В Норе (гет)

И вот прекратился топот ног. Больше не скрипит седьмая ступенька на втором этаже, не тикают часы на каминной полке — их ни разу не заводили с момента окончания войны. Но бег времени, в отличие от часов, не остановить — так появляется ещё один этаж, так появляется новое поколение. Так продолжается жизнь.

Хозяйка Молли всегда любила моменты тишины. Бывало, после того, как все двери в комнаты закроются, она оставалась здесь, внизу. Садилась вон в то кресло у очага, вытягивала уставшие за день ноги и брала в руки спицы. Те самые, что вязали сутки напролёт, подчиняясь воле волшебницы, желающей передать часть своих сил, тепла семейного очага и любви матери каждому из своих сыновей и, конечно же, единственной дочери.

"Но ведь любовь не может заключаться в свитерах", — скажете вы.

"Может".

Любовь может заключаться во всём, от действий до чашки чая, которую Артур Уизли всегда находил на столе вне зависимости от того, в котором часу являлся домой. Чай этот, с чарами согревания, тоже был частью любви, проявляемой в акте заботы. Что уж говорить о свитерах? Девять их было много лет подряд. Девять разных по величине и по цвету, связанных из шерсти, тёплой и колючей. Также было девять стрелок на часах, тех самых часах, которые теперь неподвижны. Было девять кроватей, несомненно. Старых, со слегка провисшими матрасами, деревянных и железных. Был старый продавленный диван у очага и вот это кресло с красной потёртой обивкой, с наброшенным на спинку клетчатым пледом, и несколькими подушками, сшитыми хозяйкой. Одна сшита из разноцветных кусочков ткани. Помнится мне, когда-то вот та заплатка была частью халата мистера Уизли. А вот та — частью пижамы Билли. Те два бордовых лоскутка это, несомненно, остатки того горемычного полотенца (его жалобные крики очень хорошо запомнились мне). Кажется, бедолагу сожгли. Или утопили. Или сначала сожгли, а потом утопили. Давно это было. Лоскутки же остались. Хорошо же помнить их историю. У нас тут мало что пропадало, хотя немало уничтожалось. Семь детей, нужно ж понимать. Вот, говорят, есть такие всадники апокалипсиса. Хозяйка Гермиона читала однажды забавную книгу, вот мне и запомнилось. Хорошая она, эта молодая хозяйка, интересные вещи рассказывает. Прям заслушаться можно, а то вечно шум да гам, и нет времени на такие простые разговоры.

Так вот. Одна подушечка из разноцветных лоскутков. А вторая из отреза бархата. Того самого отреза. Да, вы же не знаете. Принёс однажды хозяин Артур ткань такую. Красную, сочную, ух красивую. Хозяйка Молли прослезилась тогда. Она хотела курточку сшить Перси. Мол, ему нужно, он же такой молодец, а за старшими братьями донашивает, редко новые вещи видит. Достала она, значит, свой заветный деревянный ящик, с пуговицами (забавные они, пуговки-то, всякие разные, и историй у них много, но как начнут болтать — не остановишь), нитками, ленточками всякими, и давай мастерить. Аккурат ткани на курточку и хватило. В закромах обнаружился и на подкладку материал. Хотелось увидеть маленького хозяина в этой самой курточке, ах, как хотелось. Чудо как красив был, как по мне, чудо просто. Ну, а с остатков хозяйка Молли эту думочку и пошила, крохотную такую.

И третья подушка была такая мохнатая, большая, с пуговицей посередине. Кто-то её принёс. Вспомнить бы только. Хм. Не тот ли старик-аврор, у которого глаз шебутной, да зело видящий? Может и он. Подушка-то странная, молчаливая. Ну да упырь с ней. Лежит и лежит. Привыкли мы. Что же ещё было-то...

Тарелок было много: больших и маленьких, разнообразных мисок и плошек для всякого рода блюд и яств, которые только могла приготовить Молли Уизли, а могла она очень многое. И кружек было много — больших и маленьких, щербатых, с отбитыми ручками, со стёртыми рисунками. Их никто никогда не чинил — то ли не нужно было, то ли руки не доходили. Их мыли грубой щёткой, той самой, которая была уничтожена во время одного из э-эприментов Фреда и Джорджа. Рассыпалась в мелкую пыль, представляете? А ведь добротная щётка была, знаете ли. Я её помню ещё со времен, когда её да вон тот ворчливый тазик привез Артур. Откуда? То мне неведомо. Но щётка была хорошая. На её место другую принесли, ясное дело, без щётки ведь никуда. Тарелок было, кружек было... Сколько же их погребено под теми старыми вязами во дворе... Я, может, даже и не умею так считать хорошо. Сбиваюсь. Где-то на пятом десятке всегда сбиваюсь, беда-беда, огорчение.

Половики были. Ну, да шут с ними, несносные, щекочутся. Изнахратятся, значит, нитки, а потом торчат, щекотно, знаете ли. Занавески... Важное дело, я вам скажу, важное. Ну вот за что ещё бы Эрол цеплялся? Или министерские совы? Занавески с этого только хохотали, такие уж они, хохотушки, хлопают на ветру, шепчутся, стоит только окно открыть. Рама, между прочим, скрипит, смазать бы, да. Или заклинаньице какое кинуть. Но хозяева, по правде сказать, мало за этим делом смотрят, мало. Если вот так случайно гвоздик им не подсунешь, чтобы наступили, то и не посмотрят, что пора ступеньки перебрать. Если не стукнешь ставнями, то и окно забудут на ночь закрыть. А я, знаете ли, не люблю это дело. Створками бы рамы поскрипеть, да. Но это уж завтра, да. Завтра-а-а... Завтра-а-а...

О чем бишь я? Ах, точно. Много чего было, много. Много и есть. Вот как сейчас помню, один этаж ещё тогда был. Между прочим, добротный этаж, знаете ли. На славу когда-то делали. Из красных кирпичей, хорошего раствора. Ну и что, что не для людей. Это ничуть мне не помешало и людей полюбить. Не у всех, знаете ли, всё в жизни спорится. Так вот. Ещё тогда один этаж был, и Артур вздумал второй пристраивать, пошёл за материалами, а принёс зачем-то банку с краской. Синей. Взял и покрасил все ставни, все косяки дверные снаружи и внутри. Так что были у нас двери синие. Потом стали потёрто-синими. А потом уж больше облезлыми в голубые шелушащиеся ошметки. Градация, вот. Это так Гермиона говорит. А она умная, да.

Гномы, негодники. Вот чую, чую, что снова морковку воруют. Ничего, ничего. Сейчас я легонько позову Косолапуса. Где он там, хороший мой. Устал, небось, стареет, да. Ну, кис-кис, котик. Ну конечно же, в спальне молодой хозяйки, где он ещё быть может. Не хочешь гномов-то погонять? Одного хоть поймай, да утром на крыльцо принеси, дальше уж хозяин Артур догадается. И детишки заодно порадуются. Договорились? Вот и славно. А я уж прослежу, чтобы тарелка с твоим любимым творогом упала. Чем могу, так сказать, тем подсоблю.

Ох прям вспоминается, как по ночам Фред да Джордж любили в чулане запираться, или у себя в комнате эти, как их, эприменты делали. То и дело что-то потом то щекоталось, то взрывалось, ночи были спокойными только когда эти двое получали наказание.

Балка ноет вот опять. А говорю же: окна закрывать надо. Не молодею уж, знаете ли. Как никак мне... Ай. Сбиваюсь снова на пятом десятке. Хм. А ведь намедни другая балка ныла, с южной стороны. Хм. Нехорошо это. Надо бы уронить кусочек штукатурки на нос хозяину Рональду, пусть проследит. Не Артуру же там лазить. Хватило бы пары заклинаний. Хотя у меня чувство порой такое, будто бы без этой магии балки бы не ныли, они бы просто ломались, как и всё остальное. Сложились бы в карточный домик. Ох. Аж занавески затряслись. Это вот те дни вспомнились.

Огонь, знаете ли, неприятное дело. Он в очаге хорош, тогда и поболтать с ним можно. И половицами поскрипеть в своё удовольствие. Но когда он всё охватывает, тогда совсем плохо. К счастью, волшебники позаботились обо мне. Грустно бы было погибать в таком злом огне. Хорошо, хоть магия всё вернула, всё, даже подушки. Без них было бы ещё грустнее, с кем болтать тогда? Нет уж, погибать совсем не хочется. Кто тогда будет ставнями стучать? Кто будет скрипеть половицами да ступеньками? Особенно когда кто-то в кухню крадётся. Самый смак, знаете ли, взять и поскрипеть, чтобы босую ногу поднял этот кто-то и боялся дальше ступить. Весело же. Кто будет напоминать окна закрывать, рамы смазывать, обновлять штукатурку? Ведь люди сами ну никак не додумаются. Это хорошо, что штукатурка всё же есть, а то что тогда им на носы ронять? Пауков, что ли? Хотя, хорошая идея. Чего это ею раньше не доводилось пользоваться?

Или доводилось? Погодите, точно, доводилось. Уж больно младший хозяин Рональд грязнуля, знаете ли. А я не люблю носков разбросанных, да и из-за плакатов его все стены чешутся, ух, жуть. Только не очень-то и помогли пауки. Больше крику, чем толку. Приходилось просто приглашающее приоткрывать, якобы случайно, двери в комнатку его, когда хозяйка Молли рядом проходила. Она-то догадливее, да-да.

Много всего было. И сейчас много всего. Игрушек стало побольше. Книжек тоже. Книжки — это тоже дело хорошее, правильное. Оттуда столько узнать можно... Жаль читает только хозяйка Гермиона да Роза, дочурка, стало быть, её и хозяина Рональда, который, надо сказать, ничуть не изменился, только выше стал, и ступеньки из-за него ноют чаще.

Ох, чешется, чешется. Воробьи, проказники, снова в четвертой дымовой трубе гнездо устроили. Будто мне прошлогоднего выводка мало. Целых пять птенцов! С ума сойти можно было, надо сказать. Живоглотик, а не желаешь ли? А, не хочешь после того случая? Ну уж извини. Нет, это не из-за меня ты оттуда упал. И вообще, коты ведь всегда приземляются на лапы, тем более полу-книззлы. Ладно, ладно, молчу. Ох уж эти коты, возомнят о се... Да молчу, молчу, чего ты сразу. Всё, точно молчу. И поговорить уже нельзя.

Скорее бы утро. Ночью оно, конечно, спокойнее, зато утром солнце бока согреет. Красота будет. Лето, опять же, никто в доме не сидит. Дети те сразу к пруду побегут, лягушек донимать да мячи бросать. В малиннике будут прятаться, письма поклонников читать. Ох уж эти Виктории. Знаем мы их. Под ивой разлягутся, в карты играть. Куры из курятника выйдут. Как же они хорошо грядки почесывают, ах, как хорошо. Молли ругается, правда, ну дык не всё же людям понимать.

О, а это что? Артур, шёл бы спать уже. Никуда твои штепселя, прости Мерлин, не денутся. Ковыряется и ковыряется. Хорошо что хоть по мелочи, а то я помню тот Форд, помню. Как он его втайне от Молли прятал, потом втайне от неё заколдовывал, потом оправдывался что делает машина в гараже, а потом оправдывался почему она летает, а потом она куда-то исчезла. Улетела, вестимо. Но я-то помню. Ну, иди же. Чтобы уронить-то на тебя. Вон удобная метла как раз. Вот так-то. Спать иди.

Вот, даже ступеньками скрипеть не буду. Не буду, да. Ну разве что чуть-чуть. Хе-хе-хе. Чтобы знал, как засиживаться.

Спать, точно. Спать надо. Завтра дети на улицу пойдут. Молли будет вязать, да. Лето, конечно, но свитеры сами себя не свяжут. Их уже не девять нужно. Много больше. Все разные, да. Все из разного цвета шерстяных нитей, тех, которые хранятся в плетеной корзине накрытые лоскутным платком. Артур, конечно же, в гараж свой уйдёт. К нему внуки будут заходить, там же столько всего интересного. Гайки разные, кабели. Ещё не родился такой мужчина, даже если он ещё мальчик, чтобы у него не было своего ящика с кабелями и проводами. А у Артура, вон, целый гараж. На всех хватит.

Дети на улицу пойдут. Молли вязать сядет. Артур в гараж уйдёт. Вечером всё равно все соберутся. И с работы придут молодые хозяева. Шумно будет, и так тоже хорошо. Соберутся. Ещё бы не собрались. Всегда собираются. За моим старым другом, верным товарищем, который был со мной с момента, как я появилась. Он самый. Восстановленный после того пожара. Так же потрепанный, потому что следы времени в этой семье никогда не уничтожали, ими гордились. И всё так же радостно охающий, когда хозяйка ставит на него множество разнообразных мисок, плошек и тарелок, которых, как вы помните, было и есть предостаточно, наполненных разнообразной снедью. И так же ворчащий, когда дети, забываясь, кладут локти на стол. На то они и дети. Как по мне, важнее хороший аппетит, а манеры — дело наживное. Но это не касается вытирания ног о коврик, слышите! Вот никак не касается! И сапоги надо оставлять на пороге. Там им не скучно будет, там их много.

Так вот. Придут. И, надеюсь, обувь будет чистая. Не то ступеньки будут скрипеть, когда кому-то вздумается ночью сделать себе бутерброд с джемом. Вот будут, увидите. Вернее услышите. Придут потому что всегда приходят. Всегда такие разные и такие мои. Моя семья. Хозяин Артур, всегда тихо закрывающий дверь за собой, хозяйка Молли, зачаровывающая спицы и щётку, пусть и новую. Хозяин Рональд, который никогда не умел быть тихим. Хозяйка Гермиона, которая всегда хотела тишины, но смирилась. Дети. Ох, много их. Хорошо, что хоть с ними не сбиваюсь, значит, не пять десятков. И слава Мерлину. Ах, да, Крукшенкс, куда же без него. Ступеньки и так ноют, как и балки. Ох, мои балки. Все придут, вбегут, внесутся, степенно шагая, мягко переступая, стуча пятками и подпрыгивая ножками. Все соберутся, снова.

В Норе.