и весёлым лицом огнём красочно описывала в воздухе то, как рождается человек, какому-то мальчику, которого, кажется, звали то ли Бруно, то ли Богдан, то ли Богфри… Но точно на букву «Б». Тася взглянула на Эредина рядом с ней и подумала: «А всегда ли мы будем друзьями?» — этот вопрос ранее она уже задавала себе, но сейчас, похоже, девушка уже теряла своего друга, пусть и не знала об этом, ведь кому нужны люди, загнанные в себя, те, что постоянно о чём-то думают и о чём-то грустят? Все же люди хотят находиться там и с теми, где им комфортно, где нет и никакого слуха о проблемах.

Красноволосый парниша выглядел подавлено. Недавно он закончил свои неудавшиеся и переполненные отношения. По правде говоря, ни одну девушку он и не считал подходящей для себя, однако, жажда романтики порой вынуждала искать.

Робб тоже шёл рядом, и он придерживал Тасю нежно за локоток, чтобы та не упала при подъёме в горку по пути в гостиницу. Что интересно, ему будто всегда было с этой девушкой комфортно. По крайней мере, так подозревала инфантильная Тася, чувствовавшая за собой вину оттого, что не могла дать кролику столько же. «А давай сбежим!» — вдруг предложила она ему, но Робб сделал грозный и серьёзный вид и покачал головой. Помощник Агафьи Стефановны, похожий на заплесневевший огурец, также подозрительно посмотрел на девушку. В этот же момент Тася заметила, как белая прядь упала кролику на лицо, и было ясно, что мальчику пора бы уже стричься, то есть гостиницы и Морриаса не миновать. Тася вздохнула и пригрустнула. Она чувствовала, как в небе шевелятся облака и зовут звёзды, как летают где-то там уже знакомые ей феи наравне с птицами и звенят, напоминая о Маленьком принце.

Так этим вечером все до одного остались под покровом деревянной шикарной двухэтажной избы с высеченной вывеской: «Отель Отиса». Того самого Отиса, о котором никто не знал, но который являлся сводным братом огуречного мистера Гитсванна, помощника наставницы Морриаса и наставника в ту же очередь. А утром Тася, пойманная каким-то тайным желанием, возможно, тем самым, что толкнул её вчера предложить неожиданный побег, полетела из окна и по мощёным улочкам куда-то в центр города, где увидела невысокое, но по-своему величественное здание университета.

В нём преподавало всего три человека: философ, психолог и писатель, в одном лице, и два других, абсолютно не имеющих никакого отношения к науке, но зато прекрасно украшающих как университет, так и его лекции. Утром, в такую рань, когда стоит ещё самая пренеприятная и холодно-сырая погода, как раз сеял всё хорошее в умы студентов и простых посетителей главный преподаватель. Его монолог было приятно слышать и слушать, хоть и не отовсюду было слышно голоса учёного: мешал шум людей, пришедших сюда сонными, раздражёнными и никак не расположенными к получению новых знаний и умений. Профессор Кол Вертебралис объяснял простейшие признаки и факторы того или иного поведения, отношения и реакции человека на внешние раздражители. Он понимал, что его слушают немногие, но был благодарен и той кучке людей, что с блестящими глазами смотрела на него во всё время, что не опускала голову для конспектирования. Преподаватель говорил о семье, о том, как важно уметь вовремя понять причину гнева человека и промолчать, простить ему это. Говорил и о молодых семьях, об отношениях, о дружбе.

«А девушки… С ними всё по-другому, с ними нельзя так: только ты её коснёшься, она тут же это почувствует и обязательно на это отреагирует, даже если вы не заметите. Прикосновение — это дар, который дан только женщинам, а те уже, в свою очередь, передают его нам, учат нас чувствовать всё то сокровенное и тёплое, что прячется лишь внутри тела, там, где душа. Так уж мы устроены. Поэтому ты можешь сколько угодно дёргать своего друга, хоть даже разговаривать и секретничать с большим пальцем на его правой ноге, но с девушкой ты никогда не сделаешь то же самое, чтобы оно без изменений осталось прежним, ибо чем больше ты касаешься её, чем больше вы шутите и дурачитесь вместе, тем больше привязываетесь друг к другу. Или она к тебе. Может случиться и так. Поэтому никогда не давайте такую надежду её подсознанию, если она не нравится вам или если вы не готовы разделить с ней всё то, что имеете и не имеете. Не трогайте её. Ей это может не понравиться», — продолжал профессор, а гомон не утихал. Лишь первые ряды и Тася — на заднем — слушали достаточно внимательно, и всё лекция, оправдывая какие-то даже несуществующие ожидания, была звучала максимально интересно, даже если не у всех находила в головах понимание и одобрение. Говорил мистер Вертебралис медленно и чётко, отчеканивая каждое слово и делая долгие паузы там, где они были нужны, отчего речь его становилась ещё только увлекательнее и убедительнее.

Тася и не заметила, как пробыла в том университете всё утро. Она возвращалась домой длинным путём, по бульвару, то есть туда, где находился её белый кролик, странным образом всё время ждущий её, вне зависимости от её настроения. Лекция выжала из мозга девушки сок, а ранний подъём напомнил о нужде во сне и еде. Когда Тася проходила с завистью в накрытой юбочкой попе к сидящим на скамьях, один тонкий мужчина громко сказал ей что-то о том, что она превосходна или что-то вроде того, что было очень странно, спонтанно и неожиданно, и оттого, что кучеряшка ходила по городу совсем одна, ей стало сильно не по себе от внимания очередного подозрительного джентльмена, и вдруг даже вспомнилось, будто когда-то пытался обольстить её педофил. В лужицах на асфальте и выложенных кирпичиком дорожках чернела какая-то истина, будто старые, спрятанные на дно страшные мысли и ведения, которых не должно здесь быть. Но вот скоро Тася вернётся в гостиницу, её окутает заботой молодой человек, она поспит в его объятиях, вечером в беседке они с чудными детьми, подростками и просто весёлым дядькой Лёшей посидят под атмосферный добрый гомон с чаем и горячим ароматным сладким глинтвейном, даже появится чувство, будто все окружающие стали друг другу друзьями, но на следующий день одни будут считать Тасю неровней и слишком маленькой возможно, а другие продолжат быть обычными знакомыми или приятелями, готовыми утром иногда поздороваться.

Одиночество создавало проблемы, создавало голоса и черноту, стирала воспоминания и даже важнейшие детали в днях — оттого мир становился однообразным и непонятным, скучным и тянущемся как резинка. Если снова говорить глобально о мире, то сейчас он представлял обломки цивилизации людей, которые никак не собирались, место, где все делалось для виду, и люди сами даже не замечали, как порой пользовались чем-то, что вроде как якобы было давно утеряно.

Как фейри, летающие в ночи и шепчущие разное, Тася задумывалась о всяком, терялась и путалась в собственных мыслях. Сейчас это было нормально.

Вот снова просветление в голове. Кажется, у Таси появились новый друг и новый объект наблюдения.

Когда Лëша уехал в город, она увлеклась перепиской. Чем меньше она его знала, тем больше интересного хотелось узнать о нëм, а ещë веселее было дразнить его в своих письмах, такого взрослого и мелкого, по её мнению, одновременно. Почта сильно радовала еë, и девушка всë время постоянно представляла, как дядька вернëтся и они вместе пойдут гулять, и Тася станет рассказывать ему про сосны, про их кору и жизненный цикл, о которых прочитала недавно. То было ещё до прихода в Вален-Вилль.

Бывало и интереснее, но более кратковременно.

Порой люди очень привлекали. Этот был великолепно рыжим и даже отвлекал от мыслей о потерянному уже навсегда Эредине. Да-да, человек, что слушал обо всем поддерживал любую идею и любые настроения, вот так легко ушёл из известной жизни: не попадался на глаза, в руки и в разговоры на расстоянии не давался. А рыжий человек был необычен, вежлив, добр и учтив, имел свою невесту, имеющую тонкие, словно аккуратно нарисованные пальцы с чëрными ноготками. Девушка та была подстать красавцу своим характером и добродушным, в то же время хитрым, лицом. Шутила она постоянно о своей работе в сфере ритуальных услуг, о модных жемчужных гробах и о внезапно приходящей ко всем Смерти, которая всякий раз могла перед явлением своим также принарядиться и предупредить деревья.

Робб знал о любвеобильности и всех пристрастиях дорогой и вредной Таси, но относился к тому снисходительно, как если бы то было совершенно обыкновенной привычкой или чертой характера человека, к которому паренёк неровно дышал.

Ей же всё надоедало, всё становилось скучным, и наедине с собой опять и опять голова с носом окуналась в воду мрачных и прохлаждающих мыслей, вводящих то ли в тоску, то ли в транс.

«Я чувствую, как зарываюсь пальцами рук в приятный прохладный песок с кучей мельчайших камней, чувствую, как я жила много лет назад и делала также. Через чëрное озеро на меня глядит моя недовольная тень; лицо еë обезображено: одна половина смеëтся и ухмыляется мне с прищуренным весëлым глазом, а другая будто без причины грустит, и уголок еë рта никогда не поднимается и не опускается, и остаëтся она хмурой и оттого некрасивой. Я смотрю на свою поднятую ладонью кверху руку, полную песка, раздвигаю пальцы, но время не течëт чрез них. Не было никакого песка. Не было никаких камней. Мои руки были пусты.

Я одна, совсем одна, и нет со мной Богини, которая бы успокоила меня и дала чай или сделала невкусную подгоревшую яичницу. Я без своей мамы, без кошки, без кота, свинки и даже собаки. О нет, здесь всë же есть человек… Как стыдно!.. Стыдно быть ненормальным. Нет, эта женщина же не слышала моих мыслей? Нет, она всë равно почувствует, поймëт, что я не такая, а чудных не любят. Она узнает». И всё же показалось. Не было никакой женщины, хотя недавно, лишь долгие две секунды назад, чётко виднелся силуэт и слышался голос, обсуждающий даже с кем-то возможное место для пикника у воды. …Как Тася оказалась у воды? Она же только что впервые шла из института, буквально после лекции с доктором Колом Вертебралисом, на суждениях которого, казалось, держался весь Вален-Вилль, даже если те были недостаточно мудры или обоснованны. Снова потерялись где-то воспоминания о времени, что не любило куда-либо ходить вообще.

О Боже! Играет снова в шумящей и бьющейся одной и той же листве музыка, будто чьи-то аккорды на гитаре с гласом о несправедливости и покаянии. Рябь прокатилась двойственно по округе, и всё закончилось. В кармане, любезно предусмотренном швеёй, юбки пальцы нашли старый и помятый немного золотистый бумажный фантик от конфеты, бывшей при своей жизни приторной и невкусной. Пачкающиеся бесконечно во влажном песке цветочные кеды шаркая шагали далеко домой. Снова Тася отстала от других и пропадала где-то, где тело её не должно было быть.

Красивые и страстные друг к другу кокетливые актёры бездарно играли, будто шутили о том, что должны были реалистично показать, разваливающиеся автомобили громко шагали и тележились рядом с повозками на дорогах, пердели и создавали общий смог и смрад, как если бы в мгновение ока картина волшебства и сине-розовой сказки, пестрящей знаниями и новыми мыслями и идеями свалилась и упала с дребезгом стекла, отразив кривое лицо в себе и превратившись в пустые серые каменки, полные пыли и краски.

Только трамваи оставались по-прежнему родными. Их рельсы вели всегда в одно и то же место по знакомому пути.

В красные нити

Исполинский белый лес при Вален-Вилле.

Дух этот бесконтрольно шастал и по глухим переулкам с бедными и больными, и по лесам, бесконечно разбросанным по землям неряшливо и небрежно, будто кухонный мальчишка, воруя крошки, раскидал по полу следы своего преступления. Как кровавый артист, он танцевал на разлагающихся здесь телах лесников, грибников и просто случайно заблудившихся людей. Он забирал их души как хранитель здешних мест и зарывал в корни деревьев, чтобы те благодатно молчали и наполнялись силой год за годом, храня её в себе для будущих веков. Растения следили за всем происходящим вокруг, но спали, и суета живых людей для них была иногда лишь как смутный сон. Дух ходил меж них порой, подобно королю-тигру, осматривающему свои владения, и шептал каждому цветочку тихо, ласково называя их Belladonna или Chamomilla. Он ухаживал за каждым и кормил зверей, поддерживая баланс природы. Он окутывал лес в красные нити, чтобы, как паук, за всем следить и не вредить никому.

Разумеется, под «никому» не понимались люди. Те в глазах хранителя давно утеряли ценность своего существования именно в порочных людских оболочках, их грешные сердца могли очиститься только кровью или душевными страданиями, истязаниями, меняющими форму души. Те же самые люди, что когда-то построили этот уже давно заросший мхом каменный скрытый храм для Бога Жизни.

Если говорить же о самой Жизни, то чётких примет её лица никто никогда не видел и не знал, потому что этой деве, чтобы материализоваться в плоти, отделившись от всего, нужно покинуть всех живых существ. И дабы избежать гибели всего Жизнь находится в каждом существе и не избегает его, а духи хранят её и этот порядок.

Этот дух однажды появился «случайно». В обществе свирепых и бесконечно занятых людей, терявших и раскидывавших своё и чужое времена налево и направо, не чтили медлительных ценителей Жизни. Никто из них не замечал еë, как она проходит мимо, томно опуская свои сияющие синие, точно небо, как я думаю, или зелëные либо красные, словно листва, или карие, как земля, глаза, отбрасывая на чью-то ступень подол алого тонкого и приятного мягкого платья. У них не было даже секунды и друг на друга, чтобы только прикоснуться, почувствовать, осознать человека и медленно спокойно выдохнуть тëплый спëртый воздух из наконец раскрытой груди. Они потеряли себя.

Зато простой мужчина, полный тридцатидвухлетнего кризиса и мыслей о Жизни, о том, как устроен мир, какое собственное его место в нëм и где его любовь, мог сидеть часами на скамье в каком-то парке и наблюдать за тем, что творится перед ним. Просто мечтать. Жизнь видела его, она находилась в нëм и придавала все те скрещенные ощущения и чувства.

Пришли за Эйдосом в один созерцательный день люди и утопили в озере перед скамьëй за неповиновение. Обществу не нужен был бесполезный элемент.

В лес

Гостиница, далее: главные улицы Вален-Вилля, детский дом «Обещанный приём», Исполинский белый лес.

«Передо мною тёплое лицо, по которому стекают струйки дождя, попавшего на голову ещё перед тем, как мы скрылись под крышей. Лучи заката греют эту смуглую кожу, гладкую, почти как у младенца. Я не вижу, какие у него волосы, но я вижу разрез глаз и простого приятного цвета радужку с бликами на роговице, вот вырисовываются спутанные, как мои слова, ресницы. Всё это сон. Я с человеком, которого не существует, но который вызывает у меня в груди тепло и спокойствие. Я хочу расслабиться в его объятиях и упасть в гармонию. В мире нет движения, только один бред. Я слышу только неприятный запах от него, но сейчас, уснув в руках плода воображения, мне как никогда комфортно, словно вливается в меня умеренной горячести зелёный чай, необжигающий и согревающий. Я не хочу просыпаться и жить в своём мире, где являюсь никем…» — Тася тревожно открыла слипающиеся глаза. Она спала на Роббе, до сих пор сохранявшем каменную неподвижность и осторожность; сейчас он облегчённо выдохнул и переложил маленькую девушку к себе на плечо, при этом он почувствовал будто укол у себя под мышкой и ему стало на секунду горячо в том месте. Тася недовольно смотрела ему в лицо, не дотягиваясь взглядом до зрачков и не в силах приподнять голову, чтобы сделать это, отчего, по мнению кролика, становилась ещё милее, напоминая сонного, злого и пучеглазого совёнка. Её кудри спутались и смялись, когда Тася увидела себя в зеркале — так и хотелось пойти куда-нибудь в магазин или к подружке-парикмахеру, способной заменить эту восхитительную причёску на нормальные волосы с помаркой «годны». Одежда на полудетском теле смотрелась мешковатой, но давала представление в голове о лете, о свободе и горе новых знакомств. Вот что интереснее всего! «Я проснулась!» — подумала девушка, и эта мысль ей была приятна. С ног сыпалась грязь, поэтому пришлось заняться уборкой в комнате этой полудеревенской гостиницы. Через час в белую дверь постучалась тётка Агафья, «потерявшая давно уже» свою Тасю. Последняя состирнула почерневшие тряпки в горячей воде, отжала, ровненько развесила по батареям, засмотрелась в слепящее солнцем окно: на светлые улицы и дороги с идущими по делам серьёзными людьми, что явно уже переделали за это утро много, отчего их лица и тела выглядели уже готовыми ко всему и бодрыми, а одежда смотрелась практичной и удобной, и на это приятно было глядеть. Затем Тася оторвалась от белого подоконника, отодвинула ящик комода и достала из него широкие короткие шорты со свободной жёлтой майкой. Робб в это время играл в капризного «тамагочи», лёжа пузом на кровати. Его белые короткие тонкие волосы отражали доброту этого утра над чёрной футболкой. Когда девушка оделась и накрасила губы оранжевым блеском, она выбежала в балетках в пустой коридор и поняла, что очевидно опаздывает. На улице у входа её уже ждала Морриаса, почёсывавшая свой второй мягкий подбородок. Серые глаза женщины задумчиво глядели куда-то в даль, и черта суровости или злого лика тронула её внешний вид, но, увидев перед собой светящуюся и лохматую розовую Тасю, Агафья резко переменилась на доброжелательность: она улыбнулась, хотя остальная часть от всей её мимики и не выражала больше ничего. Сегодня ждал очередной урок, но в этот раз тётя и её помощник повели девушку на задание одну, без остальных чудных.

Первым делом они побывали в детском доме, где содержалось слёзное количество крохотных, как и уже почти больших, брошенок. Среди них одна девочка явно отличалась от других своим печальным видом, она не общалась с другими детьми и всё время лежала в постели с игрушечной тряпичной куклой. Ребёнок, оказалось, был болен, и врачи отказывались принимать малышку к себе на лечение. Тася должна была всего-навсего поднять девчушке настроение и помочь справиться с боязнью общения. Девушке не было известно, какая именно болезнь мучает ребёнка, лишь то, что он не заразен. Познакомившись с юной принцесской поближе, Тася расчувствовалась, и это сблизило девочек. Не умея и не зная на самом деле почти ничего, она насоветовала своей новой маленькой подружке побольше кушать, не бояться ходить на улицу, дышать воздухом, играть со всеми и делать разминку по утрам, чтобы быть крепче, веселее и здоровее. Малышка пожаловалась только на боль в горле, и Тася попросила у Агафьи платок, дабы спрятать шею девочки в тепле.

Дальше короткий отряд направился вперёд через весь город, ноги наставников и ученицы чуть не стёрлись от усталости, но вот девушку вывели зачем-то в лес. Стволы деревьев меж собой кидали небольшие полуденные тени, хвоя, смешанная с листвой, обнимала носки ботинок, оставляя на них родную грязь. Ветра не было, поэтому погода казалась более-менее тёплой, но оттого же порой во время ходьбы становилось душно. Какая-то птица назойливо повторяла свой трезвон под аккомпанемент кукушки, монотонно отсчитывающей чьи-то долгие года. Но вот общий природный гомон с появлением звука шагов прекратился, и воздух, тихий, но точно живой, ветром шумно и резко вырвался из-за поворота тропы среди кустов, и, неся за собой ошмётки пылевых частиц, камней и веток, с неестественной по меркам этого спокойного дня силой сбил помощника Морриаса, подцепил его и волоком унёс куда-то дальше, волоча и стирая раненное тело о земь, оставляя на ней следы крови. Что из этого реально, а что нет? Этого не знала Тася. Всё вдруг начало казаться нечётким сном, закружилась голова, и во всём девушку обвинила опаршивевшая в один миг морда Морриаса. «Ты! Это всё ты! — твердила она. — Никакой жизни от вас нет, вы только пьёте кровь. Лицемерка! «Дайте-ка я вылечу девочку от туберкулёза и скажу всем, что я нормальная!» — а потом вырываешь с корнем у людей всё, что есть! Щуцка! Это всё магия! Это против Бога! Так-то! Смерти тебе надо! А!» — в этот момент Агафья заливалась слезами, собственной слюной и соплями, отчего её лицо выглядело текущим, сморщенным, как если бы по нему ударили сковородкой, и омерзительным. Глаза сузились до незаметных в общих морщинах щёлки, изо рта повалились гнилые зубы. Вся тётка тряслась и только пуще краснела, вместе с напуганной Тасей, испытывающей вину, что по непонятной ей причине скинула сверху на неё неожиданно наставница. «Это действительно я! Мне иногда не нравятся люди, и вот они, наверно, становятся жертвами из-за меня…» Она вспомнила и то, что оставила где-то далеко совсем одну свою Богиню и, возможно, маленького пёсика на Бейкер-стрит, что любил испечённые пирожки с мясом из Тасиных умелых рук, как часто нечаянно ранила кролика, когда была не в настроении, и как почти сдала свою подругу Селестию уродливому детективу за то, в чём она была и не виновата.

Во внезапно поднявшемся шторме с ветряными вихрями погружённое в себя тело всё больше скрывалось за бешено несущимися в потоках камнями и порванными листьями. Рядом с ней Агафья Стефановна Морриаса, опустившись на больные колени, уцепилась за землю и прикрыла кровоточащее лицо рукой.

Встреча с Эйдосом

Исполинский белый лес при Вален-Вилле.

Еë голова спутанная лежала в траве, объятая пëстрыми опавшими листьями, и над спрятанным сном лицом влюблëнно, словно бабочки, порхали феи и кричали, перекрывая друг дружку голосами, что-то неразборчивое для Таси:

— Сюзерен хочет кофе! Я слышу его мысли!

— Принц с золотистыми прядями ненавидит людей! Он хочет их всех сжечь, собирая в Круги Магов и обвиняя во лжи и колдовстве!

— Селестия хочет освободиться из заточения! Она виновата в том, что пропала Тая!

— Эйдос устал.

— Эйдос-и возвращается, и он хочет человека.

— Несси хочет любви и покоя…

— Эйдос хочет чему-то тебя научить… — этот голос имел слегка фиолетовый оттенок.

Его сильно вьющиеся влажные чëрные волосы спадали на лоб и на уши, а голубо-серые глаза задумчиво направляли, очевидно, душу между чëрными стволами дальше в ночной лес, откуда изначально Эйдос и пришëл. Кажется, на всë это была падкой Тася: на глаза, на волосы, на тело… На то выражение лица, когда человек занят мыслями, скрытыми от всех за черепной стеной.

— О чëм Вы думаете, сенсей?

— Ни о чëм.

«Какое враньë», — подумала девушка. Ей тяжело было равнодушно относиться к существу, находящемуся перед ней, будто оно манило её одним видом и присутствием. Оно пыталось научить еë любить, а вместо этого ребëнок влюбился.

— Не хочешь взглянуть на меня, сенсей? — она приблизилась к нему на четвереньках, передвигая медленно голые влажные колени по гладкому тëплому камню на кайме горячего источника.

Иногда прохладный ветер поддувал, напоминая о частичной наготе кожи, но стучащая по ушам, пальцам рук и по бëдрам кровь не давала жару уйти.

— Ты снова забываешь о своëм избраннике, — проговорил Эйдос, не поворачивая головы к Тасе. — Ты должна всегда помнить его, почитать как супруга даже в его отсутствие вообще-то и хранить верность… То есть я хочу сказать, что ты должна была его внимание привлекать всë это время.

Тася понимала, но внимание Робба она всегда более или менее имела, даже если ей не хватало. Тяжело было вытворять шалости, как думала девушка, когда парень ожидал увидеть уже что угодно. Это было скучно. Она намеренно покинула его.

— Я слишком молода для таких отношений, Эй, разве ты так не думаешь?

— Честь берегут с молоду, а любовь к супругу — с рождения. Непослушный ребëнок!

— Эйдос, ты говоришь какую-то… Бессмыслицу. Настоящий брак может быть только между взрослыми самостоятельными людьми, которые знают, на что идут. Детей это ни-как не касается! Так что какие могут быть «с рождения»? — она посмеялась.

Тася пропала однажды в лесу. Она отправилась со своими наставниками на задание, и все трое остались там же, куда и ушли, но разница между ними была в том, что юная Тася могла вернуться, но не хотела этого. Помутнения в её скучной жизни сейчас разбавлял только изумруд этого леса, притягивающий своей дороговизной, созданной нелюдимым Божеством. Его чёрные волосы вились и будто украшали белую стену холодного лица, покрытого кожей, местами вырезанной красными кратерами, будто от акне.

— Почему ты здесь, детёныш? — спросил как-то молодой человек, на вид того же возраста, что и кудряшка.

— Я хочу успокоения.

— Я могу усмирить тебя, как это делаю с другими «чудными», но в таком случае ты бросишь всех, кто тебя любит.

— Меня никто не любит, — он начал тогда учить её, как владеть своими эмоциями и правильно отвечать на всё, что вокруг. И правильно любить, хотя и нельзя было научить чему-то абсолютно пустой сосуд. Эту Йони надо было чем-то наполнить.

Эйдос считал, что высшая связь, которая делает людей людьми, это сторге — семейная любовь. Она всесильна, она меняет человека и окрашивает даже плохие его стороны в пепельный блеск звёзд, даёт оправдание и некоторую теплоту. Как шаг от ненависти.

Эйдос обязан отныне был давать Тасе задания и поручения, а она — выполнять их и по мере достижения маленьких целей стремиться к большой: к успокоению. Это должно было усмирить её.

Совсем немного мании

Так вышло, что сейчас, вероятно, мною движет одержимость.

Я даже у себя в заметках оставила небольшое письмо о своих чувствах:

«Я вижу, как меняется твоё отношение ко мне, каков твой взгляд: он содержит больше, чем привычные тебе всегда фразы и реакции. Ты обвинял меня даже в том, что я заставляю тебя нервничать и волноваться. Если честно, я так и не поняла, о чём именно ты говорил тогда, имело ли это тот подтекст, который я ждала от тебя в те дни. Сейчас ты краснеешь, как рак, и твои щёки, застеленные нелюбимым твоим рельефом, становятся ещё привлекательнее, как бы странно это ни звучало.

Влюблённость глупа, особенно моя творческая, именно та, что направлена на человека.

Но вот я думаю сейчас: а что если это было лишь очередным моим спасением? Я про момент, с которого всё началось. Тьма сидит у меня в голове и путает мысли, так что если тело искало химически, за что ему зацепиться, чтобы отвлечь меня и мои мысли? Но если и так, то очень странно — у меня всё началось с вождения, а не вдохновления или влюблённости. Прекрасное и приятное чувство жадности, которое заставило меня даже порвать бывшие связи, отношения. Я думала, что воплощение моих фантазий даже не может иметь места здесь, в реальности. Ты был таким большим и жёстким со мной, прятался под своей одеждой и отворачивался часто от меня, а сейчас ты мягок, как нежное тесто для булочек моей воображаемой Англии. Но вот я снова поплыла и растеклась по фразам, однако дело вот в чём: я испытываю определённую вину, притом уже не за Лето, а за тебя, семпай. Кто ты для меня? Я действительно думала о тебе как о временном своём увлечении, о чём-то, что должно было меня помучить и быстро отпустить, а сейчас ты моя Муза, и я продолжаю писать. Это реально то, что мне было нужно. Я даже чувствую отвлечение от своей неважности.

И всё-таки что же с тобой? Не обижу ли я тебя? Сейчас я боюсь тебя ранить, я вижу, почему ты прячешься в твёрдых слоях от всего окружающего тебя. И я хочу подписать контракт на долгосрочной основе, пакт о мире. Я хочу видеть твою реакцию, твою застенчивость или наглость, отведённый куда-то в сторону взгляд голубых глаз, твои весёлые шутки или ругань.

Кажется даже, будто иногда ты вдохновлён мной, а что может быть лучше этого?»

Это та медаль, что радует меня. Мой старый, не подлежащий полному ремонту трамвай, барак в овраге среди новых школ и высокоэтажек. Моя любимая бедность, одетая в домашние чувства. «В тесноте, да не в обиде», «с милым рай и в шалаше» — то чему учили меня в семье, и я тянусь к звёздам, к моим простым звёздам, не к их искажённому образу или ощущению, я верю, что мир был создан в простоте, а откровение появилось после того, как человек проявил стыд и скрытие стыда.

Одержимость — первое, что движет мной, когда сознания моего касается потрясающий объект.

Тася и Эйдос

Исполинский белый лес при Вален-Вилле.

— Я люблю светлый зелёный цвет, как вон тот, — он показал ей на листья аккуратно остриженных кустов, чрез которые, заискивающе, глядел закатный свет, и, когда она повернула голову в ту сторону, сам смотрел не туда же, а на открывшиеся его виду зелёные серьги на её ушах. Того самого цвета, что он описывал ей.

— Я думаю, что эти листья похожи на вырвавшуюся душевную непокорность, — позже говорила о том же Тася. — У меня тоже она есть, и у тебя. Ты говорил сначала, что ненавидишь людей, но, по правде, ты всё делаешь для них, особенно когда тебя об этом просят. Скажи честно, тебя их просьбы заставляют чувствовать себя нужным? Ты боишься, что останешься один и тебя все забудут? — сказала прямо Тася, как всегда своим спокойным для таких вопросов детским голоском, глядя перед собой на лес, смягчившийся и раскрывшийся перед ней.

— Да, не буду отрицать даже, — он говорил с ней, будто её ровесник, как если бы её видение реально меняло всё вокруг, вплоть до образа лесного злого духа, который жил здесь уже очень долго и был так стар, как эти величественные хвойные толстые деревья.

— Я понимаю тебя. Знаешь, я думаю, мы похожи. А ещё я нравлюсь тебе, — Тася смотрела, не скрываясь, но краснея, в самую глубину его глаз, пытаясь дотронуться до сокровенного.

— Не путай уважение к тебе как к человеку и свою детскую невинность с любовью, — отмахнулся Эйдос. — Тебя ко мне тянет, потому что ты видишь во мне жизнь, которой нет у тебя. Ты родилась от тепла любви, которой не суждено было воплотиться во что-нибудь живое, и оно вселилось в единственный найденный подходящий объект в своем месте — горячее страусиное перо.

Девушка смутилась и задумалась.

— Ты хочешь сказать, я в душе страус?

— Я хочу сказать, что ты душа в страусином пере, которая хочет выглядеть как человек и ведёт себя как человек.

— Неправда. Я сама знаю, что отличаюсь от других людей. Я слишком странная для них, и я чудная, поэтому внешний мир для меня представляет хаос, и я не знаю, что на самом деле в нём творится.

— Нет ничего плохого в том, чтобы быть странной. Тебе же на самом деле нравится это? Именно поэтому ты такая, иначе бы ты давно подсознательно избавилась от своих странностей, но вместо этого они делают твою личность такой, какая она есть сейчас.

«Ты балуешь людей, Эйдос. Балуешь меня. Ты в курсе этого? От тебя человек в Сети может заразиться скучностью и нереальностью. Ты знал, что большинство, если и слышало о тебе, считает тебя выдумкой? Вскоре и сами люди превратятся в пустую и бессмысленную выдумку. Нереалистичные герои на бумаге», — так подумала Тася, но не стала говорить об этом, продолжая диалог. Возможно, часть из этого расстроила бы духа, возможно, девушка всего-навсего постеснялась сказать что-то ещё. Она улыбнулась собственным мыслям. Вероятно, она бы и посмеялась над чем-то, если бы дала такому разговору случиться, но об этом она уже не узнает.

Как бы ни странно, но в лесу жилось Тасе прекрасно. Она не ощущала ни голода, ни холода здесь, будто была блаженной и во сне с любимым человеком, будто сама стала нематериальной частью этого леса.

В какие-то дни даже потеплело настолько, что и вокруг не было снега — только солнце и остаток зелёных листьев. Лицо Таси, расслабленное и счастливое, не следило ни за чем вокруг себя и лишь наслаждалось силой и энергией по всему телу, которое без оглядки стремительно вздымало под собою пыль, как если бы свободная душа Таси сейчас трансформировалась в лань или лошадь. Но в пустую голову девушки прилетела стрела. В этот же момент Эйдос шепнул ей в мыслях: «Ты не человек, ты лёгкое перо, ты не умрёшь от этого, главное не верь в это». По груди девушки что-то поднялось изнутри, словно водопад, идущий вверх, и скомкалось, сжалось. Мир на мгновение остановился, и Тася воспарила в воздухе, задержавшись в прыжке над оврагом. Затем она повернула голову и заметила лишь чью-то белую макушку. «В руках того человека хороший лук», — подумала она.

Эма

Район самоубийц, улица Привратника.

Она была строгой с другими и развязной с самой собой — такая вот Эма. Здесь у неё были шелковистые белые волосы, которые она обрезала до коротких, небрежно, серые глаза, грубый из-за питающих связки манер и сигарет голос, бывший когда-то женским. Эма объективно ненавидела каждого разговаривающего человека, а любила сон, кислые апельсины и холодный мрак перед рассветом на балконе. Эта девушка любила носить тёмно-фиолетовый бондаж на груди поверх голого тела и чёрную кожу сверху, которую дополняли внизу джинсы и берцы со звенящей цепочкой, на концах которой висели розовые блестящие маленькие сердечки. В зубах Эма всегда держала сигарету, оранжевый кончик которой выделялся на фоне её бледной болезненной кожи.

Эма росла только с мамой и не знала в общем-то ни отцовской любви, ни материнской, поскольку та, в основном, пропадала на работе, где водила отрезающий головы голубой трамвай по прекрасному городу золотых огней и синевы тёмного неба. С детства эта девушка проводила всё своё время либо на улице, либо на кухне дяди, принявшего Эму как свою родную племянницу. В подворотне она нашла себе шпану, создавшую ей некую «бандитскую» группку овощей, которая то и дело таскала где-то хлеб, колбасу, а иногда и чьи-нибудь кошельки.

Теребя в руке позолоченный ромбовидный кулон на тяжёлой цепи на своей шее, Эма смотрела как-то вдаль, находясь на самой низкой крыше многоуровневой многоэтажки, вместе с парнишей, приносившем ей тапки, и резко будто выстрелила в неё со спины пуля. Подпрыгнули неровно обрезанные белые локоны, Эма обернулась с замершими сердцем и дыханием, но никого и ничего там не увидела, не было и раны после выстрела. Ничего в тот момент словно и не произошло, только пацанка испугала своего последователя, и в тот же миг Эма поняла, что она уже без секунды призрак и что Смерть уже заглянула к ней в окно, передавая свой нетерпеливый «привет».

* * *

Эма любила парней-плохишей, которые не стеснялись её присутствия с её обнажённой грудью, едва ли прикрываемой кожаной курткой. Ещё в средней школе девушка поняла, что всё её окружение составляет именно противоположный пол, но не пользовалась этим так, как делали бы обычные девчонки. Эма создавала свой авторитет и никогда не принимала критику в свою сторону. Однажды она-таки влюбилась в молодого человека. То было уже в старших классах. У него были брутальные чёрные очки, впрочем, как и весь его наряд, как и его вьющиеся волосы, и всё это шло в контраст его белой коже, обтягивающей его острые скулы с щетиной, напоминающей наждачку. Олег стал её первой любовью, и он руководил ей, управлял как только мог, а хотел принц нищих, чтобы Эма ходила на женственных каблуках в женственной короткой юбке и, возможно, в пиджаке с подчёркнутой талией.

Сама же девушка в этом наряде выглядела больше как трансвестит: с широко расставленными напряжёнными ногами в чёрных деловых туфлях с ужасно давящим на пальцы узким носом и карандашной мини-юбке из тянущейся ткани, которая на Эме почти готова была лопнуть, она часто стояла и курила, матерясь, как дядя на кухне в закусочной, опёршись о старую тачку теперь уже её друга, всё того же таскальщика тапок его госпожи.

Город

Вален-Вилль

Летели листья под потоком ветра вверх. Падал снег вниз. Это тоже важно. Зима настала не по расписанию, а тогда, когда ей это было нужно.

Селестия была хороша, тонка, но, как и многие замечательные люди, она рисковала быть потерянной. Как человек она уже отчасти была потеряна, поскольку не уважала многих других людей и давала им сгореть в своих воспоминаниях. Отчасти, она была лицемерна: любила предлагать помощь там, где сама создавала обычно проблемы и улыбалась всем подряд, даже когда прятала презрение.

Ты мечтаешь, растёшь, и многое влияет на твой внутренний мир, на то, насколько противоречиво ты видишь его. Таким же противоречивым является сам человек. Поэтому нормально, когда друзья не являются эталоном или идолом чего-то, но для многих уже было поздно что-либо менять.

Робб и Эредин сблизились и сдружились, теперь они напоминали кетчуп с майонезом, если глядеть на их волосы. Не оставался и за спинами у всех Лёша, который всегда и каждому был рад помочь. Самое ответственное звено в этом кольце участников чудных. Немного отбилась Тая, у которой в вечно свежей голове образовывалась каша. Долгая осень встала над головами людей и стала путать их мысли. Мальчики с мальчиками, а Тая осталась одна после того, как исчезли наставница и Тася, а Леся ушла в башню магов. Надо было как-то искать жильё и работу в чужом городе, гостиница не могла держать постояльцев вечно на деньгах без вести пропавших. Порою ветер завывал так, что окна этих тёплых и уютных изнутри помещений страшно тряслись, будто пытаясь через щели впустить чьи-то слова. Её меняющаяся внешность обычно отображала то, что хотят увидеть люди, и сейчас почему-то Тая сидела на полу высокая и худая, с такими же худыми копнами тёмно-каштановых волос, с искривлённым прикусом и родинкою на щеке. Леся не была ей близкой подругой, теперь та была где-то далеко от её сознания, занималась непонятно чем, хотя на самом деле в искусстве магии была не очень хороша, пусть ей и удавались некоторые мелочи.

Ещё с ними оставался какое-то время всеми забытый детектив. Его настроение резко сделалось тоже хмурым, и порою даже вечерами он глядел безумными глазами в какую-то точку перед собой, говорил иногда с отражением в кружке пива без пенки, будто извиняясь за что-то перед тем лицом, которое уже пропил.

Город затих. Его прелести померкли в грызущем его на каком-то муниципальном уровне быту. Посерел. И забыл все свои обещания о веселье, пока не объявили некий местный праздник — Канун всех Святых.

* * *

Обычно города представляли собой множество очень мелких зеркал, глядящих друг на друга, поэтому в целом огромная страна холода с Дырой была похожа на сверкающий на солнце снег с серо-чёрным пеплом.

Люди, превращаясь в единую толпу, точно грозовую тучу, заряженную энергией, должны были стать эмоциональной пищей для небожителей, которые посылали королю птиц со своими желаниями, привязанными к лапкам. Небожители являлись реальными богами, не обычными людьми, которые продолжали жить из века в век дабы предотвратить повторение своих ошибок, но по иронии самой Судьбы провоцирующие вероятность обратного всё больше с каждой минутой своей длинной жизни.

Депутаты кормились с этой Камарильи, думая, что они свободны от такого замысла, но общий план доведения деградации людей до крайности действовал и на них, чего богачи в законе никогда бы не признали.

Манджиро забавило это, но он не считал это правильным. Всеведущий Майя, как его прозвали ещё до его восхождения на трон, был почитаем, особенно в кругу близких, знакомых и некоторых их приятелей, которые могли знать Манджиро только по наслышке, и считалось, что он знал даже грядущее будущее их государства, их страны, и именно это означало, что этот тринадцатилетний мальчик должен стать королём, взяв под руку всю власть над холодом. Называлась эта страна счастливым домом процветающего общества всюду цепляющихся вьюнов и бамбука.

* * *

Стук каблуков громко привлекал сосредоточенное внимание ночи. Одинокая девушка шла переулками вдоль прекрасных старинных домов высотою в шесть этажей одного из районов Вален-Вилля. Её серый костюм, серая шляпка и серая дорога под женскими ножками, чьи щиколотки оголены, утром оставались уже недвижимыми на голом и холодном булыжнике в тумане и алой крови. Такое сочетание в то же утро описывал преподаватель в местном институте, когда говорил об искусстве.

Тем временем город Жизни и ярких красок просыпался и собирался ко дню празднества. Всюду и вокруг ходили ведьмы в колпаках, гоблины, гномы, и будто даже особенно много стало чёрных котов.

Боже мой

Что я могу сказать про саму себя? Да, я тоже в этом белом списке незнакомых читателю людей. Я тринадцатилетний подросток в душе, который любит его тёплую воду. Именно поэтому мне можно плакать не по делу (я ещё и женщина — такая привилегия будет со мной до самой моей старости), жаловаться на жизнь и на себя и так далее.

Сейчас я пожалуюсь на то, какая я отвратительная. Как про меня, бывало, говорили, я «девочка-девочка», «как кукла», то есть у меня небольшой ротик, красивые глазки и маленький нос, который то ли «не вырос с пяти лет», что хорошо, то ли «недорос», что плохо, а ещё я очень люблю колечки, блестяшки и с детства мечтаю выйти замуж. Я думала, что хочу встретить одного-единственного идеального мужчину, именно когда вырасту, он будет рыжим и конопатым, смуглым, и у нас будут рыжие детки с моими глазами и с тёмной кожей. Солнечные детки. Но физиологический возраст дал мне покататься на гормональных американских горках, и я устала ждать принца довольно сразу, поэтому нашла себе парня, отдалённо даже рыжего и неотдалённо конопатого. Отличный человек, позже расскажу про него отдельно. Человек моих шалостей, экспериментов, многочисленных прогулок, которых мне никогда не хватало, первые мои желания дарить кому-то настоящий романтический или обычный подарок на День рождения, Новый год и 23 февраля. Но в том-то я и отвратительна, что мне наскучило. Не знаю, дело в приоритетах, отношении ко мне, реальном отсутствии времени или во всём сразу, но моего избранника не было со мной тогда, когда мне это нужно, при том, что сама я, как я думала и, пожалуй, думаю, всегда старалась быть рядом с ним всегда и при необходимости. Я переехала, нам стало неудобно ездить друг до друга, мы уже учились в разных местах, не было уже и тех общих знакомых поблизости, через которых можно было поддерживать общение. Я остыла, я вернулась в комфортное детство, не создающее мне достаточных для поддержания более-менее взрослых романтических отношений условий. Мой избранник всё также оставался мне близким и хорошим другом, о котором я очень тепло думала, но с которым не хотела целоваться. И тут, как в дешёвом романе, прямо перед моими глазами появился человек, которого я вроде бы давно знала, но который оставался для меня никем буквально несколько лет — настолько я его не замечала. Возможно, я видела его раньше, но относилась к нему как какому-то через чур взрослому и непривлекательному для меня другу моей старшей сестры из её университета, но теперь, когда разговоры с парнем превратились в буднические ссоры, когда ещё и я потеряла сразу двух своих друзей, один из которых больше всего был дорог мне, когда я провалилась на экзаменах, я очень увлеклась этим дядькой, с которым, условно, я познакомилась всего лишь на своём последнем Дне рождения в декабре, тогда же, когда он праздновал дембель. Он напомнил мне моего пьющего дядю, который тоже служил, который всегда по-доброму разговаривал со мной, учил драться, а потом исчез из моей жизни. Этот же весельчак не пьяница и не так стар, как мой дядя, но говорил всегда (даже будучи трезвым) в какой-то своей будто пьяной манере, отзывающейся в фразе «да он уже хороший, по нему видно». В принципе, больше я его пьяным не видела, но одного такого воспоминания хватило, чтобы запечатлеться зачем-то у меня в памяти, пусть я и перестала дольше замечать, что этот друг моей сестры говорит в такой непривычной для меня манере. Он просто добрый и весёлый. Такое мнение сформировалось у меня потом.

Моя любимая подруга, недавно переехавшая на Запад и покинувшая тем самым, к моему горю, меня, когда-то возмущалась по поводу того, что в своём первом полноценном рассказе я так и не описала Лето, своего уже бывшего молодого человека. Мы там «просто прошлись по коридору, держась за ручку, и всё». И что правда, то правда. Мне тяжело было писать о нём, пусть я его и рисовала. Я писала обо всех мальчиках, которые мне нравились, но когда чувства стали мои детские и принцесские по-настоящему взаимными, когда я получила опыт взаимной влюблённости и отношений, все мои склонности к писательству улетучились… Я стала почти что Сибилой Вэйн, потерявшей дар превосходно и реалистично играть на сцене любовь, когда сама ощутила её в себе. Конечно, я не так буквально похожа здесь на ту актрису, но небольшая параллель имеет место быть. К тому же, меня подначивали сентиментальность и романтичность моей мамы.

О своём новом друге почему-то я всё-таки могу писать. Не знаю, стала ли я уравновешеннее и спокойнее для продолжения занятием этим хобби, но даже при всей взаимности сегодня я могу рассказать свои фантазии или же о самом этом человеке, поэтому он есть в этом игрушечном коротком романе о жизни чудной Таси.

Чем я больше всего отвратительна, так это тем, что я по-прежнему всё-таки общаюсь с Летом, я хочу, чтобы он оставался где-то подле меня, как член семьи, который в любом случае никуда от меня не денется. При этом когда я вижу его, я вспоминаю своего друга, перешедшего уже из университета в колледж. За что меня, как я считаю, осудят, или хотя бы должны осудить, это за отсутствие у меня всякого стыда. Я хочу, чтобы рядом были оба этих человека, а потому не могу полностью отвернуться навсегда от Лета и оборвать с ним все связи. О сенпае таких слов и быть вовсе не может — комплект всего, что нравилось мне: творчество, трудолюбие, ответственность, чувство юмора и любовь к чтению. Идеальный букет. Но Лето понимал меня лучше, был терпимее, относился ко всем, буквально ко всем моим странностям и недостаткам ровно так, словно они и не являлись никогда чем-то плохим. Даже во время расставания он понял меня и принял моё желание.

Голубоглазый красавец так же добр ко мне, но часто я становлюсь слишком юной для его уровня, и к моему обычному поведению порой он не может привыкнуть.

Наверное, если бы я к кому-то обратилась за советом, мне бы сказали, что это нормально, но я чувствую себя так, будто пытаюсь воткнуть кухонную вилку в розетку.

При том я и этот человек, как вижу я, представляем вместе живописную картину, как два кота на крыше сказочной ночью, усыпанную звёздами.

Я будто слишком привыкла к Лету, и я закончила свой инцест с ним, начав здоровый (не по объёму) роман (не по типу отношений).

Уныние — самый отвратительный из грехов, хуже него только обжорство, и то не всегда. Уныние приходит, когда стены закрывают тебя от всего остального.

И это то, что всегда со мной, словно мой личный плюшевый медведь.

Пока я это писала, очевидно, я пребывала в неком меланхоличном состоянии, но, к счастью, я уехала с той станции, однако, отрывок пусть всё-таки будет, хотя я и не люблю этих розово-лиловых соплей. Пишу как в тринадцать.

Неосознанность Таси

Вален-Вилль: голова Таси, далее — исполинский белый лес при Вален-Вилле, улицы города, «Red Light Secrets».

«Как у тебя дела?» — заглянувший и заменивший лампу дневной свет с протянутой сухой тёплой рукой иногда может изменить всё. Нет никакого сторге, нет никакой любви, пока есть уныние. Из него вытекают одержимость, жажда внимания от одного человека, ревность, жадность. А то доводит до преступления. Иногда это состояние вторгается резко и незаметно, будто даже беспричинно. «Любите меня!» — думает человек, который не способен на самом деле здраво рассуждать и отвечать на чужую любовь. Он ходит по английскому вечнозелёному лабиринту, почти в тумане. Шершавая бумага старых книг не возвращает кончили его пальцев к реальности, поскольку слова просто не доходят до его сознания.

Робб будто равнодушно продолжал жизнь так, как и привык это делать, но, по правде, прятал всё в себе. Селестия, точно принцесса в замке, сидела в той части башни магов, где обычно находились осуждённые за что-то. Её сейчас бросила подруга, променяла на лес и свободный бег босиком на мужчину. Сама же Тася думала, как трудно быть феей и одновременно желать общества кого-то и отвергать его. И было нечто, что объединяло их — отсутствие какой-либо цели и их собственного смысла в жизни.

* * *

— Я отнесла каждого на его Родину.

— Прям каждого?

— Каждого.

— Своими руками?

— Своими руками.

— С шизой?

— С шизой… Мне бы своих сил не хватило, я же слабая… Ты знаешь же…

— Вообще это не шиза, это защитные механизмы личности вкупе с твоей фантазией. И ты зачем тогда относила вообще руками?

— Чтобы почтить их память. Они же были моими друзьями. Прикосновение к ним… Это передача эмоций, что в тех клетках ещё осталась, хотя вся энергия и ушла уже в чужую землю, теперь они передали своими телами в родную землю тепло через меня и энергию моих действий. Механическую энергию… Да… Я читала об этом, это должно было сработать.

Эйдос тяжело вздохнул, будто ему приходилось сейчас мириться с серьёзным проступком невинного ребёнка:

— Да ты гениальна…

При этом уголок его рта даже не приподнялся.

— Да, я знаю. Эй, тебе повезло встретить такого гениального и великолепного кохая как я, да? — после паузы почти шутя вымолвила Тася. Для неё до сих пор все были живы, словно происходившее было лишь выдумкой её мозга, как во сне.

— Да-да, — согласился он и отвесил маленькой девушке лёгкого подзатыльника.

Было бы так хорошо раствориться, резко стать чьим-то героем или антигероем, но этого нельзя было сделать, невозможно вот так запросто заполучить в своей жизни переломный момент, если только ты не самый большой везунчик.

— На самом деле даже у тебя есть своё значение, своё место в этом мире.

Будучи в шатком психонервном состоянии, Тася мгновенно повеселела:

— Почему «даже у тебя»?! Почему в таком тоне? Конечно же у меня есть какое-то место. А какое оно? — она снова на четвереньках, как кошка, приблизилась к нему и наклонила под любопытствующим углом голову со сверкающими зеленеющими глазами.

— Не смотри на меня так, — усмехнулся он. — Я же старик, я всех вижу насквозь и про всех всё знаю, но поэтому я только наблюдатель, я не скажу тебе, какая у тебя роль, даже не проси.

Кучеряшка нежно упала на колени Эйдоса, будто она сейчас являлась самым маленьким, лёгким и весёлым существом в мире, как одуванчик, прижала к телу руки, согнув в кистях, и стала ёрзать, тереться об колени, немного перекатываясь с боку на бок. Её мягкие короткие волосы при этом как попало мялись, одежда задиралась до неприличия, но лесному духу не приходилось на это жаловаться: он почти что наслаждался этим и даже краснел, почти как школьник. Он даже подумывал в тайне превратить Тасю в настоящую кошку, но в том случае не отделался бы он от проблем со стороны девчонки. Кошки сами по себе своенравные, а такой нелепый характер внутри черепаховой красавицы и вовсе, может, представлял бы собою огненную смесь.

— Как же мне выласкать из тебя эту информацию, семпай?

— А вот когда начнёшь следовать моим урокам, тогда и своё получишь.

— Это о чём ты? — так удивилась девушка, что посерьёзнела и привстала, столкнувшись с собеседником носом к носу. Её взгляд при этом бегал по лицу Эйдоса, то опускаясь, то вновь поднимаясь к глазам Эйдоса. Сейчас она уже видела его иначе. — А ты толстый, величественный дух леса! Не просто большой взрослый, а ещё и толстый, — щёки при этом его она нашла очень симпатичными и мягкими на вид, как тесто, а глаза казались большими, но похожими больше на щели, усыпанные длинными изогнутыми ресницами, нежели круги и овалы на бумаге в набросках остальных людей.

— Ой, поговори мне ещё тут!

«Он похож сам на ребёнка, — решила Тася, — наверное, это делают за него годы — невозможно, пожалуй, жить столько, сколько живёт он, и при этом помнить всё обо всём и обо всех, сохраняя постоянными все черты и одинаковую личность».

— Так какое там у меня предназначение?

— Теперь я точно тебе не скажу.

— Хах! Ну конечно… — девушка, подобно лисе, сощурилась. — А если мы будем играть в игры на желания? Смогу ли я тогда узнать?

— Ты никогда у меня не выиграешь, пёрышко! …Кстати, так ты хочешь знать, что случилось со всеми?

— С кем «всеми»?..

— Никто не умирал, это всё в твоей голове, маленький кохай.

Тася напряглась и вся застыла, даже дыхание её замерло в воздухе. Она обдумала его слова, будто это иностранец ей назвал отдалённо знакомое слово, которое нужно было вспомнить. Сначала она почувствовала, как кровь и слёзы подбегают рывками к широко раскрытым глазам, а потом поняла, что это снова трюк злого бога.

— Ты отвратителен! Кто с таким шутит?! Я ненавижу тебя, сенпай! Ты даже буквы «м» в своём звании не заслуживаешь! Я думала… Я думала, что все погибли, кого я знала! В городе они ходили мёртвыми бестелесными душами!

«Ну всё-всё!» — успокаивал он Тасю, пока та горела в своём негодовании и помутнении, и через пять минут девушка успокоилась, обратилась лисой и свернулась нервным комочком на коленях толстяка, сидящего на ступенях, ведущих в пещеру, бывшую когда-то величественным, незаросшим храмом.

* * *

«Тася не являлась осознанной. Созданной такой, она всё время падала во мраковое состояние, при котором мало управляла своей жизнью. При этом входила она в него самостоятельно, потому что напридумывала себе ещё в подростковом возрасте недугов и не боролась с ними. Так бывает с глупыми людьми, но это же делало её личностью.

Она любила голубику, море, необычных людей разных форм и размеров, она только говорила: «Ах! Мой сенпай!» — и тут же млела, потому что дух, принявший для неё образ наиболее приятного человека, мог заменить в анализе дня любое невзрачное событие или плохих людей (которых, впрочем, не бывает, ведь все люди на самом деле добрые). Также, прочем, каждый человек нуждается в объекте, за который будет цепляться его сознание, центр паутины, в котором скопится роса радостей и негодований. Основа всех последующих мыслей и убеждений, как базальный слой кожи с пигментом, поверх которого идут все остальные слои.

К ней в берлогу однажды явился белый охотник — то был Робб, и он пришёл целенаправленно за ней, выстрелил ей в сердце и попытался забрать. Тася же, несклонная к одобряемости разрозненным обществом, поддалась искушению и поцеловала Робба, которому ещё совсем недавно принадлежала. Она почувствовала его родной запах, вновь увидела его тёплые глаза и почувствовала ту близость, что совсем уже давно не связывала их. Так она подумала, но кролик был уже разделан и лежал на блюде в соусе. Вот почему Эйдос всё знал, и Тася поздно призналась ему. Так или иначе, он был в её мыслях, он поселён в её голове и видит все секреты в неубранных шкафах с костями, оттого он был очень зол на неё, хотя и не среагировал так, как сделал бы это будучи простым молодым человеком, являющимся естественным звеном в богохульном обществе беспорядочных лиц.

— Ты провинилась. Я не хочу больше с тобой разговаривать, ты знаешь, я очень избирателен в том, кого к себе подпускать. Раз хотела схитрить надо мной, то пойди теперь и продай на рынке свою душу, раз тебе нефиг больше делать. Посмотрим, сколько она стоит.

Девушка вышла рассеянная на ближайшую людную улицу города, похожая на нищего беспризорного ребëнка. Окружающие огибали еë или толкали, но никто не обращал внимания. «П-пожалуйста… Купите мою душу! Пожалуйста, купите! Она… Она вся светится и горит идеями!» — с каждым разом всë увереннее она говорила о несуществующем, потому что не видела, чтобы кто-то реагировал: положительно ли, с презрением ли. Тася была довольно милой, но еë кукольное лицо было спрятано злым Богом, который решил преподать ей заслуженный урок.

Наконец-то эта лёгкая кара, как шлепок по попке, настигла и лисицу. «Нет в жизни смысла. Не знаю своего предназначения», — непростительные мысли для чудной. Она была слишком переменчива и слишком пессимистична для своих лет и своего опыта.

Тогда начались первые походы в город и набеги лисиц на частные дома, как бы совпавшие с теми событиями, но межались они по-прежнему с фантазиями:

«Перед нею ровная гладь серого в свежих тучах моря в небольшой бухте. По бокам каймы её — главы высохших драконов изумрудного цвета, покрытого лёгкой плёнкой тумана, а на берегу сидят Тася и Эйдос. Она говорит о потерянном Эредине, который в последние дни их дружбы отдалился, стал привирать и скрыл настоящее отношение к поступкам Таси. Это были жалобы, которые иногда просто было приятно вспоминать».

Так выглядит стена мыслей: когда представляешь что-то, и оно становится некой реальностью, представляемой картиной вокруг тебя.

Когда Тася заметила, что стыдливая и хорошая она никого не привлекает, она смело сняла капюшон на людной улице города и закричала: «Я ненавижу отвратительных, жестоких, лицемерных и высокомерных людей! Чтоб черти вас всех порвали за то, что у вас всех такие длинные носы.… в золоте и алмазах… которые делают вас одиноким никем!» — её никто не понял, что было справедливо, и в этот момент из тёмных и мрачных углов отовсюду повылезали реальные черти: серые и фиолетовые лисицы с крупными острыми клыками и рогами на головах. Их зубы, как и когти с тонкой пластинкой, переплетались между собой, будто сплетённые пальцы чьих-то рук. Лисы смеялись, плевались желчью и говорили человечьим языком, подступая со всех сторон: «Плохие! Плохие людишки!»

Тогда Тася с испугу сама обратилась гигантской лисой и первого прыгнувшего на неё зверя поймала своей пастью, прокусив существу хребет. «Это точно не создаст искупления, а тем более усмирения от Эйдоса для меня!» — всё, о чём подумала девушка тогда. Дух не скупился на выражения и грубости, когда был зол, а потому мог позволить себе лишнее из старых русских книжек с бытом в совхозе или на целине, а потому вселенское прощение надо было заслужить», — так прозвучал отчёт маленькой сказительницы. В детстве она была маленьким гадким утёнком, лишь соломенные волосы и голубые глаза обещали её прекрасное розовое будущее. Её голос, как голос барда, мог поведать историю каждого, в том числе и Таси, даже в этом старом людном баре, чем воспользовался Наставник. Уродливый мужчина отпустил руку девочки, она медленно моргнула, опустив голову к полу, а затем, как ни в чём не бывало, вновь задрала подбородок и продолжила помогать сестре в баре. «Ха-ха! Это здесь-то он ищет потерянную девочку? Вот же работничек этот старпёр!» — по ушам ударил скрежещущий звук голоса одного из местных юных пьяниц. Наставник опустошил свой четвёртый стакан крепкого, со стуком поставил его на стол и удалился из сего зловонного от людей места — здесь было принято платить сразу, а потому нужды в последнем перед уходом не было. Он нервно укусил себя за кончики четырёх пальцев, содрав немного лишней кожи с грязью и откашлялся, убирая руку и по привычке вытирая её об край жилетки. Он и так знал, что эти лисы, подобно крысам, рыщущим по городу, — руки кучерявой Таси, но что было делать с методично раскачиваемой психикой неуравновешенного чудного ребёнка? Некоторые старики пошли с фруктами и мясом к подножию леса, дабы задобрить его — но лесной Бог отвернулся от них и их просьб, будто потакал тем чудесам, что разворачивались сейчас, медленно, словно давно нетронутый рулон карты.

На детектива в отставке многое навалилось сейчас, как сказали бы соседи, которых у него нет: он рискует завалить уже второе дело его жизни.

Робб после новой встречи с Тасей ещё больше был смущён, а мысли его — спутаны. Он теперь знал, что его девушка не одна, что он зря её ждал, что она ушла к некому духу, чтобы потешить себя новыми отношениями, а кролик ныне был для неё просто плюшевой игрушкой.

После её исчезновения, как и наставников, дети вынуждены были куда-то расселиться. Самым верным путём был университет — тот мог обеспечить своих студентов жильём, что сейчас самое главное. «К чёрту ваши праздники, — думал обиженный Робб. — Мне бы сейчас поступить». Вступительные оказались для него не самыми сложными, а потому переселение из гостиницы в общежитие прошло достаточно быстро и гладко. Оставалось только примерно учиться, чего парень будто не мог: первые пропуски, первые отработки, первые «недружелюбные преподаватели», ненужная история на бесполезном техническом факультете, обучающем построению колёс, бары с друзьями и ночи без сна. «Неужели всё это из-за меня?» — думала Тася, когда наблюдала за ним со стороны. «Нет», — ответила ей Тая, уже имеющая подобный опыт. Тася снова в городе, Тася снова здесь — этого и ждала её подруга.

«Я так по тебе скучала!» — заплакала она, уткнувшись носом в кудрявую мягкую макушку. Это не было похоже на Таю, делившую с Лесей одного молодого человека и простившую в итоге ей его ради дружбы, Таю, что быстро нашла себе и работу, и какой-никакой дом, и учёбу в техникуме на окраине Вален-Вилля, почти в деревянной деревне. Эта девушка периодически теряла веру в чудо, в детское чудачество, мечтания и сны — из-за неё, между прочим, и погибали массово крохотные феи. Но она всё равно была верна горящим идеям девушки рядом с ней, всегда, пусть они и были совсем плохо знакомы. Вечер обнял их и обдул слабым знобящим ветерком и накрывающей темнотой город. Вдвоём они стояли напротив общежития Робба, но, разрубив случайно связь с ним и с его сознанием, теперь вынуждены уходить, потому что здесь сейчас им никто не был бы даже отдалённо рад. Это место пустое.

«Дружба и дружеская любовь между нами — самое важное, что на данный момент есть», — подумала Тася, закрыла глаза и стоя заснула в тёплых руках и пледе Таи.

Ей приснился чудесный сине-фиолетовый сон с красным кирпичом и серебристыми звёздами, по-странному отражающими свет жёлтых фонарей. Она сидела на крыше защищаемого исторического уже нежилого здания вместе с Эйдосом, они грелись друг о друга и смотрели на дома перед собой, как и на небо над ними. Небольшие скульптуры на их верхушках и окна никогда доселе не были видимыми для них. И весь этот вечер был прекрасен.

* * *

«Твои рыжие волосы восхитительны! — шептала она вдове, что так часто заглядывалась на то же великолепное здание, что и Тася. — Ты хороша, и ты заслуживаешь такой бордель в своём распоряжении! Только представь вместо этих унылых чопорных занавесок за теми окнами алые полотна или тяжёлые длинные шторы цвета бордо! Я знаю, ты этого хочешь…»

Глаза ведьмы при этом загорелись. Как повезло лесной девчонке с первого же взгляда на голубую улицу приметить именно эту женщину. Зелёный цвет её радужки теперь имел примесь желания и цели. Скоро в этом четырёхэтажном кораллово-золотом доме в стиле рококо будут стоять лишь запахи наслаждения, свеч, пота и мыла, окна гореть будут красным, а двери — надписью над ними «Red Light Secrets».

Тася сама не заметила, как получила это внезапное наваждение. Она шла в город по поручению Эйдоса и вдруг зацепилась взором за возможность вплести в чью-то жизнь свою нить.

Далее она под видом волнистой чёрной лисы проникла в канализацию башни магов и долго поднималась в кромешной темноте по нескончаемой скользкой сырой лестнице вверх, ведомая мыслью встретить там Селестию. Бывшая подруга должна была узнать о Тасе снова. Девушка вошла в её комнату обнажённая, уже в своём естественном человеческом виде. Леся удивлённо окликнула её, лицо её было даже испуганным, она хотела убедиться, что это не та Тася, которую она знала совсем недавно, по вине которой, отчасти, кошечка и осталась здесь совсем одна, на пути к сомнительному величию магессы. «Что ты от меня теперь хочешь?» — спросила Селестия. «Я хочу изменить твою жизнь», — с усмешкой и оскалом сказала ей вошедшая. Тася посмотрела глубоко в глаза бывшей подруги, в самую тьму, достигла хрусталика и отразилась в нём уже самой Лесей. В маленьком теле этой девушки она сбежала из круга магов, будто наглая и непослушная ученица, убежала к принцу этого мира — к Олегу — и очаровала его. Она почувствовала, как в груди Селестии быстро и неровно колотится нежное сердце, и только тогда отпустила её. То была завистливая месть за то, что Леся была единственной, кто в итоге попал официально в круг чудных. Тася сама хотела быть там, в том сладостном заточении и учиться силе творчества и знания, которые были осуждены во всей остальной части страны.

Тем не менее, каторга подруги в роли начинающей магессы закончилась, она влюбилась открыто в своего давнишнего избранника со взаимностью, а затем была брошена как простолюдинка, когда их людус, навлечённый со стороны, закончился.

Именно этого и добивалась Тася. А Эйдос ничего не знал, ибо тот шкаф девушки был хорошо спрятан и закрыт в чулане, лестницы к которому не было, и он искренне звал её своей хорошей девочкой, потому что с ним она и оставалась такой.

Люди в городе получали бесплатное искупление через египетские казни, которые находили на них. Они создавали то жутко-истеричное предпраздничное настроение, которое встречало Цирк.

Цирк

Железная дорога выходящая на центральный вокзал города с привокзальной театральной площадью.

Огромные, с неровными плечами, на которые падал белый атласный пышный воротник, клоуны свисали с крошечного, почти детского, поезда, который вёз трупу в радостный город, с криками встречающий цирк. Тоненькая длинная артистка в полосатых чёрно-белых колготках и платье балерины с яркими голубыми помпонами вместо пуговичек, уже всюду лазала, цепляясь то за выступы поверх вагона, то уже за столбы и фонари — и потом снова возвращалась назад к трупе, откуда сильно и задорно, будто какой-то легко гнущейся ветвью дерева, махала бледной рукой в разноцветных многочисленных звенящих браслетах. Из заднего вагона на людей с презрением взирали крупные чёрные коты, которые фыркали и плевались на тех, кто пытался просунуть в окошко к ним свои руки. Всё это сопровождалось весёлой повторяющейся музыкой, странным смехом, звоном бубенцов, барабанов и салютованием двух слонов, украшенных тонкими фиолетовыми коврами.

Университетские по приезду циркачей сильно не рвались к ним, а стояли, в основном, облокотившись о стены своего учреждения, и говорили: «Забрали у нас наше же звание, прикинулись нами и забирают всю славу себе. Ох уж эти люди! Не знают, где настоящий цирк!».

Вскоре общий гомон и стук торжественных колёс прекратились на общей улице, переместившись в быстро сооружённый купол. Через пару дней уже цирк давал номера горожанам, удивляя их акробатикой и фокусами без обмана. Люди хлопали в ладоши, но быстро покинули купол сразу после одного лишь вечера, поскольку им было жаль своих денег. Цирк не просил слишком много, не просил цены, которая могла бы считаться неприемлемой для него, однако почему-то поток зрителей так быстро иссяк, что и не ясно было, существовал ли он у них когда-то вообще. Тогда к цирку присоединился ещё один артист, которого все звали Чёрным Властелином. Он раздавал гражданам деньги просто так, лишь бы они сидели под куполом и смотрели представления от циркачей. Сам он в этих представлениях почти не участвовал и оставался очень загадочен. Он показывал трюки с какими-то странными на вид дрессированными лисицами, чьи зубы вылезали из пасти и путались, переплетаясь между собой. Тем не менее, лесные зверьки оказались довольно смышлёными и ловко проделывали то одни, то другие трюки, веселя и радуя зрителей, которые прозвали этих цирковых питомцев огненными адскими лисичками, поскольку в одном из номеров они не страшась прыгали через облитое бензином и подожжённое кольцо.

В последний день пребывания цирка в городе на арену неожиданно вышла невысокая девушка в свадебном платье и фате, она обняла Чёрного властелина, кружась с ним в вальсе, затем обратилась огромным зверем и откусила артисту голову. Остальные циркачи замерли также, как и все наблюдатели происходящего, а ведущий, осознавший опасность им предполагаемого и ответственность перед городом, вышел из оцепенения и мигом постарался обрисовать в словах ситуацию: «Это… ммм…. Такой номер! Дамы и господа! Сейчас же голова быстро вернётся на голову мистеру Чёрному Властелину прямо на ваших глазах! Никакой презренной магии! Никакого обмана! Всё — чистой воды фокус! Всё для вас, дорогие зрители!». И действительно — на голове артиста тут же выросла новая голова. Никаких слёз. «Никакой паники даже! Фьюх! Обошлось!» — подумал, было, ведущий, Агустин Мармеладов, но не тут-то было! Из срединного ряда истерично закричала женщина и, роняя свой розовый платок, спотыкаясь, выбежала из цирка, а за нею собралась бежать и толпа, пока не вошёл совсем иной человек.

То был невысокий джентльмен с детским лицом, зализанными золотыми волосами и в голубом, испещрённом различными вышитыми деталями, фраке. Он встал у самой сцены, в которой точно всё замерло, вплоть до сердцебиения самих артистов, медленно окинул взором абсолютно каждого из здесь присутствующих и спросил ровным голосом с прекрасным акцентом: «Кто виновник?». Вслед за ним ворвались люди, больше напоминающие стражу, как только они появились, всем стало ясно, кто перед ними находится, и зрители вместе с циркачами низко поклонились коротышке. «Полно! Я спросил: кто виновник!». Все взгляды устремились на единственную пару в центре купола, вернее туда, где она должна была стоять, но ни Чёрного Властелина, ни его невесты тут уже не было. Гигантские цирковые коты и клоуны сменжевались и уставились в пол, сложив — кто руки, кто лапы — себе на груди.

После этого странного явления о цирке старались не вспоминать, будто то был какой-то общий для всех гипнотический сон. Полиция работала с того дня денно и нощно без устали, поскольку каждый третий, бывший на представлении остался либо без какого-то дорогого украшения, либо без кошелька, либо даже без документов.

Листья зелёные падали на голову Вален-Виллю и приехавшему принцу. Он поймал один из них и подумал о лете, что только что внезапно окружило его. Это лето пришло вслед за ним из тёплой столицы, и только рождественский снег мог слегка остудить его.

Навязчивая идея

Исполинский белый лес при Вален-Вилле.

— Кониум макулатум токсичен, во всех его частях яд нервно-паралитического действия, сначала вызывает общее возбуждение, затем урежение дыхания — и его остановку. Поэтому так опасен.

Эйдос лёгко стукнул девушку черпаком по голове:

— И всё? Это всё, что ты запомнила? Мне стыдно за тебя, кохай! Если ты и достигнешь успокоения, то только на уровне той медлительности, с которой ты запоминаешь растения и все их качества.

Тася насупилась и посмотрела на своего учителя как на кусочек.

— Может, я вообще хочу не лечить людей, а калечить их? Так намного интереснее. Даже в упадке наша жизнь слишком безопасна и скучна, люди так хорошо живут, что даже не нужны друг другу!

— Хватит философствовать, лучше поухаживай за смоковницей.

— У тебя прямо-таки райский сад — чего только не растёт. Это ненормально.

— Почему это? Хорошо же, когда много чего есть.

— Да с тобой бесполезно спорить, поэтому ничего не буду говорить.

— А ты чего так быстро сдаёшься? Давай, поспорь со мной. Или ты боишься, что не справишься?

— Ох…

«Самое интересное, что, думаю, окружающие не считают его таким интересным, поэтому он боится прямого контакта с обществом незнакомых ему людей, они не очень дружелюбны. Клубок обособленных перетирающихся змей. Но мне он всем своим видом нравится. Я как избалованная нищенка, и меня уже бесят все эти тупые модники и богачи, блин, которые выпендриваются якобы знаниями. Чего не скажешь про простого добряка-старпёра. Уф… — размышляла Тася, пока игнорировала вопросы Эйдоса, — …а может, устроить в городе шумиху и развеселить Эйдоса, м? Как ему все эти прекрасные циркачи?»

Прошлое

Место преступления.

Детектив открыл скрипящую деревянную дверь квартиры, которая, как он надеялся, должна быть пуста, но тут его дыхание остановилось, и сердце на мгновение замерло. Кудряво-рыжая девушка, вернее её тело, лежало коченеющим грузом на разваленном пыльном ободранном диване в цветах бабушкиных пледов. Её голова вместе с рукой свисала неестественно с края и улыбалась, будто бы даже с движением уголка губ, глядя стеклом прямо в глаза Наставника. Её смуглая кожа будто облезла, как старая краска со стен, сменившаяся белым и бледным грязным тоном.

Мужчина на ногах пошатнулся и опустил перед трупом глаза, прикрыв их исчерченной складками сломанной в пястье рукой, немного развернувшись и оперевшись о ближайший косяк.

«Я слоями буду лежать на тебе голая, на твоём сознании, несчастном и обречённом, настолько беспомощном и жалком — слишком жалком для мужчины, — чтобы напоминать тебе о моей смерти», — стояло в его болящей полупустой спутанной голове. Когда детектив поднял взгляд, именно её уже не было — лежала только мертво девушка, явно получившая передоз. Нужно было вызывать бригаду, но пустые глазницы без яблок на нужном месте не давали ему покоя. Кому тут скажешь, что ты сошёл с ума и видишь уже то, чего нет? Вернее, отсутствие того, что остальные видят. Разумеется, в следующий раз его уже не допустят на работу, и ближайшим другом для Наставника станет госпожа психотерапевт из холодного кабинета для полицейских с явно сломанными роликами, если кто-то и узнает правду.

Не видеть глаз для него теперь было реальной проблемой, поскольку это буквально первый и последний барьер к душе и помыслам человека, а особенно женщин — а именно их сияние сейчас было выколото специально для взора следователя. Этакая почти кровавая шутка Судьбы, чтобы Наставник не видел больше ничьих глаз со смерти дочери.

У него неожиданно задёргалась бровь над скорченным от запаха сморщенным носом, и Детектив понял, что уже вызвал своего помощника и медика для подтверждения смерти от передозировки.

«Она принимала приход за паническую атаку ровно столько же раз, сколько и принимала в принципе», — пыталась якобы утешить его сестра.

«Легко ей говорить! Её дочь же жива!» — кудахтала стервозная соседка — но никто из них не мог загладить словами отцовское горе. Только милая племяшка способна была ему напомнить о Диане, очень похожая на неё, только опять же без яблок, без радужки и без зрачков. Этот образ в ней и привлекал, и одновременно отталкивал из-за постоянного присутствия в нём самого ужасного момента в жизни следователя и неотвратимости сего.

Детектив потянул шелушащимися пальцами кожу своих висячих щёк вниз, отогнув вместе с тем нижнее веко, полное красных сосудов с кровью, и снова проснулся, осознав, что он уже сидит на мокрой французской улице, пока бригада где-то за его спиной оцепляет место возможного преступления и собирает улики. Некая девушка сбежала из России якобы к своему бойфренду из захолустья в другую страну, а вместо любимого встретила там пары Счастья и порошок Удачи. «Конечно! — подумал он про себя. — Из дыры в дыру, при нулевом знании языка и возможности видеть этого мужчину раньше, так она и прибежала к нему с рыбьим обозом, чтобы умереть. Что-то тут не складывается. Очередное дело для купленного суда. Зачем здесь вообще я?». Он цокнул будто в ответ самому себе, а затем снова скорчился, точно от своей же дерзости, будто одна его половина всё ещё вела себя молодо и глупо, пусть и покрывалась морщинами да пигментными пятнами.

«Да я чистая уже почти год! Честно! Сколько можно меня контролировать?! Спокойно! Я больше не принимаю наркотики», — обещала когда-то она отцу, но её сердце уже бешено колотилось от метамфетамина, и он видел этот обман в её глазах. Буквально.

Он снова почесал бороду и решил всё-таки уйти, как если бы был действительно здесь не нужен: «Сами справятся — не шестнадцать лет же», — оправдал он сам себя. Наставник прошёл мимо пекарни на углу одного из домов, откуда заманчиво тянулся аромат свежей выпечки, но даже эта сладость не пошатнула чёрствости Детектива, пытающегося всю дорогу закурить одну-единственную сигарету, что постоянно капризничала, точно распутная девка, под дождём. В конечном итоге он бросил несчастную смятую подружку на землю, не растаптывая даже носом туфли, и сел на скамейку в парке, в который он случайно в ходе своей ничем необусловленной прогулки забрёл.

— Так вы тоже любите просто посидеть и посмотреть на воду?

Наставник обернулся: с ним же на другом крае деревянной уличной скамьи находился джентльмен потрёпанного вида, но невероятно расслабленный и в то же время задумчивый — очевидно, пребывание здесь и размышления о чём-то более вечном, делало его счастливее.

— Конечно нет, — ответил незнакомец сам же на свой вопрос. — Вы здесь, потому что убегаете от чего-то. Ладно. Не буду Вам мешать.

Детектив уставился на него ещё больше, и его локоть уже стоял колене, создавая удобный для слушания полуоборот в сторону говорящего хотя бы на долгие тридцать минут.

— Нет же. С чего это Вы взяли, что я от кого-то бегу? Это от меня обычно все бегут: профессия у меня такая. Они бегут, а я их ловлю.

Черноволосый молодой мужчина посмотрел на него, словно у него отпало желание вести беседу, но не упустил соблюдение такта:

— С того, что Вы сами проговорились сейчас, сказав мне «кого-то» вместо «чего-то». Это женщина?

— Вы… Вы ошибаетесь, нет никакой женщины. Я холостяк.

— В Ваши-то годы?

— Не всем везёт обрести любовь всей своей жизни и удержать её.

— Что ж, в этом я с Вами согласен, — тут собеседник снова задумался, и его тёмные глаза устремились куда-то вдаль, над самим озером, будто он мечтал там увидеть свою собственную возлюбленную.

— Знаете… — после продолжительной паузы продолжил Детектив, — все эти разговоры о нежности и любви для самих же женщин и созданы, а Вам я желаю удачи, месье, делайте, что хотите.

И он вышел из парка, по пути, на входе, заметив всю ту же рыжеватую юную девушку. В этот раз она была в голубеньком, цвета неба, платье, которое смотрелось ярко на её смуглой гладкой молодой коже.

Первый принц

Университет Голубого дворца, далее: дом Таи, переулок Привратника, заброшенный сад, рабочее место Таи (кафе «Пряное»).

Во дворце на величественной площади жизнь оставалась однообразно сладкой и интересной для приезжего. Здесь стояли глобусы с непонятными картами, которые крутились сами по себе, калейдоскопы, что самостоятельно глядели в небо, — люди не знали, как работает это, а потому верили, что и автомобиль едет, потому что должен, и он это делал, повинуясь силе мысли или придуманным в университетах правилам.

Манджиро очень любил университеты, и отталкивало его в них только общество, которое он же сам и создал: зря снующая по коридору некогда величественных стен бесконечная толпа бестолковых барышней, куртизанок наравне с принцессами и их дрыщеватыми нищими ухажёрами, которые сидят прямо на партах в аудиториях и загрязняют звук бессмысленными выражениями, шутками и нелепым смехом. Кто-то украшал туалеты или лекционные залы сексом, но это было абсолютно неприемлемо для пустых людей, как считал Манджиро. Для людей, не имевших даже мечты, не то что средств для осуществления её.

«Майя! — так золотого принца по-доброму звал его лучший друг и учитель Хайсэй Шуниро, узкоглазый товарищ. — Опять замечтался?». Джиро только фыркал в ответ, как ребёнок, пытаясь сохранить абсолютно беспристрастное ко всему лицо, но глаза его выдавал огонёк детской игривости. Только Шуниро знал, каким дьяволёнком принц может стать: даже мать, лишившая своего юного властителя всех радостей его возраста, а затем ушедшая из мира, не видела, насколько сыну нравится играть за спиной у регента в короля, подчиняя волю окружающих Харизмой.

Сейчас Манджиро знал только одну единственно важную вещь: на Дальнем Востоке, по словам учителя, находилась ведьма-оборотень, способная даже силой своей мысли терроризировать город нападками адских кошмарных лисиц.

— Почему именно там? Почему нельзя было найти где-то поближе? Зачем тащиться через всю страну за одной девчонкой?

— Затем, юный неодарённый аналитическим умом господин, что именно на Дальнем Востоке больше всего чудных, а там, где их больше, там и сильнее мнение общественного сознания о своей принадлежности к чудотворчеству и безумию. Чем больше человека подталкивать, что он может оказаться сумасшедшим или каким-то нездоровым, тем больше он таким и становится. А особенно это видно в той кошке-лисице. Говорят, на самом деле она может обратиться в любого зверя. Для нас, обычных, здоровых людей, это нереально, но у них там, возможно, творится такое постоянно.

— А ещё они едят червивых медведей, которые ходят у них под окнами с саксофоном, запивают водкой и не давятся? Сказки мне тут расскажешь, Шун.

* * *

— У Вас такая интересная жизнь, девушка.

— У меня-то?..

— Только не говорите, что не считаете так, я знаю достаточно людей, которые многое бы отдали за Ваши приключения.

— Да не было у меня как таковых приключений. Чуть-чуть поездила да походила туда-сюда.

— А как Ваши друзья? Наверное, много интересных людей повстречали.

— Да, но друзей у меня нет.

— Как же так? И куда все подевались?

— Не знаю… Я сама избавилась от них, — она сощурилась, как если бы хотела удержать слезу или посмеяться. Ей неприятна была эта правда, но от того менее правдивой она не становилась.

К этому бару теперь Тася была прикреплена, как участок к больнице, но заходил к ней луч радости, открывая всегда дверь с каким-то звоном колокольчиков и их музыки.

Девушка обернулась и увидела в вошедшем голубые волшебные глаза Эйдоса, похожие на дымку в космосе после умершей звезды, со спутанными чёрными ресничками. Ей захотелось подойти, схватить его и прижать к себе, как после долгой разлуки. Она чувствовала его отличимый, особенный сладко-травянистый запах, горячую пульсирующую покрасневшую кожу и щетину, что никогда не отрастала до бородки и никогда не заменялась гладкой младенческой нежностью. Ей хотелось всё время укусить его, добраться до кипящей крови.

Таков был сон. Утром Тася была на кровати в съёмной комнате Таи, старую и пыльную мебель с запахом молока дополняла вошедшая в моду винтажная одежда Таи, свежее бельё и две представительницы женского пола. Чудная медленно водила гладкими пятками по своей новой постели, слегка где-то смявшейся за ночь из-за ярких снов. Её ждала встреча с неким Манджиро. «…важным перцем, наверное», — думала девушка, взаправду даже и не подозревая, что Манджиро Хайсэй — существующий первый принц её страны, в которой стоял мёртвыми обломками упадок.

Ещё было темно, но Тася уже спешно собралась, нацепив на себя наиболее подходящий по размеру брючный костюм цвета пломбира с кремом-брюле из комода Таи, перекусила одним сиротским бутербродом с хлебом и колбасой, запила холодным молоком и вышла на предрассветную улицу с леденящей поднимающейся дымкой росы. На улице, чёрной и неприветливой в это время суток, совершенно лишённой тепла, не было ни души кроме Таси. Она слышала собственное шумное дыхание, на котором безуспешно пыталась сконцентрироваться, чтобы выровнять, но и не заметила, как под ногами появился какой-то выступ. Девушка споткнулась, пытаясь обойти угол на перепутье между улицами и переулком, враскорячку поймала равновесие и обернулась, хмуря брови, будто это булыжник на дороге виноват в травмоопасности, а не невнимательность. К сожалению, то был не выступ, не камень и не ямка — из тьмы вылезала холодная закоченевшая рука чьей-то жертвы. Твёрдые фиолетовые пальцы её, как слипшиеся, держали помятый и подсохший букет жёлтых цветов, в которых лежала записка: «У жёлтых ворот». Она была точно для Таси: ещё когда она шлялась беззаботно по улицам и какое-то время приставала к прохожим, как к нынешней рыжей владелице борделя, она приметила не сильно заметные, но интересные увесистые позолоченные ворота со сваренными листьями на них. Эти ворота как раз-таки вели в цветущий сад, что ныне был мёртв из-за таких перепадов в температуре и из-за своей забытости людьми. Он точно переставал существовать в их глазах.

Будто снова впадая в состояние тумана, Тася прикрыла чистой рукой нос и рот, чтобы больше не слышать режущий и тошнотворный трупный запах, и вместо того, чтобы найти полисмена, убежала прочь, и ноги сами привели её к заброшенному саду с золотыми воротами. Как и в букете, жёлтые цветы произрастали здесь, но были уже сухими и обвивали, окружая, полусухой водоём. Она застыла у его чёрной глади и успокоилась как перевела дух. Ветер и тишину от голосов и транспорта прервали только хруст веток и шелест от кустов, которые открыли каменистую тропинку для Майи.

— Я рад тебя видеть! Стой, не надо убегать, я же тебе не враг. Разогнал только цирк, больше похожий на зоопарк. Я здесь неофициально. Позволь представиться, я Хайсэй Манджиро, первый принц этого мира и Заточитель чудных.

— Как это Вы откровенно назвали себя надзирателем для больных. Ведь я правильно понимаю, в башне магов чудных держат насильно?

— Ты хорошо осведомлена…

— Это всего лишь слухи. Меня зовут Тася… Принц…

— Мы, думаю, знакомы давно, нас свела Судьба, так что, пожалуй, нам не нужны формальности?

— Наверное. Трудно приспособиться, когда перед тобой мальчик, способный словом вырезать твою семью.

— Да, но у тебя нет семьи, не так ли? Вернее, ты так в этом уверена. Раз уж мы сразу заговорили на эту тему, давай перейдём к делу. Ты живёшь в тумане и не разбираешь, что творится вокруг тебя, твой единственный островок — образ божества леса, который ты создала под себя, ты живёшь без цели и без преданности. Я знаю прошлое твоей семьи. И я могу отдать его тебе, если ты мне поможешь в моей мечте. …Что ж, раз ты согласна, Тася, я хочу, чтобы ещё до усмирения ты окольцевала своим смутным сном одного священника, наиболее приближённого к Богу. Если сразу говорить откровенно, я хочу, чтобы ты повлияла через него на небо, которое посылает указания. Это всё, что я потребую от тебя.

Этот момент был Тасе интересен, даже вызывал смущение и энергию. «Готовность к бою», как называла это она. Принц был красив, но самым красивым в нём была не внешность, а харизма и умное лицо не по годам. «Не может быть, что ему всего тринадцать! Его тело уже неплохо сложено, а глаза слишком глубокие и серьёзные для такого возраста. Единственное, что его «роднит» с тринадцатилетними это рост!» — оценила она. Совокупность всех этих черт уже вызвала в ней любопытство и уважение. Тася согласилась на сделку с Манджиро, но на ней пока их разговор и окончился.

Погода стала приятнее, не было ветра, листья, отрываясь, спокойно себе падали на головы прохожих. Стоял уже день. «Странно, что на крыше утром не было той девушки», — подумала кучеряшка, вспоминая, что как-то, было, видела примерно в одном и том же районе обязательно молодую, чуть мальчишеского вида блондинку, которая любила находиться на чьей-то крыше или на межэтажном балконе в очень раннее утро. Она сидела там и курила, а потом бросала сигарету вниз не глядя, но постоянно что-нибудь да пролетало тогда у Таси перед носом. Это её раздражало. Девушка зашла в кафешку у трамвайных путей, дабы иметь ещё возможность насладиться видом этого транспорта, гремящего всем своим телом. Там же у кассы стояла Тая — здесь была её подработка.

— Ты почему утром ушла и даже не попрощалась со мной, а?! Раз у меня будильник стоит на час позже, значит и меня ставить ни во что не надо? Даже в известность?! — она в этот момент очень кстати сдула с лица упавшую прядь тёмно-каштановых волос. — А вот не налью я тебе кофе… С сиропом… Карамельным, твоим любимым… Посмотрим, как ты тогда заживёшь!

— Хахах, я тоже люблю тебя, Тай, но мне надо было на одну очень подозрительную встречу. Вот ты возьми и представь: мне Эйдос постоянно давал какие-то задания: сходить туда-не-знаю-куда, поискать или сделать там то-не-знаю-что, сорвать травку, выучить травку, выучить косточку, поболтать с человеком или успокоиться…

— Это я поняла, давай покороче.

— Ну, это же самое главное! Я должна была все задания выполнять чётко, как по инструкции, это помогало контролировать себя, эмоции и т.п., но вот один раз Эйдос разрешил мне шалость! Я очень хотела пошалить в цирке, даже придумала свой план по внедрению, но потом Эйдос взял и сам согласился. Ты представляешь?! Я его столько терроризировала раньше, а тут он просто взял и согласился! Ну кто так делает? Кажется, я действительно ему нравлюсь…

— …Ваша сдача: 35 гривен.

— …мы преображались! Я научилась этому в лесу! Это реальное колдовство! Аж не верится — точно предновогоднее чудо, как и это тепло. Правда потом нас настигла нехорошая карма в виде полисменов, какой-то благородной шайки… Я вообще-то всё помню как в тумане — так бывает, когда реальность становится для меня очень интересной — но я запомнила там одного мальчика! Он был великолепен, и все его присутствия будто испугались. Тогда я и Эйдос быстро удалились, мы убежали в лес, как любовники! Это забавно, точно мы чья-то пьеса на одной огромной сцене…

— Слушай, Тася, у меня полно дел, давай ещё ближе к делу. Как всё это относится к твоим утренним шляниям под Луной?

— А ты мне кофе сначала налей. С сиропом налей, жалко что ли? Воот. Ну хорошо. В цирке тогда был принц! Его зовут Манджиро! Прекрасное имя, не так ли? У меня от него какое-то чувство дежавю, как если бы в моих руках когда-то было комикс с таким именем, но это же просто невозможно… В следующий мой поход в город, видимо, он меня как-то перехватил. Лицом к лицу я ни с кем не сталкивалась, но в своей же походной корзине я нашла записку, вот она, читаю: «Я был на Вашем выступлении! Я был очарован! Идите в такой-то день вдоль по улице Гайваронских в это время». Я пошла, нашла труп, у трупа букет…

— Стой, ты нашла труп?

— Даа, но вроде как со мной подобное уже было тоже не давно… — Тая подняла на Тасю бровь. — То есть я очнулась, когда уже оправдывалась перед Эйдосом, мол, похоронила всех… всех некоторых знакомых, потому что нашла их в городе мёртвыми после того, как столько времени спустя пришла их навестить. Но ничего не было. Это всё было моей иллюзией. Вот и в этот раз я не могла понять, что это настоящее мёртвое тело. Там лежала девушка, очень бледная девушка, с белыми волосами. Она лежала раздетая и очень некрасивая. У неё в руке был букет с жёлтыми засохшими цветами.

— …Ты хочешь сказать, что в это жесть какое холодное утро нашла на холодной каменной дороге на улице женщину без одежды совсем и не могла подумать, что это труп и место преступления?

— Не вини меня! …Да, это так. Но я словно снова была в трансе… Мне очень жаль. Ты хоть знаешь, как периодически меня очень внезапно начинает терзать вина за что-либо? И такой вины может быть много, и её трудно сдерживать… Это тяжело… Да, я ничего с ней не сделала. Не позвала людей. Только даже воспользовалась ею…

— Ещё скажи, что ты тоже её изнасиловала, как, наверняка, сделал её убийца… Чёрт! Тася!

— Да что?! Не делала я ничего такого! Я лишь взяла посмотрела у неё записку, увидела адрес, поперхнулась от запашка, который, кстати, почему-то услышала только в тот момент, и убежала на место встречи. Там меня уже ждал Хайсэй Манджиро. Он предложил мне сделку… Думаю, об этом уже не стоит говорить здесь.

— Ага, умная какая, решила-таки не отвлекать меня от работы? Ты ещё не допила? Чашку когда вернёшь, барышня? — Тая всё это умудрялась как-то говорить смешно, с заботой и с неизменным женственным довольно юным голосом. Но сейчас она была чуть серьёзнее. Она написала срочное письмо комиссару, передала и приняла следующего клиента. — Значит так. В следующий раз меня обо всём предупреждаешь, с незнакомыми мужиками в одинокие кусты не ходишь…

— Но ему тринадцать!..

— Даже с тринадцатилетними мужиками…

— А Эйдос? Ему не тринадцать…

— Тася! Хватит глупости говорить! Ты меня поняла. Если что… Вот этот миленький розовый ножик окажется у тебя между глазами. Ты всё правильно поняла?

— Между моими честными красивыми глазами?

— Да, между твоими честными красивыми глазами. А куда Эйдос вообще смотрит? Ты с ним, значит, второй труп уже находишь, а его ничего не смущает? Или он там у себя в пещере живёт?

— Ну… Буквально да…

— Охх… Как же с вами сложно. А почему ты вообще пошла с ним на встречу? С Манджиро этим?

— Он сказал, что его впечатлило моё представление.

— Ты серьёзно? «Впечатлило представление»? Ты теперь на любую лесть внимание обращаешь?

— Ну… нет… — промямлила Тася. Её утомил под конец этот диалог, и она растеклась по рабочей стойке Таи, так и держа в ладошках чашку недопитого кофе.

— Знаешь, я думаю, он станет новой эпохой. Этот Манджиро. Что бы про него ни говорили, мне кажется, он достойный человек и поднимет нашу страну с колен.

— Когда кажется, креститься надо, Тась, иди домой. Или к Эйдосу. Может, он, наконец, мозги тебе вправит.

— Не хочу…

---

Примечания:

Всего две главы, читатель, а ты уже, увы, близок к концу, неизбежно доканывающему каждого ?